А давайте-ка, для пользы дела, махнём на двадцать лет вперёд. Бог с ней с этой хронологией, уж очень кстати сейчас придутся ваши «слово и дело».

Итак, девятого декабря 1989 года; Москва; пленум ЦК. КПСС. Горбачёв:

– Мы со всей решительностью подчёркиваем, что ГДР в обиду не дадим. Это наш стратегический союзник и член Варшавского договора…

Между этими словами, произнесёнными советским лидером и объединением Германии не прошло и года. Третьего октября 1990 года ФРГ и ГДР объединились и стали единой и неделимой Германией. Тут тоже можно понять вас Михаил Сергеевич, как ни старался не смог, не хватило сил удержать, остановить поступательное движение локомотива истории. Но как понять вашу встречу с Гельмутом Колем, в Железноводске, где сам канцлер Германии предложил вам назвать круг лиц, в отношении которых после воссоединения следует отказаться от судебного преследования, вспомнить тех, кто верой и правдой служил Кремлю?

Не вспомнил ни одного – ни старых антифашистов и членов их семей, ни активистов общества германо-советской дружбы, ни молодых выпускников советских учебных заведений, не говоря уж об офицерах армии, безопасности и погранвойск. Ни словом не обмолвился о недавнем «дорогом друге», престарелом Эрихе Хонеккере, томившимся в городской тюрьме Маобит, той самой, где его в течении одиннадцати лет держали фашисты.

Президенту СССР вряд ли требовались большие усилия, чтобы заручиться согласием западногерманской стороны относительно минимума социальных гарантий для своих друзей и соратников в ГДР.

– Эта проблема, с которой справятся сами немцы, – к изумлению Коля сказал Горбачёв.

Бросил, сдал своих друзей и тем самым нанёс непоправимый ущерб репутации страны, ещё раз продемонстрировав миру ненадёжность русских.

 

***

А жизнь продолжала свой бег, для кого-то смена вчерашнего на сегодняшнее тянулось, как воз в гору, а для кого-то наоборот, завтрашнее наступало просто бегом. И летели неумолимые годы как в кино, сменяя одни кадры другими. Что поделаешь, всё меняется, и не только жизненные кадры мелькали как вехи за окном вагона, но и людские приходили на смену друг другу.

Весной 1970 года Михаил Сергеевич был отозван в Москву. По указанию Леонида Ильича, с ним состоялась долгая беседа о его работе в Ставропольской окраине. Брежнев подчеркнул:

– К нам приходят письма из Ставрополя, что много руководителей посылаем сверху (Бойцов, Кулаков, Ефремов). Какие у тебя соображения?

В этом месте и вправду стоит подумать, но не над соображениями Горбачёва. Лучше зададимся вопросом, кто писал эти письма? Колхозные механизаторы и овцеводы? Учителя? Врачи? Рабочие химических предприятий? Все они были далеки от кадровых начальственных интриг. Нет сомнения, что письма были инициированы той верхушкой, которая хотела прибрать власть к рукам. Но хорошо продуманный ход едва не дал осечку.

Забавный эпизод произошёл с Горбачёвым во время этой беседы. Осмелевший Михаил Сергеевич решил воспользоваться моментом и попросить чего-либо для края. Брежнев выслушал, снял трубку внутренней селекторной связи и соединился с Кулаковым.

– Слушай, Фёдор, – сказал он, – кого же мы собираемся выдвигать на должность первого секретаря? Его ещё не избрали, а он уже просьбы забивает. Комбикорма требует.

– Ну, так ещё не поздно Леонид Ильич снять кандидатуру. Но независимо от этого Горбачёв прав, край поддержать надо, – ответил Кулаков.

– Можно представить, что испытал в тот момент Горбачёв.

К тому времени, когда Михаил Сергеевич Горбачёв собирался возглавить Ставропольский крайком партии, ему исполнилось тридцать девять лет. По всем меркам, он был слишком молод для такого положения, и по данной причине, его кандидатура могла не пройти, но у Горбачёва были важные козыри. Прежде всего, безупречная биография, блестящая «анкета». Будучи секретарём, он заочно окончил ещё и второй вуз – сельскохозяйственный институт. Благо в такой должности это было не сложно: трудно представить себе, в советской системе, чтобы у «второго лица» в краевом городе, какой-нибудь доцент, мог дотошно принимать экзамены и зачёты.

На следующий день, Дорогой Леонид Ильич сказал, что, посоветовавшись, решили рекомендовать на пост крайкома партии Горбачёва. Ефремов, по его словам, заметил, что он – молодой человек, опыта у него мало, особенно в промышленности. На это Брежнев возразил: «Что же мы все молодыми были. Поработает Горбачёв в Ставрополе, переведём его в другой обком. Наберётся опыта».

Почему Ефремов в 1970 году не смог отстоять своего предложения о выдвижении на пост секретаря крайкома Николая Васильевича Босенко – председателя Ставропольского крайкома. Да по тому, что с полной гарантией можно было утверждать, что такие попытки уже заранее были бы обречены на неудачу. Ничего не смог сделать, если бы даже и захотел, сам генеральный секретарь. Очень сильный напор в поддержку «меченного Богом» шёл со стороны Суслова и Андропова.

– Ну да Бог им судья! Поезд ушёл, и никакие оправдания не помогут.

Выдвижение прошло без задоринки, вполне возможно это был не худший вариант для ставропольских жителей, но другие мы не рассматриваем. Горбачёв был молод и не так избалован системой как старшие товарищи, это отмечали близкие люди, которые часто слышали от него высказывания:

– Больше всего я не люблю подхалимов и дураков.

Однако, заняв место первого секретаря, крайкома, он начал осторожно, но неуклонно менять кадры.

– Зачем? Зачем выгонять способных и менять их на серых посредственностей?

На это Горбачёв отвечал не стесняясь:

– Чем ночь темнее, тем звёзды ярче.

Ответ был вполне ясен. Среди дураков легче быть звездой. И ради этого, «скромный» карьерист уже переступил через свои убеждения.

Кстати, он и прежде их легко менял. Стало ясно, почему впоследствии под его руководством дела в крае пошли хуже, чем в соседних регионах. Мало того, по многим показателям Ставрополь уступал им. Однако, кого из местных работников можно было поставить в один ряд с Горбачёвым по части умения в выгодном для себя свете объяснять недостатки в сельском хозяйстве края. Оправдывать объективными причинами провалы планов хлебозаготовок и т. д. Михаил Сергеевич делал это так красочно, так очаровательно, что возникало желание не порицать его, а по возможности представить к награде. И это не было даром «мадам фьюр алле» – как у Андропова, это был дар макиавеллизма, дар интриг и каверз. И Горбачёв был в этом непревзойдённым мастером. Он сталкивал лбами руководителей крайкома, обкома, горкома, секретарей парткомов и хозяйственных работников, извлекая при этом не малую пользу в свой адрес.

Конечно, ловкий выдвиженец любил лесть, но больше ему нравились доносы и любые интимные подробности высокопоставленных чинуш. На этой почве у семьи Горбачёвых возникли необычные отношения с начальником четвёртого управления при Минздраве СССР Евгением Ивановичем Чазовым. Михаил Сергеевич и Раиса Максимовна всегда ожидали его с нетерпением потому, что по своему положению министр здравоохранения многое знал о кремлёвских деятелях, об их политических интригах, расстановке сил в Политбюро, ЦК и даже некоторые подробности о жизни самого Леонида Ильича. От Евгения Ивановича Горбачёвы знали, кто, чем болеет, как лечится. Этот канал информации позволял супругам принять, или отказаться от выводов сделанных на основе других источников. После таких встреч Горбачёвы имели полную информацию, на каких струнах следует играть ради достижения своей цели. И знать, кто самый влиятельный в Кремле.

При каждом приезде Чазова, Михаил Сергеевич всё немедленно бросал и мчался на встречу к «другу». Времени на него не жалел. Каждый раз показывал новые достопримечательности, одаривал сувенирами, но и личные интересы не упускал.

Именно Чазов убедил Михаила Сергеевича организовать всё так, чтобы высшее руководство страны стремилось приезжать на отдых в Ставропольский край. Горбачёв сразу уловил, какое преимущество ему это сулит. Для этих целей, под его нажимом строительными силами управления КГБ, за короткий срок, на месте пионерского лагеря в Кисловодске, была возведена госдача.

 

***

С Андроповым Михаил Сергеевич познакомился ещё будучи вторым секретарём крайкома. Августовские события 1968 года, видимо, не позволили председателю КГБ провести отпуск в обычное время, и он неожиданно приехал в Железноводск в апреле 1969 года, а поскольку Андропов деликатно отклонил визит вежливости первого секретаря крайкома товарища Ефремова, то с данной миссией на поклон явился Горбачёв. Вторично отказываться было уже неудобно, и Горбачёва приняли с «высокого крыльца». Но второй секретарь не только произвёл впечатление на шефа КГБ, а что самое главное сошёлся с ним характером. После первого визита их встреча повторилась, и они продолжили знакомство. Раза два отдыхали вместе: Андропов – в особняке «Красные камни», Горбачёв в самом санатории. Вместе с семьями совершали прогулки в окрестностях Кисловодска, выезжали в горы. Иногда засиживались допоздна. Андропов, как и Горбачёв, не был склонен к шумливым застольям «по Кулаковски». Прекрасная южная ночь, костёр и разговор по душам. Разговор шёл подолгу и охотно.

Андропов очень хотел «расшатать» не очень прочный трон Брежнева. Однако для этого требовалось многих убрать с дороги, в том числе и друга Леонида Ильича – Сергея Фёдоровича Медунова, хозяина соседнего со Ставропольским захолустьем Краснодарского края.

Горбачёв в то время был далёк от «Дорогого Леонида Ильича» и потому явно проигрывал кубанскому сопернику. Краснодарский край кормил и лечил весь Советский Союз: пятьдесят процентов советского винограда, десять процентов зерна, овощи, фрукты. Лучшие санатории: Сочи, Мацеста, Пицунда, Адлер. Сколько всё это вызывало в Горбачёве злобы и ненависти, что казалось, дай ему волю, и стёр бы Медунова в порошок.

– И стёр.

Точнее расправился с ним Андропов, но не без помощи Михаила Сергеевича и Георгия Петровича Разумовского – председателя Краснодарского Крайисполкома. Они спешно собрали материал на Медунова и Андропов, после очередного курса лечения в «Красных камнях» попытался пустить его в ход.

Организованным потоком шли «письма трудящихся» из Краснодарского края в ЦК, КГБ, центральные газеты с жалобами на местное руководство. Наконец сама газета «Правда» напечатала несколько таких писем, однако вместо партийно-административных мер против Медунова, они были направлены против редактора газеты «Правда», за то, что он осмелился опубликовать жалобы краснодарцев.

– Уж мы то знаем цену этим письмам.

Тогда оставив вариант «лобовой атаки» на Медунова, как не реалистичный, Андропов повёл обходной, но тоже на уровне московской прессы маневр. В журнале «Человек и закон» появилась критическая статья о нескольких ответственных работниках Краснодарского края (упоминался в ней и Медунов). Это была вещь неслыханная по советским иерархическим стандартам. Главный редактор журнала товарищ Семанов. Был немедленно снят с поста главного редактора. Конечно, Андропов по мере возможности смягчил наказание и взамен Семанов получил скромную должность в редакции неполитического журнала «Библиофил».

Медунов вновь оказался неуязвимым, под высоким покровительством и Андропов вынужден был обратиться к запасным вариантам – «Подкоп под окружение Медунова». Так всплыл на поверхность отважный прокурор города Сочи, пропитанного насквозь, по мнению прокурора, взяточничеством и коррупцией.

По тайному распоряжению Андропова прокурор пытался привлечь к суду нескольких высоких партийных чиновников города, но скоро он узнал пределы своей прокурорской власти и власти своего покровителя. Когда он обвинил председателя горисполкома в том, что глава города берёт взятки по три тысячи рублей за квартиру, уволили с работы не сочинского мера, а самого прокурора, мало того, его исключили из партии, произвели обыск в доме, а самого поместили под домашний арест.

