Три П: Пелевин, Проханов, Путин 4 страница
Массовку составляли в основном коллеги, ряды генералов поредели, а нечастые зеваки трепались о чем‑то глубоко своем. На трибунку поднялся лучший диджей нашего «Джин‑тоник‑радио», известный голосом, в котором сахарная проникновенность незаметно переходила в развязную просоленность.
Он, пользуясь бумажкой, коротко рассказал, какое невъебенное мероприятие прошло сегодня у нас в городе и области. Прочитал, больше запинаясь, резолюцию открытой и закрытой части мероприятия. За спиной диджея пружинисто возник шеф местного Совбеза – злой зрачок, недовольное лицо. Казалось, диктор сейчас будет больно ударен в почку. Удара не последовало, но сахарно‑соленый голос победно возвысился и завибрировал:
– Право сжечь дотла чучело, символизирующее наркоманию, предоставляется губернатору Саратовской области Дмитрию Федоровичу Аяцкову!
Победность подпортил микрофон, противно вдруг зафонивший. Краткой паузой воспользовался шеф местного Совбеза, что‑то внушивший ведущему.
– Также право сжечь чучело проклятой наркомании предоставляется председателю Комитета… секретарю… директору Федерального… ой, Саш, ну тут так написано… директору службы… директору Федеральной службы безопасности Владимиру… Владимиру Путину!.. Он еще секретарь Совета безопасности Российской… России! Сгинь, подлая! Горит‑горит!
Владимир Путин ровно через месяц стал премьер‑министром, через полгода – фактически президентом страны. Наташа, крошившая свой тазик оливье, крикнула: Алеша, Ельцин говорит!
|
|
|
Тот распадающимся богдыханом заполнял экран и слезно отдавал самое дорогое. Мы встречали новый нулевой (трехнулевой!) вдвоем, и на одном из каналов, где раньше шли мелодии и ритмы зарубежной эстрады, нашли «Калигулу». Порнокино о природе власти официальное ТВ показывало впервые.
2012
II. Олигархи и арестанты
1
Процесс «Березовский против Абрамовича» в Высоком суде города Лондона сделался не только развернутым протоколом‑комментарием к эпохе путинских околонулевых, но – литературным фактом. Примерно в том смысле, в каком поэзия первой волны эмиграции стала послесловием к Серебряному веку в его культурно‑биографическом изводе. (В практическом ключе эпоха русского декаданса разрешилась революцией 1917 года и советским проектом.).
Кипа судебных стенограмм – эпилог к диптиху Юлия Дубова «Большая пайка» и «Меньшее зло». И определенный психологический ключ к этим романам, позволяющий полагать их вполне легитимным историческим источником.
Сам писатель, проживающий и скрывающийся ныне в том же Лондоне, написал трилогию, однако роман «Варяги и ворюги» выпадает из ряда. Не по причине прерывания титульной дихотомии «большая – меньшее», но прежде всего, из‑за отсутствия в «Варягах и ворюгах» главных дубовских персонажей – Платона и Ларри.
|
|
|
«Большая пайка» – производственный роман на прочном фундаменте драмы отношений, форсайты эпохи первоначального накопления. Бандитский экшн с трупами и композиционными прибамбасами (немного Расёмон, немного – постмодерн), восходящий не столько к Драйзеру, Фицджеральду и Марио Пьюзо, сколько к революционным эпосам советских двадцатых – от Бабеля до Шолохова (лыко в строку – вводные новеллы, сделанные в технике сказа и «остранения»). Плюс – интеллигентская мифология и подсознанка а‑ля 60–70‑е. Не случайно строки двух поэтов – Эдуарда Багрицкого, с одной стороны и Александра Галича – с другой, являясь лирическим лейтмотивом книги, цитируются социальными, казалось бы, антиподами – подавшимся в бизнес доктором наук и угодившим туда же чекистом – протагонистом, кстати и грубо говоря, Владимира Путина.
