Повторение – это свойство, благодаря которому тождество, различие и соотнесенность соединяются в одной системе, для чего необходимо, по крайней мере, шесть элементов.

Но творчество не может быть источником новой Реальности.

1.2.13. ДОМИНИРОВАНИЕ[25]

Доминирование – сила, согласующая порядок и беспорядок, не участвуя ни в том, ни в другом. Она соответствует третьей категории соотнесенности, перенесенной на план универсальных процессов. Одиннадцатая категория обнаруживается в опыте как необходимость. Она может быть узнана в изречении Спинозы "природа не терпит пустоты", или в высказывании Ричарда Франка "необходимость – мать изобретательности". Необходимость как закон, который не знает закона, указывает на категорию, во власти которой – произвести собственную противоположность. Это доминирование, которое не может быть обнаружено, пока мы не прошли за пределы творчества, ибо необходимость, как это было известно грекам, первичнее творчества. Мы можем сформулировать в качестве принципа:

Доминирование – это сила, согласующая порядок и беспорядок посредством творчества. Это высшая форма соотнесенности, какая только может быть обнаружена в опыте; она требует одиннадцати терминов.

1.2.14. АВТОКРАТИЯ[26]

Двенадцатая категория завершает цикл первичного опыта. Все производные силы /power/ предполагают силу, которая непроизводна. Поскольку опыт обнаруживает присутствие законов, постольку должен быть элемент, который был бы "законом сам себе". Мы должны здесь отметить тонкую, но несомненную разницу между "законом, который не знает закона" и "законом для самого себя". Первый соотносит, второй субсистирует. Мы сталкиваемся во всем нашем опыте с очевидностью элемента, лежащего за пределами необходимости, который действует, не доминируя, волит без творчества и объединяет все возможности. Этот элемент – автократичная сила первичного утверждения. Тем не менее, мы не должны считать двенадцатую категорию завершением ряда, исчерпывающим весь опыт. Первые двенадцать категорий могут быть названы "категориями факта" в отличие от "категорий ценности". Последние могут войти в опыт лишь посредством нового цикла, требующего и предполагающего первый, хотя никак не выводимого из него. Автократия – последняя категория естественного порядка, но также предвестник категорий морального порядка. Первые двенадцать категорий достаточны для изучения естественной философии, предпринятого в этом томе. В следующем томе[27] мы придем ко второму двенадцатеричному циклу, устанавливая систему ценностей.

Главa 3

Э ЛЕМЕНТЫ ОПЫТА

ХИЛЭ

Опыт – это данная тотальность. Лишь в опыте мы можем учиться, и мы должны слушать, что он может нам сказать. В описании того, что мы обнаруживаем, мы привыкли употреблять такие слова, как "я", "мы", "ты", и "мир", но эта привычка не должна приводить нас к ошибочному предположению, что должны быть непосредственные данные опыта, которым эти слова соответствуют. При рассмотрении может оказаться, что это привычные нам условности, о значении которых для нас, если оно вообще существует, мы не спрашиваем. Действительно, если мы размышляем серьезно, мы открываем, что в конце концов "я", "мы", "ты" и "мир" не даны непосредственно в опыте. Ребенок, не употребляющий слов "я" и "ты" и не знающий иного мира, кроме своего подлинного опыта, ближе соприкасается с реальностью, чем мы.[28]

Центральная проблема метафизики – бытие и возможность его познания – это реальная проблема, но она не столь важна и не столь чревата серьезными последствиями, как иногда предполагается. Она возникает вследствие различения между категориями целостности и полярности. [29]

Это ведет к отделению субъекта от объекта и различению, которое мы стремимся проводить между самостью и тем, что не есть самость. Эти разделения и различения не есть тотальный опыт, и даже не первичные аспекты его. Признавая, что это так, мы освобождаемся от необходимости рассматривать многие вопросы, считавшиеся философами столь важными.