   Пронаблюдав безуспешную борьбу своего ретивого сотрудника с сочинской коррупцией и безграничной властью, которой пользовался Медунов в Краснодарской вотчине, Андропов обратился к приёму, который, по мнению Брежнева и всего Политбюро, являлся, безусловно, запрещённым, что называется ниже пояса.

Брежнев не любил, чтобы сор выметали из избы, чтобы стирали грязное бельё на людях, да ещё при заграничных корреспондентах. А Андропов не видел принципиальной разницы между чистым и грязным бельём империи. У него не было мещанской, старомодной щепетильности Брежнева.

– Все средства были хороши, если они вели к задуманной цели.

Юрий Владимирович, не без страха и упрёка, нарушал строгий принцип партийной морали.

Всё тот же неугомонный прокурор из Сочи, ускользнул из-под домашнего ареста с помощью сотрудников КГБ и объявился в Москве, где через подставное лицо познакомился с одним из западных корреспондентов. В ходе беседы с зарубежным гостем, прокурор рассказал о своих злоключениях и о попытках привлечь к суду за взяточничество высших партийцев города. Но произошла небольшая промашка. Корреспондент представлял солидное издание, а так как работник зарубежной прессы не мог всё это проверить, то просто не стал рисковать репутацией газеты (уж слишком всё было похоже на полуправду). И, разумеется, ничего не опубликовал в своей газете.

Тогда Андропов полностью мобилизовал свои домашние силы и по образцу Грузии и Азербайджана, сумел провести ряд дел и всё-таки дал сочинскому мэру тринадцать лет.

Но Медунов и тут устоял, Брежнев был ещё в состоянии спасти своего ставленника и друга. Более того, он уволил председателя правительства Российской республики Виталия Воротникова, который поддерживал Андропова, отправив его послом на Кубу.

Генеральный секретарь держался за Медунова как за последнюю соломинку. Он знал, что отступить здесь гораздо опаснее, чем в недавнем случае с Василием Мжаванадзе, первым секретарём ЦК КП Грузии (которого спихнули с помощью Шеварднадзе). Это была его, Брежнева ошибка, потому, что, свидетельством власти является не только выдвижение своих людей на ответственные и доходные посты, но и защита их в случае необходимости.

Медунов сам по себе, уже никому не был нужен. Ни для Суслова, ни для Брежнева, ни для Андропова. Последний лично против него вообще ничего не имел. Под видом борьбы с коррупцией шла борьба за власть, и очередной раунд этого дела носил название «Медунов».

    Следует признать, что выше названое дело даже косвенно не продвигало в высшие эшелоны нашего героя. Скорее наоборот, крах намеченных планов неожиданно приводил к таким последствиям, что все интриги могли мгновенно оказаться похороненными под обломками склок. И как тут не вспомнить наставления шута из драмы крупнейшего английского гуманиста эпохи Позднего возрождения: «Дяденька отходи в сторону, когда с горы катится большое колесо, чтобы оно не сломало тебе шею, но хватайся за него, когда оно поднимается в гору».

Так прошло шесть лет. Андропов «нахраписто продирался» к власти. Интриги продолжали сменять друг друга, но существенных изменений не приносили. Вдруг, в 1978 году, при невыясненных обстоятельствах, скончался секретарь ЦК КПСС Кулаков, есть версия, что он умер от инфаркта, так как после операции, «принял дозу». Другие говорили, что застрелился, но так или иначе место секретаря ЦК освободилось.

 

***

В старину, горя желанием принести пользу отечеству, дворянские юноши, при поступлении на гвардейскую службу, скромно указывали в анкетах – «рождён тогда-то и там-то». Советская элита внесла новую самоуверенно вызывающую форму – «я родился». По этой формуле строились официальные биографии партийных, государственных, военных и прочих деятелей. Данная фразеология прослеживала все официальные формуляры, получалось, что выдвижение на ту, или иную должность происходило вне связи с другими перемещениями. Тем самым подчёркивалась исключительность и богоизбранность лидеров, безмятежно передвигающихся с одной служебной лестницы на другую.

В жизни так не бывает. Буквально каждая служебная подвижка вовлекает в свою орбиту десятки людей. Каждое выдвижение сопровождается невиданными постороннему взгляду интригами на такой верхотуре, что дух захватывает.

Опираясь на выше сказанное многие относят последнего генсека к числу тех деятелей, чей путь к вершинам власти был даже не результатом, а, скорее всего побочным продуктом больших кремлёвских игр. Если сказать прямо, не кривя душой, то перевод нашего героя из Ставрополя в Москву был не наградой за крупные экономические достижения края, не признанием особых дарований, выделяющих ставропольского руководителя, а фактом случайности, обусловленной озабоченностью набиравшего силы Андропова в укреплении своих позицией в Брежнесвской компании и нуждающегося в поддержке как можно большего числа высокопоставленных лиц.

Летом 1978 года собравшейся пленум по сельскому хозяйству, предложил ЦК КПСС обсудить кандидатуры. Фёдора Тимофеевича Моргуна – первого секретаря Полтавского обкома ЦК Украины. Владимира Алексеевича Карлова – первого секретаря Омского обкома партии и Сергея Иосифовича Манякина – секретаря Омского обкома партии.

Если к выдвижению Горбачёва на пост первого секретаря Ставропольского крайкома в 1970 году прямо или косвенно приложил руку покойный ныне Кулаков, то к переезду в Москву – уже Андропов. Это признавал и сам Михаил Сергеевич (походатайствуй Андропов за Моргуна, Карлова, или Манякина так Горбачёв был бы за бортом).

«Смотрины» Горбачёва состоялись девятнадцатого сентября 1978 года на железнодорожной станции «Минеральные Воды», где сделал остановку правительственный поезд, в котором Брежнев вёз Азербайджану Орден Ленина. На перроне Леонида Ильича встречал Андропов, отдыхавший в соседнем Кисловодске и партийный руководитель края Горбачёв. Из вагона, вслед за Брежневым вышел Черненко, одетый по-дорожному, в спортивный костюм. «Ну, как дела Михаил Сергеевич в вашей овечьей империи…», – начиная разговор, спросил генсек.

Брежнев мог проследовать в Баку без остановки, на этой маленькой станции, дорожной необходимости в стоянке поезда не наблюдалось. Её включили в маршрут, буквально в последнюю минуту перед отъездом – по настоятельной просьбе позвонившего из Кисловодска Андропова.

Остановка была короткой. Но она решила судьбу Горбачёва. Об этой встрече нагромождено много домыслов, в том числе и мистических. Ещё бы – тёмной ночью, на глухой, безлюдной станции, сошлись четверо мужиков, которым суждено было быть последними руководителями Советского Союза – Брежнев, Андропов, Черненко, Горбачёв.

Ведомая генеральным секретарём четвёрка, сопровождаемая почтительно отставшей свитой, побродила по перрону. Брежнев почтительно слушал «дежурный» рапорт Горбачёва. Он почти ни на что не реагировал, и лишь взявшись за поручни вагона спросил: «А речь-то как?». Горбачёв подумал, что разговор идёт о предстоящей речи в Баку. Только позднее ему пояснили, что у Брежнева после перенесённого инсульта возникли проблемы с речью.

– Но мистика, мистикой, а на деле всё было не так-то просто.

Горбачёва вновь повезли в Москву, опять на «смотрины», и вовсе даже не единого. Был ещё один могущественный конкурент, тоже руководитель крупной организации. Аграрник до мозга костей с целинным опытом и лично знакомый Брежневу по Казахстану – Фёдор Тимофеевич Моргун.

Вызванных в столицу кандидатов, держали в разных гостиницах, и долгожданный момент наступил.

– Давай Костя сначала этого представителя «овечий империи», – произнёс Брежнев, – Юра его сильно хвалит и Миша Суслов рекомендует.

Скрипя сердце, Черненко поручил своим помощникам позвонить Горбачёву и пригласить в ЦК для беседы с генсеком. Но телефон не отвечал. Не отвечал и через минуту, и через десять минут. Стали искать пропадущего. Брежнев начал собираться в Завидово.

– Костя, ты с этим овцеводом сам поговори. Скажи, что завтра будем рекомендовать его секретарём ЦК.

 Брежнев уехал.

Горбачёва разыскали лишь поздно вечером, в одной тёплой компании и прямо с застолья привели к Черненко.

– Представляете, с пьянки и в секретари ЦК! – негодовали аппаратчики пуритане. – Другого бы в лучшем случае назад отправили, и скорее всего строго наказали. А с этого как с гуся вода.

Двадцать восьмого ноября 1978 года, центральные газеты сообщили о пленуме ЦК КПСС, который состоялся за день до того, в понедельник. Далее говорилось: «Из кандидатов в члены Политбюро был переведён Черненко. Кандидатами избраны Тихонов и Шеварднадзе. Из состава Политбюро, по состоянию здоровья выведен Мазуров. Секретарём ЦК КПСС был избран Горбачёв.

– А этот ещё кто такой?

Большинству населения имя нового секретаря ничего не говорило, да и не вызывало любопытства: «Наверное, опять кто-то из престарелых, близких к «Дорогому Леониду Ильичу». Других в священный архипелаг не допускали. Все они даже не подозревали, что пройдёт немного времени и его имя запестреет во всех печатных изданиях мира, превознося его гениальность и, что он естественный выбор «возрождавшейся России».

– Теперь интриги Горбачёва перешли на более высокий уровень. Горбачёв стал готовить себе новые ступеньки власти, стал формировать свою команду.

 

***

Руководителю захолустной Томской области, в связи с возрастом, решили грубо говоря, дать коленом под зад и утвердить послом в зарубежную страну, причём, всё это варилось в кабинетах ЦК, которым владел тогда Капитонов. И вдруг – поворот на сто восемьдесят градусов: этого же руководителя назначают главным кадровиком партии, а Капитонова переводят на другой участок.

– С чего бы это?

Почему Горбачёв, а именно он предложил Андропову кандидатуру Лигачёва, остановился на шестидесятидвухлетнем томиче? Какую миссию выбрал Горбачёв для провинциального Егора Кузьмича?

– Правильно – бульдозерную.

Расчёт был на то, что благодарный томский секретарь, которого под старость так возвысили, будет рогом рыть землю перед новыми кремлёвскими хозяевами и пощады к прежним коллегам, брежневского времени, что упекли его в Тмутаракань, не будет! Пока он семнадцать лет прозябал в Сибири, многие областные руководители сделали блестящие карьеры, Лигачёва же, несмотря на то, что когда-то он в ЦК занимал должность заведующего отделом, не двигали. Это не могло задеть его самолюбия. Наконец, пришло время расплаты, за долгие годы его унижений, замалчивания его имени, безвестности и постыдства.

Пока создавалась «благопристойная» команда у самого Михаила Сергеевича дела шли не блестящим образом, в Политбюро ЦК, появились силы, выступающие против «курортного секретаря». Многие члены Политбюро и секретари ЦК, не верили Горбачёву, боялись, что его приход к власти изменит расстановку сил. Поэтому кое-кто в качестве перспективного лидера при Андропове начал двигать Романова. Он был человек их круга, проверен и испытан, наполеоновских планов не имел. Была в этом выдвижении Романова и убедительная логика. Григорий Васильевич, много лет возглавлял Ленинградскую партийную организацию, неплохо знал оборонную промышленность. Одним словом был достаточно знаменитым человеком. Его поддерживали, помогали, но он оказался не готовым к аппаратной работе в ЦК.

Григорий Васильевич Романов никак не мог подняться до уровня общегосударственных проблем и долго апеллировал масштабами крупного города и области. Не был он ни ярким политическим деятелем, ни красноречивым оратором и на заседаниях Политбюро, Секретариата ЦК, больше отмалчивался. Конечно, это был положительный фактор на чаше его весов. Но у Романова были и могущественные противники. Почувствовав его неизбежный приход в ЦК, возможность встать во главе партии, против него развернули тонкую закулисную борьбу. Распускали различные, подчас невероятные слухи. Коварную роль сыграла байка о том, что Григорий Васильевич ещё в Ленинграде на свадьбе своей дочери разрешил пользоваться дворцовыми хоромами, царской посудой и пригласил заслуженных артистов.

