Глава III. Этнополитический аспект

Во взглядах Полибия на военное дело

 

Эллинистические государства

 

В своем труде Полибий значительное место отвел и рассуждениям про эллинистическое военное дело. Конечно же, тут нет ничего удивительного – ведь эта военная культура была знакома историку с юности и была для него, так сказать, «родной». В данном параграфе мы попытаемся рассмотреть взгляды Полибия на вооруженные силы некоторых эллинистических государств, а также эллинистическое военное дело в целом, и разобраться в том, какой смысл он вкладывал в свое повествование.

По мнению историка, каждой армии присущи свои особенности. Так, конные воины фессалийцев несокрушимы в эскадроне и плотных построениях[383] – Qettalw`n... ippei`ς kat j i[lhn me;n kai; falagghdo;n ajnupovstatoi (IV. 8. 10) . Вместе с тем, пишет Полибий, «когда по обстоятельствам времени и места приходится сражаться вне строя, один на один, они становятся неловкими и негодными; этоляне наоборот» – de; paratavxewς pro;ς kairo;n kai; tovpon kat j a[ndra kinduneu`sai duvscrhstoi kai; bradei`ς. Aijtoloi; de; touvtwn tajnativa  (ibid.).

Уроженец Мегалополя писал, что «… критяне неодолимы на суше и на море в засадах, разбоях, в обкрадывании неприятеля, в ночных нападениях и вообще во всех делах мелких, сопряженных с хитростью; напротив, им недостает мужества и стойкости, когда неприятель наступает массою с фронта, выстроенный в фалангу; ахейцы и македоняне наоборот» – Krh`teς de; kai; kata; gh`n kai; kata; qavlattan pro;ς me;n ejnevdraς kai; lhsteivaς kai; klopa;ς polemivwn kai; nukterina;ς ejpiqevseiς kai; pavsaς ta;ς meta; dovlou kai; kata; mevroς creivaς ajnupovstatoi, pro;ς de; th;n ejx oJmolovgou kai; kata; provswpon falagghdo;n e[fodon ajgennei`ς kai; plavgioi tai`ς ψucai`ς Acaioi; de; kai; Makedovneς tajnativa touvtwn (IV. 8. 11–12).

Данные характеристики получили более или менее подробное отражение на страницах «Всеобщей истории» при описании военных действий с участием вооруженных сил эллинистических государств. Впрочем, нельзя не отметить, что изо всех армий эллинистического мира наиболее развернутую оценку со стороны историка получили три, а именно: ахейская, этолийская и македонская.

Данный подбор представляется отнюдь не случайным. Причины внимания Полибия именно к армии Ахейского союза вполне понятны и не требуют особых объяснений. Этолийский союз и его войско были одними из основных соперников ахейцев и поэтому вызвали особый интерес со стороны Полибия. То же самое можно сказать и про армию Македонии, которая вообще являлась, пожалуй, сильнейшей в эллинистическом мире[384]. Вооруженные силы остальных эллинистических государств привлекают гораздо меньшее внимание греческого историка, хотя и на этот счет он оставил ряд довольно любопытных ремарок.

Даже при всей своей расположенности к Ахейскому союзу греческий историк в целом признавал, что боеспособность его войск оставляла желать лучшего (во всяком случае, до реформ Филопемена)[385]. Так, cтратег Тимоксен в 221 г. до н.э. не полагался на ахейскую армию (IV. 7. 6–7), причем причиной подобного отношения было то, что ахеяне «нерадиво упражнялись в военном деле» – to; raquvmwς aujtou;ς ejschkevnai kata; to; paro;n peri; th;n ejn toi`ς oJvploiς gumnasivan (ibid.). По словам Плутарха (Plut. Arat. 47) «они и телом ослабели, и воинский дух утратили» – toi`ς te swvmasin ajgumna;stouς o[ntaς kai; tai`ς dianoivaς ejklelumevnouς pro;ς to;n povlemon. Не блистали военными талантами и другие ахейские стратеги – Эперат (Polyb. V. 30. 1; 91. 4–5) и Эврилеонт (X. 21. 1).

Приблизительно то же самое греческий историк говорил даже про одного из самых известных военных и политических и военных деятелей Ахейского – Арата из Сикиона (IV. 8. 5–6). И это при том, что Полибий в целом относился к нему с большой симпатией! По словам историка, этот стратег наполнил Пелопоннес трофеями, поставленными в честь побед над ним – tropaivwn ejp j aujto;n bleipovntwn ejplh;rwse thjn Pelopovnnhson (IV. 8. 6)[386]. Так, бездарное командование Арата привело к разгрому ахейцев при Ликее (Plut. Arat. 36; Polyb. II. 51. 3), Ладокиях (Plut. Arat. 37; Polyb. II. 51. 3) в 227, Гекатомбеоне в 226 (Plut. Ar. 39; Polyb. II. 51. 3), а также Кафиях в 220 г. до н.э (Polyb. IV. 11–12). Кстати, подобные факты заставляют как минимум частично усомниться в утверждении историка об искусности ахейцев в полевых сражениях[387].

Так в чем же была причина подобного положения дел? Помимо некомпетентного командования, играла свою роль еще и слабая дисциплина и нерадивость ахейцев наряду с устаревшими вооружением и тактикой. Стратеги и гиппархи не решались предъявить к всадникам большие требования, так как боялись проблем с последующей карьерой (Polyb. X. 22. 8–10). Само собой, подобная снисходительность чрезвычайно негативно отражалась на боеспособности ахейской армии (ibid.).

Другой причиной являлось то, что, хотя большинство армий в то время уже сражалось в строе фаланги, ахейские воины были вооружены и действовали как пельтасты и перебегали с места на место. У них были в употреблении длинные щиты, тонкие и поэтому очень легкие, а кроме того, такие узкие, что не прикрывали тела; копья же их были гораздо короче македонских сарисс. Благодаря легкости копий, ахейцы могли поражать врагов издали; но в рукопашном бою с врагом они попадали в гораздо менее выгодное положение. Построение мелкими отрядами ахейцам было незнакомо; у них было в употреблении построение фалангой, в которой копья не выставлялись вперед и щиты не смыкались, как в македонской фаланге; поэтому легко было их сбить с позиции и расстроить (Plut. Philop. 9).

Ситуация несколько улучшилась лишь с приходом на пост стратега Филопемена в 210 г. до н.э. Сущность его изменений состояла в перевооружении ахейской армии на манер фаланги и наведении в ней дисциплины наряду с тщательнейшей боевой подготовкой войск. Прежде всего, Филопемен изменил построение войска и вооружение, которые у ахейцев были плохи: стратег указал им на это и убедил вместо длинного щита и короткого копья употреблять круглый щит и сариссу, закрываться шлемом, панцирем и поножами и учиться стоять твердо на месте во время боя, а не бегать, как пельтасты[388], из-зв чего в открытых боях они не могли противостоять фалангам своих противников (ibid.).

Его реформы, проведенные в 210–207 гг. до н.э., позволили ахейцам победить элейцев и этолийцев на реке Ларисе (Plut. Philop. 7), а также спартанцев под предводительством Маханида в сражении при Мантинее (Polyb. XI. 12–18). В 190-е годы элитные подразделения ахейцев сражались хорошо; в то же время многие другие ахейские отряды воевали не лучшим образом – даже несмотря на тот факт, что ими лично командовал Филопемен (Liv. XXXIII. 14. 6)[389]. Историк описывает организацию лагеря ахейцев, произведенную стратегом Филопеменом (XXXV. 28. 8–9)[390]. Но при этом примечательно, что даже под началом такого выдающегося полководца армия Ахейского союза всего лишь приспосабливала лагерь к местности (об устройстве лагерей см. ниже).

В самом конце Второй Македонской войны ахейцам удалось победить македонскую армию, которую греческий историк оценивал весьма высоко (см. ниже). (Liv. XXXIII. 15. 1 – 16; 18. 1–18)[391], через несколько лет – спартанцев, руководимых тираном Набисом (Liv. XXXIV. 28. 10–12[392]; XXXV. 29. 1–7)[393]. Более того: в 180-е годы ахейская армия была достаточно сильна для того, чтобы установить временный политический контроль над Лакедемоном и Мессенией[394].

Сложно сказать, каковы были состояние и уровень боеспособности ахейской армии после смерти Филопемена и в последние годы существования Ахейского союза. У Павсания (VII. 15. 2 – 16. 3) содержится краткий рассказ (заимствованный, скорее всего, у Полибия)[395] о некомпетентном командовании Диэя и Критолая и позорном бегстве ахейской конницы в самом начале решающего сражения с римлянами в 146 г. до н.э. Вполне возможно, что этот факт был особенно болезненным для Полибия – бывшего гиппарха. Впрочем, по нашему мнению, данному повествованию не следует чрезмерно доверять – Полибий был сильно предубежден против Диэя и Критолая. Кроме того, из факта поражения ахейцев сложно сделать какие либо выводы о состоянии ахейской армии – слишком уж неравными были силы сторон.

Значительное место греческий историк уделил также характеристике армии Этолийского союза. Надо сказать, что факт длительного военного противоборства Ахейского союза и Этолии очень сильно повлиял на отношение греческого историка как к этолийской армии, так и к их этносу вообще – на протяжении всего повествования Полибий не скупится на негативные характеристики в адрес этолийцев. Согласно Полибию, им свойственны расточительность – polutevleia (XIII. 1. 1), а также алчность – pleonexiva (II. 49. 3) и кичливость – alazoneiva (IV. 3. 1). Присуща им также и коррумпированность в политике[396] (XVIII. 34. 7). Вообще, сложно найти тот вид пороков, в котором этот этнос не были бы обвинены историком.

Этолийцам также свойственна склонность к грабежам еще до окончания сражения, которая очень часто приводила их армию к поражению. Так, они уже почти захватили было город Эгиры в 219 г. до н.э., но бросились его грабить; защитники же опомнились, пришли в себя и в результате этолийцы были почти полностью перебиты (IV. 57–58). Подобным (правда, без столь ужасных для себя последствий) было их поведение во время сражения при Киноскефалах: в то время как римляне еще преследовали бегущих македонян, этолийцы уже бросились грабить их оставленный лагерь, лишив квиритов части добычи и вызвав значительные нарекания в свой адрес (XVIII. 27. 3–4).

Отличает их также и невысокая дициплина. Так, в начале Второй Македонской войны они с удивительной халатностью раскинули воинский лагерь на вражеской территории, не позаботившись об элементарных мерах безопасности: часовые посты не были выставлены, часть воинов бродила по окружающей местности без оружия, другие спали, третьи пьянствовали. Неудивительно, что в при таком положении дел внезапное нападение македонской армии, предводительствуемой Филиппом V, застало этолийцев врасплох и привело к гибели их войска (Liv. XXXI 41. 7–14)[397]. Врасплох удалось застать этолийцев и в битве при Фермопилах во время Сирийской войны (XXXVI. 18. 8)[398].

Излюбленная манера ведения боя этолийцев заключается также в нападении на вражескую армию на марше, особенно во время перехода с горной на равнинную местность. Это помогло им победить ахейцев при Кафиях в 220 г. до н.э., но македонянам во время Союзнической войны удалось отразить подобное нападение (V. 13. 1–8).

Впрочем, часто и открытых боях этолийцы проявляли большое воинское мужество, одерживая победы в больших сражениях[399]. Помимо вышеупомянутого сражения при Кафиях, во время одной из стычек накануне битвы при Киноскефалах македонская кавалерия была побеждена в значительной мере благодаря эффективным действиям этолийской конницы (XVIII. 19. 12). Во время сражения при Киноскефалах только мужество этолийской конницы, по мнению историка, помогло избежать катастрофы в самом начале битвы (XVIII. 22. 4–6). Полибий называл этолийскую конницу лучшей в Элладе (ibid.), наделяя их пехоту гораздо худшими качествами. Храбро вели себя этолийцы при защите Амбракии в 190 г. до н.э., причем их противником в этом случае была римская армия (XXI. 27–28).

Довольно похожими чертами греческий историк наделяет воинские обычаи критян – те же хитрости, засады и т.п. (об этом см. выше); он приписывает им вероломство (VIII. 18. 5–6), склонность к междоусобицам (IV. 53. 5), а также «постыдное корыстолюбие и любостяжание» – aijscrokevrdeia kai; pleonexiva (VI. 46. 2–3). Примечательно, что, говоря о передаче наиболее распространенных сигналов, он приводит в их числе следующий: «сотня критян перебежала к неприятелю»[400] (X. 46. 5).

Таким образом, неприязнь греческого историка к критянам представляется бесспорной[401]. Вместе с тем у нас создается впечатление, что критика Полибия в адрес уроженцев этого острова звучит гораздо реже и не носит столь развернутого, всеобъемлющего и эмоционального характера, как в отношении этолийцев; автор все-таки не склонен столь же подробно расписывать их пороки, критикуя критян за их те или иные проступки и недостатки. Это вполне понятно: ведь критяне не были, в отличие от этолийцев, постоянными соперниками Ахейского союза.

Изо всех армий эллинистического мира наиболее лестной характеристики со стороны историка удостоилась македонская[402]. По мнению историка, македоняне являются великолепными солдатами: «Бесстрашные в сухопутных открытых битвах, македоняне, когда того требуют обстоятельства, с не меньшею, готовностью несут службу на море, с величайшим прилежанием копают канавы, возводят окопы, исполняют и все другие тяжелые работы» – provς te ga;r tou;ς ejn gh/` kinduvnouς ejk paratavxewς gennaiovtatoi provς te ta;ς kata; qavlattan ejk tou` kairou` creivaς eJtoimovtatoi, leitourgoiv ge mh;n peri; ta;ς tafreivaς kai; carakopoivaς kai; pa`san th;n toiauvthn talaipwrivan filoponwvtatoiv tineς (V. 2. 5–6). Полибий относил к македонским солдатам слова Гесиода, сказанные про Эакидов: «они радуются войне, как пиршеству» – polevmw/ kecarhovtaς hJuv>te daitiv (ibid.). Им свойственно ограждать свои стоянки рвами и окопами (V. 3. 5–6; Liv. XXXI. 34. 7–8; 39. 8–9; XXXII. 5. 11–12)[403].

Основная часть македонских солдат сражается фалангой, выставив вперед свои длиннейшие копья (Liv. XXXI. 39. 9)[404]. Вместе с тем, в македонской армии имеются пелтьасты, а также наемники, большинство которых составляют фракийцы, иллирийцы и лучники-критяне. Их тактика заключалась в нарушении вражеского построения – иллирийцы и фракийцы изводили неприятеля быстрыми атаками, а критяне пускали стрелы (XXXI. 35. 3)[405]. Критские лучники были очень эффективны против одиночных воинов, но от стены из щитов их стрелы попросту отскакивали (XXXI. 37. 4)[406]. В македонской армии имелись и всадники, но о македонской коннице автор сообщает только то, что она то бросалась на врага, метнув дротики, то отступала от него[407] (ibid.).

Пельтасты особенно эффективны при отражении атак вражеской пехоты, форсировании рек и сражениях на пересеченной местности (Polyb. IV. 64. 6–8; 75. 4; 80. 8; V. 13. 5; 23. 8)[408]. Пельтасты использовались и для засад, но в отдельных случаях внезапные нападения срывались по причине их недисциплинированности (Liv. XXXI. 36. 2–3)[409]. Иногда пельтасты могли составлять и часть фаланги, прикрывая с флангов тяжеловооруженных бойцов, как это было при Киноскефалах (Polyb. XVIII. 24. 8–9).

Высокая репутация армии македонян иллюстрируется одним ярким примером. Во время Союзнической войны элейцы были оставлены оборонять горный проход около Стимфал. Они предполагали, что будут иметь дело только с ахейцами, но когда услышали, что против них идут македоняне, в ужасе разбежались (Polyb. IV. 69. 4–6). Подобные представления подтверждаются и Титом Ливием. Так, в речи римского военачальника Атилия Глабриона македоняне, наряду с фракийцами и иллирийцами, названы неустрашимыми племенами – ferocissimae omnes gentes (Liv. XXXVI. 17. 5)[410]. Страх перед фалангой испытывал и Эмилий Павел, будущий победитель Персея и покоритель Македонии (Polyb. XXIX. 17. 1).

Действительно, даже в боях с римской армией македоняне нередко достигали тактических успехов. Так, в ходе Второй Македонской войны при осаде города Аракса римской армии, предводительствуемой Титом Фламинином, удалось проломить городскую стену, но даже в такой ситуации римляне не сломили сопротивление македонского гарнизона и вынуждены были отступить[411] (Liv. XXXII. 17. 4–17). Эта неудача заставила римлян серьезно скорректировать свои планы в кампании 198 г. до н.э. Дисциплина македонян находилась на столь высоком уровне, что, даже разбежавшись после неудачного столкновения на реке Аой, они уже на следующий день все, за исключением погибших в битве, собрались, как будто им подали сигнал (XXXII. 12. 9)[412]. Наконец, на начальном этапе сражения при Киноскефалах македонянам удалось обратить в бегство один из флангов римской армии.

Ряд побед македоняне одержали и в начале Третьей Македонской войны – в столкновениях у Каллиника (XLII. 59–61) и Мил (XLII. 54) в 171 г. до н. э., а также через год у Усканы (XLIII. 18)[413].

Помимо всего этого, подтверждение находят и данные о высокой дисциплине в македонской армии. Известен так называемый Амфипольский военный устав, содержащий список штрафов за потерю снаряжения и сна на боевом посту. Подобный документ уникален для эллинистических армий[414].

Высокие боевые качества македонской армии греческий историк объяснял суровой природой Македонии и влиянием соседних свирепых варварских племен фракийцев и иллирийцев (Liv. XLV. 30. 7)[415], а также малой затронутостью македонян культурой и образованностью.

