Янус определяет сознание Будды 25 страница



Все женихи совратить с прямого пути не могли ведь?"

Дива нет шла молодежь, что скупа на большие подарки,

Та, что не столько любви, сколько кухни хорошей искала.

Вот почему и чиста Пенелопа; но если от старца

Вкусит она барышок и разделит с тобой только раз хоть,

Ты не отгонишь ее, как пса от засаленной шкуры.[921]

По всей видимости, Тиридат правил очень недолго, так как единственные его монеты этого периода датированы маем 26 г. до н. э. Вскоре он вновь сбежал со многими своими приверженцами к Октавиану, который находился в Испании. Надпись, найденная в Сполато, кажется, упоминает сына Тиридата, который в конечном итоге стал римским гражданином под именем Гай Юлий Тиридат и погиб, будучи командиром каких-то парфянских вспомогательных войск, служивших в римской армии.

От Тиридата не так-то легко было отделаться. В марте 25 г. до н. э. он вновь чеканит монеты на монетном дворе в Селевкии. Однако к маю Фраат восстановил контроль настолько, что уже выпускал там свои монеты, и с тех пор нам о Тиридате ничего более не известно.

Между тем римские потери в столкновениях с парфянами не были забыты. Война на Востоке определенно входила в планы Гая.

Компания должна была быть направлена против Парфии, и по крайней мере часть войск должна была следовать по маршруту Антония. Упоминаются даже мечты о Бактрии и Индии; послы или агенты, один из которых именовался «Ликот», не раз проникали в эти страны. Возлюбленная Ликота знала, где течет Аракс и сколько миль может пройти парфянский конь без воды, и могла обратиться к цветной карте, чтобы найти место, где живут дахи».[922]

Зима 30–29 гг. до н. э. в Индии стала первой для беглецов из Египта. Римляне, оказавшиеся на Востоке ранее, уже давно вели там свою войну:

Аретуза посылает это письмо своему Ликоту —

как часто ты меня бросаешь и вообще можешь ли быть моим?

Если, когда ты будешь его читать, чего-то не разберёшь

из-за пятна, то знай: это пятно от моих слёз.

А если письмо где-то окажется неразборчиво,

значит, его писала рука умирающей женщины.

Недавно Бактры видели тебя во второй раз на дорогах Востока,

недавно — враги Невры на облачённых в доспехи скакунах,

жители зимних стран Геты, Британцы на пёстрых колесницах

и загорелые под пламенным небом Индийцы, живущие у восточных вод.

Такова твоя супружеская верность? Вот награда за ночи лобзаний

для неопытной и покорной — ты её торопил, а она тянула к тебе руки?

Вещим был тот брачный факел, который несли передо мной, —

его чёрный свет был похищен из углей погребального костра.

Меня окропила Стигийская влага, и повязка на волосах

легла не по обычаю: бог не был благосклонен к нашему браку.

Ах, на всех дверях висят мои приношения, пагубные для меня же:

вот я тку для тебя уже четвёртый походный плащ.

Пусть пропадёт тот, кто вздумал рубить на валы невинные деревья

и смастерил из костей трубу, издающую жалобный стон!

Лучше бы ему, вместо Окна, согнувшись, плести верёвку

и непрестанно утолять ею голод, вечный голод ненасытного осла!

Скажи мне, не жжёт ли тебе белые плечи в жёстком панцире?

Не натирает ли нежные ладони тяжкое копьё?

Но пусть уж скорее это, чем если бы какая-нибудь девушка

оставляла зубами на шее губительные для меня знаки!

Говорят, ты исхудал с лица; но мне хотелось бы,

чтобы эта бледность была вызвана тоскою по мне.

А я, когда вечер ведёт за собой тоскливую ночь,

лобзаю твоё оружие, которое ты оставил дома;

а потом жалуюсь, что покрывало не лежит ровно на постели

и не поют птицы, вестники утреней зари.

Зимними ночами я тружусь над пряжею для воинственной одежды

и шью из кусков Тирийской шерсти перевязь для меча,

изучаю, в какой стороне течет Араке, где вам нужна победа,

и сколько миль без воды может проскакать Парфянский конь.

