Янус определяет сознание Будды 22 страница
Фраат и атропатенский царь Артабазд торжествовали победу. Последнему также достались римские знамена, захваченные у Оппия Статиана, в плену у него находился царь Понта Полемон. Вскоре после этой победы между союзниками атропатенцами (мидийцами) и парфянами наступает разлад.
Антония поражение не сломило. Исполнение мечты казалось слишком близким. Он готовится к новому походу на Восток.
«В 34 г. до н. э. Антоний отпраздновал в Александрии триумф над Арменией. Тогда же Антоний провозгласил своих сыновей от Клеопатры царями царей и назначил Александру Армению, Мидию и Парфию, как только эти страны будут завоеваны. По-видимому, тогда же состоялась официальная помолвка Александра Гелиоса и Иотапы, дочери атропатенского царя. Во время триумфа, устроенного Антонием в 34 г. в Александрии, он подарил Клеопатре закованного в золотые цепи Артавазда и его семью. Спустя три года Артавазд был обезглавлен. В 31 г. до н. э. Артабазду, царю Атропатены, после трагедии при Акции, Клеопатра, рассчитывая на поддержку Атропатены, присылает голову убитого армянского царя. Вскоре этого же Артабазда Атропатенского мы встречаем в роли ходатая уже у Октавиана, который передает ему, судя по одним данным — Малую Армению, по другим — просто Армению, которой он управляет, по-видимому, до 20 г. до н. э. Октавиан возвращает атропатенскому царю и его дочь Иотапу, суженую Александра Гелиоса. После 30 г. до н. э. политическая ориентация Атропатены меняется в сторону Рима».[801]
|
|
|
Среди множества действий Антония была и коронация Цезарёнка, сына Юлия Цезаря и Клеопатры.[802] В 34 г. Цезарион был провозглашен Богом, сыном Бога и Царем Царей.[803] Это много значило не только для пропаганды, но и для приметолюбивых римлян. Все они с детства знали пророчество Сивиллы, что Парфию покорит только царь.[804]
«Объяснение причин публичных заявлений Антония о статусе Цезариона следует искать в событиях 34 г. до н. э., развернувшихся в Александрии. Александрийские дарения являлись, по сути, планами Цезаря по завоеванию Востока на новый лад. Не случайно Антоний распространял дарения на все территории до Индии, то есть не только на недавно захваченную Армению, но и Парфию с Мидией. Одновременно с этим утверждалась и новая внутренняя структура управления Египтом и Ближним Востоком. Октавиан винил Антония, что тот хотел ввести Цезариона в род Юлиев.[805] При этом выделялась явная незаконность действий Антония по легализации статуса Цезариона в римской правовой системе. Фиксируя это нарушение римских законов, Октавиан прежде всего стремился подчеркнуть, как низко пал Антоний, пытаясь ввести в род Юлиев сына иноземной царицы. Согласно пропаганде Октавиана, Антоний уже давно подпал под влияние Клеопатры и фактически стал рабом ее прихотей, ее варварского поведения, сам вел образ жизни, недостойный триумвира и римского гражданина. В свете такой пропаганды попытки Антония придать законность рождению Цезариона воспринимались как противоправные, что подтверждало те слухи, которые распространяли в Риме сторонники Октавиана. Признание факта родства Цезариона и Цезаря таким образом было направлено не на ущемление статуса Октавиана, как полагают многие исследователи, а на признание римлянами законного статуса Цезариона как верховного правителя Египта и стран Востока:
|
|
|
К. Майклджон полагает, что Антоний стремился использовать имя сына Цезаря в своей пропаганде для воздействия на римлян так же, как его собственный ребенок от Клеопатры (Александр Гелиос) должен был повлиять на сознание жителей Восточного Средиземноморья и Азии в целом. Вопрос о Цезарионе чаще поднимал вовсе не Антоний (как это следовало бы ему при противопоставлении Цезариона Октавиану), а сам Октавиан, причем делал это публично, стремясь пробудить негодование сограждан действиями коллеги по триумвирату. Источники, за исключением мнения самого Диона Кассия, не содержат никаких указаний на стремление Антония противопоставить Цезариона Октавиану в борьбе за политическое наследие Цезаря. Представляется, что таких планов и не существовало, по крайней мере, в отношении западной части Римской державы. Здесь-то, очевидно, и возникает имя Цезариона, которому отводилась не только роль соправителя Клеопатры в Египте: после ее смерти он получал статус верховного правителя в ранге царя царей. Естественно, что владыка Востока должен был иметь божественное происхождение, а с этим у Цезариона было благополучно только по материнской линии. Если на Востоке проблем легитимации Цезариона не возникало, то для римлян формально он был незаконнорожденным. Признание его отцом Цезаря, считавшегося богом и на Востоке, и на Западе, все ставило на место. Вероятно, в этом и заключалось настойчивое стремление Марка Антония внедрить в римское общественное сознание идею кровного родства Птолемея XV — сына Клеопатры-Исиды и Цезаря, обоготворенного постановлением римского сената 1 января 42 г. до н. э».[806]
|
|
|
Для египетского наблюдателя вновь причудливо повторялась история Осириса, Исиды, Сета и Хора.