«Меньшее зло» – забойный политический триллер с причудливой барочной композицией и вставными новеллами, закольцевавший московские взрывы с атакой на ньюйоркские башни‑близнецы. Барокко и триллер – вещи несовместные, но у Дубова получилось весело и страшно. Своеобразный камертон – пародийно‑конспирологические комментарии и виртуозно вмонтированные в главный сюжет чистые пародии, скажем, современной газетной стилистики – «Московский комсомолец» и «Завтра», Александры – Хинштейн и Проханов.
|
|
|
«Большую пайку», впервые вышедшую в 2000 году в «Вагриусе» нешуточным тиражом в 51 тысячу экземпляров (аналогия с контрольным пакетом) и с тех пор неоднократно переиздаваемую, нарождающийся средний класс принял, как Маяковский революцию, как кухонная компания – проникновенный мужской шлягер: «наша книга», «да это ж про меня, про всех про нас, какие, к черту, волки»…
Главной причиной читательского успеха стали точность деталей, рельефность характеров при всем драматургическом схематизме, технологические подробности кооперативо‑ и пирамидостроительства.
Что есть, то есть – и в очень редкой для русской литературы концентрации. Молодой Валентин Катаев показывает Ивану Бунину новый рассказ. Герою его придумана эксклюзивная профессия – декоратор, но рассказ не об этом: типичная любовь с кокаином, к тому же несчастная. Мэтр терпеливо слушает, но к финалу не выдерживает и начинает сердиться:
|
|
|
– Когда же он у вас наконец будет писать декорации?! Так вот, в романах Дубова декорации пишут все время.
Даже когда вклинивают в плотный деловой график свидания с барышнями или вынужденно отсиживаются в эмиграции.
Сразу после выхода «Большой пайки» казалось, будто автор крупнее своего почти шестисотстраничного романа, а уж в компетенции его никто не сомневался – генеральный директор ЛогоВАЗа, особа, приближенная к Борису Березовскому! Но потом скептики (а может, ревнивцы) обнаружились, причем не менее квалифицированные.
«Я был на первом собрании, где Березовский предложил скинуться деньгами и создать ЛогоВАЗ. Это было летом или в начале осени 1988 года, в кафе „Атриум“ на Ленинском. На этой встрече было человек пять‑шесть. Причем Юлика Дубова, который про это пишет, тогда и близко не было, он появился намного позже!»
(Петр Авен. Из интервью Игорю Свинаренко в кн. «Сильно умные. Разговоры про успех». М.; «Эксмо», 2004 г.)
Еще цитата из Авена: «Интересная книжка, я там узнавал всех!» И то верно: на момент выхода «Большой пайки» тусовку больше всего занимали прототипы главных героев. Между тем автор предупреждал: «Реально существующих людей в этой книге нет, хотя я полностью отдаю себе отчет в том, что каждый, дочитавший эту книгу до конца, немедленно начнет называть фамилии и тыкать пальцем в ту или иную фирму. Кажется, я даже знаю – в какую.
Не надо этого делать».
Начали действительно «немедленно» (привет Веничке Ерофееву). Правда, в «ту или иную» тыканья не было, указательные сразу устремились в двух людей – Бориса Березовского и Бадри Патаркацишвили. Радость узнавания была настолько инфантильной и непосредственной, что зрительская, по Булгакову, масса не заметила той подлинно революционной рокировки, которую произвел Дубов внутри своего тандема и относительно расстановки сил в корпоративной иерархии. По Юлию Анатольевичу выходило, будто главным архитектором и технологом обширной бизнес‑империи на самом деле был вовсе не вяло и клишированно, на дежурных восхищениях «гением», прописанный Платон (или Борис). На первое место выдвигался рельефно вылепленный (усы, зрачки, седина) Ларри (Бадри). Если уместна аналогия с главным русским плутовским романом – то гроссмейстером и охотником за сокровищами Бендером предстает, конечно, Ларри, Платону же достается роль Кисы Воробьянинова – «гиганта мысли» и «отца русской модели олигархического капитализма».
А устремившись, послушные авторским аллюзиям, в историю, мы обнаружим, что Платон густо смахивает на Ленина (Е‑Ленин, броневичок, Швейцария, полемическая скороговорка, где‑то в тексте даже есть о картавости); Ларри же весьма напоминает Сталина – «чудесный грузин», еще и рыжий. Клубы табачного дыма. И схожий инструментарий.