Мне приходилось смотреть на карту и разглядывать изображённые

на ней страны, как они расположены по воле премудрого бога:

какая земля скована льдом, какая — рыхлая от зноя,

какой ветер сулит парусам добрый путь в Италию.

Рядом со мной сидит лишь сестра, а кормилица, побледневшая от тревог,

клянется, — лжёт! — что ты медлишь из-за зимнего времени.

Повезло же Ипполите! Она сражалась с голой грудью,

по варварскому обычаю прикрыв шлемом нежную голову.

Вот бы и для Римских девушек было открыто военное поприще!

Я бы была для тебя надёжным военным снаряжением,

и меня не задержали бы Скифские хребты в ту пору,

когда Отец покрывает ледяной коркой глубокие воды.

Хоть любовь сильна всегда и везде, она сильней, если видишь супруга —

сама Венера раздувает факел, поддерживая её жизнь.

А так для кого мне блистать в Финикийском пурпуре

и носить на руках прозрачный, как вода, хрусталь?

Всё смолкло... и лишь изредка по привычке в день календ

одна служанка открывает запертое святилище Ларов.

Меня развлекает лишь жалобный вой собачонки Кравгиды:

она — единственная, кто требует твоей половины ложа.

Я убираю святилище цветами, украшаю вербеною перекрёстки,

и на старом очаге трещит Сабинская трава.

А если неподалёку застонет сыч, сидящий на чьей-нибудь крыше,

или скупой светильник захочет, чтоб его окропили вином,

значит, этот день грозит закланием годовалым ягнятам,

и помощники жреца, подпоясавшись, радостно ждут нового прибытка.

Молю, не гонись за славой, стремясь влезть на Бактрийские стены

или сорвать с умащённого вождя покрывало из тонкого полотна,

когда в воздухе так и свищут свинцовые снаряды из пращей

и лук в притворном бегстве всадника не скупится на стрелы.

Но (пусть боги позволят тебе, смирив питомцев Парфянской земли,

проследовать с копьём без наконечника за триумфальной колесницей)

не оскверняй заключённый нами союз и общее ложе!

Вот единственное условие, при котором я жажду твоего возвращения:

когда же я по обету понесу оружие к Капенским воротам, я напишу

на нём: БЛАГОДАРНАЯ ДЕВУШКА МУЖУ — ЦЕЛОМУ И НЕВРЕДИМОМУ. [923]

В Араксе видят кавказский Аракс, Сырдарью, Амударью, Дон и Волгу; подтверждением отождествления с последней считается ее древнее название Ра (Ra, Rha) финского происхождения. Финские мордвины еще в XIX веке называли Волгу Raw или Ran.[924]

В другом стихотворении Проперция из этой же книги мы впервые в латинском языке встречаем слово murreus[925] (предположительно датируется 16 г. до н. э.): murrea... pocula — мурриновые... кубки, обожженные в печах у парфян. Светоний сообщает, что Фурин, завоевавший Александрию (в 30 г. до н. э.), взял себе из царской утвари (Птолемеев) только один мурриновый кубок.[926] Указаний о более раннем по времени знакомстве с мурринами нет, поэтому примем сообщение Плиния о том, что в Риме впервые муррины стали известны с 61 г. до н. э. (год третьего триумфа Помпея).

Глина, обоженная в печи парфян, это то, что мы знаем под именами фарфор (англ. porcelain от ст. ит. porcellana (раковины Каури), лат. porcellus, поросенок)[927] и фаянс,[928] то есть вид керамики,[929] непроницаемый для воды и газа.