Исключительная занятость одним аспектом опыта в ущерб другим – главная причина несогласий между философами. В силу полярности, всегда должен быть аспект опыта, в котором он является неполным и непоследовательным. Следовательно, не может быть построена философская система, одновременно адекватная, и свободная от противоречий.[30]

Категории нельзя уничтожить объяснением. Так называемые не-метафизические системы, которые во все века находили сторонников среди философов, скрывали ту истину, что опыт парадоксален. Естественные науки могут выглядеть неметафизическими, но лишь потому, что их методы состоят в изолировании групп феноменов таким образом, чтобы игнорировать противоречия, или, по крайней мере, минимизировать их эффект. Есть, например, фундаментальное противоречие между физикой и биологией, то есть между законами неживой материи и законами жизни; но это не особенно беспокоит исследователей в каждой из этих областей, поскольку по природе своей профессии они призваны специализироваться. Если, однако, мы ставим своей целью понять весь опыт, мы не можем давать себе те поблажки, как те, кто занимается более ограниченными объектами какого-либо специального знания.[31]

См. также обсуждение Людвигом гуссерлевской метафизики, помогающее выявить ограниченность предпринятой попытки построения феноменологии, игнорирующей категории.

Мы можем воспроизвести древний вопрос: "Из какого материала состоит вся реальность?" в новой форме: "Из какого материала состоит весь опыт. " Обычно мы склонны воображать, что должны быть два вида материала, соответствующих различию между субъектом и объектом. Например, когда мы смотрим на стол, кажется, будто присутствуют два совершенно различных материала: один – "внутренний" материал нашей осведомленности, другой – материал самого стола, каким-то образом "внешний". Это означает, что мы принимаем картезианское различение "мыслящей субстанции" и "протяженной субстанции". Это похоже на то, как если бы мы сказали, что, поскольку у палки два конца, они должны быть сделаны из разных материалов /materials/ , в то время, как концы – всего лишь аспекты палки и не имеют "существования" отдельно от нее. Существует опыт как таковой. Это утверждение означает не отрицание полярности, а возвращение ей правильного статуса как бинарного аспекта опыта. Событие – смотрение на стол – есть целое, объединенность которого образуется нашей осведомленностью. Это такое отношение, в котором наш интерес или затронутость дает возможность нашим органам восприятия реагировать на впечатления, получаемые от стола, посредством выбора их из тотальности чувственных данных в определенный момент. Следовательно, только в категории полярности слова "я" и "стол" имеют свое обычное значение.

Необходимо подчеркивать эти различения, потому что у нас есть глубоко въевшаяся привычка мышления в дуалистических терминах, то есть внимание к аспекту полярности и исключение других элементов, присутствующих в опыте. Из-за этой привычки мышления возникают разного рода фиктивные вопросы, и философы теряют время и энергию, трактуя их как реальные. Классический пример в западной философии – настойчивое утверждение Декарта, что его осведомленность о вещах отлична от его осведомленности о себе.[32] Разделение атрибутов и субстанции – другой пример этой ошибки.[33] Принято считать, что мы знаем только атрибуты, но не субстанцию, и что атрибуты, которые мы обнаруживаем в опыте, есть "чистые видимости", в то время как в действительности должна быть поддерживающая их "реальная" субстанция.

По размышлению нетрудно увидеть, что мы не имеем изолированного знания об атрибутах, таких как желтизна, круглость, тяжесть и т.д. Все, что мы знаем – это что целые представляются нам с некоторыми повторяющимися чертами, которые дают возможность отличать одно от другого. Целые, данные в опыте – не чистая субстанция и не чистый атрибут, и таким образом принцип целостности несовместим с такого рода разделением. Это относится и к другой ошибке, а именно, к объективированию различения "материи" /matter/ и "духа". Если под "материей" и "духом" мы имеем в виду две взаимоисключающие составляющие реальности – одну сознательную и активную, другую бессознательную и пассивную – тогда целые ни духовны, ни материальны. Ни одно из подобных разделений не согласуемо с принципом целостности. Но это еще не все, ибо они равным образом не согласуемы с принципом соотнесенности и субсистенции. Это чрезмерно разросшаяся полярность – дуализм, захватывающий положение, для которого он не предназначен.