|
|
|
Среди воинов Антония было много молодых полукровок-ублюдков-бастардов с числовыми именами.[807] «Этнический состав легионов Антония претерпел к 34 г. значительные изменения, поскольку потери парфянского похода компенсировались за счет наборов, причем наборов массовых, на Востоке. Именно эти легионеры восточного происхождения должны были стать опорой влияния его сына на Востоке, как ветераны Цезаря были опорой Октавиана в Италии, или клиенты Помпея в Испании и других провинциях — опорой его сыновей. Антоний уже в 35 г. набрал восемь новых легионов».[808]
Фурин ударил Антонию в спину. «Открытый разрыв между триумвирами произошел в 33 г. до н. э., когда Антоний, получив летом в Армении резко отрицательный ответ Октавиана на свое ультимативное послание, немедленно отдал армии приказ на возвращение. С этого времени всякие личные контакты между ними прекратились. Продолжалась обработка общественного мнения, которая шла вместе с военными приготовлениями. Удачный политический шаг Антония: сделанное им в том же 33 г. в письме сенату предложение отказаться от власти, если Октавиан поступит так же».[809]
Октавиан порочит соперника в глазах италиков. При шельмовании Антония был использован выпуск монеты с его головой на одной стороне и Клеопатры на другой. Это было немыслимо: иностранная женщина на римской монете![810]
Объявив о лишении Антония всех должностей и званий, в начале 31 г. до н. э. он объявил войну союзнице Клеопатре. Антоний и его люди представлялись из Рима как наемники варварки, женщины. Фурин сдержал свое обещание об окончании гражданских войн. «На сей раз война была внешней и официальным противником считалась Клеопатра. Именно ей была объявлена война, причем само объявление было сделано с полным соблюдением священного фециального обряда. Римская республика вела войну с Царством Птолемеев, а Антоний и другие римляне оказывались наемниками или добровольцами на службе у внешнего врага. Также Гай потребовал всеобщей присяги, которую давали ему «провинции Галлии, Испании, Африка, Сардиния и Сицилия». Присягу давали магистраты и сенаторы, жрецы и местные власти, а затем и народ, по-видимому, специально собираемый по этому поводу. Естественно, присягу приносили и войска».[811]
В России XIX и XX веков такую войну именовали бы Отечественной. Люди, плохо знакомые с исламом, назвали бы ее словом джихад.[812]
Все это способствовало умножению невозвращенцев в Парфии: на Востоке постоянно росла еще одна сила Гражданской войны в Риме. Которую надо связывать с именами Красса и Помпея. Эта сила была значительной. Войны Суллы, Цинны, Цезаря, Красса или Помпея приносили особую присягу верности своему полководцу.[813] Это обеспечивало их личную преданность полководцу и его семейству.[814]
У невозвращенцев не было никаких оснований любить Антония или Фурина.
В Парфии происходит столкновение Фраата с Тиридатом. Последний едет к Гаю просить о помощи. Не к Антонию. Ровно как некоторое время назад, после прихода к власти Фраата, к Антонию ездил бунтующий Монес. Август также в помощи ему не отказывает, но и ощутимой не предоставляет. При этом привезенный мятежным Тиридатом в заложники сын Фраата сбежал из-за небрежной охраны.