В Египте из фаянса делали бусы, амулеты, подвески и сосуды еще в додинастическое время. Такие найдены от Англии на западе до Китая на востоке, от Южной Африки и Аравии на юге до Сибири на севере. В землях Кушанского царства в поселениях и погребениях обычны мелкие фаянсовые изделия: амфорки, кулачки-кукиши, виноградные гроздья, скарабеи, лягушки, подвески в виде елдаков, бусы и статуэтки египетских богов. Вывоз из Египта в Центральную Азию всех этих побрякушек делал бы их слишком дорогими. В целом ряде мест Центральной и Западной Индии в римских слоях обнаружены мастерские по изготовлению стеклянных и фаянсовых бус. Индийские исследователи, опубликовавшие материалы раскопок из Невасы, отметили, что фаянс не был известен в Индии до первых веков нашей эры, т. е. до времени наиболее активных контактов с Римской империей. Распространение египетского фаянса в Центральной Азии шло из Китая.[930]

Распространеннейшая фаянсовая подвеска в Азии: кривоногий бритоголовый и безбородый карлик Бес.[931] Т. А. Шеркова показала, что на оберегах кушанского времени: Бес = Птах-Секер-Осирис.[932] Карлик со змеями в руках или поедающий их был оберегом как от гадов, так и от разных зол вообще. В чем помогали нашейные фарфоровые елдаки и кукиши единого мнения нет. Однако то, что в Кушанском царстве, в Беграме и Таксиле, почитали египетских богов, одновременно почитаемых в и Риме, установлено.[933]

К времени посещения Октавианом Египта относят изобретение в Китае знаменитого фарфора, давшего имя Китаю в английском языке: China — Чайна. Слово China, заимствованное из персидского (иранского) چین, в свою очередь, видим в санскритском Cīna (चीन). Впервые встречается в журнале португальского толмача с языка малаялам Дуарты Барбосы (1516), промышлявшего в захваченном индийском Гоа.[934] При обжиге китайского фарфора температура в печах достигала 1400 градусов Цельсия.[935]

Бес = Бэс,[936] оберегал семейный уют, женскую красоту и рожениц от злых сил, почитался как змееборец. Почитание Бэса как покровителя музыки, появившийся в Египте с XVIII династии, сохраняется вплоть до греко-римского периода. Согласно знаменитому сказанию, повествующему о возвращении богини Хатхор-Тефнут из Нубии, боги Бэсы плясками и ударами в бубен развлекали всех участников торжеств. Бэсов также изображали играющими на двойной флейте. При Птолемеях распространение получили групповые статуэтки, изображающие семью Бэсов. Бэс изображался со своей супругой Бэсит, иногда в сопровождении детей: жена тащит на себе мужа, а малыши цепляются за ее ноги. Бэс-Бес прочно вошел в античный мир. Его статуэтки найдены по всему Средиземноморью и на побережье Черного моря.[937]

Была ли у Фраата седина, неизвестно, но есть русская поговорка: седина в голову: Бес в ребро. Среди римлян седина самое обычное дело.

Если пергамен, написанный по-гречески и обнаруженный с двумя другими в Авромане (Курдистан), датируется по селевкидской эре, тогда у Фраата было по меньшей мере четыре царицы: Оленниейра, Клеопатра, Басейрта и Бисфейбанапс.[938]

Фраат и невозвращенцы помогли Августу покончить с Антонием и Клеопатрой. Без боя отдали Мидию и независимую Армению, выполнили все римские обряды. Они вынудили Августа закрыть ворота Януса. Но ненадолго, он их еще раз откроет и в 25 году до н. э. закроет их во второй раз.

Фурин собрал только в Испании не менее 6 легионов, вспомогательные войска и флот. Летом 26 г. до н. э. войска тремя колоннами вторглись в маленькую Кантабрию. Гай передает командование Гаю Антистию Вету, а сам едет в Тарракон (там он и принимал послов). Пока он отсутствовал, войска загнали кантабров на гору и морили голодом осады. Ворота Януса Октавиан второй раз закроет, избрав предлогом покорение в 25 году испанского племени горцев астуров. Чтобы избежать войны с Октавианом Фраат за год до этого будет принуждать пленных вернуться. Угроза была, ворота опять были открыты опасным привратником.