 Возражение против таких схем – субстанции и атрибутов, духа и материи, идеализма и реализма – состоит не столько в том, что они ведут к противоречиям, сколько в том, что они не могут привести ни к чему конкретному. Мало похоже, чтобы кто-нибудь жил лучше или хуже в результате предпочтения той или иной метафизической системы.[34]

Мы ищем понимания, а оно приходит к нам через расширение и гармонизацию нашего опыта. Если мы отбросим различие между опытом и не-опытом, как лежащее за пределами нашей темы, мы придем к заключению, что может быть только один материал /stuff/ из которого состоит все. Из этого, однако, не следует, что все материалы /materials/ одинаковы. Есть, например, материал, называемый шерстью, но это не значит, что вся шерсть одинакова; есть только один материал, называемый водой, но лед, вода и пар – не одно и то же.

Рассматривая опыт, мы обнаруживаем, что различия, которые мы наблюдаем, более бросаются в глаза, нежели сходство. Если весь опыт – из одного материала, то этот материал должен быть очень разнообразным. Он должен соответствовать всем свойствам материи /matter/ и энергии, и, следовательно, он должен быть выражен в терминах таких обозримых и измеримых количеств, как, например, три независимые физические величины – масса, длина и время. Материал опыта должен быть также способным к комбинированию – ибо целостности сложны, и к обмену, ибо целостности не изменяются, а постоянно взаимодействуют друг с другом. В этих взаимодействиях и трансформациях единый материал должен обнаруживать разные степени реактивности, включая реактивность жизни и сознательный опыт. Более того, во всех этих различных проявлениях он должен все время оставаться материалом опыта.

Вездесущий характер этого материала хорошо выражен в высказывании Анаксагора: "Во всем есть часть всего". Анаксимандр в своем учении о "беспредельном", также признавал единую материю и столкнулся с многочисленными проблемами связанной с этим относительности. Ее попытался сформулировать Платон в качестве "неопределенной диады", Аристотель позднее отметил ее печатью своего одобрения. Более поздние философы также придерживались этой концепции материала опыта. П.Д. Успенский цитирует утверждение Гурджиева, что все материально, но что "понятие материальности так же относительно, как и все остальное". Определение целостности, как вездесущей, но относительной, дает ключ к пониманию этого афоризма. Мы понимаем – если ищем то, что связывает воедино сложный опыт – что эта объединенность сама дана в нашем опыте. Более того, мы не находим свидетельств того, что материал, являющийся нам как материал нашего опыта, меняет свою природу от одного момента к другому.

Это открытие нуждается в рассмотрении, потому что часто принимают за само собой разумеющееся, что мы в действительности встречаемся с разными материалами – материалом мысли и материалом вещей, находящимися внутри и вне нашего "сознания".

Если же мы посмотрим внимательно, то обнаружим, что подобные различения несостоятельны. Если я попробую разделить мысли и вещи как два разных рода опыта, мои мысли кажутся находящимися целиком внутри меня, а вещи – целиком вне меня.

Стул или стол – классический пример "вещи". В некотором смысле мое тело – тоже вещь, но тот факт, что я пользуюсь оговоркой "в некотором смысле", показывает, что я не всегда его так рассматриваю: например, когда я различаю вещи как неодушевленные объекты, и живые тела, как одушевленные объекты. Если мой мозг – это вещь, то являются ли мои мысли вещами, или они – "я сам"? [35]

