РАСПРОСТРАНЕНИЕ ВЛИЯНИЯ САСАНИДОВ

⇐ ПредыдущаяСтр 18 из 34Следующая ⇒

Митра в Риме или на Рейне, Мани в Карфагене и в Сиане. Этого достаточно, чтобы можно было говорить об исключительно широком распространении влияния Ирана. Оно осуществлялось издревле. Мы видели, какое мощное влияние оказывал маздеизм. В мирских сферах такое влияние начало ощущаться при Ахеменидах, но его мы замечаем слабо. Зато при Сасанидах оно стало бросаться в глаза. Оно скажется на исламе. Мы увидим это, и нас это не очень удивит. Оно скажется на Риме, на христианском Западе, на всей Центральной Азии, Индии, Китае, Японии. Это может вызвать у нас растерянность, но отрицать этого мы не можем. Выявляется это влияние в искусстве. Чтобы оценить его масштаб, следовало бы осмотреть сотни памятников, скульптур, изделий. Где‑то обнаруживается иранская специфика, как в Китае в игре в поло, к которой пристрастились всадники эпохи Тан (VIII в.). Где‑то – простая деталь: вытянутый вперёд палец сжатой кисти, выражающий почтение Ардашира к Ахурамазде и вельмож к Шапуру, какой в XII в. обнаруживается на витраже в Сен‑Дени или на кресте из аббатства Сен‑Бертен в Сент‑Омере, как и на согдийских росписях Пенджикента. А вот целый набор, вопиющий о своём родстве: росписи Аджанты (V‑VI вв.) в Индии; сокровища Сёсоина (ок. 756) в Японии; клад из Надьсентмиклоша (IX в.) в Венгрии; романское искусство в целом во Франции – кто бы мог не увидеть очевидной связи между ним и армянским искусством, а армянское искусство – это иранское искусство (собор в Эчмиадзине, VII в.; церковь на Ахтамаре, 915‑921; Церкви в Ани, Х‑ХШ вв.)? Возьмите хотя бы «Чашу Соломона» и посмотрите на Христа на престоле, изображённого на тимпанах наших Церквей. Нет! Посмотрите всего на одного‑единственного, в Муассаке: он кажется копией царя Хосрова, сидящего на троне. Этого довольно. Этим всё сказано.

Глава IX. ВОСТОЧНЫЙ ИРАНСКИЙ МИР

Нужно ли быть могущественным, нужно ли «лить человечью кровь по прихоти тирана иль Божьих тех бичей, что мы зовём великими людьми»[4], словом, нужно ли сделать много шуму, чтобы занять место в истории? Великие империи привлекают гораздо больше внимания, чем мелкие княжества, завоеватели – чем завоёванные. Мидийцы и персы, Селевкиды, Аршакиды, Сасаниды, которые занимали нас до сих пор, располагали центр своих империй в западной части иранских земель – в Экбатанах, Сузах, Персеполе или Ктесифоне. Занимаясь ими, мы по преимуществу не покидали Запада. Даже искусство степей, искусство скифов и сарматов, если и давало возможность обратить внимание на Алтай, когда речь заходила о Пазырыкских курганах, или на Бактрию – в разговоре об Амударьинском кладе, в основном не выпускало нас из степей Восточной Европы. Сам по себе восток иранского мира мы почти не замечали, кроме разве что Афганистана, куда нас привели прежде всего кушаны. В лучшем случае мы посещали его в поисках колыбели парфян, саков, юэчжей, всех кочевников, постоянно сменявших друг друга, посещали, следя за походами Кира, Дария, Александра, упоминая эфталитов и тугю; и если мы там ненадолго задержались, то единственно в связи с описанием Греко‑Бактрийского царства. А этот восток заслуживает большего, чем краткие экскурсы.

НЕИЗВЕСТНЫЕ ЗЕМЛИ, НЕДООЦЕНЁННЫЕ ЗЕМЛИ

Он заслуживает большего, потому что Бактрия, Хорезм, Согдиана, Таримский бассейн были родиной высокоразвитых цивилизаций и дали миру столько же и даже больше, чем любые другие земли. Если именно здесь родился Заратуштра, если он здесь жил, то как можно предположить, чтобы столь великий ум вышел из некультурной среды? Разве женился бы Александр Великий – конечно, по любви, но также и из дипломатических соображений, – на девушке из варваров? Военачальник Спитамен, который столь энергично вёл повстанческую войну с македонянами, демонстрирует патриотизм согдийцев, а тот факт, что их язык использовали тугю в 581 г. (Бугутская надпись) и уйгуры в 762 г. (Сэврэйская надпись) для создания текстов, ставших основополагающими для их империй, показывает, как далеко распространилось согдийское влияние. Не имея великого культурного прошлого, Восточный Иран не дал бы в IX–XI вв. нескольких из величайших учителей мусульманской цивилизации. Всё это и ещё многое другое свидетельствует, что за безвестностью, в какую погружена древняя история Восточного Ирана, крылась активная жизнь. До нас её отголоски почти не дошли.

Мало того, что земли, которые в своё время назовут Западным Туркестаном и Восточным Туркестаном, не породили великих империй, но, даже когда эти земли не были порабощены, им не удавалось создать политического единства, о котором стоило бы говорить. Жители мелких княжеств, возникавших здесь и часто ограниченных пределами города и его ближайших окрестностей, чаще всего предпочитали радоваться жизни, обогащаться, торговать, размышлять или молиться, чем завоёвывать мир. Не то чтобы там недоставало воинов, причём воинов, любящих сражаться! Но их воинственность вполне утоляли схватки с соседями. Впрочем, и земли, где они жили, не годились для образования великих держав. Оазисы Тарима образовали мелкие общины, замкнутые и отделённые друг от друга пустынями, крайне враждебными человеку. Города Бактрии и Согдианы, не столь‑изолированные, были окружены бескрайними степями, где жили всегда опасные кочевники. То ли из природной склонности к эгоцентризму, то ли вследствие соперничества, этнических или культурных различий эти сообщества никогда не могли выступить единым фронтом против врага, даже в эпохи величайших угроз, когда спасти их мог только союз, что они вполне сознавали. Это проявилось, когда население оазисов Таримского бассейна, устав от китайской интервенции, в 75‑76 гг. н. э. восстало – все оазисы, но каждый сам по себе. Это видно и по более позднему примеру, когда начались арабские набеги на Согдиану и князья стали ежегодно встречаться, давая клятву объединиться против арабов – которую так и не исполнили, о чём вполне свидетельствует ежегодное возобновление обязательств.