Но, при всех своих достоинствах, даже эта армия в своей дисциплине несколько уступала римлянам. Так, македонские часовые при нападении римлян на расположение антигонидской армии в начале Второй македонской войны хотя и подняли тревогу, но все же побежали со своих мест (Liv. XXXI. 39. 15)[416]. Накануне сражения при Пидне одно из подразделений македонской армии было застигнуто врасплох внезапным нападением на своей стоянке (Polyb. XXIX. 15. 3); с римлянами это никогда не происходило. В отдельных случаях македонян охватывал упадок дисциплины (Liv. XXXI. 23. 1–4)[417] или боевого духа. Так, на реке Аой в 198 г. до н.э. македоняне разбежались только из за внезапного крика (Liv. XXXII. 12. 4–5[418]). В сражении при Киноскефалах македонские солдаты испугались слонов (Liv. XXXIII. 9. 7–8[419]), а вскоре после этой битвы их лагерь был охвачен страхом по причине внезапного нападения ахейцев на македонские отряды, грабившие близлежащую местность (Liv. XXXIII 15. 5–6)[420].

Характеристикам армий других великих держав эллинистического мира – государств Селевкидов и Птолемеев – греческий историк уделил намного меньше внимания, но некоторая информация у него на этот счет все же имеется.

В целом, отношение греческого историка к армии государства Селевкидов было негативным. Конечно, в отдельных случаях сирийское войско действовало эффективно – к примеру, на завершающем этапе войны с узурпатором Молоном в 221 г. до н.э., против другого претендента на престол – Ахея (кузена Антиоха III) в 216−213 гг. до н.э., а также в начале Четвертой, во время Пятой (в ходе которой Антиох смог выиграть сражение при Пании; описание этой битвы родосским историком Зеноном Полибий подвергает беспощадной критике)[421] и Шестой Сирийских войн (ее результатом едва ли не стал захват Египта Антиохом IV), а также в ходе восточных походов Антиоха III в 212−205 гг. до н.э. При этом стоит отметить, что все эти успехи были одержаны или во время междоусобных войн или над теми противниками, кто был в военном отношении слабее Селевкидов, или же над государством Птолемеев в тот период, когда оно начинало клониться к хаосу. А стоило, например, тем же Птолемеям предпринять ряд эффективных мер по повышению боеспособности своих вооруженных сил, как армия Антиоха потерпела поражение при Рафии. Что уж тут говорить про столкновения войск Селевкидов с римской армией в ходе Сирийской войны!

Помимо этого, во «Всеобщей истории» имеется много эпизодов, говорящих о невысокой боевой эффективности сирийской армии. Так, греческий историк описывает хаотическое и неорганизованное состояние в лагере войска, направленного против Молона под командованием Ксенойта в 222 г. до н.э. После первых одержанных успехов селевкидские солдаты расслабились, стали пьянствовать и разбрелись по окрестностям безоружные. Подобное состояние привело селевкидскую армию к гибели (Polyb. V. 46. 5 – 48. 5)[422]. По мнению историка, Антиох III приписывал поражение своей армии при Рафии именно малодушию и трусости (ajgenniva kai; deiliva) своих солдат (V. 85. 13).

Невысоким был уровень дисциплины и боеспособности селевкидкой армии во время Сирийской войны. Тон всем остальным задавал сам Антиох III, который зимой 192–191 гг. до н.э. годов проводил время во всевозможных развлечениях, связанных с женитьбой (Polyb. XX. 8; Liv. XXXVI. 11. 2). Подобные нравы были усвоены сперва царскими военачальниками, а затем и его солдатами: доходило даже до того, что они забросили караульную службу и другие вещи, необходимые солдатам[423] (Liv. XXXVI. 11. 3–4; App. Syr. 16).

Подобные тенденции сохранялись на протяжении всей войны. Так, во время осады Пергама летом 190 г. до н. э. (то есть через полтора года после начала войны и тогда, когда данный конфликт уже шел к своей развязке) войска Селевка, сына Антиоха разбрелись безоружные по равнине и оставили своих лошадей неоседланными; вообще они вели себя крайне беспечно, несмотря на факт присутствия вблизи вражеских войск (Liv. XXXVII. 20. 4–5[424]). Этим воспользовался ахеец Диофан, полностью разгромивший селевкидский отряд (XXXVII. 20. 13–14).

Запаниковала сирийская армия и во время генеральных сражений с римлянами в знаменитом Фермопильском ущелье в 191 г. до н.э. (XXXVI. 19. 2–3)[425], а также через год, в битве при Магнесии (XXXVII. 42. 1–3). Но не все было столь просто. Так, кавалерийское подразделение, руководимое самим Антиохом III, смогло в сражении при Магнесии обратить в бегство один из флангов римского войска (XXXVII. 42. 7–8). Храбро сражалась в той же битве селевкидские отборные воины (XXXVII. 43. 7), а также части, оставленные для охраны лагеря (XXXVII. 43. 10–11)[426] – они не дрогнули и погибли в бою, а не в бегстве.

Особенностью селевкидской армии является ее мноплеменность[427] и сочетание различных родов войск. Характерным в этом смысле является описание военного парада в Дафне в 166 году до н.э.[428] (Polyb. XXXI. 3. 1–11): впереди шли 5000 солдат, вооруженных на римский манер[429], затем следовали 5000 мисийцев; к ним примыкали 3000 киликийцев в легком вооружении, а за ними шли 3000 фракийцев и 5000 галатов. Ядро армии составляли 20 000 македонян-фалангитов. Затем следовала конница, состоявшая из 1000 нисейских всадников, 3000 граждан (politikoi;), 1000 гетайров, 1000 «друзей». Шествие замыкала 1000 катафрактов. Наконец, были представлены и колесницы, 2 из которых были запряжены слонами.

Как известно, селевкидская армия первой в греко-римском мире начала использовать катафрактов[430]. Кстати, Полибиево упоминание (XVI. 18. 6) является самым ранним в источниках. Но, судя по всему, этот род войск не произвел особого впечатления на историка (при всей его расположенности к кавалерии) – если верить Полибию (в передаче Тита Ливия), катафракты не отличались особой эффективностью на поле боя и в самом начале сражения при Магнесии они были охвачены паникой и бежали с поля боя (Liv. XXXVII. 42. 2–3). Столь же провальным было использование в этом сражении колесниц (XXXVII. 42. 5–12).

Что же касается армии Птолемеев, то ее состояние перед Четвертой Сирийской войной было далеким от идеала[431] (Polyb.V. 62. 7–8), но впадать в преувеличения тут тоже не стоит – иначе меры, предпринятые наемными военачальникам в 218 г. до н.э. (V. 64–65), вряд ли возымели бы успех в течение короткого времени, принеся египтянам, доселе терпевшим в войне одни поражения, победу при Рафии. Впрочем, по мнению историка, данные мероприятия имели все же одно негативное последствие: для защиты своего государства птолемеевские военачальники вооружили египтян, обучив их владению оружием и тем самым способствовали их восстаниям впоследствии[432] (Polyb. V. 107. 1–3).

К сожалению, в следующих сохранившихся книгах «Всеобщей истории» практически не содержится информации касательно взглядов греческого историка на армию Птолемеев в последующие периоды. Известно только критическое замечание Полибия на счет своеволия наемников в Александрии[433] (XXXIV. 14. 3–4). Впрочем, если учитывать неудачи Птолемеев в Пятой и Шестой Сирийской войнах, а также общий упадок их государства, вполне можно предположить, что его мнение было не особенно лестным.

Описывая битву при Рафии в 217 г. до н.э., Полибий оставил довольно любопытную ремарку насчет боевого применения слонов в эллинистическом мире. Некоторые из слонов Птолемея бросились на солдат врага, а часть вступила в схватку со слонами армии Селевкидов. Борьба слонов, по мнению историка (V. 84. 3–4), проходила следующим образом: вонзив друг в друга клыки и сцепившись, они напирают со всею силою, причем каждый желает удержать за собою занимаемое место, пока не одолеет сильнейший и не отведет в сторону хобота противника. Лишь только победителю удается захватить побежденного сбоку, он ранит его клыками подобно тому, как быки рогами. Эта схватка закончилась в пользу слонов Антиоха, так как, по мнению историка, индийские слоны, задействованные в его армии, ростом и силой превосходят африканских из армии Птолемея (V. 84. 5–6). В свое время эта фраза Полибия вызывала удивление исследователей, но все прояснилось, когда стало известно, что уроженец Мегалополя имел в виду слонов редкой африканской лесной породы, которая к настоящему времени уже вымерла[434].

Невысокой видел историк боеспособность и других эллинистических армий. Так, крайне неорганизованным, плохо охраняемым и хаотичным был лагерь спартанцев, руководимым тираном Набисом – настолько, что он легко стал жертвой внезапного нападения со стороны ахейцев, руководимых Филопеменом в 193 г. до н.э. (Liv. XXXV. 27. 3–8)[435]. Впрочем, со спартанской армией нам далеко не все представляется столь ясным. Так, известно, что лакедемонский царь Клеомен III одержал ряд побед в сражениях со своими противниками и оказал достойное сопротивление македонскому войску и его союзникам в битве при Селассии, причем Плутарх (Cleom. 12. 4) сообщает о принятии им ряда мер по наведению дисциплины, которые, как это можно предположить, имели определенный успех. Вместе с тем, Полибий ничего об этом не говорит. Тут можно предположить субъективность историка по отношению к врагу Ахейского союза, хотя это представляется довольно странным с учетом того, что он признавал военные и политические дарования спартанского царя (Polyb.V. 39. 6).

Отмечает Полибий также беспечность эпиротов, не сумевших организовать сторожевые посты в 230 г. до н.э. (II. 5. 7). Тем же отличались мессенцы в 218 г. до н.э. (V. 20. 7–8). В ходе Союзнической войны годом ранее акарнанцы без боя бросились бежать, лишь заслышав о приближении противника (V. 96. 3). По мнению историка, военными упражнениями накануне пренебрегала не только ахейская армия, но и вооруженные силы всех государств Пелопоннеса (IV. 7. 6).

Наконец, мимо внимания Полибия не прошла еще одна характерная особенность эллинистических армий – использование наемников. Их применяли практически все без исключения армии эллинистического мира[436]. Греческий историк в целом признавал их эффективность на поле боя (V. 65. 11; XI. 13. 3), но все же весьма критически относился к данному явлению. В чем же тут дело?

Причина была в том, что наемники, если их не контролировать строго, постоянно склонны к бунтам и представляют из себя страшную угрозу тому государству, которому служат. Так, кельтские наемники, поставленные для защиты города Фенике, сдали город иллирийцам в 230 г. до н.э.[437] (II. 7. 6–11). Этому способствует также и их низкое происхождение: так, наемные войска спартанского тирана Набиса состояли, по мнению историка, из отбросов общества – воров, убийц и обманщиков (XIII. 6. 3).

В связи с этим Полибий считал, что государство для ликвидации потенциальной угрозы со стороны наемников имеет право специально ввязывать их в кровопролитные сражения с целью ликвидации. Так, греческий историк одобрял поведение сиракузского правителя Гиерона: увидев среди своих наемников склонность к возмущению, он специально подставил их под удар в сражении у Киамосора против мамертинцев в 269 г. до н.э.; в ходе этой битвы они были полностью уничтожены (Polyb. I. 9. 6). Пожалуй, это неплохой повод для констатации «макиавеллизма» греческого историка!

Неприязнь Полибия к наемникам подогревалась еще и тем, что они представляли из себя опору для тиранических режимов – в частности, вышеупомянутого Набиса и другого тирана, Маханида. В связи с этим историк делает довольно интересное наблюдение: наемники гораздо более рьяно сражаются в войсках тиранов, нежели свободных государств (Polyb. XI. 13. 5–6). По мнению историка, сила самодержца вообще держится исключительно на наемном войске (XI. 13. 8).

Таким образом, негативное отношение Полибия к наемникам было вызвано прежде всего его политическими взглядами. Идеальным для историка представлялось такое государство, военная организация которого основана на принципе народного ополчения солдат-граждан. Стоит отметить, что подобные настроения были достаточно традиционными для греческой полисной верхушки[438]. Вместе с тем, взгляды Полибия на этот счет отличаются известной утопичностью: даже кумир историка Филопемен, при всех своих военных талантах, не смог побороть зависимость Ахейского союза от наемников[439].

Наконец, нельзя не отметить еще один факт: во времена Полибия наемники комплектовались или из низов общества, или из варваров (причем эта тенденция все более возрастала)[440]. Так что вполне можно предположить, что тут на отношение историка к наемникам наложились его взгляды на варваров и социальные низы как угрозу обществу.

Помимо всей вышеприведенной информации, во «Всеобщей истории» довольно много мест, позволяющих охарактеризовать отношение Полибия к эллинистическому военному делу в целом. Оно было столь же неблагоприятным, как и взгляды историка на большинство армий эллинистического мира.

Древнегреческий историк всячески подчеркивал слабую дисциплину в современных ему эллинистических армиях[441]. Большинству из них сложно соблюдать хотя бы относительный порядок во время грабежа, что часто является причиной поражений[442] (Polyb. X. 17. 5). Солдатам же была свойственна беспечность, проявлявшаяся в том, что между лагерями враждующих армией часты были случаи сношений; это часто приводило, по мнению греческого историка, к катастрофическим последствиям (V. 75).

Помимо этого, солдаты эллинистических армий не утруждают себя искусственным укреплением военных лагерей, предпочитая располагаться на укрепленных местностях[443]. В греческих лагерях нет определенных мест ни для отдельных воинов, ни для подразделений[444] (VI. 42. 2–4). Наконец, много недостатков заключает в себе и сам способ сражения фалангой. В таком построении очень сложно сражаться на пересеченной местности, а также преследовать неприятеля[445] (XVIII. 28–32).

Скорее всего, греческий историк говорил про присягу римлян ничего не красть у соратников (VI. 33. 2) именно с целью подчеркнуть различие между греческими и римскими реалиями. То есть Полибий намекал на то, что в эллинистических армиях дело обстояло совсем по-иному. При этом воровство в лагерях греческих армий не было порождением исключительно условий II в. до н.э.: скорее всего, подобным образом дело обстояло и во времена диадохов. Во всяком случае, невысокому уровню воровства в индийских войсках в свое время удивился посол Селевка Никатора Мегасфен около 300 г. до н.э. (Strab. XV. 1. 53). А известно, что в незнакомой стране человек отмечает прежде всего вещи, непохожие на то, с чем он сталкивается в своей.

Сильное раздражение историка вызывало и то, что во время сражений полководцы, вместо того, чтобы командовать, геройствуют и стремятся проявить личную храбрость даже в ущерб делу, что очень часто приводило к тяжелым военным поражениям (X. 24. 2–3). Помимо этого, военaчальники и цари перед битвой заняты не обдумыванием грядущего сражения, а лишь размышлениями о том, как они поведут себя после победы (XI. 2. 5–6). Между тем, по мнению историка, подобное легкомыслие может очень дорого обойтись полководцу (XI. 2. 7–8).

Примечательно, что во «Всеобщей истории» лишь один эллинистический полководец входит в нарисованную греческим историком галерею идеальных полководцев. Это ахейский стратег Филопемен.

В чем же греческий историк видел причину такого упадка? По его мнению, все дело тут в забвении древних обычаев предков. При описании одной недостойной акции Филиппа V (подробности которой, к сожалению, неизвестны) Полибий приводит на этот счет довольно характерное суждение (XIII. 13. 3–6): «Подобный образ действий и на мысль не приходил нашим предкам: так далеки они были от того, чтобы ради приумножения своего могущества действовать обманом против друзей; у них даже не было охоты добывать победу над врагом с помощью обмана, ибо они убеждены были, что только та победа над противником и почетна, и прочна, которая добыта мужеством в открытом бою. Поэтому-то предки заключали между собою уговоры не употреблять друг на друга ни тайных, ни дальнобойных снарядов, и решение распри видели только в рукопашном бою лицом к лицу с противником. Поэтому же самому противники уведомляли друг друга о войнах и сражениях, объявляя время и место, где и когда они намерены строиться к бою и дать решительное сражение» (oiJ me;n gavr ajrcai`oi poluv ti tou` toiouvtou mevrouς ejkto;" h\san : tosou`to ga;r ajphllotrivwn to; tou` kakomecanei`n peri; tou;" fivlou" cavrin tou` tw` toiouvtw sunauvxein ta;" sfetevra" dunasteiva", w[st' oujde; tou;" polemivou" hJrou`nto; di' ajpavth" nika`n, uJpolambavnonte" oujde;n ou[te lampro;n oujde; mh;n bevbaion ei\nai tw`n kaqortwmavtwn ejavn mhv ti" ejk tou` profanou`" macovmeno" hJtthvsh tai`" ψucai`" tou;" ajntitattomevnou". dio; kai; sunetivqento pro;" sfa`" mhvt' ajdhvloi" bevlesi mhvq' eJkhbovloi" crhvsasqai kat' ajllhvlwn, movnhn de; th;n ejk ceiro;" kai; sustavdhn ginomevnhn mavchn ajlhqinh;n uJpelavmbanon e\inai krivsin pragmavtwn. h| kai; tou;" polevmou" ajllhvloi" prouvlegon kai; ta;" mavca", o{te provqointo diakinduneuvein, kai; tou;" tovpou", (eij") ou{" mevlloien ejxievnai parataxovmenoi. Во времена же самого историка все обстояло наоборот: так, по его мнению, «… теперь действовать открыто – значит показать себя никуда не годным военачальником – nu`n de; kai; fauvlon fasi;n ei\nai strathgou` to; profanw`" ti pravttein tw`n polemikw`n (ibid.)

По мнению уроженца Мегалополя, вожди в его время склонны к коварству (kakopragmosuvnh), причем как в мирных, так и военных делах (XIII. 3. 8). Под «предками» (ajrcai`oi) Полибий понимал прежде всего эллинов классического и более ранних периодов[446].

Мотивы противопоставления дурной современности и славного прошлого видны и в речи этолийца Александра (XVIII. 3. 1–12). Там поведение Филиппа V противопоставлялось славным деяниям предыдущих правителей Македонии[447]. Эта речь в целом не противоречит изложенной выше системе взглядов Полибия. Кроме того, даже если эта речь не была сочинена Полибием, то она, скорее всего, во многом отражала господствующие в Балканской Греции воззрения, которым отдавал дань и сам греческий историк. В подобных суждениях нельзя не видеть влияние традиционного аристократического этоса с его культом героических предков, приверженцем которого в целом являлся Полибий[448].