В конце лета Антоний понимает, что на суше сделано все возможное, и осознает, что морское сражение неизбежно.[815]
«Наконец, наступил величайший решительный день, когда Цезарь (Гай Октавиан, — Д. Н.) и Антоний, выставив корабли, сражались один — ради спасения мира, другой — ради его погибели. Правый фланг цезарианского флота был поручен М. Лурию, левый — Аррунтию, общее руководство морским боем — Агриппе. Цезарю предназначалось быть на том участке, куда призовет фортуна, и он появлялся везде. Командование флотом Антония было поручено Публиколе и Сосию. Что касается сухопутных войск, у Цезаря ими командовал Тавр, у Антония — Канидий. Когда началось сражение, на одной стороне было все: военачальник, гребцы, воины, на другой — никого, кроме воинов. Сначала обратилась в бегство Клеопатра. Антоний предпочел быть спутником бежавшей царицы, чем оставаться со сражавшимися воинами; и военачальник, долгом которого было карать беглецов, сам оказался беглецом из собственного войска. Даже оставшись без главы, воины Антония надолго сохранили стойкость и способность сражаться: отчаявшись в победе, они бились насмерть. Цезарь, пытаясь унять тех, кого мог уничтожить оружием, взывал и показывал: «Антоний бежал!» и спрашивал их: «За кого и против кого сражаетесь?» И те, кто долго сражался в отсутствие военачальника, с болью сложили оружие и уступили победу; Цезарь обещал им жизнь и прощение прежде, чем они убедились в необходимости об этом умолять. Несомненно, что воины выполнили долг, как наилучший военачальник, а военачальник уподобился самому трусливому воину. Кто усомнится, по своей ли воле Антоний стремился к победе или под влиянием Клеопатры, если он обратился в бегство по ее примеру. Так же поступило войско, находившееся на суше, когда Канидий стремительно бежал, чтобы соединиться с Антонием».[816]
«Антоний проиграл битву при Акции[817] до ее начала.[818] Понимая это, антонианцы решили прорваться на Восток и продолжить войну там. Этот замысел и был приведен в исполнение 2 сентября 31 г., но удался лишь частично — из окружения вырвалась меньшая часть флота Антония, а оставшиеся на суше войска сдались победителю. Глубоко ошибочным оказался расчет на продолжение войны: провинции и государства Ближнего Востока, разоренные многолетними войнами, предпочли перейти на сторону Октавиана».[819]
Царь Иудеи Ирод также переметнулся к Августу:
«С сообщением о потере войска, стоявшего при Актии, к Антонию прибыл сам Канидий. Одновременно Антоний узнал, что Ирод, царь Иудейский с несколькими легионами и когортами перешел к Цезарю, что примеру этому следуют и остальные властители и что кроме Египта за ним уже ничего не остается».[820]
Публий Канидий (возм. Серый, Седой, canus) Красс,[821] один из полководцев Антония, расположивший в его пользу войско Лепида в Галлии, где он в 43 г. до н. э. служил. Когда Антоний предпринял войну против парфян, Канидий в 38 г. победил армян, а в 36 г. иберийцев и албанцев и покорил эту страну до Кавказа. В начале войны против Октавиана он был одним из полководцев Антония; настаивал на удалении Клеопатры от войска и командовал сухопутным войском, но оставил его, когда флот Антония был разбит, и бежал в Египет, чтобы известить Антония об исходе битвы. Октавиан велел его казнить. Была ли осуществлена воля Октавиана? Неизвестно.
Людям Антония, которым ничего хорошего не сулила встреча с людьми Октавиана, оставался один путь — в Западную Индию.[822] У них было время подготовиться, Клеопатра и Антоний не жадничали.
