ИРАНСКИЕ КНЯЖЕСТВА. ТАХИРИДЫ, САФФАРИДЫ, БУИДЫ
Когда в середине X в. Хамданиды, став фактически самостоятельными, окончательно отобрали арабский мир у халифата, на востоке последний уже давно распался. Иран вновь обрёл независимость. Иранский полководец Тахир, во многом способствовавший победе ал‑Мамуна над братом ал‑Амином и его приходу к власти в халифате, в благодарность за верную службу был в 820 г. назначен наместником Хорасана с резиденцией в Мерве. Когда через год он умер, возможно, естественной смертью, – в конце концов, если кто‑то умер не в преклонном возрасте, это не обязательно значит, что с ним расправились, – ему наследовали сыновья, по преимуществу с согласия халифа или обходясь без этого, если он не давал согласия. Так произошло, когда умер Абдаллах, второй сын Тахира. Назначенный преемник не был Тахиридом. Его не приняли, и Багдад был вынужден отказаться от его назначения. Наследственное право одержало верх над имперским. Родилось наследственное правление. Конечно, эти правители признавали себя вассалами, но фактически были независимы, и если они верно служили державе, то потому, что так хотели. Создаётся впечатление, что эта верность, эта почтительная покорность повредила им в памяти иранцев, охотно осуждающих их, хотя те правили мудро и, главное, хотя это была первая царствующая династия, возникшая в Иране с тех пор, как арабы победили Сасанидов. Из Нишапура, куда Абдаллах перенёс столицу, Тахириды распространили свою власть на Северный Иран до Рея (современного Тегерана), на Керман и на территории у западных границ Индии, но их династия оказалась недолговечной. Они начали терять владения при Мухаммаде, сыне Тахира II, и их государство исчезло в одночасье, не выдержав ударов Саффаридов. В 873 г. те вступили в Нишапур и взяли царя в плен.
|
|
|
Саффаридов, которые уничтожили Тахиридов, иранцы с большей охотой воспринимают как восстановителей своей независимости, и некоторые видят в их родоначальнике национального героя. Это были ремесленники‑медники (саффар ), возглавившие ремесленные союзы в провинции Систан с целью противостоять проискам хариджитов, многочисленных и очень активных в тех местах. Поскольку их действия оказались эффективными, наместник официально поручил им командование. Они воспользовались этими полномочиями как трамплином, чтобы удовлетворить свои амбиции. К 860‑863 г. Якубу ибн Лайсу удалось стать хозяином этого края, потом он пошёл на Герат, захватил город и догадался отослать часть добычи халифу. Он счёл, что ему дозволено продолжать завоевания. Взяв Шираз, он потребовал, чтобы его признали наместником Фарса. Ему отказали, но согласились взамен сделать его наместником Тохаристана, то есть Бактрии и верховий Амударьи. Обосновавшись там, Якуб пожелал владеть всем Хорасаном. Он напал на Тахиридов, победил их и, как мы только что видели, в 873 г. присвоил их территории. Ему оставалось довершить объединение Ирана. Но тут дело повернулось иначе. Халиф вовсе не хотел, чтобы Якуб или его брат и наследник Амр ибн Лайс расширяли свои владения на запад и юго‑запад, и если отнюдь не возражал против того, чтобы те завоевали Согдиану, царство Саманидов, своих современников, с которыми мы ещё не знакомы, то оно совсем не было лёгкой добычей. Саффариды сломали об него зубы. В 902 г. Амр потерпел поражение, попал в плен и был отправлен в Багдад, где от него предпочли избавиться, умертвив. Великая авантюра детей медника наделала много шума, но продлилась лишь ограниченное время. Тем не менее они не исчезли, но утратили независимость и были выдворены в Систан, где при Саманидах продолжали пользоваться некоторой властью.
|
|
|
Не замедлил показать себя в свою очередь и третий иранский род. Прикаспийские области, которые завоеватели никогда плотно не контролировали, служили прибежищем для многих гонимых, особенно для шиитов, которые, не проявляя видимого фанатизма, сосуществовали здесь с разнообразными людьми, столь же не любившими как арабов вообще, так и халифат в частности. Один из этих шиитов, Буйех (или Бувайх, как говорят арабы), и три его сына, жившие в горной области Дайлам, в Гиляне, поступили на службу к полумятежному или полунезависимому наместнику провинции, некоему Мардавиджу (928‑935) из рода Зияридов, потом очень скоро рассорились с ним и начали вести войну от собственного имени. Они добились молниеносного и эффектного успеха. Один из сыновей захватил Исфахан и Шираз и стал властителем Фарса, второй занял Мидию, третий, Ахмед, в 945 г. вступил в Багдад. Вопреки всем ожиданиям, Ахмед отнёсся к халифу почтительно, вступил с ним в соглашение и добился пожалования престижного поста амира ал‑умара – иначе говоря, достиг высшей власти. Несомненно, когда шиит поступил на службу, хотя бы по видимости, к суннитскому халифу, которого мог бы свергнуть, эта ситуация казалась довольно странной. Но дети Буйеха, Буиды, знали, что население в огромном большинстве состоит из суннитов, и нуждались хотя бы в минимальной поддержке со стороны народа; они также знали, что халиф сохраняет свой престиж, и никоим образом не желали, чтобы он укрылся где‑то в другом месте, откуда мог бы им вредить, тогда как в Багдаде они подчинили его и могли использовать в своих интересах. Их сосуществование не обходилось без трений, ведь повседневная жизнь не становилась легче – ни в провинциях, ни особенно в столице. Между верующими обеих общин что ни день вспыхивали конфликты, которых по‑настоящему уладить не мог никто – кроме тех, кто располагал настоящей вооружённой силой, тюрков, которые этой силой пользовались. В этих более чем сложных условиях Буиды не так плохо держались на плаву и, возможно, прекрасно удержались бы, поскольку администраторами они были хорошими, если бы сумели сохранить единство. Им это удалось только раз – в царствование Адуда ад‑Даула (976‑983), и аббасидский халифат, следовало бы сказать – иранская Багдадская империя, на несколько лет стал великой державой. Когда Адуд умер, три его сына вступили в борьбу за власть, а в следующем поколении, в 1012 г., то же сделали четыре его внука. Нескончаемые внутренние конфликты тянулись до самого появления сельджуков в 1055 г.