Более того, я могу быть способным различить мои мысли и мою осведомленность о них, но тем самым я прихожу к вопросу, является ли сама моя осведомленность вещью, или за ней стоит некое квинтэссенциальное и трансцедентальное "я" – ум /mind/. Остается ли все время за пределами вещности некий духовный материал ума, который невещественен? Сам факт, что я не знаю, где следует провести границу – или даже может ли быть это разделение чем-либо, кроме условного соглашения – достаточен для того, чтобы разрушить любую веру в то, что это различие самоочевидно.[36]

Может показаться, что есть нечто искусственное и недостоверное в том, чтобы начинать каждое обсуждение такого рода со столов и стульев. Некоторые философы будут утверждать, что столы и стулья – это ментальные конструкции, и что, следовательно, нужно начинать рассуждение с наших мыслей и от них продвигаться к миру, который является их объектом. Дуализм субъекта и объекта тогда кажется вполне ясным и простым – "я" как один элемент диады противопоставляется "стулу" как другому элементу; " я" непохож на "стул" и "стул" непохож на "меня". Таким образом принимается, что есть два рода материала. Но что сказать о наших бессознательных рефлексах? Субъект это или объект?

Я нахожу невозможным утверждать, что мои ощущения состоят из иного рода материала, чем мои мысли; но изучение физиологии убеждает меня, что есть непрерывный переход от ощущений, о которых я осведомлен, к физиологическим процессам, которых я никогда не осознаю. В результате исследования биохимиков мы убеждаемся, что нет разительного скачка между физиологическим процессом и химическими, электрическими и физическими изменениями. Виды, звуки, запахи выводят нас в физический мир, и снова мы не можем сказать, где нужно остановиться, чтобы утверждать, что мы достигли той точки, где кончается духовный материал и за которой начинается нечувствительная материя.

Любое тщательное рассмотрение опыта должно, таким образом, убедить нас в том, что есть только один материал, из которого состоит все. Мы можем принять аристотелевское употребление термина "хилэ" для обозначения того, что Гурджиев называл "первичной космической субстанцией". Хилэ – это не бесформенная основа – "то апейрон" – ранних философов, а субстанция, способная принимать форму и образ. Этот материал – не дух и не мертвая материя, и было бы даже неправильным характеризовать его как "дух-материю", то есть как двойной контекст опыта, ибо это было бы излишним акцентом на аспекте полярности, а этой тенденции мы должны остерегаться. В соответствии с нашей концепцией однородности всего возможного опыта, хилэ – это то, что актуально воспринимается, следовательно, она сама феноменальна. Следовательно, это не аристотелевская "энергия" или "энтелехия", то есть подразумеваемая реальность, лежащая за феноменами. Мы знаем хилэ по ее проявлениям, которые в своей тотальности составляют все, что мы можем знать.[37]

ТРИАДА ОПЫТА

Здесь необходимо вернуться к целям и областям анализа, предпринимаемого в этой главе. Мы начали с опыта как с данного и рассмотрели его содержание. Делая это, мы вышли далеко за пределы ограничений человеческого ума, и расширили понятие "опыта" почти до такого же объема, как слова "вселенная" или даже "Реальность". Было бы, однако, незаконным принять без дальнейших рассуждений, что в конечном счете esse est percipi /быть – значит быть испытываемым, лат./, и что не может быть реальности за пределами опыта. Мы должны довольствоваться замечанием, что нам навеки отказано в испытании того, что по определению вне опыта (неиспытываемо), и продвигаться в задаче рассмотрения данных, нам доступных.

Опыт сам по себе неоднороден; он содержит элементы, различающиеся по своей сущностной природе, а именно – элементы функции, бытия и воли. Все три элемента должны входить в любой возможный опыт, и, поскольку они могут быть описаны и определены безотносительно к какой-либо частной форме или определенному центру опыта, они могут быть названы первичными.