Разумеется, не может не возникнуть вопрос: насколько соответствуют реальности нарисованная историка картина эллинистического военного дела? Тут далеко не все столь ясно. Бесспорно, налицо некоторые нестыковки. Так, очевидно, что по дисциплине и уровню руководства эллинистические армии II в. до н.э. уступали римлянам. Этот факт с теми или иными оговорками признается практически всеми исследователями[449]. Вместе с тем, они и по этим параметрам, так и вообще по военной эффективности намного превосходили полисные ополчения классической эпохи[450]. Определенная деградация была, пожалуй, по сравнению со временем Александра, Филиппа и диадохов[451]. Кроме того, отмеченная выше (и горячо осуждаемая!) греческим историком склонность современных ему военачальников лично участвовать в сражениях как раз и была стремлением подражать нравам предков, которые были столь дороги греческому историку.

Впрочем, стоит отметить, что договоры враждующих сторон насчет выбора места сражения и неиспользования метательного оружия действительно имели место классическую эпоху[452]. В частности, похожую информацию Геродот влагает в уста персидского полководца Мардония (Herod. VII 9  19) . Так, по его словам, «…эллины привыкли вести войну, но, как я слышал, по невежеству и глупости воюют самым безрассудным образом. Так, объявив друг другу войну, они ищут прекрасное и гладкое поле битвы и там сражаются» – ... ejwvqasi  {Ellenh", wJ" punqavnomai, ajboulovtata polevmou" iJvstasqai uJpov te ajgnomosuvnhς kai; skaiovthto". ejpea;n ga;r ajllhvloisi povlemon proeivpwsi, ejxeuvronte" to; kavlliston cwrivon kai; leiovtaton, ej" tou`to katiovnte" mavcontai. Скорее всего, речь эта выдуманная и отражает воззрения самого Геродота[453].

Похожее соглашение было заключено, например, во время Лелантской войны около 700 г. до н.э. Полибиево рассуждение в целом подтверждается сообщением Страбона (X. I. 12), который цитирует надпись из Амаринфия, святилища Артемиды возле Эретрии, запрещающую употребление метательного оружия.

Впрочем, одно дело – соглашения, пусть и имевшие место в действительности, а другое – реальность, которая далеко не всегда соответствовала этим соглашениям. Не подлежит сомнению, что военное дело предыдущих эпох греческий историк представлял в сильно идеализированном виде. Обманы, вероломства и военные преступления были в такой же степени свойственны и столь почитаемому греческим историком прошлому, сколько и его времени[454].

Таким образом, учитывая всю имеющиеся у нас данные, мы можем придти к следующим выводам. Взгляды историка на современные ему эллинистические армии находились под влиянием двух основных факторов: проримских симпатий и аристократического воинского этоса. Именно поэтому он противопоставлял эллинистические армии как римскому войску, так и греческому военному делу прошлых эпох. Бесспорно, информация историка насчет слабой (по сравнению с римлянами) дисциплины в эллинских армиях соответствует истине, хотя и нельзя отрицать наличие некоторых преувеличений. Вместе с тем, идеализация Полибием военного дела прошлых эпох не соответствует истине и является порождением взглядов, бытовавших в его социальной среде. Наконец, определенную роль в повествовании историка сыграла и предрасположенность в пользу Ахейского союза.

Рим

 

Ни одна армия не была охарактеризована во «Всеобщей истории»так детально, как римская. Наиболее подробный рассказ о военном деле римлян содержится в книгах VI (главы с 19 по 42) и XVIII (c 28 по 32 главу), но многие характеристики и интересные штрихи к портрету римской армии рассыпаны и по остальным частям «Всеобщей истории», а также «Римской истории от основания города» Тита Ливия (речь, конечно, идет о тех ее фрагментах, которые были заимствованы из несохранившихся до нашего времени книг «Всеобщей истории»). Вообще стоит отметить, что рассказ греческого историка про римскую армию в VI книге, равно как и сравнение легиона с фалангой в XVIII являются, пожалуй, одними из наиболее знаменитых эпизодов «Всеобщей истории» в целом и одним из основных источников по римской армии времен Пунических войн и расцвета республики.

Но стоит оговориться, что темой нашего анализа является не римская армия как таковая, а лишь взгляды на нее греческого историка. В данном параграфе мы не собираемся пересказывать полностью всю ту информацию, которую Полибий приводил касательно военного дела квиритов[455], а всего лишь выявить те основные черты, которые, по его мнению, присущи римской армии, и проанализировать факторы, влиявшие на его взгляды по этой проблеме.

Общеизвестно, что человек в чужой стране и культуре выделяет прежде всего те черты, которые отличаются от того, что он наблюдает у себя на родине. Не является исключением и рассказ Полибия. В своем повествовании о римской армии греческий историк прежде всего делает акцент на тех ее сторонах, которые отличались от практики, принятой в эллинистическом мире[456]. В то же время такая деталь, как римское кавалерийское снаряжение, не удостоилось описания со стороны греческого историка именно по той причине, что было практически идентично с эллинским, а если более точно, то заимствовано римлянами у эллинов[457].

В своем рассказе про римскую армию греческий историк наиболее подробно останавливался на следующих аспектах: 1) дисциплина; 2) вооружение и способы ведения боя; 3) устройство военных лагерей.

Жесточайшая дисциплина для Полибия была одним из главных отличительных признаков римской армии. В VI книге греческий историк чрезвычайно подробно останавливается на описании системы наказаний, существовавшей в римской армии (36. 6 – 38. 4). Особенной изощренностью отличается система организации дозоров в ночное время (35. 1 – 36. 5). Того, кто заснет на своем посту, ожидает страшное наказание: его приговаривают к избиению палками и камнями. В большинстве случаев виновного забивают до смерти. Но даже если он и выживает, то не на радость себе: вернуться на родину ему запрещено, из родственников такого человека принять у себя дома никто не осмелится. В результате человек, проявивший халатность на своем посту, становится как бы изгоем в обществе. Более того, та же участь, по словам историка, угрожает не только самому нерадивому солдату, но и центуриону – начальнику дозорного подразделения и его помощнику, если они своевременно не дали знать о происшествии (VI. 37. 5–6). Благодаря подобной строгости наказания ночная охрана у римлян исполняется неукоснительно (VI. 37. 6). Римляне вообще предпочитали погибнуть на своих сторожевых постах, нежели оставить их[458] (VI. 37. 12).

Подобное положение дел ярко иллюстрируется историком на конкретном примере. Так, при осаде Акраганта в начале Первой Пунической войны только это спасло римлян от внезапной вылазки со стороны карфагенян: у римлян смертью наказывался каждый человек, побежавший со своего места (I. 17. 11–12). Именно поэтому римские сторожевые посты не побежали под натиском карфагенян, а оказали им ожесточенное сопротивление, что позволило дождаться прибытия подкреплений и переломить ситуацию в пользу римлян (ibid.).

Вообще, в римской армии подчиненные обязаны неукоснительно повиноваться начальству[459] (VI. 37. 7). Предосудительными вещами в римской армии считались ложное приписывание себе подвигов (VI. 37. 10), а также потеря оружия во время битвы. Именно поэтому римские солдаты, потеряв во время битвы меч, щит или какое либо другое оружие, кидаются на врага в надежде или вернуть потерянное, или погибнуть в бою, так как в этом случае только смерть на поле боя может избавить их от неизбежного позора или унижений со стороны своих сослуживцев[460] (VI. 37. 12–13).

Помимо этого, эффективным средством поднятия воинского духа в случае бегства солдат является в римской армии беспощадное избиение палками до смерти каждого десятого из бежавших. Но подобные меры воздействия применялись лишь в том случае, если бежали не какие то отдельные воины, а целое подразделение. Тем воинам, которые избежали палок, выдавали ячмень вместо пшеницы; помимо этого, их палатки ставились за пределами лагеря (VI. 38. 1–4). Как мы видим, Полибий тут описывает децимацию – явление, широко известное по римским источникам, но не встречавшееся (да и практически невозможное) в эллинистических армиях.

Впрочем, по мнению историка, римская армия сильна не только наказаниями: там существовала высокоразвитая система наград и поощрений (VI. 39. 1–10). Полибий подчеркивает, что награды даются не тогда, когда римский воин совершил подвиги в правильной битве или взятии города, но только тогда, когда враги убиты или ранены в случайной стычке и вообще при таких обстоятельствах, которые нисколько не обязывали солдат отваживаться на опасность и в которых солдаты добровольно шли на дело (VI. 39. 3–4). Одной из почетнейших наград в римской армии является золотой венок за спасение товарища. Все это побуждает солдат к соревнованию в воинской доблести[461]. В результате, по словам историка, «…при столь внимательном и заботливом отношении к наградам и наказаниям не удивительно, что военные предприятия римлян увенчиваются блестящими успехами» (VI. 39. 11) – toiauvthς d; ejpimeleivaς oujvshς kai; spoudh`ς periv te ta;ς tima;ς kai; timwrivaς ta;ς ejn toi`ς stratopevdoiς, eijkovtwς kai; ta; tevlh tw`n polemikw`n pravxewn ejpituch` kai; lampra; givnetai di j aujtw`n.

Надо сказать, что современные исследователи в целом подтверждают сообщения историка: по их мнению, именно высокоразвитая и изощренная система наказаний наряду с неограниченной властью как полководца над своими солдатами, так и вообще начальника над подчиненными была характерной чертой римской армии, отличающей ее от других и, в частности эллинистических[462].

Высокая дисциплинированность ярко проявляется при взятии римлянами города. В то время как в остальных армиях, по словам Полибия, все без исключения солдаты бросаются грабить, что, по мнению историка, очень часто приводило к катастрофическим последствиям (X. 16. 9), в римской дело обстояло по-иному: одна половина армии грабила и убивала население захваченного города, а другая охраняла грабивших (X. 16. 2–9). С этим тесно связан обычай воинов давать клятву ничего не воровать друг у друга[463] (VI. 33. 2), причем в этом случае к присяге приводятся даже рабы[464].

Дисциплина у римлян приводит также и к высокой степени выносливости – в то время, как воины эллинистических армий с огромным трудом переносят на себе сариссы, римляне ухитряются нести на себе не только щиты и дротики, но также и палисадины (tou` cavrakoς – XVIII. 18. 4) для устройства укрепленных лагерей (XVIII. 18. 4–5).

Другая характерная черта римского войска – это его эффективное вооружение. Греческий историк чрезвычайно подробно описывал оружие римских солдат (VI. 22–23). Римские мечи наносят страшные раны и увечья, один вид которых удручающе может подействовать на неприятеля (Liv. XXXI. 34. 3–5)[465]. Помимо этого, сила римского вооружения заключается также в способности эффективно вести бой как на ближних, так и на дальних дистанциях (XXXI. 35. 2–6[466]).

Другим достоинством римской тактики является, что армия квиритов умеет в зависимости от обстоятельств эффективно действовать как в едином строю, так и отдельными отрядами (XV. 15. 7–8). Римский строй трудно разорвать; солдаты, оставаясь в том же построении, имеют возможность вести сражение отдельными частями или всей массой по всем направлениям (ibid.). Именно в этом, по мнению историка, наряду с маневренностью, заключается главное отличие (и преимущество!) римской армии от фалангой (XVIII. 32. 10–12). Римский солдат, по мнению историка, пригоден для боя в любом месте и времени (в этом он отличается от фалангита).

Может быть, маневренная тактика объясняет тот факт, что римляне особенное внимание обращают на подбор начальников отдельных отрядов, причем упор они делают не столько на силу и отвагу, сколько на умение командовать, а также стойкость и душевную твердость – wJς hJgemonikou;ς kai; stasivmouς kai; baqei`ς ma`llon tai`ς ψucai`ς (VI. 24. 9).

В военном деле римляне умеют брать лучшее у других народов. Как уже говорилось нами выше, продуктом заимствования являлось римское кавалерийское вооружение. Именно таким образом в римской армии появился знаменитый меч gladius hispaniensis, который, как ясно видно из его названия, первоначально состоял на вооружении у иберов (frg. 96; VI. 23. 6). Склонность к заимствованиям, по мнению историка, вообще является характерной чертой римского менталитета – «римляне оказываются способнее всякого другого народа изменить свои привычки и позаимствоваться полезным» – … eij kaiv tineς e{teroi, metalabei`n e[qh kai zhlw`sai to; bevltion kai;  JRwmai`oi(VI. 25. 11). Это бесспорное и очень меткое наблюдение историка подтверждается и современными исследователями[467].

Огромное впечатление на Полибия произвело также и устройство римского военного лагеря. В чем же причина подобного любопытства? Существует предположение, что она состоит в склонности греческого историка к теоретизированию[468]. Нам эта точка зрения представляется спорной по ряду причин.

Во-первых, согласно представлениям самих римлян, укрепленный лагерь подобен безопасной гавани, где войско, подобно кораблю во время бури, может укрыться после поражения, а также вторым домом для солдат (Liv. XLIV. 39. 2–5)[469].

Во-вторых, нельзя не обратить внимание на любопытный факт – во «Всеобщей истории» нет ни одного эпизода, когда римская армия была застигнута врасплох в своем лагере; в то же время с войсками других государств такое случалось многократно. Следовательно, в устройстве римских лагерей было что-то достойное такого большого внимания.

В-третьих, мы вполне можем предположить, что тут свою роль сыграли личные впечатления историка: это могло быть первым, что он видел при приближении к расположению римских войск еще в Греции, и зрелище четкого, хорошо организованного военного лагеря (в противоположность хаотичным стоянкам эллинистических армий) могло навсегда отложиться в его сознании. Кстати, похожие впечатления, если верить источникам, испытали Пирр[470] (Plut. Pyrrh. 16. 7) и Филипп V Македонский (Liv. XXXI. 34. 8 )[471].

Для Полибия главная особенность римского лагеря состоит в том, что римляне не приспосабливают его к местности (как это делают, например, греки), a наоборот, местность приспосабливают под лагерь и проделывают большие работы, лишь бы сделать свои стоянки максимально удобными, укрепленными и безопасными для солдат (VI. 42. 1–5).

Помимо всего этого, римляне, в отличие от эллинов, чрезвычайно ответственно относятся к устройству и укреплению палисадов (в данном случае – заграждений перед лагерем). Римский палисад сделан гораздо более надежно, и его намного сложнее разрушить, нежели греческий[472] (XVIII. 18. 1–18). Нам представляется, что греческий историк остановился на этом для того, чтобы подчеркнуть еще один фактор, усложняющий внезапные нападения на военные лагеря римлян.

Тем не менее, были у римской армии, по мнению Полибия, и недостатки. Иногда ее охватывал упадок духа, как, например, после поражения при Тразимене (III. 90. 3–4) и накануне сражения при Каннах (III. 107. 4–5). В 199 г. до н.э. вспыхнул сильный мятеж римских солдат в Аполлонии, вызванный тяжелыми условиями Второй Македонской войны (Liv. XXXII. 3. 2–7)[473]. В 190 г. до н.э. в битве при Магнесии левое крыло римлян побежало под натиском кавалерии, руководимой лично Антиохом III, и его бегство было остановлено с огромным трудом (Liv. XXXVII. 43. 1–3[474]).

Во время Третьей Македонской войны Полибием (а если более точно, Титом Ливием, в чьем пересказе эти известия сохранились[475]) было отмечено как минимум три случая деморализации и упадка духа среди римских солдат (XLII. 61. 6; 65. 6; XLIV. 12. 3; 13. 6), которые, во многом, были вызваны тактическими военными неудачами римлян на начальной стадии этого конфликта; подобные явления были преодолены только накануне решающей битвы при Пидне.

Римским солдатам была свойственна и жадность. Она доходила до того, что квириты, увидев во время Второй Пунической войны в горящем испанском городе Астапе большое количество золота и серебра, бросились за этими сокровищами, и в результате огромное их число попросту сгорело в огне (Liv. XXVIII. 22−23[476]).

Помимо этого, греческий историк слегка критиковал римлян за некоторую прямолинейность в военных действиях (I. 37. 7), а также отмечал определенную деградацию римлян и их нравов, проявлением которых было такое доселе невиданное в Римской республике явление, как массовое уклонение от призыва в армию во время тяжелых боевых действий в Испании в 151 г. до н.э. (XXXV. 4. 6–7). Вместо того, чтобы заниматься охотой и тому подобными вещами, готовящими человека к воинской службе, римская молодежь проводила время в судах (XXXII. 15. 9–11). Если раньше единоборство у римлян совершалось честнейшим образом (ajpo; tou` krativstou), то во времена историка это было уже не так (frg. 29). Впрочем, насчет мнения Полибия о тенденции римлян к деградации сложно сделать какие-либо однозначные выводы, так как последние книги «Всеобщей истории» вообще очень плохо сохранились до нашего времени[477].

Нельзя не отметить, что все достоинства римской армии для историка являлись не каким-то чудом, а вполне закономерным порождением таких взаимосвязанных явлений, как традиционный этос, исконные обычаи и государственное устройство[478].

Так, например, именно исконные обычаи – tw`n ejqismw`n ejggena`tai (VI. 55. 4) порождают римскую доблесть, ярким примером которой для историка был подвиг Горация Коклеса (VI. 55. 1–5): ценой своей жизни он задержал наступление вражеских воинов и позволил своим соратникам отступить, разрушив за собой мост; уничтожение моста остановило натиск неприятеля[479].

Обычаи и законы – e[qh kai; novmima (VI. 56. 1) – способствуют незначительнойой коррумпированности римлян как в быту, так и в политике. Наконец, даже военную дисциплину историк связывает с превосходством римских обычаев – hJ tw`n ejqismw`n diaforav (I. 17. 11).

Вся римская система воспитания направлена на развитие как воинской доблести, так и других общегражданских добродетелей. Весьма характерно в этом смысле описание Полибием похорон знатного римлянина (VI. 53. 1 – 54. 3). По мнению греческого историка, перечисление заслуг покойного способствует тому, что имена великих людей и их подвиги становятся известными народу, и в результате многие стараются прославить себя великими делами во благо государства[480].

