Флот, осадное дело и военная техника
Анализируя взгляды Полибия на военное дело, нельзя пройти мимо его отношения к флоту, осадному делу и военной технике. Правда, тут стоит оговориться заранее, что взгляды историка на эти аспекты военного дела были не столь четкими и структурированными, как отношение к теоретическим аспектам войны, военному командованию и конкретным армиям римско-эллинистического мира. Тем не менее, данные темы все же заслуживают некоторого внимания.
Бесспорно, что в военно-морском деле Полибий обладал меньшими познаниями, нежели в сухопутной войне. Так, оправдывая некомпетентное руководство стратега Филопемена в морском сражении, греческий историк связывал его неопытность в морском сражении с тем, что он происходил из Аркадии – области, удаленной от моря[339] (Liv. XXXV. 26. 3). Надо полагать, что подобную характеристику греческий историк частично относил и к себе[340].
Впрочем, незадолго до падения Карфагена он принял участие в плавании римского флота к берегам Африки с целью разведки и исследования ее побережья[341] (Plin. NH. V. 9). К сожалению, подробности этого плавания неизвестны.
Уроженец Мегалополя хвалил историка Эфора за адекватное описание морских сражений (XII. 25 f. 1); примечательно, что это, пожалуй, единственная похвала Полибия в адрес своих коллег по перу! Вместе с тем, современные исследователи придерживаются на этот счет противоположного мнения, обвиняя этого автора в субъективности и путаности при рассказе о морских боях[342]. Недостаточная компетентность Полибия в военно-морских вопросах видна и в его описании сражения при Хиосе между Филиппом V и родосско-пергамским флотом (XVI. 3−9), где он некритически воспользовался родосскими источниками, сильно преуменьшив потери родосцев и выставив все сражение в более благоприятном для них свете[343]. Так, признавая упорство сражения, а также смертельное ранение родосского адмирала (XVI. 9. 1) и бегство царя Аттала[344] (XVI. 6. 3−9) наряду с тем, что Филипп после его окончания сохранил контроль над своим флотом и местом битвы (XVI. 8. 2−5), греческий историк, тем не менее, приписывал этой битве соотношение потерь, мало отличающееся от Цусимы: по его мнению, македоняне потеряли в бою 6000 убитыми и 3000 пленными, а родосцы и пергамцы – только 130 убитыми[345] (XVI. 7. 5−6). Остается совершенно непонятным, как в таком случае Филипп вообще сумел продолжить кампанию в Азии!
|
|
|
Центральное место в «военно-морской» тематике «Всеобщей истории» − это завоевание римлянами военно-морской гегемонии в ходе Первой Пунической войны. Римляне поняли, что для захвата Сицилии необходим флот. Но абсолютное господство на море было у карфагенян – th`ς... qalavtthς ajkoniti tw`n Karcedonivwn ejpikratouvntwn[346] (I. 20. 5). К тому же римляне видели, что карфагеняне безнаказанно опустошают Италию в то время, как Африка остается невредимой (I. 20. 2−7). В результате они приняли решение построить флот, которое полностью привели в исполнение. В этом проявились такие, по мнению историка, исконные римские черты, как величие духа и отвага в начинаниях – megalovψucon kai; paravbolon th`ς aiJrevsewς (I. 20. 12). Плюс ко всему, римляне сумели организовать эффективную тренировку своих моряков (I. 21. 1–3). Данные черты проявились еще и в том, что римляне сразу после постройки флота не побоялись броситься в бой с карфагенянами, которым с древнейших времен принадлежало господство на море kata; qavlattan hJgemonivan (I. 20. 12). Наконец, ярко проявилась и склонность римлян к заимствованиям: завидев брошенный карфагенянами корабль, они построили по его образцу свой флот (I. 20. 15–16). Впрочем, по мнению современных исследователей, греческий историк довольно сильно преувеличил неопытность римлян в морских делах до начала Пунических войн и роль этой случайной находки: в то время мореплавание у римлян было уже неплохо развито; к тому же, квириты в то время контролировали морские порты Великой Греции[347].
