Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения. 16 страница
— Почему ты не попросишь, чтобы тебя куда-нибудь перевели, Сэм?
Он взял свою шапку и направился к двери.
— Нет, это плохая мысль. Я живу здесь и останусь здесь, До встречи.
Он вышел. Я видела, как он пересек двор, услышали звук открываемой двери, но так и не уловила, чтобы кто-то заговорил в их доме на повышенных тонах.
Невидящими глазами я смотрела на обстановку комнаты: перед моим мысленным взором вновь был тот кролик, и птица, и Стинкер в мешке.
— Святая Мария! — я подошла к туалетному столику, где стояла шкатулка с четками, к которым я не прикасалась уже целый месяц, достала их и, опустившись на колени рядом с диваном, начала молиться: — Славлю тебя, милосердная Дева, и Господа нашего с тобою. Благословенна будь среди женщин... — я заплакала. Констанция, бродившая по гостиной, пришла ко мне и тоже расплакалась.
Я поднялась с коленей, взяла ее на руки, и когда вернулся отец, он застал нас обеих в слезах.
— Ради всего святого, скажите, в чем дело? — спросил он.
— Ни в чем, — ответила я. — Просто мне немного грустно.
— Что ж, с кем не бывает, — заметил он. — А я только что такое услышал... Люди говорят, что Сэм пытался спасти собственную шкуру и бросил Дона. На него это не похоже, верно? Сэм не такой. Я просто не поверил этому — так и сказал им: вранье все это. А ты бы поверила?
— Нет, — произнесла я. — Никогда. Что там говорить, это такое ужасное обвинение. Люди злые.
Да, люди злые, подумала я. Боже, какие злые — и, как ни странно, они вроде и не страдают от этого. Страдают другие — за них и из-за них. Вопрос был глубоким, очень глубоким, а я не могла даже коснуться его хотя бы поверхностно, не говоря уже о том, чтобы получить на него ответ: когда я пыталась докопаться до сути какой-либо проблемы, у меня начиналось лишь головокружение, и в такие минуты я казалась себе сущей идиоткой, белокурой идиоткой, которая не могла заставить себя думать о важных вещах — лишь о пустяках.
|
|
|
Глава шестая
Как-то в конце марта тысяча девятьсот сорок четвертого года, в понедельник утром, когда я занималась стиркой, нас навестил отец Эллис. За ним вновь закрепили этот район, но он уже не заходил к нам каждую неделю, как в то время, когда была жива моя мать. Отношения, которые существовали между нами до рождения ребенка, не вернулись: сама Констанция всегда напоминала о том происшествии на берегу реки, и я думаю, ни одна наша встреча больше не проходила без тех неприятных воспоминаний. И они всегда бросали меня в краску. Я по-прежнему ходила к нему на исповедь, но чувствовала, что не могу быть с ним откровенной как прежде, потому что была не в состоянии поведать о своих мыслях и плотских желаниях — ведь они были и грешными. Вот почему я стала реже причащаться. По этой причине отец Эллис и зашел к нам в ю утро: ему хотелось знать, почему в последнее время он редко встречает меня у алтаря. Я начала оправдываться, мол, все дело в том, что отец ходит на шахту в разные смены, и мне не с кем оставить Констанцию, но так и не назвала истинную причину.
|
|
|
— Ну, а тетя Филлис? — спросил он. — Разве она не могла бы присмотреть за ребенком часок-другой?
Меня ужасала сама мысль о том, что моя дочь будет общаться с Доном, но я не могла сказать об этом священнику. Тем более что Констанции Дон нравился. Если она играла на улице и видела, что он приближается к дому, то, прежде чем я успевала задержать ее, бежала к нему с криком «Дядя Дон! Дядя Дон!». У него всегда находился для нее какой-то подарок, большой или маленький, и я ничего не могла с этим поделать. После того как Сэм открыл мне всю ужасную правду, я объявила, что частые подарки портят ребенка, а потому Констанция будет получать их только в дни рождения и на Рождество. Однако тетя Филлис, подрывая мой авторитет, поддержала Дона.
— Пусть дарит — это все такие мелочи.
