Янус определяет сознание Будды 53 страница
О себе Проперций пишет так:
Стоит ли удивляться, что у меня в одном теле столько обличий?
Вот — родовые знаки Вертумна!
Я Этруск, мои отцы — Этруски, и я не раскаиваюсь в том,
что среди битв оставил Волсиниев очаг.
Мне нравится эта толпа, а не храмы из слоновой кости:
я доволен тем, что могу любоваться Римским форумом.
Некогда этим путём шёл Тиберин и, говорят,
были слышны удары вёсел по текущей воде —
но после того, как он так далеко отступил перед своими питомцами,
я был назван богом Вертумном — за то, что повернул реку.
А ещё говорят: оттого, что мне положены первинки урожая,
при перемене времени года, — отсюда пошло это таинство.
Для меня на созревшей лозе синеет первая гроздь,
а в жёстком панцире колоса наливается млечное зерно.
Здесь ты увидишь и сладкие вишни, и осенние сливы,
здесь — шелковицу, краснеющую летним днём;
здесь после прививки садовник исполняет свой обет гирляндой
яблок, которые принесла слива вопреки своей воле.
Но ты вредишь мне, ложная молва: смысл моего имени — иной;
поверь хоть самому богу, когда он рассказывает о себе!
Моя природа пригодна для любого облика:
куда и как ни поверни, я буду прекрасен.
Облачи меня в Косскую ткань — и получится недурная девушка,
одень в тогу — кто не скажет: вот истинный муж!
Дай мне серп и накинь на лоб венок из сена
ты поклянёшься, что я только что косил траву.
Когда-то я носил оружие, и, кажется, не бесславно;
|
|
|
взваливал на плечи корзинку, был и жнецом.
Для тяжб и споров я трезв, но когда я с венком на висках,
ты сам же громко воскликнешь, что мне в голову ударило вино.
Только я надену на себя митру — и тут же похищаю облик Иакха,[1984]
присвоил бы и Фебов, дай мне только в руки плектр.
Взяв тенёта, иду на охоту; запасшись тростником,
как Фавн, отправляюсь на ловлю пернатого племени.
Могу стать возничим, погоняющим лошадь, и даже уподобиться тому,
кто легко перекидывает тело с одного коня на другого.
Будет у меня удочка — пойду с удочкой ловить рыбу,
и, опустив тунику, стану дельным разносчиком.
Согнувшись над посохом, сойду за пастуха, и я же
могу в плетёной корзине нести розы, ступая по песку.
Что уж добавлять, чем я и без того славен —
что мои руки щедры для садовых плодов?
Зелёный огурец и тыква с громадным брюхом,
капуста в венке из лёгкого камыша — они сами говорят за меня;
не распустилось такого цветка на лугу, который
не лёг бы красиво в венок у меня на лбу.
И за то, что я один принимаю любой облик,
за мою превратность — отеческий язык дал мне имя Вертумна.
И ты, Рим, вознаградил моих Этрусков
(откуда пошло нынешнее имя Тусской улицы)
в ту пору, когда союзники — Ликомеды пришли с оружием на помощь
|
|
|
и отразили Сабинские клинки свирепого Тация.
Я видел, как смешался их строй, как пали на землю мечи,
и враг показал нам спину, обратившись в постыдное бегство.
Ты же, Отец богов, сделай так, чтобы веками толпы Римлян,
облачённые в тогу, проходили пред моими стопами.
Остаётся шесть стихов: тебя, спешащий в суд, я не задержу —
здесь проведена мелом последняя черта моего поприща.
Я был кленовым бревном, которое поспешно обтесал серп, —
бедным богом в городе, который принял меня ещё до Нумы.