Похвалу историка вызывает также и организация армии по принципу народного ополчения (VI. 52. 4–5). Достоинствами подобного способа комплектации является, прежде всего, возможность выставить большое количество воинов. Так, по мнению Полибия, накануне Второй Пунической войны римляне вместе с союзниками могли противопоставить неприятелю в общей сложности 770 000 солдат – 700 000 пехотинцев и 70 000 конников[481] (I. 24. 1–17). Неистощимость ресурсов – это вообще одна из сильнейших сторон римской армии[482] (III. 89. 9).

В результате всего этого римляне ведут войну с неослабным рвением до тех пор, пока не одолеют врага; римляне могут быть побеждены в сражении, но в целой войне – никогда (VI. 52. 6). При этом, по выражению историка, «римляне наиболее страшны во время опасности» – foberwvtatoi JRwmai`oi ... ojvvtan aujotou;ς peristh` fovboς ajlhqinovς (III. 75. 8). Плюс ко всему, по мнению Полибия, «все италийцы превосходят финикинян и ливийцев… телесной силой и душевной отвагой» – diafevrousi ... kai; fuvsei pavnteς JIjtaliw`tai Foinivkwn kai; Libuvwn t/h` te swmatikh` rJwvmh/ kai; tai`ς ψucikai`ς tovlmaiς (VI. 52. 10), причем «большую ревность в юношестве в этом отношении возбуждают их исконные обычаи» – megavlhn de; kai; dia; tw`n ejqismw`n pro;ς tou`to to; mevroς poiou`ntai tw`n nevwn parovrmhsin (VI. 52. 11).

Помимо этого, Полибий считал, что у римлян сохранились остатки «старых порядков военного дела» – th`ς ajrcaivaς aiJrevsewς peri; ta; polemikav (XIII. 3. 7). Они, по словам уроженца Мегалополя, «предупреждают о войнах, редко пользуются засадами и сражаются врукопашную лицом к лицу с врагом» – kai;... prolevgousi tou;ς polevmouς kai; tai`ς ejnevndraiς spanivwς crw`ntai kai; th;n mavchn ejk ceiro;ς poiou`ntai kai; (su)stavdhn (ibid.)

Как мы ясно видим, в своих воззрениях греческий историк отводил большое место влиянию исконных установлений и обычаев предков – достаточно распространенный мотив в его творчестве. По мнению некоторых исследователей, на мировоззрение Полибия оказали влияние римские представления о mos maiorum – обычаях предков[483]. Этого нельзя отрицать, но, на наш взгляд, решающим было воздействие все же греческого аристократического этоса (еще более усиленное тем, что историк происходил из довольно отсталой Аркадии, где влияние аристократии было более чем сильно), совместившееся с римскими представлениями.

Вместе с тем, некоторые положения историка не могут не вызвать удивления. Так, косвенное указание на то то, что римляне не используют метательного оружия (XIII. 3. 4; 7), противоречит общеизвестным фактам, а также данным, приводимым самим историком в передаче Тита Ливия (об этом см. выше). Столь же спорной является мысль о том, что римляне якобы не совершают внезапные ночные нападения (XIII. 3. 7). Буквально в следующей книге (XIV. 1–5 ) греческий историк подробно описывает как раз неожиданную атаку Сципиона Африканского на лагеря карфагенян и нумидийцев в 203 г. до н.э., совершенную в темное время суток! При этом Полибий всячески восхищался подобным нападением[484].

Помимо этого, в одном из мест «Всеобщей истории» (II. 30. 1) содержится упоминание о том, что метание дротиков перед битвой было обычным явлением для римской армии. В связи с этим нам представляется, что указанные А. Жмодиковым ошибки Полибия в рассказе о римской тактике объясняются, прежде всего, желанием ахейского историка показать приверженность римлян традиционному аристократическому воинскому этосу, согласно которому употребление метательного оружия считалось предосудительным, о чем Полибий и сказал недвусмысленно в одном из мест своего труда

Именно с этим, на наш взгляд, связана также отмечаемая современными исследователями тенденция греческого историка представлять римскую армию в более архаичном виде, чем она была на самом деле[485]. Так, его описание римского вооружения отражает реалии скорее рубежа III–II вв. (Второй Пунической войны), нежели середины II века (то есть того времени, когда он писал свой труд и, в частности, рассказывал о римской армии)[486]. Полибиево описания набора в римскую армию и присяги солдат является также устаревшим для того времени, так как в то время такое большое количество новобранцев просто физически не могло уместиться в Риме; помимо этого, такую огромную массу людей нужно было еще где-то разместить и прокормить[487]. Наконец, можно предположить, что еще одной целью Полибиевой архаизации служило желание затушевать кризисные явления, со времени после Третьей Пунической войны все более нараставшие как в римском государстве и обществе, так и в их зеркале – армии.

Итак, неоспоримым является то, что для греческого историка римская армия была наилучшей изо всех, существующих в тогдашнем мире. Несмотря на отдельные недостатки, ее сильными сторонами были эффективное сочетание оружия ближнего и дальнего боя, жесточайшая дисциплина и устройство четко спланированных и хорошо укрепленных лагерей[488]. Наконец, нельзя не отметить, что в рассказе историка сильна тенденция к архаизации и идеализации римской армии, что органично проистекает из его аристократического этоса и проримских симпатий.

Карфагеняне

Рассказ греческого историка про карфагенскую армию представляет для нас особый интерес. Дело в том, что это единственная подобная характеристика, сделанная человеком, компетентным в военном деле, который, к тому же, имел возможность непосредственно наблюдать войско карфагенян в действии и общаться с участниками предыдущих конфликтов с участием Карфагена. Все эти вышеперечисленные факторы придают его свидетельствам дополнительную ценность.

К несчастью, те книги «Всеобщей истории», в которых греческий историк рассказывал о событиях Второй и Третьей Пунических войн, плохо сохранились до нашего времени (особенно это относится к последнему из указанных конфликтов; нам приходится особенно сожалеть об этом, так как уроженец Мегалополя описывал его во многом на основании собственного участия в ней). Что же касается Второй Пунической войны, то дошли до нашего времени, в основном, лишь те фрагменты «Всеобщей истории», где говорится о военных акциях Ганнибала, который представлял собой уникальную личность в военной истории; к подробному рассмотрению данного вопроса мы вернемся ниже. Мы же хотим выявить те типичные черты, которыми, по мнению историка, отличалась карфагенская армия и ее способ ведения военных действий. Поэтому нам придется анализировать, по большей части, материал, относящийся к Первой Пунической войне. Но у нас есть веские основания полагать, что это восприятие было довольно цельным и мало менялось на протяжении авторского повествования.

Основными и, скорее всего, единственными источниками[489], использованными греческим историком в его повествовании про Первую Пуническую войну, были произведения уроженца города Акраганта в Сицилии Филина и римского анналиста Фабия Пиктора[490]. Вместе с тем, влияние этих авторов не следует переоценивать. Заимствуя большинство фактов у них, Полибий, тем не менее, не был слепым копиистом, и, как мы покажем впоследствии, просеивал приводимые его источниками факты через решето критики, если видел их недостоверность.

 

***

В целом, отношение греческого историка к армии пунийцев было довольно критическим: Полибий невысоко оценивал ее боеспособность[491].

Так, в сражениях финикийцы придерживались преимущественно оборонительной тактики. Им было свойственно занимать для своих стоянок холмы и прочие возвышенности (Polyb. I. 30. 8–9). Но подобное поведение создавало неудобства прежде всего для их собственных войск. Так, пишет историк, благодаря этому была нейтрализована ударная сила тех родов войск, на которые они возлагали наибольшие надежды, то есть кавалерии и слонов (ibid.). Это позволяло римлянам добиваться легкого успеха[492]. Карфагеняне, по мнению Полибия, вообще были неискусны в сухопутной войне: tou;ς Karchdonivouς aijei me;n ajllotrivouς uJpavrcein th`ς ejn th/` gh/` creivaς (XXXII. 2. 3). Греческий историк отмечал, что после неудачи в сражении ливийцы и нумидийцы (из которых, в значительной части и состояла карфагенская армия) бегут от противника несколько дней подряд (I. 74. 6–7).

Неправильная тактика, по мнению историка, была тесно связана с некомпетентным командованием. Так, он однажды прямо заявил, что карфагеняне терпели неудачи в сражениях с римлянами «не из-за недостатка храбрости в войске, а из-за нерассудительности действий полководцев» – ouj dia; th;n tw`n pollw`n ajnandrivan, ajlla; dia; th;n tw`n hJgoumevnwn ajboulivan (I. 31. 2). Вредили делу и ссоры военачальников, что происходило например, во время Наемнической войны Гамилькаром и Ганноном (I. 82. 3–4) или в ходе Второй Пунической войны в Иберии (IX. 11. 2).

Впрочем, в рассказе греческого историка не все так однозначно. «Всеобщая история» содержит немало эпизодов, в которых карфагенская армия добивается как минимум тактических успехов. В целом избегая полевых сражений, карфагеняне упорно обороняют свои крепости, совершая вылазки, в ходе которых часто добиваются успеха или, как минимум, наносят римлянам большие потери. Так, например, в ходе вылазки из карфагенян из Акраганта в Сицилии (в целом неудачной для карфагенян) немало досталось и римлянам (I. 17. 6–13).

При осаде римлянами Лилибея в 249 г. до н.э начальник карфагенского гарнизона Гимилькон сильно вредил осаждавшей этот город римской армии (I. 42. 11–13; I. 45. 11–13), а в ходе одной особо удачной вылазки в том же году ему вообще удалось сжечь римские осадные укрепления (I. 48. 1–10). Неплохо удавались пунийцам также внезапные нападения на отдельные римские подразделения, как, например, около уже упомянутого Акараганта[493] (I. 19. 2–5), римских союзников (скорее всего, это были отряды, отправленные сиракузским царем Гиероном) около Паропа в 258 г. до н.э.[494] (I. 24. 4) или в Испании в начале Второй Пунической войны (III. 76. 10).

Можно предположить, что при описании подобных акций на историка вполне мог повлиять собственный опыт участия в осаде Карфагена, которая, как известно, была очень тяжелой для римлян и сопровождалась рядом внезапных и успешных нападений карфагенской конницы (App. Lib. 97; 102), а также успешных вылазок защитников города (ibid. 124).

Кстати, подобными чертами – то есть склонностью r засадам и внезапным нападениям – наделяли карфагенян сами римляне. Эта точка зрения содержится у Тита Ливия, приводящего мнение части сенаторов во время Третьей Македонской войны (LII. 47. 7), согласно которому подобное поведение названо коварством – uersutia (впрочем, греческие военные обычаи в том же месте охарактеризованы ненамного более лестно: словом calliditas – хитрость). Вполне возможно, что данный эпизод не является подлинным, но, на наш взгляд, он в какой-то мере отображает римские представления на этот счет[495]. Вполне допустимо предположить определенное влияние римлян, оказанное в данном вопросе на греческого историка (совместившееся, как это вполне возможно, с его собственными впечатлениями).

Впрочем, даже в открытых столкновениях карфагеняне при умелом командовании могли добиваться блестящих успехов. В критической для себя ситуации в 256 г. до н.э. они поручили командование армией наемному греку Ксантиппу. Он уговорил карфагенян изменить тактику на более наступательную (т.е. перестать бояться врага и начать сражаться на равнинах), и им удалось наголову разгромить армию римского полководца Регула (I. 32. 4– 34. 11), который до этого в столкновениях с пунийцами имел лишь одни победы[496]. В ходе Второй Пунической войны в Иберии карфагенским военачальникам удалось одолеть римских полководцев братьев Сципионов (IX. 11. 1). Что уж говорить про те случаи, когда пунийским войском руководили такие прославленные военачальники, как Ганнибал и Гамилькар Барка!

В целом Полибий полагал, что пунийцам в военном деле свойственна недисциплинированность. Очень часто их армия являла собой плохо управляемую и неорганизованную толпу. Несколько раз во «Всеобщей истории» описывается то, как хаотично устроенный и неохраняемый лагерь карфагенян стал жертвой внезапного нападения со стороны врагов – восставших наемников и римлян под руководством Сципиона Африканского (I. 74. 11; 86. 5; XIV. 2. 6–7; 4 .6 – 5. 15)[497].

Другим недостатком карфагенской армии, тесно связанным с самой сущностью государственной системы, было, по мнению Полибия, использование наемников и отрядов союзных племен, а не собственных солдат. Большинство наемников были ливийцами (I. 67. 8), но имелось также большое количество кельтов, лигистинов, иберов[498] и кельтиберов[499] (I. 17. 4; I. 67. 7). Союзники пунийцев были представлены, в основном, нумидийской кавалерией. Ей была свойственная тактика, заключающаяся в притворном отступлении в сочетании с быстрыми контратаками (III. 72. 10). Нумидийцы были мастерами засад, внезапных нападений и преследования неприятеля, принимая деятельнейшее участие во всех военных акциях подобного рода, описанных выше[500].

Наемники храбро сражались и часто ставили римлян в тяжелое положение, нанося им тяжелые потери; так, описанные выше вылазки карфагенян были предприняты именно наемными солдатами (разумеется, под верховным руководством карфагенских военачальников). В сражении около Акараганта, где наемники бились в первых рядах карфагенской армии, исход долгое время оставался нерешенным, а когда сопротивление наемников было сломлено, обратилась в бегство и вся остальная карфагенская армия (I. 19. 9–11). В сражении около города Адиса в 256 г. до н.э. им удалось потеснить один из римских легионов до такой степени, что он отступил и бежал; лишь прибытие других римских частей и неэффективные действия карфагенской конницы и слонов решили исход битвы в пользу римлян (I. 30. 11–13).

Полибий негативно воспринимал наемников, поскольку полагал, что они имеют склонность к предательству и постоянным бунтам. Нельзя сказать, чтобы пунийцы совсем не были осведомлены об этой опасности; дабы предотвратить подобный ход событий, они специально составляли свою армию из представителей разных народностей для меньшей вероятности их взаимного сговора. Впрочем, это не всегда действовало, и в случае волнений ситуация еще более ухудшалась для карфагенян, так как им приходилось увещевать воинов каждой народности на их языке (I. 67. 4–6). А бунты наемников в пунийской армии отнюдь не были редкостью и часто приводили к тяжелым последствиям.

Так, например, галаты-наемники в 249 г. до н.э. хотели передать в руки римлян крепость Лилибей в Сицилии. Их заговор едва не завершился успехом, и положение спас только ахеец Алексон (I. 43. 1–8). Вскоре после окончания Первой Пунической войны положение с наемниками обострилось настолько, что дело дошло до так называемой Наемнической войны, которая едва не привела к гибели всего Карфагенского государства[501]. Другое восстание наемников привело к тому, что карфагеняне в результате его потеряли Сардинию (I. 79. 1–4). Первому из этих конфликтов (равно как и поведению наемников в ней) Полибий уделил особенно пристальное внимание. Причиной этой войны была невыплата жалования со стороны карфагенян. В результате среди наемников вспыхнуло недовольство, легко переросшее в войну, поддержанную многими ливийцами и нумидийцами. Греческий историк подробно описывал данный конфликт, а также жестокости, совершенные восставшими «солдатами удачи». Несколько раз он сравнивал их поведение с дикими зверями: ajpoqhriou`san (I. 67. 6), ajpoqhriwvseian (I. 79. 8), ajpoqhriou`sqai (I. 81. 5), wjmovteron... tw`n zwvwn (I. 81. 7), а также вообще не жалел негативных эпитетов в адрес восставших – paranomiva (I. 70. 5), ajsebevia (I. 79. 8). Как известно, лишь с огромным трудом карфагенянам удалось подавить это восстание[502].

Именно под влиянием этих факторов греческий историк с неприязнью относился к наемным войскам, считая их потенциальной угрозой государству; идеальной для него была та армия, которая комплектуется собственными гражданами.

Как известно, в карфагенской армии использовались слоны, и их применение не прошло мимо внимания Полибия. Впрочем, греческий историк был явно невысокого мнения об их эффективности. Неудачно использовались слоны в сражении у Акраганта в 262 г. до н.э., когда они были поставлены позади карфагенского войска и захвачены римлянами после окончания битвы (I. 19. 10–12). Их использование имело успех во время сражения Ксантиппа с армией Аттилия Регула в 256 г. до н.э., когда много римских солдат было раздавлено слонами, но даже в том сражении основную роль в разгроме римлян сыграли не слоны, а конница. Несмотря на это, следующие несколько лет римляне боялись именно карфагенских слонов (I. 39. 11–12). Но уже в 251 г. до н.э. в сражении у Панорма карфагенские слоны были частью перебиты, частью захвачены римлянами (I. 40. 11–15). После этого слоны если и использовались пунийцами в сражениях, то не играли в них большой роли: подвергаясь обстрелу метательных снарядов, они бросались на собственных солдат, как это было в битве при Метавре в 207 г. до н.э. (XI. 1. 12). Сражение при Заме, где Ганнибал возлагал надежды на атаку слонов, представляло особый случай, потому что карфагенский полководец находился в критической ситуации ввиду перехода нумидийцев на сторону римлян и хотел поэтому расстроить и разорвать ряды римской пехоты с помощью слонов (XVI. 16. 2–3). Но, как известно, планы Ганнибала не оправдались, и атака животных была легко отбита римлянами (XVI. 12. 1–6).

Исключения составляют сражения с варварами или восставшими наемниками. Так, например, наемники не могли выдержать натиска слонов (I. 77. 5). Много их было раздавлено слонами во время сражения при Баграде (I. 76. 8). Во время перехода Ганнибала из Испании в Италию слоны оказывали ему величайшую услугу, одним своим видом отпугивая жившие в Альпах племена (III. 53. 8), а также давя иберийцев, пытавшихся атаковать его армию при переправе через реку (III. 14. 6). Таким образом, несомненно, что для греческого историка роль слонов в военном деле представляется малозначительной: эффективны они только против неорганизованных армий «варваров» или солдат, незнакомых с этими с животными, представляя собой, скорее, психологическое оружие[503].