Это был хорошо продуманный и заведомо провокационный ложный слух. Он ещё долго гулял по коридорам власти и в домах обывателей. И только десять лет спустя, борцы с партией и привилегиями, вытащили его на поверхность. Когда же парламентская комиссия Верховного Совета РСФСР проверила эти факты, то оказалось, что вся свадьба состояла из двенадцати человек. Была она на даче Романова, да он в ней практически не участвовал. Поскольку в семье произошёл некоторый конфликт, и он поднялся к себе в кабинет, где был один.

Однако вернёмся к интригам Союзного значения. В своей закулисной игре с Горбачёвым Григорий Васильевич сделал ставку на военных и конечно добился многих успехов на этом поприще. Тесно сблизившись с начальником Генерального штаба Огарковым, он заручился его поддержкой. Огарков являлся одним из главных претендентов на пост министра обороны, и поэтому противником Романова было довольно просто повернуть дело, таким образом, словно он и начальник Генштаба пытаются сместить Устинова и захватить власть.

Удар был рассчитан довольно точно, престарелый Устинов отреагировал на эти слухи моментально. Старый, умудрённый опытом политик, закалённый ещё в сталинском аппарате, он мгновенно сменил свои политические пристрастия, натравив на Романова «старую гвардию», и не только её.

Шестого сентября 1984 года начальник Генерального штаба Вооружённых Сил СССР маршал Н. Огарков был отстранён от должности без указания, каких либо причин. Подобная отставка, для не глупых людей того времени, ярко показывала степень напряжённости подковёрных интриг в высших эшелонах власти. О том, что параллельно с отставкой маршала произошла «перевербовка» других членов Политбюро, открыто в печати, разумеется, не отмечалось, но прирождённые аналитики от народа, умеющие читать газетные публикации между строк, догадывались об этом.

Одним словом, Романов был устранён. Результат интриг нацеленных против Романова был блестящий. Григорий Васильевич повторил путь своих ленинградских предшественников; быстро поднявшись на самую вершину власти, он так же стремительно ушёл в политическую опалу. Аппарат панически боявшейся сильного лидера, теперь уже предпочитал видеть на престоле Горбачёва. Краснобай и подхалим, всегда предпочтительнее для таких прохиндеев, как они сами.

Масло в огонь разгоревшихся политических интриг подлила газета «Правда». Но в этом случае, ожидаемый результат оказался противоположным. Главный редактор центральной газеты – Афанасьев, был старым сторонником Горбачёва. В своём выступлении, видимо по заданию патрона, он, опровергая нежелательные разговоры, обмолвился: «Это невозможно, чтобы Черненко ушёл со своих должностей. Я думаю, для этого ещё не пришло время». Последняя фраза: «…я думаю, что для этого ещё не пришло время…» – звучала не только двусмысленно, но и косвенно подтверждала самые худшие опасения генсековского окружения. Черненко стал лихорадочно искать себе опору, чтобы не оказаться в заложниках у Горбачёва, который, как ему показалось, уж слишком близко подошёл к трону, да так, что становилось опасно.

Выход нашёлся немедленно, его подсказал, видимо, кто-то из окружения Романова: приблизить к себе опального лидера из Ленинграда и дать ему возможность вновь вырваться вперёд, стравить претендентов и ещё некоторое время починать на лаврах, увлечённо наблюдая за исходом борьбы.

Как назло, к этому времени, Горбачёва уже увидел запад и довольно активно поддержал его. В унисон общественного мнения, шансы Григория Васильевича стали расти. Особенно после поездки Горбачёва в Великобританию, где он был всячески обласкан вместе со своей супругой, которая, то тенью следовала за мужем, то скакала по ювелирным и антикварным магазинам, соря деньгами. Такое поведение политического лидера и столь тёплый приём в капиталистической стране, многим в Кремле не понравился.

Внезапная кончина Устинова (двадцатого декабря 1984 г.) нарушала планы Григория Васильевича на власть. Возможно, Горбачёв несколько долго переживал потерю боевого товарища и опасался возможных изменений в своей судьбе, но тяжёлая болезнь Черненко, хорошо прошедшая конференция уже не позволяли так просто отодвинуть Михаила Сергеевича. Его теперь поддерживали: Тихонов, Громыко, Воротников, Шеварднадзе, Чебриков, Алиев и другие. Романов вдруг оказался совсем один, на его стороне были лишь Кунаев и Черненко. Щербицкий занимал двойственную позицию. В идеале ему не хотелось ни того, ни другого.

В этой ситуации у Романова был один выход – немедленно найти себе замену, нейтрального человека, эдакого громоотвода, с целью нейтрализовать Горбачёва, отвести удар от себя, а там ещё на некоторое время, продолжить безвластие. Этим человеком, оказался Гришин, многомудрый политик, имевший связи в среднем эшелоне и вес в Политбюро.

И всё же расстановка сил была не в пользу Романова. Четверо против шестерых. Слабеющий генсек пытался переломить ситуацию. Он дважды появлялся на телеэкране. Один раз в своём кабинете, другой раз на избирательном участке. Его всё время сопровождал Гришин, страстно подчёркивая свою преемственность. Константин Устинович был болен, его шаг не уверен, дыхание прерывисто и где ему было догадаться, с какой целью приставлен к нему Гришин.

 

***

– 10 марта, произошла ожидаемая неожиданность. Умер Черненко.

Если это не безразлично историкам, через три часа, а точнее в 22-00 состоялось внеочередное заседание Политбюро. Из «Ореховой комнаты» вышел Михаил Сергеевич Горбачёв. Он занял место председателя и начал заседание. Довольно быстро составили комиссию по организации похорон. Возглавил её Горбачёв, возражений не последовало. По неписаной традиции ЦК было заведено – возглавлявший комиссию похорон, автоматически становился генеральным секретарём.

Ну, а пока, оговорили место захоронения – в землю за Мавзолеем, дату и время – в среду, в час после полудня, место для прощания с покойным – Дом Союзов, естественно. Потом встал Громыко и предложил кандидатуру Горбачёва на пост генерального секретаря.

Это была победа Егора Лигачёва заранее обговорившего возможные варианты со всеми членами Политбюро кроме Рыжкова (Николая Ивановича агитировать не стоило). Отсутствие Кунаева и Щербитского вежливо учли. Назначили второе заседание Политбюро – перед пленумом, который должен был состояться на следующий день, в понедельник. Щербитский и на него не успел выбраться из Америки, а Кунаев счёл для себя лучшим промолчать.

– Так Горбачёв стал главой государства.

Теперь уже ему ничто не могло помешать. Все те, кто стоял на его пути, были повержены. Но он ещё вернётся к ним. Он никогда, никому не прощал, он будет мстить им, до тех пор, пока не удовлетворит своё тщеславие, жажду мщения. Пока не отомстит за собственную трусость и бездарность.

 

***

Горбачёв похоронил трёх генсеков, своих предшественников: Брежнева, Андропова, Черненко. Если не считать последнего, то у остальных многому научился. Ему было совершенно очевидно, что методами Брежнева и Андропова работать нельзя. Эти пути вели к гибели: метод Брежнева вёл к гибели страны, а метод Андропова – к его собственной гибели.

Партийная номенклатура настолько срослась с теневой экономикой, что рассматривала любое посягательство на мафию, как покушение на великую партию Ленина, которая сама всегда была мафией и жила по её законам.

Ну, а что плохого в созданной совместно с партией и преступным миром теневой экономике? Это просто способ совместного более или менее приличного выживания в этой ужасной стране.

– Так может быть, мы сделаем всю экономику рыночной и эффективной? Как на это товарищи посмотрят? – Горбачёв обвёл взглядом присутствующих,

– Главное на'чить, углу'бить и всё сформируется, процесс пойдёт! Ну, как товарищи?

Товарищи молчали.

– Главное, товарищи, – продолжал новый генсек, – нам поднять экономику, ибо это ло'жит начало всему!

– Доллары для этого нужны, много долларов, – кто-то подал голос, – где их взять?

– Где их взять? – удивился Михаил Сергеевич, – так у капиталистов и возьмём.

– Не дадут больше, – послышался другой голос, – вы Михаил Сергеевич с Андроповым таких дров наломали, что больше не дадут.

Члены Политбюро были правы, покойный Леонид Ильич ещё как-то умел договариваться с капиталистами, а Андропов всё испортил. Да и не очень понятно было подо что просить. Советский Союз и так более задолжал более тридцати миллиардов, а как гаранты – ещё 40. Недаром Леонид Ильич, царствие ему небесное, шутить любил:

– Если долги будут требовать, то впору войну начинать.

– И, тем не менее, есть одна статья, под которую они дадут кредиты – Горбачёв словно заглянул в себя и улыбнулся, тому как всё хорошо он придумал. Непонимающие, настороженные и заинтересованные взгляды фокусировались на молодом генсеке, сидящего во главе длинного, полированного стола под большим портретом Ленина.

– Под права человека дадут обязательно. Под гласность дадут. Под перестройку всего нашего общества – резал слова Горбачёв.

Генерал Чебриков, с сомнением качал головой. Нет, он не сомневался, что дадут. Дадут, конечно. Но опять поднимать замусоленный западной пропагандой вопрос о «правах человека», который, как хорошо известно, надуман ЦРУ и которого в Советском Союзе нет. У нашего народа есть все права: право на труд, право на бесплатное медицинское обслуживание, бесплатное образование.

– Пить просто надо меньше.

Последнее соображение генерал нечаянно высказал вслух.

Егор Лигачёв сомневался ещё сильнее, но, по крайней мере, головой не качал и вслух не рассуждал. У Горбачёва где-то в сейфе, лежали какие-то бумаги о его, Лигачёва, причастности к «Узбекскому делу». Раз генсек высказывает подобное мнение, то лучше сразу не перечить. Хотя какой козырь дадим в руки империалистам, признавая сам факт нарушения прав человека в нашей стране.

Николай Рыжков широко улыбался. Главное, чтобы деньги дали, а мы их вложим в капитальное строительство. Самое лучшее место для вклада. Ни одна комиссия не разберётся, сколько украдено. Он напротив, оценил предложение Горбачёва. Под такой неясный вопрос как «права человека» можно из США и Европы сосать займы ещё лет двадцать.

Григорий Романов сидел насупившись. Против него начались странные игры. В Ленинграде в имении его сестры, пришли какие-то контролёры из так называемого народного контроля, или из обкома. Потребовали документы на особняк и землю, что-то мерили, записывали, расспрашивали охрану. Того и гляди, до него доберутся. Точно так поступили в своё время с Екатериной Фурцевой, когда пришло время выкинуть её из ЦК. Поэтому он молчал.

Гейдар Алиев тоже молчал. С Андроповым хорошо было работать, всё было понятно. Опасно, конечно. Но это была игра мужчин. А тут что-то слишком сложное плетёт новый генсек. Не запутаться бы. Надо посмотреть, да и махнуть домой, в Баку. Если американцы будут давать деньги под права человека, дома будет много работы.

Сергей Соколов сидел, откинувшись на спинку стула. Нескрываемая ухмылка не сходила с его лица. Он бессознательно постукивал указательным пальцем по крышке стола, всецело отдавшись мечтам. Воображение уже рисовало ему лазерное наведение снарядов, авиабомб, сложные системы космической связи, ракеты ПВО – «С-300», «Тополь», новые поколения перехватчиков и атомных субмарин.

Виктор Гришин сидел молчаливо, задумавшись. Он уже чувствовал свою старость. Как ни как, а старше его в Политбюро никого. Пора, пора о душе подумать. Но с другой стороны пройдут ли эти инвестиции через Москву?

