Уж, не в этом ли крылась загадка синдрома орденомании позднего Брежнева?

А. Малихов

 

 

ДВЕ ИМПЕРИИ

 

 

          Хронологическое повествование в

                              лицах

 

 

            Вторая империя

                            Книга вторая

                            Часть вторая

 

 

                                           

 

                

               

              Брежнев Леонид Ильич.

              Генеральный секретарь

              ЦК КПСС (1964 – 1982)

              Родился 19 декабря

              1906 года.   

              Умер 10 ноября 1982 года.

               Бесспорно, в наше суматошное время ни Леонид Ильич Брежнев, ни память о нём, общественным вниманием не удостоены. Более того, газетчики бульварной печати и тем паче телевизионные «хохмачи-ведущие» (что уж говорить о попугаях-пародистах) поминают его непременно в карикатурно-идиотском виде. Косноязычный тупой старикашка с густыми бровями, бормочущий идиотскую чушь – вот привычная для него маска. Она столь же надоела, сколь и не соответствует истиной реальности.

 

***

Предки Леонида Ильича были родом из Курской губернии. Здесь среди бескрайних полей и пашен, долгих русских дорог, ленивых мутных речушек и затерялась деревушка Брежнево. Его родители, впрочем, как и все жители деревни, были русскими и носили одну фамилию. Мать Леонида – Наталья Денисовна слыла местной красавицей. Илья Яковлевич с виду был тоже ничего, но происходил из более бедной семьи так, что мечтать о женитьбе на своей возлюбленной не приходилось. Однако Наталья забеременела и, чтобы избежать позора её с радостью выдали за Илью. Именно по этой причине (раньше рождение детей до брака осуждалось обществом), они уехали в Каменское.

В Каменском в то время проживало около 25 тысяч человек. Весь отсчёт времени, весь бытовой уклад жизни, привычки, нравы, сам труд людей – словом вся жизнь городской окраины, где поселились родители будущего партийного лидера, шла по гудку.

На Зимнего Николу, а точнее девятнадцатого декабря 1906 года, по новому стилю родился их первенец Леонид. Малыш часто болел в сырой землянке, горько не по-детски плакал. Поэтому через два года Наталья смогла уговорить мужа вернуться в деревню. Но Илья, если и вырос в деревне, крестьянской струнки, не имел. Немного помыкавшись на родине, они вновь вернулись в Каменское, где родились ещё дети – Вера и Яков.

Взрослый Брежнев впоследствии писал: «Одно из самых ранних, самых сильных впечатлений детства – заводской гудок. Помню: заря только занимается, а отец уже в спецовке, мать провожает его у порога. Ревёт басовитый гудок, который, казалось мне, слышен по всей земле.

Радио не было, часов рабочие не имели, завод сам созывал их на работу. Первый предупредительный гудок делался в полшестого утра, затем в шесть – на смену, потом в полшестого вечера – предупредительный и опять на работу – в шесть. Народу в нашем Каменском, будущем рабочем городе Днепродзержинске, было тогда двадцать пять тысяч, и весь отсчёт времени, весь бытовой уклад, привычки, нравы, сам труд людей – словом, вся жизнь шла по гудку.

Я быстро одевался и босиком, не поев, бежал вслед за отцом. Если он брал меня за руку, я гордо оглядывался вокруг: вот, дескать, какой вырос большой, уже иду на завод, а мне тогда шёл пятый год. Из соседних домов, из боковых улочек и переулков выходили другие рабочие, нас становилось всё больше, одеты были почти все в потёртые куртки и штаны из грубой «китайки». И мне, помню, очень нравилось шагать вместе со всеми.

Тысячная толпа валила вниз к Днепру, к Базарному спуску. Тут отец оставлял меня, и вскоре его картуз терялся среди множества картузов, кепок, войлочных шапок – я только издали видел, как втягивала смену чёрная дыра проходной. А лет, наверное, семи я и сам первый раз вошёл в эти ворота – с судками в руках, в которых нёс обед для отца.

Завод работал в две смены, каждая двенадцать часов, а бывали дни (при ломке смен), когда рабочие и по восемнадцать часов оставались на производстве. Столовой не было, обеденного перерыва не полагалось – наскоро перекусывали тем, что брали с собой из дома. Некоторым еду в узлах приносили жёны, дочери, сёстры…

…отец был помощником вальцовщика, а сварщиком на нагревательных печах стоял старый рабочий Денис Мазалов. Я его хорошо помню: кряжистый, немногословный, настоящий русский мастеровой. Родом он был из Енакиева, работал прежде в Никополе, на наш завод перебрался уже с большой семьёй. И обед ему часто приносила взрослая дочь Наталия…

…жил с нами в одной квартире дядя Аркадий, по фамилии тоже Брежнев, но отцу он братом не приходился, а был земляком. Приехал, как все, на заработки, отец пустил его к себе, он вышел в металлурги и уже после этого женился на младшей сестре моей матери, стал нам роднёй, а мне дядей…

…в этом краю счастливо соседствовали уголь Донбаса, руда Криворожья, железная дорога. Связывала всё, водная магистраль Днепра позволявшая отправлять готовый металл машиностроителям Бежицы, Брянска. Всё это вместе взятое, а также неограниченные возможности привлечения дешёвой рабочей силы тянули сюда не только российских предпринимателей, но и иностранных капиталистов. Днепровский завод, например, объединял бельгийский, польский и французский капитал («капитал», говорили у нас в слободке, имея ввиду слово «копить»). Завод рос чрезвычайно быстро: с 1887 по 1896 год население в Каменском увеличилось с 2000 душ до 18000.

По тому времени завод считался хорошо оснащённым, но, разумеется, ни рольгангов, ни подъёмных столов в цехе не было. Вагоны разгружались лопатами, уголь в топки тоже кидали лопатами, понурая лошадь возила чёрные слитки к нагревательным печам.у которых орудовал мой дед Денис. Отсюда раскалённые до бела «штуки» весом в полтонны крючьями волокли к стану, потом вручную перетаскивали с одного калибра на другой, а из последней клети, ухватив щипцами ещё горячую, но уже раскатанную, тонкую ленту, бегом тянули её на плитовой наст, где металл должен был остывать.

Снова и снова замирал на своём месте (у нас говорили в «петле») высокого роста, плечистый, в фартуке и чунях рабочий. Я хорошо видел: он весь в напряжении, клещи в любой момент наготове. Едва лишь вырвется из клети раскалённая, шипящая, злая змея, как он тотчас её усмирит и широким взмахом перебросит, «задаст» в другие валки. Сказочным силачом великаном представлялся мне в тот момент человек. А это был мой отец.

За краем построек рос краснотал, и в этих зарослях мы пробирались к Днепру. Берег в том месте был очень высок и обрывист. Мы смотрели сверху, и даль перед нами открывалась неоглядная. Внизу голубела вода, виднелся остров, поросший кустарником, дальше всё было подёрнуто синевой: вода, луга, заречные сёла Николаевка и Куриловка – для нас это был уже край света.

Детство есть детство. Тут у Днепра, всё для нас было радостью: сбегали вниз по обрыву, купались, переплывали на остров. Но только не весной. В разлив вода скрывала островные деревья, дальний берег едва был виден. Сейчас я вспоминаю Гоголя – «редкая птица долетит до середины Днепра…», – я думаю, этот образ реки возник у него из детства».

Память о детстве всегда приятна, но хотелось бы избежать ошибки, в которую нередко впадают авторы воспоминаний: прошедшее им рисуется в розовом свете хотя бы потому, что сами они тогда были молоды».

На самом деле нужда в семье была ужасной. Дети донашивали одежду друг за другом и до первого снега ходили босиком. Жизнь в рабочем посёлке не баловала детей особыми развлечениями. Летние дни, конечно, проводили на берегу Днепра – купались, рыбачили, ныряли с обрыва, гоняли голубей. Любил Лёнька наблюдать, как парят над крышами голубиные стаи. Этой страстью он заразился от своего отца, который по его рассказам был заядлым голубеводом. Увлечение высоколётными «сизарями», было, чуть ли не поголовным в посёлке металлургов, но видимо не зря среди товарищей юности Леонид заслужил прозвище Лёнька-голубятник. Эта кличка была довольно почётной: она означала, что её владелец достиг определённых высот в своём увлечении.

Большим событием стало появление в посёлке цирка. Любовь Брежнева, племянница Леонида Ильича, рассказывала:

– Недалеко от парка в городе Каменском, где жила семья Ильи Брежнева, разместился цирк. Денег на билеты, естественно, не было. Сосед Брежневых, работая в цирке сторожём, иногда пропускал через задние ворота детей Ильи и Натальи. Об этом прознала жадная до зрелищ городская детвора, и однажды, когда ворота открыли, чтобы впустить братьев Брежневых, целая ватага ребят хлынула в проём, сбив с ног маленького Яшу. Боясь, что мальчика затопчут насмерть, Леонид, раскинув руки и пытаясь удержать обезумевших зрителей, кричал:

– Стойте, куда же вы, там же человек!

«Человек» тем временем поднялся, как ни в чём не бывало, отряхнулся и получил от брата подзатыльник.

– За что? – заплакал он.

– Чтобы на ногах крепче держался, – ответил Леонид.

А по вечерам детвора, в том числе и Леонид, собирались у ограждения «городского сада». Здесь ярко сверкало электричество, играл духовой оркестр, отдыхали и веселились изящно одетые господа и дамы. Босоногие ребятишки жадно смотрели сквозь решетку на чистый, нарядный, сияющий мир. Но им сюда хода небыло…

Зато драки и мат в рабочем посёлке были делом привычным, поэтому случалось, что Леонид приходил домой с синяками и ссадинами.

- А, что поделаешь? Пацаны.

Когда Лёне шёл шестой годик с ним едва не произошла беда. Однажды выйдя на улицу, мальчик с удовольствием стал наблюдать интересующую его жизнь рабочего посёлка, попутно придумывая себе очередную игру. Вдруг, он увидел племенного быка сорвавшегося с привязи. То была страшная картина, озверевший бык ничего, не различая перед собой, нёсся по улице, давя и бодая всех на своём пути.

Бык приближался. Сообразив своим детским умом, что его единственное спасение в бегстве, мальчик кинулся домой. Он бежал изо всех детских сил, помогло просто дело случая, первое, то, что дверца ворот была открыта и второе, что она была узкой. Пока бык, застряв в калитке, пытался как-то вырваться, мальчик был уже дома.

Вбежав в дом, он как был в истерике, забился в угол. Мать успокоить его ни как не могла. Ребёнок от страха продолжал трястись и кричал день и ночь напролёт, кричал он, не утихая и на следующий день. Родители, поговорив с соседями, привели в дом знахарку. Старуха раздела ребёнка, положила на стол, взяла столовый нож, и что-то причитая: толи молитвы, толи заклинания принялась водить тыльной стороной ножа по голому животику Лёни, пока крики не перешли во всхлипы и, наконец, затихли. Мальчик уснул.

Мать в благодарность собрала, что смогла от бедности, угостила старую женщину и та ей поведала:

– Не переживай хозяйка, поправится твой сын. Долго ещё будет жить, а жизнь его будет высокого полёта. На такую высоту взлетит, что не достать. Всё в его жизни будет: почёт, слава, богатство, любовь, но счастья не будет. И другие ваши дети и внуки через него несчастными будут.