|
|
|
Полибий подчеркивал опытность (ejmpeiriva) противостоявших римлянам карфагенян в военном деле (I. 54. 6), а также их искусство в морской войне (VI. 52. 1). Это не раз приводило карфагенян к успехам в отдельных морских сражениях, как например, в сражении при Дрепане (см. об этом ниже).
|
|
|
Все это вызывало в пунийцах переоценку своих сил, приведшую в итоге к поражению. Греческий историк подчеркивает самоуверенность пунийцев перед сражением при Милах в 260 г. до н.э.: они шли на римлян, даже не соблюдая боевое построение – oujde; tavξewς kataxiwvsanteς (I. 23. 3), за что жестоко поплатились: сражение превратилось в совокупность абордажных схваток, в которых римляне победили пунийцев[348] (I. 23. 5−10). Похожая ситуация произошла в битве при Эгатских островах в 242 г. до н.э.: карфагеняне проявили самоуверенность и не занимались как следует подготовкой своих моряков; плюс ко всему, их корабли были перегружены припасами (I. 61. 4−5). У римлян ситуация обстояла противоположным образом: они убрали с кораблей лишние грузы и обучили команду (I. 61. 3). Все это привело римлян к полному успеху[349] (I. 61. 6–7).
Впрочем, подобная целеустремленность иногда порождала катастрофу: в 254 г. до н.э., твердо решив плыть вдоль того берега Сицилии, который обращен к Африке, к тому же во время, неблагоприятное для навигации, римский флот попал в бурю, жертвами которой стали почти 300 судов (I. 37. 1–10). Греческий историк обвиняет в этом римских военачальников: они не послушали советов кормчих и пошли вдоль Сицилии открытым морем (I. 3. 5−7). Впрочем, по мнению современных исследователей, в той ситуации у римлян не было особого выбора, т.к. остальное сицилийское побережье в то время было в то время занято карфагенянами и патрулировалось их флотом[350].
|
|
|
Таким образом, идейный смысл, вкладываемый историком в данное повествование, заключается в том, что государство, основанное на традиционных аристократических добродетелях, способно превзойти даже того, кто обладает несоизмеримо бóльшим опытом на море. Этот тезис дополнительно иллюстрируется Полибием на примере действий римлян и бывших с ними в союзе родосцев против флота Антиоха III, где римляне сражались успешнее своих союзников (Liv. XXXVII. 24. 3−5; 30. 5−9), прирожденных моряков, которым свойственны, по мнению историка, превосходство их судов и опыт в морских делах – et navium virtus et usus maritimae rei (Liv. XXXVII. 24. 1[351]).
Успешно реализовавшееся римское стремление к морской гегемонии Полибий противопоставлял неудачным попыткам Филиппа V создать флот и завоевать господство на море: в 216 г. до н.э. этот царь, имея 100 собственных военных кораблей, испугался 10 римских судов (V. 109−110) и, по мнению историка, потерпел неудачу от родосцев в сражении при Хиосе[352] (об этом см. выше).
У историка довольно мало суждений, позволяющих сделать выводы о его взглядах на тактику морского боя. Он только говорит, что опытность в морском деле хотя и значит много в морских войнах – kata; qavlattan kinduvnouς (VI. 52. 9), но все же решающую роль играет в них мужество корабельных воинов (hJ tw`n ejpibatw`n eujψuciva) (VI. 52.10). Согласно другому мнению историка, в морских сражениях случайность играет большую роль, нежели в сухопутных (I. 37. 10).
В абордажных схватках неоценимую услугу римлянам оказывал т.н. «ворон» – абордажный мост с крюком на конце, знаменитый corvus/kovrax. Греческий историк дает детальное и довольно достоверное[353] описание этого устройства (I. 22. 3−10). Вышеупомянутые победы при Милах и Эгатских островах были достигнуты, во многом, благодаря «воронам»: впиваясь в карфагенские корабли, они лишали их главного козыря маневренности.
Несколько особняком стоит рассказ Полибия о сражении у мыса Экном в 256 г. до н.э., где римляне использовали клинообразное построение[354] (I. 26. 4–16). Впрочем, это сражение также вылилось в ряд беспорядочных схваток между отдельными кораблями (I. 28. 5), которые в итоге завершились в пользу римлян, причем немалую роль в сражении сыграл страх карфагенян перед «воронами».