Сегодня, когда «Большая пайка» видится на расстоянии, уже ясно, что так оно, похоже, и было. И подтверждают подобный расклад материалы процесса «Березовский VS Абрамович» – щедрая нива для аналитика.
«Или вот, скажем, Бадри Патаркацишвили долгие годы считался ключевым партнером и как бы личным финансовым директором Березовского. Но лондонский процесс скорее показывает, что Бадри (настоящее имя – Аркадий) всегда играл двойную игру. Работал строго на себя. Давил на Березовского в начале нулевых годов, чтобы тот продал свои российские активы (из‑за которых БАБ нынче и судится). А самое пикантное: именно Бадри, чует мое сердце, до самой своей загадочной смерти в феврале 2008‑го де‑факто контролировал Андрея Лугового, которого британские власти теперь подозревают в полониевой акции в центре Лондона. Спрашивается… Ладно, потом. Даст Бог, нынешний процесс – не последний» .
Станислав Белковский, «Низкие истины в Высоком суде», «Московский комсомолец», 11.11.2011 г.
Кстати, любопытно, что в «Большой пайке» есть и такая сюжетная линия: Ларри встает перед необходимостью (без всяких платоновских «Ларри, займись!») замкнуть на себя корпоративную и личную охрану – свою и Платона. В «Меньшем зле» Ларри – воинский начальник и стратег небольшого, но суперэффективного спецназа, где выделяется Андрей – беззаветно преданный шефу офицер с обширным военным опытом, способный творить чудеса в ходе разнообразных боевых работ.
А вот знаменитое свидетельство самого Бадри Патаркацишвили.
«Я хочу рассказать тебе эпизод из своей жизни. Может, ты не слышал, но Путина в политику привел я! Как привел? Он был в Санкт‑Петербурге, работал заместителем Собчака, крышевал мои питерские бизнесы. Носил один грязный костюм зеленоватого цвета. В нем и ходил по жизни. Когда Яковлев там выиграл выборы у Собчака, Яковлев предложил ему остаться, но Путин поступил по‑мужски и не остался – ушел из мэрии вместе с Собчаком. Два раза в день мне звонил и умолял: Бадри, переведи меня в Москву – не хочу здесь оставаться. Я пошел к Бородину – Пал Палычу, который тогда был начальником хозу у Ельцина. Он хороший парень – мой друг. Пришел я к нему и рассказал о Путине, что тот толковый парень и, может, перевести его в финансово‑контрольное управление? „А хочешь, я переведу его своим замом?“ – сказал он. Позвонил я Путину, он приехал в тот же день, потом стал директором ФСБ, затем – премьер‑министром.
У нас был ЛогоВАЗ‑клуб. Путин ко мне приходил обедать каждый день. Ресторан там (на Новой площади) у нас был, бар… Кое‑что еще. У нас были нормальные отношения, и в конце концов на него обратил внимание Березовский. Он решил назначить его главой ФСБ. Вот и пошлопоехало… Потом решался вопрос, кто будет премьером. Мы знали, что премьер – это будущий президент, и он был нашей кандидатурой. Так что это мы его…»
(Расшифровка беседы Бадри Патаркацишвили с главой спецдепартамента МВД Грузии Ираклием Кодуа, перевод и публикация, «Трудности грузинского перевода», – «Коммерсантъ‑Власть», 11.02.2008 г.).
Отметим: Бадри не то чтобы подчеркивает свою роль в истории, он проговаривает вещи, сами собой для него разумеющиеся, в его кругу хорошо известные – «привел я», «мои питерские бизнесы», «приходил ко мне обедать». Березовский и «мы» появляются в монологе далеко не сразу.