Сказала она это и ушла. Родители не придали значения словам, выздоровел ребёнок, чего ещё и на том спасибо. А слова-то в руку оказались.

 

***

В 1913 году семилетнего Лёню отдали в церковно-приходскую школу, где он проучился два года. За это время Леонид сумел подготовиться и сдать экзамены в классическую гимназию, которая принадлежала иностранным акционерным обществам. В тот год туда приняли семь человек! Чтобы пробиться в число этих семерых счастливчиков Леониду пришлось выдержать суровый конкурс – пятнадцать человек на место. Для такого отбора, нужны были действительно «необыкновенные способности» или же необыкновенная удача. Требовалось сдать экзамены по чтению, письму и арифметике.

– Вспоминаю, мать всё не верила, что приняли, да и вся улица удивлялась, – писал в своих воспоминаниях Брежнев.

Правда, сразу после приёма возникло новое препятствие: обучение в гимназии стоило целых 64 рубля золотом. Такой суммы, в месяц, не зарабатывал даже самый лучший рабочий. Только при условии отличных успехов малоимущие ученики освобождались от платы. Учиться плохо было попросту невозможно.

Из 40 учеников Леонид был единственный представитель рабочего сословия, – поэтому его, как лучшего ученика держали для статистики. Самолюбивый по натуре, он восполнял комплекс бедности хорошими знаниями. Ему легко давались гуманитарные, естественные науки и математика. Хуже дело обстояло с иностранными языками.

В начальных классах Леонид, худенький, белозубый мальчик, был очень шаловлив. Мать, боялась пуще смерти его исключения из школы. Она наказывала сына за каждую жалобу учителей. Однажды, кто-то бросил ему на парту бумажного голубя. Учитель, не разобравшись, больно ударил Леонида указкой по руке. К вечеру пальцы распухли и болели нестерпимо. Наталья навела горячей воды с содой, заставила парить руку, а на ночь туго перевязала косынкой.

– Терпи Лёнечка, – сказала она, ласково целуя сына в голову, – жаловаться нам нельзя. Спасибо, что в школу приняли.

У Леонида от обиды сжимались кулаки.

После 1917 года верх и низ в обществе поменялись местами. Незыблемым осталось только происхождение человека, оно, как и в дореволюционное время, сохранило своё значение. Но теперь не было ничего хуже принадлежать к дворянству или купечеству. Правда, дело не дошло до того, чтобы присваивать пышные дворянские титулы осуждённым ворам и убийцам в виде наказания, как это бывало иногда в истории. Но сами титулы клеймили человека крепче любого каторжного клейма.

Самым благородным считалось, напротив, происхождение от бедных и крестьян, а ещё лучше – от рабочих. С этой точки зрения происхождения Леонида Брежнева не оставляло желать ничего лучшего. «По отцу – рабочий, по деду – крестьянин», сказано в его мемуарах. Ему уже не требовалось как прежде, пробиваться вверх ценой величайших усилий. Перед ним были распахнуты все двери!

Но радоваться было рано, Октябрьский переворот, произошедший в России, охватил все слои населения. Кроме того, ограбленными оказались не только дворяне и богатеи, ограбленными оказались все. Вот как писал об этом державном грабеже русский публицист и философ Василий Васильевич Розанов (1856-1919): «С лязгом, скрипом, опускается над Русскою Историею железный занавес.

- Представление окончилось.

Публика встала.

- Пора одевать шубы и возвращаться домой.

Оглянулись.

Но ни шуб, ни домов не оказалось».

Новая власть, в печати октябрьские события не называла «сменой декораций». То было до тривиальности примитивным актом смены костюмов. Теперь дело не ограничилось царскими горностаевыми мантиями: переодевались все – и победители, и побеждённые. Не случайно одной из легенд Октября стало знаменитое облачение Керенского в женское платье. Долгие десятилетия эта выдумка обыгрывалась на страницах советской печати. На карикатурах 50-х годов он в юбке удирает от большевиков Дыбенко и Трухина, восклицая:

– Так с женщинами не поступают!

   Но добавим, что Ленин тоже брал власть в гриме, парике, замаскированный.

Есть ещё одна легенда. Когда Ульяновы и Керенские жили в Симбирске, они дружили семьями. На Рождествво в доме Ульяновых устраивали ёлку, на праздничный бал, маленький Саша Керенский наряжался в платье девочки… А во что наряжался Володя Ульянов? Молчок. Вот так-то.

По Каменскому, где тогда жил Леонид Брежнев, перемены стали прокатываться волнами сменяющих друг друга властей. Гражданином каких только государств не побывал юный Леонид! И Российской Республики, и Украинской Народной Республики, и Украинской державы во главе с наследственным гетманом Скоропадским, и Украинской Советской Республики, а потом – единой и неделимой России генерала Антона Деникина… Монархии и республики перемежевались как в калейдоскопе.

Довелось Леониду пожить и вовсе без государства. Волей судьбы он оказался в самом «эпицентре свободы» – анархической вольнице Нестора Махно. В конечном итоге, все они,

 

Напылили кругом. Накопытили.

И пропали под дьявольский свист.

А теперь в нашей тихой обители

Слышно даже, как падает лист.

                                  /Сергей Есенин/

 

Пришли те, которые были «всерьёз и надолго».

Там, где ещё недавно кипела жизнь, наступила разруха и запустение. Днепровский завод – сердце Каменского, кормивший всё село, остановился. Свирепствовали болезни в день на рабочего выдавали полфунта хлеба. Чтобы не умереть с голода, семье Брежневых тоже пришлось покинуть родные пенаты.

В воспоминаниях Брежнев писал: «Помню, уходя, я оглянулся в последний раз – проститься с заводом и увидел на трубах, на эстакадах, на крышах цехов чёрные вороньи гнёзда. Впечатление осталось тяжёлое: вверху кружило вороньё, внизу стоял омертвевший завод… Но по молодости меня и радовало нежданное путешествие, оно было первым в моей жизни».

Брежневы вновь отправились на родину в деревушку Брежнево, или Брежневка, как называли её местные жители. Здесь Леониду пришлось «вкусить» крестьянский труд. Он поработал «и на пахоте, и на севе, и на косовице хлебов». Отец… вспоминал как-то, – писала Любовь Брежнева, в своей книге «Племянница генерального секретаря» – как ходил на покос Леонид с дедом Яковом. Траву тогда косили австрийскими косами, которые для «нужного закала» опускали в колодец с холодной водой на три недели. Такой косой Леонид однажды поранился. Очень ему не хотелось отставать от других деревенских ребят. Напрасно дед останавливал:

– Не торопись, не нажимай, коса сама должна траву почувствовать.

Не послушался, размахнулся пошире, вонзил косу в землю. Стал её выдёргивать и хватил себя по ноге. Побледнел, сел на траву, вмиг обагрившуюся кровью. Дед рану туго перетянул и повёз внука домой на телеге, а сам рядом бежал и всё плакал.

 

***

Зима 1923 года выдалась лютой. Школы и гимназии не отапливались. Где холод и голод, там и болезни. Ранней весной вспыхнула эпидемия тифа. Заболел и Леонид, как всегда единственный в семье. Оправившись от болезни, худой и бледный, он едва держался на ногах, но выпускные экзамены сдал и в этом же году поступил в Курский Землеустроительный техникум. Техникум стоял в центре города, где была своя Красная площадь с Троицкими церквами, палатами бояр Ромадановских и Сергиевским собором. Эта Красная площадь и была разбегом для полёта.

После генеральный секретарь говорил в семейном кругу:

– Моя жизнь прошла от Красной площади, до Красной площади.

От себя добавим, Как бы не выглядела красноречивость генерального секретаря, с его намёком на «боярское бытие», он был пролетариатом. Вернее сказать потомственным рабочим-трудягой в самом точном смысле этого почётного социального признака.

- Да при Советской власти трудовым происхождением гордились, как ныне хвастаются счетами на Каймановых островах, или тюремным сроком, или проститутским опытом. Что поделаешь? Каждой эпохе свои – герои.

В ту пору Леониду шёл 20 год. Как-то на танцах он пригласил девушку. Она отказала. Пригласил в другой раз, тоже отказала (впоследствии оказалось, что она не умела танцевать). Он пригласил её подругу Викторию. Так у них начался роман, который длился около трёх лет.

Виктория Петровна вернее Виктория Пинхусовна была из семьи выкрестов. Отец был железнодорожный рабочий, погибший на службе, когда дети были совсем малые. В семье их было пятеро: Александра Валентина, Лидия, и брат Константин. Мать не работала. Конечно, нищета была… Хуже, чем голь перекатная.

Ко всему прочему, Витя не отличалась красотой и по молодости, да и в старости очень комплексовала рядом с ярким, жизнерадостным и обаятельным мужем. Тем не менее, в 1928 году они поженились, и их совместная жизнь началась.

Страна в это время жила под лозунгом – «Кулаки – бешеный враг советской власти». Антикулацкая компания набирала силу. Леонид Брежнев, тоже разъезжал по деревням, принимая в этой постыдной авантюре участие. Но видимо данное мероприятие было ему не по нутру, и он не захотел «грабить награбленное». В самый разгар коллективизации он уехал на Урал. Там в Биссертском районе Свердловского округа новая семья стала налаживать свою жизнь.

Конечно, ни кто отрицать не будет тот факт, что на Урале тоже шла сплошная коллективизация, но Брежнев к ней прямого отношения уже не имел, а в уральских условиях она была куда менее суровой, чем на Кубани, Украине, или центральных областях России. В его личной судьбе, гораздо большее значение занимал иной факт: в 1929 году, он был принят в кандидаты ВКП (б), что было в ту пору чрезвычайно сложной процедурой (за пролетарским стажем тогда строго следили).

Одновременно его избрали народным депутатом. Часто так бывает, тлеет, тлеет костёр, а пошеруди его палкой, он и разгорится. Леонид тоже тлел до поры, и как мы уже отметили, именно с этого избрания началась его политическая карьера.

В том же 1929 году Виктория родила дочь Галину. Леониду Ильичу было тогда двадцать два года. Он ещё не был знаменитым «Бровеносцем в потёмках», напротив, он был стройный, высокий, весёлый «девки» – падали. Мало, какую из них он пропускал мимо.

Осенью 1930 года Леонид с товарищами решил поступить в институт. В Москве подали заявление в Институт сельскохозяйственного машиностроения. Поступили. А куда деваться семье? Где и на что жить? Посоветовавшись, решили переехать к родителям. Леонид написал письмо в Днепропетровский металлургический институт. Перевод разрешили, и квартирный вопрос утрясли, жить стали у родителей. Но факультет был вечерний, следовало найти работу. Лёня устроился в тепловой цех кочегаром. В том же году молодой Брежнев вступил в ряды КПСС.

Каменск разросся до ста тысяч жителей и превратился в индустриальный центр. Сталинский курс набирал темпы. Росли заводы, фабрики. Семья Брежневых работала на металлургическом комбинате. Дети – Леонид, Вера, Яков учились в металлургическом институте. Им всем дали квартиру на улице Пелина – 40а, а в 1933 году семья ещё прибавилась, родился сын Юрий.

