Сочинение язычников против христианства

 

Греческие и римские писатели первых пяти столетий имели вообще очень мало сведений о Христе и христианстве; они почти не были знакомы с историей христианства, не знали сущности его. Тацит, Светоний, Плиний младший, Епиктет, Лукиан, Аристид, Гален, Лампридий, Дион Кассий, Гимерей, Ливаний, Аммиан, Марцеллин, Евнапий и Зосима упоминают о христианстве мимоходом и всегда с презрением и ненавистью. Единственные языческие писатели, написавшие специальные против христианской религии сочинения, – это Лукиан (он, по крайней мере, не прямо нападал на христианство), Цельс, Порфирий, Иерокл и Юлиан отступник.

Но при всем том даже случайные намеки первых и открытые нападения последних заключают в себе много такого, что служит к утверждению достоверности Евангельской истории и чудес Христовых. Мы представим здесь вкратце главные положения этих писателей.

 

Тацит и Плиний младший

 

Тацит (жил во второй половине первого и в первой четверти второго столетия по Р.Х.) сообщает (Annal. XV, 44) известие о гонении Нерона на христиан в Риме, случившемся в 64 г. по Р.Х. При этом случае он замечает, что в правление Тиверия, при Понтии Пилате, Христос был казнен как преступник, и что Он есть основатель христианской секты, что последняя вышла из Иудеи и распространилась по всей империи, несмотря на позорную смерть Христа, ненависть и презрение, с которыми ее встречали, так что множество (multitudo ingens) приверженцев этой секты в 64 г. в Риме, после жесточайших мучений, лишились жизни. В пятой своей книге, известной под заглавием «история», Тацит вместе с Иосифом Флавием, которому он в сущности, если только не исключительно, следует, излагает замечательное свидетельство об исполнении предсказания Христа касательно разрушения Иерусалима и бедствий иудейского народа.

Плиний младший, современник и друг Тацита и императора Траяна, в своем известном письме к последнему (в 107 г. по Р.Х.) свидетельствует о быстром распространении христианства в Малой Азии в то время во всех классах общества, о нравственной чистоте и твердости его исповедников, несмотря на жестокие преследования, об образе и времени христианского богослужения, о поклонении Христу как Богу, о чествовании христианами праздничного дня, без сомнения, воскресного, и о других важных для древнейшей истории Христианской Церкви фактах. Рескрипт Траяна, последовавший в ответ на вопросы Плиния, представляет доказательство невинности христиан. Он не возводит на христиан никаких других обвинений, кроме того, что они оставляют без внимания чествование богов, и запрещает делать дальнейшее расследование о них.

 

Цельс и Лукиан

 

Цельс, греческий философ эклектик (II в.), первый из язычников написал особое сочинение против христиан. Оно носит название «αληθής λόγος»; в своих главных, основных положениях это сочинение сбережено для нас на собственном языке автора Оригеном в замечательном и сильном ответе. Чтобы опровергнуть христианство и его последователей и сделать их смешными, Цельс употребляет все средства тогдашнего образования – оружие учености, философии, здравого человеческого смысла, остроумия, насмешек и драматической живости слога. Он соединил в себе ненависть иудейства с презрением язычества и предварил большую часть аргументов и софизмов позднейших деистов и материалистов.

Но этот ловкий и изворотливый зачинщик борьбы, живший еще на небольшом расстоянии от апостольского века, засвидетельствовал, как заметил еще Златоуст, о древности апостольских писаний и главных фактах Евангельской истории. Он представляет поэтому одно из сильных доказательств против новейших мифических и легендарных биографов Иисуса. Цельс цитирует места из Евангелий от Матфея, Луки и Иоанна и ссылается на Новый Завет или цитирует его вообще около восьмидесяти раз. Он знает о рождении Христа от Девы в небольшой иудейской деревне, о поклонении Ему восточных мудрецов, о невинной смерти Вифлеемских младенцев, убитых по повелению Ирода, о бегстве Иисуса в Египет, где, по его мнению, Христос выучился волшебному искусству магии; о пребывании Его в Назарете, о Крещении Христа, нисхождении на Него Святого Духа в виде голубя и о голосе с Неба; об избрании Им учеников, о дружбе Его с мытарями и другими незначительными людьми; об исцелении Им хромых и слепых, о воскрешении мертвых, об измене Иуды, отречении Петра; вообще Цельсу известны все важнейшие обстоятельства из истории земной жизни Иисуса Христа и крестной Его смерти. Несомненно то, что большую часть фактов Цельс искажает и злоупотребляет ими; но по его же собственному свидетельству, христиане вообще этим фактам тогда, как и всегда, твердо верили. Цельс не отвергает чудес Иисуса, но приписывает их, как и иудеи, злому духу, а самого Иисуса Христа представляет волшебником и обманщиком. Он намекает также на некоторые главные черты христианского учения, на закрытые собрания для богослужения и на важность пресвитера. Но он не дает у себя места грубым обвинениям христиан в безнравственности и считает эти обвинения нелепостями, не заслуживающими никакого доверия.

Лукиан, блестящий, но пустой ритор из Сирии (ум. в Египте или в Греции ок. 200 г. по Р.Х.), хотя и не прямо, писал против христианства в своем сочинении «Vita Peregrini». Он скрыто нападает на него как на одну из несообразностей времени, с легким оружием остроумия и насмешек. Однако Лукиан никогда не называет Христа, подобно Цельсу, обманщиком, но «распятым софистом», – выражение, которое часто он употребляет и в хорошем смысле.

 

Порфирий

 

Порфирий, родом финикиянин, языческий философ‑неоплатоник, живший под конец третьего столетия по Р.Х., учил в Риме, где в 304 г. и умер. Он написал, кроме множества сочинений, которые нашего предмета не касаются, одно большое сочинение против христианской религии в пятнадцати книгах и нечто вроде руководства или системы языческой теологии под заглавием: «Философия оракула». Оба произведения, за исключением небольших отрывков, сохранившихся у отцов Церкви, для нас потеряны. Послание к его жене Маркелле открыто в новейшее время. Порфирий сочинением против христиан оказал для них услугу больше, чем Лукиан и Цельс или кто‑нибудь из язычников, нападавших до него на христианство. Он приближался к некоторым христианским идеям или находился, быть может, под тем влиянием, какое они производили на мыслящих людей того времени. В послании к своей жене Порфирий поставляет нравственную троицу апостола Павла – веру, надежду и любовь – в связи с истиной как основание истинного благочестия. В этом послании он проводит мысли, ясно напоминающие нам библейские места, хотя, без сомнения, он соединяет с ними другой смысл. Как и многие из рационалистов новейшего времени, он делает различие между первоначальным, чистым, Христовым христианством и между тем, которое, распространяя, будто бы извратили апостолы. В своем сочинении «Философия оракула» Порфирий так говорил о Христе:

«Оракул объявил Христа чрезвычайно благочестивым мужем, присовокупив к этому еще и то, что душа Его, как души других благочестивых мужей, после смерти увенчаны бессмертием, и что христиане поклоняются Ему по недоразумению. А когда мы спросили, за что же Он казнен, богиня (Геката) ответила нам через оракула: тело на самом деле всегда подчинено обессиливающему страданию, но душа благочестивого пребывает в небесных обителях. А эта душа подала повод многим другим душам впасть в заблуждение, а именно всем тем, которым не довелось Юпитера признать бессмертным. Но сам Христос благочестив и взошел на Небо подобно другим благочестивым мужам. Поэтому ты не должен Его злословить, но должен сожалеть о людях ввиду той опасности, в которой они находятся».

 

Юлиан отступник

 

Юлиан отступник, римский император (361363 гг.), не без дарования, самый отчаянный из всех древних врагов христианской религии, всеми силами своей власти и примером идолослужения старался ниспровергнуть христианство в римской империи. Его правление прошло «как призрачная тень, не оставив по себе никакого следа», за исключением того важного урока, что древнее язычество угасло безнадежно и что никакая мирская сила не в состоянии остановить торжественного шествия христианства[5].

В своем сочинении против христианской религии, в котором Юлиан соединил все прежние нападения язычников на христианство, придав им от себя саркастический характер, он говорит о Христе следующее (в таком виде передает сочинение Юлиана поборник православия александрийский епископ Кирилл в своем сочинении, озаглавленном: «Против Юлиана» IV, стр. 191):

«Иисус, после того как убедил некоторых из вас, галилеян, (как обыкновенно презрительно Юлиан называл христиан) и также некоторых дурных людей, прославляется в течение трехсот лет, хотя в Своей жизни он ничего не сделал такого, что заслуживало бы славы[6], разве только если считать великим делом, что Он исцелял хромых и слепых да заклинал бесов в селениях Вифсаиды и Вифании».

Хотя этот отзыв довольно колко и презрительно говорит о Христе, но все‑таки он признает за Ним силу творить чудеса; все чудеса Христовы, будучи отпечатлены самым высоким нравственным и благодетельным характером, служат ясным доказательством чистоты и Божественного посланничества Христа. Ученый богослов и критик, доктор Ларднер в своем сочинении: «Credibility of the Gospel History» (изд. доктором Кипписом, Лондон 1838, т. VII, стр. 628) делает следующее прекрасное замечание на выписанное нами место:

1) «Сказать о Христе так, как сказал Юлиан, значит прямо признать истину евангельской истории, хотя он (Юлиан) о многом совсем не упомянул, – он не назвал ни всех дел, совершенных Иисусом, ни всех мест, где Он их совершил.

2) Юлиан допускает, что Иисус прославляется в течение более чем трех столетий. Но эта слава основывается на делах, которые совершил Иисус во время Своей земной жизни. Эти дела рассказаны Его учениками, непосредственным свидетелями их, и предание о них распространялось от начала совершения их до того времени, когда жил Юлиан.