Она была странной женщиной, и если бы я позволила ей относиться к Констанции так, как она относилась к Дону, когда тот был ребенком, она бы испортила мою дочь своей сумасбродной любовью — с Доном это происходило до сих пор.
|
|
|
Когда священник, стоя на ступеньках крыльца, прощался со мной, что-то напомнило мне в нем прежнего отца Элл иен.
— Ты все еще не можешь забыть мать, Кристина? — мягко спросил он.
— Да, святой отец. Иногда я по-прежнему чувствую ее присутствие в доме. Честно говоря, я до сих пор не могу поверить, что зайду в кухню, а ее там не будет.
— Да, понимаю, — кивнул отец Эллис. — Она была доброй женщиной и очень любила тебя.
«И прожила бы немного дольше, если бы не потрясение от твоего поступка» — как бы подразумевал он, тем самым возвращая меня в прошлое.
— До свидания, Кристина... до свидания, Констанция.
— До свидания, святой отец.
Он потрепал девочку по голове так, как потрепал бы любого ребенка. С тех пор как он впервые увидел ее во время крещения, он не проявлял к Констанции особого интереса. Мне кажется, он решил больше не подвергать свои чувства испытаниям, проявляя большую симпатию к какому-либо ребенку. Возможно, отец Эллис понял, что поступил неправильно, как-то выделив меня изо всех, и посчитал, что согрешил. Для священника все дети должны быть равны — когда они грешат, они грешат только перед Богом.
|
|
|
Визит священника привел меня в уныние, окрасив в безрадостные тона и само утро. Все валилось из рук, шло наперекосяк, а тут еще Констанция начала жаловаться, что у нее болит зуб. Когда я уже заканчивала стирку, в дом торопливо вошел отец.
— Я только что видел молодого Рекса Уотсона. Они получили немного говядины, и, если ты пойдешь сейчас, обещал подобрать тебе хороший кусочек.
Я раздраженно вздохнула. Хороший кусочек или нет, но нам все равно положен паек на двоих. Отец любил говядину, а за последние три недели у нас ее вообще не было. Наверное, он почувствовал мое состояние, потому что сказал:
— Да ладно, дорогая, не имеет значения.
— Я пойду, — проговорила я. — А как быть с обедом?
— Я займусь им, детка. Что там у нас?
— Тушеное мясо, и еще я хотела сделать клецки.
— Нашла о чем беспокоиться — о клецках. Лучше иди посмотри, что и как. К тому же и прогуляешься.
В другое время такая прогулка, может, и доставила бы Мне удовольствие, но в тот момент мне было не до развлечении. Я просто поднялась к себе в комнату, причесалась и накинула приличное пальто на свою рабочую юбку и блузку. II последнее время я опять стала интересоваться своей внешностью и частенько пользовалась губной помадой. Я сказа- па себе, что должна оставаться опрятной и аккуратной, пусть тетя Филлис и окрестила это «расфуфыриванием».
Теперь я завязывала волосы пучком на затылке, и солдаты, проезжавшие мимо на грузовиках, кричали мне: «Привет, златовласка!» Это было все-таки лучше, чем распеваемое на все лады «И златые волосы падали на спину ей».
День был ветреным, холодным и угрюмым. Помню, торопливо шагая по берегу реки, я подумала: «Если пойдет дождь, белье не высохнет и за неделю».
С этими невеселыми размышлениями я пересекла мост и направилась к Клемент-стрит, где находился мясной магазин. Но сначала мне надо было миновать место расположения авиационной части — туда прямиком отправлялись с соседней железнодорожной станции и летчики, и снаряжение. Двухстворчатые ворота открывались в огромный двор, и, проходя здесь раньше, я иногда видела Томми Тайлера, въезжавшего на территорию части, или выезжавшего с нее, или помогавшего грузить на свою машину ящики и оборудование — он работал механиком.
В тот день я заметила его возле ворот. Он разговаривал с кем-то, стоявшим по другую сторону его нагруженной машины. Метрах в трех от него я поздоровалась:
— Привет, Томми.
Он быстро повернул голову и, хотел было приветственно поднять руку, но потом спохватился и вновь отвернулся к своему собеседнику.