Всё бы хорошо, только в этом мире, радость и горе вместе идут. Случился несчастный случай с отцом. Проволока, которой вальцовщики цепляют прокатную сталь, сорвалась и пробила Илье Яковлевичу живот. Ему сделали операцию и привезли домой умирать.

- Это была первая смерть в их семье.

***

В трудах, заботах, учёбе и воспитании детей прошло два неповторимо-счастливых года. Двадцать второго января 1935 года государственная квалификационная комиссия слушала защиту дипломного проекта студента V курса Теплосилового отделения Брежнева Л.И. на тему «Проект электростатической очистки доменного газа в условиях завода имени Ф.Э. Дзержинского». Работа была по достоинству оценена кафедрой: техническая часть – отлично; проект – отлично.

–В этом же году его призвали на действительную службу в армию.

Молодой Брежнев служил в Забайкалье – политруком танковой роты. Время в ту пору было беспокойное. Милитаристская Япония захватила Китай. До военных действий на озере Хасан и на реке Халхин-Гол, было ещё 3 – 4 года. Поэтому служба в Забайкальском крае шла благополучно.

В мемуарах Брежнева его военная жизнь описана так:

«– Подъём! Пулей вылетай!

Жара ли, мороз, дождь ветер – мы, голые по пояс, выскакивали на зарядку далее строем на завтрак, потом занятия по уставу, долгие часы строевой подготовки и наставления старшины Фалилеева, который был с нами особенно строг. «Тут вам не институт. Тут головой надо думать, – говорил он. – Смирно![1] Ходили мы с песнями – любимая была тогда «Нас побить, побить хотели», – пели дружно с присвистом…

Броски были далёкие, поначалу и ноги натирали и, и портянки наматывать не умели. Всё это было. А однажды весной во время такого марш-броска между сопками разлилась речушка местная. Мы уже возвращались, шагали с песней, всё вроде бы хорошо. И вдруг водная преграда. Слышим голос командира: «Почему остановились?». Молчим: сам, мол, видишь, по воде не пройти. К тому же ветрище холодный. Ранняя весна в тех местах теплом не баловала. Видим, командир снял гимнастёрку, обернул в неё личное оружие, поднял над головой и скомандовал: «За мной!». Вода студёная, миновали речку – зуб на зуб не попадает…».

В 1936 году Каменское переименовали в Днепродзержинск. Ну Днепр, это понятно, но при чём здесь Железный Феликс, который в этом городишке ни разу не побывал, да видно и не ведал о его существовании? На этот вопрос даже в те времена твёрдого ответа не существовало. Это полоса была такая нелепая, переименовывали всё кроме рек и озёр.

Демобилизация пришлась, кстати, потому, как по причине нехватки кадров молодого специалиста сразу назначили директором металлургического техникума, а вскоре избрали заместителем председателя Днепродзержинского горсовета.

Началось опасное время, по стране вместе с индустриализацией стали усиливаться репрессии. Среди них 1937 год был отмечен как пик сталинских чисток. Каким-то образом они задели и Леонида.

Никто спорить не станет, что дела заведённые НКВД кончались или, или. Или лесоповал, или стенка. Но многие люди, «почуяв след», сразу скрывались и как ни странно вполне официально устраивались в других местах Советского Союза. Это их спасало, так как НКВД дела не пересылал, да и запросов не делал.

– В каждом регионе были свои планы по выявлению «врагов народа».

Родная племянница Леонида Ильича – Любовь Яковлевна Брежнева в своей книге «Племянница генсека» писала, что осенью 1937 года, в то время когда Леонид Ильич работал в горсовете, заместителем секретаря Днепродзержинска, поздним вечером к нему постучали. В дверь вошёл его близкий друг – работник НКВД. Гость вошёл тихо и сразу подбежал к окну, заглянуть в щель оконной занавески, нет ли слежки.

Брежнев понял, дело у приятеля серьёзное. Действительно друг спешил предупредить, что в среду, рано, утром за ним должен прийти «черный воронок». Не тратя время на раздумья, Леонид разобрал патефон, выкинул из него все внутренности, а вместо них, положил рубашку, мыло и нательное бельё. Это на случай слежки, мол, иду к другу на вечеринку, а сам отправился в аэропорт, где использовал свои партийные связи, чтобы сесть на самолет в Свердловск.

Там он и спрятался в квартире вдовы генерала, у которого останавливался когда-то, лет пять назад. Сам генерал к тому времени был арестован и расстрелян, но его вдова предоставила Леониду убежище с величайшим риском для собственной жизни, впрочем, рисковали оба.

  Долгими осенними вечерами они сидели вместе в крохотной кухне, где вдова генерала и будущий генеральный секретарь КПСС, вели тихую и долгую дискуссию. Их разговоры были медленными и стесненными. Каждый (без успеха) старался переубедить другого в жизни народа и государства.

Леонид защищал партию, утверждая, что, несмотря на временные «эксцессы», есть и некоторые хорошие коммунисты (как говорится, опыт был).

– Конечно, ты Лёня прав, но, почему-то так вышло, что я, ни одного такого не встречала, – обычно отвечала она.

Через несколько месяцев приятель, предупредивший Леонида о том, что его должны арестовать, прислал телеграмму: «Возвращайся, все в порядке». На прощание женщина, спасшая Леониду жизнь, подарила на память: наградной пистолет её покойного мужа.

  Однажды вечером, на исходе 1930-х годов, Леонид чистил пистолет, в то время как брат Яков читал книгу рядом за тем же столом. Случайно Леонид нажал на курок, пистолет выстрелил. Вылетевшая пуля попала Якову между большим и указательным пальцами. Неудачный выстрел на много лет оставила брату ровный, круглый шрам. По счастливой случайности (Яков в этот момент держал руку, возле головы), пролетевшая пуля не убила брата.

  После возвращения из Свердловска, в 1939 году Леонид был назначен секретарем Днепропетровского обкома по пропаганде – должность, которую ранее занимал Мендель Хатаевич. Он был казнен. За что? Просто у него не оказалось надёжного друга работающего в НКВД. Однажды, много лет спустя, Любовь Яковлевна спросила у своего отца, как же его брат мог согласиться прийти на место невинной жертвы тех самых репрессий, от которых он бежал. Отец ответил:

– Время такое было, Любушка, все мы одно дело делали.

По свидетельству Хрущёва, все партийные работники более раннего периода были уничтожены, этими самыми сталинскими чистками и требовалось вновь набирать комплект. Потому и спешили, чтобы скорее повторить новый набор.

Редко так случается, с людьми, но Леонид Ильич всегда оказывался в нужном месте и в нужное время, а от «чисток» не страдал, но вот наступил 1940 год, страна готовилась к войне. Сталь требовалась в огромных количествах, репрессии в Каменске частично прекратились, а тяжёлую промышленность перевели на военные рельсы.

В то суматошное время Брежнева избрали секретарём Днепропетровского обкома партии по оборонной промышленности. В этой должности он и встретил войну. В официальных мемуарах Брежнева, сильно разукрашенных его подручными, говорится, что он уже в первый день войны обратился с просьбой отправить его на фронт. И якобы в тот же день просьба его была удовлетворена: «…меня отправили в распоряжение штаба Южного фронта». Отметим, это мелкая и совершенно излишняя ложь. Во-первых, среди секретарей обкома своевольства не допускалось. Во-вторых, известно, что Брежневу в первые дни войны пришлось заниматься эвакуацией населения и оборудования предприятий, особенно военных. В распоряжение Южного фронта он поступил лишь в середине июля 1941 года. Воевать Брежнев начал в чине полковника политотдела, так, что «Ура» кричать ему не довелось, зато бывали времена, когда пороха понюхать приходилось.

Однажды, семнадцатого апреля 1943 года, сейнер «Рица», на котором находился Брежнев, подходил к узкой полоске земли в районе Новороссийска, которую удерживали советские бойцы. Катер возможно, был торпедирован, а возможно сам наскочил на мину, но взрыв был страшной силы. Леонида подняло в воздух воздушной волной метров на десять. Единственное о чём он мечтал, в тот момент, не упасть вновь на палубу. Ему повезло, упал в море, катер затонул на глазах. Упал удачно, раны не получил. К сумевшим продержаться, некоторое время на воде (Леонид был отличным пловцом), подплыли два мотобота. Вокруг рвались немецкие снаряды. Вместе с каким-то лоцманом Брежнев помогал взбираться на борт тому, кто плохо держался на воде.

В другой раз, по словам самого Леонида Ильича, ему случилось сменить убитого пулемётчика и встретить огнём атакующих немцев. Произошло это возле деревни Ставище, под Житомиром около часа ночи с одиннадцатого на двенадцатое декабря 1943 года. Можно сказать, что столь необычный поступок полковника Брежнева не слишком противоречил его характеру. В мемуарах Брежнева это событие описано так: «Запомнился один ночной бой, при свете ракет, гитлеровцы прятались в складках местности, наступали, перебегая от одного бугорка к другому. Вдруг наш пулемёт смолк. Теперь стреляла только редкая цепь бойцов. Немцы уже не ложились – подбадривая себя криками и беспрерывным огнём.

Я бросился к пулемёту. Весь мир для меня сузился до узкой полоски земли, по которой бежали фашисты. Только одна мысль владела всем существом: остановить! Я не слышал ни грохота боя, ни шума команд. Помню только, моей руки, кто-то коснулся и сказал: «Уступите место пулемётчику, товарищ полковник». Это пришла помощь».

Похожий случай произошёл, когда Леонид Ильич надел генеральские погоны. Право на них он получил второго ноября 1944 года. Бои шли у гряды Сланских гор, возле города Кошице, немцы яростно сопротивлялись, шли в контратаки. Бросали в бой танки. Обстановка сложилась отчаянная.

В официальной биографии Брежнева говорится: «Положение наших войск оказалось трудным. И тогда начальник политотдела армии вышел на линию огня и поднял солдат в атаку». Вести за собой бойцов в атаку, не частый, необычный поступок для генералов. Но Брежнев всю жизнь оставался любителем риска.

- Был ещё случай.

Однажды, проезжая с товарищем на эмке[2], по накатанной прифронтовой дороге, их выследил немецкий лётчик и принялся нещадно палить из пулемёта по легковушке. Оба друга выскочили из машины как ошпаренные и бросились бежать под огромный дуб у обочины. Товарищ успел добежать до спасительного дерева, а Леонид, споткнулся и упал за несколько метров от цели. Упал он плашмя, выбросив руки и растопырив пальцы. Пули, выпущенные очередью, попали между его пальцев, не повредив ни одного! Внезапно лётчик сменил курс и улетел.

Брежнева хранила удача: ни разу он не был серьёзно ранен. Хотя лёгкие ранения видимо были. В 1942 году фотограф запечатлел Леонида Ильича в военном госпитале, сидящем на кровати. К больничной пижаме приколот явно новенький орден Боевого Красного Знамени…

Сам он говорил, что прошёл всю войну, через кровь, страдания, и боль, отделавшись только лёгким испугом. Однако из всех ранений, самое неприятное, это была выбитая, осколком снаряда челюсть, которая стала отказывать к старости. Но и желанные минуты вокруг общего несчастья его навещали.