Эдуард Шеварднадзе улыбался доброй, застенчивой улыбкой и кивал головой. Он согласен, права человека в СССР – это большой вопрос. Необходимо серьёзно им заняться. Рыночная экономика – это тоже очень хорошо. Она оживит страну. Никому и в голову уже не приходило, что именно этот человек санкционировал применение пыток в Грузии и грозил почистить до костей «капиталистический свинарник» в республики.

Александр Яковлев, зловещий партийный идеолог сталинской выучки, ближайший сотрудник Суслова, сидел добрый и размякший, напоминая добряка – гнома из злых сказок Андерсена. Он тоже был полностью согласен с Горбачёвым: если дадут под права человека, надо брать. Западные вливания и политическая оттепель спасут страну. Всколыхнут народ и заставят его, наконец, работать, а не пить.

– Главное во всём этом деле, – подытожил мнение товарищей Горбачёв, – больше социализма. Наш народ сделал свой исторический выбор в 1917 году, и он с него не свернёт! Кто – за, кто – против, кто – воздержался? Прошу опустить. Единогласно.

 

***

Прежде всего, Горбачёв освободил академика Сахарова.

– Мир захлебнулся от восторга.

Этот шаг Москвы, бесспорно, свидетельствовал, что после долгих лет застоя, произвола и беспредела в СССР наступила оттепель, вызванная необходимостью проведению назревших экономических и политических реформ. Но позднебрежневская и андроповская политика привела к власти на Западе непримиримых и убеждённых борцов против коммунизма, таких, как президент Рейган в США и Маргарет Тетчер в Англии. Их невозможно было уже убедить словами и посулами. Нужны были конкретные дела.

Горбачёв вновь уверял Запад:

– Для начала – освободим всех политических заключённых и прекратим войну в Афганистане. В принципе, мы готовы к этому, но нужны деньги. Нужны средства на перестройку всей этой семидесятилетней административно-бюрократической машины. 

– Совершенно правильно, – отмечала советская пресса, – перестройка и гласность это не сама цель, а переход к рыночной экономике. Но денег нет. Ни на одну программу нет денег. Даже на освобождение из тюрем и лагерей политических заключённых.

– Тут главное на'чить и процесс пойдёт, ибо он ло'жит начало… – помогите: канючил Горбачёв.

В КГБ царил переполох:

– Освободить политических заключённых и прекратить дела по 70-й и 190-й статьям, на которых кормились целые управления тайной полиции! Так вот это взять и освободить? Нет уж, давайте ряд дел пересмотрим, кое-кого освободим в порядке помилования, кое-кому скостим срок, а кое-кому и добавим.

Генералы и слушать ничего не хотели об уходе из Афганистана. Война до победного конца! У партизан уже появились американские «Стингеры» и английские ракеты класса «земля-воздух», их действия на юге страны прикрывала пакистанская авиация, на них работала иранская радиолокационная сеть. У всех сторон росли доходы в валюте. Рос и поток цинковых гробов в СССР.

Пока партийные директивы будоражили КГБ и армию, пока дипломаты выясняли, сколько и на каких условиях Запад может предоставить кредитов разорённой стране, новый генеральный секретарь разбирался в огромном хозяйстве КПСС. Наконец ему стали доступны все секреты маленькой, прекрасной страны Номенклатурии, некоронованным королём которой он стал.

Разорена была только большая страна, лежащая в грязи, крови и колючей проволоке на шестой части суши. В маленькой Номенклатурии, всё пока, слава Богу, было в порядке, хотя и намечалась некоторая тенденция к снижению уровня жизни. В спецраспределителях высшего ранга зимой начались перебои со свежей клубникой и арбузами. А по всей стране уже давно забыли о простой, варёной колбасе. Вводились талоны на масло, муку, сахар, крупу, табак, водку и т. д.

Голодное население со всех концов устремилось к Москве, надеясь хоть там, что-либо купить на свои деревянные рубли. А чтобы накормить народ, нужны были доллары.

Николай Ефимович Кручина представлял генеральному секретарю документы по текущему финансовому и хозяйственному положению в Номенклатурии. Новый генсек вникал во всё до мелочей, придираясь к каждому доллару. Поэтому Кручине пришлось несладко вводя в курс дела Михаила Сергеевича, которому он был обязан карьерой. Николай Ефимович нравился Горбачёву. Открытое русское лицо, импозантная внешность, располагающая улыбка. Управляющий делами ЦК КПСС объяснял всё просто и доходчиво.

– Что это за пятьсот миллионов долларов?» – вопрошал генеральный.

Кручина объяснял:

– Это как раз та сумма, которая набегает в год по экстренным просьбам наших друзей.

– Это ясно, – сердился Михаил Сергеевич, – вот эти пятьсот миллионов, что означают?

– Это товарищу Хусейну на войну с Ираном, поскольку он нейтрализует Тегеран и обеспечивает наши действия в Афганистане», – вторил Николай Ефимович.

– Позвольте, но ведь мы тратим миллиард долларов ежегодно, поставляя Хусейну, оружие новейших типов, горючее, запасные части, оплачиваем советников, да ещё выделяем компартии Ирака четыреста тысяч в год, – негодовал Горбачёв.

– А тут не надо путать, Михаил Сергеевич, – начинал заводиться Кручина, – поставки оружия и прочего оплачивается из госбюджета. А пятьсот миллионов самому Хусейну и четыреста тысяч его компартии – из фонда КПСС.

– Его компартии? – переспросил генеральный секретарь.

– Не его конечно, – стушевался управляющий делами, – его страны, как она там называется...

– Дорого нам обходится Афганистан» – бухтел Горбачёв.

– Дорого, – соглашался Кручина, – всё нынче дорого. Содержание ста двадцати тысячного контингента войск требует пятьдесят миллионов.

– Долларов?! – испугался Горбачёв.

Кручина разошёлся:

– Нет к счастью, не долларов, пока рублей. Всего же по нынешний, 1985 год, мы уже израсходовали на содержание армии восемьдесят миллиардов рублей. Кроме того, за наш счёт содержится всё население Афганистана в городах. Это ещё семьдесят миллионов в год. Но это всё идёт из госбюджета. У КПСС в Афганистане расходы пока не очень большие – около полутора миллионов долларов в год. Для Афганистана сделано исключение. Но вообще все правящие партии, как я уже говорил, снабжаются из госбюджета. Вот ведомость на оплату деятельности братских партий. Это так сказать, обязательные платежи. Цифры устойчивые, хотя тоже в последнее время стали расти. Примерно один – полтора процента в год. Вот список.

1.Компартия США. – два миллиона долларов.

2.Компартия Франции – два миллиона долларов.

3.Компартия Финляндии – один и восемь миллиона долларов.

4.КП. Португалии…

5. КП. Греции…

6. Италии

   7.

8.

9.

23…

«Всего сорок миллионов в год, включая сюда организацию освобождения Палестины. Согласитесь немного, если сравнить другие траты – подытожил управляющий делами.

Горбачёв слушал внимательно. Подписывал документы, спорил, доказывал, спрашивал, если, что не ясно. Банки Амстердама, Цюриха, Лондона, Парижа, Токио… Сингапура. Подставные миллионеры вроде Хаммера, Максвелла, Симады. Мафиозные группировки, с удовольствием сотрудничающие на паях. Цифры, цифры, и цифры. Миллиарды и миллиарды долларов. Тонны золота и бриллиантов как песок сочились сквозь пальцы, и всё шло наперекосяк.

Тем часом, в декабре 1985 года, саудовский нефтяной министр, шейх Ахмед Ямани, ведущая фигура в нефтяной картели ОПЕК, объявил:

– Саудовская Аравия больше не будет поддерживать цены на нефть за счёт сокращения производства.

И за восемь месяцев, мировые цены на нефть упали на шестьдесят девять процентов. В это время, промышленность Советского Союза переживала нелёгкий период, и жизнь страны во многом зависела от гигантских ресурсов нефти и газа. Экономика СССР зиждилась на топливном сырье – почти пятьдесят процентов экспортной выручки страна получала от продажи нефти и газа.

– Экономика стала заваливаться как кабан на охоте.

– А затем наступил Чернобыль.

 

***

Эксперты четверть века будут спорить, что послужило причиной взрыва. Раздолбайство ответственных работников, или необузданная жажда эксперимента, халатность строителей или землетрясение, или все эти факторы вместе взятые. Одно бесспорно. Пострадал народ.

Радиация, превышающая по уровню атомных бомб взорванных над Хиросимой и Нагасаки, поразила сотни тысяч людей и огромную территорию Украины, Белоруссии, Прибалтики и России. Радиоактивное облако прошло по Восточной и центральной Европе, достигнув Швеции. Американские разведывательные спутники быстро сообщили о размерах катастрофы. Западные страны с ужасом приступили к немедленной эвакуации своих граждан из поражённых районов. В России же виновниками были не власти, ни службы гражданской обороны (ничего не делающие ради спасения людей), а органы массовой информации, пытающиеся объяснить людям масштабы трагедии. На новорожденную гласность тут же наступили сапогом и едва не раздавили в пелёнках.

Следом пошли локальные катастрофы, прямо таки вереницей, одна за другой. Тонули океанские лайнеры и стратегические подводные лодки, бились пассажирские и военные самолёты, летели под откос поезда, взрывались нефте и газопроводы, горели цеха заводов и фабрик.

На погибающую страну грозным водопадом хлынула правда о её грязной и кровавой семидесятилетней истории. Очнулись общественные силы. Зашумели многочисленные митинги, ещё стихийные и хаотичные, но уже явно указывающие на главную причину всех бед – КПСС и созданные ей преступные институты государственной власти.

КПСС реагировала вяло, ожидая обещанных Горбачёвым кредитов с Запада. И Горбачёв старался не подвести их ожидания. Он метался по странам западной Европы, прилетал в Америку, встречался с президентами, премьер-министрами, королями и королевами, общественными деятелями, предпринимателями и банкирами очаровывая всех своими «новыми мышле'ниями», глобальными предложениями по изменению сидящего на атомной бочке мира, своей «перестройкой» и «гласностью». В доказательства того, что это не пустые слова, в стране, по приказу Горбачёва, начался новый виток антисталинской компании. Покойного генералиссимуса проклинали, клеймили и разоблачали, чуть ли не круглосуточно в печати, по радио, по телевидению, на экранах и сценических подмостках. Компания сразу же вышла из-под контроля и рикошетом ударила по КПСС.

– Больше демократии, больше гласности – провозглашал Горбачёв в Вашингтоне, Париже и Бонне.

– Больше социализма, больше дисциплины – поучал он, вернувшись домой.

И, наконец, объединив эти два призыва, стал, и дома и за границей призывать:

– Больше демократии! Больше социализма! Эта демагогия, не прошла незамеченной. Демократия и социализм, как две критические массы урана, при сближении должны были произвести взрыв почище чернобыльского.

Тем не менее, Горбачёв очень импонировал Западу. Никто из его предшественников не был на столько открыт и откровенен.

Во всех поездках его сопровождала жена.

Сталин потерял свою жену Надежду задолго до собственного появления на международной арене. Жена Хрущёва – добрейшая Нина Петровна редко появлялась на людях. Брежнев держал Викторию Петровну, чуть ли не под домашним арестом. Что касается Андропова, то западные журналисты уверяли, что вообще не знали, женат ли Юрий Владимирович, или нет, пока на похоронах не увидели его вдову.

Но Раиса Максимовна была не чета своим предшественницам. Она носилась по западным столицам с кредитной карточкой «Америкэн-экспресс», опустошая ювелирные и антикварные магазины. Она заказала такие же серьги как у Маргарет Тетчер, за семьдесят тысяч фунтов стерлингов (восемьдесят восемь тысяч долларов). Она купила на аукционе золотое пасхальное яичко Фаберже посрамив слетевшихся со всего мира толстосумов-коллекционеров. И это не единичный эпизод её закордонных круизов (косметические залы, туалеты, меха и т. п. русской женщине фантазии не хватит). Все приобретения скрывались торговыми домами, фирмами и супермаркетами, но корреспонденты узнавали израсходованные суммы через налоговую службу и тут же, выдавали в печать, задаваясь одним вопросом:

– На какие «шиши»?