К сожалению, Полибий ничего не пишет про вооружение карфагенской армии, лишь сообщая однажды, что Ганнибал повелел ливийцам заменить свое вооружение на трофейное римское (Polyb. III 87. 3). Но есть основания полагать, что вооружение пунийского войска практически не отличалось от эллинистических образцов[504]. При рассказе о военном искусстве других стран и народов греческий историк особо останавливался именно на тех вещах, которые отличались от практики, принятой в эллинистическом мире. Следовательно, умолчание Полибия в данном случае говорит об отсутствии или, как минимум, небольшом количестве различий.

Кстати, не может не возникнуть закономерный вопрос: насколько, по мнению историка, такой военачальник, как Ганнибал, типичен для карфагенской армии? Бесспорно, его тактика, направленная на решительное уничтожение вражеской армии, казалось бы, находится в резком противоречии с приведенными выше данными. Однако греческий историк, описывая случаи надевания Ганнибалом париков в связи с боязнью покушения, охарактеризовал их как военную хитрость, достойную финикинянина» –foinikikw/` strathghvmati[505] (III. 78. 10). Помимо этого, Полибий в целом склонен считать, что этот полководец был алчным – filavrguroς и жестоким – wjmovς[506] (IX. 22. 8; 26. 10). Нельзя не отметить, что данные характеристики довольно тесно перекликаются с такими качествами, как корыстолюбие и властолюбие (pleonexiva ka;i filarciva), которые, по мнению Полибия, от природы присущи финикийцам (IX. 11. 2–3). Кстати, тут сложно пройти мимо такой проблемы, как отношение Полибия к финикийцам вообще.

Очевидно, что оно также было неблагоприятным. Коррупция, по мнению Полибия, вообще является неотъемлемой частью жизни карфагенян (VI. 56. 2–6). Историк обвинял пунийцев в жестоком обращении с ливийцами (I. 72. 1–6) и иберийцами (X. 36. 4–7), а также в вероломстве по отношению к римским послам во время переговоров в конце Второй Пунической войны (XV. 2. 1–5). Характерен в этом отношении эпизод с неблагодарностью пунийцев по отношению к Ксантиппу, который вскоре после одержанной победы был вынужден покинуть Карфаген из-за интриг финикийцев (I. 36. 3); греческий историк обещал подробно рассказать о том, как конкретно была проявлена неблагодарность пунийцев к этому выдающемуся стратегу (I. 36. 4), но эти части «Всеобщей истории» не сохранились. Любопытно, кстати, что данная история является, скорее всего, выдумкой – Ксантипп, судя по всему, добровольно покинул Карфаген для того, чтобы поступить на службу к Птолемеям или просто по причине истечения срока контракта[507].

Пунийцы и ливийцы, по мнению нашего автора, вообще уступают италийцам прирожденной физической силой и душевной отвагой[508] (VI. 52. 10). С этим в определенном смысле перекликается тезис Вегеция (Veget. I. 2) о меньшей пригодности южан к воинской службе. Таким образом, нельзя не отметить, что греческий историк прямо выводил невысокую (по его мнению) боеспособность карфагенской армии, наряду с прочими причинами, из совокупности физических и психических качеств, которые, по его мнению, органически присущи финикийцам[509] (этими особенностями в его понимании во многом определяется и государственное устройство Карфагена[510]).

 

* * *

Подводя итог всему вышесказанному, можно придти к следующим выводам. Бесспорно, основные черты, присущие армии Карфагена и отмеченные историком (широкое использование наемников, частое применение засад и внезапных нападений) в целом соответствует истине. Вместе с тем, в своих оценках Полибий достаточно субъективен. Его отношение к карфагенской армии определялось несколькими факторами: 1) проримскими симпатиями и влиянием римской пропаганды (что, соответственно, влияло и на отношение греческого историка к врагам Рима)[511]; 2) собственным участием в Третьей Пунической войне (общеизвестно, что сложно быть объективным по отношению к тому, с кем воюешь); 3) неприязнью к наемным армиям; 4) общим нерасположением к карфагенянам как этносу.

Именно все эти вышеперечисленные обстоятельства способствовали его негативному отношению к вооруженным силам Карфагена. А ведь в принципе, если попытаться непредвзято взглянуть на имеющийся фактический материал (даже если не считать победы Ганнибала, который был одним величайших военачальников мировой истории), то войны Рима с Карфагеном дались ему несравненно более высокой ценой, чем, например, победы над Македонией, чью армию греческий историк ставил весьма высоко (V. 2. 4–7). По мнению официального римского историка Тита Ливия (XXXI. 1. 6–7), победа над Карфагеном далась римлянам намного тяжелее, чем над Македонией (принеся при этом меньше славы[512]).

Подводя итоги, нельзя не отметить следующую особенность повествования Полибия: приводимые им факты в целом заслуживают доверия, но его выводы и оценки касательно карфагенской армии нуждаются в некоторой корректировке с учетом личных политических симпатий и антипатий историка.

Варвары

 

Историю античного мира сложно представить без его политических и военных взаимоотношений со всевозможными «варварами». Не является исключением и эллинистическая эпоха[513]. Значительное место описания военных действий различных государств с варварами и военного дела последних занимают и во «Всеобщей истории» Полибия. Именно поэтому интересно исследовать его отношение к пособу ведения войны и вооружению варваров. Это позволит нам пролить дополнительный свет на его взгляды касательно военного дела, а также представления о варварах в эллинистическую эпоху вообще.

Полибий достаточно подробно описывал тактику кельтов, а также испанских племен – кельтиберов и иберов. Вместе с тем, военное дело других варварских племен практически не было им охарактеризовано. Почти ничего греческий историк не говорил про способ ведения войны у таких типичных, по греческим представлениям, варваров, как фракийцы и иллирийцы (во «Всеобщей истории» есть описания нескольких битв с участием этих народов, но про особенности их военного дела историк ничего не говорит). Практически не было охарактеризовано военное дело сарматов, а также восточных народов. Греческий историк тут ограничился только ремаркой насчет того, что племена Иранского нагорья «почитаются искусными в военном деле» – diafevrein dokou`nta pro;ς ta;ς polemika;ς χreivaς (V. 44. 8), а также описывает устройство засек и завалов, констатируя ошибки в военных расчетах, допущенные парфянским царем Аршаком II, приведшие к его поражению в битве с Антиохом III[514] (X. 30. 2–9). Впрочем, из этого сложно сделать какой-либо вывод о том, в чем, по мнению историка, заключалась особенность ведения войны парфянами. То же самое можно сказать и касательно армии Греко-Бактрии, чья битва с Антиохом III описана Полибием[515] (X. 48. 6–14).

Причина такого, мягко говоря, неравномерного распределения внимания и интересов греческого историка, по нашему мнению, вполне закономерна. Конечно, данный факт можно объяснить тем, что не все книги «Всеобщей истории» до нас дошли. Но есть и другие обстоятельства. Во-первых, рассказ о кельтах был достаточно актуален во времена Полибия, так как они, по словам самого историка, все еще продолжали представлять величайшую опасность для греков (II. 35. 9–10) и даже для римлян[516] (II. 18. 6–7; 22. 6–8). Еще более важными были воспоминания об их прежних набегах и войнах с эллинами и римлянами (и, прежде всего, о грандиозном нашествии галатов на Грецию в 279 г. до н.э.)[517].

Интерес греческого историка к военному делу испанских племен иберов и кельтиберов был вызван, скорее всего, его личным участием в походе Сципиона Эмилиана в Испанию в 151 г. до н.э., а также тяжелыми боями и трудностями, с которыми в этой стране столкнулась римская армия[518].

Итак, как же греческий историк представлял себе военное дело «варваров»? Полибий описывал упорство сопротивления кельтиберов, которое не оканчивалось одной битвой, в отличие от Эллады или Азии. Подобное сопротивление греческий историк назвал «огненной войной» (XXXV. 1. 1–6) – puvrinoς povlemoς. Такое название эта война получила, потому что распространялась со скоростью огня и вспыхивала тогда, когда казалась завершенной.

Помимо этого, отмечал Полибий и удачную конструкцию оружия кельтиберов. По его мнению, кельтиберийские мечи отличаются ото всех остальных тем, что одновременно могут и колоть, и рубить обеими сторонами. Именно поэтому, по мнению греческого историка, римляне со времен войны с Ганнибалом заимствовали подобную конструкцию мечей (VI. 23. 6–7). Надо сказать, что современные исследования датируют это заимствование более ранним периодом, относящимся ко времени между Первой и Второй Пуническими войнами[519]. Тем не менее, добавляет Полибий, римляне не могли усвоить доброкачественности испанского железа и методов его обработки (frg. 96). Если те кельтиберы, которые сражаются на конях, видят, что их пехоту теснят, они спешиваются и оставляют лошадей спокойно стоящими в строю: к концам уздечек они привешивают маленькие колышки, крепко вколачивают их в землю и таким образом приучают своих лошадей спокойно оставаться в строю, пока седоки не возвратятся и не выдернут колышков[520] (frg. 95).

Что же касается иберов, то греческий историк отмечал их способность переносить трудности военных походов (III. 79. 5), а также коварство[521] (III. 98. 3). Одевались иберийские воины в короткие льняные хитоны, что придавало им необычный и внушительный вид. Щиты их напоминали кельтские, а вот мечи были схожи с кельтиберийскими – ими можно было как рубить, так и колоть[522] (III. 114. 2–4). Тем не менее, в открытом бою, по мнению историка, иберы не способны противостоять римской армии, причем особенно это касается пехоты (XI. 32. 7).

Но наиболее развернутую характеристику со стороны Полибия получило военное дело кельтов. Он всячески подчеркивал их склонность к войне. Так, по его мнению, «…судьба заразила всех галатов страстью к войне подобно чуме» – hJ tuvch… wJsanei; loimikhvn tina polevmou diavqesin ejpevsthse pa`si Galavtai" (II. 20. 7). По его мнению, галаты – «сильнейший и воинственнейший народ в Азии»[523] – o} baruvtaton kai; macimwvtaton e{qnoς… kata; th;n Asivan (XVIII. 41. 7).

Надо сказать, что греческий историк относится к ним намного хуже, нежели к остальным варварам[524]. Он отмечает их вероломство – ajqesiva (II. 32. 8; III. 49. 2; 52. 3; 70. 4; 78. 4), считая это качество исконными для кельтов. Для историка словосочетание Galatikh; ajqesiva является своеобразной поговоркой[525] и как бы, по его мнению, явлением общеизвестным (может быть, определенным аналогом римской punica fides?[526]). Помимо этого, кельтам также свойственны непокорность и заносчивость (V. 78. 3), а также изнеженность – malakiva (III. 79. 4) и отвращение к труду – fugoponiva (ibid.). Кельты вообще, по мнению историка, особо не склонны переносить тяготы дальних походов, в отличие иберов (III. 79. 6).

Присущи кельтам также распри из-за добычи в сочетании с пьянством[527] и обжорством (II. 19. 3–4). Подобные вещи часто приводили к катастрофическим обстоятельствам. Так, после удачного рейда на римские владения в 299 г. до н.э. они потеряли большую часть войска и добычи по вышеуказанным причинам (ibid.). Вскоре после сражения при Метавре во время Второй Пунической войны римляне безнаказанно перебили пьяных кельтов, сражавшихся в составе карфагенской армии (XI. 3. 1–2).

Историк приводит несколько примеров вероломства кельтов в военном деле. Так, кельтский гарнизон города Фенике в 230 г. до н.э. предал вверенный ему город иллирийским пиратам[528] (II. 5. 4–5). Накануне битвы при Треббии галлы, являвшиеся союзниками римлян, перебили множество римских солдат и переметнулись к Ганнибалу (III. 67. 1–4).Так, в тех частях труда Тита Ливия, которые заимствованы из Полибия, имеется описание попыток кельтов в 189 г. до н.э. захватить в плен римского военачальника Манлия Вульсона во время переговоров (XXXVIII. 35. 7–16[529]). Кельты нередко нападают на противника из засады (Polyb. III. 50. 1; 56. 3; 106. 6; 118. 6).

Вместе с тем, эта точка зрения представляется как минимум не общепринятой для античной традиции. Так, Цезарь и один из его продолжателей (B.G. III. 28; Bell. Afr. 73) отмечали в галлах как раз противоположные черты: по их мнению галлы не нападают из засад, а воюют в открытую[530]. Похожими чертами в военном деле наделял их географ Страбон (IV. 4. 2), отмечая, что кельты простодушны (aJplovoς) и незлобливы (ouj kakohvqhς). Налицо определенная логическая конструкция, заключавшаяся в том, что для Полибия варвар – это синоним вероломства[531].

Довольно подроно историк говорит и непосредственно о тактике и вооружении кельтов[532]. Одни из кельтов идут в бой в штанах и накинутых на спину плащах, а некоторые и полностью обнаженными[533]. Во время атаки они все хором исполняют боевую песню. В результате этого поднимался страшный шум: в кельтском войске было огромное число трубачей и свирельщиков. В результате всего этого не только слышались звуки музыкальных инструментов и голоса воинов, но и, как пишет сам греческий историк, создавалось впечатление, что звучат сами окрестности, повторяющие эхо[534] (II. 29. 6–7). С целью психологического воздействия кельты ставили в первые ряды своего войска нагих воинов, отличавшихся крепким телосложением и высоким ростом[535]. Все они имели золотые ожерелья или браслеты (II. 29. 8). Вооружение кельтов было представлено длинными мечами и щитами. Кельтские щиты не могут прикрыть всего тела (особенно с учетом высокого роста кельтов). Мечи их предназначены для того, чтобы только рубить, а не колоть, причем пригодны они только для первого удара (II. 30. 8; 33. 3). Затем они искривляются и их нужно специально выпрямлять, упирая в землю. Нельзя не отметить, что данная характеристика кельтского оружия не соответствует истине. Современные исследователи, используя археологические материалы, говорят как раз об обратном, единодушно отмечая высокие качества кельтских мечей[536].

В бою галаты страшны при первом нападении, пока еще не понесли никаких потерь (II. 33. 2–3). Особенно деморализуют их обстрел метательным оружием и раны, полученные от него (это вдвойне эффективно действует против тех воинов, которые сражаются обнаженными). Причины этого находятся в том, что они в данном случае не могут ответить ударом на удар (Liv. XXXVIII. 21. 7–9). Вместе с тем, они менее чувствительны к ранам, которые наносятся в ближнем бою[537]. Довольно похожее описание кельтской тактики содержится в другом отрывке из Тита Ливия, представляющего из себя речь римского полководца Манлия Вульсона перед битвой с малоазиатскими галатами, который, скорее всего, также заимствован из труда греческого историка (XXXVIII. 17. 3–7).

Надо сказать, что и другие античные писaтели говорят о гaллaх примерно в тaких же вырaжениях (Aрр. Celt. 8; Front. Strat. II. 1. 8; Veget. II. 2; Caes. BG. III. 19; VIII. 13; Paus. X. 21. 3–4). Однaко Ливий (и, следовательно, Полибий) тут же отмечaет, что все эти внешние эффекты рaссчитaны лишь нa то, чтобы вызвaть стрaх, но если у противникa хвaтит смелости выдержaть все это, гaллы окaзывaются совсем не тaк опaсны на деле, кaк это могло бы покaзaться.

Любопытно, что данные слова удивительным образом совпадают с содержанием речи полководца Брасида о воинственных иллирийцaх и их манере вести сражение, находящейся в труде Фукидида (Thuc. IV. 126. 5–6). Там тоже говорится о внешней внушительности первого натиска иллирийцев (и особенно впечатления от него), но если выдержать его, то варвары уже далеко не столь опасны. Хотя Фукидид никогдa не видел гaллов, его словa очень точно к ним подходят, и в этом нет ничего удивительного – в обоих случaях речь идет о воинственных вaрвaрaх. Таким образом, нам представляется, что воззрения Полибия на воинскую тактику кельтов в целом находятся в русле традиционного греческого восприятия варваров. Наконец, нельзя не отметить некоторого сходства между тем, как греческий историк описывал тактику кельтов и их мечи (оба пригодны только для первого удара). По нашему мнению, именно определенными стереотипами, а не некомпетентностью историка в военном деле, объясняется его столь грубая фактическая ошибка (пожалуй, наиболее существенная изо всей приведенной им информации касательно «варваров» вообще и кельтов в частности).

Помимо этого, галаты на войне «везде руководствуются страстью, а не рассудком» – qumw`/ ma`llon h[ logismw/` brabhuvesqai (II. 35. 3) Вообще, этот пассаж, по нашему мнению, является своеобразной квинтэссенцией Полибиевого восприятия военного дела кельтов и, в более широком смысле, варваров как таковых. Он отмечает в кельтах также и нерассудительность в отдельных мероприятиях – ajkrisiva tou` kata; mevroς ceirismou` (ibid.). Вообще, греческий историк всячески противопоставляет такие качества, как безудержная ярость, qumovς ojrghv, и рациональную продуманность действий – logismovς, присущую, по его мнению, прежде всего римлянам[538]. При этом Полибий отмечает отвагу (tovlma) кельтов[539] (II. 15. 7; II. 35. 2).

Таким образом, наше рассмотрение данной проблемы привело к следующим результатам. В военном искусстве варварских племен греческий историк ряд общих черт – как положительных, так и отрицательных. К числу первых относятся отвага и мужество в бою, а также упорство сопротивления, которое не иссякает после одного проигранного сражения. Кстати, это же свойственно, по мнению Полибия, и римлянам. Иберийские мечи отличались настолько удачной конструкцией, что были заимствованы римской армией. Более того, они были на вооружении римлян следующие несколько веков и являлись одним из символов римского легионера.

Тем не менее, в военной характеристике варваров доминируют отрицательные черты. Общим мотивом для «Всеобщей истории» является обвинение варваров в жестокости, вероломстве и жадности. Но главное их отличие от войск цивилизованных государств, по мнению греческого историка – это их недисциплинированный стиль ведения войны[540]. Так, например, в рассказе об одном из эпизодов сражения при Каннах, Полибий, отмечая, что на одном из участков сражения завязалась неорганизованная схватка, употребил термин «сражение по способу варваров» – mavch... barbarikhv (III. 115. 2–4).