3) Почему не должны считаться великими делами исцеления «хромых, слепых и одержимых другими недугами» – исцеления, которые обыкновенно приписываются силе злых духов? Все здравомыслящие и непредубежденные люди должны считать эти исцеления великими делами, если они совершались в одно мгновение и вполне, как это было у нашего Господа, – эти, говорим, дела должны непременно считаться великими делами; историографы, например, считают же достойным рассказывать и сообщать о таких предметах, как основание городов, учреждение больших монархий или покорение целых наций посредством истребления и общепринятых способов завоеваний.

4) Если было мало уверовавших в Иисуса во время пребывания Его на земле, то это произошло не от недостатка удовлетворительных доказательств в пользу Его Божественного посланничества. Для того чтобы засвидетельствовать веру во Христа, достаточно, кажется, нескольких «мытарей и грешников», как они называются в Евангелии, или «дурных людей», как называет их Юлиан. Но в числе истинно уверовавших во Христа было несколько и важных, благочестивых, мыслящих и испытывающих мужей, каковы, например, Нафанаил, Никодим и др., хотя они и долгое время неблагоприятно мыслили о Христе, будучи предубеждены против Него. Были люди еще хуже тех, которых Юлиан называет «дурными», это – книжники и фарисеи, гордые, хитрые и честолюбивые люди, которые никакого разумного доказательства, как бы оно ясно и сильно ни было, не могли принять, равно как не могли принять и религиозных оснований, каковые противоречат их мирским интересам». Тот же автор, после тщательного исследования всех доказательств Юлиана против библейской религии, характера Христа и Его апостолов, о достоинстве этих доказательств как простого и ненамеренного свидетельства в пользу истины и достоверности Евангельской истории справедливо выражается так:

«Всякий, составивший заключение из чтения только что представленного вами сочинения, должен согласиться, что Юлиан служит дорогим свидетелем в пользу достоверности книг Нового Завета. Он допускает, что Иисус Христос родился в правление Августа, в то время, когда Квириний собирал дань в Иудее, что христианская религия утвердилась и распространилась в правление императоров Тиверия и Клавдия. Он свидетельствует о подлинности и достоверности четырех Евангелий – от Матфея, Марка, Луки и Иоанна, равно как и Деяний апостолов, он приводит из них места и выдает Евангелия за единственные исторические писания, признанные самими христианами, и за несомненные, достоверные повествования о Христе и Его апостолах, так как в них заключается проповеданное ими учение. Юлиан признает и доказывает раннее происхождение Евангельской истории. Равным образом он цитирует места из Деяний апостольских или прямо ссылается как на эту книгу, так равно и на Послания апостола Павла к Римлянам, Коринфянам и Галатам. Юлиан не отвергает чудес Христа, а напротив, убежден, что Он исцелял "слепых, хромых и бесноватых", "укрощал бурю и ходил по морским волнам". Конечно, он старается унизить достоинство этих дел, но старания его остаются напрасными. Нельзя не прийти к тому заключению, что такие дела служат хорошими доказательствами Божественного посланничества Христова. Юлиан старается также умалить число уверовавших в Иисуса Христа на первых порах, и однако признает, что "массы людей в Греции и Италии" обратились к Христу прежде, чем Иоанн написал свое Евангелие. Ему желательно было унизить нравственное и социальное положение первых христиан, но он чувствует себя вынужденным признаться, что кроме "рабов и рабынь" обращены были в христианство еще при Клавдии римский сотник Кесарий Корнелий и Сергий Павел, проконсул Сирии. Юлиан часто также говорит с большим уважением о Петре и Павле, об этих двух великих апостолах Иисуса и великих проповедниках Евангелия. Таким образом, Юлиан вообще неумышленно представил свидетельства в пользу многих известных обстоятельств, сообщенных в Новом Завете. Прямой целью его нападок было ниспровержение христианской религии; оказалось, напротив, что он послужил орудием к большему ее утверждению: его доказательства против христианства вполне безвредны и бессильны для того, чтобы и слабейших из христиан привести в сомнение. Юлиан не сделал ни одного дельного возражения против признанного значения христианской религии в том ее виде, в каком она изложена в подлинных и первоначальных своих источниках – книгах Нового Завета».

 

Фома Шубб [7]

 

«Во Христе, – говорит он, – мы имеем образец спокойного и мирного нрава, примерной умеренности, справедливости, честности, откровенности, прямодушия, – образец расположения духа и поступков, исполненных высочайшей любви и благожелательства. Он никому не нанес зла, не сделал неправды; в устах Его никогда не было обмана; Он ходил и всюду делал добро не только при помощи Своей проповеди, но и посредством исцеления разного рода болезней в людях. Его жизнь была прекрасным изображением природы в ее первобытной чистоте и простоте и вместе с этим доказывала, какими бы прекрасными существами были люди, если б они находились под спасительным влиянием и силой Евангелия, которое Он им проповедал».

 

Дени Дидро

 

Этот французский философ (род. в 1713 г. в Лангре, ум. в Париже в 1784 г.) основал и поддерживал вместе с другими «свободомыслящими» бесславную «энциклопедию» (с 1751 г.), которая хотела вкратце обнять все отрасли человеческого знания и искусства, а на самом деле сделалась главным гнездом революционных идей и неверия XVIII столетия. Не раз преследуемая правительством, она наконец совсем прекратила свое существование. Дидро в продолжение всей своей жизни был совершенным атеистом, но в последние годы он, к изумлению своих друзей, сделал Библию участницей воспитания своей единственной дочери, написавшей впоследствии мемуары, и часто принимал у себя в доме одно духовное лицо.

Гесс, благочестивый и почтенный настоятель одной из цюрихских церквей, автор «Жизни Иисуса» и других хороших сочинений, рассказывает следующий, слышанный им из уст непосредственного свидетеля, интересный анекдот (см.: «Reden Iesu» Штира, ч. VI, стр. 496).

«На одном из вечерних собраний у барона Гольбаха, где обыкновенно сходились люди, известнейшие своим неверием того времени, вольнодумцы свободно трактовали относительно религиозных предметов и выставляли в самом забавном виде, под влиянием собственной фантазии, якобы несообразности священного писания касательно вселенной. Философ Дидро, не принимавший никакого участия в беседе, неожиданно прекратил ее, высказав следующее замечание:

«А merveilles, messieurs, а merveilles, je ne connais personne en France ni ailleurs, qui sache ocrire et parler avec plus dart et de talent. Cependant malgre tout le mal que nous avons dis, et sans doute avec beaucoup de raison, de ce diable de livre, jose vous defier, tous que vous etes, de faire un recit qui soit aussi simple, mais en meme temps aussi sublime, aussi touchant que le recit de la passion et de la mort de Jésus Christ, qui produise le meme effet, qui fasse une sensation aussi forte, aussi generalement ressentie, et dont Vinfluence soit encore la meme apres tant de siecles» [8].

Эти неожиданные слова изумили всех слушавших и наложили на них продолжительное молчание».

 

Ж.Ж. Руссо

 

Этот известный или, лучше, бесславный философ и ритор род. в 1712 году в Женеве, резиденции Кальвина, а окончил свою бурную жизнь, исполненную приключений и несчастий, в 1778 г. близ Шантильи. Он больше других писателей, не исключая Вольтера, сделал, чтобы проложить дорогу французской революции и ускорить ниспровержение всего социального порядка во Франции. Его жизнь поэтому отмечена рядом ошибок, причуд, поразительной непоследовательности и крайности. Он переходил от кальвинизма к католицизму, от католицизма к неверию, от неверия к полуверию, от бедности и нищеты, преследований и изгнания в ссылку к славе и счастью, и снова к бедствиям и нуждам, от филантропии к мизантропии, от ума к пределам безумия, и все эти фазы осветил молнией своего гения. Он был одним из самых красноречивых и пленяющих писателей, и в то же время одним из парадоксальнейших и опаснейших. Он на все смотрел глазами своего живого воображения и каждую строку написал под влиянием сильного чувства и страсти. Рассуждения его склонялись в пользу религии и добродетели, но в своей жизни он отрицал все те правила, которые проповедовал. Руссо рисовал обольстительные картины женской красоты, а женился, после продолжительных недозволенных отношений, на своей служанке, простой злой женщине. Он громил французских дам за то, что они вверяли своих детей кормилицам; своих же детей отдал в воспитательный дом. Его свидетельство о Христе и Евангелии есть лучшее, что он написал, и останется таким надолго. Это свидетельство написано ок. 1760 г. и явилось в его знаменитом сочинении «о воспитании», которое, как заключающее в себе опасные для религии и нравственности мысли, было запрещено французским парламентом и вызвало изгнание его из Франции. Это свидетельство заключается в следующем рассуждении:

«Признаюсь, величие Священного Писания исполняет меня изумлением, и святость Евангелия сказывается моему сердцу. Как ничтожны философские сочинения, несмотря на весь их блеск, в сравнении со Священным Писанием! Может ли какое‑нибудь другое сочинение в столь короткое время так возвыситься, будучи произведением обыкновенного человека? Возможно ли, чтобы Тот, о Котором рассказывают священные книги, был не более как простой человек (Se peut‑il que celui dont il fait l'histoire ne soit qu'un homme lui‑même)? Неужели в них слышим голос мечтателя или честолюбивого сектанта? Какая прелесть, какая чистота в Его существе! Сколько пленительной доброты в Его учении! Какая высота в Его правилах! Какая глубина мудрости в Его речах! Какое присутствие духа, какая проницательность и верность в Его ответах! Какое господство над Своими страстями! Где найти человека, мудреца, который бы мог так действовать, страдать и умереть, не выказав слабости и тщеславия? Платон, рисуя идеал своего воображаемого праведника и делая его достойным награды за добродетель, точь‑в‑точь изображает Иисуса Христа: подобие так поразительно, что все отцы чувствовали его, и в этом нельзя обмануться. Сколько предрассудка, сколько слепоты надо предположить в том, кто осмелился бы сравнить сына Софрониска с Сыном Марии! Какая бездна разделяет их! Сократ, умирая без скорби и позора, сохранил спокойствие духа до последней минуты, и если бы не такая смерть увенчала его жизнь, то сомнительно еще, считался ли бы он со всей мудростью более, чем просто софистом. Говорят, что он был творцом нравственных понятий; мы на это скажем, что и до него были же люди нравственные; он пользовался только случаем сказать о том, что каждый должен делать; в своем учении он пользовался известными всем примерами. Аристид отличался справедливостью прежде, нежели Сократ заговорил о справедливости, прежде нежели он сказал: будь справедлив! Леонид умер за отечество прежде, нежели Сократ любовь к отечеству вменил в обязанность. Спарта отличалась умеренностью прежде, нежели Сократ похвалил ее; Греция владела многими добродетельными мужами раньше, чем Сократ сделал определение добродетели. Иисус же высокую и чистую нравственность, которой Он учил и по которой жил, брал единственно у Себя. Из среды самого свирепого фанатизма вдруг появляется высочайшая мудрость; похвальное упражнение в героических добродетелях она считает за дело самое обыкновенное для всех народов. Смерть Сократа, позволившая ему совершенно спокойно философствовать со своими друзьями, – не бесчестная смерть. Смерть Иисуса, окруженная мучениями, проклятиями и поруганиями всего народа, есть самая позорная, которой каждый может ужаснуться. Сократ, конечно, благословлял человека, который, рыдая, подал ему кубок с ядом; Иисус же, перенося мучительнейшую смертную казнь, молился за своих немилосердных мучителей».