Не только отсутствие больших политических проектов объясняет ту безвестность, масштабы которой мы только что упоминали. Центральная Азия долгое время была малодоступной и всё ещё остаётся terra incognita . He так уж давно ею заинтересовались историки и археологи, чьи работы приподнимают покрывало тайны и позволяют предсказать всё, что они откроют завтра. Она особо пострадала от действий великих разрушителей вроде Чингис‑хана или Тамерлана и ещё многих других, как и от особо враждебных, жестоких явлений природы, защититься от которых ей было трудно. Её памятники архитектуры, сложенные по преимуществу из сырцового кирпича, покоятся в бесформенном виде под толстым слоем песка.

СЧАСТЛИВЫЕ НАРОДЫ

Счастливые народы не имеют истории. Согдийцы, бактрийцы, хотанцы и прочие кучарцы её имели, и часто драматическую. Мы догадывались об этом, упоминая тех, кто их завоёвывал, мы это увидим совершенно отчётливо, когда встретимся с другими. И однако они бесспорно были счастливы. В этом сходятся все наблюдатели. Это видно по тому, что там создано. Счастье, которое излучает их искусство, – первое, что поражает, когда обращаешься к нему. Люди оазисов любили жизнь во всех её проявлениях и умели ею пользоваться, как мало кто. Создаётся впечатление, будто они только и делали, что пировали, пили, праздновали, вели любезные беседы, флиртовали, охотились, сражались на турнирах, играли, слушали музыку, пели, танцевали, присутствовали при боях животных. В «Тан шу» говорится о жителях Карашара: «Для населения важны удовольствия и развлечения». Там же отмечается, что в Куче «в начале года семь дней проводят состязания баранов, коней, верблюдов». Подчёркивается учтивость, «почтительные манеры» жителей и особо уточняется, что в Хотане, «встречаясь, обязательно преклоняют колени». Люди тщательно одевались, носили красивые ткани, заботились о причёсках. В одних местах, особенно в Таримском бассейне, голову брили; в других, по преимуществу в Согдиане, отпускали длинные волосы, падавшие на плечи, и подрезали бороду так, чтобы она была заострённой. Жилища были украшены фресками, как царские дворцы в других местах. Элегантность этих людей, чуть манерная, как и их поведение, была тем не менее естественна, потому что они были аристократичны. Их осанка была благородной, запястья – тонкими, пальцы – изящными, кстати, очень похожими на пальцы статуэток из Фундукистана в Афганистане. Если они пили, то избегали унизительного опьянения и всегда заботились о том, чтобы держаться достойно. Тем не менее они посещали закрытые дома, которые государство облагало налогом. Танцовщицы и музыкантши из Кучи славились до самого Китая. Известно, что согдийские послы, направлявшиеся в Срединную империю, привозили их в дар, равно как страусиные яйца и львов. Немало согдийских музыкантов жило при императорском дворе и у мандаринов. остаётся добавить, что это они принесли в Китай семь нот гаммы. Живописные изображения знакомят с их инструментами: лютней, арфой, поперечной и продольной флейтами, рогом, кастаньетами, барабаном, тарелками. Фрески, как и тексты, дают понять, какие игры были популярны: триктрак (фреска в Пенджикенте, VIII в.), шахматы, поло, борьба. Они неустанно воспроизводят сцены галантных встреч, на одной из которых изображена группа обнажённых пухленьких детей во время танца (Куча, VI–VII в.). Все эти мирские сцены, авторы которых принадлежали к художественным школам, глубоко проникнутым религией, мирно уживаются с благочестивыми сюжетами, и часто кажется, что сами буддийские монахи не чурались этих удовольствий. Фрески VI–VII вв. в Балалык‑тепе к северу от Термеза изображают донаторов – мужчин и женщин рядом с очень элегантными пирующими, которые поднимают кубки, словно произнося тосты.

ВОИНЫ

До войны здесь далеко. Однако она постоянно присутствует. Наряду с купцами и работниками, образующими два первых класса общества, в его состав у восточных иранцев входила и знать, дехкане , то есть третий класс, – по преимуществу воины, хотя знать не представляла собой замкнутый мир: доступ в её ряды был открыт всем богачам, тем, кого в других местах назвали бы буржуа, коммерсантам или землевладельцам. В городке Пенджикент дехкане составляли 15% населения. Как и наши средневековые рыцари, с которыми у них немало общих черт, они любили турниры, и победитель получал похвалы, каких заслуживала его доблесть. Не менее отважными они были на поле боя. Мы видели, как согдийцы дали отпор Александру. Мы увидим, как кучарцы бились до последнего с китайцами. Их военная репутация переживёт века и будет отмечена ещё в исламскую эпоху, например, в X в. в географическом трактате «Худуд ал‑алам» анонимного арабского автора. Дело в том, что их отличали любовь к свободе, чувство чести, страсть к авантюрам и подвигам и они безумно жаждали славы. Это не могло не наделить их некоторой надменностью и сделало также большими любителями эпических и исторических или псевдоисторических рассказов. Иллюстрациями к этим рассказам, впрочем, как и к народным легендам, служили большие фрески. Некоторые из героев, которых позже воспоёт Фирдоуси, почти неизбежно уже были их персонажами. Чтобы подчеркнуть величие воина, его изображали великаном: на одной фреске во всю стену в Пенджикенте он имеет рост 2,5 м. Любопытен один из сюжетов: копейщик, который направляет копье на лучника и сам поражён в сердце стрелой, выпущенной последним. Он встречается как на фреске (Пенджикент), так и на изделиях прикладного искусства (серебряный кубок: Belenitsky et Marshak, 1971).

Можно было бы подумать, что Фирдоуси, описывая женщин‑воительниц в доисламском Иране, проявил слишком пылкое воображение или откликнулся на легенды кочевников, но он остался верен истине: этих воительниц можно видеть на фресках Пенджикента, где они изображены в групповой сцене, напоминающей бой амазонок, или поодиночке, как на портрете девушки с мечом.