Война, не война, а человек всегда остаётся человеком и сила его и слабости всегда с ним. Так, что женщины, которые так привлекали Брежнева в мирное время, занимали греховодника и на фронте. Красивый, обаятельный щёголь и сердцеед он, в эту страшную годину, среди человеческого горя, когда люди теряли близких, расставались с собственной жизнью, нашёл привлекательную любовницу Тамару Левченко.

Это была элегантная русская красавица с длинными светлыми волосами, голубыми глазами и соблазнительными пышными формами. Он даже хотел жениться на ней.

– Какая это была женщина! – говорил Леонид, – любил её как… С ума сходил, от одного голоса в дрожь бросало. Однажды вышел из блиндажа, иду по окопу. Ночь сказочная с луной, звёздами. Роскошь, одним словом. Слышу, Тамара моя за поворотом с кем-то из офицеров разговаривает и смеётся. Счастье меня охватило, сердце сжалось…

Виктория Петровна о фронтовом романе знала. Со стороны общественного мнения преимущества были на её стороне: она, была законной женой и имела двух детей. Одновременно законы войны и её условия не позволяли завести Тамаре ребёнка. Да и дети, рождённые до 1964 года, юридического права на отца не имели. Тамара рассказывала, что пришлось ей сделать несколько абортов, после которых не было даже возможности отлежаться.

Слухи о романе генерала Брежнева каким-то образом дошли до Сталина, который тайно благоволил Брежневу.

– Ну, что ж, – сказал законодатель советской нравственности, – посмотрим, как он поведёт себя дальше.

Эту, казалось бы, ничего не стоящую фразу передали Брежневу. Он сразу «наложил в штаны» и призадумался. А подумать было над чем, любовь любовью, а карьера карьерой. Брежнев отлично знал, что Сталин проявлял исключительный интерес к «личным досье» находящихся в картотеке НКВД. Он понимал так же, что от сводок местных чекистов зависела не только его карьера, но и жизнь. Бросить семью, значит получить выговор по партийной линии, а он не столь выдающаяся личность как Булганин[3], стало быть, последствия известны.

Всё же роман с Тамарой длился долгие годы, они сходились, и вновь расходились. Это было болезненно для их обоих и для его семьи. Расстались фронтовые влюблённые лишь в пятидесятых годах. Как это произошло, никто не знает.

- Пусть это и останется между ними.

  В годы войны тридцати семи летний генерал Брежнев впервые попал за границу. Много лет спустя, оказавшись в столице Франции, он заявил:

– В весенние дни сорок пятого года у меня и одного из моих друзей была мечта – посетить Париж.

Какой смысл тогда вкладывал Леонид Ильич в эту мечту? Это прояснилось из воспоминаний советского посла в Париже Юрия Дубинина. Дипломат пересказал свои беседы с Брежневым в 1971 году. Он говорил о масштабности и драматизме советской истории, о Европе как о континенте, где рождались всемирно значимые цивилизации, где возникали и рушились империи, перемещались гигантские людские массы, проносились смерчи насилия и войн. Всё это сочеталось у него с воспоминанием о войне, через которую прошёл сам, и выливалось на разные лады мысль о том, что этой Европе надо, наконец, дать мир и спокойствие, которые она и выстрадала и заслужила.

– Вот мы на фронте мечтали, – говорил Брежнев, – о том дне, когда смолкнет канонада, можно будет поехать в Париж, подняться на Эйфелеву башню, возвестить оттуда так, чтобы было слышно везде и повсюду – всё это кончилось, кончилось навсегда!.. Надо вот так, как-то всё это ярко написать про это. И не просто написать, а сказать и сделать…

Выше сказанное подтверждает и главный редактор журнала «Политическое самообразование» Вадим Печнев. Он запомнил похожие слова Брежнева:

– В конце войны шёл разговор о том, что нашу дивизию могут перебросить в составе союзных войск в Париж. По правде говоря, я тогда расстроился: очень домой хотелось, устал, надоело всё… Помню, как писал я своей маме: «Очень соскучился по Родине, мама. Вот доберусь до Парижа, залезу на Эйфелеву башню и плюну с неё на всю Европу! Очень скучаю по дому!».

Рассказы на первый взгляд совершенно противоположны – и по тону, и по содержанию. Остаётся неясным, куда же стремился Леонид Ильич в 1945 году: то ли в Париж, то ли быстрее домой. Но, как ни странно, скорее всего, было и то, и другое. Взойти на высочайшее архитектурное сооружение Европы, для Брежнева тогда означало – перелистать страницу истории.

Войну Брежнев окончил в Чехословакии двенадцатого мая 1945 года в должности зам начальника политуправления фронта, в чине генерал-майора. Было много восторга, счастья, ликования, что жив, остался, что войне конец, но самая большая радость (о которой, кстати, даже сохранилось две фотографии) посетила его 24 июня того же года на Красной площади. В тот день моросил дождь, но этого пустяка не замечалось. Колонны солдат, чётко маршируя, кидали штандарты и трофейные флаги к ногам Георгия Жукова принимавшего парад. Сердце пело от счастья, а будущее рисовалось только в розовых тонах. На памятной фотографии, того времени, на груди молодого политработника, наград было гораздо меньше, чем у других боевых генералов: два ордена Красного Знамени, Орден Красной Звезды, орден Богдана Хмельницкого и две медали

Уж, не в этом ли крылась загадка синдрома орденомании позднего Брежнева?

 

***

После поражения Третьего Рейха в Европе не осталось силы, которая могла бы противопоставить себя гигантской Советской империи. Но в самой этой империи, как зародыш паразита сидела бацилла, не менее опасная и разрушительная по своей сути. Сталинская номенклатура, уже задыхающаяся и изнывающая в тех рамках, в которые её загнал свирепый вождь, с надеждой ждала, когда его тигровые глаза закроются навсегда.

С другой стороны по донесениям комиссии при ЦК ВКП(б), через Министерство Государственной Безопасности, МВД и другие источники, Сталин чётко представлял себе положение вещей в зазеркалье.

Он знал, что, Молотов, ещё будучи в 1939 году в Германии, получил крупную взятку от гитлеровского правительства, которую положил на свой счёт в швейцарский банк. А в годы войны, неоднократно получал крупные взятки от союзников, которые разместил в ряде банков США и Англии.

Имелись сведения и о Берии, который ещё в молодости, в эпоху диких конфискаций и Красного террора награбил несметные богатства, и тоже перевёл их за границу. Став после Ежова во главе НКВД, он бесконтрольно присваивал себе конфискованное у миллионов жертв имущество, не брезгуя получать за него деньги через сеть комиссионных магазинов.

Опухший от водки Жданов, был вообще откровенным вором. В годы присоединения Прибалтики, он присвоил и переправил в скандинавские банки четыреста тысяч фунтов стерлингов. А в годы блокады Ленинграда, специально созданная им команда обшаривала пустые дома и собирала в подвалах Смольного всё представляющее хоть какую-то ценность.

Далее шли гурьбой: Булганин, Маленков, Микоян, Ворошилов, Вышинский… Это был высший эшелон, а чуть пониже творилось нечто совершенно невообразимое. Мало того, партия и госбезопасность, не раз и не два обменивались богатырскими ударами, с одинаковым упоением воруя всё, что плохо лежит. При этом они «закладывали» друг друга без всяких угрызений совести, апеллируя к Сталину с чувством самого искреннего возмущения, как бы подчёркивая собственную безукоризненную честность.

Из-за неуправляемости этого бедлама Сталин и завёл «Трофейное дело»

Леонид Ильич знал кое-что об этом, но его жена Виктория Петровна, почувствовав себя генеральшей, решила, что новый гардероб, не соответствует её статусу. Она устроила скандал Леониду по поводу тряпок. Чрезвычайно выдержанный и спокойный Леонид, молча сгрёб её платья и туфли и, схватив топор, изрубил всё в мелкие кусочки. Он рубил этот символ бабского мещанства с таким остервенением, как заклятого врага, а, войдя в раж, едва не накинулся на Викторию. Остановил его младший брат Яков Ильич.

С тех пор, у многих сложилось впечатление, что Виктория задвинула себя на задний план: ни во что, не вмешиваться и ни во что не вникать. Может быть, из-за этого и не вникала в его политическую жизнь, но, скорее всего, просто в ней ничего не понимала. Совсем иначе обстояло дело с накопительством. Дух стяжательства сидел в ней прочно. Скандал остался внутренним делом семьи и не стал известен в верхах (как генерал-майор за женой с топором гонялся).

Биография нашего героя осталась чистой. Летом победного сорок пятого года молодой, здоровый и деятельный генерал-майор Брежнев был, что называется нарасхват. Стране позарез нужны были работники – и простые труженики, и руководители всех степеней в равной мере.

Однако «уставшего воевать» фронтовика больше интересовала военная служба. Вначале ему везло. Не смотря на то, что Восемнадцатая армия была расформирована, а четвёртый Украинский фронт преобразился в Прикарпатский военный округ. Брежнева назначили в том же звании начальником политотдела округа. Занимался он на том посту делами, прежде всего организационными, все службы только формировались и обустраивались. Проходила обычная работа в её суете и рутине: собрания, заседания, протоколы... В противовес трудовым будням элиты, жизнь в стране протекала бурно. Уже в 1946 году Министерство обороны приняло решение объединить Прикарпатский и Львовский округа со штабом в Львове. Вначале Брежнева двинули туда, но армия сокращалась. В вооружённых силах как для него, впрочем, так и для многих, его однополчан, сослуживцев, коллег и просто военнослужащих вакансий не оказалось. Запевалой в этом ответственном деле стало Управление кадров ЦК ВКП (б) совместно с Главпуром Вооружённых сил.

- Там и решилась судьба Брежнева.

Его избрали секретарём Запорожского обкома партии. Это было 30 августа 1946 года. Первоочередной задачей было: Помочь истощенным колхозам. Конечно, первоочередная задача должна быть и самой строгой, но как, ни странно за промахи в сельском хозяйстве только журили. Что поделаешь, народ привык к бедствиям, пусть терпит. Зато за промышленное развитие – спрос был особый. Тем более что в Запорожье часть этой самой промышленности была напрямую связана с оборонкой, а с такими делами в сталинское время не шутили.

Понимая многоплановые процессы, происходящие в стране, Брежнев выступил с официальной статьёй в областной газете «Большевик Запорожья», где велел своим помощникам вставить следующую предупредительную фразу: «Великая поддержка оказана области со стороны Советской Украины во главе с верным соратником великого Сталина Никитой Сергеевичем Хрущёвым. Повседневную заботу и помощь ощущают трудящиеся в своей работе со стороны ЦК ВКП (б), нашего советского правительства и лично товарища Сталина».

- Как постоянны характеры людей в своих пороках!

Никита Сергеевич лесть любил всегда, задолго до тринадцатого октября 1946 года, когда эта простоватая и провинциальная, даже по киевским меркам почтительная реприза была ему преподнесена. Ясно, что Никите о том доложили, и ясно, что это ему пришлось по душе простой и глуповатой. Но Брежнев был не прост: Хрущёв Хрущёвым, однако, и товарища Сталина, верховного вождя, он тоже своевременно и скромно почтительно помянул.