«Да, если Сократ жил и умер как философ, то Иисус Христос жил и умер как Бог. (Oui, si la Vié et la mort de Sorcate sont dun sage, la Vié et la mort de Jésus sont de Dieu)».

«Можем ли мы сказать, что Евангельская история есть изобретение? Такие вещи, мой любезный друг, не изобретаются, и история Сократа (в этом никто не сомневается) менее достоверна, чем история Иисуса Христа. Утверждать противное значило бы только отодвинуть в сторону сущность вопроса, но не разрешить его. Наш разум скорее готов принять, что одно лицо своей жизнью действительно дало содержание евангельской истории, чем допустить, будто несколько лиц, сговорившись, сочинили такую историю. Иудейские писатели не в состоянии были изобрести ни такого тона, ни такой нравственности; Евангелие носит на себе такие высокие, удивительные и совершенно неподражаемые следы мудрости, что изобретатель заслуживал бы большего удивления, чем герой (que l'inventeur en serait plus etonnant que le heros). Ko всему сказанному нужно прибавить, что Евангелие есть совершенно непостижимая вещь, которой не может постичь разум, но в то же время и не такая, которой не понимал бы мыслящий человек и с которой бы не мог согласиться. Что же делать среди таких противоречий? Будь всегда воздержан и осторожен, мое дитя; уважай то, чего нельзя отвергнуть и чего ты не в состоянии понять, и смиряйся перед великим существом, которое одно только знает Истину».

 

Наполеон Бонапарт

 

Наполеон I вырос в неверующей атмосфере XVIII столетия и в продолжение всей своей жизни так сильно был занят своими военными завоевательными планами, что не имел свободной минуты серьезно подумать о религиозных предметах, когда даже и представлялся к тому случай. При всем том он был слишком умен для того, чтоб сделаться атеистом. Все его намерения склонялись перед роком и, подобно своему племяннику, он верил в свою звезду. Наполеон знал, что религия составляет существенный элемент человеческой природы и есть самая прочная опора общественной нравственности и гражданского порядка. Во время своего похода в Египет он возил с собой Новый Завет и Коран под характеристическим названием «политика». Держась этой политической точки зрения, он восстановил во Франции римско‑католическую Церковь, уничтожившую глупости революции, хотя и держал ее в руках светской власти, и обеспечил протестантам свободу совести и общественного богослужения.

Во время своего заключения на острове Святой Елены Наполеон имел самый удобный случай размыслить о непрочности своей карьеры, зависевшей единственно от завоеваний, о разбитых надеждах и о суетности всего земного. Он очень часто читал Библию. Граф де‑Лас‑Казас передает в своих мемуарах о Наполеоне (ч. 2, стр. 256, английского издания в Нью‑Йорке) следующий факт, показывающий по меньшей мере уважение, какое он питал к евангельской нравственности: «император окончил свой разговор тем, что попросил моего сына принести ему Новый Завет и прочитал из него нагорную проповедь от начала до конца. Это чтение исполняло его величайшего удивления перед чистотой, возвышенностью и прелестью содержащихся в этой проповеди нравственных принципов, и все мы чувствовали то же самое». В своем завещании, сделанном за шесть лет до смерти (15 апреля 1815 г. на острове Святой Елены) Наполеон говорил: «я умираю в апостольской римско‑католической религии, в недрах которой и родился с лишком пятьдесят лет тому назад». В 1819 г. он пригласил к себе двух итальянских священников (старого аббата Буонавита, духовника его матери на острове Эльбе и принцессы Паулины в Риме, и молодого аббата и вместе врача Финали). Он открыл им свое расположение и подчинение вере и дисциплине католической религии; каждое воскресенье слушал обедни, и наконец пред смертью принял Таинство Елеосвящения.

Это неоспоримые факты. Но они не оправдывают еще того предположения, будто Наполеон действительно был истинный христианин, каким представляет его американский биограф, награжденный заслуженной золотой табакеркой из рук племянника за прославление и присоединение к числу святых его дяди. Как общественная, так и домашняя жизнь Наполеона не показывают никаких следов благочестия. Его подчинение обрядам римской Церкви на смертном одре едва ли удовлетворительно может быть объяснено как акт истинного покаяния, – оно могло быть отчасти следствием его политики или следствием благоразумного размышления о славе, интересах своей династии и общественном мнении Франции. Наполеон умер, мечтая о войнах и представляя победы. «Франция!» «Жозефина!» «Глава армии!» были последние его слова – пассивное выражение стремлений его жизни.

Но я не сомневаюсь, что великий ум Наполеона преклонялся перед величием Христа. Выходя из мысли о могущественном авторитете Христа как Учителя, об изумительном успехе Его миссии мира, о Его никогда не умирающем Царстве, и сравнивая это Царство с суетностью всех человеческих завоеваний и земных царств, Наполеон справедливо мог прийти к тому заключению, что Христос был более, чем человек, что он поистине есть Бог и что только Его божественность – тот ключ, который раскрывает тайны христианства. В этом отношении Наполеон зашел далее, чем кто‑нибудь из всех приведенных нами свидетелей, которые только с известными уступками делают заключение о несравнимом величии Христа. Логическое заключение сильного ума Наполеона и его глубокое знание человека справедливо можно противопоставить нелогическому отрицанию божественности Христа со стороны второстепенных дарований.

Мы приведем здесь знаменитое свидетельство величайшего военного гения всех времен в том виде, в каком оно раскрыто в религиозных европейских и американских союзных трактатах и в каком представлено в сочинении И.С.Г. Аббота (см. его соч. «Life of Napoleon», ч. II, гл. 32, стр. 612, и след.), основывающегося, конечно, на достоверных источниках. Мы могли бы сослаться на генерала Бертрана, известного своим неверием, генерала Монтолона, примкнувшего впоследствии к числу верующих или, по крайней мере, серьезно склонявшегося к вере, потому что они должны были слышать на острове св. Елены высказанное Наполеоном мнение; но я не нашел в их сочинениях этого мнения, хотя они и были очень хорошо мне известны. Доктор Стове сообщил мне, что питтсбургское (Pittsburg) духовенство спросило генерала Бертрана, во время путешествия его по Америке, действительно ли Наполеон в своей с ним беседе высказал такое мнение, на что Бертран отвечал утвердительно. Напрасно также я искал этого мнения Наполеона в мемуарах де‑Лас‑Казаса, Антономарша, О'Меара, Монтолона и других достоверных источниках о жизни императора на острове св. Елены; хотя там немало помещается и обстоятельных известий, и разговоров Наполеона, имеющих религиозный характер и более или менее говорящих в пользу христианства и Библии, но упомянутого мнения я все‑таки не нашел. Трактат, в котором Наполеон высказывал расположенность свою к христианству, по всей вероятности, потерян, и я с трудом мог найти одно только его название в одной французской библиотеке. Из сочинения Герарда «Litérature francaise contemporaine XIX siècle (ч. I. Париж, 1842 г.) я заключаю, что автор его есть автор другого сочинения: «Une lamentation chrétienne, ou Mort d'un enfant impie», в котором находится глава «О религиозной смерти Наполеона». Насколько это сочинение опирается на личное сообщение Монтолона или другие достоверные источники, я не могу сказать, так как в Нью‑Йоркской библиотеке я не смог найти ни одного экземпляра этого сочинения. Профессор Г. де‑Феликс Монтобан в своем письме в «Нью‑Йоркский наблюдатель» (1842 г.) признает несомненно подлинным свидетельство в том виде, в каком оно изложено во французском трактате, но не представляет на это никакого доказательства. Он рассказывает также, что доктор Богье послал Наполеону на остров Святой Елены экземпляр своего сочинения «О Божественности и важности Нового Завета», и что он прочитал это сочинение, по свидетельству очевидцев, с интересом и удовольствием.

По моему мнению, религиозные разговоры Наполеона значительно преувеличены или изменены в воспоминаниях Бертрана, Монтолона и других повествователей; но в сущности они несомненны, потому что в них выразительно звучит высокомерный, эгоистический голос; вместе с тем они отличаются прекрасной, так сказать, гранитной, твердостью мысли и слога, которыми характеризуются самые лучшие выражения Наполеона. Кроме того, эти разговоры не противоречат тем неоспоримым фактам, что Наполеон в своем завещании на смертном одре объявил себя членом католической Церкви, где постоянно как главный член веры проповедуется учение о Божестве Христа.

Мы приведем свидетельство Наполеона в том виде, в каком прежде всего нашли его в оригинальном тексте в одном французском трактате № 51, без обозначения года, а потом в переводе под № 477 американского союзного трактата и наконец в приведенном выше сочинении Аббота о Наполеоне.