Восточные иранцы основывали царства и иногда пытались применить свои воинские доблести, чтобы создать империю. Последнее им никогда не удавалось. Царства? Царств, история которых нам известна, хватает с избытком. Вот один пример – царство Лоулань на крайнем востоке Таримской впадины, у ворот Ганьсу, на берегу Лобнора, столицей которого по 77 г. до н. э. был Миран. Оно процветало два‑три века, хотя в 108 г. его подчинил Китай и там стояли китайские гарнизоны, а потом разрушилось из‑за того, что климат внезапно переменился, превратив озеро в пустынную местность. Великие государства? Часто делались примечательные попытки их создать, например, такое едва не сформировал Деваштич, царь Пенджикента, который в начале VIII в. стал достаточно могущественным, чтобы претендовать на власть над всей Согдианой.

БОГАТЫЕ СТРАНЫ

Деньги не приносят счастья, но деньги, какими обладал Восточный Иран, по крайней мере позволяли его населению утолить жажду удовольствий и удовлетворить пристрастие к роскоши. Я бы охотно поверил, что уж Хорезм‑то, обильно орошаемый дельтой Окса, наслаждался благосостоянием с незапамятных времён, – и в этом мнении меня укрепляют как Геродот, так и Гекатей Милетский, утверждавшие, что эта страна была цветущей конфедерацией ещё до начала эпохи Ахеменидов, – но сейчас почти единодушно признано, что богатство Согдианы и Тарима образовалось в течение нескольких веков до и после начала христианской эры, а это значит, что оно возникло не за счёт местного производства, а благодаря торговле, особо активной в тот период. Однако в сериндийских оазисах, как и в бассейнах больших рек, земля была плодородной, немало давали и рудники: соль Карашара, золото Кучи, бирюзу Ташкента и нефрит, столь вожделенный для китайцев...

У каждой земли была своя специализация, но все были склонны к поликультуре. Различную продукцию Согдианы отличали редко, но её почву в целом хвалили за плодородие. Зато особо выделяли фрукты из Бухары и крупных лошадей из Ферганы, которых так любили китайцы и обладание которыми потребует от них стольких жертв. В китайских текстах того времени можно прочесть, что Карашар поставляет просо и виноградную лозу, Куча – коноплю, зерно, рис и виноград, что в Турфане, где депрессионная впадина имела много солнечных дней и обильно орошалась подземными водами, собирают в год по два урожая зерновых, злаков и хлопка. Это ценное текстильное сырье начало широко распространяться с тех пор, как в начале нашей эры из Западной Азии сюда ввезли хлопчатник, тем более что китайцы охотно покупали хлопчатобумажные ткани, успешно заменяя ими свою коноплю. Хотан довольно рано добавил к своему традиционному производству, сходному с производством остальных оазисов, разведение тутовых деревьев и изготовление шёлка. Хотя Китай ревниво старался сохранять монополию на производство этой ценной ткани, было очевидно, что рано или поздно он её потеряет. Эту технологию похитила у него Византия. Таким же образом её приобрёл и Хотан. В самом деле, одна китайская принцесса, выехавшая в этот оазис, тайком вывезла семена тутовника и яйца шелкопряда, спрятав в тюрбане. Этот случай, как можно догадаться, наделал много шума. О нём рассказывает красивый рисунок из Дандан‑Уйлыка, датируемый VI в. Город не замедлил приступить к изготовлению шёлковых тканей, а поскольку его жители умели талантливо изобретать новые технологии ткачества и разрабатывать ещё неизвестные и привлекательные декоративные мотивы, его изделия скоро получили первенство на рынке. Они стали статьёй экспорта наряду с избыточными пищевыми продуктами, остававшимися после насыщения местных нужд, и продавались кочевникам, китайцам и жителям Иранского нагорья. Как в VIII, так и в IX в. было отмечено, что голодный мор, поразивший тогда Иран, стал результатом прекращения импорта из Согдианы.

ВЕЗДЕСУЩИЕ СОГДИЙЦЫ

Всегда существовала тенденция считать согдийцев караванщиками, но, возможно, она была ошибочной. Не исключено, как показал Эрик Тромбер, что товары перевозились прежде всего китайскими обозами, и в таком случае согдийцы играли, скорей, роль банкиров и маклеров. Как бы то ни было, о масштабе их торговой сети свидетельствуют находки монет и фрагментов текстов почти повсюду, часто очень далеко от Согдианы.

Согдийцы были вездесущи. Китайцы писали: «Как только мужчине исполняется двадцать лет, он направляется в соседние страны». Они могли бы добавить: «И дальние». Они отмечали, что те были искусны в коммерции и любили наживу. Согдийцы поставляли административные кадры в крупные центры, такие, как Дуньхуан, где двое из них контролировали рынок, и к кочевникам. Их колонии отмечены на Лобноре, где сохраняли активность ещё в VI‑VII вв., несмотря на пересыхание озера, на Иссык‑Куле, в долинах Чу и Сырдарьи. Одна из версий появления в Византии шёлкоткачества приписывает заслугу в этом одному персу, который, выехав из страны Серес, «привёз спрятанные в посохе зародыши шелковичных червей». Мы встречали Маниаха как посла от тюрков к Сасанидам и византийцам. Поскольку согдийцы поставляли административные кадры для великой кочевой империи тугю, должно быть, они попадались до самой Северной Монголии. Китайцы сетовали на их чрезмерную эффективность для этой империи. Один высший сановник около 610 г. сказал императору: «Сами по себе тюрки просты и бесхитростны, и между ними можно посеять рознь [китайцы не преминут это сделать]. К сожалению, среди них живёт много согдийцев, а это люди бывалые и ловкачи, которые влияют на них и их направляют». Были они и в Китае, образуя настоящие колонии. Большая фреска в северной части этой страны, написанная в VI в. и изображающая согдийский праздник Новруз, Новый год – она появилась раньше больших композиций, созданных в самой Согдиане, и в этом отношении интересна, – явно выполнена китайскими художниками по заказу прочно обосновавшейся и значительной согдийской общины за пределами родины. Дальше мы увидим, как согдийцы пытались захватить власть в Срединной империи.