|
|
|
|
|
|
СAMАНИДЫ
Люди, остановившие экспансию Саффаридов, когда те хотели захватить Согдиану, претендовали на славное происхождение, без колебаний утверждая, что в их жилах течёт кровь Сасанидов. Они произошли от князя городка Саман в Бактрии, из‑за чего взяли название Саманиды. Родоначальник династии Саман‑худат был маздеистом, обращённым в ислам, и некоторые его потомки занимали официальные должности. В начале IX в., около 820 г., четыре сына того, кто считался тогда главой рода, – некоего Асада, «Льва», – были назначены наместниками: первый, Ахмед, – Ферганы, второй, Нух, – Самарканда, третий, Яхья, – Шаша (Ташкента), последний, Ильяс, – Герата. Все, кроме Ильяса, умершего около 856 г., продолжили род, и их потомки по‑прежнему служили монарху, хотя пользовались ослаблением Тахиридов, чтобы начать освобождаться от всякой зависимости, но нам приходится сказать, что о них мы знаем мало.
Этот род вышел из безвестности только в 875 г., когда Наср, сын Ахмеда, был назначен верховным наместником Трансоксании и поселился в Бухаре. Немедленно сочтя себя независимым, хоть и сохранив верность халифу, которому регулярно выплачивал дань, он создал одно из самых прекрасных царств, какие только знал ислам, окружавшее столицу – город, в котором вскоре будет жить около полумиллиона человек, который в X в. ещё в большей степени, чем Багдад, станет великим очагом культуры, приобретёт богатое убранство из замечательных памятников, увы, почти полностью уничтоженных людьми, почти не проявлявшими к нему милосердия, а также подземными толчками. Впервые в истории Согдиана, которая всегда находилась во власти беспокойной знати, любившей независимость и склонной к анархии, образовала единое государство. Это было первое настоящее царство иранцев‑мусульман, которое имело больше прав так называться, чем царства Саффаридов, Буидов или Тахиридов. Оно будет и последним в Средней Азии.
Исмаил ибн Ахмед (892‑907), преемник Насра, принял наследие Саффаридов и одновременно Тахиридов. Он победил Саффаридов при Бактрах и присоединил их владения, что позволило ему в 902 г. обеспечить себе полную независимость. Через два года он властвовал уже над всем Северным Ираном вплоть до Рея и Казвина, города, который, впрочем, не сможет удержать. Таким образом, он сформировал обширное государство и, несомненно, распространил бы свою власть на весь Иран, воссоединив его, если бы не Буиды или, скорее, если бы не халиф, чьим слугой он называл себя как добрый суннит. Политика Саманидов в отношении степных народов, по‑прежнему опасных, в основном была оборонительной, но включала и отдельные превентивные рейды под видом священных войн, где были победители – гази и мученики – шахиды , рейды, позволившие им присоединить Ташкент и земли до самого Таласа. Зато они не смогли помешать усилению Караханидов, сформировавших в середине X в. свою конфедерацию или империю. Поскольку как раз тогда последние обратились в ислам, улемы отказались объявлять священную войну этим новоиспечённым мусульманам. Что касается мамлюков, они отнюдь не горели желанием сражаться с соплеменниками.
Саманидское государство было богатым. Его экономика более чем процветала и приносила пользу всем. Страна много производила и много вывозила – фрукты, овощи, бумагу, шёлковые и хлопчатобумажные ткани, которые умелые ремесленники ткали из качественного сырья, керамику, производство которой стимулировал китайский импорт. Власть была сильной, авторитарной и не признавала никаких ограничений, кроме мусульманского закона, обычаев и прочных структур, унаследованных от прошлого. Она опиралась на тайную полицию и на бюрократию, подчинённую десяти ведомствам с многочисленным персоналом. Всё проходило через руки государства, и наместники провинций находились под жёстким контролем. Они, например, не имели права пользоваться замечательной почтовой службой, и верховная власть следила, чтобы они не становились притеснителями. Суверен желал опираться на простой народ, с которым был хорошо знаком, коль скоро его семейство жило здесь издавна, и который его любил – в самом деле, тот принёс ему мир, желанный для всех после столь долгих войн, следил за народным просвещением, стремясь, чтобы образование давалось повсюду и было доступно не только богатым, но и бедным, пёкся о земледелии, издав для него свод законов, остававшийся в силе ещё минимум два века. Все эти меры, вне всякого сомнения, выражали подлинную заботу о неимущих, но были также порождены желанием искоренить тысячелетнюю власть беспокойной знати, дехкан . Желая, чтобы вооружённые силы больше не зависели от них, монарх, по примеру всех монархов тогдашнего мусульманского Востока, набирал воинов среди тюркских народов, и это было тем проще, что географически до них было недалеко. Они погубят Саманидов, но при этом чрезвычайно поспособствуют триумфу иранизма. Благодаря развитию начального образования дети тюрков обучались в школах и, несомненно сохраняя некоторое осознание своей особости, интегрировались в иранский мир, усваивали его культуру. У всего есть обратная сторона. К недовольству дехкан , вызванному сокращением их власти, и притязаниям наёмников, ставших слишком могущественными, добавлялась враждебность, какую откровенно исламистская политика правительства порождала в немусульманских средах. Этим, вероятно, объясняется, почему история Саманидов была столь бурной.