 

Наполеон [9]

 

«Поистине, Христос дал нашей религии ряд Таинств. И Он повелел верить в них, не представляя для веры в них других оснований, кроме этих только необыкновенных слов: Я Бог.

Без сомнения, вера должна принять это основное положение, от которого производятся все остальные. Но Божество Христа, однажды признанное, представляет христианскую религию истинно несомненной и чистой: должно только удивляться связи и единству ее учения.

Опершись на Библию, это учение наилучшим образом объясняет предания мира; оно выясняет их и связывает с другими догматами так же необходимо, как одно кольцо с другим в цепи. Бытие Христа от начала до конца покрыто таинственностью, которой я внимаю; эта тайна отвечает на недоразумения, встречающиеся в каждом бытии, и объясняет их; уничтожь, отвергни эту тайну, и мир сделается загадкой; допусти ее, и ты будешь иметь чудное разрешение человеческой истории.

Христианство имеет нечто особенное перед всеми философиями и религиями: христиане не создают себе никаких иллюзий о природе вещей. Нельзя упрекнуть их ни в хитрости, ни в шарлатанстве идеалистов, которые думают рассуждениями, – безумные, глупость которых можно сравнить с безрассудством маленького дитяти, которое хочет схватить руками небо или желает луну обратить в игрушку и сделать ее предметом удовлетворения своему любопытству. Христианство говорит совершенно просто: «ни один человек не видел Бога, потому что Он Бог. Бог Сам открыл Себя. Его откровение есть тайна, которой не может постигнуть разум. Но уже потому, что так сказал Бог, этому должно верить». Это чрезвычайно рационально.

Евангелие имеет какую‑то таинственную силу, нечто удивительно мощное, теплоту, которая действует на ум и очаровывает сердце. Когда рассуждают о нем, то убеждаются, что говорят о небе. Евангелие не есть книга, оно есть человеческое существо, деятельность, сила, которая побеждает все, что захочет противиться его распространению. Когда эта книга лежит у меня на столе, книга по преимуществу – par excellance, – (император при этих словах почтительно прикоснулся к Библии), я не устаю ее читать и всегда читаю с одинаковым удовольствием.

Христос не изменяется, не медлит в исполнении Своих планов, и самое обыкновенное Его слово носит на себе отпечаток простоты и глубины, пленяющих как невежду, так и мудреца, как скоро они к нему обращаются со вниманием.

Нигде нельзя найти таких прекрасных мыслей, таких прекрасных нравственных правил, которые, как сонм небесного воинства, отражают все нападения и пробуждают в нашей душе такое же чувство, какое испытываешь при рассматривании бесконечного, усеянного звездами ясного неба в прекрасную ночь.

Наш ум не только пленяется чтением этой книги, но и делается от него господствующим; душа же с этой книгой избавляется от всякой опасности заблудиться.

Владыка нашего духа, по любви Своей к нам, дал нам Свое Евангелие. Сам Он есть наш друг, наш отец и наш истинный Бог. Мать не более заботится о дитяти на своей груди, сколько заботится о нас наш Владыка и Царь. Душа, очарованная прелестью Евангелия, не принадлежит уже более себе. Бог тотчас овладевает ею. Он управляет всеми ее помыслами и способностями, Которые принадлежат уже Ему.

Какое доказательство в пользу Божества Христа!

В Своем беспредельном Царстве Он преследует только одну цель – нравственное усовершенствование людей, чистоту совести, святость души, союз со всем тем, что истинно.

Наконец, и это последнее мое слово: тогда не было бы Бога на Небе, если б человек вздумал осуществить дерзкую мысль присвоить себе высочайшее поклонение, свойственное имени Божию. Один только Иисус решился на это, Он только один ясно, твердо и вразумительно мог сказать о Себе с уверенностью: я Бог. Эти слова далеко отличны от утверждения: я один Бог или от другого выражения: суть боги. История не упоминает о другой какой‑нибудь личности, которая бы усвоила себе имя Божие в абсолютном смысле. Мифология нигде не говорит о том, что Юпитер и другие боги сами сделали себя богами. Это было бы с их стороны излишком гордости и чудовищности, нелепым сумасбродством. Потомки, наследники первых деспотов, обоготворили их. Если все люди происходят от одной крови, то Александр мог бы назвать себя сыном Юпитера. Но вся Греция смеялась бы тогда над таким заблуждением и плутовством, а римляне никогда без шуток не принимали апофеозы своих императоров. Магомет и Конфуций выдали себя просто только за орудие божества. Индийские боги – не больше чем психологическое изобретение.

Как же случилось, что иудей, твердо веривший в историческое существование своей нации, как и все его современники, как случилось, что сын плотника, один только Он мог объявить себя равным от начала с Богом, даже прямо жизнью, творцом всякого бытия! Ему одному по всей справедливости принадлежит всякое поклонение. Он основал Свой культ Своими собственными руками, оградив его не стенами, а людьми. Восторгаются завоеваниями Александра. Пусть себе! У нас есть Завоеватель, который склонил всех в Свою пользу, соединил с Собой и воплотил в Себе не один какой‑нибудь народ, но все человечество. Как прекрасно! Человеческая душа со всеми своими способностями отдается Христу.

Что же этому причиной? Чудо из чудес. Христос хочет любви человека, – это значит, Он хочет того, что с величайшим трудом получается от мира, чего напрасно требует мудрец от некоторых друзей, отец от своих детей, супруга от своего мужа, брат от брата, словом, Христос хочет сердца: этого Он хочет для Себя. Он достигает этого совершенно и беспредельно, и Его требования сопровождаются быстрым успехом. Из этого я заключаю о Его Божестве. Александр, Цезарь, Ганнибал, Людовик XIV со своими гениями ничтожны. Они завоевали мир, но не могли приобрести друга. Я, быть может, единственный человек в наше время, любящий Ганнибалла, Цезаря и Александра. Великий Людовик XIV, так ослепивший своим блеском Францию и всю Европу, не имел ни одного друга в своих владениях, даже в среде своего родного семейства. Правда, мы любим своих детей; но за что мы их и почему любим? Мы повинуемся природному инстинкту, Божию установлению, необходимости, которую сознают также и чувствуют звери; но как много есть таких детей, которые остаются равнодушными к нашим ласкам и бывают холодны за наши о них попечения, – как много есть детей неблагодарных! Генерал Бертран, любите ли вы своих детей? Он, конечно, любит их; но они наверняка не отвечают этой любви. Ни ваши благодеяния, ни природа не в состоянии вызвать такой любви, какой дышат христиане к Богу! Когда вы умрете, ваши дети, без сомнения, будут вспоминать о вас, пока не проживут доставшегося им наследства, но наши дальнейшие потомки едва ли будут знать о том, что вы когда‑то жили. И вы, генерал Бертран, и мы, живя на острове, не находим никакой другой радости, кроме взгляда на наши семейства.

Но вот Христос взывает, и сию минуту целые поколения соединяются союзом более крепким и тесным, чем союз крови, соединяются святейшим и сильнейшим союзом, какой только может быть. Христос возжигает огонь любви, который поглощает всякий эгоизм и превосходит какую хотите любовь.

Почему не хотят признать этих чудес Его воли, почему не хотят допустить, что Слово есть творец мира? Основатели религий не имели никаких предчувствий той таинственной любви, которая составляет сущность христианства.

Человек сам внутри себя глубоко чувствует, что у него нет сил заставить других любить себя. Величайшее чудо Христа заключается неоспоримо в этом господстве любви.

Ему только одному удалось возвысить человеческое сердце к невидимому до пожертвования временным, и при помощи этого средства Он связал Небо с землей.

Все, искренно уверовавшие во Христа, ощутили эту чудную, высокую, сверхъестественную любовь, это непонятное явление, невозможное для разума и сил человеческих, этот священный огонь, силу которого и время – этот великий разрушитель – не может ограничить. Этому я больше всего дивлюсь, об этом я больше всего думал. И это чудное явление безусловно доказывает мне Божественность Христа. Я сокрушаюсь о тех массах людей, которые из‑за меня умерли… Да сохранит меня Бог от того, чтобы я когда‑нибудь сравнил энтузиазм солдат с христианской любовью: они настолько различны одно от другого, насколько различны их основания. Конечно, мое присутствие было необходимо, – электрический огонь моего взора, мой голос, одно мое слово зажигали священное пламя в сердцах солдат. Я бесспорно владею тайной этой магической силы, которой одарен мой ум; но я не могу передать ее другим; ни один из моих генералов не получил ее от меня и даже не отгадал ее тайны; я еще более бессилен увековечить мое имя и любовь ко мне в сердцах людей и совершить что‑нибудь удивительное, не прибегая к материальным средствам.

Теперь я на острове св. Елены, – теперь я прикован к этой скале. Кто сражается за меня, кто завоевывает для меня царства? Где придворные, очевидцы моего несчастья? Думает ли кто‑нибудь обо мне? Кто трудится для меня в Европе? Кто остался мне верен, где мои друзья? Да, их нашлось только два или три, которые обессмертили свое имя, свою верность: они разделяют мое изгнание и утешают меня в несчастии».

Тут голос императора принял обычный тон иронической меланхолии и глубокой скорби. «Да, наша жизнь, – продолжал он, – блистала всеми лучами короны и самодержавия, и на вашей жизни, Бертран, отражался этот блеск, подобно вызолоченному куполу инвалидного собора, облитому лучами солнца! Но доска перевернулась, и золото мало‑помалу стерлось. Потоки несчастья и позора, каждодневно на меня изливавшиеся, отняли у меня последнее достояние. Мы теперь – только свинец, генерал, а скоро будем землей.