А тебе, Мамуррий, художник моего бронзового изваяния,
пусть Оскская земля не натрет искусные руки —
ты сумел отлить меня в столь замечательной форме:
потрудился ты один раз, но похвалят твой труд не единожды.[1985]
За именем Проперций по латыни слышится понятие, скрытое за русским прозвищем Шустрый. Написал Проперций и о теле, которое мы знаем под именем Меценат:
Меценат, всадник, в чьих жилах течёт кровь этрусских царей,
зачем ты, сам не желая преступать пределов собственного жребия,
отправляешь меня в столь пространное поэтическое море?
Широкие паруса — не для моего челнока.
Постыдно взвалить на плечи бремя, которое не в силах снести,
чтоб под ним подломилось колено и согнулось плечо.
|
|
|
Не все занятия одинаково пригодны для всех дарований,
и одну и ту же пальму не получишь на одинаковой вершине.
Слава Лисиппа — изваянные им живые статуи;
Каламид хвастает передо мной своими превосходными конями;
Апеллес требует первенства, написав Венеру;
Паррасий добывает себе почётное имя в искусстве малыми вещицами;
что до Ментора, то красоту его фигур дополняет сюжет,
а Мисов акант плетётся по скромному пути;
Фидиев Юпитер украшает себя слоновой костью,
и Праксителя расхваливает мрамор его собственного города.
Есть те, кому доставляет пальму Элейская квадрига,
кто-то стяжает себе славу проворством ног,
тот рождён для мира, а этот выказывает себя дельным на войне;
каждый даёт взойти семенам собственной природы.
Я же, Меценат, получил твои жизненные наставления,
и теперь я должен превзойти тебя, следуя твоему собственному примеру.
Тебе дано с властительными секирами — знаками Римской чести —
произносить приговоры на середине форума,
тебе же — пробиваться сквозь Мидийские копья
и наполнять свой дом прибитым к стенам оружием,
и да прибавит тебе на всё это сил Цезарь, и непрестанно
пусть богатства крадутся к тебе лёгкой стопой —
|
|
|
но ты скромен, ты удаляешься в смиренную тень,
ты сам приспускаешь паруса, наполненные ветром.
Верь мне, твоя жизнь сравняет тебя с великими Камиллами,
и ты также станешь притчей на человеческих устах,
ты последуешь в своей славе непосредственно за Цезарем:
ценнейшим достоянием Мецената будет его верность.
Я не рассекаю пенную пучину на паруснике и не тороплюсь
расстаться с тихой речушкой, где я в безопасности.
Я не буду оплакивать Кадмову цитадель, рухнувшую на пепел отцов,
ни семь одинаково жестоких сражений, не буду
повествовать о Скейских воротах и Аполлоновой твердыне —
Пергаме, о Данайских кораблях, вернувшихся домой на десятую весну,
с тех пор как по стенам — Нептунову труду — прошёлся Греческим
плугом победный деревянный конь, созданный искусством Паллады.
Довольно, если мои стихи будут нравиться наряду с книжками Каллимаха;
мне достаточно для песен ладов Косского поэта.
Пусть в них будет пламя для юношей, пламя для девушек,
пусть они назовут меня богом и станут приносить мне жертвы!
Веди меня — я стану петь и брань Юпитера, и грозящего небу
Кея, и Евримедонта на Флегрейских хребтах;
сочиню песню о высоком Палатине, где паслись Римские быки,
о стенах, крепких Ремовой кровью,
о царях-близнецах, воспитанных молоком лесного зверя,
и моё дарование возрастёт в меру твоих повелений;
я приступлю к ликующим колесницам от одного края земли и другого,
к Парфянским стрелам, пущенным в притворном бегстве,
к оплоту Пелузия, прорванному Римским мечом,
и Антонию, которого не пощадила собственная рука.
Ты же, покровитель моей нежной юности, возьми мягкую узду
и дай мне благоприятный знак для колесничного бега.