Возможно, основное жалованье римского солдата в то время составляло сестерций в день, но источники противоречат друг другу.[823]
Клеопатра оплачивала войны Антония. При Клеопатре наблюдается резкое ухудшение пробы египетской серебряной монеты по сравнению со временем Птолемея Авлета. Особенно широкие масштабы порча монеты приняла в 35–34 г., когда Антоний восстанавливал свою армию после парфянского похода и одновременно готовил новый.[824] Цезарёнок по плану Клеопатры отправлялся в Индию не один, а в сопровождении множества римлян и греков. Экспедиция готовилась грандиозная.[825]
Обстановке перед исходом была разгульная:
Вместе с Клеопатрой они распустили прежний «Союз неподражаемых» и составили новый, ничуть не уступавший первому в роскоши и расточительности, и назвали его «Союзом смертников». В него записывались друзья, решившиеся умереть вместе с ними, а пока жизнь их обернулась чередою радостных празднеств, которые они задавали по очереди.[826]
Времени на эвакуацию у желающих было больше чем у русских беженцев из Новороссийска в марте или из Севастополя в ноябре 1920 года. Скорее положение напоминало бегство русских из Владивостока осенью 1922 года.
В августе 30 г. до н. э. войска Октавиана заняли Александрию. Это событие вошло в историю как конец эллинизма, история которого началась с завоеваний Александра Македонского.[827]
Фурин становится Августом и остается наедине со своей мечтой. «Поэты признают, что обожествление Цезаря вымостило дорогу Фурину к имени Августа. Поскольку обожествление совершенно расходилось с римскими обычаями, оно требовало разъяснений; объявить человека богом — это одно, но если Август хотел, чтобы его сограждане поняли, что такое культ Божественного, он должен был их просветить».[828]
Выбор Октавианом Фурином нового имени, как латинского, так и его греческого перевода, был осознанным и тщательным. «Император не считался с тем, будет ли его грецизированное имя точным переводом латинского оригинала. Для него было важно, чтобы Augustus и Σεβαστός[829] выражали его особое положение в римском государстве (ведь юридически Гай не был монархом!), что особенно характерно для греческого имени, в котором в большей мере была выражена идея единоличной власти императора».[830]
Как до него Антоний, Цезарь и Красс: «Уже не Сирией и не парфянами ограничивал он поле своих успехов, называл детскими забавами походы Лукулла против Тиграна и Помпея против Митридата, и мечты его простирались до бактрийцев, индийцев и до моря, за ними лежащего».[831] В Риме каждый знал об увлечениях Гая, как некогда знали об устремлениях Красса. Проперций:
Бог Цезарь строит планы войны против богатой Индии, желая
вспенить корабельными носами влагу морей, где таятся самоцветы.
Велика будет пожива, Квириты: край земли ждёт
нашего триумфа — нам покорятся воды Тигра и Евфрата.
Поздно, но и там возникнет провинция под властью фасций Авзонии,
и Парфянские трофеи уже не будут редкостью для Латинского Юпитера.
Вперёд, разверните паруса на привыкших к войне кораблях!
Гоните скакунов, опытные оруженосцы, исполняйте свой долг!
Я пою в добрый час: искупите гибель обоих Крассов и их воинов!
Ступайте: Римская история ждёт описания ваших подвигов.
Отец Марс и роковой очаг священной Весты,
молю вас, дайте мне дожить до того дня, когда
я увижу: колесница Цезаря, ломясь от добычи,
часто останавливается под всенародный плеск.
Тогда я обниму мою дорогую девушку, стану рассматривать
всё это и смогу прочитать названия захваченных городов.
Погляжу на стрелы, которые мечет на бегу Парфянский всадник,
одетых в шаровары воинов и пленных вождей, сидящих на своём оружии.
Венера, будь хранительницей своего потомства: выживший род Энея,
на который ты взираешь, да пребудет в вечности.
Пусть эту добычу получат те, кто заслужил её своими трудами:
мне же довольно будет хлопать им на Священной дороге.[832]
Расклад благоприятствовал: в доме Аршакидов была смута. Фраат и Тиридатом выступают просителями к нему. Однако в 29 г. до н. э. он объявляет, что римским оружием достигнут мир во всем мире, и закрывает после многовекового зияния ворота Януса. В Парфии идет гражданская война, исход которой выбирает Фурин.
Новая война ради господства на Востоке не за горами. О ней пишет Гораций, упоминая среди противников новый, неизвестный ранее народ, серов:
Какого ты мужа, какого героя,
О Клио, на лире иль флейте прославишь?