В том же году, когда Наср, проживавший в Самарканде, велел произносить при чтении хутбы (пятничной проповеди, начинавшейся с упоминания признанной власти, по преимуществу халифа) своё имя, он отправил своего брата Исмаила в Бухару, чтобы тот представлял там его. Последний, обладая сильным характером, не намеревался ни с кем делить власть. Он вступил с братом в борьбу и жёстко подчинил себе Самарканд. Его преемник Ахмед (907‑914), святоша, был свергнут и убит своей тюркской гвардией, посадившей на его место его сына Насра II (914‑943). Тот тоже был очень благочестив и в конце своего долгого царствования отрёкся от престола, чтобы уйти в отшельники, а согласно другим источникам, с ним расправились. Как бы то ни было, с тех пор реальная власть, похоже, принадлежала мамлюкам, а монархи, как Нух (943‑954) или Абд ал‑Малик (954‑961), были марионетками. Саманиды достаточно созрели, чтобы упасть как плод с дерева, которое посадили. Они исчезли в 999 г.
Глубокий национализм Саманидов, выражавшийся в возрождении иранского языка и культуры, сопровождался антиарабской политикой, столь ярко выраженной, что – неслыханное дело – в мечетях можно было слышать чтение Корана на местном наречии. Но это отнюдь не вело к антиисламизму, совсем наоборот. Религиозность таких монархов, как Ахмед, Нух и другие, передалась всем их слугам. Духовенство, дервиши или простые служители в мечетях получили непомерные привилегии и пользовались почти всеобщим уважением. Поэтому исламизация Согдианы прогрессировала настолько явно, что некоторые источники могли утверждать: якобы тогда она и завершилась. Это преувеличение. Сохранялись маздеистские общины, освобождённые от налогов (почему?), но зато обязанные поддерживать в рабочем состоянии плотины; манихейские общины, о существовании которых свидетельствует выдающийся монастырь в Самарканде и которые оказывали влияние на суфизм; буддийские общины, возможно, игравшие важную роль в организации образования; христианские общины, более чем деятельные.
С одной стороны, режим проявлял себя довольно нетерпимым. Он определённо превращал церкви в мечети. Не знаю, когда это произошло с той, которую я изучал в Бухаре (Магоки‑Аттари), имеющей караханидский фасад, но тексты указывают точную дату – 893 г., – когда Исмаил передал для отправления мусульманского культа другую, в Таласе. В «Фихристе» сообщается, что в начале X в. власти вознамерились перебить манихеев, которые прибыли из Хорасана в Самарканд, скрываясь от преследований, и их якобы спасло только то, что «царь Китая», то есть какой‑то монарх из Таримского бассейна, пригрозил подвергнуть репрессиям мусульман, многочисленных у него в стране. С другой стороны, Саманиды не только усваивали вышеперечисленные и прочие влияния, но и позволяли христианству существовать и развиваться. Несторианская церковь, подчинявшаяся католикосу в Багдаде, имела в Средней Азии несколько епископств, и одним из самых деятельных было Мервское, которое вело чрезвычайно активную миссионерскую работу среди степных народов – плоды эта работа принесёт в XI в. В 1009 г. Абдишо, епископ Мервский, сделал католикосу Иоанну VI запрос в связи с обращением большого тюркского народа кереитов, кочевавшего на севере Монголии. Почти тогда же обратились и другие могущественные тюркоязычные и, возможно, монголоязычные конфедерации – такое обращение могло быть поверхностным, как у найманов, живших между Иртышом и Хангаем, или глубоким, как у онгутов, которые стояли лагерем вдоль Великой китайской стены и сыграют большую роль в истории Чингизидов.
Среди вассалов Саманидов были шахи Хорезма, возглавлявшие древнюю монархию, которая, несомненно, возникла намного раньше прихода арабов, долго оказывала им сопротивление, в конечном счёте подчинилась, но сохранила частичную самостоятельность, а вместе с ней и надолго как маздеизм предков, так и христианство, в которое обратилась довольно большая часть её населения. В неведомую эпоху и по неизвестным причинам это царство, первоначально единое, раскололось надвое, и отношения между соперничающими столицами, Кятом на юге и Гурганджем, или Ургенчем, на севере, оставались напряжёнными. Только в 995 г. Ануш‑Тегин, шах Севера, воссоединил страну, которая после этого ярко сверкала несколько десятков лет: её прославили столь знаменитые имена, как Ибн Сина – Авиценна, ал‑Арсати – математик, ал‑Саалиби – философ из Нишапура и многие другие. Её ждали головокружительные, но непрочные военные успехи.