Аналогия, которой мы обязаны Успенскому, иллюстрирует отношение между функцией, бытием и волей. Он сравнивает человека с комнатой, в которой находится несколько объектов, каждый из которых обладает своей функцией. Это могут быть пишущая машинка, швейная машина, кровать, музыкальный инструмент, микроскоп, телескоп и др. Когда комната в темноте, можно использовать кровать, механизмы же если и могут работать, то очень неуверенно, а некоторые и вообще работать не могут.

Если зажечь одну свечу, машины будут работать лучше. Микроскоп и телескоп все еще бесполезны, но с остальными машинами можно по очереди что-то делать, поднося свечу к ним близко. Если вместо свечи зажечь яркую лампу, можно использовать все машины, даже одновременно, кроме телескопа, который в комнате беспредметен. Микроскоп может быть пущен в дело, потому что можно сфокусировать достаточно света для различения тонких деталей. Мы можем представить себе, что с его помощью обретаются новые результаты, которые не могла дать ни одна из прочих машин; работа же последних может быть улучшена. Наконец, мы можем предположить, что ставни широко распахнуты, врывается свет дня, и работа всех машин теперь свободна и не ограничена. Телескоп открывает возможности, которые до того даже не подозревались, пока работа была сосредоточена в четырех стенах.

В этой аналогии машины соответствуют функции, освещение – бытию. Поскольку машины не могут сами себя употреблять, мы спрашиваем, "что их употребляет". Это делает воля, более или менее успешно, в зависимости от того, каково освещение; то, для чего они используются, зависит от функции; качество их работы зависит от бытия. Ситуация как целое есть результат всех трех факторов, каждый из которых пронизывает ее насквозь. До мельчайших деталей присутствует процесс, то есть функция; везде есть свет, то есть бытие, хотя и не обязательно одна и та же степень освещенности; и везде есть побуждающий фактор, то есть воля, будь то направленная интенция или всего лишь автоматическое действие внешних влияний.

ПРОЦЕСС И ФУНКЦИЯ

На что бы мы ни обратили внимание, мы обнаруживаем что-то происходящее; более того, происходящее более или менее упорядоченным и узнаваемым образом, и эта регулярность – наблюдаемые черты – и есть актуальный и потенциальный предмет нашего знания. То, что мы знаем таким образом, может быть названо процессом.

Заключение, к которому мы пришли, относительно условного и обманчивого характера попыток разделения субъекта и объекта, или материи и духа, могут быть хорошо выражены в утверждении, что процесс не имеет границ. Действительно, процесс настолько универсален и неотвратим, что это даже побуждает нас сказать, что он является содержанием всего возможного опыта, и даже пойти так далеко, чтобы отождествить его с "Реальностью" или тотальностью всего, что есть.[38] Понятие процесса, кажется, выдерживает даже критику с точки зрения категорий, потому что, поскольку только он предстоит нашему опыту, мы обнаруживаем в нем целые, полярные противоположности, отношения и структуры.

Тем не менее, хотя мы определили процесс как все содержание нашего знания, остаются еще элементы опыта, не охваченные этим. Мы обнаруживаем, что в отношении процесса содержание сна может быть тем же, что и содержание бодрствующего состояния.

Мы можем видеть во сне, что смотрим через определенное окно и видим то же дерево, которое мы увидим, когда проснемся, и можем даже почувствовать те же эмоциональные реакции. Очевидно, что важнейшая разница между событием во сне и событием в бодрствующем состоянии не может быть объяснена в терминах одного лишь процесса; нужно принять во внимание и некоторые другие эффекты обмана и иллюзий. Верящий в спиритуалистические феномены, например, проходит через определенный опыт независимо от того, принадлежит ли голос, который он слышит, обманщику или сверхъестественной силе. Более того, само чувственное восприятие играет с ним шутки. Если бы мы не знали техники кинопроекции, мы не считали бы за обман чувств, что моменты на экране следуют друг за другом непрерывно, а не в последовательности прерывающихся образов. Есть и другие, более тонкие различения. Например, может случиться, что когда мы идем через поле весной, в дурном расположении духа, оно внезапно уступает место радостному восприятию пения птиц и запаха земли. 