А долларов обещанных номенклатуре всё нет и нет. Их дают понемногу и за конкретные дела. Выпустить всех политзаключённых.

– Уже выпустили – уверяет Горбачёв.

Ему предоставляют списки с точностью до одного человека.

– Откуда эти списки? Куда смотрит КГБ! – Не сдерживает себя генеральный. Но в лагерях уже распахнулись ворота. Их вообще сорвали с петель. Мощный поток бывших политзаключённых влился в общественную жизнь страны.

 

***

Теперь пора выпустить на сцену новое действующее лицо.

– Прошу любить и жаловать, Борис Николаевич Ельцин.

Двенадцатого апреля 1985 года Ельцин был уже призван в Москву. Вначале его поставили на должность заведующего отделом строительства при ЦК КПСС, а уже двадцать четвёртого декабря избрали первым секретарём Московского комитета партии.

Судя по «жизни и реформам», Горбачёв, может быть плохо, но всё ж таки представлял себе ельцинские задатки. Например, когда решался вопрос о переводе Ельцина в Москву, Михаил Сергеевич вспоминал, что некоторое время назад собственными глазами видел, как пьяного свердловского секретаря под руку выводили с заседания Верховного Совета. Свердловчане тогда ещё сказали:

– С нашим первым случается, иной раз перехватит лишнего.

Не смутило Горбачёва и то, что Рыжков, который знал Ельцина по Свердловску, сразу предупредил:

– Наберётесь вы с ним горя. Однако Лигачёв, который на первых парах был у Горбачёва садоводом кадров специально ездил в Свердловск, чтоб на месте присмотреться к этому «ценному» работнику. И вернувшись, доложил:

– Сложилось мнение, что Ельцин – тот человек, который нам нужен.

– Возникает вопрос. А зачем? Зачем нужен?

– Так для конфликтов и нужен.

Но о конфликтах чуть попозже, а пока, послушаем самого Ельцина. Как он сам писал в своей «Исповеди на данную тему», он с первых дней работы ощутил себя каким-то чудаком, вернее сказать чужаком среди окружающих его людей, которые привыкли действовать и думать так, как думает один человек – генеральный секретарь.

Кто против? таковы были правила игры в партии, которой будущий президент России, верно, служил и дослужился до самых верхов. А потом вдруг разочаровался. Стал чувствовать себя эдаким «чудаком» или как там… Ему, видите ли, не понравились эти люди, которые смотрят в рот реформатору. И Ельцин стал с ними конфликтовать. А потом, он написал письмо Горбачёву, в котором говорилось, что он (Ельцин) так больше не может, что товарищ Лигачёв создаёт обстановку травли, и – просил вывести его из состава Политбюро, но оставить первым секретарём МГК. Горбачёв отмахнулся, сказав:

– Давай разберёмся после Октябрьских праздников, которые надо провести достойно и с помпой.

Борис Николаевич не выдержал и на пленуме ЦК посвящённому Октябрьскому перевороту, выступил с пламенной речью, в которой сказал всю правду о положении дел в стране и в партии. Михаил Сергеевич сразу обиделся и спустил на смелого борца за справедливость свору своих партократов. А потом лишил ослушника всех партийных постов, отправив работать на стройку жилья в должности зам. министра строительства.

– А как же ещё? Может быть, уволить из конторы, но оставить в должности завхоза?

 

***

А страна продолжала агонизировать. Произошло страшное землетрясение в Армении, унёсшее более тридцати тысяч жизней и оставившее без крова около полумиллиона людей, став своего рода природным дополнением к Чернобыльской катастрофе. И вновь было продемонстрировано полное безразличие правящей верхушки к тем бедам, которые водопадом катастроф обрушились на несчастную страну.

Огромные военно-транспортные самолёты США и НАТО – чёрные «Геркулесы», предназначенные для мгновенной переброски американских частей «быстрого реагирования» в зоны распространения советской военной угрозы, набитые одеждой, продовольствием и медикаментами, один за другим садились на аэродромах Москвы, Минска, Еревана и других крупных городов Союза, желая хоть как-то облегчить страдания населения погибающей страны. Если бы никто не знал, что везли «Геркулесы» создалось бы впечатление, что американцы проводят одну из тех глобальных операций по высадке десанта в глубь обороны противника, которые они научились столь впечатляюще осуществлять ещё во времена Второй мировой войны.

– Началась Третья мировая война?

Началась. И как всегда захватила страну врасплох. Начало такого широкомасштабного «вторжения противника» показало, что огромный ядерный потенциал, самой большой в мире армии, ощетинившейся тысячами танков, ракет наземного, морского и воздушного базирования, армия, имеющая систему космической связи и лазерного оружия, оказалась совершенно бесполезной и ненужной, найдя себе достойное применение на разгрузке американских самолётов.

Напрасно было даже думать, что Запад помогал бескорыстно.[41] Он давил, и давил сильно, но исподтишка:

– Вы просите денег, а тратите миллиарды на содержание так называемых стран «народной демократии». Вот вам реальная помощь – мы берём эти страны на своё содержание, а освободившиеся деньги вы вкладываете в проведение внутренних реформ.

Горбачёв заикнулся про армию в Восточной Европе, мол, дорого содержать и некуда выводить.

– А кому мешает ваша армия? Пусть себе сидит в казармах и ни во что не вмешивается. Впрочем, мы и её можем взять на содержание. Временно конечно. И потихоньку американцы, и вы будете выводить свои армии из Европы.

– Но нам некуда выводить армию, – плакался Горбачёв, – нет казарм для солдат, нет школ и детских садов для детей военнослужащих».

– Боже правый, чем страна занималась семьдесят лет! Хорошо, это не проблема, построим вам и казармы и школы и детсады для детей.

– Но армию надо выводить и из Афганистана, да побыстрее. Всё, что вы говорите правильно, но большие мероприятия требуют больших расходов.

– Сколько?

– Три с половиной миллиона долларов на первое время.

***

Ленин получал истинное наслаждение, читая в редкие часы досуга труды Гегеля. Сталин обожал Макиавелли, Андропов любил американские и английские политические детективы, а Михаил Сергеевич, по его собственным словам, с упоением зачитывался романами Пикуля. Но, к счастью, цитировал не Пикуля, а Ленина. Это несколько успокаивало его коллег по Политбюро.

– Больше социализма! – Подбадривал своих несколько растерявшихся товарищей генсек. – Сверяем путь по Ленину, что говорил Ильич, вводя НЭП? Он говорил, товарищи: «Это всерьёз и надолго». А, что сделал Сталин? Он исказил, деформировал ленинские идеи и стал строить казарменный социализм. Это и привело, знаете ли, к тому, что мы с вами сейчас имеем.

– И как всегда в словах хитрого интригана не было ни слова правды.

Но зачем, скажите пожалуйста, номенклатуре читать Ленина? И выяснять такую, извините чепуховину, как расхождение Ленина с Каутским или с Мартовым, если Ильич был в сердце каждого из них? И каждый знал, что учение Ленина всесильно, ибо оно верно. И наоборот!

Что говорил Ленин? Шире применять расстрелы. И правильно, перестали расстреливать, и докатились. Все перестали работать и только орут на митингах. Но эта работа Ленина была засекречена. Вообще-то можно было все остальные работы Ленина тоже засекретить. Не нужны они. Только с толку сбивают. Противоречий много. Но основу Ленинского учения нужно помнить чётко.

Что же собирался делать Горбачёв? Погубить партию? Уничтожить Советскую власть? Пустить прахом великое дело Ленина?

Что за свободные выборы он предлагает? Что за съезды Советов? Но Горбачёва за глотку не возьмёшь. Это не удавалось ни робкому Медведеву, ни нахрапистому и тугодумному Лигачёву.

Горбачёв в душе своей демократ. Он ни на кого не повышал голос, не организовывал автомобильных катастроф, или преждевременных инфарктов. Он открыт и доступен, но себе на уме. Это был феномен в русской истории, он мог часами разглагольствовать, а люди после думали, о чём он хотел сказать. А мог вообще увести разговор и после вернуться к нему, но уже с другой стороны. Горбачёв в этом чем-то напоминал Хрущёва, с той лишь разницей, что у последнего речь уводила от желаемой цели. У Михаила Сергеевича было наоборот – речь прятала цель. Никто не понимал, что несёт генсек и, с какой надобностью.

Номенклатура высшей касты взбунтовалась не на шутку и, закатив Горбачёву целую серию истерик, потребовала созыва XIX всесоюзной конференции Коммунистической партии Советского Союза. Чего КПСС не знала аж с довоенных времён. Горбачёв не возражал:

– Хотите Партконференцию, давайте соберём Партконференцию.

Генеральный секретарь вёл себя очень странно. Он, как играющий тренер хоккейной команды, её диспетчер и главный бомбардир, то съезжался с Ельциным и Шеварднадзе, то бросал их устремляясь с Крючковым и Пуго к чужим воротам то покидал поле на целый тайм, для консультации с Рейганом и Колем, снова съезжаясь с Ельциным, имитируя его удаление с поля и возвращая его обратно, но уже в новом качестве и был наш герой в данной игре просто бесподобен.

Великолепный политик и интриган он несколько раз спускал с цепи на своих коллег из ЦК и Политбюро шумную команду Гдляна и Иванова, то снова загонял их в вольер, который в нужный момент обязательно оказывался не запертым. И летели клочья от Лигачёва и Соломенцева, даже от самого Чебрикова. Когда вышедшая из себя «большевистская рать», полагающая, что Гдлян и Иванов действуют по собственной инициативе, пытались затравить до смерти обоих следователей, Горбачёв спрятал их, как Иван Грозный – своих медведей от боярского окаянства.

Манной небесной на Красную площадь, свалился Матиас Руст – германский пилот, уверявший, что на спор обязался посадить свой спортивный самолёт у храма Василия Блаженного. Это дало возможность разогнать всю верхушку вооружённых сил страны, предварительно ошельмовав её в печати, чего не случалось ещё со времён 1937 года.

Теперь вновь как при Андропове, зададимся вопросом. Для чего нужны были Михаилу Сергеевичу все эти конфликты? Тут возникает следующий вопрос. А для чего вообще нужны подобные вещи? Сразу и без экивоков ответим. Конфликты нужны для плетения интриг. А интриги? О… интриги нужны для многих вещей, например: для устранения неугодных лиц, для выдвижения своих клевретов, для создания политического веса, для расчистки дороги от противников и т. д. С точки зрения предусмотрительности, нашего героя, а такая линия явно прослеживается, в его многотрудной деятельности, все выше перечисленные козни нужны для продвижения на верх на самую вершину пирамиды, для захвата полной и неограниченной власти.

Но позвольте, в Советском Союзе – генеральный секретарь коммунистической партии – высшая инстанция власти.

– Так в чём же дело? Куда ещё можно стремиться? Разве, что стать Римским папой.

   Да всё просто и без затей. Режим, который раскачал Горбачёв, уже трещал и грозился рухнуть. Следовало, не мешкая покидать Олимп власти, или менять саму власть.

– Как же, сменишь и сам слетишь.

И Горбачёв нашёл гениальное решение, стать аполитичным президентом страны. Это был ход, но кто его будет избирать? На низах Михаил Сергеевич уже не котировался, так как служил и вашим и нашим, а более всех себе самому. Кроме того вместе со всеобщими выборами должен появиться претендент, какую сторону перевесит чаша весов ещё вопрос. И Горбачёв решил новое, более сложное уравнение, с неизвестными в двести восемьдесят миллионов.

Он собрал съезд Советов, именно с этой целью. Съезд шел, как полагается, были выступления, прения, доклады. Получил слово и Горбачёв. Его доклад как обычно можно было расценить так – лектор говорит два часа не понятно о чём.

– Кому не понятно? Чего не понятно? Стране нужен президент! Это понятно?

Президент стране потребовался сразу, прямо позарез, и выбирать его, уже не было времени. Прозвучал последний звонок, поезд отходит. Внезапно оказалось, что представители народа, в силу своего интеллекта вполне могут обойтись и без мнения своего народа избравшего их. И… проголосовали за избрание генерального секретаря ЦК КПСС – президентом страны.