В падении Саманидов виновны тюркские наёмники, поскольку всё наводит на мысль, что они смогли бы дать отпор большому государству тюрков‑мусульман, которое образовалось в степях и называлось государством Караханидов, «чёрных ханов», то есть северных. Так как документы противоречат друг другу, невозможно сказать, ни когда точно в X в. исламизировались племена, из которых оно сложилось, ни когда они объединились, чтобы сформировать это государство, двумя центрами которого были Кашгар в современном Синьцзяне и Баласагун на севере Чуйской долины – город, расположение которого указать нельзя, потому что он не найден. Государство Караханидов соседствовало на востоке с землями уйгуров Таримского бассейна, на юго‑востоке – с землями Саманидов и очень скоро напало на тех и на других. В Согдиане Караханиды добились быстрых и решающих успехов. В 992 г. царь Баласагуна предпринял первое наступление на неё, а через семь лет, в 999 г., сделался её властителем. Это принципиально важная дата. Она важна для Согдианы, потому что тогда началось длительное владычество тюрков и тюркизация этих земель, впрочем, медленная, коль скоро она не завершилась и до сих пор; она важна для иранизма, потому что знаменует его откат, так как Караханиды упорно не желали поддаваться его чарам, намереваясь хранить верность собственной культуре.
ГАЗНЕВИДЫ И ГУРИДЫ
Сигнал тревоги для Саманидов прозвучал несколькими десятилетиями ранее. В 961 г. бывший командир их тюркской гвардии Алп‑Тегин, которого ранее назначили наместником Хорасана, отказался покидать свою должность и укрылся в Бактрах (Балхе), потом перешёл через Гиндукуш и в 962 г. поселился в Газне, городке, «расположенном в неприятной местности», как скажет Бабур‑шах. Саманиды не стали его преследовать и заключили с ним соглашение. Так Алп‑Тегин стал в Афганистане царём и заложил там основы государства, какого ещё никогда не создавал тюркский вождь. Строили это государство его преемники – сначала Себук‑Тегин (977‑999), раб, купленный на нишапурском рынке, потом Махмуд (999‑1030), сын последнего, и даже внук Масуд (1030‑1040). Себук‑Тегин взял Кабул, Бактры, Кундуз, Кандагар, вступал в Хорасан и в Трансоксанию по приглашению Саманида Нуха. Что касается Махмуда, основную часть своей военной жизни он посвятил завоеванию Индии. В 1001 г. он впервые спустился туда в набег, потом возвращался ещё семнадцать раз и сумел обеспечить себе владычество над всеми её провинциями севернее гор Виндхья. Свою мирную жизнь он, конечно, посвятил развлечениям, но прежде всего заботам о том, чтобы сделать из Газны великий город, обогатить её за счёт добычи, которую он привозил из походов, отстроить её, привлечь в неё элиты. Он добился, чтобы она стала счастливой соперницей Багдада. Он был тюрком и, так же как его предшественники и преемники, принадлежит к истории тюрков. Но поскольку он был полностью иранизирован, поскольку, как и Саманиды, но с лучшими средствами, на более высоком уровне, развивал иранскую культуру, он принадлежит также и к истории Ирана. Как можно ему в этом отказать, если известно, что при его дворе жил ал‑Бируни (973‑1048), величайший мусульманский учёный, и что Фирдоуси посвятил ему свою поэму «Шахнаме»?
Индия была для Махмуда не единственным театром военных действий и даже не первым. Он ещё не бывал в Хайберских проходах, не поглядывал на Индо‑Гангскую равнину, когда в мае 999 г., едва вступив на престол, напал на Саманидов под предлогом, что они плохие мусульмане, не подчинились аббасидскому халифу, и сразу же сделался властителем Хорасана и всех степей к югу от Окса. Ему оставалось форсировать реку. Бухара и Самарканд были совсем недалеко. Попытается ли он их захватить? Его опередили Караханиды. В октябре того же года, как мы видели, они сами форсировали Сырдарью, победили Саманидов и заняли их место. Через несколько лет, в 1017 г., Махмуд присоединил Хорезм и назначил шахом одного из своих военачальников, Алтунташа. В руках тюрков оказался весь Восточный Иран. Они уже метили дальше. Они зарились на Западный Иран. Махмуд присоединил к своим владениям Рей и Исфахан. Казалось, он вот‑вот возьмёт Багдад.
Караханидская и газневидская империи, оказавшиеся лицом к лицу и разделённые только Оксом (Амударьей), не могли не вступить в войну между собой. Они это делали несколько раз, в частности, в 1025 и в 1032 гг., но решающего успеха никто не добился. Правда, Караханиды признали себя вассалами Газневидов, но фактически пользовались полной независимостью.
За этим конфликтом наблюдали тюркские племена, не принадлежавшие ни к одному из двух лагерей и пытавшиеся урвать своё. Большое будущее было у одного из них – племени кынык, образовавшегося из двадцати двух‑двадцати четырёх племён огузов. Возглавляемое неким Сельджуком («Речкой») или Сальджуком («Лодочкой»), от которого получило название «сельджуки», оно, несомненно, вошло в Согдиану в 950 г. с разрешения Саманидов и обосновалось в низовьях Сырдарьи (Яксарта), где попеременно служило обоим противникам, иногда успешно, иногда неудачно. В конечном счёте Махмуд поселил людей Арслана Исраила, одного из сыновей Сельджука, в Хорасане. Оттуда ему предложили идти воевать в Азербайджан. Он согласился и выступил в поход. Поскольку он больше не занимал территорию, которую Сельджукиды уже считали родовым наделом, его племянники Тогрул‑бек и Чагры‑бек попросили у Масуда Газневи, преемника Махмуда, разрешения поселиться в этом месте. Масуд отказал. Тогрул и Чагры решили взять сами то, чего им не хотели давать. Им подчинялись кочевые орды, организованные чрезвычайно хорошо. В 1028‑1029 гг. они захватили Мерв и Нишапур. Масуд двинулся на них без малейшей опаски, исполненный презрения к этим голодранцам. Армия, уже завоевавшая Индию, должна была одержать лёгкую победу. 22 мая 1040 г. при Данданакане близ Мерва она была разгромлена. Поражение оказалось настолько полным, что побеждённые были вынуждены оставить весь Хорасан. С тех пор сельджуки прочно обосновались в Иране. Всего через пятнадцать лет они придут в Багдад.