Его поведение подсказало мне, что он разговаривает с офицером и чуть не проявил из-за меня оплошность. Поколебавшись, я решила все-таки не останавливаться, как вдруг человек, с которым разговаривал Томми, выглянул из-за машины. Одна моя нога так и осталась занесенной в воздух, а вторая словно приклеилась к земле. Долго, страшно долго я опускала ногу, и когда это мне, наконец, удалось, носки моих туфель указывали в сторону территории части. В следующую секунду я шагала в сторону грузовика, а навстречу мне шел Мартин.
Что есть человеческие эмоции? Из чего они сотканы? Где зарождаются? Действительно ли сердце может «подпрыгнуть» в груди? Как получается, что, увидев лицо человека, услышав его голос, ты ощущаешь такую благодарность Богу, что понимаешь: впервые в жизни ты молишься по-настоящему, ты любишь Господа и хочешь восхвалять его, потому что он единственный поддерживал твою меч ту, он единственный мог проникнуть за рамки здравого смысла, готового убить надежду.
— О, Кристина! — это был тот же самый голос, который — словно минуту назад — произнес: «Ты — как звезда, сияющая на куче мусора».
— Привет.
Почти пять минут ежедневного, ежемесячного томления — а я смогла произнести одно-единственное слово.
— Ты не изменилась, я сразу же узнал тебя. Как дела?
— Очень хорошо, спасибо.
Боже милостивый. «Очень хорошо, спасибо» — вместо того чтобы броситься в его объятия и закричать: «Мартин! О, Мартин, ты вернулся. О, мой Мартин, я знала, что ты вернешься!». «Очень хорошо, спасибо» — вот и все, что я смогла выдавить из себя.
— Куда ты идешь? Найдется свободная минутка?
Могла ли я сказать, что спешу в мясной магазин, куда на этой неделе завезли мясо?
— Надо сделать кое-какие покупки. Да, у меня найдется минутка.
— Отлично, — он одернул полы своего кителя, повел шеей, высвобождая ее из воротничка, и я увидела, что он растерян, очень растерян. Мне хотелось закричать: «О, Мартин, да не смущайся же ты, позабудь ту ночь. Нет, не ночь, а то, как ты убегал от священника, словно перепуганный кролик».
— Пойдем выпьем, — он небрежно взял меня за руку и повернул к себе лицом. — Куда ты обычно ходишь?
По-видимому, он решил, что я не могу не посещать питейных заведений. Ну что ж, в этом не стоило искать признаков пренебрежительного отношения ко мне — в те дни многие девушки, и приличные девушки, наведывались в бары. Я тоже жила в этом мире, но не была частью его. С тех пор как Мартин последний раз коснулся моей руки, как мы, смеясь, катались по траве, я жила как монашка, я словно умерла.
— Куда хочешь, — улыбнулась я.
— Я знаю одно тихое местечко. Пошли. Он торопливо потянул меня за собой, словно у нас осталось совсем мало времени. Мы миновали какую-то аллею, Мартин толкнул дверь и по коридору провел меня в комнату, где ярко горел камин. Там стояло с полдюжины покрытых стеклом столиков с металлическими ножками. В помещении сидела только одна парочка — офицер и нарядно одетая женщина с сильно накрашенным лицом. Мартин усадил меня в углу, спиной к стене, и сел напротив.
— Что будешь пить?
«Лимонад», — хотела сказать я, но передумала.
— О, что угодно.
— Джин... джин с лимонным соком?
Я хотела повторить: «Да, что угодно», но искоса брошенный на меня взгляд женщины заставил произнести:
— Да, пожалуй, джин с лимонным соком.
Мартин облокотился о стол, его лицо было недалеко от моего, он смотрел мне в глаза. Я вспомнила, что все было точно так и в тот вечер, которому суждено было стать последним.
— О, Кристина, — шепотом произнес он. — Я так часто думал о тебе.
— Правда? — мягко спросила я, чувствуя, как волны любви, волны безбрежного океана, накатывались на меня и устремлялись к Мартину.
— А ты думала обо мне?
— Да, все время, — ответила я и не опустила при этом глаза.
Робкая улыбка заиграла на его губах, и он шепотом спросил:
— Не могу в это поверить... Ты замужем?
— Замужем? — я скривила лицо и покачала головой. — Нет, — потом тихо произнесла: — Я не замужем.