О восприятии войны и плена русским деревенским мужиком, всадником, рядовым 206 кавалеристского полка РККА, мужем, которого ждала на Вятке жена, говорил дед моему отцу. Вот как выглядит повествование в отцовой записи:

«Вот что дед твой Николай Александрович мне рассказывал:

Сформировали. Конь по кличке Окунь. Амуниция, щетка, скребница, торба. Видел главного инспектора кавалерии маршала С. М. Буденного на смотре соединения. Перед отправкой на фронт полк переформировали. Отобрали лошадей.

Меня направили в минометчики (здоровый — плиту таскать может). Потом под город Белый (1942 г. — Д. Н.). Немцы бомбят, в землю вжимаешься. Каждая бомба в тебя норовит угодить. Грохот. Командир орет, где миномет поставить. Потом дожди пошли. Кругом воронки, земля с человечьим мясом и говном[939] перемешана, бежать с плитой тяжело.

Сначала боялся, потом вижу, что бомбы с солдатами делают, хуй с ним, думаю, все равно рано или поздно ухлопают. Закрою живот да яйца и бегу, куда приказано.

Наших убитых много было. НЗ приходилось из ихних сидоров вытаскивать.[940] Менял позицию под обстрелом. Ранило, видимо мина сзади сбоку рванула и ляжку мне располосовала. Командир в медсанбат направил. Оттащили.

Дня через три заходит военврач и говорит.

Кто может, уходите. Немцы окружают. Назвал деревню, где наши еще расположены.

Я уже с палкой мог ходить. Человек восемь ходячих нашлось и я с ними пошел. Взялся вести один старший лейтенант татарин. Без карты. Шли несколько дней. На ночь на веретье в мох легли спать.

Утром немцы разбудили, «Хенде Хох!» — орут.

Полевой лагерь для военнопленных село Ополье, Ленинградской области, (100 км от Ленинграда по Таллинскому шоссе). Охрана эстонцы, во много раз хуже немцев. Били сволочи без повода, мне пару раз хорошо досталось. Один раз из-за картошки, другой — побег приписали. Сбежал бы да силы уже не те. Измудохался жратвой да переходами. Это уже по дороге на остров Эзель.

Заосеняло. Много доходяг. У них, кто покрепче, забирал все. Сдирали шинели, сапоги, ботинки. Дохли они, как мухи. На Эзеле много не оставались. Погрузили в трюм и в Гамбург.

После всех разбили по специальностям и отправляли кого–куда. Я попал в работники к бауеру в местечке Эспенхайн, недалеко от города Галле. Не бил, но кричал много. Русише швайне-райне.

Так и промытарился больше двух лет. Хорошо, что никуда бауер не отдал. Когда американцы пришли, меня забрали отвезли на сборный пункт. Наших собирали. А потом отправили в Ростовскую область, город Шахты. Восстанавливать шахтное хозяйство.

В 1947 году попросил мать (Мария Ивановна, моя бабка,[941] — Д. Н.) обратиться к Бряндину (ее бывший довоенный начальник по совхозу Дороничи) сделать на меня запрос, что я кончил курсы и работал полеводом, и вызвать в Киров.

По этому запросу и отпустили меня домой в 1948 году. Спасибо Бряндину, что не испугался взять к себе предателя Родины».[942]

Риторически вопрошаемые Горацием пленные из войска Красса всю жизнь провели на Востоке, обросли множеством сыновей, внуков и хозяйством: если бы на момент пленения легионеру Красса было 20 лет, то к часу написания оды ему бы было 47 (Горацию в это время 39). Упреки лишь рассмешат невозвращенцев. На востоке невозвращенцы стали действительно значительными людьми:

«Подданные Аршакидов непарфянского происхождения, подчиняясь силе оружия, проявляли полное повиновение, покорность и благоговение по отношению к царям, наместникам, вельможам и государственным деятелям в провинциях; последние также были двух видов. Одни управлялись парфянскими, аршакидскими наместниками и со всех точек зрения были лояльны и покорны, другие находились под властью местных удельных царьков. Эти правители выражали покорность Аршакидам, а в пределах своих владений были полностью вольны, не обращались к аршакидскому двору и не были вынуждены просить и получать санкции у парфянских правителей и их представителей. Их подчинение выражалось только в том, что они платили определенную дань и при необходимости или во время войны собирали войско и посылали его к месту боевых действий или в специально оговоренный пункт. Их власть была наследственной и передавалась от отца к сыну. Аршакидские цари не могли назначить иного человека управлять делами этих провинций или регионов. Это напоминало наместничества в Индии; практически такой же порядок правления был принят по всей Европе вплоть до XII в.: каждый район даровался князю, маркизу, графу или барону на правах бенефиция или аллода. Крупными регионами наделяли князей, относительно меньшими — маркизов, еще меньшими — графов, а самыми маленькими — баронов.