Газневиды просуществовали ещё век как малозаметные суверены. Они падут под ударами иранских горцев, которые в рассматриваемый период были всего несколько лет как исламизированы – возможно, Махмудом Газневи, покорившим их, – и жили на отшибе от всякой цивилизации в горах Гур, к востоку от Герата в современном Афганистане, отчего их впоследствии назвали Гуридами. Может быть, они болезненней других воспринимали подчинённое положение? Во всяком случае, при первой возможности они сорвались с цепи. Это были варвары в чистом виде и вели себя соответственно. В 1148 г. один из их принцев был казнён по монаршему повелению, а родственники, пожелавшие за него отомстить, все перебиты, за исключением одного. Уцелевший, Ала ад‑Дин Хусейн, в 1150 г. бросил свои вооружённые орды на Газну, взял город, разрушил его до основания, а потом отправился разорять другие места, провозглашая: «Я – сжигатель мира». Мир он не сжёг, но уничтожил то, что было одной из прекраснейших жемчужин мира в то время. За ним в истории осталось имя, которое он принял, – Джахан‑Суз.
Газневидский суверен Бахрам‑шах (1118‑1152) бежал в Индию. Гуриды, сделав передышку, отправились вслед за ним и с 1186 по 1203 г. стали хозяевами всех индийских владений его преемников. На смену иранизированной тюркской династии, принёсшей ислам на субконтинент, пришла иранская. Культура от этого не пострадала, поскольку варвары цивилизовались на удивление быстро. Они покажут это в Индии. Они уже показали это в Афганистане, воздвигнув Джамский минарет, который стал также башней, построенной в честь победы, и, несомненно, указывает место, где находилась их первая столица.
ВОЗВРАТ К ПЕРСИДСКОМУ ЯЗЫКУ
Многие иранцы из Фарса или Мидии бежали от арабских нашествий и укрылись на землях древних цивилизаций Хорасана и Согдианы, куда принесли свои традиции и свой дух. Тем не менее из‑за величия и притягательности аббасидского халифата необыкновенный подъём этих стран долгое время оставался в тени. Упадок халифата позволил им не только выйти на свет, но и расшириться. Какой бы вклад в культуру ни внесли Буиды или Саффариды, возрождение иранизма произошло именно в Восточном Иране, при Саманидах и Газневидах. Именно в Бухаре, в Газне и других великих городах персидский язык стал языком культуры и сделался наряду с арабским – сохранённым для нужд религии и науки – вторым классическим языком ислама. Именно в Бухару и в Газну приезжали жить просвещённые и учёные люди, там создавались великие произведения архитектуры, скульптуры и живописи, там более всего процветало ремесло. Всё это происходило, конечно, в первую очередь по воле монархов, но и по воле народа, который, как я уже говорил и повторю, сумел сохранить в неприкосновенности свою память, свои традиции, любовь к своему прошлому.
Создателем персидской поэзии был Рудаки, родившийся в деревне под Самаркандом в 859 г. и умерший в 940 г., придворный поэт при Саманиде Насре II (913‑943). Создателем персидской прозы – Абу‑л Фазл Балами (ум. 974), министр Саманида Мансура I (961‑976), которому поручили сделать персидскую адаптацию «Истории», написанной его соотечественником Табари по‑арабски, «потому что больше не было людей, способных читать на этом языке». Саманидскому правительству принадлежит заслуга, по меньшей мере косвенная, в появлении одного из шедевров мировой литературы – «Шахнаме» Фирдоуси: в самом деле, оно заказало поэту Дакики (935‑980) переложить персидскими стихами древнюю «Книгу царей», которая в беспорядочном состоянии сохранилась в пахлавийских рукописях сасанидской эпохи и, возможно, уже переводилась на персидский в 957 г.; тот начал работать, но его труд прервала смерть, и его дело продолжил Фирдоуси.
Фирдоуси – вероятно, величайший поэт Ирана, хотя любая классификация произвольна и ему можно предпочесть Саади или Хафиза, и он бесспорно имел наибольшее значение для литературной и национальной истории. В литературной истории его превосходство состоит в том, что он зафиксировал персидский язык в классической форме, в форме, которую можно назвать едва ли не окончательной, потому что она практически не изменилась по сей день, в том, что он сыграл для этой истории роль, сравнимую с ролью, какую Данте сыграл в итальянской, и выказал не меньший гений. В национальной истории его величие проистекает из того, что в Иране остались живы легенды и традиции, что, когда страна была унижена поражениями и вассальным подчинением, Фирдоуси рассказал ей о великих деяниях из её прошлого, которое любил, не слишком подробно зная, напомнил ей о древней славе, вернул ей чувство величия и ответил на её чаяния.