Я не стала задавать ему тот же самый вопрос — знала, что он не мог жениться.
— Ну, тогда готов поспорить, что у тебя кавалеров хоть отбавляй.
Беседа начиналась не так, как я себе представляла, но я решила, что он просто желает выяснить, есть ли у меня парень, и безо всяких уверток ответила:
— У меня нет кавалеров. И никогда не было. Так что ты...
Его лицо стало очень серьезным, он быстро моргал глазами, выпрямляясь на своем стуле. Он уже хотел что-то сказать, когда официант принес наш джин. Подав мне бокал, Мартин чокнулся и произнес:
— Твое здоровье.
— Твое здоровье, — произнесла я, попробовав первый в моей жизни джин. По-моему, на вкус он был просто ужасен.
Он пристально посмотрел на меня, потом едва слышно произнес:
— Ты хочешь сказать... что ты... — он опустил глаза и, поворачивая бокал в пальцах, колебался. «Ты никого не знала, кроме меня?» — могла бы закончить я за него.
Я не могла сказать: «У Меня была дюжина шансов для этого», хотя это и было бы правдой, точно так же, как я не могла сказать: «Я несколько лет ждала этого дня, чтобы просто увидеть тебя». Но совсем замкнувшись, я бы только расстроила его или даже напугала. Напугать его прежде, чем он увидит Констанцию, — только не это! Я знала: когда Мартин увидит ее, он станет моим навсегда. Я вовсе не думала о том, чтобы поймать его в ловушку. Моей натуре претила подобная хитрость. Я просто верила — и этим все сказано. Мартин был отцом Констанции, я считала его своим мужем. Увидев своего ребенка, он тоже понял бы, что другого мужчины рядом со мной не существовало. Но я пока не упомянула о дочери, может, все-таки немного хитрила.
Решив взять пример с нарядной дамы, я попыталась говорить непринужденным тоном, чтобы Мартин мог расслабиться.
— И чем ты занимался все это время?
— Летал — с самого начала, — ответил он, постучав себя по груди, но я видела, что его мысли где-то далеко.
— С самого начала? — наверное, сама интонация моего голоса подразумевала, что ему страшно повезло, раз он остался в живых, потому что Мартин ответил:
— Я — любимчик судьбы. Нашел подход к нему, — он ткнул пальцем в потолок и усмехнулся. Потом добавил: — Сейчас занимаюсь обучением пилотов.
— Здесь, у нас? — поинтересовалась я, не в силах сдержать горячего желания, чтобы это было именно так, но он покачал головой.
— Нет, в Литтлборо.
Это было в десяти милях от Брамптон-Хилла.
— Давно прибыл сюда?
— Месяца четыре назад.
Четыре месяца, а я так и не увидела его... целых четыре месяца. Воцарилось неловкое молчание, и Мартин нарушил его, проговорив:
— Давай допивай, и я закажу еще.
— Нет, спасибо, — я покачала головой и вспомнила про мясника, но не сказала, что должна идти за говядиной, зато Мартин, сдвинув манжет кителя, взглянул на часы и объявил:
— Боюсь, мне пора, честное слово. В час дня мне надо быть в Литтлборо. Уже не успею, но все равно надо идти.
Он не сразу поднялся из-за стола, подавшись ко мне, произнес:
— Просто замечательно, что мы встретились, Кристина. Мы должны увидеться снова.
— Да. Да, должны увидеться.
Но Мартин не сказал когда, и меня охватила паника. Застегивая пальто, я услышала собственный торопливый голос:
— Я сейчас не могу слишком часто отлучаться из дома: мама умерла, и теперь мне приходится заниматься хозяйством.
— О... ты живешь все там же?
-Да.
— Тогда надо будет навестить тебя.
— Да... да, навести. Как-нибудь после семи можешь?
Мартин изумленно взглянул на меня и сказал:
— Да... да, разумеется.
Мы стояли на улице, лицом друг к другу, и я чувствовала, что он уйдет, так и не назвав день нашей следующей встречи. «Пригласи его, пригласи» — билась в голове паническая мысль.
— Когда мне ждать тебя? — стараясь казаться спокойной, спросила я.