Ты, Меценат, уступаешь мне эту славу, и зависит от тебя,
чтобы говорили — сей был из твоего круга.[1986]
Превзошел ли сочинитель Проперций сочинителя Мецената, чье имя стало нарицательным, вопрос спорный. Меценат был велик во многом, например в словах, переданных Дионом Кассием: Surge tandem, carnifex! (Да полно же тебе, мясник!), которыми он удержал Августа от подписания смертных приговоров.[1987] Август не зря назвал Мецената Tiberinum margaritum.[1988]
«Имени Мецената также приписывается изобретение стенографии; он написал диалоги (Прометей), автобиографию О развитии тела (De cultu suo), в которой выступают Вергилий, Гораций и Мессала, Похвалу Октавии (In Octaviam). Создавал он также стихи по форме и тематике ориентированные на Катулла. Язык и стиль Мецената поражали современников (Августа) и последующие поколения (Сенеку Философа) неотчетливостью и небрежностью, неологизмами, чересчур смелыми переносами».[1989]
В неотчетливости можно упрекать и Проперция. Элегии первой книги Проперция описывают развитие любви и ее отдельные этапы: ссоры и примирения, ревность, измены и возвращения.[1990] Однако удивительна осведомленность Проперция и его образованность в географии:
Каллимаховы Маны и святыни Косского Филита,
молю вас, позвольте мне войти в вашу рощу!
Я первым прихожу, жрец прозрачного источника,
чтобы воплотить Италийские таинства в Греческих хороводах.
Скажите, в какой пещере вы так отточили свой стих?
Как вы туда вошли? Какую воду пришлось вам пить?
Ах! Распрощаемся с теми, кто держит Феба в военном лагере!
Стих должен быть до блеска отполирован гладкой пемзой:
и тогда Молва вознесёт меня над землей, а Муза, рождённая мною,
будет праздновать триумф на колеснице с венценосными конями;
на ней вместе со мной понесутся маленькие Амуры,
а за нашими колёсами будет гнаться толпа поэтов.
Что вы состязаетесь со мной? — это напрасно, хоть скачите
во весь опор! Путь Муз неширок и открыт немногим.
Пусть те, кто воспевает Бактры как грядущий предел державы,
хвалят тебя, Рим, в своих анналах — таких немало,
но этот труд (да прочтёшь ты его в мире) с горы девяти Сестёр
сошёл на наши страницы по нехоженой дороге.
Итак, Пегасиды, возложите на вашего поэта нежный венец:
для моей головы жёсткий венок не подходит.
Но чего завистливая толпа лишит меня при жизни —
то с двойной прибылью мне посмертно возместит Честь.
Посмертно всё минувшее представляется величественнее —
после похорон твоё имя произносят с большей важностью.
Ведь кто бы знал о твердыне, сокрушённой деревянным конём,
о том, как реки, Идеец Симоис и потомок Юпитера Скамандр,
схватились врукопашную с Гемонийским героем, и о том,
как тело Гектора окровавило колесницу в троекратном беге?
Деифоб, Гелен, Пулидамант и Парис — каков бы он ни был в бою —
о них едва бы слышали и у них на родине.
Не говорили бы теперь о тебе, Илион, и о тебе, Троя,
дважды взятая по воле Этейского бога.
Да и самому Гомеру, рассказавшему о превратностях твоей судьбы,
довелось увидеть, как растёт его слава с течением времени.[1991]
В 14 элегии второй книги свою победу над Кинфией Проперций ставит выше победы Августа, только что одержанной им над парфянами:
Атрид, сломив великую силу Лаомедонтовых потомков,
не так радовался Дарданскому триумфу;
не испытал такого веселья завершивший странствия Улисс,
коснувшись берега своей дорогой Дулихии,
и Электра, увидев Ореста живым и здоровым, —
брата, чей мнимый прах она только что оплакивала.
Не с таким счастьем Миноида взглянула на Тезея,
которого её нить направляла по Дедалову пути,
какое выпало мне на долю минувшей ночью:
ещё одна такая ночь — и я стяжал бы бессмертие!