Такова судьба великих людей! Так исчезла слава Цезаря и Александра, их забыли, забудут и нас! Имя того или другого завоевателя или императора останется только темой для школьных задач! Наши дела падут под ударами педанта, который или обругает, или похвалит нас. Как разнообразны суждения о Людовике XIV! Едва умер этот великий государь, его оставили одного в его версальской спальне, – про него забыли, над ним, быть может, насмехались его же придворные. Это больше не государь их. Это лишь труп, гроб, могила и ужас собственного разрушения.

Еще одно слово, – это мой жребий и это со мной случится: убитый английской олигархией, я умру преждевременно, и мой труп предан будет земле, чтобы сделаться пищей червей. Вот что скоро случится с великим Наполеоном.

Что ж, умер ли Христос? Мог ли умереть Бог?»

Император замолчал, и поскольку генерал Бертран также молчал, Наполеон продолжил: «Вы не думаете, что Иисус Христос есть Бог. Ну, я неладно поступил, сделавши вас генералом!»

 

Вилльям Эллери Ханнинг

 

Хотя Ханнинг (род. в Нью‑Порте в 1780 г., умер в Беннингтоне в 1842 г.) держался еретических мнений относительно основных пунктов христианства, как, например, относительно учения о Святой Троице, Божестве Христа, воплощении, однако, на самом деле он был почитателем Иисуса и доказал могущество Его действия на людей на собственном характере и на своих сочинениях.

Мы приведем два места из проповедей Ханнинга, которые представляют сильное свидетельство в пользу нечеловеческого совершенства Христова.

Из проповеди: «The Character of Christ» на 17 гл., 5 ст. Евангелие от Матфея (См. Channings Works, Boston 1848 г., т. IV, стр. 1‑29).

«…Этот Иисус жил среди людей; с сознанием невыразимого величия Он соединял скромность, умеренность, дружбу, человечность и симпатию, которые не находят себе ничего подобного в истории человеческого рода. Я прошу вас обратить ваше внимание на эту удивительную связь. Так велико было превосходство Иисуса над всем, что окружало Его, так велика была братская любовь, которая утверждала это превосходство. Я утверждаю, что такой характер совершенно превышает человеческое понимание. Считать Его произведением обмана или мечтательности значило бы страдать редкими недостатками здравого смысла. Я смотрю на Христа с благоговением, исполненным священнаго страха, с каким обыкновенно смотрю на Бога. Характер Его не представляет никакого знака человеческого изобретения. Христос был действительное лицо. Это возлюбленный Сын Божий, открывший нам Бога…»

«Я смолкну здесь, не зная, что бы еще можно было прибавить к сказанному мной, чтобы возвысить изумление, страх и любовь, пробуждающиеся в нас при мысли о Христе. Когда я вижу, что Христос не только обладал сознанием Своего бесподобного и безграничнаго величия, но и признавал в Себе такие качества, которые сродни человеческой природе, когда смотрю на то, как Он жил и умер, чтобы сделать людей участниками божественной славы, и когда нахожу в Нем самую тесную связь Его с людьми, которых Он обнимает духом Любви, не причиняя никому никакого оскорбления и неправды и ни на одно мгновение не стесняя и не порабощая никого; тогда я исполняюсь сколько удивления, столько же страха и любви. Я чувствую, что характер Христа – совсем не человеческое изобретение, что Его нельзя принять за обманчивое существо или за произведение мечтательности, потому что он бесконечно далеко выходит из области человеческой изобретательности. Если ко всему сказанному присовокуплю другие доказательства, то усилю только те доводы, которые и без того довольно сильны. Я чувствую, что ничего нового к сказанному не могу прибавить. Евангелие запечатлено характером несомненной истинности; оно списано с живого оригинала, оно основано на действительности. Характер Христа не есть баснословный характер: Христос был тем, чем имел право быть и чем представили Его ученики. И тут еще не все. Иисус был не только Иисусом, но он был Сын Божий, Спаситель мира. Он взошел на Небо и живет там, призирая на землю и владея ею, Он живет и господствует там. С чистой и спокойной верой смотрю я на состояние Его славы. Мы не имеем ни одного такого лица, живущего вдали от нас, которое мы так искренно желали бы видеть, как желаем видеть Его. Приготовимся же, подражая Его добродетелям и повинуясь Его учению, встретить Его в том священном обиталище, где Его окружают добрые и чистые из наших предков и где Он сообщает им Свою силу и Свою радость в бесконечные веки».

Из сочинения доктора Ханнинга «Discourse on the imitableness of Christ». (IV т., стр. 140):

«Я убежден, что Иисус Христос стоит несравненно выше человека. И в самом деле, все христиане так веруют. Те, которые не допускают предвечного существования Его до рождения, смотрят на Него как на обыкновенного человека. При всем том, такие люди постоянно делают глубокое различие между Ним и другими людьми. Мало того, они смотрят на Христа в то же время и как на равного с Богом, как на лицо, снабженное дарами, благами, силой, мощью и светом, какими не владеет никто из людей, – как на лицо, испускающее лучи безукоризненной чистоты, – этого высочайшего знамения неба. Все они допускают и с радостью соглашаются, что величие и благость Иисуса Христа покрыли тенью все человеческие совершенства».

 

Давид Фридрих Штраус

 

Из его сочинения: «Ueber Vergangliches und Bleibendes im Christenthum», в брошюре: «Zwei friedliche Blatter», Altona, 1839 г, стр. 127.

«В религии, как показывает самое значение этого слова, выше всего сказывается всегда единение человеческого с Божественным, в силу которого первое во всех своих движениях совершенно обусловливается последним. Это действие или явление в то же время чувствуется и сознается как наше собственное. В Иисусе действительно существовало это единение; Он не словом только высказал его, но и фактически осуществил его во всех положениях жизни: отсюда в религиозной области Он достиг той высшей точки, которую в будущем никто не в состоянии переступить».

Равным образом на стр. 130–132 Штраус говорит: «В Иисусе открылась идея, которую Он в первый раз ввел в человечество, а именно сознание существенного единства истинно человеческого с Божественным, – это такая всемогущая сила, что ею всецело и беспрерывно была проникнута и освещена вся Его жизнь. Следовательно, до тех пор пока человечество будет чувствовать необходимость религии (без религии же оно никогда не останется), оно никогда не останется без Христа, так как желание иметь религию без Христа было бы столько же странно, сколько странно желать поэзии и обходить Гомера, Шекспира и др., но Христос уже по тому самому, что Он неотделим от высшей формы религии, есть историческое, а не мифическое лицо, не простой символ. Этому историческому, личному Христу из Его жизни принадлежит то, в чем открылось Его религиозное совершенство: это – Его речи, Его нравственные действия и страдания. Но если остается для нас Христос, и если Он остается для нас той высотой, какую только мы можем знать и представить в религиозном отношении, если Он остается таким, без присутствия Которого в душе немыслимо совершенное благочестие, то следовательно, в Нем остается для нас сущность христианства».

Из популярного сочинения Штрауса: «Leben Iesu», 1864 г., 2 изд., стр. 208 и след.:

«Если мы спросим: каким образом выработалось в Иисусе такое гармоническое состояние духа, то в существующих у нас памятниках о Его жизни мы нигде не найдем сведений о той трудной борьбе, из которой образовался этот Дух. Во всех натурах, прошедших очистительный путь борьбы и сильных душевных переворотов (припомним только борьбу, какую выдержали апостол Павел, блаженный Августин), навсегда остаются следы этой борьбы, налагая на их характер нечто суровое, острое и мрачное. У Иисуса же мы не находим таких следов; с самого начала Он является прекрасным Лицом, которое само из себя развивается, всё яснее и яснее сознает себя, чем далее, тем более остается верным себе и никогда не имеет нужды начинать другую, новую жизнь. Но это, естественно, не исключает серьезного труда над самообладанием, как и Сам Иисус признался, отклонив от Себя эпитет «благой» (см. Примечание 29), который приписывали Ему».

 

Феодор Паркер

 

(Род. в Лексингтоне, в Массачусетсе, в 1810 г., ум. во Флоренции, в 1860 г.).

Из его сочинения «A Discourse of matters pertaining to Religion», 3 изд. Boston, 1847 г., стр. 275 и след.

Феодор Паркер в своих воззрениях на Евангелие, за небольшими исключениями, держался мифической теории Штрауса, хотя и отличался от него, как практический американец отличается от кабинетного ученого немца‑теоретика. Он прославился за свое восторженное красноречие против рабства, за свои гуманные идеи и ратование в пользу признания общечеловеческих прав; этим он произвел блистательное, хотя, впрочем, подобно метеору исчезнувшее влияние на бостонскую публику. Из рассуждения его мы извлекаем следующее свидетельство о личности Иисуса Христа:

«При суждении о характере Иисуса не должно забывать того, что Он умер в таких летах, когда нравственные силы человека не достигают еще полного совершенства. Величайшие творения духа, самые зрелые предположения людей, все глубокие и прочные планы мировых улучшений являются в таком периоде, когда долгий опыт дает устойчивое основание для осуществления. Сократ в преклонных летах не достиг той мудрости, какую явил Младенец; известные нам поэты и философы стали такими в позднейший период своей жизни. Мы видим перед собой юношу (Иисуса), имеющего с небольшим тридцать лет, человека, лишенного выгод высшего общественного положения, среди невежественных, грубых людей, человека, родившегося в городе, жители которого сделались предметом злой насмешки, среди народа, отличавшегося от всех других наций суеверием, высокомерным, крайним эгоизмом и презрением других народов, – видим человека, рожденного в эпоху особенно сильной испорченности, когда сущность религии исчезла даже из нравов посвятивших себя ей служителей и когда преступления нашли для себя широкий простор среди мятежного, угнетенного, попранного народа. Муж, сделавшийся предметом насмешек за свои недостатки в знании, среди массы формалистов, лицемерных священников и упавшего народа проповедует такую чистую мораль, такую чистую религию; соединяет в своем лице возвышеннейшие заповеди и божественную жизнь, осуществляет сновидения пророков и мудрецов более, чем им это представлялось; стоит свободным от всех предрассудков своего времени, своего народа и своей секты, первое место в своем сердце дает Духу Божию; не придает значения формальному исполнению закона, столь свято всегда чтимого, оставляет в стороне жертвы, храм и священников; сталкивает с пьедестала законников со всей их ученостью и лицемерием. Его учение прекрасно, как свет, высоко, как небо, и истинно, как Бог: Он выше всех философов, поэтов, пророков, раввинов. Но Назарет не был Афинами, которые дышали воздухом философии: в Назарете не было залы лицея, не было даже пророческой школы. В сердце этого юноши был Бог» (стр. 278, 279). «Что за превосходнейшее сердце это было, какое только когда‑нибудь билось в груди и трепетало под Духом Божиим! Сколько слов утешения, советов, увещаний, обещаний, надежд и обольщений вышло из него, – слов, которые так же освежают душу, как небесная роса засохшую траву. Какие глубокие наставления в Его речах, какая высокая мудрость в Его притчах, в которых так ясно отразилась иудейская жизнь! Какая глубокая Божественность души в Его заповедях, делах, симпатиях и покорности!» (стр. 281).