ГОРОДА

С чего начать? Плотность населения всё‑таки была высокой, а городские центры – многочисленными. По данным китайцев, Самаркандское царство насчитывало сорок больших городов и триста малых крепостей, Бухарское – сорок крепостей и тысячу сторожевых постов, Турфанское – двадцать один город. Во всей Кушанской империи можно было насчитать двадцать пять центров городского типа. По данным арабов, в Фергане и Ташкентской провинции было пятьсот городов, обнесённых стенами. Все были густо населены и насчитывали в среднем по 50 тыс. жителей – такая цифра указана, например, для Карашара. Монашеские общины часто были значительными, как отмечает Сюаньцзан, китайский паломник, странствовавший по Согдиане в 603 и 643 гг.; обречённые на целибат, они по меньшей мере с VI в. влияли на демографический рост.

Хотя постройки были в основном глинобитными и поэтому крайне непрочными, в некоторых городах найдены ценные остатки строений, другие же оказались безнадёжно утраченными, как Бактры, которые хоть и были когда‑то очень знамениты, но культурный слой там был уничтожен высокими подземными водами, или как Мерв, который ещё только начали раскапывать. В древней Бухаре, Варахше, были широкие мощёные улицы, базар идолов, работавший ещё в IX в., и, возможно, крупнейший маздеистский центр жертвоприношений – ныне исчезнувшая могила Сиявуша. Здесь отпевали покойников, что называли «плачем магов». Старый Самарканд, Афрасиаб, несколько удалённый от современного города, был выстроен вокруг древнего святилища, присвоенного и высоко чтимого мусульманами, для которых оно стало гробницей сподвижника Пророка – Кусама ибн Аббаса, павшего во время осады города. Здесь найдены прекрасные фрески.

Мёртвые города в целом намного более интересны. С. П. Толстов и его группа открыли более трёхсот археологических памятников в одном только Хорезме, к югу от Аральского моря. Широкую известность приобрёл лишь один – Топрак‑кала. Это роскошная царская резиденция длиной 583 м и шириной 420 м, где самое примечательное сооружение – как и полагается, дворец. Возведённый в III в., он дал великолепный археологический материал, в котором С. П. Толстов не обнаружил ничего, что бы могло быть иранским или греческим. Дворец был обильно украшен резным и раскрашенным штуком, а также фресками, то есть удивительной галереей дам и вельмож, изображения которых помещались в нишах. Здесь представлено превосходное анималистическое искусство, имеющее поразительную особенность: живописные изображения животных меньше натуральной величины, а скульптурные – больше.

В Западном Туркестане немало других археологических памятников: Тахти‑Сангин, «Каменная терраса», птолемеевская Оксиана на Оксе, – город‑святилище, ориентированный по оси храма, который, возможно, был посвящён богу Оксу, единственный кушанский памятник, где не найти и следа буддизма; Термез, который тоже стоит на Оксе, со своими гротами и ступами, с росписями в Балалык‑тепе и в Кампыр‑тепе – памятниках, расположенных ниже по течению; Дальверзин‑тепе, раскапываемый с 1960 г., с жилыми домами и храмами, где стойки и стены сделаны из кирпича или дерева, где сохранились базы колонн, коринфские капители, росписи, статуи, разные предметы, в том числе шахматные фигуры, одни из самых древних, какие нам известны; Аджина‑тепе в Таджикистане с лежащим Буддой длиной 12 м (VII в.). Однако два самых впечатляющих памятника – это, конечно, Ай‑Ханум, большой город в Западной Бактрии, который мы уже посещали одновременно с Нисой, соседкой Мерва, и Пенджикент (IV–VIII вв.), обширный жилой, культовый и погребальный комплекс с двумя храмами и царским дворцом, занимающий около 13,5 га, где, вероятно, обитало 10 тыс. жителей мужского пола. Стены его примыкавших друг к другу домов высотой в два‑три этажа, порой построенных из камня – что редкость в этой стране, – были почти целиком покрыты деревянной резьбой и росписью.

Небольшие оазисы вдоль обеих дорог через Таримский бассейн, северной и южной, как и в Лобнорской впадине, содержат мало архитектурных памятников, но в них нашлось множество выдающихся произведений прикладного искусства, принадлежащих, правда, по большей части к периоду, который нас здесь не интересует, – к периоду владычества тюрков‑уйгуров, но есть и изделия тех времён, когда эти земли были иранскими.

В Миране, где территория размерами 320 на 380 м, на которой находилось несколько глинобитных строений, была окружена земляным валом, обнаружен целый ряд рукописей III в., авторами которых были китайские оккупанты, – административных текстов и личных писем колонистов. Здесь усердно исповедовали буддизм. Найдены остатки ступ, резьба по дереву с изображениями Будды и странных божеств с трезубцем, большой храм с колоннами, имеющими деревянные персеполитанские капители, два круглых строения, окружённые ступами, которые покрыты древнейшими росписями, какие только известны в Тариме.

Искусство Хотана за немногими исключениями – обнажённая фигура, похожая на изображения в Аджанте, бородатый бодхисатва, святилища, ассоциирующиеся с искусством Гуптов, которые выдают индийское влияние, – остаётся иранским, несомненно потому, что город был сильно проникнут маздеизмом. В Куче за высокой наружной стеной длиной 2300 м и высотой 15‑20 м находились святилища и мавзолеи. Что касается Турфана, обширного оазиса с многочисленными памятниками, он представляет собой зрелище, разнообразное до бесконечности: большие кладбища, как в Астане, святилища под открытым небом, пещеры – например, Безеклика или гор в долине Муртука.

КИТАЙСКОЕ ВТОРЖЕНИЕ

Восточный иранский мир пережил, как мы видели, вторжения великих иранских империй – кушан и эфталитов, в нём зародились саки и парфяне. Были и другие иноземные нашествия, о которых мы ещё не говорили ничего, – хунну, тугю, уйгуров и прежде всего китайцев.