А ведь недавно я униженно брёл, понуро опустив голову,
обо мне говорили — иссохший пруд!
Теперь же она не ранит меня беспричинной надменностью
и не может оставаться безучастной к моим слезам.
О! с каким опозданием изведал я все эти ласки!
Не мне — моему пеплу — досталось лекарство!
А ведь я, слепец, не различал даже путь под ногами!
Всякий, одержимый любовным недугом, теряет зрение.
Но вот что я понял: вооружитесь презрением, юноши!
Это полезнее; это превращает вчерашнее «нет» в сегодняшнее «да».
Все прочие напрасно стучали и звали госпожу:
глухая к их мольбам, она лежала, прильнув ко мне головой.
Для меня эта победа дороже разбитых Парфян —
вот моя добыча, вот мои пленные цари и триумфальная колесница!
Я прибью великие дары к колонне твоего храма, Киферея,
и под нашим именем будут такие стихи:
ЭТУ ДОБЫЧУ, БОГИНЯ, ПРИНОСИТ К ТВОЕМУ ХРАМУ ВЛЮБЛЁННЫЙ
ПРОПЕРЦИЙ ЗА ЦЕЛУЮ НОЧЬ СО СВОЕЙ ГОСПОЖОЙ.
Так что ж теперь — прибудет ли к тебе на берег невредимой
моя ладья или сядет на мель среди пути?
Потому что, если ты переменишься ко мне из-за какой-нибудь
моей вины, мне останется только умереть у входа в твой дом!
Аппетиты[1992] Проперция не меньше чем у его соплеменника Мецената. Вообще они сильно похожи друг на друга.
«В одной элегии Проперция влюбленная женщина пишет своему избраннику, оказавшемуся в далеком походе, что она изучает разрисованную карту, где изображены различные страны. Варрон упоминает о том, что его друзья рассматривали изображение Италии на стене какого-то храма, такого рода была и карта Марка Випсания Агриппы, выставленная Августом после смерти Агриппы в портике его имени для публичного обозрения, а также карта мира, за обладание которой сенатор Метий Пампузиан был казнен Домицианом, увидевшим в этом стремление захватить власть над миром (карта была нарисована на коже и на стене в ванной)».[1993]
Напрашивается вывод, что разделение Римской res publica на западную и восточную произошло еще во время Тиберия, когда пасынок Октавиана к власти пришел после убийства родственника: сына Агриппы:
«Кончину Августа (19 августа 14 года, — Д. Н.) он держал в тайне до тех пор, пока не был умерщвлен молодой Агриппа. Его убил приставленный к нему для охраны войсковой трибун, получив об этом письменный приказ. Неизвестно было, оставил ли этот приказ умирающий Август, чтобы после его смерти не было повода для смуты, или его от имени Августа продиктовала Ливия, с ведома или без ведома Тиберия. Сам Тиберий, когда трибун доложил ему, что приказ исполнен, заявил, что такого приказа он не давал, и что тот должен держать ответ перед сенатом. Конечно, он просто хотел избежать на первое время общей ненависти, а вскоре дело было замято и забыто».[1994]
«В том же году дерзость одного раба могла бы, не будь своевременно приняты меры, привести к смуте и гражданской войне и потрясти государство. Раб Агриппы Постума по имени Клемент, узнав о кончине Августа, задумал с несвойственной рабской душе отвагою отплыть на остров Планазию и, похитив там силою или обманом Агриппу, доставить его затем к войску, стоявшему против германцев. Осуществлению его замысла помешала медлительность торгового судна, и расправа над Агриппой была совершена. Тогда Клемент, решившись на еще большее и более дерзновенное, выкрадывает его прах и, перебравшись на мыс в Этрурии Козу, скрывается в уединенных местах, пока у него не отросли волосы и борода; а внешностью и годами он был похож на своего господина. Затем, при посредстве сообщников, пригодных для этого и знающих его тайну, он распространяет слух, что Агриппа жив, о чем сначала они говорят с осторожностью, как это обычно бывает, когда речь заходит о чем-нибудь недозволенном, а затем широко и открыто перед людьми бесхитростными и легковерными, готовыми ловить их слова, или недовольными существующими порядками и жаждавшими поэтому перемен. Клемент и сам, после того как стемнеет, посещал муниципии, избегая, однако, показываться на людях и нигде подолгу не оставаясь, и так как истина утверждает себя доступностью взорам и временем, а ложь — неопределенностью и суетливостью, он здесь оставлял по себе молву, а там упреждал ее.