  Сталин не читал всех местных газет Советского Союза, тем не менее, у него была великолепно налаженная служба, которая доносила все имеющие интерес публикации. Иначе чем объяснить звонок Иосифа Виссарионовича в Запорожсталь. Да, звонок был и даже не одобряющего характера, а скорее наоборот:

– Слабые темпы, товарищ Брежнев, а могли бы вы перенести производство прокатного листа на ближайшую осень?.. Хорошо будем считать это крайним сроком.

Сталинская заинтересованность, как правило, указывала не только на ответственность, но и на значимость дела и на его почёт. Поэтому, по выполнению задания, Брежнев, в ноябре 1947 года оказался в кресле Днепропетровского обкома партии. В этой области военная промышленность была мощнее запорожской, да и разрушений было, более. Один Днепрогэс чего стоил.

Работа закипела.

Дома Леонид почти не бывал, Только к ночи заявится, а утром: портфель в руку, плащ в охапку и:

– Я пошёл!

Дети росли без отца, а подраставшая ребятня военного времени была трудной. Одна Галина чего стоила, шёл ей пока семнадцатый год.

Для всего советского народа, это были не просто тяжёлые годы, не просто восстановление народного хозяйства от послевоенной разрухи. Это были голодные годы. Засуха 1946 года не позволила житницам Союза Украины и Кубани собрать в закрома родины сельскохозяйственной продукции в достаточном количестве, а зоны рискованного земледелия вообще были без урожая. Но «великий кормчий» не понимал слово «засуха» и в ряде регионов поменял руководство. На гребне этой волны Брежнев был назначен первым секретарём ЦК. КП. Молдавской ССР.

Однако многие публицисты-аналитики не согласны с подобной точкой зрения.

- С чего бы металлурга-строителя назначать аграрием?

Они утверждают, что Брежнева к власти привёл случай

В правительственных коридорах, кто-то додумался на пленум, посвящённый 33 годовщине Великой Октябрьской революции пригласить Л.И. Брежнева. После заседания и торжественной части был назначен концерт. Лучше всех в конце вечера выступил какой-то ансамбль молдаван. Всем понравилась их пляска. После концерта, Сталин встретился в фойе с Брежневым, поздоровался с ним и с похвальбой сказал:

– Как здорово твои молдаване плясали!

Шедший рядом Поскрёбышев, тихо поправил Сталина:

  – Иосиф Виссарионович, это Леонид Ильич Брежнев. Он первый секретарь Днепропетровского обкома партии, а не Молдавской ССР.

– На следующий день Брежнев стал первым секретарём Молдавской ССР.

Через два года в октябре 1952 года Брежнева избрали членом ЦК КПСС и кандидатом в члены Президиума ЦК.

Это было время, когда подозрительность к старым соратникам усилилась, и Сталин открыл несколько новых дел. «Чистки» начались вновь, и главком стал присматриваться к новым кадрам. Леонид Ильич понимал, что надо быть особенно осторожным, так как теперь он встал в первый ряд. Но этого не понимала его женская половина семьи. В особенности повзрослевшая дочь Галина.

Ещё в школе она отличалась дерзостью и строптивостью. Её совершенно не занимала политическая карьера отца, её вообще мало, что занимало по-настоящему. Учась в Кишинёвском университете, она наотрез отказалась вступать в комсомол. И первый секретарь Молдавии Л.И. Брежнев просил её однокурсниц, оказать влияние на непутёвую дочь. Однако комсомольская работа Галину вовсе не прельщала. У блудницы проснулся глубокий интерес к мужчинам.

Первый брак дочери Брежнева, случился в 1951 году. Брак сочетался с поступком соответствующим её характеру образом. Галина сбежала, бросив университет, с силачом-акробатом Милаевым. После этого «замужества» Леонид Ильич получил свой первый инфаркт. С этим браком он так и не смирился. Милаев Евгений Тимофеевич, или просто Женя был на четыре года моложе её державного папаши. В то же время он дурно повлиял на Галину, привив ей любовь к хрусталю и драгоценным камням. Разумеется, Леонид Ильич готовил своей дочери другую жизнь и как-то в узком кругу, в сердцах сказал:

– Уж лучше бы она за тракториста вышла.

 

***

Совсем неожиданно случилось событие, последствия которого тающим эхом, слышны по сей день: умер Сталин. В ночь на 2 марта у него произошёл инсульт, он потерял речь, а утром 5 марта скончался. Подавляющая часть народа искренне скорбела, в том числе и Брежнев. Всех тогда волновало: что будет? А главное кто будет?..

Ответ не заставил себя ждать. Уже на другой день кончины Сталина «старшие товарищи» полностью взяли власть в свои руки, бесцеремонно отбросив большинство основных сталинских выдвиженцев. В особо унизительном положении оказался Брежнев, его элименировали[4] одновременно и из кандидатов в Президиум, и из секретарей ЦК. Кажется, что с ним даже не побеседовали. Старички спешили поделить между собой сталинское наследство. До таких ли обрядовых мелочей?

В срочном порядке поделили бразды правления. Получилось так, а это следовало ожидать, что во главе страны стал триумвират власти: Маленков – председатель Совета Министров и формальный глава государства. Берия (по мнению многих) собравший под свою нечистую лапу МВД. Молотов – министр иностранных дел, а фактически заместитель Маленкова. Далее без «права голоса шёл» председатель Президиума Верховного Совета Клим Ворошилов и наконец, первый секретарь МГК – Никита Хрущёв. Всё это было временно и зыбко.

Ну, а Брежнев? Вспомним, в конце концов, и о нём. В апреле 1953 года Новое руководство назначило нового начальника главного политуправления Советской армии и флота – генерал-полковника Желтова Алексея Сергеевича.

– А Брежнев-то, – пришло кому то в голову, – тоже политработник и генерал!

– Туда его в Главпур.

И стал Леонид Ильич заместителем начальника Главпура. Для недавнего секретаря ЦК, входившего даже в Президиум, это выглядело неслыханным понижением! Тем более, что никакой вины за Брежневым не числилось. Дело было обычное в политических разборках: надо было очистить место, в данном случае, сократить на две трети число членов высшего партийного аппарата, и всё. Но старшие товарищи всё же поимели совесть, пожалели обаятельного, обходительного мужика и произвели его из генерал-майоров в генерал-лейтенанты.

- И на том спасибо.

Главпур, как и все подразделения от военных округов, до полковых штабов, занимался тусклой ручной рутиной называвшейся «политическим воспитанием личного состава». Брежневу к тому делу было не привыкать, но он тянул его кое-как, отчасти, даже и потому, что нынешний масштаб его деятельности нисколько не соответствовал даже деятельности в провинциальном Кишинёве. Однако он был, как обычно, сдержан, своих смятённых чувств и разочарований не высказывал, с генералом Желтовым не капризничал.

   Меж тем, в Москве, а точнее в Кремле обстановка круто изменилась. Берия и дюжина его приближённых соратников были арестованы и вскоре расстреляны. Обвинения были им предъявлены наспех, часто просто вздорные, но народу было объявлено, что в целом этот акт в плане политики был исключительно важным и положительным решением: во-первых, авантюрист-русофоб Берия представлял собой страшную угрозу для всей страны. Во-вторых, надо было навсегда и решительно пресечь деятельность внесудебной «тройки», прекратить беззаконные аресты и произвол членов Госбезопасности. Что и было сделано.

- Народ поверил.

Теперь правила весьма недружная «двойка» – Маленков и Хрущёв, первый возглавлял правительство, второй взял прочно в руки партаппарат – нервный центр великой державы, откуда шли все нити управления.

В наше время, по прошествии полувека, в свете опубликованных документов, стало ясно, что предложение о необходимости заботиться не только о великих стройках и атомно-космическом проекте, но и о жизненных интересах простых тружениках страны исходила, прежде всего, от Маленкова. Более того, на этот счёт, у него уже имелась разработанная и не плохо обоснованная программа (с большой вероятностью можно предположить, что замышлялась она с благословения Сталина). Но крепкий и напористый Хрущёв, перехватил задачу в свои руки. В сентябре 1953 года на пленуме ЦК он выступил с докладом, где, по сути, от своего имени изложил путь положительных преобразований. Теперь именно он стал лидером.

– Для опального Брежнева это сыграло громадную роль.

В конце 1953 года в ЦК происходили оживлённые совещания по сельскому хозяйству. Путей было немало, но горячий и сумасбродный Никита, избрал способ самый, как казалось ему, быстрый и надёжный – расширение посевных площадей. Всем было ясно, что этот замысел слишком прост, чтобы стать наилучшим. Следовало искать чисто экономические пути…

Но Хрущёв был не только настойчивее всех, а скорее более амбициозным. В Его изложении на закрытом заседании ЦК, Целина имела политическую важность. Страна после твёрдого сталинского правления вполне закономерно качнулась в другую, противоположную сторону, в сторону свободомыслия. Это было уже серьёзное дело.

Вольнодумство во все века предотвращалось одним надёжным средством – ссылкой. Но именно теперь, когда Никита задумал укрепить свою власть развенчанием культа Сталина, старый метод оказался неприемлем

– Как быть?

– Да очень просто, придать ссылке почётный статус.

Вот тут Целина оказалась как нельзя к месту. Дело стало за немногим: выявить говорунов и как «великих специалистов» или ортодоксов правого дела отправить туда, где земля закругляется.

Пусть говоруны потрудятся.

Сказано – сделано. Вмиг было решено распахать миллионы гектаров Северного Казахстана и Южной Сибири. Чисто по-хрущёвски получим необходимое стране зерно.

– А дальше?

– А дальше посмотрим.

С небольшим и опрометчивым запозданием востребовались руководящие кадры, типа мальчиков для бития, с которых можно будет спросить о государственной программе, в плане освоения целинных и залежных земель. Хрущёв занялся данным вопросом и неожиданно вспомнил о своём соратнике по Украине, добродушным и усердном Лёне Брежневе.

Скромный заместитель второстепенного военного ведомства вновь взлетел на высоту. Хрущёв снял прежнее руководство Казахстана и назначил новое. Первым секретарём Казахстана стал Пантелеймон Пономаренко, а вторым Леонид Брежнев. Последний, мол, из сельскохозяйственной помидорной республики Молдова, значит и дело знает.

Началась работа. Твёрдый Пономаренко, выдвиженец Маленкова, часто высказывал своё мнение своенравному Хрущёву. И вот в начале августа 1955 года состоялся пленум ЦК Казахстана, на котором был заслушан доклад Брежнева, после которого моментально был поднят вопрос об освобождении от обязанностей первого секретаря Казахстана. Новым руководителем в республике был избран Леонид Ильич Брежнев.

– Так какое же слово нашепчет нам ветер интриг в поведении Леонида Ильича?

– Да, что и говорить? Видимо ясно.

Однако теперь (улучшив своё положение) мягкий по натуре Брежнев, не имевший никакой поддержки на кремлёвских вершинах, оказался в очень рискованном положении. Капризный и сумасбродный Хрущёв, политически слишком много поставил на Целину. Он требовал успехов любой ценой, и немедленно. Ясно, что работать и в без того сложной обстановке было тяжело. В любой миг ему могла быть уготована судьба Пономаренко.