Родившийся в 932 или 933 г. в Фирдоусе, городке близ Туса в Хорасане, Фирдоуси провёл большую часть жизни в Газне, при дворе Махмуда, где писал свою «Шахнаме», «Книгу царей», большую эпическую поэму приблизительно из шестидесяти тысяч двустиший, над которой он, говорят, работал тридцать пять лет, в которой по меньшей мере филологи различают три последовательных редакции и которая приобрела окончательную форму на рубеже тысячного года. Он посвятил её Махмуду и не был достойно вознаграждён (это неоспоримо, пусть даже это подчёркивают с излишним нажимом): дни он кончил в 1020 г. в явной бедности. Монаршая неблагодарность объяснима. Хотя Махмуд принадлежал к иранской культуре и меценатствовал, он был тюрком, ощущал себя тюрком и не мог выказать особого восторга гениальному поэту, воспевшему тысячелетнюю борьбу Ирана с Тураном, как называли страну тюрков, Туркестан. Великолепно написанная, «Шахнаме» – одновременно грандиозная эпическая поэма и пронзительное размышление о человеческой судьбе, и интерес к нему не в последнюю очередь связан с тем, что героический пафос оно сочетает с чувством подлинного сострадания к человеку. В поэме можно выделить две части: одна посвящена легендарным временам, другая – историческим. Первая повествует, как мы уже сказали, о борьбе Ирана с Тураном, оседлых людей с кочевниками, цивилизованных – с варварами и выглядит как набор небольших рассказов о подвигах героев, обладающих почти сверхчеловеческими способностями, государей‑заступников, которые борются со злодеями и силами зла. Заканчивается она появлением пророка света – Заратуштры. Вторая часть – поэтическая история Александра и Сасанидов до арабского завоевания. Здесь нет ничего не заслуживающего внимания или посредственного, но отдельные фигуры, отдельные эпизоды приобрели особую известность. Упомянем, несколько наугад, чтобы не слишком затягивать рассказ, героическую песнь о Рустаме и его сыне Фарамарзе; героическую песнь о Гоштаспе и его сыне Исфандияре, ослеплённом отцовской стрелой; фигуру Александра, который выглядит государем‑философом, хранителем мудрости и которого пророк Хызр ведёт сквозь тьму к источнику жизни; сражение Бахрам Гура с драконом; историю любви Хосрова к Ширин; историю любви Бахрам Гура к Азаде, деве великой красоты, музыкантше‑чародейке, которой он пытается угодить, совершая всё новые охотничьи подвиги, но в конечном счёте, устав от её капризов, топчет её своим конём. Книга имела значительный успех и вызвала немало подражаний, сделанных после смерти автора, – неким Асади из Туса (ум. 1071), позже неким Ираншахом и рядом других. Отдельные её эпизоды были развиты, иногда через века, различными писателями, и не из худших. Она была излюбленным источником сюжетов для миниатюристов в течение веков.
Больше ни один поэт из Газны не годится Фирдоуси и в подмётки, но некоторые, говорят, были не лишены таланта (я их не читал): некий Унсури, штатный придворный поэт, восхвалявший монарха, автор трёх эпических романов, а также любовных поэм, некий Фаррухи и прежде всего некий Манучехри, одновременно панегирист и вакхический поэт.
ДВА ВЕЛИКИХ УЧЁНЫХ XI ВЕКА
Зато наука была достойна Фирдоуси и сверкала полным блеском в Газне, куда волей‑неволей приезжали работать почти все интеллектуалы – за примечательным исключением Авиценны. Над всей эпохой доминируют две фигуры – ал‑Бируни и тот же Авиценна (латинизированная форма от имени Абу Али Ибн Сина). В их лице мусульманская культура достигла одной из высочайших вершин. Ал‑Бируни, родившийся в 973 г. в Кяте, в Хорезме, был величайшим энциклопедистом мусульманского мира. Дипломат на службе шаха, он много путешествовал, в 1017 г. пошёл на службу к Махмуду Газневи и сопровождал его в Индию, в которой выучил санскрит и создал подробное описание страны. Однако его шедевр – знаменитая хронология древних народов («Памятники минувших поколений»), где он больше старался описывать менталитет, обычаи и религии, чем факты, где он выявил значение языков, частично объясняющее, по его мнению, менталитет и нормы поведения. Тем не менее ал‑Бируни был ещё и математиком и именно математике обязан всемирной славой, а также астрологом, физиком, минералогом, географом и внёс существенный вклад в каждую из этих наук. Он умер в 1058 г. в возрасте восьмидесяти пяти лет. Второй учёный, Авиценна, родился в 980 г. в Афшане близ Бухары, в шиитской семье, отказался служить такому тирану, как Махмуд, и предпочёл провести жизнь в странствиях по Ирану, где и умер в Хамадане в 1037 г. Энциклопедист, он интересовался как логикой и метафизикой, так и физикой, ботаникой или зоологией. Однако именно медицина – в которой он был прирождённым гением, коль скоро в семнадцать лет излечил царя Бухары от тяжёлой болезни, – и философия принесли ему мировую славу и сделали «учителем par excellence», отчасти благодаря клинически точному описанию многих болезней, таких, как менингит и плеврит. Два его важнейших труда – это «Канон врачебной науки», изучавшийся в Европе по XVIII в., и «Книга указаний и наставлений», где он более отчётливо, чем где‑либо ещё, обнаруживает склонность к тому аристотелизму, часто неоплатонического характера, каким проникнуто всё его творчество.
МИСТИКА И ОБРАЗОВАНИЕ
Суфизм, сыгравший в первые века ислама, как мы подчёркивали, столь важную роль, не исчез, даже если больше не порождал столь выдающихся личностей, как в недавнем прошлом и как в будущем – в самом ближайшем будущем, потому что в 1142 г. родится Аттар, а в 1207 г. Руми, – но он социально структурировался. По всей видимости, с X в. в Восточном Иране некоторые сообщества верующих, чтобы жить совместно в своей вере, начали поселяться в общих домах, названных словом ханака (общежитий для дервишей). Во всяком случае, тогда это слово впервые появилось в текстах применительно к строениям, возведённым в восточных регионах империи, возможно, в подражание манихейским монастырям Самарканда, как даёт понять анонимный автор «Худуд ал‑алам». В самом начале XI в. Абу Саид (967‑1049), хорасанец из Мейханы, первый мистик, писавший по‑персидски, упомянул некоторые ханака и ввёл старейшие из известных правил для членов этих орденов. Вскоре по иранскому образцу на всех исламских землях стали возникать религиозные объединения, а также строения, где они селились.