Определить, в какой степени степные империи повлияли на этот мир, очень трудно. Несомненно было «чудом», говорит Рене Груссе, что «этот последний арийский цветок [...] распустился там, куда любая орда могла дойти за несколько конных переходов». Но это чудо объяснимо, поскольку орды ничего бы не выиграли от уничтожения этих маленьких поселений, с которыми они торговали, на землях, где они всё равно не могли бы поселиться. Факт, что эфталиты, хунну или тюрки не нанесли оазисам вреда, как намного позже не нанесут и монголы, которых эти оазисы сразу поддержат.

Совсем иначе дело обстояло с китайским вторжением.

В том самом году, когда Чжан Цянь вернулся из своего долгого и опасного путешествия в страны Запада, когда, как считается, он открыл «Великий шёлковый путь», в 126 г. до н. э., китайцы захватили Ганьсу и оказались в непосредственной близости от Тарима, который в дальнейшем не замедлили занять. Совершая эту масштабную колониальную операцию так далеко от своей страны, они, видимо, преследовали три цели: получить доступ к прекрасным и крупным коням Ферганы, взять под контроль международную торговлю и ослабить хунну, извлекавших выгоду из контактов с Таримом. Полководец Бань Чао так и заявил: «Захватить тридцать шесть царств [Тарима] значит отсечь хунну правую руку». Эта операция два века была для них важным зарубежным предприятием и ещё несколько раз станет таковым в дальнейшем. Её с огромным упорством проводили военные, которым принадлежит вся заслуга и которые выдвинули из своей среды нескольких крупнейших военачальников во всей истории Китая, и первым из них следует назвать полководца конца I в. н. э. Бань Чао, тогда как интеллектуалы часто выступали против экспансии под тем предлогом, что она поглощает много денег и людей. Конечно, она стоила дорого, хотя, возможно, дешевле, чем утверждали в верхах, но она приносила и выгоду, как не преминули отметить воины. Бань Чао объясняет: «В Яркенде, в Кашгаре земли плодородны и обширны. Солдаты, которых там расквартировывают, не будут стоить империи ничего». И потом, волонтеров набирали и на местах, как будут делать колониальные державы в новое время. Китайцы пользовались самым незначительным восстанием как предлогом, чтобы захватывать имущество повстанцев, чтобы продавать их в рабство. В 94 г. н. э., после восстания в Карашаре, было захвачено 300 тыс. голов скота и 15 тыс. человек сделаны рабами.

В 102 г. до н. э., когда Фергана внезапно отказалась продолжать продажу коней в Китай, тот двинул через Тарим войско в 60 тыс. человек. Оно потеряло половину личного состава и смогло привести из Ферганы только три тысячи жеребцов. Тогда китайцы решили оккупировать оазисы, усеивавшие окраины больших пустынь. Это происходило с 70 по 60 г. до н. э. В 67 г. до н. э. древнее Турфанское царство было уничтожено и разделено на семь наместничеств, шесть из которых находилось северней Тянь‑Шаня, в Джунгарии, а поскольку город Турфан был не только богат, но и превосходно расположен – в месте, где от главной дороги, ведущей на север, отходила второстепенная дорога на запад, – он стал главной китайской базой в Тариме. Впрочем, надо ли говорить о колонизации, оккупации или это был просто протекторат с более или менее неопределёнными условиями? Как бы то ни было, туземцам быстро наскучило иностранное присутствие, и вся вторая половина I в. н. э. изобилует восстаниями и карательными походами, история которых крайне запутана. Так, в 75 г. восстали и были наказаны Кашгар и Куча, в 78 г. – Аксу и Турфан, где, говорят, было перебито 3800 человек, в 88 г. – Яркенд, царь которого был одним из организаторов восстания и пытался возглавить его и где казнили пять тысяч человек... На Лобноре в 74 г. «были убиты все варвары». Бань Чао, прибывший в 73 г., попытался, используя весь свой гений и отвагу, выправить ситуацию, а для этого прежде всего устранить угрозу иностранного вмешательства, в 90 г. в первую очередь со стороны кушан, к которым повстанцы активно обращались за помощью. Он знавал и страшные часы, как в 75 г., когда его осадили в Кашгаре, а у одного из его коллег, запертого в другой крепости, люди были вынуждены есть кожу своего воинского снаряжения. Он покинул эти края в 102 г. измотанным, чтобы в 103 г. умереть дома. Почти сразу же китайцы пали духом и в 107 г. отвели войска. Но они быстро пришли в себя. Сын бывшего генералиссимуса Бань Юн продолжил его дело, сумел снова занять эту страну, и Китай мог более мирно владеть ею долгие десятилетия вплоть до падения династии Хань в 180 г., которое, возможно, не положило конец колониальной политике, но отодвинуло её на второй план, и до самого 220 г. Китай постепенно утрачивал к ней интерес. Тем не менее в III в. на Лобноре стоял сильный китайский гарнизон.

С 220 по 650 г. Тарим был независимым и не испытывал никакого китайского влияния. Это позволило мирно проникнуть сюда эфталитам. Поселившись, как мы видели, в Согдиане и в Бактрии до 440 г., они, прежде чем в 565 г. их уничтожила коалиция тюркских и персидских противников, имели достаточно времени, чтобы установить в нескольких царствах свою власть. Судя по всему, их там приняли хорошо. Во всяком случае, на этих землях не слышалось стонов и криков ненависти, какие их вторжения в Индию исторгали у индусов. Во всяком случае, их присутствие не помешало большому культурному подъёму VI века.

ВТОРАЯ КИТАЙСКАЯ ОККУПАЦИЯ

Китайская колониальная политика возродилась при династии Тан (618‑930). Суверены Тарима, испытывавшие всё более сильный нажим со стороны тугю, которые в первые годы VII в. в большей или меньшей степени контролировали все их города, обратили взоры к Срединной империи, в лице которой надеялись найти спасительницу. В 609 г. царь Турфана, а в 618 г. – царь Кучи направили к китайскому двору посольства. Это было совсем незадолго до того, как китайцы в Монголии одержали в 630 г. великую победу над тугю, которая дала им основание снова поверить в себя и демобилизовать войска до тех пор занятые защитой территории. В 631 г. о протекторате попросила Согдиана, но её предложения были отвергнуты. Китайцы как раз собирались возобновить колониальную политику, но хотели сделать это там, где было ближе и проще, – в Тариме. После этого царьки поняли: хоть они и избавятся от тюрков, но получат новых господ. Они решили, если потребуется, сражаться за независимость. В 640 г. китайцы были в Турфане, в 647 г. – в Карашаре... Оказала сопротивление только Куча. Она была согласна на подданство, но не на рабство. Её цари были блистательными суверенами и не считали себя ничтожествами. Отец того, кто царствовал в то время, звался «Золотым Цветком» (до 618‑624); тот, кто сидел на троне в то время (624‑647) и столь радушно принял в 630 г. великого паломника Сюаньцзана, – «Золотым Богом» (на санскрите Суварнадева). Куча боролась на удивление энергично, нередко в одиночестве. В 647 г. ряды её рыцарства поредели: одиннадцать тысяч её защитников было обезглавлено, пять городов снесено, а их население истреблено. Город так никогда и не воспрянул. «Золотой Бог» бежал в Аксу. Он был пойман и убит.