Варвары у Полибия сражаются без определенного плана. Греческий историк противопоставляет хаотичное и недисциплинированное варварское войско организованной армии, возглавляемой умелым полководцем[541]. Таково, например, описание сражения римлян с лигистинами в Лигурии в 154 г. до н.э. Варвары в слепой ярости бросились на римлян под командованием консула Квинта Опимия. Сначала римский военачальник был поражен отчаянной смелостью врага, но затем понял, что в действиях неприятеля нет никакого плана. В результате умелого командования войско лигистинов было наголову разгромлено (XXXIII. 11. 5–8).

Весьма примечательным является тот факт, что греческий историк охарактеризовал только одного «варварского» военачальника – иллирийского правителя Деметрия Фарского. Причем характеристика эта была не особенно лестной. По мнению Полибия, это был человек смелый и отважный, но действовавший необдуманно и наугад – ajnh;r qravsoς me;n kai; tovlman kekthmevnoς, aJlovgiston de tauvthn kai; televwς ajvkriton (III. 19. 9–10). Подобные качества привели Деметрия к гибели (III. 19. 10–11). Не может не возникнуть закономерный вопрос: насколько же в целом можно верить греческому историку? Бесспорно, основные детали его повествования соответствуют истине и подтверждаются современными исследованиями. Конечно, в том, что касается военного дела (и особенно таких аспектов, как военное командование, планирование операций и субординация), «варвары» уступали всевозможным эллинистическим армиям (не говоря уже о римской!)[542]. Вместе с тем, существует точка зрения, что греческий историк несколько сгустил краски, говоря о полном отсутствии дисциплины и организации у варваров[543].

Нельзя не отметить некоторые противоречия в тексте «Всеобщей истории». Так, всячески подчеркивая полное отсутствие дисциплины у «варваров», греческий историк отметил то, что в сражении у Пизы в 227 году до н.э. кельты уступали римлянам только в вооружении (II. 30. 7) и поэтому были побеждены (а в дисциплине и руководстве, как это можно предположить, не уступали или, во всяком случае, уступали не очень сильно). Помимо этого спорным представляется тот тезис, что кельты не способны переносить тяжести дальних походов – с этим сложно увязать общеизвестные данные об их миграциях, заключавшихся в переходах на огромные расстояния. Бесспорно наличие во «Всеобщей истории» некоторой образно-логической конструкции, противопоставляющей войско варваров войску цивилизованного государства с его дисциплиной, продуманностью действий и уважением к нравственным законам; в угоду подобной тенденции греческий историк позволял себе слегка передергивать некоторые факты или их интерпретацию. Наконец, отношение Полибия к варварам и их военному делу определялось еще и их военной угрозой римско-эллинистическому миру, наличие которой, бесспорно, осознавал греческий историк[544].

Заключение

 

Итак, мы видим, что для Полибия военное дело было сложным и многоплановым предметом исследования и включало в себя массу разнообразных факторов. Прежде всего, греческий историк анализировал ряд теоретических аспектов войны – таких, как механизмы зарождения конфликтов, взаимосвязь их с политикой, международное право. Отнюдь не являясь противником агрессивных войн, он считал, что каждый военный конфликт должен быть рационально спланирован и иметь подходящий повод − справедливый и убедительный – для окружающих. По мнению Полибия, настоящий политик и военачальник должен уметь найти идеальный момент как для начала войны, так и для подписания мира.

Огромное внимание уделял греческий историк и проблеме военных преступлений, к которым он относил, прежде всего, осквернение храмов, нарушение договоров и массовые убийства. Во «Всеобщей истории» прослеживается довольно устойчивая взаимосвязь между совершенными военными преступлениями и степенью продуманности вовлечения в конфликт и итоговыми военными поражениями того или иного полководца.

Конечно же, не проходит Полибий и мимо проблемы руководства армией в ходе военных действий, останавливаясь прежде всего на анализе качеств, которыми, по его мнению, должен владеть настоящий военачальник, а также на конкретных правилах тактики и стратегии. Примечательна огромная роль аристократического этоса в подобных воззрениях греческого историка: в характеристиках положительных персонажей «Всеобщей истории» он всячески подчеркивает их «благородное» происхождение; с другой стороны, ко всем без исключения полководцам, происходившим из низов общества, он относится резко отрицательно, не останавливаясь перед очернением и явным передергиванием фактов (что ему в целом не свойственно).

Что касается тактики и стратегии, то главными факторами здесь он считал выработку подходящего плана сражения или операции наряду с компетентным и грамотным командованием. В этом случае примечательно то, что Полибий сочетал традиционный аристократический этос с эллинистическими реалиями, когда резко возросли требования, применяемые к командующему армией. Так, историк резко критиковал тех полководцев, которые бездумно ввязывались в каждую мелкую стычку, пренебрегая своими прямыми обязанностями. Несколько менее четкими и структурированными представляются воззрения Полибия на осадное дело, флот и военную технику.

Наконец, не проходит историк и мимо анализа состояния военного дела у различных народов того времени (римлян, эллинистических государств, карфагенян и всевозможных «варваров»). Для Полибия неоспоримой является идея о взаимосвязи военного дела того или иного народа с его менталитетом и социально-политической организацией. Так, по его мнению, варвары живут неорганизованной и дикой жизнью и, соответственно, воюют именно так. Карфагеняне, как он считал, слабы физически, а также склонны к коррупции и интригам – и поэтому их армия характеризуется невысокой боеспособностью наряду с тягой военачальников к взаимным склокам и корыстолюбию. Несколько более сложными представляются взгляды историка на военное дело современных ему эллинистических государств. С одной стороны, Полибий был патриотом Эллады, а другой − он весьма критически относился к большинству эллинистических армий того времени (за исключением македонской). Причину столь печального положения дел и военных неудач эллинов и македонян в сражениях с римлянами он видел прежде всего в отступлении современных ему эллинов от традиционного героического этоса, а также в недостаточной эффективности фаланги по сравнению с легионом.

Наконец, приверженность историка к традиционным аристократическим ценностям проявилась также в его резко отрицательном отношении к наемникам, которых он считал источником всевозможных смут и постоянной угрозой существующему порядку вещей. Именно поэтому он особенно критиковал карфагенскую государственную систему: чрезмерное доверие пунийцев к наемным войскам едва ли не привело государство карфагенян к гибели.

Практически во всех отношениях идеалом для него была римская армия. В ней, по мнению Полибия, ярко отразились все характерные достоинства как римской государственной системы, так и менталитета римлян. Историк всячески подчеркивал, что все войско квиритов отличается дисциплинированностью, взаимовыручкой и огромным упорством в достижении поставленных целей. Наконец, легионная тактика боя сама по себе имеет превосходство над фалангой. Полибий связывал все эти положительные черты именно с приверженностью римлян своим исконным установлениям, объясняя этим даже такое явление, как железную дисциплину в римской армии.

Вообще, стоит отметить, что такая проблема, как причины военных успехов римлян, является одной из главных как для рассуждений историка о военном деле, так в его труде вообще (I. 1. 5). Надо сказать, что мысли Полибия на этот счет не исчерпывались рассуждениями о достоинствах римской армии и политической системы. Греческий историк подчеркивал, что римляне никогда не начинали войну без подходящего повода и избегали непродуманного ввязывания в конфликт, а в ходе войн не совершали преступлений. Именно римские (в большинстве своем) военачальники являются для Полибия воплощением идеальных для него полководческих качеств − следования традиционному аристократическому этосу наряду с продуманным и эффективным военным командованием.

Таким образом, мы можем сделать вывод, что для греческого историка рассуждения о военном деле имеют своей главной целью дать наставление о том, как достигнуть успеха в войне и политике (и образцом для Полибия тут были, конечно же, римляне). Пренебрежение хотя бы каким-то одним из вышеперечисленных факторов может привести к поражению даже такого военачальника, как Ганнибал. Стоит отметить, что в своих военно-теоретических рассуждениях греческий историк обобщил и творчески переработал как немалый собственный опыт, так и эллинистические представления. По глубине анализа военного дела труд Полибия не имел себе равных вплоть до Нового времени, а его теоретические рассуждения о том, как надо писать военную историю, не теряют свою актуальность до сих пор

Список использованных источников и литературы

Источники

А) Письменные источники

1. Aeneus Tacticus. Asclepiodotus. Onasander / With an Engl. transl. by mem-bers of the I11. Greek Club. Cambridge (Mass): Harvard University Press; L.: Heineman. 1972. LCL.

2. Ammiani Marcellini rerum gestarum / Ed. W. Seyfart. Leipzig: Teubner, 1978.

3. Appiani Historia Romana / Ed. P. Viereck, A.G. Roos, E. Gabba. Vol. 1. Lipsiae: Teubner, 1962.

4. Archilochus. Fragmenta / Iambi et elegii Graeci. Ed. M.L. West. Vol. 1. Oxford: Clarendon Press, 1971.

5. Arrianus Flavius. Acies contra Alanos // Flavii Arriani quae exstant omnia / Ed. A.G. Roos and G. Wirth. Vol. 2. Lipsiae: Teubner, 1968. P. 177–185.

6.  Arrianus Flavius. Tactica // Flavii Arriani quae exstant omnia / Ed. A.G. Roos and G. Wirth. Vol. 2. Leipzig: Teubner, 1968. P. 129–176.

7. Cornelii Nepotis Liber de excellentibus ducibus exterarum gentium. Cum vitis Catonis et Attici ex libro de historicis latinis et aliis excerptis / Iterum recogn. R. Dietsch. Lipsiae: Teubner, 1857.

8. C. Iulii Caesaris Commentarii. Vol. 1–3 / Ed. A. Klotz, O. Seel. Lipsiae: Teubner, 1927–1961.

9. M. Tullius Cicero. Tusculanae Disputationes // M. Tullii Ciceronis scripta quae manserunt omnia. Fasc. 44 / Ed. M. Pohlenz. Lipsiae: Teubner, 1918.

10. Diodori Bibliotheca historica / Ed. K. Vogel und K.T. Fischer. Vol. 1–5. Lipsiae: Teubner, 1888–1906.

11. Frontinus, Sextus Iulius. The Stratagems and the Aqueducts of Rome / With an Engl. transl. by C.E. Bennet. Cambridge (Mass): Harvard University Press; L.: Heineman, 1980. LCL.

12. Herodotus. Historiae / Ed. Ph.-E. Legrand. 9 vols. P.: Les Belles lettres, 1932–1954.

13. Homeri Ilias / Ed. T.W. Allen. Vol. 1–3. Oxford: Clarendon Press, 1931.

14. M. Iuniani Iustini Epitoma Historiarum Philippicarum Pompei Trogi / Ed. Fr. Ruehl. Lipsiae: Teubner, 1907.

15. Livius, Titus. Roman History. Vol. I–XIV / With an Engl. transl. by B.O. Foster, F.G. Moore, E.T. Sage, A.C. Schlesinger. Cambridge (Mass): Harvard University Press; L.: Heineman, 1963–1988. LCL.

16. Luciani opera. Vol. 1 / Ed. M.D. Macleod. Oxford: Clarendon Press, 1972.

17. Onasander. Strategicus / Aeneas Tacticus, Asclepiodotus, Onasander. Ed. W.A. Oldfather, A.S. Pease and J.B. Titchener. Cambridge (Mass.): Harvard University Press, 1923 (repr. 1962).

18. Pausaniae Graeciae descriptio / Ed. F. Spiro. Vol. 1–3. Lipsiae: Teubner, 1903.

19. Plato. Leges // Platonis opera. Vol. 5 / Ed. J. Burnet. Oxford: Clarendon Press, 1907 (repr. 1967).

20. Plato. Respublica // Platonis opera. Vol. 4 / Ed. J. Burnet Oxford: Clarendon Press, 1902 (repr. 1968).

21. Plinius. Natural History. Vol. I–X / With an Engl. transl. by H. Rackham, W.H.S. Jones, D.E. Eichholz. Cambridge (Mass): Harvard university press; L.: Heineman, 1969–1989. LCL.

22. Plutarch. Moralia // Vol. 1–2. Ed. F.C. Babbitt. Cambridge (Mass.): Harvard University Press, 1927–1928.

23. Plutarchi Vitae parallelae / Vol. 1–3. Ed. K. Ziegler. Lipsiae: Teubner, 1968–1972.

24. Polyaeni Strategematon libri VIII / Ed. E. Woelfflin, J. Melber. Lipsiae: Teubner, 1887.

25. Polybii historiae / Vol. 1–4. Ed. T. Buttner-Wobst. Lipsiae: Teubner, 1889–1904.

26. C. Sallusti Crispi Catilina, Iugurtha, Fragmenta Ampliora / Ed. A. Kurfess. Lipsiae: Teubner, 1957.

27. Strabonis geographica / Vol. 1–3. Ed. A. Meineke. Lipsiae: Teubner, 1877.

28. Thucydidis Historiae / Ed. O. Luschnat. Vol. 1–2. Lipsiae: Teubner, 1960.

29. F. Vegetius Renatus. Epitomae rei militaris libri IV / Ed. K. Lang. Lipsiae: Teubner, 1885.

30. P. Vergilius Maro. Aeneis // P. Vergilii Maronis Opera / Ed. R.A.B. Mynors, Oxford: Clarendon Press, 1972.

31. Xenophon. Anabasis // Xenophontis opera omnia. Vol. 3 / Ed. E.C. Marchant. Oxford: Clarendon Press, 1904 (repr. 1961).

32. Xenophon. Cyropaedia // Xenophontis opera omnia. Vol. 4 / Ed. E.C. Marchant. Oxford: Clarendon Press, 1910 (repr. 1970).

33. Xenophon. Hipparchicus // Xenophontis opera omnia. Vol. 5 / Ed. E.C. Marchant. Oxford: Clarendon Press, 1920 (repr. 1969).

34. Xenophontis Historia Graeca / Ed. O. Keller. Lipsiae: Teubner, 1879.

35. Xenophon. Memorablia / Xenophontis opera omnia. Vol. 2. Ed. E.C. Marchant. Oxford: Clarendon Press, 1921 (repr. 1971).

 

Переводы источников на русский язык

1. Аммиан Марцеллин. Римская история / Пер. Ю.А. Кулаковского, А.И. Сонни. М.АСТ, 2005. 631 с.

2. Аппиан Александрийский. Римская история / Пер. под редакцией С.А. Жебелева, О.О. Крюгера, Е.С. Голубцовой, Л.Л. Кофанова. М.: Ладомир, 2002. 878 с

3. Вегеций Флавий Ренат. Краткое изложение военного дела / Пер. С.П. Кондратьева // Греческие полиоркетики. Флавий Вегеций Ренат. СПб.: Алетейя, 1996. С. 153–306.

4. Вергилий. Энеида / Пер. С.А. Ошерова. М.: АСТ, 2006. 426 с.

5. Геродот. История / Пер. Г.А. Стратановского. М.: АСТ, 2006. 696 с.

6. Гомер. Илиада / Пер. Н. Гнедича // Гомер. Илиада. Одиссея. М.: Эксмо, 2004. С. 29–486.

7. Ксенофонт. Анабасис. Греческая история / Пер. С.Я. Лурье, М. И. Максимовой. М.: АСТ, 2003. 641 с.

8. Ксенофонт. Киропедия // Ксенофонт. Сократические сочинения. Киропедия / Пер. В.Г. Боруховича и Э.Д. Фролова М.: АСТ, 2003. С. 345–629.

9. Ливий Тит. История Рима от основания города. В 3 т. / Пер. Г.С. Кнабе, А.И. Солопова и др. М.: АСТ, 2005.

10. Лукиан. Сочинения. В 2 т. / Пер. А.И. Зайцева и др. СПб.: Алетейя, 2000.

11. Маврикий. Стратегикон / Пер. В.В. Кучмы. СПб.: Алетейя, 2004. 256 с.

12. Непот Корнелий. О знаменитых иноземных полководцах. Из книги о римских историках / Пер. Н.Н. Трухиной. М.: Изд-во МГУ, 1992. 208 с.

13. Онисандра наставления военачальникам / Переведенные с греческого и изданные с греческим текстом, примечаниями и таблицами бароном Ф. Стуартом. СПб.: Тип. Департамента народного просвещения, 1828. 190 с.

14. Павсаний. Описание Эллады. В 2 т. / Пер. С.П. Кондратьева. М.: Ладомир, 1994.

15. Платон. Государство // Древнегреческая философия: От Платона до Аристотеля / Пер. А. Н. Егунова. Москва; Харьков: АСТ, 2003. С. 91–438.

16. Плутарх. Сравнительные жизнеописания. В 2 т. / Пер. М.Л. Гаспарова, С.П. Маркиша и др. М.: Наука, 1994.

17. Плутарх. Сравнительные жизнеописания. Трактаты. Диалоги. Изречения / Пер. М.Л. Гаспарова, С.П. Маркиша и др. М.: АСТ, 2004. 954 с.

18. Полибий. Всеобщая история. В 2 т. / Пер. Ф.Г. Мищенко. М.: АСТ, 2004.

19. Полиэн. Стратегемы / Под общ. ред. А.К. Нефедкина. СПб.: Евразия, 2002. 608 с.

20. Саллюстий Гай Крисп. Сочинения / Пер. В.О. Горенштейна. М.: Наука, 1981. 220 с.

21. Страбон. География в 17 книгах / Пер. Г.А. Стратановского. М.: Ладомир, 1994. 741 с.

22. Фронтин Секст Юлий. Стратегемы // Искусство войны. Кн. 1. Древний мир / Пер. А.Б. Рановича. СПб.: Амфора, 2000. С. 115–200.

23. Фукидид. История / Пер. Г.А. Стратановского. М.: Ладомир, 1999. 729 с.

24. Эней Тактик. О перенесении осады // Военная мысль античности / Пер. Ф.Н. Беляева. М.: АСТ, 2002. С. 41–109.

25. Юстин. Эпитома сочинения Помпея Трога «Historiae Philippicae» / Пер. А.А. Деконского, М.И. Рижского. М.: РОССПЭН, 2005. 640 с.