Вероятно, в ту же эпоху и в тех же регионах в результате заботы Саманидов о распространении образования появились медресе, «места учения», хотя некоторые историки искусства, как Александр Пападопуло или Катарина Отто‑Дорн, относят их появление самое раннее к XI в. Правда, старейшее из них, которое можно датировать, находящееся в Самарканде, было построено не раньше 1060 г., но тексты сообщают о медресе, которые как в Хорасане, так и в Трансоксании действовали в IX в. Я склонен думать, что они были созданы в подражание буддийским учебным центрам, многочисленным и хорошо организованным. Им предстояло завоевать исламский мир ещё быстрей и полней, чем ханакам .
ВЫСОКИЕ ИСКУССТВА
Эпоха Саффаридов, Саманидов и Буидов оставила немногим больше архитектурных свидетельств, чем предыдущая. Конечно, в некоторых памятниках, восстановленных позже, сохранились старинные элементы, но часто их трудно выделить в общем контексте, а датировка их – более чем произвольна. Базиликальный план с многочисленными нефами, по какому построен харам – молитвенный зал Большой мечети Исфахана, он, видимо, приобрёл в X или даже в IX в., и в этом зале находят фрагменты первоначальной кладки. В старой мечети Хивы среди леса позднейших деревянных колонн есть пять‑шесть архаичных; как сегодня, так и в прошлом они поддерживали крышу напрямую, без посредства арок, как это было в ападанах, гипостильных залах Ахеменидов, несомненно воспроизведённых ещё в Куфе при строительстве одной из первых мечетей, ныне исчезнувшей. Более ясные свидетельства, пренебречь которыми никак нельзя, – Большая мечеть в Нейризе (973), творение Адуда ад‑Даулы, построенная в сасанидских традициях, и мечеть в Наине, буидская, с великолепным декором, возведённая на рубеже тысячного года. Намного более интересная религиозная постройка – маленькая мечеть IX в., сравнительно недавно обнаруженная в Балхе (Бактрах). Квадратная в плане, вероятно, не имевшая ограды, кроме как со стороны киблы , она разделена на девять квадратов столбами, от которых отходят четыре арки, поддерживавших ныне провалившиеся купола. Этот план, в прежние времена неизвестный на Востоке, весьма странным образом обнаруживается в Испании, в мечети Баб Мардум в Толедо (X в.). Восхитительный скульптурный декор очень близок к декору в мечети Самарры, и, разумеется, его сочли подражанием. Но если вдуматься в то, какое влияние Восточный Иран оказал на Аббасидов, сколь вездесущими иранцы были в их столицах, то можно с уверенностью утверждать, что, напротив, бактрийское искусство повлияло на самаррское.
Единственный памятник, оставшийся от саманидской Бухары, – мавзолей, построенный в 892 г., который называют мавзолеем Исмаила Самани. Он так красив, что мы можем только сокрушаться при мысли обо всех остальных, которые потеряли. Это увенчанный куполом небольшой куб, в четырёх гранях которого проделано четыре больших арочных входа, что побудило некоторых увидеть в нём, на мой взгляд – безо всякого основания, подражание маздеистским храмам огня. Уравновешенности масс, искусности, с какой купол соединён с опорами, уже было бы достаточно, чтобы вызвать восхищение, но полный восторг вызывает декор – настоящее художественное плетение из кирпичей, уложенных как горизонтально, так и вертикально. Мавзолей Араб‑ата в с. Тим, в Узбекистане, намного более поздний (977‑978), при всех своих достоинствах во многом уступает мавзолею Исмаила. Это прямоугольное в плане кирпичное строение, украшенное терракотовой резьбой, войти в которое можно через неглубокий айван в большом портике (пештаке ), первом из известных нам. XI век, когда стало появляться всё больше надгробных памятников, начался с возведения двух гробниц неравной ценности. Одна из них – так называемый мавзолей Арслана Джазиба в Сангбасте, который построен в 1030 г. и не вызывал бы особого интереса, если бы не красивый купол и не соседствующий с ним цилиндрический минарет того же времени, при постройке которого, как иногда считается, впервые отказались от квадратного плана, свойственного Сирии и мусульманскому Западу, что ещё требуется доказать. Другая – великое произведение с точки зрения и качества работы, и использованных новшеств, и вызываемого интереса. Возведённый в 1006 г. Гунбад‑и Кабус – башня высотой 51 м (углублённая в грунт на 10 м) и диаметром 17 м в основании. С его постройкой в Иране возникла мода на башенные гробницы, продлившаяся долго. Нет никакой возможности понять, почему было решено возвести столь неожиданное здание. Рассказ, в соответствии с которым тело покойного подвешивали на цепях под потолком, возможно, позволяет связать эту постройку с погребальными обычаями, требовавшими оставлять труп на открытом воздухе и характерными либо для маздеистов, которые укладывали тело на «башне молчания», либо для тюрков Центральной Азии, которые его помещали на верхушке дерева, одни для того, чтобы не осквернять землю, другие – чтобы удалить с костей мясо, но эта гипотеза остаётся сомнительной.