Китайскую Центральную Азию разделили на четыре провинции: Кашгар, Кучу, Хотан и Токмак. Западные тугю потерпели поражение между 652 и 657 гг., что позволило Китаю более или менее косвенно взять под контроль Ташкент, Самарканд, Шахрисабз (Кеш), Бухару, Фергану, Кундуз, по меньшей мере часть Западного Афганистана и даже Северо‑Восточную Индию. Китай никогда не казался таким могущественным. И никогда не был. Однако на его противников это могущество не производило впечатления. В 670 г. он пережил вторжение тибетцев и был вынужден позволить им оккупировать Тарим. К 680‑681 гг. он в числе противников обнаружил тугю, чья империя была восстановлена, в 706 г. потерпел от них поражение в Ганьсу и уже не мог мешать им устраивать набеги на Согдиану (в 700 г. и более робкие – в 707, 711 и 713 гг.). Однако его могущество не было иллюзорным. Тибетцы недолго держались против него – всего до 692 г., и он отобрал у них весь Таримский бассейн, захватил долину реки Или, бассейн Иссык‑Куля, верховья реки Чу и стал осуществлять полупротекторат над Ферганой и Согдианой. Он не был, конечно, хозяином этих областей, но собирался их контролировать. Это притязание его погубит. Китай окажется вовлечён, почти против воли, в конфликт с арабами. Они нанесут ему такое поражение, что он потратит почти век на то, чтобы прийти в себя.

ИРАНЦЫ В КИТАЕ

Пока китайцы пытались отобрать восточный иранский мир у тюрков и тибетцев и взять его под свой контроль, иранцы ездили в Срединную империю и, как мы увидим далее, вместе со множеством других товаров привнесли туда великие мировые религии или способствовали этому – прежде всего и в особенности буддизм, но также манихейство, несторианство и, несомненно, хотя это малозаметно, – маздеизм. Это делали, конечно, в первую очередь согдийцы, которых мы уже встречали, но и персы тоже, причём не только послы, какими обменивались сасанидский и китайский дворы, но и организованные колонии. С V по VII в. некоторые иранцы служили на высоких должностях; иные, чьи имена нам известны, занимали блестящее положение – некий Ань Тун (ум. 429), некий Ань Юань (ум. 435), некий Ань Сингуй (нач. VII в.). Отдельные представители высшей сасанидской знати поселились у Сына Неба после того, как были изгнаны арабами. Один из них прибыл около 660 г. и основал в 677 г. «персидский монастырь», Пероз, в конце 673 или в начале 674 г. После того как он умер, рядом со статуей императора Гаоцзуна воздвигли его статую, которую можно видеть и сегодня, и статую одного из его соотечественников. Поскольку Китай был близко знаком последним Сасанидам, они искали там убежища, их там хорошо принимали, китайцы создали для них подобие Иранского царства и оказывали помощь тем, кто пытался отвоевать страну предков.

Менее чем через сто лет, в 755‑763 гг., иранцы даже попытались захватить власть в стране, ставшей для них второй родиной. Не так давно я полагал, что Ань Лушань, кондотьер, мятежник, был «согдианизированным» тюрком, но теперь я охотно поддерживаю версию, что он был согдийцем, потомком древнего согдийского рода. Он едва не добился успеха, взяв Лоян, Чанъань (Сиань) и вынудив танского суверена в 756 г. укрыться в Сычуани. Он потерпел неудачу, потому что сын низложенного императора Су‑цзун (756‑762) принял отчаянное решение: обратился к уйгурам – тюркам, недавно основавшим новую степную империю (744‑840). Ань Лушань был разгромлен. В 758 г. уйгуры ушли, но вернулись в 761 г., когда другой согдиец, соратник Ань Лушаня, собрался отомстить за него. Они снова вышли победителями, но с 763 г. уже не захотели уходить. Они предались грабежу. Китай, посмею сказать, привык к этому. Тем не менее они его покинули. Главным следствием их вторжения стало то, что их каган Моюн‑чур встретился в Лояне с манихейскими священнослужителями, они его обратили, и он взял их с собой в Монголию. На обратном пути, в Сэврэе, он велел в честь своего обращения возвести стелу с надписью на двух языках – тюркском и согдийском.

Пострадало ли положение иранцев Китая в результате этой гражданской войны, в результате того, что узурпатор оставил по себе ужасную память? Это как будто очевидно, хотя утверждают, что большинство из них не принимало участия в восстании. Их влияние по‑прежнему проявлялось вплоть до середины IX в. и прекратилось практически лишь в 842‑845 гг., когда Китай запретил все иностранные религии и начал их преследовать.