Мы не узнали ничего нового; запахи и пейзаж остались теми же, какими они были мгновение назад, но наш опыт обрел новое измерение. Мы можем также рассмотреть процесс как поведение; можно задать вопрос: тождествен ли человек своему поведению? Если мы не хотим игнорировать нечто существенное в нашем опыте, мы должны ответить: нет, тысячу раз нет! Такой ответ вызывает следующий вопрос: знаем ли мы предполагаемого за видимой маской человека, страдающего и радующегося, надеющегося и боящегося? Мы, наверное, ответим, что мы не знаем его, но он сам знает себя.

Рассуждения такого рода – опасный путь, он может привести к скатыванию в дуализм двух родов "знаемого" – поведения, познаваемого объективно, и человека, как он субъективно себя знает. Принятие такого дуализма разрушит наше заключение, что может быть лишь один материал, и вновь вовлечет нас в те противоречия и путаницу, которых мы , казалось, уже избежали. К счастью, сам опыт может избавить нас от этого затруднения; он говорит нам, что человек не знает себя в большей степени, чем мы можем знать его. Он не может знать себя, потому что то, что он есть – это не процесс, и, следовательно, по определению вне сферы знания. Все, что мы можем знать – это то, что происходит, и в этом отношении нет разницы, происходит ли процесс внутри нас или вне нас.

Прочно въевшаяся привычка принимать формулы без критики ведет нас к принятию как само собой разумеющегося, что знаменитая в веках фраза "познай самого себя" означает то, что нам кажется, что она означает. Это, однако, ошибка неуместной конкретности, потому что этим предполагается, что есть Самость, которая может быть введена в круг знаний. Если слово "самость" что-либо означает, оно не может относиться к процессам, которые даны нам как содержание нашего знания.[39]

Мы можем определить термин "функция" как "познаваемый элемент опыта". Это означает, что функция имеет некоторые различения, которые не подразумеваются в слове "процесс". Функция – это поведение целых. Целые соотносимы друг с другом, и мы знаем их, поскольку можем распознавать структуры или паттерны функции.

Шаг от опыта процесса к знанию функции делается посредством категорий. Чтобы мыслить об опыте, мы должны употреблять категории. Они дают нам возможность перейти от прямой осведомленности о процессе к знанию функциональных регулярностей. Универсальный процесс постоянно актуализируется. Посредством самоосведомленности мы испытываем этот процесс изнутри, посредством чувственного восприятия мы испытываем его извне. Все, что мы знаем таким образом, есть функция.

Функция имеет один и тот же характер, где бы мы ее ни обнаруживали. Это может быть функция ума, в котором протекают мысли, или это может быть функция часов, отмечавших течение времени. Однако функция – нечто большее, чем просто активность. Это поведение, то есть работа какого-то механизма. Часы – это механизм, и его функция в том, чтобы показывать время; ум – тоже механизм, и его функция состоит в том, чтобы думать. В нашем организме система чувствительных и двигательных нервов – спинных и мозговых ганглий – определенный механизм, функция которого состоит в том, чтобы управлять нашими органами и координировать их в реагировании на стимулы, получаемые из внешнего мира. Следует заметить, что в каждом упоминании функций принимается за само собой разумеющееся, что это относится к тому, что происходит во времени и в пространстве. Функция обладает характером становления актуальным, и поэтому мы можем выйти за пределы ограничений нашего человеческого опыта и дать расширительное определение функции как всей реальности, познающейся посредством своих отдельных частей.