– Эх и каламбур. Во всяком случае, хочется так думать, потому, как подобный поступок в некоторых серьёзных учреждениях именуется иначе.

 

***

А в Европе начался бедлам. Антикоммунистическая революция смела марионеточные режимы в Восточной Европе.

Трупы супругов Чаушеску, расстрелянных без суда и следствия, лежащие на снегу, выглядели грозным предупреждением тем, кто не желал слушать самого умного и хитрого президента, выходца из КПСС.

Рухнула Берлинская стена и объединилась Германия. В телевизоре зависло белое лицо Эриха Хонеккера, успевшего сбежать от народного гнева на одну из советских военных баз. Хозяин ГДР был настолько уверен в себе, что забыл (или не успел) даже перевести деньги, лежащие в Берлинском банке, за границу.

А вот ещё «чудо» народной демократии. Только вчера сидевший в тюрьме чешский диссидент Гавел, работавший до этого грузчиком, внезапно стал президентом Чехословакии, запретив компартию и ликвидировав органы безопасности.

Рядом неукротимый Лех Валенса, рабочий – электрик Гданьского Судостроительного завода, основатель и организатор «Солидарности», политический узник главы военной хунты генерала Ярузельского, сменил последнего на посту президента страны, разогнал компартию и лишил коммунистов иммунитета и имущества.

В Болгарии был взят под стражу Тодор Живков – лидер компартии и глава государства, обвинённый в коррупции, казнокрадстве и антигосударственной деятельности.

В Будапеште коммунисты разбежались сами ещё накануне свободных выборов.

Перед КПСС зримо был поставлен вопрос: какой из вариантов её устраивает больше – румынский, или венгерский? Но ни румынский, ни чешский, ни венгерский вариант развития страны партию не устраивали. И ни одного лидера способного заменить Горбачёва у партии не было, а общественность наступала и партия вела ожесточённую войну за свою собственность, постоянно призывая на помощь спецчасти КГБ, десантников, внутренние войска, а когда собственность окончательно уплывала из рук, то и танки. Уже гремели выстрелы в Вильнюсе и Риге.

Последние остатки имперских сил группирующихся вокруг председателя КГБ Крючкова и кучки партийных и военных ортодоксов лихорадочно пытались предотвратить уже совершенно очевидный крах коммунизма. В отчаянии они вновь вспомнили о Саддаме Хусейне.

После вывода советских войск из Афганистана война между Ираном и Ираком за ненадобностью затихла сама по себе. Обе стороны потеряли примерно по миллиону человек и очень гордились этим.

Хусейн изнывал от безделья, лениво поругивая Израиль. Ему нашли работу. План казался очень перспективным. Хусейн нападает на соседний Кувейт и оккупирует его. Чисто символическая гвардия кувейтского эмира, наверняка не в состоянии оказать сопротивление армии Саддама Хусейна, вооружённый до зубов новейшей советской техникой и имеющий опыт почти десятилетней войны с Ираном.

Милитаристский план, захвата Кувейта, Саддаму Хусейну, повёз бывший командующий Приволжским военным округом Альберт Михайлович Макашов[42]. Генерал объяснил президенту Ирака о падении цен на нефть, которую следует стабилизировать в интересах обеих стран.

Теневая сторона плана основывалась на том, что Соединённые Штаты никогда не смирятся с подобным международным разбоем и вынуждены, будут начать с Ираком войну, ибо если они этого не сделают, то потеряют полностью свой престиж мировой державы. А если и сделают, то завязнут как во Вьетнаме, в долгой и кровопролитной войне. Тут, как по заказу, на повестку дня выплывает ещё одна прерогатива. Поскольку СССР связан с Ираком договором о дружбе, то Соединённым Штатам придётся платить кредиты не за последовательное проведение в СССР «демократических преобразований», а за то, что, СССР сохранит нейтралитет. Это сразу же ослабит экономическое и финансовое давление на Советский Союз со стороны Запада и позволит свернуть горбачёвские реформы.

«Товарищ» Хуссейн, не заглядывая в глубь вещей, с готовностью согласился. Он сам давно уже зарился на несметные богатства Кувейта и Саудовской Аравии.

    Оговорив материальную поддержку со стороны СССР и свой личный гонорар в два миллиарда долларов, Хусейн приказал своей армии оккупировать Кувейт, Что и было сделано в течении 30 часов, без каких либо потерь.

Как и ожидалось, США немедленно стали перекидывать свои войска в Саудовскую Аравию, чей перетрусивший король сам призвал Вашингтон на помощь.

Под прикрытием Саддама Хусейна партия вышла из окопов и попыталась вернуть былую славу и величие. Однако это произошло в самый разгар переговоров о кредитах, которые вели в США и Европе Горбачёв и Шеварднадзе. Оба немедленно осудили оккупацию Кувейта, поставив Саддама в совершенно дурацкое положение.

Ортодоксы давили на Горбачёва и устраивали ему скандалы в прессе и Верховном Совете. Они даже организовали демонстрацию с портретами Саддама Хусейна. Делалось всё, чтобы отмежеваться от США и от Запада и попытаться повернуть неуправляемый советский корабль на старый ленинско-сталинский курс.

Не откладывая дела в долгий ящик, американцы разгромили армию «товарища» Хусейна так быстро и решительно, что никто в Москве не мог понять, что же произошло. Закалённые в боях иракские солдаты тысячами сдавались в плен. Кувейт был освобождён за сутки, американским танкам была открыта дорога на Багдад. Но самое главное было не в этом, а в том, что США продемонстрировали такие системы оружия нового поколения, такие новые способы ведения электронной войны, такую координацию действий различных видов вооружённых сил, которые могли только сниться советским генералам и Военно Промышленному Комплексу.

Крушение плана вовлечения Соединённых Штатов в войну привело всю антигрбачёвскую оппозицию, сметённую в кучу процессами, происходящими в стране и мире, в состояние шока. Воспользовавшись заминкой, президентом РСФСР стал Борис Ельцин, добившийся успеха на обещании департизировать все партийно-государственные структуры России и выполнивший это обещание через сорок дней после своего избрания (22.07.1991.), изданием специального Указа о департизации.

Одновременно и Горбачёв (в противовес Ельцину) создал Всемирный партийный комитет, приказав Кручине перевести на счёт нового партийного монстра шестьсот миллионов рублей.

Только будущие историки по-настоящему смогут оценить прозорливость и хладнокровие этого гениального политика, возникшего в СССР наподобие белого гриба среди мухоморов.

 

***

Спусковым крючком к августовскому путчу 1991 года стала встреча девяти лидеров союзных республик в Ново-Огарёво двадцать девятого июля 1991 года на правительственной даче под Москвой. (Не принимали участие в переговорах руководители Прибалтийских республик, Грузии, Армении и Молдовы). Президенты заняли один особнячок и под хорошую закуску «весёлая компания» проговорила до трёх часов утра. По словам помощника президента СССР Черняева, Ельцин на этой встрече нервничал и чувствовал себя неуютно. Будто кто-то грязным рылом в ухо дышал. И это была вовсе не белая горячка, просто как выяснилось, позднее, разговор прослушивался и записывался.

На проходящей встрече, президенты республик высказывали интересные концессии. В частности, что следует убрать председателя КГБ – Крючкова, министра обороны – Язова, министра внутренних дел – Пуго, председателя Гостелерадио – Кравченко и вице-президента СССР – Янаева.

– В сущности, весь костяк будущего ГКЧП.

  Далее говорились не менее интересные вещи, а именно то, что собравшиеся президенты согласились подписать Союзный договор.

Однако Горбачёв всё это принимал под нажимом, так как Назарбаев и в особенности Ельцин запретили ему по этому поводу собирать Совет Федерации. А это означало, что уже никаких союзных органов не существовало. Михаил Сергеевич погоревал об уходящей власти и призадумался.

– А, что делать?

Рад бы занять высший пост – Генерального президента СССР, но для этого нужны новые конфликты и интриги, а время на них, увы, отпущено не было. Но не зря Горбачёва называли, да и сейчас называют феноменом века. Менее чем за неделю, он смог запустить интригу государственного масштаба. Только вот времени у нашего героя было очень мало, и он не успел обдумать и «проиграть» все козни и происки. Поэтому его идея дала сбой.

Третьего августа 1991 года, на заседании Совета Министров, Михаил Сергеевич констатировал о наличии в стране взрывоопасной ситуации и необходимости, чрезвычайных мер. На следующий день, он, дав ещё некоторое ЦУ, уехал на объект «Заря». Так по терминологии КГБ называлась Фароская дача.

Президентский Совет и Совет Министров были в недоумении. С одной стороны Горбачёв собирался подписывать союзный договор (который якобы должен его же и погубить) и тут же, он лично отмечал, что необходимо ввести чрезвычайное положение. Вместе с тем, никаких распоряжений не отдавал.

Свежий человек, разумеется, спросит, а разве из выше сказанного следует, что было велено готовить какие либо бумаги, или документы о введении чрезвычайного положения? Нет, таких распоряжений не было. Тем не менее, документы стали готовиться.

– Почему?

– Давайте разберёмся.

Горбачёв говорил о введении чрезвычайного положения за две недели до путча. Верно, но дело вовсе не в том, что говорилось за две недели до оного, дело в том, что сказано это было накануне отъезда в Форос. Существенная разница. Ибо – одно дело просто сказать нечто в общем, словесном потоке, который и завтра продолжится и после завтра, как некий фон, на который никто уже не обращает внимания. И совсем другое – когда нечто сказано накануне отъезда. Конечно, можно это выражение принять как подначку, но упала эта подначка в унавоженную почву. А иначе, зачем ему уезжать из страны накануне подписания Союзного договора? Всё было продумано.

Что же оставалось делать «бедной» номенклатуре? Ответ ясен. Спасать себя, введя чрезвычайку.

Казалось бы, президент от всего подстраховался и от олигархов и от демократов, но он просчитался и жестоко. Кто ему после всего этого оставит власть? Разумеется, ни правые, ни левые в этом заинтересованы совсем не были.

А злой рок уже стучался в двери. В воскресенье восемнадцатого августа во второй половине дня, а точнее в семнадцать часов, когда президент СССР спокойно отдыхал, ему доложили две неприятные вести. Первое, что связь в Фаросе отключена полностью. Второе, что прибыли товарищи: Бакланов, Болдин, Варенников и Шенин.

Прежде чем их принять Михаил Сергеевич поднялся к жене. Он вошёл взволнованный и доложил всё Раисе Максимовне:

– Они уже на территории. Я ни на какие сделки, и ни на какие авантюры не пойду. Это изоляция, заговор, арест. Я не поддамся ни на какие угрозы, шантажи…

– Стоп! А кто сказал, что должны быть угрозы шантажи? Прибывшие товарищи почтительно ждут под дверью, хотя им не терпится поговорить о жизни в стране.

Игра политиков состоит в том, что у всякой глупости есть своя логика. Обычно её внедряет, какой-нибудь провокатор, но даже если нет такого, логика так или иначе находится, ведь люди всё равно прикидывают, что и как делать с этой глупостью, а в частности с этим ГКЧП (пока эта аббревиатура не была объявлена). Политики заранее готовят наброски, обсуждают варианты: что будет, если Горбачёв подпишет подготовленные документы, что будет, если не подпишет, но даст понять, что можно действовать без него? А что если предложить ему сказаться больным и, пока он болеет, всё «провернуть», а, что если вообще отправить его в отставку по состоянию здоровья, а может быть сделать его нездоровым, если сильно будет кобениться. Или мёртвым? В конце концов, есть же вице-президент…

Вполне возможно, что так и происходило и товарищи, приехавшие в Фарос, предлагали едва ли не все эти варианты, кроме летального, что нормально по человеческой логике. Да и как могло быть иначе? Всё-таки люди представляли себе характер Горбачёва. И конечно, обсуждали, как быть, если выяснится, что они не совсем правильно поняли нашего героя.