Но опасения оказались напрасны, Хрущёв весь конец 1955 начало 1956 года был занят подготовкой к XX съезду партии, где он намеревался обновить руководство КПСС, но главное низвергнуть непоколебимо сохранившейся в стране, народе и партии авторитет Сталина. С первого взгляда, сделать это ему удалось. Его поверхностный доклад о культе личности был зачитан на собраниях всей страны и вызвал у людей нечто вроде нервного шока. Характерно, что честолюбивый Хрущёв из этого скандального мероприятия свой собственный авторитет в партии не повысил. Скорее наоборот, это всё ему вскоре аукнулось.

Девятнадцатого июня 1957 года испуганная верхушка сталинистов попыталась свергнуть «сиволапого мужлана». Но такая затея им не удалась. Хрущёв наплевал на все партийные обряды и отказался подчиняться сталинским старичкам, в том числе и «Примкнувшемукнимшепилову». Он через их головы обратился к пленуму ЦК, где его назначенцы составляли несомненное большинство.

Брежнев в дни несостоявшегося переворота входил в группу поддержки первого секретаря, и Хрущёв вновь обратил своё внимание на обаятельного деятеля Целины: имея ввиду далеко идущие планы в борьбе со сталинскими сторонниками. Брежнев вновь оказался в команде членов кандидатов в Президиуме и Секретариате ЦК КПСС.

Теперь дело повернулось так, что Леонид Ильич был освобождён от обязанностей «освоения Целины» и должен был контролировать оборону тяжёлой и военной промышленности именовавшимся средним машиностроением. В этой области Брежнев имел более обширные знания, нежели в сельском хозяйстве и успехи его действительно стали неоспоримы. Он получил хорошую практику в Днепродзержинске и Днепропетровске, знал многие вопросы, знал отчасти и кадры, работающие в данной отрасли.

И вот волею капризного Хрущёва, трудяга Брежнев оказался в высшем эшелоне власти, который был, по сути, только наградной конторой. Зато сколько приятных встреч, приёмов и поездок! Кругом почёт и уважение, а требовательности почти никакой. Конечно, если бы Леонид Ильич обладал сильной волей и честолюбивой страстью, он переждал бы эти бездельные искушения, но он таковым не был. Скорее наоборот ему стали нравиться кое-какие безделушки: золотая печатка (которую он носил в кармане), небольшая медалька, или новая модель автомобиля. Всё это было очень мелко, даже «делом» не назовёшь, а «дела» в стране были.

Никита Хрущёв долго ругался матом у себя в кабинете, читая совершенно секретные сводки о деяниях своих приближённых. Валютная выручка от нефтяного экспорта за два года пропала бесследно. Выяснилось, деньги положены на текущие счета через подставные лица в западные банки. Следы вели в Кремль. Однако договор, скреплённый на могиле Сталина и Берии, и события июня 1957 года делали этих людей неподсудными. Но нефть, это капля в море. Номенклатура рассматривала уже всю государственную собственность как свою частную, и переубедить её словами не представлялось возможным.

– Переубедим делами! – рычал в бешенстве Хрущёв.

Началась волна арестов. Сразу же выяснилось, что жертвами стали стрелочники. Умелые дирижеры ловко направляли показания арестованных в нужное русло. Но закусивший удила Никита быстро развязал им языки, проведя новый закон о смертной казни за хищения и получение взяток в особо крупных размерах. В проскрипционном списке были уже фамилии его ближайших коллег: Подгорный, Шелест, Микоян, Игнатьев, Кириченко. Фактически Хрущёв задумал то же, что и Сталин – уничтожить собственное Политбюро.

– А как же быть со священным договором?

– Да Хрущёв уже нарушил его, развязав эту компанию, вызвав самоубийства некоторых высокопоставленных деятелей партии и приведя в предынфарктное состояние других.

Всё это вызвало ответное действие. Начал созревать заговор. Но свержение Хрущёва готовил не Брежнев. Многие полагают, что это сделал Суслов. На самом деле начало заговору положила группа молодёжи во главе с Шелепиным, а Брежнев пока был просто ширмой. Собирались заговорщики в самых неожиданных местах, чаще всего на стадионе во время футбольных матчей. Там и происходило обсуждение замыслов. Особая роль отводилась Семичастному – руководителю КГБ, так удачно выбранному на этот пост самим первым секретарём. Его задача состояла в том, чтобы парализовать охрану Хрущёва. И действительно, когда Хрущёва вызвали, на заседание Президиума ЦК КПСС, из Пицунды, где он отдыхал в это время с Анастасом Микояном, его встретил на аэродроме один Семичастный. Хрущёв сразу понял, что к чему, но было поздно.

Заседание Политбюро уже шло, и было тщательно подготовлено. Все кроме Микояна стояли единым фронтом, обвиняя Хрущёва в разных грехах: тут и неудовлетворительное положение в сельском хозяйстве, и неуважительное отношение к членам Президиума, и пренебрежение их мнением и многое другое. Главное было не в этом. Ошибки есть у всех, и у Никиты Сергеевича их было не мало, дело было в линии, которую он олицетворял и проводил.

Заседание вёл Брежнев. Выступал Суслов. Он коротко докладывал (почти без аргументов) о состоявшемся заседании Президиума ЦК и о том, что Хрущёв подал заявление «об уходе по собственному желанию». Обсуждения не было. Хрущёв не просил слова, но в его глазах были слёзы, слёзы скорби и обиды. Все единодушно приняли решение об «освобождении Хрущёвым всех занимаемых должностей по собственному желанию».

Историческая драма выглядела фарсом. Лицемерный доклад Суслова, в котором так и не был дан анализ позитивных и негативных моментов хрущёвского десятилетия. В нём были обойдены решения CC и CCII съездов партии. Ничего не было сказано о программе партии и не определён её новый курс. Зато Хрущёв полоскался по первому разряду. Тут и превращения Пленумов в многолюдные собрания, тут и неспособность вести партийный разговор, тут и мастерство ссорить между собой высших партийных руководителей, и волюнтаризм, и Темерязевская академия, и аморальность по отношению к подчинённым, и даже Нина Петровна с её «фрейлинами», и конечно королева полей – кукуруза.

 Когда же на Президиуме ЦК решался вопрос об избрании первого секретаря, Брежнев, «отказался от «короны». Он предложил выбрать другого вождя заговорщиков – Николая Подгорного. Следуя трезвой логике, и мысленно проведя несколько комбинаций будущего развития событий, можно было с достаточной уверенностью утверждать, что за столь жёстко-характерную личность вряд ли бы проголосовали в наступивший момент. Да он и сам это прекрасно понимал, а потому и возразил:

– Нет, Лёня, берись ты за эту работу.

– Так и было решено. Во всяком случае, были соблюдены этические нормы, которых мы коснёмся чуть позднее.

Но и здесь нашего героя подстерегали разные неожиданности. Об одной из них писал член ЦК, участник проходившего пленума Нуриддин Мухитдинов: «Когда Подгорный назвал его (Брежнева) кандидатуру, сидевший рядом со мной маршал С.К. Тимошенко вдруг проснулся и недоумённо спросил своим басом:

– Кого? Лёню первым секретарём? Ну и дела…

– И поднял руку, прося слово, но именно в этот момент приняли решение не открывать прений». Голосование прошло дружно, почти при полном одобрении.

Четырнадцатого октября 1964 года, в результате тихого «дворцового переворота», Хрущёв был отстранён от власти. Бесстыдные заговорщики, так беспардонно поделившие между собой должности отстранённого ими главы государства, в который раз «поимели» совесть и остались верны договору: Хрущёву сохранялась жизнь, назначалась пенсия, оставлялась дача, московская квартира и некоторые привилегии. Но его имя на долгие годы было вычеркнуто из истории страны.

 

***

Между тем, Запад во главе США с интересом наблюдал за событиями в СССР, видя производственный хаос и неутомимую тягу партийно-государственной элиты к воровству национального достояния страны. Они уже к 1970 году готовились сокрушить Советский Союз лавиной долларового наступления. Кубинский кризис выявил, что системы связи, контроля и управления Советской Армии находятся на столь элементарном уровне, что в случае войны её легко превратить в огромную, неуправляемую, а, следовательно, не очень боеспособную толпу. В Москве тоже понимали, что страна перестала быть загадкой, Запад раскусил «Русскую таинственность». Поэтому идеологи КПСС срочно стали искать выход. Выход был, но вначале он показался всем совершенно не пригодным.

Многие помнили Сталинскую авантюру 1950 – 1953 годов. Речь шла о вовлечении в войну СЩА, где-нибудь на периферии, чтобы многие миллиарды долларов, предназначенные на развал СССР, были выброшены на ветер. Однако споры, быстро смолкли, так как понимали, что другого выхода просто нет.

В Москву срочно вызвали Хо Ши Мина, президента Северного Вьетнама. Это был герой партизанской войны, выкинувший из Индокитая французов в 1945 – 1954 годах, в результате чего Вьетнам был поделен на Северный и на Южный. Южный Вьетнам, как и Южная Корея, фактически не имел армии. Но страна была связана договором с американцами о «дружбе и взаимопомощи».

Исходя из данного положения вещей, Хо Ши Мину предложили два миллиарда долларов с целью разжечь войну за воссоединение родины. Герой Вьетнама согласился с условием, что за каждый год эскалации ему будут добавлять по одному миллиарду (американских денег). Причём, он и не думал скрывать, что четверть суммы положит в свой карман. Это было его личное дело, считали в Москве. Беспокоило другое обстоятельство, проглотят ли американцы столь незамысловатую «наживку»? Ведь их план всегда строился на принципе «вместо пуль, врага разят доллары[5]». В Советском Союзе допускали, что янки разгадают западню и попросту говоря, плюнут на Южный Вьетнам.

Возможно оно так бы и произошло, но как заметил один ироничный француз:

– Бог создал американцев по образу и подобию русских.

Они с аппетитом стрескали сыр в мышеловке и даже не сразу услышали глухой щелчок захлопнувшейся дверцы. Зато в азарте ожидаемой, глобальной победы, как назойливою муху, решили мимоходом прихлопнуть Северный Вьетнам, который мешал заниматься важными делами. Так они втянулись в длительную, кровопролитную и дорогостоящую войну 1965 – 1976 г.г.

Имея полное господство на море и на суше, превратив Северный Вьетнам в груду развалин и буреломов с отравленными полями, американцы так и не сумели выиграть войны со страной третьего мира. Эвакуировав в итоге свои войска и позорно оставив Южный Вьетнам на милость победителей с севера.

План полностью удался, Вьетнамская подножка дорого обошлась американцам. Не говоря уж о сорока тысяч убитых и пропавших без вести, она низко опустила престиж Соединённых Штатов, подорвала доллар и расколола американское общество. Приняв всё это к сведению, мы можем с уверенностью заявить, что Хо Ши Мин угробив два миллиона своих подданных, продлил на добрые 20 лет существование Советского Союза. А потому с полным основанием национальный герой Вьетнама был увековечен памятником в центре Москвы на площади своего имени.

Политическая инициатива на короткое время перешла к Советскому Союзу и могла быть, конечно, при других обстоятельствах, очень удачно использована. Увы партийное руководство волновали другие проблемы. В Москве шла или вернее будет сказать, продолжала идти никогда не прекращающаяся борьба за власть.