Впрочем, подобная тактика была не единственной среди описанных Полибием. Карфагенскому флоту было свойственно использование тарана и опора на маневр в открытом море. И в тех случаях, когда им удавалось навязать римлянам сражение вдалеке от берега, они нередко имели успех, как в битве у Дрепаны в 249 г. до н.э.: пользуясь своей маневренностью[355], они могли в случае опасности уйти от погони и, найдя подходящий момент, таранить римлян (I. 51. 1–12). Все это привело римлян к катастрофическому поражению. Успешными были и действия карфагенянина Ганнибала по кличке Родосец[356] незадолго до этого сражения: многократно он на своем быстроходном корабле проникал в осажденный город Лилибей, изумляя римлян своей дерзостью (tovlma) и быстротой хода (tacunautei`n) доставляя важные сведении на виду всего римского флота, причем римляне ни разу не смогли его поймать (I. 46. 4–13). Им помогла их находчивость: римляне смогли соорудить плотину в одном из мелководных участков гавани (I. 47. 5). В результате они сумели захватить корабль Ганнибала и положили конец смелым попыткам проникать в Лилибей (I. 47. 9–10).
Похожая тактика (т.е. опора на таранный удар и сражения в открытом море) была свойственна и родосцам (XVI. 5. 1–5; Liv. XXXVII. 24. 2; 30. 4; 9–10)[357]. Историк описывает особый прием родосцев: они искусственно погружали носы своих судов под воду – e[mprwrra ta; skavfh poiou`nteς (XVI. 4. 12–13). В результате их корабли мало страдали, нанося противнику большой вред. К сожалению, историк не рассказывает подробно, как именно родосцам удавалось это делать[358].
Несколько особняком стоит рассказ историка о военно-морской тактике иллирийцев в сражении с ахейцами. Иллирийцы употребили военную хитрость, связывая вместе несколько своих кораблей, получая, таким образом, своеобразный «катамаран». Ахейские корабли таранили эти связки. Один из кораблей получал пробоину, но остальные не давали ему утонуть. Тем временем ахейское судно, чей таран застревал в корпусе вражеского корабля, лишалось подвижности. Иллирийцы пользовались этим, устраивая абордажные схватки и одолевая ахейцев за счет численного превосходства (II. 10. 1–7). В результате морской бой окончился полным поражением ахейцев.
Флоты остальных государств удостоились гораздо менее подробной характеристики со стороны историка. Так, Полибий отмечал храбрость македонян в качестве морских пехотинцев – gennaiovtatoi provς te ta;ς kata; qavlattan (V. 2. 5); tw`n Makedovnwn eujψuvcwς ajgwniζomevnwn (XVI. 3. 10); тем не менее, это качество (как уже говорилось выше) не позволило им добиться военно-морской гегемонии. О военно-морском флоте Селевкидов Полибий отмечал лишь то, что селевкидские корабли маневреннее римских (Liv. XXXVI. 43. 5[359]). А из описания сражений в ходе Сирийской войны (XXXVI. 43–45; XXXVII. 23–24; 29–30)[360] можно сделать вывод о невысокой боеспособности селевкидского флота. То же можно сказать и про флот Ахейского союза: из 3 боевых операций, описанных греческим историком (II. 10. 1–7; XXXV. 25. 1–5; V. 94. 11), только одна закончилась более или менее успешно, когда в ходе одного из рейдов было захвачено менее 100 пленных, а в двух остальных ахейцы потерпели позорные поражения.
Отсутствует у греческого историка и образ флотоводца. Только два из них получили от историка сколько-нибудь содержательную характеристику. Один из них – наварх родосцев Аристократ. Он отличался представительной (ajxiwmatiko;ς) и грозной (kataplhktikovς) внешностью, но ничего не смыслил в военно-морском деле (XXXIII 4. 1–3). Напротив, в положительном свете историк представлял действия родосского наварха Феофилиска, который отличился в сражении при Хиосе, но получил в нем смертельную рану; он характеризует его как доблестного борца с достойным умом – ajnh;r kai; kata; to;n kivndunon ajgaqo;ς genovmenoς kai; kata; th;n proaivresin mnhvmhς ajvxioς[361] (XVI. 9. 1).