«Сравни Иисуса с другими учителями. Они предупреждают, о чем намерены сказать; некоторые из них ожидают поощрения, получают новые сведения, следуют новым методам и скоро становятся выше своих наставников, хотя обладают иногда и меньшими, сравнительно с ними, дарованиями. Это случается с каждым основателем философской школы, всякой религиозной секты. Но вот прошло уже восемнадцать столетий с тех пор, как жил и действовал Христос. Но кто же из людей, какая христианская секта вполне постигла мысли Иисуса, вполне поняла Его методы и приложила все это к жизни? Люди у креста разделили между собой Его одежды, бросили жребий о Его несшитом хитоне; но Тот, Который так мужественно попрал в мире грех и смерть, Который страдал и умер и покорил вселенную, – все ли понимают Его?»

 

Ф. Пеко (Pecaut)

 

Этот новейший французский писатель в своем сочинении «Le Christ et la Conscience», Париж, 1859 г. (с этим сочинением автор, впрочем, знаком только по рецензиям и извлечениям), чувствует себя вынужденным представить следующее замечательное свидетельство о лице Иисуса Христа. Мы приводим это свидетельство в том виде, в каком нашли его процитированным в голландском сочинении доктора Остерзее (в Утрехте) «О лице Христа»: «Какой недосягаемой высоты достиг характер Иисуса сравнительно с высочайшими и, однако же, всегда несовершенными типами древности! Какой человек сумел когда‑нибудь так мужественно противостать злу? Кто лучше Его перенес противоречия и невзгоды? Где, в ком мы можем найти такое развитие нравственной силы? Видел ли кто когда‑нибудь такого человека, который приобрел бы себе повиновение с таким царским авторитетом? И в самом деле, никто не может указать нам такого человека, который был бы так нежен, кроток и любвеобилен, как Он. Какое сердечное сострадание являлось у Него при взгляде на бедствия и духовные нужды своих братий! Но и тогда, Когда лицо Его омывалось слезами, во взоре Его сиял ненарушенный мир. Духом Он жил в доме Своего Небесного Отца. Он никогда не отрывал Своего взора от невидимого мира, и при всем том в короткое время Он обнаружил такой практический смысл, каким не обладал ни один из сынов персти. Что удивительнее: величие ли Его Царского достоинства, которое изливалось от Его лица, или неподражаемая простота, которой обставлено все Его явление?» Паскаль видел это небесное лицо, когда представлял его следующим образом: «Иисус Христос был кроток и терпелив, свят, свят, свят пред Богом; страх для злых духов; без всякого греха. В каком ослепительном блеске и в какой удивительной славе является этот образ пред взорами духа, обретшего мудрость! Для того чтобы предстать во всем блеске Своего Царского величия, Иисусу не было необходимости явиться царем, тем не менее Он явился во всей Своей славе. Он был Владыка над всем, потому что действительно по‑братски относился ко всему. Его нравственная жизнь вполне проникнута была Божеством: Он представляет добродетель в образе любви и повиновения. Со своей стороны мы посвящаем Ему свою любовь».

 

Эрнест Ренан

 

Из его сочинения: «Vié de Jésus» par E.Renan, membre de l'institut». Paris, 1864 г., 7 изд.:

«Иисус не может быть исключительным достоянием тех, которые называют себя Его учениками. Он есть общее достояние и честь всякого, в чьей груди бьется человеческое сердце. Слава Его заключается не в том, чтобы Его выделять из истории, напротив, мы воздаем Ему истинное почитание и в то же время утверждаем, что без Него вся история человечества теряет свой смысл». (Заключение введения).

«Главное событие всемирной истории заключается в перевороте, посредством которого благороднейшая часть языческого мира приняла религию, основывающуюся на единстве Божием, Троице и воплощении Сына Божия. Такой переворот потребовал бы по меньшей мере тысячи лет. Новая же религия для своего развития употребила не больше трехсот лет. Основание для переворота, о котором мы говорим, заключается в обстоятельстве, случившемся в правление Августа и Тиверия. В это время жила та могущественная личность, которая при помощи инициативы любви, которую она успела ввести в человеческое сознание, дала начало и предмет для будущей веры человечества. (Alors vécut une personne supérieure qui, par son initiative hardie, et par l'amour qu'elle sut intspirer, créa l'objet et posa le point de depart de la foi future de l'humanité». Стр. 1, гл. I.

«Ряд (мессианско‑иудейских) лиц и сновидений, эта смена надежд и обольщений, эти ожидания, беспрестанно попираемые ненавистной действительностью, нашли наконец своего толкователя в несравнимом муже, которому всеобщее сознание усвоило звание Сына Божия, – и усвоило совершенно справедливо; потому что Он сообщил религии несравненно больший шаг, чем кто‑нибудь до Него сделал это, сделает после Него. (L'homme incomparable auquel la conscience universelle a décerné le titre de Fils de Dieu, et cela avec justice, puisqu'il a fait faire à la religion un pas auquel nul autre ne peut et probablement ne pourra jamais être comparé». Стр. 13).

«Иисус не имеет никаких видений; Бог непосредственно говорит Ему, Бог в Нем, и Он в собственном сердце находит все, что говорит о Своем Отце. Он живет в неразрывной связи с сердцем Бога; Он слышит и понимает Его, без грома и горящего куста, как было с Моисеем, без открытой бури, как у Иова, без оракула, как делали древние греки, без гения, как Сократ, без Архангела Гавриила, как у Магомета. Образы и галлюцинации совсем не имеют здесь места. Опьянение Суфи, который выдавал себя за одно с Богом, представляет совершенно другое явление. Иисус верил, что стоит в непосредственной связи с Богом; он считал Себя Сыном Божиим. Он обладал высочайшим боговедением, которое когда‑нибудь существовало между людьми». (La plus haute conscience de Dieu qui ait existé au sein de l'humanité a été celle de Jésus». Стр. 54).

«По всей вероятности, Иисус с самого начала смотрел на Свои отношения к Богу как на отношения Сына к Отцу. Это Его великое оригинальное дело, и в этом отношении Он никаким образом не принадлежит своему народу (En cela il n'est nullement de sa race). Ни иудей, ни магометанин не учили такому пленительному богословию любви. Бог Иисуса – не гневный владыка, уничтожающий людей, когда Ему угодно, осуждающий, когда вздумается, или делающий нас блаженными, когда Ему заблагорассудится. Бог Иисуса есть наш Отец. Мы слышим Его, когда прислушиваемся к тихому внутреннему голосу, говорящему в нас: «Отче»! Бог Иисуса – это не пристрастный Владыка, избравший израиля в Свой народ и, несмотря ни на что и ни на кого, покровительствовавший ему. Он есть Бог всего человеческого рода». (Стр. 50).

«Ни Ветхозаветный Закон, ни талмуд не покорили и не переменили мира. Евангельская мораль остается высочайшим творением, которое вытекло из человеческого сознания, прекраснейшей книгой закона совершенной жизни, книгой, которая когда‑нибудь изображала нравственное учение». (Стр. 61).

«Евангелие – это самое надежнейшее успокаивающее средство среди житейских забот, это постоянное sursum corda (горе сердца), могущественное забвение земных треволнений, сладостное напоминание, подобное тому: «Марфа, Марфа! Ты заботишься и хлопочешь о многом, – одно только нужно!» Благодаря Иисусу, – самое жалкое существование, влачимое среди печального или рабского исполнения долга, носит на себе отражение Неба. Среди нашей шумной цивилизации одно воспоминание о свободной галилейской жизни действует освежительно, подобно «росе ермонской», которая спасла мир от бесплодия и ничтожества, которые готовы были совершенно облечь ниву Божию». (Стр. 127).

«Христос в первый раз высказал мысль, на которой основывается здание вечной религии. Он основал истинное богопочтение, не приурочивая его к какому‑нибудь известному возрасту и климату, – богопочтение, которое до конца мира найдет для себя место в великих душах… Если бы другие планеты были заселены жителями, одаренными разумом и нравственностью, и если бы они услышали слово Иисуса, то и их религия не могла бы разниться от той, какую проповедал Он у колодезя Иакова. Люди были неспособны остаться при богопочтении (в духе и истине): мы достигаем идеала такого богопочтения разве лишь на одно мгновение. Слова Иисуса были ярким лучом среди темной ночи: восемнадцать столетий необходимы были для человеческого рода (ах, что я говорю! только для бесконечно малой части человечества) для того, чтобы свыкнуться с этим светом. Но свет обратится в совершенный день, и человечество, пройдя чрез все фазы заблуждений, возвратится к этим словам как к бессмертному выражению своей веры и надежды». (Стр. 168).

«Покойся теперь в Своей славе, величайший Основатель: Ты исполнил Свое дело, Твое Божество стоит незыблемо.