Кстати, одна из загадок дилогии – Дубов выводит Ларри из платоновской тени, оставляя своему в меру циничному читателю (цинизм, да, приветствуется) глобальный вопрос – отчего это «бизнесмен от Бога», человек‑машина без страха и сантиментов, ничего не забывающий, не останавливающийся перед максимально жесткими решениями, чувствующий себя как рыба в воде среди больших политиков и серьезных криминалов, вдруг так предан своему пусть гениальному (хотя тут вопрос дискуссионный), но взбалмошному и необязательному партнеру? Которого, по всей логике бизнеса (в романах Дубова она почти сакрализуется) мог бы десятки раз кинуть, разорить, физически уничтожить… И был бы, в контексте дубовской философии, если не прав, то оправдан.
Мужская дружба? Но сам Юлий Анатольевич сотни страниц посвятил описанию эфемерности сей конструкции на момент, когда в людских судьбах командорскими шагами зазвучит эта самая логика большого бизнеса… Истории разрушения человеческих отношений чем дальше, тем больше упрощаются, схематизируются – дежавю, различающееся лишь именами – Сергей, Виктор, Платон, Муса – да способами умерщвления.
Ларри как исполнитель нуждался в научном руководителе – Платоне? Но уже в «Большой пайке» бизнес‑функционал Платона сводится к придумыванию «схем», что к финалу выглядит прямо‑таки комедией одного положения. А в «Меньшем зле» Ларри и от этой единственной функции Платона почти освобождает, подбрасывая ему разве что мелочишку представительских…
Можно придумать еще десяток оправданий этому тандему, но всякое будет хромать – и в литературе, и в реальности. Видимо, на «двойную игру Бадри» Белковский указывает вполне справедливо, однако справедливо и то, что не только любови с дружбами, но иные бизнес‑партнерства заключаются на небесах. И союз Платона и Ларри (Бориса и Бадри) – именно подобной категории. Помимо всего прочего, реальный Бадри, похоже, следовал своеобразному кодексу чести, который для себя определял как «мужское поведение»:
«У меня свои представления о жизни. Это я в Грузии такой добрый дядюшка. В России у меня несколько иной бэкграунд. Там меня по‑другому знают. Пусть там спросят. Там меня знают как мужчину.
Путин поссорился с Ельциным в какой‑то момент и хотел… Прислал людей к Березовскому и обещал снять кое‑какие обвинения в обмен на то, что тот раскроет валютные счета Ельцина. Ну у него какие‑то проблемы возникли тогда с Ельциным. Березовский был готов говорить об этом: „Приходи, поговорим на эту тему“. Но посмотрели, и оказалось, что у него ничего не было. „Это только у Бадри может быть“, – сказал он. Но те ответили: „Так к нему обращаться бессмысленно, Бадри не скажет нам“. – „Правильно, не скажет вам“. Не потому, что Ельцин мне друг, но он мне это доверил – а я мужчина. Я это ни на что не поменяю – ни на деньги, ни на что, это было и будет похоронено вместе со мной. Умер Ельцин – все, никто не узнает. Как будто я и не знал. Потому что Ельцин мне ничего плохого не сделал. Только хорошее. Я не могу забыть его. Вчера уважал, а сегодня нет? Так не бывает. Если мы о чем‑то договоримся, то все, мы пожмем друг другу руки, и дело сделано».
(«Трудности грузинского перевода», «Коммерсантъ‑Власть»).
Видимо, суетливый и непостоянный, но пожизненный партнер занимал в мужской бизнес‑вселенной покойного Бадри действительно особое место…
Здесь я вынужден признаться в небольшом сознательном пережиме – даже вполне продвинутый читатель романов Дубова вряд ли споткнется на условности трогательной связки двух легендарных друзей и компаньонов. Сюжетно‑композиционная ткань книг не оставляет возможности загрузиться по теме, автор всегда опережает возможную рефлексию по‑митьковски – «А вот так!»
В общем, у Дубова мы имеем качественный производственно‑гангстерский эпос, эффект соучастия, аромат эпохи, плюс – загадку взаимоотношений двух крупных людей с метафизическим даже оттенком. Вполне достаточно, чтобы признать оба романа шедеврами того явления, которое я для себя обозвал лапидарно – олигархической литературой (а там чем черт не шутит – может, в этом виде и в учебники войдет).