Не имя ли бога ты эхо живое
Отгрянуть заставишь
Долин Геликона в дубраве тенистой?
На пинде иль Геме, не знающем зною?
Откуда деревья Орфей голосистый
Увлек за собою.
Искусством наследным умел оковать он
И быструю реку, и ветер летучий,
И чуткому дубу был сладко понятен
Струною певучей.
Могу ль не во первых вещать я хвалены?
Отцу и царю над людьми и богами,
Что море и землю и мира теченье
Умерил часами?
По нем же от века сильнейшего чада
Ни равного мир, ни второго не знает!
Ближайшую почесть, однако ж, Паллада
Пускай занимает.
Отважного Вакха забуду ль струною,
Забуду ли деву полночного неба
Зверям роковую, иль меткой стрелою
Грозящего Феба?
Алкида ль прославлю иль мальчиков Леды?
Того на конях, а другого на скорых
Кулачных сраженьях любимцев победы,
Созвездье которых
Пловцам лишь заблещет — и влага седая
Стекает с утесов, и ветер стихает,
И на море бурном, их воле внимая,
Волна опадает.
За ними, не знаю: древнейшего ль трона
Я век воспою? Век ли Нумы спокойный?
Тарквиния ль гордые связки, Катона
Конец ли достойный?
Ты, Регул, вы, Скавры, ты, Павл, расточавший
Великую душу мечам Карфагена,
И ты, о Фабриций! О вас прозвучавши,
Гордится Камена.
Тебя, и с главою косматой Дентата
На бранную доблесть, равно и Камилла,
Суровая бедность да отчая хата
Полей породила.
Растет неприметно, как дерево летом,
Марцеллова слава, и все пред звездою,
О Юлий, твоею, что меньшие светом
Огни пред луною.
Отец мирозданья и вечный блюститель!
Ты Цезарю в стражи избранный судьбами,
Даруй, чтоб второй по тебе повелитель
Был Цезарь над нами!
Ведет ли в триумфе, отрадном гордыне,
Он парфов, пред Римом кичливых без меры,
Дрожат ли пред мощным в восточной пустыне
Индийцы и серы...
Меньшой по тебе, он да правит вселенной!
Ты ж горний Олимп сотрясай колесницей,
Ты рощи нечистые жги раздраженной
Громовой десницей.[833]
Цезарь Фурин прилагает немалые усилия, чтобы создать вокруг себя ореол существа, близкого к богам, и представить себя защитником старой религии. Уже в ходе гражданских войн Октавиан вошел в четыре важнейшие коллегии жрецов: авгуров, понтификов, фециалов и салиев. Его новое имя, Augustus тесно связано с augur.[834]
«Теперь следует остановиться на вопросе, каким образом происходило вручение этого имени Октавиану. В Res Gestae говорится об особом сенатусконсульте.[835] Дион Кассий и Веллей Патеркул указывают, что состоялось не только решение сената, но и постановление народного собрания.[836] Между тем, Иоанн Лидийский упоминает и о решении коллегии понтификов по этому поводу: ψήφῳ δὲ κοινῇ τῶν ἀρχιερέων καὶ τῆς βουλῆς Αὔγουστος ἐπεκλήθη (решением совместно понтификов и сената [он] был назван Августом).[837] На первый взгляд, это свидетельство вызывает удивление. И многие исследователи отбрасывают его как недостоверное. По нашему мнению, оно является аутентичным и заслуживает особого внимания. Следует вспомнить, что вещь становилась augustus только после обряда consecratio (освящение, обречение, — Д. Н.), проводимого понтификами, человек же становился augustus только после обряда devotio (посвящение в жертву богам, особенно подземным, происходившее таким образом, что или кто-нибудь сам торжественно обрекал себя на смерть за отечество, — Д. Н.), после которого он, собственно, переставал быть человеком, так как, посвященный подземным богам, покидал мир людей. Еще одним даже более важным моментом является то, что именем augustus никогда до этого не назывался человек. Октавиан удостоился этого имени первым».[838]
Дата добавления: 2019-09-02; просмотров: 137; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!