Он опять принялся одергивать свой китель, и я, помню, подумала, что это было очень похоже на застегивание пиджаков, которому любят предаваться местные парни, а я-то считала, что он далек от подобной чепухи, как сам Господь Бог.
— В любой день? Ты сказала, после семи?
— Да, — кивнула я.
— Ну, а как насчет завтра? Нет, лучше, скажем, в среду.
— Да, замечательно.
Он протянул руку, я ответила на его рукопожатие.
— До свидания, Мартин.
Он отвернулся первым. Даже его походка возбуждали меня — движения ног Мартина пьянили больше, чем только что выпитый джин. Мне надо было идти в том же направлении — по улице и за поворот, но я решила: пусть он идет один, поскольку не поинтересовался, куда мне надо, а символа наших будущих отношений я в этом не увидела.
Мне трудно описать свои чувства в тот момент, когда я стояла одна на улице. Я не ощущала радости, но и печали тоже — это определенно. Новой надежды эта встреча не зародила, однако, не было и отчаяния. Я знала лишь одно: Мартин вновь вошел в мою жизнь, как я и ожидала. Та книга Ронни была права: если желать чего-то от всего сердца — ты это получишь.
Когда я пришла в мясной магазин, Рекса Уотсона не было. Он ушел на обед, а мистер Джеймсон сказал, что у них осталась только баранина. Я взяла наш паек бараниной. Как я дошла до дома — не помню.
Отец расстроился.
— Встречу я этого Рекса Уотсона, — заявил он. Рагу у него подгорело, но я все равно этого не почувствовала.
Во вторник вечером я осталась одна. Подстригла волосы, вымылась, привела в порядок ногти, а утром в среду начала практиковаться в использовании косметики — так, слегка, только чтобы приобрести некоторую утонченность облика, которой, как я знала, мне не хватало.
Сэм, как и отец, работал в ночную смену, и я была благодарна судьбе за это, потому что иначе пришлось бы каким-то образом избавляться от него. Появись при нем Мартин, Сэм, конечно бы, ушел, но мне все равно хотелось, чтобы наша встреча состоялась без посторонних.
И последнее, что я сделала, — подготовила ко сну Констанцию. Тут я, честно говоря, даже перестаралась: завила ей волосы, подстригла ноготки, надела свежую ночную рубашку, заново, до последней простыни, перестелила кроватку. Единственное, что мне не удалось сделать, так это превратить комнату Ронни, где спала теперь моя дочь, в детскую. С нашей более чем скромной обстановкой я мало что могла поделать, зато водой, мылом и тряпкой поработала на совесть.
Без пяти минут семь я стояла на коврике спиной к огню и жалела, что не курю, не пью и не могу успокоить свои нервы каким-то другим способом. В семь часов в нашу дверь так никто и не постучал, но я услышала доносящийся из-за стены кашель Дона Даулинга и непроизвольно передернула плечами. Не собирается ли он зайти? Нет — теперь я довольно неплохо знала его привычки. Скоро он должен был отправиться в тот дом в Богз-Энде.
В половине восьмого болела каждая клеточка моего тела. За ту вечность, что прошла с семи часов, я так и не сдвинулась с коврика. Теперь я чувствовала, что в любую минуту могу лишиться чувств. Потом раздался стук в дверь, и я пошла открывать.
— Привет.
— Привет, — ответила я.
Мы стояли в гостиной, я заметила, что он посмотрел на латунную кровать, потом его взгляд пробежал по мебели, заполнявшей комнату. Мартин держал шапку в руках; кажется, он чувствовал себя не в своей тарелке.
— Может... может, снимешь пальто?
Он медленно снял пальто, подал мне, и я положила его на кровать.
Мы прошли на кухню, где было светлее.
— Извини, я опоздал, — проговорил он. — Думал, вообще не смогу вырваться.
— Садись, — сказала я. Он сел за стол. — Хочешь чаю?
— Нет, спасибо, — ответил он, коротко засмеявшись. Я тоже села. Нас разделял не только стол — что-то еще. Огромная, тяжелая неловкость. Он лишился той легкости в своем поведении, той беглости речи, которую я помнила.
Дата добавления: 2019-09-02; просмотров: 115; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!