Каждое описание, какого бы рода оно ни было, необходимым образом функционально. Целое может быть описано полностью, до мельчайших деталей, в терминах функции. Например, жизнь человека в данный период может быть определена с любой желаемой степенью подробности перечислением всего, что происходит в его мыслях, чувствах, движениях, ощущениях, органах, тканях и т.д. Хотя с этой точки зрения описание может быть полным, это не покажет, как различные деятельности объединяются в его сознании. В любой данный момент у него наличествует ментальные ассоциации, флуктуации чувств, инстинктивные процессы и движения тела. Он может быть осведомлен о тех или иных функциональных деятельностях, или не осведомлен ни об одной из них. Они могут составлять части одного и того же опыта, или двух и более несвязанных опытов, или могут оказаться совершенно вне "его" опыта. Тем не менее, каким бы ни было их отношение к миру его частного опыта, все эти деятельности – одного и того же рода.

Они однородны по своей природе, и их однородность превосходит границы самости и ограничения "здесь и теперь". Из этого мы заключаем, что, будучи познаваемым элементом в универсальном процессе, функция присутствует везде и во всем. Это не означает, однако, что функция – это данная тотальность, то есть сам опыт как таковой.

В опыте есть нефункциональные элементы, равным образом всепроникающие и столь же значимые, и мы должны перейти к раскрытию их природы.

БЫТИЕ КАК ОБЪЕДИНЕННОСТЬ

Бытие – второй элемент опыта, который также пронизывает собой все, как и функция, но совершенно отличен от нее. Чтобы увидеть роль бытия, мы можем сравнить опыт с водой, которая всюду и везде состоит из водорода и кислорода. Также как водород не может дать воды, если не будет соединен с кислородом, так и бытие не может дать опыта, если оно не соединено с функцией. Как вода в определенных условиях может быть разделена на составляющие ее элементы [40] , так и опыт может быть частично диссоциирован, так что появляется бытие, не полностью соединенное с функцией.

Одна из больших трудностей в изложении этой книги состоит в том, что наш обычный язык применим почти исключительно к различению функций, в то время как мы должны осуществлять коммуникацию также по поводу бытия и воли. Для непознаваемого элемента во всем опыте мы употребляем слово "бытие", но необходимо очень тщательно рассмотреть значение, которое это слово должно передавать. Бытие дано в нашем опыте не менее непосредственно, чем функция, но оно дано иным образом. Бытие касается статуса нашего опыта. Например, разница между сном и бодрствующим состоянием – это различие скорее в бытии, чем в функции. Бытие привносит конкретность, которая делает опыт неиллюзорным. Наиболее существенная характеристика бытия состоит в том, что оно относительно – чем больше бытия, тем более полон и конкретен опыт; чем меньше бытия, тем опыт менее полон и более подвержен иллюзии.

Бытие не актуализировано. Это не процесс, но сказать, что бытие – не процесс, не значит сказать, что оно не имеет связи со временем. Есть, например, флуктуация внутренней объединенности, определяемая различием между состояниями сна и бодрствования.

Бытие не становится; но это не значит, что становление независимо от бытия, поскольку каждое целое актуализируется в соответствии со степенью своей внутренней совместности. Целое с очень малой внутренней совместностью актуализируется как часть общего процесса, в котором оно присутствует. Например, воздух в этой комнате, состоящий из молекул, находящихся в беспорядочном движении, находится близко к наименьшему уровню внутренней объединенности. Он едва ли имеет какую-либо историю, кроме как в качестве среды для всего, что происходит в этом доме. Высоко на той же шкале находится художник, обладающий в момент интенсивного вдохновенного переживания нового видения реальности внутренней объединенностью, почти совершенно не зависящей от окружения. Такой момент – это "точка пересечения вневременного со временем", слияние бытия и функции. Также и для ученого может наступить высший момент объединения, в котором идеи, существовавшие ранее раздельно и и казавшиеся несогласуемыми, становятся соединенными в синтезе, на основе которого формулируется новая гипотеза. Каждый раз, рассматривая такие моменты, мы обнаруживаем в них увеличение внутреннего единства, падение барьеров, объединение разделенного.

Факты остаются незатронутыми, но обретается новая реальность.

Мы поможем в написании ваших работ!