ЭКСПАНСИЯ МИРОВЫХ РЕЛИГИЙ

Ничтожная роль, какую сыграл маздеизм в Средней Азии и в Китае, куда он мог попасть в начале VI в., а может быть, в V или даже в IV в. и где о его присутствии свидетельствуют недавно найденные надписи в Лояне, Чанъани и Кайфэне, не может не смущать, особенно если допустить, что Заратуштра родился в Хорезме, и учесть, какое отчаянное сопротивление маздеисты Согдианы оказали исламу. Тем не менее факт, что обилие буддийских, манихейских и христианских текстов в Согдиане контрастирует с полным отсутствием маздеистских и что согдийская иконография знакомит с множеством местных божеств, возможно, отчасти перенятых в Месопотамии, если столько раз изображалась действительно богиня Нана, а также, вероятно, в Индии, как четверорукие женщины с символами луны и солнца в руках – в них явно ощутимо индийское влияние, но они не имеют никаких прямых индийских прообразов. Правда, в маздеизме не было сильных иконографических традиций, и, соперничая с образами, какие предлагали другие религии, он мог себя выразить, только заимствуя те же образы. Тем не менее довольно маловероятно, чтобы под персонажем, очень похожим на индусского Шиву, подразумевался Ахурамазда. Немало и изображений «национальных» божеств, неизвестных в других местах, как терракотовые статуэтки человека на троне, имеющем форму верблюда, – «Суй шу» называет это божество «бухарским богом», а также семейных божеств, какие в окружении коленопреклонённых и стоящих донаторов можно видеть в нишах или на алтарях многих домов Пенджикента.

Несмотря на присутствие и живучесть других религий, «Сериндию» можно было назвать «землёй Будды» – до такой степени её заполнил буддизм, и известно, какой успех он имел в Китае. Бесспорно, что какую‑то роль в его распространении сыграли индийцы, и их влияние, на признаки которого в якобы маздеистских реалиях мы только указали, часто было значительным. Его выдают в Пенджикенте VIII в. изображения сцен из «Махабхараты». Путешественник Фа Сянь, проезжавший через Миран в период между 399 и 412 гг., утверждал, что население там говорит на индийском языке; тамошние росписи испытали сильное влияние Гандхары. Но и иранцы сыграли в этих землях почти столь же важную роль, как индийцы.

Крупнейшей фигурой зарождавшегося китайского буддизма был Ань Шигао, парфянин, в котором некоторые видят скорей согдийца из Бухары, прибывшего в 148 г. в Лоян, столицу Китая, в обществе соплеменника, известного прежде всего по своему прозвищу «Аршакид, сведущий в тайнах». Через сто лет, в 247 г., в Нанкине высадился потомок древнего согдийского рода, долго живший в Индии, а потом переселившийся в Тонкин: развив колоссальную активность, он стал главным проводником буддизма в Южном Китае. Почти в ту же эпоху юэчж по имени Да‑Фу, семья которого осталась в Ганьсу, в свою очередь показал себя неутомимым и талантливым переводчиком текстов. Конечно, история сохранила или забыла имена не только этих людей. Хотан очень рано стал важным центром распространения буддизма – об этом свидетельствуют и обилие переводов индийских текстов с V по VII в., и большое число путешественников, направлявшихся туда как в паломничество к истокам. Именно так поступили один человек из Хэнаня около 260 г. или миссия, отправленная императрицей У в 695 г., чтобы нанять знаменитого переводчика.

Мы ничего не знаем об иудейских общинах, несомненно, селившихся в Центральной Азии с начала христианской эры, и об их присутствии свидетельствуют всего две рукописи – письмо VIII в. на еврейскоперсидском языке из Дандан‑Уйлыка (Хотан) и молитва IX в. на древнееврейском языке из Дуньхуана.

Несторианское христианство проникло в Систан, Бактрию, Арию и Маргиану в V в. В него частично обратились в 498 г. эфталиты и в 549 г. попросили католикоса о создании епископства. Тем не менее его главным центром остался город Мерв, и именно оттуда оно распространилось в Согдиану, где в VIII в. в любом случае имелось епископство, в Хорезм, где в конце IX в. стало преобладающей религией, и к тюркским кочевникам долины Чу. О его положении в оазисах Тарима в ранние эпохи почти ничего не известно, и только во времена уйгуров появились свидетельства его процветания в виде текстов или произведений искусства, таких, как фреска «Вербное воскресенье» (IX в., Берлинский музей) из Ходжо, но миссионеры, пытавшиеся нести Евангелие в Китай, выезжали из Тарима. Зато появление христианства в Китае хорошо известно по знаменитой стеле в Сиане, датируемой 781 г. Вслед за кратким изложением догмы на ней описана история несторианства с момента, когда его принёс в Китай в 635 г. Алобэнь (Авраам) и когда в 638 г. была заложена первая церковь, до самой даты составления надписи: оно просуществовало пару веков и исчезло в ходе преследований IX в. Надпись на стеле сделал некий Адам, по‑китайски Цзин‑цзин, принадлежавший, видимо, к числу самых активных миссионеров, коль скоро «Гимн Святой Троице», найденный в Дуньхуане, переводе сирийского на китайский (VIII–IX вв.), завершается перечнем пятидесяти пяти его работ (если только это не работы его тезки).

Восточное манихейство имеет намного более запутанную историю. Очень рано укоренившееся в Согдиане, оно достигло Тарима, а оттуда – Китая. Предание утверждает, что в Китай его принёс в 719 г. посол, прибывший в Чанъань, но один турфанский фрагмент текста позволяет предположить, что оно попало туда в 675 г., а в 694 г. отмечен приезд ещё одного миссионера. В 731 г. по императорскому повелению один манихейский епископ составил «Краткое изложение основ религии Будды света», текст которого найден в Дуньхуане. Это нечто вроде компендия, который должен был познакомить власти с этой очень подозрительной религией, и, ловко смешав иранские и китайские традиции, сумел представить её с лучшей стороны, в результате чего в 739 г. манихейство получило грамоту, предоставившую ему относительную свободу. После этого оно добилось успеха, какого не ожидали, – несомненно потому, что использовало очень простой язык, обходившийся без всякого философского и научного жаргона, который был тогда принят в персидских текстах. Действительно, в ходе этого активного вторжения, о котором мы говорили, миссионеры познакомили с манихейством уйгуров, убедили их и добились, чтобы те приняли эту веру. С тех пор её судьба оказалась связана с судьбой этого народа, который стал её поборником и провозглашал своих суверенов «эманациями Мани» (поздняя рукопись из Турфана). Вероятно, чтобы приблизиться к истокам манихейства, уйгуры и основали первые колонии в Тариме и в Джунгарии, в Турфане, Карашаре, в других местах, – этот факт был чреват последствиями, поскольку, когда уйгуры в 840 г. потеряли степную империю, они массами направились колонизовать Таримский бассейн, и благодаря им там ещё долго процветало манихейство.