Итак, можно подытожить, что греческий историк понимал важность флота на войне и обладал некоторыми познаниями в этой области. Вместе с тем, его повествованию о войне на море часто свойственны некритическое отношение к источникам и зависимость в суждениях от них, что объясняется недостаточной компетенцией историка в данной области. Положительно относясь к достижению морской гегемонии (это отличало его взгляды от мировоззрения древнегреческой аристократии классического периода[362]), Полибий игнорировал в ее достижении роль морской торговли и мореплавания, считая, что традиционный этос способен заменить любые военно-морские навыки[363].
Во «Всеобщей истории» содержится описание огромного количества осад. Стоит отметить, что во многих случаях историк предпочитает просто пересказывать события, не выражая свое отношение к ним и взгляды насчет осадного дела. Единственным исключением представляются его рассуждения о том, что полководец должен для успешного приступа вычислить необходимую длину лестниц (V. 97. 5 – 98. 5), причем для этого ему необходимо знать геометрию (IX. 18. 5–9; 19. 5 – 20. 6). Подобные рассуждения он иллюстрирует неудачным нападением Филиппа V на Мелитею во время Союзнической войны: операция по захвату города сорвалась исключительно по причине недостаточной длины лестниц (ibid.).
В ряде случаев историк просто ограничивается констатацией того, что тот или иной город взят, сообщая о способе его захвата: внезапным нападением (ojrmhv) в случае с Гелмантикой в Испании в 220 г. до н.э. (III. 14. 1) или же приступом (prosbolhv) в ситуации с нападением Филиппа V на Фойтии (IV. 63. 8) и Алифиру в ходе Союзнической войны[364] (IV. 78. 6−11). В ряде случаев Полибий описывает осадные сооружения и приспособления (e[rga), как, например, при осаде Лилибея в 249 г. до н.э.: ров с валом (tavfroς) и стеной (tei`coς) – (I. 42. 9–10), а также осадные машины (mhcavnaς) под Панормом во время Первой Пунической войны в 253 г. до н.э. (I. 38. 8). Осаждая Кефаллению в 218 г. до н.э. (V. 4.1–7), Филипп V использовал катапульты (bevlh), камнеметательницы (petrobovloi), а также подпорки – e[reisma (V. 99–100). Амбракия была взята македонским царем с помощью земляных сооружений – toi`ς te cwvmasin (IV. 63. 2–3).
Тем не менее, данные описания не занимают значительного места в его повествовании. Гораздо большее внимание Полибий уделяет взятию городов с помощью военных хитростей[365]. В этом случае историк наиболее подробно останавливается на таком приеме, как поиск слабых мест в обороне городов. Характерен в этом отношении рассказ про взятие Сард Антиохом III в 213 г. до н.э.(VII. 15–18). Критянин Лагор, служивший в армии этого царя, сообразил, что укрепленнейшие города (ta;ς ojcurwtavtaς povleiς) переходят в руки неприятелей по беспечности их жителей (dia; th;n ojligwrivan tw`n ejnoikouvntwn), не подозревающих нападения и не заботящихся об охране укреплений (ajfulaktw`si kai; rJaqumw`si to; paravpan), причем наиболее уязвимыми для нападения оказываются как раз наиболее укрепленные места[366] (VII. 15. 2–3). Лагор заметил плохо охраняемое место возле крутого обрыва (VII. 15. 7–10). В результате отборный отряд проник за стены и открыл ворота города, впустив остальное войско Антиоха III[367] (VII. 16–18).
Похожим образом действовал Сципион Африканский при взятии Нового Карфагена: он узнал, что участок городской стены, примыкающий к лагуне, не охраняется гарнизоном, а эта лагуна в определенное время становится мелководной и проходимой для солдат по причине отлива. В результате штурм города был спланирован так, что часть солдат, отвлекая внимание гарнизона, атаковала Новый Карфаген на тех участках, которые хорошо охранялись, а другая, тем временем, овладела стенами со стороны лагуны. В результате римляне захватили город, бывший важнейшей базой карфагенян в Испании[368] (X. 8–15).