Чтобы найти высшее проявление иранского искусства начала второго тысячелетия, следует отправиться в Афганистан, к Газневидам. Однако и там от роскошных строений, описанных в текстах, осталось немногое: в Бусте – арка и впечатляющие стены дворца в Лашкари‑Базаре, сложенные из сырцового кирпича и отделанные обожжённым кирпичом, которые тянутся метров на пятьсот; в Газне – гробница Махмуда и основы двух минаретов 1114 г., звездообразных в сечении и великолепно отделанных. Раскопки, произведённые итальянцами в Газне и французами в Лашкари‑Базаре, второстепенной резиденции Газневидов, дали возможность познакомиться с искусством последних. И там, и там дворцы были построены крестообразными в плане, с четырьмя айванами , расположенными попарно друг напротив друга по сторонам двора, – этот план, несомненно, использовался в домах Хорасана издавна, и мы находим его в Нисе в постройках последних веков до нашей эры. Тем не менее это неопровержимое доказательство, что крестообразный план с четырьмя айванами , который станет классическим в Иране и повсюду, куда распространится иранское влияние, не был заимствован мусульманами для строительства медресе и что в последних, как и в мечетях, он появился намного позже, чем во дворцах.
Не менее важные находки были сделаны и при археологических раскопках тех же памятников. Это, если упомянуть только основное, целый ряд живописных и скульптурных изображений людей и животных, который ещё лучше, чем произведения, найденные в других местах, показывает, что мусульмане всегда создавали фигуративное искусство, по крайней мере в светской архитектуре. Историки искусства, отвергая сообщения в текстах, долгое время не признавали этого факта и утверждали, что фигуры характерны только для первых веков мусульманской цивилизации как результат античного влияния и для последних как результат влияния Европы. Но теперь невозможно дальше отстаивать этот тезис.
На некоторых плитах из Газны изображены в виде барельефов, но с моделированием, тюркские наёмники под сводами, сцена охоты на льва, танцовщицы, слон, хищные звери и фантастические животные. В Лашкари‑Базаре обнаружен ряд изображений тех же наёмников, которые окружены птицами и носят пояса с свисающими концами, уже бросавшиеся в глаза в Самарре. Прототипы всех этих произведений незачем искать очень далеко. Они вполне явно происходят от изображений, выполненных в оазисах Таримского бассейна.
ДОСТИЖЕНИЯ РЕМЕСЛА
В восточном иранском мире родились и расцвели крупные центры высокоразвитого ремесла, прежде всего производства металлических изделий, тканей и керамики. Было бы преувеличением и неосторожностью утверждать, что металлургия мусульманского мира зародилась в Хорасане, тем более что у нас слишком мало изделий, изготовленных в других местах, чтобы можно было сравнивать, но специалисты единодушно признают неоспоримое превосходство этого региона самое меньшее по XI в., да несомненно и позже (курильница для благовоний в форме льва, XI в., Лувр).
Ткачество в Восточном Иране, вероятно, не занимало первое место, потому что уже процветало в разных странах, унаследовавших это занятие с древности, например, в Египте, но было интенсивным, великолепно развитым и для многих служило образцом. Сасанидские традиции здесь были очевидны и сохранялись долгое время, пусть даже отчасти сказался вклад народов Индии и степных народов, пусть даже рисунок со временем усложнился и стал более плотным. Они проявляются в выстраивании рядами почти соприкасающихся колёс, окаймлённых жемчужными нитями или полосами из сердечек, в пристрастии к изображениям животных – с повязками на шее или обращённых друг к другу, часто с двух сторон древа жизни (плащаница святого Йодока, 961, Лувр), в использовании мифологических или героических сюжетов (так называемая «ткань с повелителем животных», Лувр).
Если в Сузах гончары исламской эпохи преемственно наследовали от гончаров древности большое разнообразие форм и приёмов (саффаридская тарелка, украшенная синей пальмой на фоне, имеющем цвет слоновой кости, в Иран‑Бастане, Тегеран), если изделия габри , которые изготавливались в Зенджане ещё в маздеистских семьях, также сохраняли сасанидские традиции – которые выражались в фигурах сказочных животных, изображаемых очень выпуклыми на фоне больших пальметт, и в иератических персонажах с эмблемами, представляющими собой, возможно, отдалённые прообразы гербов, – то Восточный Иран прославился крайне разнообразными произведениями, главными центрами производства которых, похоже, были Рей, Самарканд и Нишапур. С 750 по 1225 и особенно с 935 по 1030 г. Рей, видимо, был крупным ремесленным центром Ирана. Там собирали китайский фарфор, импортируемый с эпохи Сасанидов, и он оказывал огромное влияние. Его чары были столь сильны, что, говорят, Харун ар‑Рашид заказал около двухсот изделий несравненного качества и около двух тысяч более заурядных. Бируни, изучавший ситуацию, признает, что мусульмане пытались воспроизвести фарфор, но оказались к этому неспособны; впрочем, несмотря на все старания, у них это никогда и не получится. Изделия из Самарканда (Афрасиаба) и Нишапура иногда слишком похожи, чтобы можно было с уверенностью опознать, происходят ли они из того или из другого города. Наряду с многоцветными работами, в том числе имеющими калейдоскопическую отделку (пиала из Севрского музея), существуют и другие – белого или кремового цвета, украшенные простой кольцевой лентой с чёрными или коричневыми куфическими надписями, чрезвычайно элегантные.
Все эти литературные, научные и художественные произведения показывают, что в XI в. иранский мир использовал свои возможности в полной мере. Настолько, что он не только выдержит удар, какой нанесут четыре века вторжений, но и ассимилирует своих захватчиков, будь то тюрки или монголы. Прекрасной иллюстрацией этого послужит история сельджуков.
Дата добавления: 2019-09-02; просмотров: 524; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!