 

***

Постепенно и незаметно Брежнев начал менять секретарей обкомов и многих руководителей других рангов. Ни кто не мог с ним соревноваться в перетягивании власти на себя. Один за другим из Президиума и Политбюро стали исчезать старые кадры. Отправной точкой данной пертурбации можно смело назвать 1965 год. Летом этого года Брежнев отдыхал на юге. Вдруг в Президиум ЦК от Петра Ефимовича Шелеста поступило письмо. Пётр Ефимович, видя в первом секретаре покладистого человека, решил «забросить пробный шар». Он попросил разрешить Украине самостоятельно выступать на внешнем рынке. Замещавший Брежнева Подгорный счёл идею разумной и разослал письмо Шелеста в различные ведомства с просьбой дать заключения. Николай Викторович не учёл, что такие серьёзные идеи, не получив предварительного согласия первого секретаря, не стоит даже ставить на обсуждение.

Записка Шелеста стала поводом для проработки не только Петра Ефимовича, но и председателя Президиума Верховного Совета Подгорного. Повинуясь волшебной палочке главного дирижера, члены Президиума, как хор Пятницкого, дружно запели, что Шелест не только подрывает ленинский принцип монополии внешней торговли, но и искажает всю ленинскую политику. Заговорили даже о том, что на Украине слабо ведётся борьба против буржуазного национализма. Поставили Шелесту в вину и то, что вывески на магазинах и названия улиц написаны на украинском языке.

Пётр Ефимович Шелест не сразу понял серьёзность положения и опрометчиво заявил, что Украинская партийная организация имеет по этому поводу свою точку зрения. Эта фраза и оказалась решающей гирькой на чаше весов.

– «Ребята»… у нас одна партия Ленинская, а не Украинская, или какая там!

Ещё жёстче выступил Шелепин, который сказал, что за политические ошибки Шелеста несёт ответственность не только он сам, но и Подгорный, который, пользуясь своим положением (второго человека в партии) игнорирует ЦК КПСС и блюдёт шкурные дела Украины. Кураторство над Украиной, это была опасная формула. За «кураторство над Ленинградом» при Сталине расстреляли члена Политбюро Вознесенского и секретаря ЦК Кузнецова. Далее в своём выступлении он отметил, что националистическая линия насаждается не только во внешней торговле, но как в политике, так и в идеологии. Так с отставки Петра Шелеста началась новая, в старом плане, борьба за власть.

Прошёл год и Пётр Ефимович позвонил Брежневу:

– Леонид Ильич, возможно я провинился, может быть даже сильно провинился, но прошу учесть, что я ещё в силе и хочу работать.

– Хорошо, – сказал Брежнев, – давай мы поставим тебя начальником главка.

– Никакого начальника главка, – стоял на своём Камень-Пётр, – я хочу идти на завод.

Брежнев подумал и дал согласие. И Пётр Шелест ещё около десяти лет работал на крупном заводе начальником конструкторского бюро.

 

***

Послевоенное поколение должно помнить середину весны 1966 года. Дело в том, что прошёл исторический XXIII съезд партии, следовательно, все учащиеся были задействованы в изучении материалов. Но фишка была в том, что предыдущие съезды что-то несли в массы. Пусть белиберду типа «съезд победителей», «борьба с уклонистами», разборка «культа личности» или «головокружения от успехов» и тому нечто подобное, XXIII съезд, громко хлопая в ладоши не нёс ничего. С трибуны лилась вода. Старшеклассникам и студентам в ВУЗах было ой как нелегко. Следовало что-то учить, сдавать зачёты, а тут – вода, тягомотина, кисель. Взрослые дяди гоняли порожняк. Зато нас, именно этот факт и интересует.

Началась делёжка власти.

Если искушённый, ловкий человек, с понятием цековских проходимцев во власть, где-то сидя на галёрке с вниманием стал бы заглядывать под черепные коробки «первого ряда» он тут же, образно увидел шкуру медведя, а рядом тех льстивых закройщиков с портняжными причиндалами. Но пока шатия-братия, закидывала удочки, поплёвывала на наживку, прикармливала места, мутила воду, рыболов-спортсмен Леонид уже подсекал свой улов.

Двадцать девятого марта 1966 года начал свою работу «исторический» XXIII съезд партии. Председательствующий Косыгин предоставил право открыть обсуждение прошедшего доклада Брежнева. Первым выступил председатель Московского комитета партии Николай Григорьевич Егорычев. Где-то в середине его выступления была заготовлена «изюминка», на которую поочерёдно ссылалось большинство, выступавших делегатов съезда.

Подойдя к ней, – «изюминке» Егорычев начал говорить, чеканя каждое слово:

– Московская делегация поддерживает предложение вновь восстановить в партии, как это было при Ленине, Политбюро ЦК КПСС. – Он переждал аплодисменты и добавил. – По-видимому, будет правильно восстановить и должность генерального секретаря Центрального Комитета, которая была введена после XI съезда по инициативе Владимира Ильича Ленина.

Это и была та самая «изюминка» которая стала главной сенсацией съезда. Она тут же была подхвачена следующими ораторами. На трибуну вышел нами упомянутый и ещё здравствующий, но уже находящийся под колпаком у будущего генсека первый секретарь ЦК компартии Украины Пётр Ефимович Шелест Он так же одобряюще отнёсся к введению нового поста:

– Товарищи, нам кажется, целесо-образно иметь должность генерального секретаря ЦК КПСС, как это было при Ленине.

Клич Егорычева и Шелеста, как инициаторов нововведения повторил первый секретарь Ленинградского обкома КПСС Василий Сергеевич Толстиков.

– И пошла «цепная реакция» восхвалений и одобрений, аж с тридцать первого марта по четвёртое апреля.

Восьмого апреля 1966 года шло заключительное заседание XXIII съезда КПСС. Председательствующий Косыгин предоставил слово Брежневу: только, что закончился Пленум новоизбранного ЦК, и следовало огласить его результаты. После продолжительных оваций Леонид Ильич медленно надел очки, поправил, их и старательно выделяя каждое слово (в тот момент его дикция ещё не хромала) понёс в зал:

– Товарищи! Сегодня состоялся первый Пленум Центрального комитета партии, избранного XXIII съездом. Позвольте доложить о его работе. Пленум единодушно избрал генеральным секретарём ЦК товарища Брежнева Леонида Ильича.

Сообщение потонуло в шкале продолжительных аплодисментов, и было воспринято словно победная реляция[6]. Кто возразит, что такая постановка вопроса не воодушевляла народ и не звала к новым победам. Но нам намного интереснее другая сторона медали.

– О чём думал в эти минуты сам Брежнев?

– Кто его знает о чём, но уж во всяком случае, не о том, этично или не этично делать ему такое сообщение. Да ещё с явным расчётом на эффективную реакцию. Подобный вопрос у него видно не возникал. Ещё бы зал продолжал неистово аплодировать.

С октября 1964 года, когда на Пленуме ЦК речь шла о ликвидации антиэтических начал в высшем руководстве страны, прошло совсем немного времени. И во всех публичных выступлениях была обязательна ссылка на решения октябрьского Пленума. А каждый из находившихся в зале, отлично знал, за что обвиняли и в чём упрекали Никиту Хрущёва. Всё это было так свежо в памяти, и так быстро забыто.

 

***

Итак, выборные дела XXIII съезда партии утряслись. Леонид Ильич Брежнев стал генеральным секретарём. Председателем Совета Министров стал Анатолий Николаевич Косыгин, а председателем Президиума Верховного Совета Николай Викторович Подгорный. Пришедший к власти триумвират провозгласил своим кредо коллективное руководство. Вначале, особенно после многочисленных хрущёвских «художеств», лихорадивших не только партию, но и как в момент Карибского кризиса весь мир, такое положение вещей воспринималось оптимистами чуть ли ни как новое направление в развитии советской демократии (если только такое словосочетание могло допускаться в плане политики).

Самые большие надежды, уставшие от Никиты «шестидесятники», связывали с премьер-министром Алексеем Косыгиным. Они рассчитывали, что именно он станет «коренником» новой «тройки», и, благодаря своей бесспорной компетентности и прагматичности, а также очевидному равнодушию к идеологии, сумеет оттеснить партбюрократию от рычагов управления страной. Но, намечаемая кандидатура заставила партийный аппарат дружно ощетиниться, чем не замедлил воспользоваться её полномочный представитель в «тройке» Леонид Брежнев.

  Поздним ноябрьским вечером 1971 года в кабинет председателя Призидиума Верховного Совета СССР Николая Викторовича Подгорного зашёл нежданный гость Леонид Ильич. Он зашёл к своему старому другу на «огонёк» и стал сразу выговаривать, что тот засиделся за рабочим столом. Подгорный лишь руками развёл:

– Да я обычно раньше ухожу, а сегодня вот припозднился. Сам понимаешь, бывает иногда необходимость.

Вдруг Брежнев резко сменил тему:

– Слушай, Николай, у меня важное к тебе дело есть. Я, кажется, уже этот разговор начинал, да кто-то перебил, чёрт возьми, сейчас меня в твоём кабинете ни кто не достанет, вот и поговорим.

Подгорный согласно кивнул. Брежнев в полуоборота откинувшись на спинку стула постукивал пальцами по крышке стола (нервничал):

– Знаешь, Николай, я пришёл к выводу, что мне пора становиться председателем Совета Министров. Это, мне, в решении международных вопросов и в организации управления страной, сам понимаешь, развяжет руки. Такое совмещение практикуется в ряде зарубежных стран. Там ведь лидер победившей на выборах политической партии нередко становится главой кабинета министров. Международный можно сказать опыт. Что ты на это скажешь?

Подгорный немного задумался, почесал затылок и почти шёпотом спросил:

– Мы ведь за это выгнали Никиту. Может не стоит опять на рожон лесть?

– Ну, что ты Николай? – вкрадчиво, но с жёсткой ноткой молвил Леонид, – я ж таких глупостей, которые делал Никита, не допущу. Об этом и речи не может быть. Зачем говорить такое?

Подгорный смешно стал оправдываться:

– Ты меня не правильно понял. Я просто беспокоюсь, что кое-кто может расценить такое совмещение повторение действий Хрущёва. Меня волнует, чтобы этим кто-то нам вреда не причинил. Понимаешь? А вообще-то такая практика действительно распространена во многих странах. Это факт.

– Ну, вот видишь, – ответил Брежнев, – ты ситуацию понимаешь.

– Только ты учти Лёня, – напутственно, но подавленно, продолжал Виктор Иванович, – там забот прибавится многократно, и тебе могут приписать массу недоработок, ведь придётся опуститься на зыбкую почву многих конкретных мелочей.

– Я это понимаю Коля, – всплеснул руками Брежнев, – но плюсы превышают минусы. Думаю, что я тебя всё-таки убедил. А если так, то прошу тебя провести определённую разъяснительную работу в нашем Политбюро. Вот тебе списочный состав, посмотри, с кем можешь в ближайшее время переговорить. Можешь даже ставить «галочки» поговорил и поставил, поговорил и поставил. Только смотри осторожно, – добавил Леонид Ильич, – что бы до Косыгина это не докатилось. Он ведь может начать брыкаться: отбирают, мол, втихаря у него должность. Действуй осмотрительно. Договорились?

– Шла середина декабря.