 

Б) Надписи

1. Dittenberger W. Orientis Graeci inscriptiones selectae. Vol. I–II. Lipsiae, 1903–1905

 

Литература

1. Авраменко И.Н. Гермий и Антиох III в освещении Полибия // Античность в современном измерении. Материалы конференции. Казань, 2001. С. 12–14.

2. Авраменко И.Н. Взятие Сард войсками Антиоха III в освещении Полибия // АМА. 2002. Вып. 11. С. 30–37.

3. Алексинский Д.П., Жуков К.А., Бутягин А.М., Коровкин Д.С. Всадники войны. М, 2005. 487 c.

4. Анохин А.С. Полибий и Антиох IV: истоки враждебной традиции // Политика, идеология, историописание в эллинистическом мире / Материалы международной научной конференции. Отв. ред. О.Л. Габелко. Казань, 2009. С. 56–64.

5. Баклер Дж. Спарта, Фивы, Афины и равновесие сил в Греции в 457–369 гг. до н.э. // Межгосударственные отношения и дипломатия в античности. Т. 1. Казань, 2000. С. 75–94.

6. Безрученко И.М. Эволюция тактики римского легиона в VI–III вв. до н.э. (фаланга и манипулярный строй) // Межгосударственные отношения и дипломатия в античности. Т. 1. Казань, 2000. С. 13–42.

7. Беликов А.П. Полибий между греками и римлянами: оценка политической деятельности историка // ВДИ. 2003. № 3. С. 147–158.

8. БеликовА.П. Рим и эллинизм. Основные проблемы политических, экономических и культурных контактов. Ставрополь, 2003. 402 с.

9. Белкин Ю.Н. Пирр, царь Эпира// Сержант 2001. № 5–6. URL: http://sergeant.genstab.ru.epir. (дата обращения − 17. 08. 2009)

10. Бикерман Э. Государство Селевкидов. М., 1985. 264 с.

11. Блаватская Т.В. Из истории греческой интеллигенции эллинистического времени. М., 1983. 431 c.

12. Бобровникова Т.А. Сципион Африканский. М., 1998. 366 с.

13. Бобровникова Т.А. Римский патриций в эпоху разрушения Карфагена. М., 2001. 493 с.

14. Габелко О.Л. История Вифинского царства. СПб., 2005. 576 с.

15. Габелко О.Л., Тейтельбаум Е.Г. Взгляды Полибия на религиозные преступления в военных конфликтах эллинистических государств // ПИФК. 2008. Т. XXI. С. 222–233.

16. Горьков С.Ю. Рим и Карфаген: великая морская война. М., 2003. 350 с.

17. Гурьев А.В. Военная реформа Ксантиппа // Para Bellum. 2001. № 12. С. 91–103. URL: http://www.vzmakh.ru (дата обращения − 11. 08. 2009).

18. Данилов Е.С. Боевой клич древности: историко-психологический экскурс // ЯПВ. 2007. Вып. 22. С. 175–176.

19. Дворецкий И.Х. Латинско-русский словарь. М., 1976. 1087 с.

20. Дельбрюк Г. История военного искусства в рамках политической истории. В 4-х томах Т. 1.СПб.: Наука, 1997. 416 c.

21. Доманина С.А. Психология кельтского воина // ИИАО. 2006. Вып. 8. С. 125–133.

22. Жмодиков А. Л. Тактика римской пехоты IV–II вв. до н.э // URL: http://www.genstab.ru/zhmod_tactics.htm (дата обращения − 11. 07. 2009).

23. Источниковедение Древней Греции. Эпоха эллинизма. М., 1980. 239 с.

24. Попов А.А. Поход Антиоха III в Греко-Бактрию // Para Bellum. 2002. № 15. C. 28–37.

25. Кащеев В.И. Договор Филиппа V и Антиоха III в интерпретации античных и современных авторов // АМА. 1990. Вып. 8. С. 44–52.

26. Кащеев В.И. Эллинистический мир и Рим: война, мир и дипломатия в 220–146 гг. до н.э. М., 1993. 374 с.

27. Кащеев В.И. Из истории межгосударственных отношений в эпоху эллинизма. М., 1997. 127 с.

28. Кащеев В.И. Полибий и его «прагматическая история» // АМА. 2002. Вып. 11. С. 23–30

29. Коннолли П. Греция и Рим: эволюция военной истории. М., 2001. 320 c.

30. Кораблев И.Ш. Ганнибал. М., 1981. 358 c.

31. Ксенофонтов А.Б. Полиэн и его «Стратегемы» // Полиэн. Стратегемы. СПб., 2002. С. 8–36.

32. Кузьмин Ю.Н. Пельтасты Филиппа V Македонского // Воин. 2004. № 11. С. 2–3.

33. Кузьмин Ю.Н. Вооружение и организация македонской конницы в период правления династии Антигонидов // AAe. 2007. Вып. 2. С. 63–87.

34. Кучма В.В. «Краткое изложение военного дела» Вегеция как синтез военно-теоретической мысли античности // Военная организация Византийской империи. СПб., 2001. С. 139–207.

35. Кучма В.В. «Стратегикос» Оносандра и «Стратегикон» Маврикия // Военная организация Византийской империи. СПб., 2001. С. 139–207.

36. Лансель С. Ганнибал. М.: Молодая гвардия, 2002. 356 c.

37. Леус В.А. Осада Нового Карфагена в изложении Полибия // Политика, идеология, историописание в эллинистическом мире / Материалы международной научной конференции. Отв. ред. О.Л. Габелко. Казань, 2009. С. 39–46.

38. Маринович Л. П. Социальная психология греческих наемников // Социальные структуры и социальная психология античного мира. М., 1993. С. 211–214.

39. Махлаюк А.В. «Между заискиванием и суровостью». О некоторых аспектах римской воинской дисциплины // ВДИ. 1998. № 1. С. 286–300.

40. Махлаюк А.В. ‹‹Состязание в доблести›› в контексте римских военных традиций // ИИАО. 1999. Вып. 6. С. 64–81.

41. Махлаюк А.B. Военная организация Рима в оценке греческих авторов // Сравнительное изучение цивилизаций мира (междциcплинарный подход). M., 2000. С. 259–272.

42. Махлаюк А.В. Nobilitas ducis в римской идеологии военного лидерства // URL: www.centant.pu.ru (дата обращения − 19. 03. 2009).

43. Махлаюк А.В. Военные упражнения, воинская выучка и virtus полководца // ИИАО. 2003. Вып. 8. С. 61–74.

44. Махлаюк А.В. Интеллектуальные качества полководца в римской идеологии военного лидерства // ИИАО. 2007. Вып. 9–10. С. 298–311.

45. Махлаюк А.В. Римский полководец в ситуации солдатского мятежа: жесты и эмоции // ВДИ. 2008. № 3. С. 114–130.

46. Мищенко Ф. К Полибию // ЖМНП. 1896. Вып. 302. C. 13–27.

47. Мищенко Ф.Г. Федеративная Эллада и Полибий // Полибий. Всеобщая история. Т. 1. СПб.: Наука; Ювента, 1994. С. 35–141.

48. Моммзен Т. Римская история. Т. 2. М., 2001. 583 c.

49. Нефедкин А.К. Кампания Арриана по отражению аланского набега на Каппадокию в 135 г. // SP. 1999. No. 3. C. 173–188.

50. Нефедкин А.К. Античная военная теория и «Стратегемы» Полиэна // Полиэн. Стратегемы. СПб., 2002. С. 8–36.

51. Нефедкин А.К Фессалийская кавалерия в IV–II вв. до н.э. // AАе. 2007. Вып. 2. С. 40–57.

52. Никишин В. O. Metus Gallicus и его преодоление // SH. 2007. Вып. VII. C. 77–91.

53. Перевалов С.М. «Тактика Арриана»: военный опыт народов Кавказа и Восточной Европы глазами греческого философа и римского офицера // ДГВЕ. 1996−1997. Вып. 5. C. 283–315.

54. Перевалов С.М. Стать римским полководцем, читая греков // ПИФК. 1999. Вып. XII. C. 145–152.

55. Разин Е.А. История военного искусства. XXXI в. до н. э. – VI в. н. э. СПб., 1999. 560 с.

56. Садыков М.Ш. Межгосударственные отношения и дипломатия в Западном Средиземноморье в 323-264 гг. до н.э. Казань, 2003. 230 с.

57. Самохина Г.С. Полибий. Судьба. Эпоха. Труд. СПб., 1995. 243 с.

58. Самохина Г.С. «Тактика» Полибия и греко-римская литература по военному искусству // AAe. 2007. Вып. 2. С. 305–324.

59. Сивкина Н.Ю. Последний конфликт в независимой Греции: союзническая война 220–217 гг. до н.э. СПб., 2006. 382 с.

60. Сизов С.К. Ахейский союз. История древнегреческого федеративного государства (281–221 гг. до н.э.). М., 1989. 171 с.

61. Сизов С.К. Федеративное государство эллинистической Греции: Этолийский союз. Нижний Новгород, 1990. 80 с.

62. Степанова А.С. Полибий и стоики // ВДИ. 2005. № 3. С. 156–173.

63. Стратановский Г.А. Фукидид и его «История» // Фукидид. История. М., 1999. С. 543–576.

64. Суриков И.Е. Камень и глина: к сравнительной характеристике некоторых ментальных парадигм древнегреческой и римской цивилизаций // Сравнительное изучение цивилизаций мира (междисциплинарный подход). М., 2000. C. 273–288.

65. Тарасенко С.Б. Ахейские политические деятели в освещении Полибия // Ученые записки Калиниского педагогического института. 1971. Т. 62. С. 98–129.

66. Тейтельбаум Е.Г. Образ Филопемена у Полибия // Итоговая научно-образовательная конференция студентов КГУ за 2005 год. Казань, 2005. С. 33–34.

67. Тейтельбаум Е. Г. Mach; barbarikhv: Полибий о военном деле варваров // Историческое знание знание: теоретические основания и коммуникативные практики. М., 2006. С. 369–372.

68. Фриц К. фон. Теория смешанной конституции в античности: критический анализ политических взглядов Полибия. СПб, 2007. 422 с.

69. Фролов Э.Д. Ксенофонт и его «Киропедия» // Ксенофонт. Сократические сочинения. Киропедия. М., 2003. С. 631–653.

70. Ханиотис А. Театральность вне театра // AAe. 2005. Вып. 1. С. 155–191.

71. Циркин Ю.Б. Путешествие Полибия вдоль Атлантических берегов Африки // ВДИ. 1975. № 4. С. 107–115.

72. Энгельс Ф. Армии Европы // Маркс К., Энгельс Ф. Полное собрание сочинений. 2-е изд. Т. 11. М., 1958. С. 435–507.

73. Alcock S. On the Heroic Past and the Hellenistic Present // Hellenistic Constructs / Ed. by P. Cartledge, P. Garnsey, E. Gruen. Berkeley; Los Angeles; London., 1997. P. 20–34.

74. Alvarez-i-Miranda A. La irreligiosad de Polibio // Emerita. 1956. Т. 24. P. 27–65.

75. Ambaglio D. Fabio e Filino. Polibio sigli storici della Prima guerra Punica // The Shadow of Polybius / Ed. by G. Schepens, J. Bollansée. Leuven, 2005. P. 205–222.

76. Anderson J.K. Philopoemen’s Reform of the Achaen Army // CPh. 1967. Vol. 52. P. 104–105.

77. Anderson J.K. Military Theory and Practice in the Age of Xenophon. , Berkeley; Los Angeles; London. 1974. 392 p.

78. Astin E. Scipio Aemilianus. Oxford, 1967. 375 p.

79. Austin M. Hellenistic Kings, Wars and the Economy // CQ. 1986. Vol. 36. P. 450–466.

80.  Baker P. La guerre à l’époque hellénistique // L’Orient Méditerranéen de la mort d’Alexandre aux campagnes de Pompée / Ed. Francis Prost. Rennes, 2005. P. 381–393.

81. Bar-Kochva B. The Seleucid Army. Cambridge, 1973. 311 p.

82. Bar-Kochva B. Judas Maccabaeus. Cambridge, 1989. 672 p.

83. Baronowski W. Roman Military Forces in 225 BC // Historia. 1993. Bd. 42. Hft. 1. P. 181–202.

84. Baronowski W. Polybius on the Сauses of the Third Punic War // CPh. 1995. Vol. 90. No. 1. P. 16–31.

85. Barcelo P. The Perception of Carthage in Classical Greek Historiography // AC. 1994. Vol. 37. P. 1–14.

86. Berger P. Le portrait les Celtes dans les Histories de Polybe // AncSoc. 1992. Vol. 23. P. 105–126.

87. Berger P. La xénophobie de Polybe // REA. 1995. T. 97. P. 517–525.

88. Beston P. Hellenistic Military Leadership // War and Violence in Ancient Greece / Ed. by H. Van Wees. L., 2000. P. 315–335.

89. Bosworth A.B. Arrian at the Caspian Gates: A Study in Methodology // CQ. 1983. Vol. 33. № 1. Р. 256–276.

90. Briscoe J. Rome and Class Struggle in Greek States // P&P. 1967. No. 36. P. 3–20.

91. Briscoe J. A Commentary on Livy. Vol. 1–2. Oxford, 1973–1981.

92. Brown T.S. Polybius’s Acount of Antiochus III // Phoenix. 1964. 18. No. 2. P. 124–131.

93. Candau-Moron J. Polybius and Plutarch on Roman Ethos // The Shadow of Polybius / Ed. by G. Schepens, J. Bollansée. Leuven, 2005. P. 306–328

94. Canter G.V. The Character of Hannibal // The Classical Journal. 1929. Vol. 24. No. 8. P. 564–577.

95. Capelle W. Griechische Ethik und Römischer Imperialismus // Klio. 1932. Bd. 25. S. 86–113.

96. Carey W.L. Nullus Videtur Dolo Facere: the Roman Seizure of Sardinia in 237 BC // CPh. 1996. Vol. 91. P. 203–222.

97. Cawkwell G. Thucydides and the Peloponnesian War. L., 2001. 174 p.

98. Champion C. Cultural Politics in the Histories of Polybius. Berkeley; Los Angeles; London. 2004. 336 p.

99. Champion C. Polybian Demagogues in Historical Context // HSCPh. 2004. Vol. 102. P. 199–212.

100. Champion C. Polybius, Aetolia and the Gallic attack on Delphi // Historia. 1996. Bd. 45. Hft. 2. P. 315–328.

101. Champion C. Romans as Barbaroi: Three Polybian Speeches and Politics of Cultural Indeterminancy // CPh. 2000. Vol. 95. No. 4. P. 425–444.

102. Champion C. Histories 12. 4 b. 1 – c. 1: An Overlooked Key to Polybios’ Views on Rome // Histos. Online journal. Vol. 4. URL: www.dur.ac.uk/classics/histos (дата обращения − 19.4. 2009).

103. Chaniotis A. War in the Hellenistic world. Oxford, 2005. 308 p.

104. Christ K. Zur Beurteilung Hannibal // Historia. 1968. Bd. 17. Hft. 4. S. 461–495.

105. Crump G. Ammianus Marcellinus as a Military Historian. Wiesbaden, 1975. 141 p.

106. Culham P. Chance, Command and Chaos in Ancient Miiltary Engagements // World Futures. 1989. Vol. 27. P. 191–205.

107. Daly G. Cannae. L., 2002. 271 p.

108. Davidson J. The Gaze in Polybius’ Histories // JRS. 1991. Vol. 81. P. 10-24.

109. Derow P.S. Polybius, Rome and the East // JRS. 1979. Vol. 69. P. 1–15.

110. Devine A.M. Polybius’ Lost Tactica: The Ultimate Source for the Tactical Manuals of Asclepiodotus, Aelian, and Arrian? // The Ancient History Bulletin. 1995. Vol.9. No 1. P. 40–44.

111. Di Leo G. L. Mummio Acaico e la Distruzione di Corinto // RSA. 2001. Anno XXXI. P. 67–82.

112. Dubuisson M. La vision polybienne de Rome // Purposes of History : Studies in Greek Historiography from the 4-th to the 2-nd century BC. Leuven, 1990. P. 233–245.

113. Eckstein A.M. Polybius, Aristaenus and the Fragment “On Traitors” // CQ. 1987. Vol. 37. No. 1. P. 140–162.

114. Eckstein A.M. Senate and General: Individual Decision-Making and Foreign Relations, 264–194 BC. Berkeley; Los Angeles; London, 1987. 381 p.

115. Eckstein A.M. Hannibal at New Carthage: Polybius 3. 15 and the Power of Irrationality // CPh. 1989. Vol. 84. No. 1. P. 1–15.

116. Eckstein A.M. Notes of the Birth and Death of Polybius // AJPh. 1992. Vol. 113. No. 3. P. 387–406.

117. Eckstein A.M. Polybius, Demetrius of Pharus and the Origins of Second Punic War // CPh. 1994. Vol 89. No 1. P. 46–59.

118. Eckstein A. M. Moral Visions in the Histories of Polybius. Berkeley; Los Angeles; London, 1995. 331 p.

119. Ekcstein A. M. Mediterranean Anarchy in Interstate Relations and the Coming of Rome. Berkeley; Los Angeles; London , 2006. 395 p.

120. Eckstein A.M. Rome Enters the Greek East. Berkeley; Los Angeles; London, 2008. 438 p.

121. Eichel M., Todd M. A Note on Polybius’s Voyage to Africa // CPh. 1976. Vol. 71. No. 3. P. 237−243.

122. Erdkamp P. Polybius, Livy and the “Fabian strategy” // AncSoc. 1992. Vol. 23. P. 127–147.

123. Е rrington R. M. Philopoemen. Oxford., 1969. 314 p.

124. Erskine A. Polybius and Barbarian Rome // Mediterranio Antico. 2000. 3. 1. P. 165–182.

125. Fowler W. Polybius’ Conception of  Tuvch // The Classical Review. 1903. Vol. 17. No. 9. P 445–449.

126. Funke P., Haake P. Theatres of War: Thucydidean Topography // Brill’s Companion to Thucydides / Ed. by A. Rengakos and A. Tsamakis. Leiden, 2006. P. 369–384.