* * *
Термин «олигархи» в привычном сегодня значении впервые появился в знаменитой статье «Финансовая олигархия в России» социолога Ольги Крыштановской, опубликованной в «Известиях» в январе 1996 года. Крыштановская первой проницательно обозначила появление новых «делателей королей», выдвинув идею о том, что в России середины 90‑х небольшая группа стремительно обогатившихся коммерсантов готова инвестировать капиталы в политическое влияние. Любопытно, что Борис Березовский, приписавший себе авторство стратагемы о необходимости контроля над властью со стороны крупного капитала, в статье «Финансовая олигархия в России» упомянут не был.
Один из важнейших инструментов политического влияния – мощные и авторитетные СМИ; наибольшую известность в этом плане приобрели медиаимперии Владимира Гусинского (канал НТВ, радио «Эхо Москвы», газета «Сегодня», журнал «Итоги») и Бориса Березовского (в разные годы – канал ОРТ, «Независимая газета», «Коммерсантъ»). В орбиту олигархических медиаинтересов попадали не только популярные журналисты, но также именитые писатели – тем паче что олигархи помимо прочего благотворительствовали и меценатствовали (Березовский был спонсором премий «Триумф» и «Антибукер»; «Юкос» Ходорковского – Невзлина – «Букера»).
Таким образом, дискретный альянс российской олигархии и русской словесности если и не стал событием большой политики, то фактом литературной жизни, несомненно, являлся.
Равно как и толчком к появлению новых тем, текстов и авторов.
Навскидку: чуткий Виктор Пелевин во времена «семибанкирщины» пишет эссе «Место олигархов на карте родины».
Владимир Сорокин делает Анатолия Чубайса прототипом одного из персонажей романа «Лёд».
Мотором романов «Господин Гексоген» и «Политолог» Александра Проханова становится сюжет о влиянии олигархов на власть и последующей расправе государства с магнатами; подробно портретированы (не без скрытого любования) Борис Березовский, Владимир Гусинский, Михаил Ходорковский.
Любимый медиакиллер Березовского тележурналист Сергей Доренко как литератор дебютировал замечательным романом «2008».
Авторитетнейший американский специалист по России журналист Дэвид Хоффман в своем монументальном труде «Олигархи», пишет:
«Модель олигархического капитализма с центром в Москве быстро распространилась по всем регионам России, где местные магнаты перенимали опыт олигархов. Они брали под свой контроль промышленные предприятия, устанавливали тесные связи с губернаторами и стремились к богатству с той же дерзостью, которая принесла успех московским магнатам».
Свидетельствую: обозначенный Хоффманом процесс я наблюдал близко и воочию. И хотя, перефразируя Ильфа и Петрова, можно сказать, что в провинции полагали олигархом всякого, кто ездил не на сильно подержанном «мерседесе» и охмурял журналистов ресторанным обедом, многие региональные коммерсанты обзаводились СМИ, привлекая к сотрудничеству талантливых журналистов и литераторов. Показательно, что некоторые из провинциальных олигархов, добившись известных политических успехов, в итоге снова повторили столичные сценарии – кое‑кто оказался в тюрьме, кто‑то был выдавлен из региона или даже из страны, некоторым, пусть не без потерь, удалось вернуться из «большого секса» в предпринимательство, не связанное с политическими рисками. Естественно, региональные конфликты часто развивались в гротескных или сниженно комедийных форматах.
«Олигархическая литература» возникла как следствие путинской идеи о «равноудаленности олигархов», формула которой была отчеканена неприлично, но безупречно: «пи зди, но не пизди ». Первую часть афоризма олигархи реализовали много ранее, под вторую же художественное самовыражение никак не подпадало – теперешние российские власти полагают писательство сугубо частным делом. Лучшую литературу в России нередко создавали люди, располагавшие свободным временем для сочинительства и материальным ресурсом, позволяющим не заботиться о хлебе насущном, однако не влиявшие на принятие решений; «равноудаленность» можно интерпретировать как пушкинские «покой и волю».
Дата добавления: 2019-09-02; просмотров: 89; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!