Вместе с тем, жёсткость обстоятельств, часто ведёт от вполне косметических мер, против которых трудно, что либо возразить, к твёрдым поступкам, которые вряд ли могут понравиться тому против кого их невольно приходится применять… А когда эти люди очнуться от совершённого безумия, тогда им придётся искать оправдание перед следователями и потомками, опираясь всё на ту же порочную логику.

Горбачёв всё это слушал, как говорят в пол уха, его мысли были заняты чем-то другим. Вдруг он неожиданно спросил о Ельцине, где мол он. Бакланов вначале сказал, что тот арестован, но сразу осёкся, почти арестован. Торопя события, заговорщики явно хотели дать понять главе государства, что они уже взяли ситуацию под свой контроль, и назад пути нет:

– Так, что Михаил Сергеевич будьте добры, подписывайте указ о чрезвычайном положении в стране.

Но не таким простачком был Горбачёв. Он хорошо понимал, что тот, кто делает первый агрессивный шаг, обычно проигрывает. Если бы Борис Николаевич был арестован.., а так… «Да что это вообще за путчисты – в конце концов! Пьяного Ельцина арестовать не могут, – думал Горбачёв, – нет ребята, с вами кашу не сваришь».

 

***

А в это время, Борис Николаевич, обсудив с Назарбаевым сценарий действий при подписании Союзного договора, решили немного по-восточному расслабиться. Дело было где-то под Алма-Атой, восемнадцатого августа. Поехали в горы. На берегу быстрой речки были накрыты столы. Обильная еда, море выпивки… Что ещё надо масштабному руководителю для полного счастья? Казахи народ гостеприимный, перегородили речку, устроили нечто вроде купальни.

Русский президент примет рюмку и погружает державное тело в прохладные струи, Александр Коржаков, его главный охранник (тот который позднее нелицеприятную книгу о своём президенте накрапал), вокруг бегает:

– Вылезайте Борис Николаевич вода уж больно студена, не дай Бог промтудитесь… Тот вылезет, ещё рюмку, другую махнёт и опять – тело в прохладу купели.

– Благодать!

Назарбаев, хозяин прекрасный, нагнал музыкантов – концерт! Один хор, другой, потом третий… Борис Николаевич, как только домбры заслышал, потребовал ложки, стал аккомпанировать. Возможно, даже стучал ими, по чьим-нибудь удачно подвернувшимся бо'шкам. Во всяком случае, Коржаков в своей книге «От рассвета до заката» рассказал о неистребимой страсти своего хозяина отбивать такт деревянными ложками по чужим головам. Как раз в связи с этим «пиром во время чумы» в горах Казахстана.

Пора улетать. У Ельцина, по его словам, в глазах рябило (двоилось) от угощения. А Назарбаев не отпускал. Ну, что тут поделать? Вылет отложили на час. У Нурсултана Абишовича восточное гостеприимство – не навязчивое, а мягкое, деликатное, но хватка та ещё. В этом месте Борис Ельцин перебор почувствовал, что-то не так. Трёхчасовая задержка с вылетом была не простой.

Как выяснилось позже, путчистами было подготовлено два варианта устранения Ельцина: плохой и оптимальный. По первому варианту, при перелёте правительственного самолёта Алма-Ата – Москва в эфире должна была прозвучать команда «Акула». По этому сигналу президентский самолёт подлежал уничтожению службами ПВО.

Оптимальный вариант предписывал несколько иное решение. При подлёте к столице диспетчерам следовало посадить упомянутый самолёт не во Внуково, а на военном аэродроме Чкаловский, откуда президента РСФСР под охраной препроводить в Завидово, или на военную базу Медвежьи озёра. И сразу по прибытию провести с ним жёсткий прессинг.

Однако по неизвестным причинам приказы на выше упомянутые действия не поступили и восемнадцатого августа, опоздав на четыре часа, правительственный самолёт благополучно приземлился в аэропорту Внуково. Был час ночи. Ельцин с Коржаковым поехали на дачу в Архангельское. А утром, дежурный из Белого дома, сообщил о путче. Тут уже было не до шуток.

Быстро собрались и по Калужскому шоссе въехали в город. В Белый дом добрались без препятствий. Но по дороге, заметили, что за Калининским мостом стояли танки. Войск не было, зато в машинах рядом лежали боевые снаряды. Белый дом, планировалось вначале обстрелять, а после взять штурмом. Но здесь произошла промашка, танкисты отказались стрелять.

Вначале девятого Ельцин позвонил Павлу Сергеевичу Грачёву, который занимал пост командующего воздушно-десантными войсками и был первым заместителем министра обороны.

Первая встреча Ельцина и Грачёва состоялась весной 1991 года, в Туле, на учениях. Борис Николаевич был первым руководителем высокого ранга, который разговаривал с Грачёвым нежно и доверительно. Конечно, хотел понравиться и завязать дружбу. Получилось.

Но как выяснилось позже Павел Сергеевич, во время путча, вёл двойную, а то и тройную игру. Однако роту десантников, на защиту Белого дома выделил. После говорили, что упомянутая рота была подкинута в Белый дом как «Троянский конь». Но если пораскинуть мозгами, то такое сравнение не совсем похоже, вернее совсем не похоже. Данной ротой командовал генерал Лебедь, а он был человек прямолинейный, и заявил Ельцину очень прямо:

– Я Борис Николаевич, человек подневольный, присягу принимал, и в своих стрелять не буду.

Однако тут же пояснил, что в верхах нестыковка образовалась:

– Тот, кому я присягал, под арестом, нет его. Если Вы, Борис Николаевич, как президент России меня главнокомандующим армией РСФСР назначите, то уж послужу Вам. А если нет, так на нет и суда нет.

Борис Николаевич подумал, подумал и тоже сказал:

– Нет. Не назначу. Сам главнокомандующим буду.

 Обиделся сильно на такую беспардонную прямоту. Десантники ушли.

Всяческие разговоры защитников Белого дома с военными, показали, что армия, если и выполняет приказы, то пассивно, а стрелять и штурмовать Белый дом вообще отказывается. Поэтому у путчистов осталась одна надежда на команду «Альфа».

До поздней ночи, 20 августа, подчинённые министров – силовиков вели подготовку к операции «Гром» – вооружённому штурму Белого дома со стрельбой на поражение. Поставленная задача, согласно подготовленному сценарию, предписывала «пробить проход для «Альфы», чьи бойцы должны были подняться на пятый этаж, локализовать Ельцина и препроводить его в Завидово. Вину за предполагаемые жертвы намечалось возложить на «безответственные экстремистские действия российского руководства». Позднее такой же сценарий был успешно реализован уже самим Ельциным при штурме Белого дома, но уже в 1993 году.

Наиболее решительно, «идти до конца», не считаясь с возможным кровопролитием, – были настроены Олег Дмитриевич Бакланов, Валентин Иванович Варенников и присоединившейся к штабу ГКЧП Сергей Фёдорович Ахромеев, прилетевший в Москву после девятнадцатого августа. Только после того, как под гусеницами бронетранспортёра случайно погибли первые демонстранты, заместители Крючкова, Язова и Пуго, объехали «театр» предполагаемых действий и обнаружили, что вокруг Белого дома находится примерно пятьдесят, а то и все шестьдесят тысяч человек и что при штурме будет пролито «море крови» (по выражению генерала Лебедя).

Когда об этом доложили министру обороны Язову, маршал-фронтовик сказал:

– Стрелять не дам!

И уже не советуясь с остальными членами ГКЧП, отдал приказ о выводе войск из Москвы.

Приехавшие на следующее утро его переубеждать Олегу Шенину, Владимиру Крючкову и Олегу Бакланову, к которым позднее присоединился Анатолий Лукъянов, он заявил:

– Мы проиграли. Умели нашкодить, надо уметь и отвечать. Полечу к Михаилу Сергеевичу виниться.

Команда Альфа, чувствуя нетвёрдую руку ГКЧПистов, тоже заупрямилась.

 

***

Горбачёв, запертый в Форосе, разумеется, не знал о том, что происходило за кулисами путча.

– Мы сидели как в яме, – вспоминала дочь Горбачёва. – Поэтому, когда объявили, что в Крым направились Язов и Крючков, пообещавшие журналистам предъявить доказательства недееспособности президента СССР, они не знали, к чему готовиться. Первое, что в этой ситуации пришло на ум, – в ближайшие часы, Горбачёва будут приводить в то состояние, которое было под диктовку КГБ указано в медицинском заключении у Четвёртого управления.

От такой «прозорливости» у Раисы Максимовны случился острый гипертонический кризис, который даже Ирина и её муж Анатолий (сами врачи) приняли за микроинсульт. Нарушилась речь, почти отнялась половина тела…

  На территорию дачи Крючкова, Язова и Бакланова, как и три дня назад привёл Юрий Сергеевич Плеханов. Но перед домом их остановила вооружённая охрана, предупредив, что будут стрелять. Напрасно зам начальника «девятки» Вячеслав Владимировмч Генералов, который ещё недавно грозил горбачёвским телохранителям судьбой охранников Николая Чаушеску, матерясь, кричал на них:

– Опустите оружие, щенки. Не позорьте меня!

На сей раз, охрана была настроена решительно.

– Эти будут стрелять, – мрачно подтвердил Плеханов.

Телохранители отказались пропустить и отдельно прилетевших Анатолия Лукъянова и Владимир Анатольевич Ивашко.

В ответ на просьбу Крючкова, принять его, Горбачёв потребовал включить связь. После нескольких колебаний и оговорок, шеф КГБ отдал команду, снять домашний арест с президента СССР. И арестованный Горбачёв вновь стал главой государства.

Первые с кем он связался, был Ельцин, потом комендант Кремля и несколько республиканских лидеров. Почувствовав, что штурвал власти вновь принадлежит ему, он позвонил Джорджу Бушу, чтоб подтвердить: вторая ядерная сверхдержава вновь стала управляемой. Тем временем на дачу прибыла российская делегация, в лице вице-президента России Александра Руцкого и премьер-министра Ивана Степановича Силаева, вмести с ними, в составе группы находились: Примаков и Бакатин. В их присутствии Горбачёв согласился выслушать Лукъянова и Ивашко. Последние объяснили, что «они не при чём», и стали оправдываться в бездействии парламента и ЦК.

Крючкова,. Язова и Бакланова, тех, которых генсек принять отказался, под охраной отвезли на аэродром. Юрий Плеханов, сидя в машине с Генераловым, раздражённо буркнул ему:

– Собрались одни трусливые старики, которые ни на что не способны, и попал с ними как кур в ощип.

  На следствии Генералов вспоминал, что бывшие начальники выглядели как нашкодившие пацаны. Особенно жалко, «как прапорщик в повисшем кителе», смотрелся маршал Язов.

В Москву, с Фороской дачи, которая к счастью не стала ещё одним «домом Ипатьева», Горбачёвы возвращались на самолёте российской делегации. Внучат уложили спать на полу, под присмотром охраны. В качестве заложника в упомянутом самолёте, летел главный организатор «путча помощников» – Крючков. Его взяли в этот самолёт из предосторожности, чтоб никому не пришла в голову идея произнести – таки в эфире зловещее слово «Акула».

 

***

Морок путча развеялся. Горбачёв последние месяцы боявшейся реализации «хрущёвского варианта» избежал позорной отставки. Однако за эту бесспорную победу пришлось расплатиться помимо непоправимого политического ущерба и другой непомерно высокой для него ценой – здоровьем Раисы Максимовны. Надо было видеть её глаза, когда она, прижимая к себе внучку, спускалась по трапу самолёта, вызволившего их из форосского плена, – это были глаза смертельно раненого человека.

После Фороса Горбачёв превратился в политического должника своего заклятого соперника Бориса Ельцина, благодаря чьему решительному поведению он вновь оказался в Кремле. Роковой промах, плохой и непродуманной интриги сильно ударил по авторитету правителя. Перестройка «заблудилась» и её дальнейшее продвижение сулило уже не розовые перспективы (сам Горбачёв называл свои первые годы у власти «розовым периодом»), а хмурые будни и драматические проблемы. Инициатор и вдохновитель «нового мышле'ния», ещё совсем недавно воспринимавшийся как Мессия, утратил прежний ореол святости и непогрешимости.