Не опасайся, что дело Твоих трудов может погибнуть через какую‑нибудь ошибку. Возвысившись над областью заблуждений, Ты с высоты Божественного мира будешь всегдашним свидетелем бесконечных плодов Твоего дела. В вознаграждение за несколько часов страданий, не раз посещавших Твою душу, Ты увенчан совершеннейшим бессмертием. В течение тысячелетий мир будет проповедовать Тебя! Ты – знамя наших споров, знамя, около которого завязывается отчаяннейшая борьба. В тысячу раз Ты стал жизненнее, в тысячу раз возлюбленнее после Твоей смерти, чем в продолжение Твоей жизни на земле. Ты сделался столь драгоценным камнем для человечества, что для того, чтобы искоренить Твое имя в этом мире, необходимо разрушить мир до основания. Между Тобой и Богом нет различия. (Entre toi et Dieu on ne distinguera plus). Совершенный победитель смерти, вступи во владение Твоим Царством. Царский путь, по которому Ты должен пройти, приготовленный в течение тысячелетий поклонниками Твоими (des siècles d'adorateurs), вполне принадлежит Тебе». (Стр. 303).

«Что бы ни случилось в будущем, никто не превзойдет Иисуса, почтение к Нему всегда будет юно, беспрерывно, Его история всегда будет вызывать слезы; Его страдания всегда будут трогать благороднейшие сердца; во все времена будут возвещать, что между сынами человеческими не родилось никого больше Иисуса. (Quels que puissent être les phénomènes inattendus de l'avenir, Jésus ne sera pas surpassé. Son culte se rajeunira sans cesse; sa légende provoquera des larmes sans fin; ses souffrances attendriront les meilleurs cœurs: tous les siècles proclameront qu'entre les fils des hommes, il n'en est pas né de plus grand que Jésus». (Стр. 325).

 

Фр. Повер Коббе

 

Из сочинения «Broken Lights: an Inquiry into the present Condition and future Prospects of Religions Faith». Boston, 1864 г. Стр. 150 и след.

Это небезынтересное для нашей цели сочинение произвело в Англии религиозную борьбу, виновницей которой была одна английская дама, почитательница и последовательница Феодора Паркера, мисс Коббе.

О сочинении Ренана «Жизнь Иисуса» мисс Коббе справедливо замечает, что главная цель автора не удалась; это дало ей право обвинить Ренана в полупантеистической точке зрения, которая игнорирует личность Бога, нашего нравственного владыки, отвергнув и уничтожив в нашей душе действительные плоды покаяния, прощения и возрождения. Она объясняет, что «суждение о духовном предмете с точки зрения моральной и эстетической всегда бывает неудачно» (стр. 150). На некоторые места «Жизни Иисуса» Коббе делает следующие замечания (стр. 150–151): «применение эстетической критики к глубочайшим тайнам религии чрезвычайно трудно, что, несомненно, зависит от ограниченности чувства пред святостью идеи, которая подвергается критике. Из того уже, что автор «Жизни Иисуса» не сумел представить в настоящем свете известную притчу о блудном сыне «une délicieuse parabole» и оценить сострадание Христа к покаявшейся Магдалине как к одной из «Jalousie pour la gloire de son Pére dans ces belles créatures», и из того, что эти вещи могли бы быть представлены иначе, видна, можно сказать, его неспособность понять Божественное во Христе, – в Его взгляде на грех. Этот‑то недостаток критики бывает причиной неизбежных вопросов: «что вы думаете о Христе? Чей Он сын? Кто и что был этот великий пророк, который восемнадцать столетий назад проходил палестинские нивы и который с тех пор почитается за Бога самой первой в мире нацией?» Мисс Коббе высказывает затем свой собственный взгляд на Христа, называя свою точку зрения «теистической». Но только ее «теизм» далеко отличен от теизма библейского и представляет новую фазу деизма и натурализма, подогретых и оживленных новейшей филантропией и религиозным сентиментализмом. Мы приведем из сочинения Коббе замечательнейшие места как свидетельство заблуждающейся души, ищущей во мраке неизвестного ей Спасителя.

«Четыре Евангелия, – говорит она, – дали нам столь живой образ, и этот образ столь долгое время блистает золотыми лучами перед глазами христианства, что крайнее, что может сделать наша философия, состоит в сознании своего, частного, заблуждения».

«Время не оставило нам совершенного и верного изображения этого благородного Лица, некогда озиравшего палестинские равнины; никто не может представить нам Его, ни одна фотография не скажет нам, таков ли Он был, каким представляют Его себе наши сердца. Еще с сильнейшей болью смотрим мы на волны времени, желая увидеть в них изображение поблекнувшего и исчезнувшего образа, каким его ясно можно было видеть в воде, когда Иисус смотрел с корабля на шумящие волны Геннисаретского озера, успокаивая испуганных учеников. Некоторые, впрочем, черты этого образа представляются нам часто как бы для того, чтобы только успокоить нас, но и при всем этом в целом все‑таки остается впечатление лица, исполненного благодати и истины».

«Одно только мы можем утверждать: что самое возвышенное учение, чистейшие нравственные предписания, глубочайшие духовные откровения, о которых рассказывается в Евангелиях, действительно происходят от Христа. Виновник христианского движения должен быть величайшей душой как своего, так равно и всякого времени. Если б Он не высказал принадлежащих Ему слов Истины, то кто бы их возвестил нам? Для того чтобы создать Иисуса, необходимо быть самому Иисусом». (Феодор Паркер).

«Что ученики Иисуса в Нем, как обладавшем глубочайшим духовным ведением и достигшем высочайшего духовнего совершенства из всех человеческих детей, видели воплощение духовной истории всего человеческого рода, – это нас нисколько не удивляет. Может быть, жизнь Иисуса прошла через все степени внутреннего развития. Быть может, была минута, когда в Его еще детском сердце впервые пробудилось чувство независимой религии, и Он спрашивал Своих родителей: «не весте ли, яко в тех, я же Отца Моего, достоит быти Ми?» Быть может, было время продолжительных и уединенных размышлений и аскетических подвигов на жгучих холмах пустыни, подвигов и размышлений, которые Он заключил сильной борьбой с искушавшими Его страстями, борьбой, в которой укрепилась бы всякая сильная душа, и после которой каждый святой закончил бы свои подвиги победоносными словами, сказанными Иисусом: «отойди от Меня, сатана»! Быть может, был час прославления, когда душа Его озарилась полным блеском любви Божией. Быть может, была ужасная гефсиманская ночь, когда борьба искушений еще раз и еще сильнее должна была вызвать новую, жесточайшую борьбу и усердную молитву, сопровождавшуюся кровавыми слезами, которую Он победоносно заключил словами еще святее и еще совершеннее прежнего: «не Моя, но Твоя да будет воля»! Может быть, была минута, ужаснейшая из всех минут, когда в смертной борьбе на кресте Бог закрыл Свое лицо, когда Ему пришлось вынести последнее испытание, вызвавшее из Его груди самый страдальческий вопль, какой когда‑либо вырывался из человеческих уст: Боже мой, Боже мой! зачем Ты Меня оставил? Быть может, когда миновал ужаснейший мрак страданий, когда настал конец, Христос осознал, что дело Его Отца, задолго перед этим начатое Им в храме, теперь уже совершилось, и что любовь Его Отца теперь стала Его вечным достоянием, что не Моисей и не Илия, а несчастный распятый разбойник будет с Ним в этот день в раю, и когда Он молился за Своих отъявленных врагов: «Отче, прости им: они не знают, что делают», тогда Он обнял мыслью все дело Своей жизни, склонил Свою голову и сказал: «Совершилось»!

«У нас всегда найдется достаточно средств, чтобы составить себе суждение о характере Иисуса. Мы можем измерять этот характер тенью или лучше светом, который бросил Иисус на мир. Мы можем судить по тем великим плодам, какие произвели Его слова и Его жизнь. Что был мир до Него? Чем он сделался после Него? Предлагая эти вопросы, мы не можем ошибиться в ответе на них. Большие и всеобщие результаты христианского движения достаточно ясны и не зависят от подлинности и достоверности одних книг. Если мы находим меру для выражения перемены, какую произвело на мир христианство, то еще лучшую меру мы можем найти для выражения величия Христа…»

«Во Христе мы напрасно станем искать величия самодержца, государственного мужа, политика‑экономиста, повелителя, метафизика, ученого исследователя, поэта, историка, художника. Он не владел никакими внешними и, так сказать, осязательными знаками величия. Нам стоит только попристальнее взглянуть на внутренний мир, чтобы видеть следы Его дела, и мы поймем все Его величие. Но и при этом мы не можем еще ручаться за верность наших воззрений, потому что существуют различные точки зрения, с которых можно смотреть на внутренний мир. Те, которые смотрят на Христа с рационалистической точки зрения и ищут в Нем собственно человеческого достоинства, которое Он вполне заслужил, обыкновенно обращают свое внимание только на нравственную сторону учения и видят в Нем величайшего нравственного мирского реформатора. Действительно, Его можно считать реформатором, но Он остается неизмеримо выше обыкновенных реформаторов»…

«Факт обновления человеческого рода – самый важный факт из всех явлений нравственного мира. Ничто не может сравниться с его влиянием на всю жизнь и характер людей. Поэтому, если хотят рассуждать о величии такого религиозного учителя, каким был Христос, то не должны этого, самого важного, факта упускать из виду. Мы не можем обойти этот факт молчанием и спрашивать только о морали или теологии, проповеданных Христом. Мы должны спросить: имел ли Он что‑нибудь такое, после чего человечество почувствовало себя способным сделать огромнейший шаг, – перейти от невозрожденной к возрожденной жизни?»