ИСКУССТВО ОАЗИСОВ

Судя по художественной продукции, цивилизация оазисов достигла вершины в VIII в. Скажем так: мы лучше всего способны воспринимать искусство того периода. Как в Западном, так и в Восточном Туркестане к нему относились в первую очередь восхитительная живопись, а после неё скульптура, но при всей их славе мы не должны забывать о произведениях прикладного искусства: мелких позолоченных бронзах, прекрасных деревянных ларцах‑реликвариях, которые могли быть украшены листками золота (Куча, Кызыл), кувшинах и вазах (Хотан, Тумшук), а также о многочисленных погребальных урнах.

В Согдиане живопись найдена на нескольких памятниках, главные из которых – Варахша, древняя Бухара VI–VII вв., Афрасиаб (Самарканд) и прежде всего Пенджикент, городок, основанный в V в., который опустошили и разрушили арабы, где меньшая часть произведений искусства датируется VI в., а большая – VII‑VIII вв.

В Пенджикенте наряду с царским дворцом и храмами обнаружили дома, почти все из которых – настоящие музеи. Фрески, помимо религиозных сцен, содержат много светских сюжетов, написанных красной и железной охрой, а также чёрной краской на лазурном фоне или на пурпурно‑красном, редкостно изысканном. У персонажей длинные шеи, красивый разрез глаз, тяжёлые веки, скользящий взгляд. Изображения животных полны жизни, свежести, непосредственности. Часто это иллюстрации к индийским басням, сюжеты которых переняли Эзоп и Европа: «Ворона и лисица», «Курица (гусыня), которая несла золотые яйца»... Царский дворец в Бухаре дал несколько жалких работ, найденных в городе, в том числе большую композицию, изображающую двух львов, которые нападают на слона. На великолепных фресках, обнаруженных в Самарканде, с которыми сочетаются согдийские и кушанские надписи, – люди двух типов, отличающиеся цветом кожи, которая имеет то красный, то белый оттенок. На одной из самых красивых картин – белые гуси или лебеди, в изображении которых автор постарался поточней воссоздать натуру. Этот сюжет входит в цикл легенд или мифов о «Лебедином озере», циркулировавший по всей Евразии до самых времён Чайковского.

Восточный Туркестан предоставляет в этом плане намного более богатый и разнообразный материал, чем Согдиана. Археологические памятники здесь многочисленны и в целом хорошо известны: это гроты в скалах, нависающих над рекой, как столь знаменитые гроты Дуньхуана в Ганьсу, а также строения под открытым небом и кладбища. Специалисты выделяют здесь несколько школ, довольно разных, но непосвящённый почти не заметит их различий, увидев прежде всего несколько назойливое присутствие буддизма. Каких только влияний здесь не обнаруживается: влияние Индии, неизменное, хотя оно может быть выражено сильней или слабей; влияние сасанидского Ирана и, в большей или меньшей мере через его посредство, влияние эллинизма, особенно ощутимое в первые века нашей эры; влияние Рима, подчёркнутое тем, что в Миране работал художник по имени Тит – римлянин или римский метис; влияние Китая, поначалу скромное, но постоянно возраставшее после прихода династии Тан к власти и после китайской оккупации.

На кладбище в Астане, в области Турфана, относительно позднем (VII–IX вв.), пусть даже отдельные могилы датируются IV в., найден исключительный набор сокровищ: привозные изделия из разных стран, живопись на шёлке и рисунки на бумаге, ткани, статуэтки и несколько произведений круглой скульптуры – кони с очень маленькими головами и массивными телами, характерные для мусульманской иранской миниатюры.

Куча с её двумя большими памятниками, Кызылом и Кумтурой (где особо чувствуется китайское влияние), и ещё несколькими менее значительными доминировала во всём таримском искусстве и воздействовала на него – в Шорчуке, например, и в Карашаре искусство имело кучанские черты, хотя статуэтки статичней, а живопись испытала влияние китайской.

Пещеры Кызыла, с V в. и приблизительно до 750 г. обитаемые, впечатляют гармоничным сочетанием форм и красок, разве что в последние десятилетия слегка испорченным из‑за китайского влияния, столкнувшегося с местными традициями и не сумевшего заменить их новыми. Присутствие сасанидского искусства здесь можно опознать по тысяче признаков, хотя бы по изображениям развевающихся лент. Явно ощутим вкус к повествовательности: художник с удовольствием воспроизводил эпизоды из жизни Будды и иллюстрировал джатаки . Моделировка здесь отчётливая, колорит сдержанный, использование рассеянного света и моделирующих теней придаёт очень изящным персонажам успокаивающую безмятежность и скрытую чувственность. Здесь изображены как религиозные, так и светские сцены, сражения, донаторы – мужчины и женщины, и эти сцены больше говорят о жизни двора, чем о жизни монастырей. Многочисленные женщины затянуты в короткие жакеты, а их груди совершенно бесстыдно открыты. Танец царицы Чандрапрабхи опять же напоминает изображения обнажённых женщин в Аджанте, выявляя в этих произведениях, столь иранских по духу, присутствие мощного индийского течения.

Произведения искусства из Тумшука, трудно поддающиеся датировке, относятся, видимо, к IV–VI вв. От всех строений, которые, надо полагать, были колоссальными, в мрачной груде земли сохранилась только многочисленная круглая скульптура – статуи, довольно маленькие, но, возможно, самые прекрасные во всей Центральной Азии, и несколько фрагментов фресок.

Было бы нелепо утверждать, что без цивилизации восточного иранского мира не существовало бы ни исламского искусства, ни исламской цивилизации. Зато отнюдь не нелепо предполагать, что они были бы совсем другими. Об этом свидетельствует всё. Что я говорю? Всё об этом буквально вопиет. Достаточно лишь сравнить фрески из оазисов и живопись багдадской, так называемой арабской школы (XIII в.), чтобы в этом убедиться. Достаточно лишь прочесть Фирдоуси...

Несомненно, придётся ещё очень долго ждать, чтобы мир воздал древнему Ирану должное за всё, чем ему обязан.

Дата добавления: 2019-09-02; просмотров: 158; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

⇐ Предыдущая 13 14 15 16 171819 20 21 22 Следующая ⇒

Мы поможем в написании ваших работ!