Другая хитрость, описываемая историком – это выманивание гарнизона крепости из ее стен и организация засады. Примером эффективной акции такого рода было взятие города Фара во время Иллирийской войны в 219 г. до н.э. (III. 18–19). Консул Эмилий увидел, что город в изобилии снабжен припасами, храбрыми солдатами и великолепно укреплен. Именно поэтому он решил употребить военную хитрость, спрятав значительную часть воинов в засаде (III. 18. 9). Иллирийцы подумали, что римское войско немногочисленно, и поэтому вышли из крепости, надеясь атаковать и уничтожить римлян. Когда иллирийцы покинули укрепление, римские воины, оказавшиеся в засаде, напали их. В результате иллирийцы были разбиты, и римляне взяли крепость (III. 18. 8 − 19. 12). Похожим образом (и против тех же самых иллирийцев) действовал Филипп V при взятии Лисса и Акролисса в 213 г. до н.э. (VIII. 15−16). Как и Эмилий, он увидел, что и город, и его крепость хорошо укреплены, и решил действовать, исходя из подобного положения дел (VIII. 15. 2–13). Он притворным отступлением выманил защитников из укреплений, заранее организовав засаду, и захватил и Лисс, и Акролисс (VIII. 16. 1–10). Таким образом, можно сделать вывод, что для историка при захвате больших городов предпочтительным способом являлся поиск слабых мест в их обороне, а в случае атаки на хорошо укрепленные крепости «варваров» наилучшим было использование выманивания неприятеля из укреплений с последующим уничтожением из засады.
Особенно изощренным способом действовал Филипп V при осаде города Принасса в Карии в 201 г. до н.э.: увидев, что земля в той местности скалиста и не подходит для подкопа, он, тем не менее, приказал изображать рытье подкопа под городские стены, по ночам доставляя огромное количество земли из близлежащей округи. Жители посчитали, что стены их города готовы обрушиться, и сдали город (XVI. 11. 1–5).
Наконец, во «Всеобщей истории» рассматривается и такой способ, как взятие города с помощью измены[369]. В этом случае историк военачальнику тщательно рассчитывать время перехода, чтобы вовремя оказаться у стен города и суметь воспользоваться помощью находящихся в городе агентов (IX. 15. 1–15). Образцовыми в этом случае для него были действия Ганнибала при взятии Тарента в 212 г. до н.э.; он детально излагает поведение пунийского военачальника в этом случае, особенно акцентируя внимании на тщательном планировании и мерах по скрытию своих планов от римлян (VIII. 26–36). С другой стороны, ошибки в вычислении переходов могут привести у провалу всю операцию по захвату города, как было, например, с Клеоменом у Мегалополя в 223 г. до н.э. и Аратом у Кинефы в 241 г. до н.э.: они подошли к городским стенам слишком поздно, и в результате их сторонники были к тому времени уже схвачены, а атака на городские стены провалилась[370] (IX. 17–18).
Что касается обороны городов, то тут для греческого историка решающим фактором была не мощь оборонительных сооружений, а храбрость его защитников. Так, он считал, что город украшают доблести его жителей, а не внешнее великолепие – oujk ejk tw`n e[xw kosmei`tai povliς, ajll' ejk th`ς tw`n oijkouvntwn ajreth`ς (IX. 10. 1). Так, например, этолийцы в 220 г. до н.э. хотели взять город Клитор приступом (prosbola;ς ejpoiou`nto), но клиторяне защищались мужественно и смело (gennaivwς kai tolmhrw`ς) и поэтому отстояли свой город (IV. 19. 4). Историк также подчеркивал мужество защитников Абидоса в 201 г. до н.э., защищавшихся до последнего и совершивших массовое самоубийство, но не пожелавших сдаться Филиппу V[371] (XVI. 30–34).
Наиболее эффективным средством противодействия осаде Полибий считал вылазки. Так, например, он описывает вылазку карфагенян из осажденного Лилибея. Карфагенянам помогла буря, разрушившая навесы (stoa;ς), машины (mecanhmavtwς) и башни (puvrgouς) осаждавшей римской армии (I. 48. 3–4). Этим воспользовались карфагеняне, сжегшие сооружения римлян. В результате осада Лилибея продолжалась в течение долгого времени (I. 48. 5–11).