127. Gabriel A.R. . Great Armies of Antiquity. Westport, 2002. 463 p.

128. Garin E. Polibio e Machiavelli // QS. 1990. Vol. 16. № 31.

129. Garlan Y. Cités, armées et stratégie à l’époque hellénistique d’après l’oeuvre de Philon de Byzance // Historia. 1973. Bd. 22. Hft. 1. P. 16–33.

128. Grainger J. The Campaign of Cn. Manlius Vulso in Asia Minor // Anatolian Studies. 1995. Vol. 45. P. 23–42.

129. Grainger J. The Roman War of Antiochos the Great. Leiden, 2002. 389 p.

130. Green P. Alexander to Actium: the Historical Evolution of Hellenistic Age. Berkeley; Los Angeles; London, 1991. 970 p.

131. Griffith G. Mercenaries in the Hellenistic World. Oxford, 1933. 341 p.

132. Gruen E. Aratus and the Achaean Alliance with Macedon // Historia. 1972. Bd. 21. Hft. 4. P. 609–625.

133. Gruen E. The Hellenistic World and the Coming of Rome. Vol. 1–2. Berkeley etc., 1984.

134. Gruen E. Cultural Identity in Republican Rome. Berkeley; Los Angeles; London , 1992. 347 p.

135. Gruen E. The Origins of the Achaean War // JHS. 1976. Vol. 96. P. 46-69.

136. Hammond N. The Campaign and the Battle Cynoscephalae in 197 BC // JHS. 1988. Vol. 108. P. 60–82.

137. Hanson V.D. Warfare and Agriculture in Classical Greece. Berkeley; Los Angeles; London, 1998. 282 p.

138. Hanson V.D. The Status of Ancient Military History: Traditional Work, Recent Research and On-going Controversies // JMH. 1999. Vol. 63.No. 2. P. 379–413.

139. Harris W. War and Imperialism in Republican Rome. Oxford, 1979. 292 p.

140. Hatzopoulos M.B.  L’organization de l’armée Macédoniene sous les Antigonides. Athenes, 2001. 197 p.

141. Hine H. Hannibal’s Battle of Tagus // Latomus. 1979. Vol. 38. P. 891–901.

142. Holleaux M. L’expedition de Philippe V en Asie // REA. 1921. T. 21. P. 181–212.

143. Hoof A. J. L. van. Polybius’ Reason and Religion // Klio. 1977. Bd. LIX. P. 100–128.

144. Hoyos D. Error of Philinus // CQ. 1985. Vol. 35. No. 1. P. 92–109.

145. Hoyos D. Towards a Сhronology of the “Truceless War”, 241–237 BC // RhM. 2000. Bd. 143. P. 369–80.

146. Hoyos D. Hannibal’ s Dynasty. L., 2003. 304 p.

147. Hoyos D. Truceless War. Leiden, 2007. 321p.

148. Hunt P. Warfare // Brill’s Companion to Thucydides / Ed. by A. Rengakos and A. Tsamakis. Leiden, 2006. P. 384–415.

149. Jones C.P. Diodoros Pasparos and the Nikephoria of Pergamon // Chiron. 1974. Bd. 4. P. 184–189.

150. Juhel P. “In Orderliness with Respect to the Prizes of War”: the Amphipolis Regulation and the Management of Booty in the Army of the Last Antigonids // ABSA. 2002. Vol. 97. P. 401–412.

151.  Koehn C. Krieg─Diplomatie─Ideologie. Zur Auβenpolitik Hellenistichen Mittelstaaten. Stuttgart, 2007. 248 S.

152. Krentz P. Deception in Archaic and Classical Warfare // War and Violence in Ancient Greece / Ed. by H. van Wees, 167–178. London, 2000.

153. Kromayer J. Antike Schlachtfelder. Bd. I.–II. B., 1903–1907.

154. Lambot B. Bruneau J. –L. Guerre et armement chez Gaulois. P., 1987. 221 p.

155. Launey M. Recherches sur les armées hellénistiques. T. 1. P., 1949. 624 p.

156. Lee J.W.I. A Greek Army on the March. N.Y., 2007. 336 p.

157.  Lendon J. E. Soldiers and Ghosts. New Haven, 2005. 468 p.

158.  Lendon J. War and Society // Cambridge History of Greek and Roman Warfare / Ed. by P. Sabin, H. van Wees, M. Whitby. Vol. 1. Cambridge, 2008. P. 498–516.

159. Leveque P. La guerre à ľépoque hellénistique / Problèmes de la guerre en Grèce ancienne. P., 1985. P. 261–287.

160.  Liddel H.G., Scott R., Jones H. S. A Greek-English Lexicon. Oxford, 1996. 2043 p.

161. Lintott A. W. Imperial Expansion and Moral Decline in Roman Republic // Historia. 1972. Bd.21. Hft. 3. P. 626–638.

162. Marsden E. Polybius as a Military Historian // Entretiens sur l’antiquité classique, 20. Genéva, 1974.. P. 269–301.

163. Mauersberger A. Polybios-Lexicon. Bd. 1–2. B., 1956–1975.

164.  McBride A., Trevino R. Rome’s Enemies: Spanish Armies. L., 1986. 63 p.

165. Meister K. Historiche Kritik bei Polybios. Wiesbaden, 1975. 199 S.

166.  Mendels D. Did Polybius Have an Another View on Aetolia? //AncSoc. 1984–1985. Vol. 15–17. P. 63–73.

167. Mittag F. -P. Antiochos IV. Epiphanes. B., 2006. 429 S.

168.  Mohm S. Untersuchungen zu den Historiographischen Anschauungen des Polybios. Saarbrucken, 1977. 239 S.

169.  Momigliano A. Sea-Power in Greek Thought //CR. 1944. Vol. 58. No. 1. P. 1–7.

170. Morillo S., Pevkovic M. What is Military History? Cambridge, 2006. 208 p.

171.  Nikonorov V. P. The Armies of Bactria. 700 BC–450 AD. Vol. 1–2. Stockport, 1997.

172.  Ohlemutz E. Die Kulte und Heiligtümer der Götter in Pergamon. Wurzburg, 1940. 258 S.

173.  Pearson L. Prophasis and Aitia // TAPhA. 1952. Vol. 83. P. 205–223.

174.  Pearson L Prophasis: a Clarification // TAPhA. 1972. Vol. 103. P. 381–394.

175. Pedech P. La méthode historique de Polybe. P., 1964. 644 p.

176.  Pedech P. Polybe hipparque de la confédération Achéenne (170–169 avant J.C.) // EC. 1969. T. 37 P. 252–259.

177. Petrochilos N. Roman Attitude to Greeks. Athens, 1974. 217 p.

178. Petzold K. E. Rom und Illyrien // Historia. Bd. 20. Hft. 2/3. P. 199–223.

179. Petzold K. - E. Studien zur Methode des Polybios und zu ihrer historischen Auswertung. München, 1969. 207 S.

180. Pleiner R. Celtic Sword. Oxford, 1993. 197 p.

181. Pomeroy A. Polybius’ Death Notices // Phoenix. 1986. Vol. 40. No. 4. P. 407–423.

182. Poznanski L. Commander, contrôler, communiquer, de la tradicion à la modernité // EC. 1993. T. XLI. № 3. P. 205–220.

183. Pritchett KW. The Greek City-State at War. Vol. II. Berkeley; Los Angeles; London, 1972.

184.  Rankin H.D. Celts in the Classical World. N. Y. 1996. 328 p.

185. Reiter W. Aemilius Paulus. L., 1988. 163 p.

186. Rich J. The Origins of the Second Punic War // The Second Punic War. A Reapprisal / Ed. by P. Sabin. L., 1996. P. 1–34.

187. Rostovtzeff M. The Social & Economic History of the Hellenistic World. Vol. 1−3. Oxford, 1941.

188. Roth J.P. War // Cambridge History of Greek and Roman Warfare / Ed. by P. Sabin, H. van Wees, M. Whitby. Vol. 1. Cambridge, 2008. P. 368–398.

189. Roveri A. Tyche bei Polybios // Polybios. Darmstadt, 1982. S. 296–327.

190. Sabin P. Battle // Cambridge History of Greek and Roman Warfare. / Ed. by P. Sabin, H. van Wees, M. Whitby. Vol. 1. Cambridge, 2008. P. 368–398.

191. Sabin P. The Face of Roman Battle // JRS. 2000. Vol. 80. P. 1–17.

192. Sabin P. The Mechanics of Battle in Second Punic War // Second Punic War. A Reapprisal / Ed. by P. Sabin. L., 1996.

193. Sacks K. Polybius’ Other View on Aetolia // JHS. 1975. Vol. 95. P. 92–106.

194. Sacks K. Polybius on Writing History. Berkeley, 1981. 208 p.

195. Santonuosso A. Soldiers, Citizens & the Symbols of War. Boulder, 1997. 289 p.

196. Schepens G. Polybius as a Historian of Punic Wars: the Problem of Objectivity //OLA. 1989. Vol. 33. P. 117–127.

197.  Scholten J. The Politics of Plunder: Aitolians and Their Koinon in the Early Hellinistic Era. Berkeley; Los Angeles; London. 2000. 338 p.

198. Scullard H. Roman Politics. Oxford, 1973. 326 p.

199. Scullard H. Scipio Africanus. Oxford, 1969. 299 p.

200. Segre M. L’institution des Niképhoria de Pergame // Hellenica. 1948. T. 5. P. 101–128.

201. Seibert J. Forschungen zu Hannibal. Darmstadt, 1993. 437 S.

202. Seibert J. Hannibal. Darmstadt, 1993. 551 S.

203. Sekunda N. Land Forces // Cambridge History of Greek and Roman Warfare / Ed. by P. Sabin, H. van Wees, M. Whitby. Vol. 1. Cambridge, 2008. P. 325–356.

204. Serrati J. Warfare and the State // Cambridge History of Greek and Roman Warfare / Ed. by P. Sabin, H. van Wees, M. Whitby. Vol. 1. Cambridge, 2008. P. 461–497.

205. Shatzman I. The Roman General’ s Authority over Booty // Historia. 1972. Bd. 21. Hft. 2. P. 177–205.

206. Shimron B. Polybius and the Reforms of Cleomenes III // Historia. 1964. Bd. 13. Hft. 1. P. 147–155.

Schmitt H. Polybios und das Gleichgewicht der Machte // Entretiens sur l’antiquité classique. 20. Genéva, 1974. P. 65−102.

207. Schmitt H. Untersuchungen zur Geschichte Antiochos der Groβe und Seiner Zeit. Wiesbaden, 1964. 297 S.

208. Spaulding O. The Ancient Military Writers // CJ. 1933. Vol. 28. No. 9. P. 657–669.

209. Strootman R. Kings against Celts. Deliverance from Barbarians as a Theme in Hellenistic Royal Propaganda // The Manipulative Mode. Political Propaganda in Antiquity. A Collection of Case Studies / Ed. by Karl A.E. Enenkel & Ilja Leonard Pfeijffer. Leiden, 2005. P. 101–142.

210. Stadter P.A. The Ars Tactica of Arrian: Tradition and Originality // CPh. 1978. Vol. 73. No. 2. P. 117–128.

211. Tarn W. Hellenistic Military and Naval Development. N. Y., 1966. 170 p.

212. Thompson H. The Battle of the Bagradas // Hermes. 1986. Bd. 114. P. 111–117.

213. Tipps G. The Battle of Ecnomus // Historia. 1985. Bd. 34. Hft.1. P. 432–465.

214. Tomaschitz K. Die Wanderungen de Kelten in der Antiken Literarischen Uberlieferung. Wien, 2002. 214 S.

215. Urban R. Die Kelten in Italien und Gallien bei Polybios // Hellenistiche Studien. Gedenkschrift fur Hermann Bengtson. München, 1991. S. 135–157.

216. Vanderpool E., McCredie J.R., Steinberg A. Koroni: a Ptolemaic Camp on the East Coast of Attica // Hesperia. 1962. Vol. 31. No. 1. P. 26–61.

217. Walbank F.W. Aratus of Sycion. Cambridge, 1933. 173 p.

218. Walbank F.W. Aratus’ Attack on Cynaepha (Polybios IX 17) // JHS. 1936. Vol. 56. Part 1. P. 64–71.

219. Walbank F.W. FILIPPOS TRAGWIDOUMENOS // JHS. 1938. Vol. 58. Part 1. P. 55–68.

220. Walbank F.W. Polybius on Roman Сonstitution // CQ. 1943. Vol. 37. No. 1. P. 73–89.

221. Walbank F.W. Polybius, Philinus and the First Punic war // CQ. 1945. Vol. 39. No. 1/2. P. 1–18.

222. Walbank F.W. A Historical Commentary on Polybius. Volumes 1–3. Oxford, 1957–1979.

223. Walbank F.W. Political Morality and Friends of Scipio // JRS. 1965. Vol. 55. P. 1–16.

224. Walbank F.W. Philip V of Macedon. Cambridge, 1967. 387 p.

225. Walbank F.W. Speeches in Greek Historians. Oxford, 1965.

226. Walbank F.W. The Sources of Polybius and Diodorus // The Classical Review. 1968. Vol. 18. No. 3. P. 299–302.

227. Walbank F.W. Polybius. Berkeley; Los Angeles; London, 1972. 211 p.

228. Walbank F.W. Polybius between Greece and Rome // Entretiens sur l’antiquité classique. 20. Genéva, 1974. P. 1–31.

229. Walbank F.W. Polybius and the Aitiai of the Second Punic War // LCM. 1983. Vol. 8. № 4. P. 62–63.

230. Walbank F.W. A Greek Looks at Rome: Polybius VI Revisited // idem. Polybius, Rome and the Hellinistic World. Cambridge, 2002. P. 277–293.

231. Walbank F.W. Egypt in Polybius // idem. Polybius, Rome and the Hellenistic World. Cambridge, 2002. P. 53–70.

232. Walbank F.W. Polybius and Macedonia // Polybius, Rome and the Hellenistic World. Cambridge, 2002. P. 91–107.

233. Walbank F.W. Polybius as a Military Expert // Polybius to Vegetius. Essays on the Roman Army and Hadrian’s Wall Presented to Brian Dobson / Ed. by P.R. Hall. P. 19–30.

234. Walbank F.W. Polybius’ Perception of One and Many // idem. Polybius, Rome and the Hellenistic world. Cambridge, 2002. P. 212–230.

235. Welwei K.-W. Demokratie und Masse bei Polybios // Historia. 1966. Bd. 15. Hft. 1. P. 282–301.

236. Welwei K.-W. Königes und Königtum im Urteil des Polybios. Herbede, 1963. 187 S.

237.  Wheeler E. The General as a Hoplite // Hoplites: The Classical Greek Battle Experience. L., 1993. P. 120–170.

238. Wiemer H.-U. Krieg, Handel und Piraterie. Untersuchungen zur Geschichte des hellenistischen Rhodos. B., 2002. 416 S.

239. Wiemer H.-U. Rhodische Traditionen in der hellenistichen Historiographie. Frankfurt am Main, 2001. 293 S.

240. Williams J.H.C. Beyond the Rubicon. Oxford, 2001.

241. Williams M.F. “Shouldn’t You Have Come and Talked to Me about It?”. Democracy and a Mutiny in Scipio’s Army (Polybius 11. 25–30) // The Ancient History Bulletin. 2001. Vol. 15. №4. P. 143–153.

242. Williams M.F. Philopoemen’s Special Forces: Peltasts and a New Kind of a Greek Light-Armed Warfare // Historia. 2004. Bd. 53. Hft. 3. P. 257–277.

243. Wood N. Xenophon’s Theory of Leadership // C&M. 1964. Vol. 25. P. 33–66.

244. Zhmodikov A. Roman Republican Heavy Infantrymen in Battle // Historia. 2000. Bd. 49. Hft. 1. P. 67–78.

245. Ziolkowsky A. Urbs Direpta or How the Romans Sacked Cities // War and Society in the Roman world. L.; N. Y. 1993. P. 69–90.

Список сокращений

 

АМА     – Античный мир и археология. Саратов.

ВДИ      – Вестник древней истории. Москва.

ДГВЕ    – Древнейшие государства Восточной Европы. Москва. 

ЖМНП – Журнал министерства народного просвещения. СПб.

ИИАО   – Из истории античного общества. Нижний Новгород.

ПИФК   – Проблемы истории, филологии и культуры. Магнитогорск.

УЗКПИ – Ученые записки Калиниского педагогического института. Калинин.

ЯПВ      – Ярославский психологический вестник. Ярославль.

AAe       – Antiqvitas aeterna. Казань; Нижний Новгород; Саратов.

ABSA   – Annual of the British School at Athens. Athens ; London.

AС        – Acta Classica. Pretoria.

AHB      – Ancient History Bulletin.Calgary.

AJPh               – American Journal of Philology. Baltimore.

AncSoc – Ancient Society. Leuven.

AS         – Anatolian Studies. London.

C&M     – Classica et Mediaevalia. Copenhagen.

CJ          – Classical Journal. Ashland (Va.)

CPh       – Classical Philology. Chicago (Ill.)

CQ        – Classical Quarterly. Oxford.

CR         – Classical Review. Oxford.

EC         – Études classiques. Paris.

JHS       – Journal of Hellenic Studies. London.

JMH      – Journal of Military History. Baltimore.

JRS       – Journal of Roman Studies. London.

HSСPh – Harvard Studies in Classical Philology. Cambridge (Mass.).

LCM      – Liverpool Classical Monthly. Liverpool.

MM       – Militargeschichte Mitteilungen. Karlsruhe.

OLA      – Orientalia Lovanensia Analecta. Leuven.

P&P      – Past and Present. Oxford.

QS         – Quaderini di Storia. Bari.

REA      – Revue des études anciennes. Talence.

RSA      – Rivista storica dell'antichitа. Bologna.

RhM      – Rheinisches Museum für Phlologie. Frankfurt am Main.

OGIS     – Orientis Graecae Inscriptinois Selectae

SH         – Studia historica. Москва.

SP         – Stratum plus. СПб.

TAPhA  – Transactions of the American Philological Association. Atlanta(Ga.))

---

Дата добавления: 2019-02-26; просмотров: 192; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!