Подгорный в очередной раз звонил домой заболевшему Брежневу, расспрашивая супругу о здоровье «Дорогого Леонида Ильича»:

– Что Виктория Петровна? Пока не лучше? Нужно время? Это верно. Пусть ни о чём не думает, старательно лечится. Передайте Леониду Ильичу пожелания скорейшего выздоровления.

Подгорный положил трубку и пододвинул к себе листочек со списочным составом Политбюро испещрённый карандашными «галочками», сосредоточенно посмотрел на него, потом облегчённо вздохнул и порвал.

– Так было принижено лидерство Косыгина.

Но не долго радовались и сами партбоссы, выходцы из комсомола, серые кардиналы и первые секретари республик.

Второй жертвой пал Железный Шурик. Находясь в Монголии с официальным визитом, его ближайший друг, бывший секретарь ЦК комсомола Н.Н. Месяцев, при хорошем подпитии (да и без него, он часто нёс всякую околесицу, даже по важным делам) «ляпнул», что настоящий первый секретарь, это вот он – Шелептн. И стал разучивать с Цеденбалом песню – «Готовься к великой цели, а слава тебя найдёт...».

Цеденбал, имел слабость, хорошо выпить и громко попеть, но тут сообразил, что к чему и не замедлил передать слова песни в Москву. Шелепин, который был поумнее своих клевретов, специально на обратном пути остановился в Иркутске и произнёс в обкоме партии речь, в которой неоднократно и демонстративно подчёркивал ведущую роль Брежнева. Однако было уже поздно. Он подставился, и все поняли его замыслы. Началась долгая подспудная борьба, в которой преимущество оказалось на стороне Брежнева. Многие тогда оценили его фразу:

– Моя сильная сторона, это организация и психология[7].

  В политике не редко неторопливое упорство берёт верх над необузданной силой.

С Шелепиным было покончено довольно мастерски. В начале 1967 года, его поставили во главе советских профсоюзов. Это было понижением, однако он оставался в Политбюро в силу этого в «Железном Шурике» по прежнему видели соискателя «короны». Поэтому на XXIV съезде партии, в 1971 году он получил 36 голосов против. Конечно, это было многовато для члена Политбюро, тем не менее, его кандидатура проходила.

Надо заметить, что советские диссиденты в те годы, не особенно любили Брежнева, но Шелепин вызывал у них ещё большую неприязнь. Он считался крайне, «махровым» сталинцем. Казалось бы, мнение диссидентов не имело для Кремля особого веса. Но с их лёгкой руки такую же неприязнь к Шелепину, испытал весь западный мир. Более того, на Западе помнили, что при Железном Шурике чекисты убили некоторых деятелей эмиграции (например, Степана Бандеру). И Брежнев блестяще использовал все эти становления.

Шелепина направили с визитом в Англию, по каким-то профсоюзным делам. В Лондоне тут же прошли мощные демонстрации протеста: британцев возмутило, что бывшей глава госбезопасности возглавляет профсоюзы. Демонстранты заготовили яйца и пакеты с молоком, чтобы закидать ими высокого гостя. Правда сам он сумел уйти от этих «угощений» через другие двери, но молоко и яйца всё равно полетели в шофера советского посольства. В общем поездка с треском провалилась. После такого скандала Шелепина в апреле 1975 года исключили из Политбюро «в связи с его просьбой» и понизили в должности.

Между прочим, ещё Хрущёв предсказал Железному Шурику подобную судьбу. Шелепин рассказывал, как он прощался с уходившим на пенсию Хрущёвым:

– Все стояли. Никита Сергеевич подходил к каждому и пожимал руку. Подойдя ко мне он произнёс: «Поверьте, что с вами они поступят ещё хуже, чем со мной».

- Пророческие слова сбылись.

Постепенно и незаметно, Брежнев сменил больше половины секретарей обкомов и многих руководителей иных рангов. Один за другим, из Президиума и Политбюро ЦК КПСС исчезли: Микоян, Воронов, Полянский.

В июне 1967 года произошёл ещё один инцидент, на сей раз с Николаем Егорочевым – первым секретарём МГК партии. Поводом послужила шестидневная война Израиля с Сирией, Иорданией и Египтом. Эти страны были вооружены советским оружием и готовились русскими инструкторами. Но бежали с позором, побросав оружие. Данный факт вызвал острое народное недовольство:

– Чего это мы черножопым задарма нашу технику даём?

Одновременно произошёл всплеск просионистских активистов. Наконец по всему западному миру прокатилось злорадное хихиканье:

– Да… хвалёная советская техника на самом деле того…

Так как шум-гам был в столице, то буквально на следующей неделе после шестидневной войны, состоялся пленум ЦК КПСС. Первым выступил Егорычев, который пока не чувствовал общего настроя. Он ощущал лишь одно, в армии что-то не так, поэтому выступил с критикой по некоторым недостаткам ПВО столицы. Как говорится у кого, что болит… О чём он ещё мог выступить? Сейчас многие считают, что делать доклад по этому поводу ему было не обязательно, за ПВО отвечали другие люди, но к данному выступлению можно было придраться, так его «схарчили». Сослали бедного Егорычева в Данию на целых 20 лет.

Но бурные события 1967 года на этом не закончились. В руководстве партии подковёрная борьба за власть не прекращалась. На сей раз Брежнев и его сотоварищи пошли на открытый и решающий шаг. Семичастного следовало убирать как можно скорее; не ясно было, что готовил шеф КГБ и его сторонники.

Вполне возможно, что топор зависший в прокуренном помещении Политбюро воспринимался как «Дамоклов меч», и жители «Зазеркалья» начали думать в плане стабилизации положения.

– Но как соблюсти видимость формальной законности?

Опять таки помог случай. На празднование Великого Октября советский народ и весь политический мир получил невиданный сюрприз: непокорное кремлёвское дитя – дочь Сталина, бежала за рубеж.

Уже тогда догадливые современники недоумевали: «Как столь пикантную персону могли так легко упустить?». Но уже вскоре, после книг, выпущенных удачливой беглянкой, за рубежом стало ясно: да её просто выталкивали из Союза. А потом когда сорокалетнюю даму стали ловить, наши зарубежные спецслужбы, которые занимались этим делом, были «засвечены».

– Сдали второстепенных агентов из Италии и Греции. Агентов Англии и США не тронули.

Возможно, и некрасиво сняли бывшего комсомольского работника, может быстро, внезапно для всех, вероятно, что и с явным унижением, но не было сомнения, что тем самым давался явный урок наследнику Семичастного – Андропову: «Служи партии (т.е. её генеральному секретарю) и о дворцовых переворотах не мечтай».

- Единственный, кто убрал сам себя – был Николай Григорьевич Игнатов. Говорили, что умер с перепою.

 

***

Наблюдая за поведением генерального секретаря, было видно такого не поставить в красную шеренгу глупцов. Это был достаточно умный человек, можно даже сказать, что где-то интеллектуал (но всё-таки серый, такое бывает). Об этом факте, без предвзятости может судить его дипломная работа, была она выполнена с оценкой отлично, хотя факультет вечерний, без отрыва от производства.

В высших кругах он проявлял не только хитрость или аппаратную ловкость, без которых просто бы пропал, не выжил в той системе политических координат. Брежнев, на пути к Олимпу мог проявить политическую сообразительность, ум и даже политическую дальновидность и одновременно быть серым человеком, не играть его, а именно быть им. Это можно увидеть на его контрастной работе с Хрущёвым. Последнего на все лады превозносили, а Брежнева вначале – нет. Тот был очень «виден» всё время мелькал в печати, в кино, на телеэкране. Этот опять же (только вначале) – нет.

– Новый генсек не строил из себя «великого человека».

Он знал себе цену, кому доводилось работать над его речами, не раз говорил:

– Пишите проще, не делайте из меня теоретика, ведь всё равно никто не поверит, что это моё, будут смеяться.

И сложные, затейливые места вычеркивал, случалось даже, просил вычеркнуть цитаты из классиков:

– Ну, кто поверит, что Брежнев читал Маркса?

Своих помощников, которые знали гораздо больше чем он, молодой генсек не отталкивал. Вокруг него не было неравных – все были одинаковы. Однажды Александр Евгеньевич Бовин рассказывал:

– Обычно наши посиделки проходили в Завидове. За стаканом чая. Чепуха всё это, будто бы Брежнев без бутылки за стол не садился. Вечером за ужином он мог пропустить рюмку, другую, но за работой – никогда.

Обслуживающий персонал, работающий с ним, вряд ли мог пожаловаться на характер генерального секретаря. Рассказывали даже такую историю, как-то раз, в разгар самого ожесточённого спора вокруг текста речи, подъехал генсек. Зашёл в комнату, отпустил какое-то замечание. Вдруг один из спорщиков, не разобравшись, сгоряча бросил ему:

– А ты, дурак, молчи! Ты-то чего встреваешь?

За столом мгновенно воцарилась зловещая тишина. Все остолбенели, ожидая грозы. Но Леонид Ильич ничего не сказал, моча вышел за дверь. Потом долго ходил по коридору, причём тихо говорил:

– Нет, я не дурак! Я генеральный секретарь… Это, ребята, вы зря…

Он был терпелив и относился к себе с достаточной долей чувства юмора.

В отличие от Хрущёва, Леонид Ильич вовсе не спешил по каждому поводу высказывать своё мнение, но это вовсе не означало, что он был бездействен. Первые годы Брежнев выжидал, прислушивался и присматривался. Словом вёл себя осмотрительно, он был хорошим учеником той самой системы, в которой ему довелось работать. И пользуясь её методами, сумел перевести Политбюро во второй эшелон, лишив его права решающего голоса. Вроде бы безобидно, не надо членам Политбюро и секретарям выступать на пленумах и съездах, потому, что политическая линия общая, а по сути эти члены оказались безголосыми… Так Брежнев стал опираться на Секретариат, а не на Политбюро.

При Ленине, Сталине и Хрущёве все вопросы государственной важности решало Политбюро. Оно вело внутреннюю и внешнюю политику страны. Брежнев изменил данную традицию. Принимая какое-либо решение, он увязывал его не с Политбюро, а с секретариатом, который имел право только контролировать ход выполнения данного решения и не в коем случае не возражать, а уже после ставил Политбюро перед фактом и те были вынуждены соглашаться. Не редко из его уст звучала фраза:

– Мы вот тут посоветовались…

Иногда просто ставил перед фактом:

– Есть мнение..

Наследники Брежнева: Андропов и Черненко увидели в этом усиление единовластия и «брежневское» решение оставили правомочным.

Плюс ко всему основу своей личной власти и влияния в политической жизни страны Брежнев видел в назначении на ключевые, руководящие посты своих близких друзей. А друзей было много, и его команда разрослась до неимоверных размеров. Глядя на это безобразие, можно было подумать, что металлургические институты Днепропетровска и Днепродзержинска, готовили отнюдь не инженеров-металлургов, а политиков. Эти институты окончили в своё время: Председатель Совета Министров Тихонов, и помощник генерального секретаря ЦК Цуканов, и Председатель Совета Министров Новиков, и руководитель дел ЦК Павлов, и дипломат Толбуев, и зампред КГБ Цинев и многие другие.

 

***

---

Дата добавления: 2019-07-15; просмотров: 150; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!