Затем этот обычай исчез, и некоторые полагают, что такой порядок правления был характерен только для Европы. Однако в прошлом этот обычай был в ходу в Иране, Индии и у удельных царьков, подчинявшихся Аршакидам».[943]

Семейные истории невозвращенцев станут очень популярными в Европе позже:

«У весьма богатого и могущественного короля Помпея была единственная дочь-раскрасавица, которую он так любил, что приставил к ней пятерых рыцарей, дабы под страхом сурового наказания они охраняли ее ото всякой опасности…»[944]

Война с Востоком превращалась в случае вторжения Гая в продолжение Гражданской. Это был неприемлимый для Осьмушки-Августа расклад. Гай воевал иначе. Щедрый как Аполлон Август подарил Фраату рабыню гречанку Музу. Фраат принял подаренную рабыню как жену, избавился от предыдущих детей, отправив их в Рим, а сына от подаренной Музы Фраатака сделал наследником. Считается, что 17-летний сын в 2 г. до н. э. убил отца и занял трон как Фраат V-ый:

«У Орода было тридцать сыновей, однако в конце его царствования его любимый сын Фраат IV предал мечу их всех. Аршакидское государство столкнулось с дефицитом достойных принцев, и вскоре

Рим очень сильно «поднял цены» на тех царевичей, которые находились там. Почему такое положение стало частым у парфян? Матерью Фраата IV была певица-гречанка. Филэллинская политика парфян в это время проникла в гаремы, и когда Ород возмутился братоубийством Фраата IV, его сын незамедлительно и безжалостно отправил его вслед за ними».[945]

«Сурену Гирод вскоре умертвил из зависти к его славе, а сам потерял своего сына Пакора, побежденного римлянами в сражении. Затем, когда его постиг недуг, перешедший в водянку, другой сын его, Фраат, со злым умыслом дал отцу акониту. Но яд подействовал, как лекарство, и вышел вместе с водой, так что больному стало легче, и тогда Фраат, избрав самый верный путь, задушил отца».[946]

Задолго до объявления Октавиана Отцом Отечества (2 г. до н. э.) Гораций приторно льстит ему, изображая значительнее Юпитера.[947] В оппозиции Юпитер–Август, второй выглядит господином сущего: он же в этот момент судья, царь царей, в царствах которых находятся римляне. Величие Августа Гораций подчеркивает предметно, говоря о подчинении власти Рима персов и британцев (которые не были покорены).

Вижу в imperio gravibusque гендиадис. «В то время как британцы и персы присоединяются высшей властью тягот (властью и тяготами)». Imperium, вынуждающий тяготами подчиняться персов и британцев, — Августа.[948]

Augustus divus praesens habebitur, по словам Горация. И это так, ведь тот собственноручно закрыл ворота Януса.

Римляне получили на Востоке волю стараниями Августа. Так казалось из Рима, где жизнь маргиналов у черта на куличках долго представлялась ужасом. Пленные же и их дети глядели с ужасом на Рим и без почтения на Августа-Осьмушку.

Гораций сравнивает пленных с консулом Марком Атилием Регулом, сожалеет о Риме времен войн с Карфагеном: ныне римский воин смог смириться с пленом и даже, как заметил М. М. Позднев, найти в нем удовольствие![949]

В pro curia inversique mores помимо гипербатона также гендиадис.[950] В стихах такое изменение создает медлительную и торжественную интонацию.[951] Какой ужас!


Дата добавления: 2019-09-02; просмотров: 148; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:






Мы поможем в написании ваших работ!