«Если мы действительно будем судить по тому влиянию, какое Он произвел на жизнь человечества, то окажется, что это‑то и составляет такой пункт, который невольно открывает пред нами величайшие следы Его дела. Если сравним древний мир с новым, языческий мир с христианским, то найдем, что общий характер представляет совершенную аналогию с тем, что мы называем относительно отдельного человека невозрожденным и возрожденным. Конечно, и до Пришествия Христа можно найти немало великих людей между евреями, греками, индейцами – у всех народов и во всех языках. Несомненно, с другой стороны, и то, что миллионы невозрожденных и по нынешний день насчитываются в человеческой семье, – и после Пришествия Христова. Однако, несмотря на все это, с Пришествием Христа мы находим во всемирной истории следы нового духа, закваску, проникшую в целые массы душ. В древнем мире все было совершенно в своем роде. Человек осуществлял свой идеал, совершал прекрасное и благородное, к которому он стремился. В новом мире, напротив, ничего нет совершенного; а все влечет в высоту, к Богу и недостижимому совершенству святости. Язык древнего мира, как он говорит нам в искусстве, поэзии и философии, всегда один и тот же: «он поощрял делать добро, открывать истину, жить для добра и благородного. Я сделал доброе, нашел истину и жил для добра и благородного». Вот характеристика древнего человека. Язык нового мира, как он слышится нам в тысячах наречий, «есть продолжительный вопль томительнейшего желания: ах, если б я мог сделать прекрасное! Если б я мог найти вечную и абсолютную истину! Если б возможно было жить мне для добра, благородного и святого»!

«Древний мир вырос извне и был по внешности симметричен. Новый мир растет изнутри и не симметричен, и не будет никогда таким, так как в сердце своем он носит семя вечного и нескончаемого прогресса. Древний мир строил храмы, ваял свои статуи, изображал своих философов и писал в честь их знаменитые эпопеи и драмы, так что ко всему этому не оставалось ничего прибавить».

«Новый мир в своем искусстве, философии и поэзии неопытен, неискусен, но всякое дело исполняет с живым духом, который выходит далеко за пределы древнего мира. К Парфенону, спустя час после его сооружения, нельзя было прибавить ни одного камня. В Милане же и Кельне алтари и церкви, статуи и башни в каждом столетии были дополняемы».

«Новый мир совершенно отличен от древнего. Этот великий феномен истории, без сомнения, указывает на соответствующее великое событие, произведшее переворот в человеческой судьбе. Для того чтобы определить, где окончился старый порядок и начался новый, довольно одной минуты. Необходимо было произвести сильное действие на души, действие, которое было бы в состоянии уничтожить прежнее направление и открыть век прогрессивной жизни. Когда же это случилось? Что было первым актом этого бесконечного прогресса? Кто открыл это время»?

«Здесь только мы чувствуем себя на твердой почве. Здесь мы не считаем нужным утверждать подлинность и достоверность отдельных Священных книг или примирять противоречащие рассказы, чтобы дать ответ на предложенные нами вопросы. Здесь общий голос истории человечества помимо нашей воли и неумышленно представляет неопровержимое свидетельство. Поворотный пункт от древнего мира к новому был началом христианского движения. Влияние, сообщившее человеческой природе новое направление, заключалось в учении и примере Христа. Христос открыл время бесконечного прогресса».

«Таким образом, точка зрения, с которой мы, кажется, можем сделать единственно приличную и прекрасную оценку характера Христа, будет та, которая смотрит на Него как на великого преобразователя человеческого рода. Его пришествие на землю было для жизни человечества тем же самым, чем возрождение для жизни индивидуума. Это не есть сомнительное заключение, выведенное из спорных биографий, а широкий и простой вывод из всемирной истории человечества. Мы можем оспаривать те или другие частности, а этот великий результат стоит непоколебимо, возвышаясь над всевозможными критиками. Мир изменился, и виновником этой перемены история считает Христа. Следовательно, почитание, которого желает от нас Христос, должно стоять параллельно с нашим уважением к возрождению человечества. Он не есть исключительно нравственный реформатор, проповедавший чистую мораль, не просто исправитель религии, уничтожавший древние теологические заблуждения и учивший высшей идее Бога. Он всем этим был и мог всегда быть; но все‑таки этого мало для того, чем действительно Он был. Он мог очень легко научить мир лучшей нравственности и богословию, но этого недостаточно для того, чтобы внести в человечество новую жизнь, которая с тех пор неудержимо течет через его артерии и проникает все малейшие его жилы. Что действительно сделал Христос, то выходит за пределы разума и научного богословия, превышает область совести и ее долга. Дело Христа было делом сердца. Он превратил закон в Евангелие. Рабство иноплеменника Он обратил в свободу чад Божиих, Он добродетель возвысил до святости, религию до благочестия и обязанность до Любви…»

«Когда исполнилось предопределенное время, когда детская вера отжила свой век в мире и на устах каждого вращался беспокойный вопрос: «Кто покажет нам добро?», когда в сердцах человечества пробудилось отвращение от греха, и оно устало от несчастия, тогда Бог даровал Одному (т. е. Иисусу) для всего человечества тот самый благословенный дар, который дает Он немногим для многих. Христос, этот старший брат в семье человечества (см.: Евр. 2, 11. 12), был Спаситель человечества…»

«Кто может теперь решить вопрос: каким образом совершил Христос возрождение мира? Было ли это только следствием Его великого, святого слова; или это произошло от того только, что Он возвестил людям, что Бог есть Отец всех, – что Он рассказал о праведниках и неправедниках; – рассказал об отце, прощающем блудного сына, о пастухе, который усердно отыскивал свою заблудившуюся на краю пустыни овцу и который, отыскав наконец такую ничтожность, с радостью принес ее домой? Не подействовал ли Он на сердца людей тем, что возвестил людям, что любовь к Богу и ближним есть исполнение закона и пророков? Не зависело ли это возрождение от Его настолько чистой и святой жизни, что люди как в наглядной притче увидели возлюбленного Сына Божия, стоящего в таком же единении с Отцом, в каком все люди должны быть с Ним? Не возбудил ли Он таким образом в человеческой природе непреодолимого влечения к сыновству и единению с Богом? Или Его слово и жизнь увенчались и достигли своей цели в мученической смерти, – в смерти, которая навсегда дала миру новый идеал славы; и крест – это поносное орудие смертной казни и жертвы для всех времен – превратила в образец чего‑то такого, что возвышается над всем земным величием и радостями; так что люди перестали смотреть на эту смерть как на человеческий позор и обратили ее в предмет Божественного почитания? Не возродил ли, спрашиваем, Христос на этом кресте мира?»

«Мы должны верить, что Тот, Кому поручено было это дело, Тот, Которому указана была такая роль великого преобразователя в драме истории человечества, должен был обладать высочайшим духовным превосходством. Сравнительно с обыкновенным гением, с обыкновенными силами и дарованиями в каком‑нибудь известном роде, Христос мог иметь большее или меньшее превосходство; но относительно тех непостижимых способностей, при помощи которых только можно достигнуть высочайших религиозных истин, и относительно той пламенной преданности своему служению, которая одна в состояния сделать душу способной к получению божественных откровений, – относительно всего этого Христос должен стоять неизмеримо выше всех. Чтобы точнее определить Его душевное состояние, мы можем сказать, что Он непременно должен был быть таким, чтобы наилучшим образом выполнить условия, при которых Бог позволил нам сделаться участниками Его откровения».

«Вот наш взгляд на Христа и Его дело; этот взгляд, по‑нашему, ближе всего подходит к теизму, – он признает абсолютное единство Божие и непреложность Его законов, установленных для природы и духа, – признает все великие факты религиозного развития человечества и старается надлежащим образом объяснить их. Интересы теизма требуют именно такого высокого взгляда на характер Христа; и тот необходимо должен впасть в заблуждение, кто вздумает служить делу Иисуса, не воздавая Ему заслуженного высокого почтения. Бог почтится самым лучшим образом, если мы охотно признаем, что Иисус возбудил во всем человечестве стремление к высочайшему. Правильность Его законов защитится самым лучшим образом, когда допустим, что величайший нравственный переворот совершился не посредством какого‑нибудь случайного совпадения испорченного и упавшего просвещения с явлением необычайного чудотворца, а через посольство от Бога, в определенное время, Того, Кто был в состоянии зажечь никогда не угасающий свет в сердцах людей. Духовное величие Христа есть необходимый постулат всей рационалистической религиозной теории. Если мы отвергнем это величие, то чудо христианства остается неразрешенным».

 

[1] Из дополнений к комментариям на Евангелие от Матфея Ланге. Америк. изд., Нью‑Йорк, 1865 г., стр. 511 и след.

 

[2] См.: комментарий Ланге на Евангелие от Матфея.

 

[3] Подробнее об этом можно прочитать у Ларднера в «Collection on ancient Jewisch and Heathen Testimonies to the Truth of the Christian Religion». Лондон, 1838. Изд. Кипписа.

 

[4] Места талмуда, относящиеся к Христу, цитируются Ларднером в приведенном нами сочинении; см. также Scheidii «Loca talmudica» и у Meelfuhrer «Jésus in talmude». Альторф, 1699, 266 стр.

 

[5] О Юлиане и его правлении см. церковную историю автора на английском языке. II т., стр. 39 и след., 75 и след.

 

[6] Ούδέν άχοής άξιον.

 

[7] Thomas Chubb, один из английских деистов конца семнадцатого и первой половины восемнадцатого столетия (1679–1748). Из его соч. «The true Gospel of Jésus Christ».

 

[8] «Прекрасно, господа, прекрасно; но я не нахожу ни во Франции, ни вне ее человека, который бы сумел написать и сказать с большим искусством и талантом. Однако, несмотря на тот дурной отзыв, какой вы сделали об этой книге, я осмеливаюсь вызвать всех, сколько вас есть, написать рассказ, который бы был так прост, но в то же время и так возвышен и трогателен, как рассказ о страданиях и смерти Иисуса Христа, который бы произвел столько же сильное, выразительное впечатление и влияние которого останется одним и тем же по прошествии многих веков».

 

[9] Сообщаемые здесь свидетельства заключают в себе задушевные мысли Наполеона о христианстве и особенно о Божестве Христа.

 

---

Дата добавления: 2019-09-13; просмотров: 140; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!