Рассказывая о защите этолийцами Амбракии в 190 г. до н.э.(XXI. 27–28), историк подчеркивал значение вылазок в обороне города (XXI. 27. 6). Крайне любопытен рассказ Полибия о методе борьбы с подкопами римлян, который заключался в выявлении подземных работ с помощью сосудов из меди, прорытии контрподкопов, которые заполнялись горящими бочками, наполненными перьями: в результате римские землекопы не могли работать, и осада сильно затянулась[372] (XXI. 28. 7–18).
Историк подчеркивает то, что необходимым условием долгой обороны крепости является опора не на защитные сооружения, а на собственную доблесть и оружие. Так, например, говоря об обороне Левкады от римлян в ходе Второй Македонской войны, историк противопоставлял уязвимость для приступа самого города несокрушимости духа его горожан: quam urbs ipsa opportuna oppugnantibus erat, tam inexpugnabiles hostium animi (Liv. XXXIII. 17. 9)[373]. Даже разрушение городской стены тараном в нескольких местах не сломило горожан: они заделывали проломы и продолжали сражаться (XXXIII. 17. 9–10). Как добавляет римский историк, вероятно, воспроизводя мнение Полибия, не стены защищали их, но они стены – et armis magis muros quam se ipsos moenibus tutari (XXXIII. 17. 10). Только случай помог римлянам взять крепость (ibid.).
При описании осады римлянами Гераклеи в 191 г. до н.э. (XXXVI. 22−24)[374] историк подчеркивал, что римляне скорее полагались на осадные сооружения, нежели на силу оружия; этолийцы же, наоборот, защищали себя прежде всего оружием (Romani quidem operibus magis quam armis urbem oppugnabant, Aetoli contra armis se tuebantur) (XXXVI. 23. 1) и совершали многочисленные вылазки (XXXVI. 23. 2–6). Но со временем они расслабились, чем и воспользовались римляне: сделав вид, что уходят, они ночью внезапно захватили город (XXXVI. 24. 1–6).
Аналогичным был подход Полибия к обороне Фокеи в 190 г. до н.э.: его также восхищал тот факт, что защитники города надеялись, прежде всего на оружие и доблесть, а не на стены: plus in armis et uirtute quam in moenibus auxilii esse (XXXVII. 32. 5)[375]. Хвалит историк решимость Пифагора, одного из полководцев тирана Набиса, во время войны с римлянами в 194 г. до н.э.: квириты напали на Спарту и были близки к тому, чтобы захватить город, и тогда он принял верное решение поджечь город. В результате городские дома стали рушиться на головы римлян, и Спарта была спасена (XXXIV. 39. 1–9)[376]. В качестве контраста можно привести пример города Андроса, который, по словам историка, был хорошо укреплен, но его защитники не отличались мужеством и поэтому продержался только два дня, сдавшись на третий (XXXI. 45. 6)[377]. Какой разительный контраст примерам, приведенным выше!
С другой стороны, Полибий всячески акцентировал свое внимание на тех случаях, когда халатность городских стражников приводила к падению города[378]. Так, например, была плохо организована охрана города эгирян в 220 г. до н.э.: стража пьянствовала и небрежно относилась к своим обязанностям – pulw`na mequskomevnouς kai; rJaquvmwς diexavgontaς ta; kata; th;n fulakhvn (IV. 57. 3). Этолийцы почти было ворвались в город, но лишь благодаря «благородному мужеству» – dia; th;n eujψucivan kai; gennaiovthta – Эгира была спасена (IV. 58. 12). Пьянство стражников привело и к падению Сиракуз: римляне ночью взобрались на стены, перебили охрану и смогли захватить город (VIII. 37. 2–11). Халатность стражников привела к захвату Халкиды римлянами в 200 г. до н.э. Квириты, воспользовавшись тем, что стражники или спали, или их вовсе не было на стене, захватили город (Liv. XXXI. 23. 5−8)[379]. Плохо была организована караульная служба и в афинском гарнизоне во время Второй Македонской войны: в нем царили сон и беззаботность – somnus eadem neglegentia – и лишь ответственность руководителей афинского гарнизона предотвратила захват города (XXXI. 24. 5–7)[380]. Нерадивая охрана городских стен была главной причиной захвата римлянами Эретрии в 199 г. до н.э. (XXXII. 16. 15–16)[381].