Между тем по всей Италии распространился слух, что попечением богов Агриппа спасся от гибели; верили этому и в Риме: уже в народе шли толки о его прибытии в Остию, уже в городе происходили тайные сборища, а Тиберий, озабоченный и встревоженный, все еще метался между двумя решениями, обуздать ли своего раба военною силой или выждать, чтобы этот нелепый слух со временем рассеялся сам собою: колеблясь между стыдом и страхом, он то утверждался в мысли, что нельзя пренебрегать никакими мерами, то — что не подобает всего бояться. Наконец, он поручает Саллюстию Криспу взяться за это дело. Тот выбирает из своих клиентов двоих (по словам некоторых — воинов) и внушает им, чтобы, притворившись единомышленниками Клемента, они посетили его, предложили ему денег и уверили в своей преданности и готовности разделить с ним опасности. Они поступили как им было приказано. Затем, выждав ночь, когда он остался без всякой охраны, и взяв с собою достаточно сильный отряд, они связали Клемента и, заткнув ему рот кляпом, доставили во дворец. Рассказывают, что на вопрос Тиберия, как же он стал Агриппою, Клемент ответил: «Так же, как ты — Цезарем». Его не смогли принудить выдать сообщников. И Тиберий, не решившись открыто казнить Клемента, повелел умертвить его в одном из глухих помещений дворца, а труп тайно вынести. И хотя говорили, что многие придворные, а также всадники и сенаторы снабжали Клемента средствами и помогали ему советами, дальнейшего расследования произведено не было».[1995]
История восточной части Республики, в таком случае, до сих пор не написана.
«В это время географические сочинения в Риме пишут люди самых разных профессий, в основном гуманитарии — риторы, полигисторы, грамматики, литераторы, а также просвещенные политические деятели (как видно из списка источников Плиния, даже императоры!). В качестве римских источников для географических книг Плиний упомянул около трех десятков авторов, среди которых есть и известные нам, и совершенно неизвестные нам личности: Turranius Gracilis, Cornelius Nepos, Titus Livius, Titus Livius filius, Cato Censorius, Marcus Agrippa, Marcus Varro, Divus Augustus, Varro Atacinus, Antiatis, Huginus, Lucius Vetus, Pomponius Mela, Curio pater, Caelius, Arruntius, Sebosus, Licinius Mucianus, Fabricius Tuscus, Lucius Ateius philologus, Ateius Capito, Verrius Flaccus, Lucius Piso, Gellianus, Valerianus, Domitius Corbulo, Claudius Caesar, Seneca, Nigidius, Suetonius Paulinus».[1996]
Многих римлян охватило ощущение своей мировой значимости. В жизни это привело к любопытным следствиям:
«Два утверждения можно считать вполне обоснованными: почти повсеместной практикой финансирования какого-либо коммерческого предприятия в римской Италии был заём; финансовая стратегия сенаторов ограничивалась выбором между владениями сельскохозяйственными землями и займом денег под проценты. Если италийские торговцы пускались в коммерческое предприятие, связанное с доставкой товаров из Индии, резко возрастал спрос на займы, и, несмотря на риски, прибыли оказывались колоссальными. Заём, как средство увеличения состояния, в результате победил, быстро уничтожив традиционные представления о коммерческой добродетели».[1997]
Дата добавления: 2019-09-02; просмотров: 146; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!