Почему так произошло? Могли ли события пойти по лучшему или, быть может худшему варианту и кто кроме Горбачёва виновен в происшедшем, – тема для отдельного исследования. Сам же он из человека, дерзко замахнувшегося на историческую традицию, в одночасье стал жертвой собственного замысла.

Монарх, низвергнутый непредвиденными обстоятельствами с трона, или попросту оступившейся, или потерявшей корону в глазах своих приближённых, перестаёт быть самодержцем. Конечно, приближённые могут подобрать корону, поправить, почистить и вновь водрузить на «светлое чело», но это будет как повторный брак – невесте не положено надевать белое свадебное платье. Таков не писаный закон. Если общество чувствует, что утратило потребность в своём вчерашнем вожде или кумире, оно равнодушно от него отворачивается. Черёд памятников и восторженных мемуаров приходит позднее, когда тех, кому они посвящаются, уже нет в живых.

Через четыре дня после памятных событий девятнадцатого августа деятельность ЦК КПСС была официально запрещена, партийное имущество национализировано, банковские счета – арестованы. Четырнадцать человек были посажены в тюрьму. Это произошло «вовремя». Вся номенклатура, почти без остатка успела перетечь в новые структуры власти, ещё раз подтвердив свою непотопляемость. Но элита не смогла сразу вписаться в теневой бизнес без передела собственности.

Пошли разборки:Николай Кручина вывалился с балкона своей квартиры на пятом этаже номенклатурного дома в Плотниковском переулке. Вслед за ним та же самая неприятность произошла с его предшественником Георгием Павловым. Затем с двенадцатого этажа выбросился ответственный работник международного отдела ЦК Дмитрий Лисоволик. Ушёл из жизни Арманд Хаммер. На другом конце мира, за борт своей яхты выпал мёртвый (или ещё живой) Роберт Максвелл. Даже для него игра оказалась слишком крутой.

С августа по октябрь на территории СССР произошло тысяча семьсот сорок шесть таинственных самоубийств номенклатурных чинов. Почти точно по числу созданных КПСС совместных предприятий. Но обо всех рассказать нет никакой возможности. Горбачёв же, как президент СССР, был пока на плаву. Но столь скорая отставка президента уже не представлялась не мыслимой. Его южные, с живым блеском глаза, на которые чаще всего обращали внимание те, кто впервые встречался с ним, заметно потухли и выражали серьёзную внутреннюю перемену, произошедшую с ним всего за одну неделю. Он потерял прежнюю несокрушимую уверенность в себе, которой так заражал своих сторонников.

 

***

В сентябрьские дни 1991 года в столице собрались «все флаги»: здесь должна была произойти запланированная задолго до путча международная конференция по «человеческому измерению», проще говоря, по правам человека. Крупнейшие западные политики ухватились за эту возможность взглянуть своими глазами на Москву, приходившую в себя после августовского инфаркта.

Помимо этого естественного мотива, был и другой: засвидетельствовать президенту СССР, вернувшемуся к исполнению своих обязанностей поддержку и солидарность западных столиц. Особенно усердствовали посланцы тех лидеров, которые «дрогнули» в дни путча и, либо заняли выжидательную позицию, либо, как Франсуа Миттеран признали «новое советское руководство».

Зато те, кто вроде, Джорджа Буша, не бросил «дорогого Горби» в беде, имели все основания считать, что внесли большой вклад в победу российской демократии. Госсекретарь Джеймс Бейкер, прибывший для участия в конференции, привёз в подарок Горбачёву почти боевую реликвию, американский флаг, который, по его словам, развивался над куполом Капитолия в день, когда «мы все за Вас молились». Позднее стало известно, что ещё один флаг со столь же «героическим» происхождением был, чуть ли не в тот же день вручён теми же американцами Ельцину.

В стране, как не странно двоевластия не чувствовалось, но оба президента так часто появлялись вместе, что даже Си-эн-эн пришлось брать одно интервью на двоих. Увлёкшись этим политическим зрелищем западные аналитики даже прогнозировали совершенно сюрреалистическую поездку обоих лидеров в Нью-Йорк и их совместное (!) выступление на генеральной Ассамблеи ООН. Однако зрителям этого спектакля в Москве было понятно, что развязка очередной кремлёвской коллизии близка и тон ей стал задавать тот факт, что формирование союзного государства недавно начатое в Ново-Огарёве, завершилось «выкидышем». Путч спровоцировал преждевременные роды «недоносков» в виде союзных республик, объединить которые даже в обновлённую федеративную структуру было теперь невозможно, так как дух национализма был выпущен на свободу.

И всё же Горбачёв как Сизиф, обхватив обеими руками глыбу Союзного договора, скатившуюся к подножью горы, начал вновь толкать её вверх по склону. Сошедшая вниз августовская лавина, оставила после себя широкую полосу, и на какое-то время показалось, что помех нет. Нет ни ЦК, ни съезда народных депутатов, а радикал-демократы, осознавшие, что главной мишенью путчистов был всё-таки Горбачёв, а не Ельцин, похоже, были готовы воздать должное, его мужественному отказу подчиниться ультиматуму ГКЧП.

В стране в это время разбушевалась стихия нетерпения, и, чтобы сохранить своё положение политического лидера, Михаил Сергеевич должен был торопиться, потому как лимит времени, отпущенный ему замешательством соперников таял с небывалой быстротой.

Начались встречи в Кремле с банкирами и предпринимателями. Недавний генеральный секретарь КПСС теперь заверял всех в готовности всячески поддерживать частную инициативу, в торговле и делопроизводстве, защищать интересы бизнеса и самих бизнесменов при условии, что те будут «чтить уголовный кодекс». Чтобы убедить всех, что это не просто слова было объявлено о создании при президенте СССР Совета по поддержке предпринимательской деятельности. Ещё один такой Совет был обещан аграриям, на встрече с которыми, Горбачёв весьма скептически относившейся к предложениям о передаче земли в частную собственность, показал себя сторонником «всех форм эффективного хозяйствования» на селе, включая и фермерское.

Он всё больше и больше требовал для себя эфирное время, но тут его подводила старая привычка – «Президент говорит не понятно о чём». А президенту надо было заполнить собой политическое пространство, хотя действовать всё чаще приходилось в пространстве виртуальном, воображаемом, поскольку рычаги управления реальными событиями слушались его всё хуже и хуже. В то время, как «нахрапистый» соперник был убедительно избран президентом реально существующего, хотя и не до конца сформировавшегося Российского государства. В этой ситуации «догнать» Ельцина он мог, только вновь обзаведясь собственным государством и выиграв в нём выборы.

 Горбачёв решился. Прежде всего, он хотел укрепить экономическую базу Союза с помощью межгосударственного экономического соглашения, а затем уже нахлобучить на эту конструкцию политический Союз.

Рассуждения его были убедительны и логичны – именно так строился в Европе Общий рынок, а после Европейский Союз. Однако следовало принять во внимание цейтнот в котором находился Горбачёв, чувствуя под ногами не почву, а тающую льдину. Скорее даже не разумом, а инстинктом политика он ощущал, что с каждой уходящей неделей жажда власти у республиканских элит возрастала. Привычка жить в едином союзном государстве ослабевала. Ново Огарёвский процесс, как машина с заглохшем мотором катился вперёд только потому, что дорога шла под уклон, а далее ожидала пропасть. Этот процесс, как рецидив окаянства, однажды привёл страну к путчу, а теперь упирался прямиком в Беловежскую Пущу.

 

***

Вариант денонсации[43] Союзного договора, – роспуска СССР, прорабатывался ещё в ноябре 1991 года в Завидово. Главные действующие лица «заваренной каши» были – Борис Николаевич Ельцин и Геннадий Эдуардович Бурбулис. Последний был убеждён, «что социализм нужно вырывать с корнем – вместе со страной», – писал Караулов.

Впрочем, нам сейчас важнее техническая, нежели политическая сторона вопроса. «Президент Ельцин позвал в Завидово Баранникова и Грачёва, – писал далее Караулов, – заговорщики очень боялись Бакатина и КГБ, поэтому, в целях конспирации, все разговоры вели на свежем воздухе, гуляя по лесу. Речь шла только об одном – Беловежская Пуща.

Устав ходить, Ельцин присел на пенёк. Грачёв, как самый молодой участник «встречи в верхах», сбегал в гараж и собственноручно прикатил большую шину от «Волги», валяющуюся с незапамятных времён. Постелив газету, разорванную пополам, генералы уселись возле Ельцина.

– Операцию назовём «Колесо – предложил Баранников.

– Почему «Колесо»? – удивился президент России.

– Не пеньком же. Мы всё-таки на колесе сидим – засмеялся Баранников.

– Так «Колесо» покатило в Белорусию.

Перед поездкой в Минск, Ельцин зашёл к Горбачёву «посоветоваться, как убедить Украину, присоединиться к Союзу», поскольку Кравчук обещался подъехать и «рассказать о референдуме».

Два президента довольно быстро договорились о том, как «надавить на украинцев». Оба заявили, что не видят России без Украины. Только после выяснилось, что каждый в эту форму вкладывал своё содержание. Мало кто тогда обратил внимание на мимоходом брошенную журналистам ельцинскую фразу:

– Если не получится, придётся думать о других вариантах.

Уже позднее, рассказывая в узком кругу об этой встрече, Борис Николаевич похвалялся, как ловко он усыпил бдительность союзного президента.

И хотя Горбачёв пишет, что, когда он узнал, кто в Минске готовил встречу (Бурбулис и Шахрай), ему всё стало ясно. Похоже, он в очередной раз, как в августе недооценил своих соперников, посчитав, что в Пущу «троица» отправилась только для того, чтобы «расслабиться». О том, что произошло, он узнал от президента Белорусии – Станислава Шушкевича, которому партнеры поручили позвонить Горбачёву и от имени «тройки» сообщить, что в Белоруссии он и его гости действительно «всё подписали», правда, совсем не то, что намечалось. А, чтобы тот понапрасну не хватался за трубку, его тоже проинформировали, что новый министр обороны Шапошников в курсе принятых решений, и, что Борис Николаевич, поставил в известность президента Буша.

Ельцин предпочёл позвонить американскому президенту, а не Горбачёву не только для того, чтобы избежать неприятных объяснений, а ещё и потому, что в «разогретом состоянии» ему сподручнее было общаться с внешним миром через переводчика.

Отвечая позднее начальнику генерального штаба М. Моисееву на вопрос:

– Зачем вам нужно было разваливать Союз?

  Г. Бурбулис не скрывал своих эмоций:

– Это был самый счастливый день в моей жизни. Над нами больше никто не довлел.

В ту памятную ночь в Беловежской Пуще сотрапезники напрасно тревожились за свою безопасность. Даже если бы маршал Шапошников не изменил своему президенту и Конституции, Горбачёв всё равно бы не прибег к услугам армии или спецназа, чтобы арестовать заговорщиков. Хотя именно за то, что он не сделал этого, «не выполнив своего конституционного долга, по защите государства», его впоследствии яростно критиковали многие, в том числе и другие августовские путчисты – Крючков и Язов, сами по необъяснимой причине не решившиеся арестовать Ельцина. Когда интернированный в Фаросе Горбачёв не мог помешать.

– «Хрущёвский» вариант, которого Горбачёв смог счастливо избежать в августе, настиг его в декабре.

 

***

Десятого декабря, после беловежских событий, Горбачёв писал: «Судьба многонационального государства не может быть определена волей руководителей трёх республик. Вопрос этот должен решаться только конституционным путём с участием всех суверенных государств и учётом воли их народов». Этим самым он предложил созвать съезд народных депутатов СССР якобы для придания легальной форме отмене Союзного договора.

---

Дата добавления: 2019-07-15; просмотров: 133; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!