Таким образом, мы видим, что для Полибия главным фактором в осаде городов была не осадная техника, а искусство военачальника осаждающей армии, заключающееся в способности быстро захватить город с помощью хитрости и измены без длительной и тяжелой осады (а в защите городов – не только мощь оборонительных сооружений, но также дисциплинированность, наряду с несокрушимостью духа защитников). Историк особо подчеркивает проблему мастерства полководца и воинского мужества – традиционные темы своих военно-теоретических рассуждений. Скорее всего, именно с этим связан тот странный, на первый взгляд, факт, что осадное дело не получило у Полибия подробного теоретического освещения. А ведь Полибий имел огромный опыт в этой сфере! В связи с этим нельзя игнорировать речь этолийца Александра, где говорится о том, что, согласно греческим представлениям, враждующие стороны решали исход войн в генеральном сражении, воздерживаясь от осады городов, которые автоматически доставались победителю (XVIII. 3. 7–8). Сложно сказать, является ли она подлинной или вымышленной, но нельзя не отметить ее сходства с мнением самого историка (XIII. 3. 1–6). Таким образом, мы можем предположить, что недостаточное освещение Полибием теоретических аспектов осадного дела было вызвано также и влиянием традиционных представлений древних греков, согласно которым главным и наиболее почетным способом достижения успеха на войне являются доблесть и воинское искусство, проявленные в полевом сражении[382].
Определенное внимание историк отводил и рассказу о военной технике. Так, например, Полибий подробно рассказывает об изобретенной им самим системе сигнальных огней pursou;ς (X. 43–47). Прежние способы передачи сигналов были весьма несовершенны (X. 43. 1). В связи с этим греческий историк критикует Энея Тактика, теоретика IV в. до н.э., за то, что его система имеет дело с ограниченным набором сигналов, а потому неэффективна в случае каких либо чрезвычайных ситуаций (X. 44. 1 – 45. 5); он предлагает собственный способ передачи сигналов с помощью факелов, заключающийся в том, что определенные положения факелов соответствуют каждой из букв алфавита: благодаря этому можно передать любой сигнал (X. 45. 6 – 47. 8). Примечательно в этом случае рассуждение историка о роли времени (oJ kairo;ς) на войне (X. 43. 3).
Подробно рассказывал историк о деятельности Архимеда при обороне Сиракуз. Полибий считал, что его дарования способны заменить тысячи рук (VIII. 5. 3). Под руководством этого ученого было сооружено большое количество метательных машин, не дававших римлянам возможности подойти к городу (VIII. 7. 1–10). Плюс ко всему, он придумал еще и устройство в виде лапы, которая переворачивала римские корабли (VIII. 8. 2–4). В результате римляне восемь месяцев не могли взять Сиракузы, причем столь долгую осаду историк объясняет исключительно талантами Архимеда (VIII. 9. 7–9).
Наконец, описывал историк и новый вид метательного оружия, изобретенный в Персееву войну – кестр (kevstroς). Это была стрела, вложенная в трубку; при метании увеличивалась ее поражающая сила (XXVII. 11. 1−7). Данное оружие нанесло большой вред римлянам в стычке около Фаланны (Liv. XLII. 65. 9–10).
Во всех рассказах историка о военной технике бесспорной является связь с реалиями эллинистической эпохи (X. 47. 12–13). На наш взгляд, роль технических средств во «Всеобщей истории» не следует преувеличивать: кестр не помог македонянам выиграть войну, а изобретения Архимеда не смогли предотвратить падения Сиракуз. Вместе с тем, рассказы о военной технике сохранились во «Всеобщей истории» во фрагментах, и потому довольно сложно сделать выводы о том, насколько систематизированы были взгляды историка на роль техники на войне.
Дата добавления: 2019-02-26; просмотров: 160; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!