Родители, идиоты и некомпетентные люди 9 страница
– Остановитесь там, – крикнул он нам.
– Думаю, у нас проблемы, – заметил мистер Девон.
– Что вы имеете в виду? – спросил я. Он засмеялся.
– Не надрывайтесь, – сказал мистер Теллер. – Давайте я подгоню ручную тележку и отвезу это туда, куда вам нужно.
– На самом деле, мы только что вошли, – сообщил мистер Девон. – Это нужно мне для занятий.
– Хорошо. Но я все равно подгоню тележку. Занимайтесь своим делом, а я доставлю это в ваш класс. Незачем надрываться, когда у меня за углом стоит тележка.
– Почему ты о ней не подумал? – спросил у меня мистер Девон. – Пошли внутрь, подождем мистера Теллера.
– Мне пора на занятия, – сказал я. – Я и так уже опоздал.
– Давай я тебе напишу записку, – предложил он.
Я последовал за ним в класс, а оттуда в кабинет. Он порылся на захламленном письменном столе и нашел чистый бланк. На таких учителя писали нам освобождение.
– А ты уверен, что не хочешь задержаться и посмотреть, что в коробке? Это займет всего пару минут. И потом, мне нужна твоя помощь, чтобы вынуть скульптуру из коробки.
– Да, я вам помогу, – сказал я.
Мистер Девон отправился назад в коридор и помог мистеру Теллеру водрузить ящик на тележку. Они завезли ее в класс, поставили в углу у кабинета, потом спустили на пол.
– Спасибо, мистер Теллер. Спасибо, за то, что вы придумали, как провести эту операцию с наименьшими затратами.
Мистер Теллер ушел, и мистер Девон принялся открывать ящик.
|
|
|
– Что ты думаешь о футболе? – спросил он у меня.
– Он мне нравится, – ответил я.
– А ты никогда не думал о том, чтобы войти в команду?
– Несколько поздновато, наверное?
– Подумаешь, пара недель. Первая игра будет только на следующей неделе. Время еще есть. Тебе следует попробовать. Ты бы нам пригодился.
– Где? – спросил я. Я очень сомневался, что могу как‑то помочь команде.
– Я думал про линию защиты. Ты мог бы стать левым или крайним правым защитником.
– Я не знаю, – сказал я.
– Подумай об этом, – предложил он. – А еще лучше – просто приходи на тренировку. Посмотри занятия. Погляди, понравится ли тебе, – и тогда уже решай. Готов поспорить, что у тебя получится.
Я в самом деле ему поверил. Несмотря на то, что я знал свои возможности и таланты, я ему поверил. Я пришел на тренировку, раздобыл форму, шлем, накладки. Футболки с номером 45 были двух цветов – для игр дома и в гостях. Я получил шкафчик и оказался на поле, где бегал во время тренировок. На первой тренировке мне пришлось позаимствовать клиты[25], а на следующей день я попросил маму купить мне собственные. Действительно, она на следующий день подъехала во время тренировки и вручила мне их на краю тренировочного поля. Но это было позже…
|
|
|
Мистер Девон снял крышку. Моему взору представился упаковочный материал, сама скульптура была завернута в серое одеяло. Мы наклонились к ней и вытащили ее на пол. Мистер Девон развернул ее, затем отступил назад и стал ее разглядывать. Он выбрал место, с которого одновременно мог наблюдать и за скульптурой, и за мной.
Это была абстракция. Это был намек на что‑то. Какая‑то огромная луковица или гротескная капля сидела на стволе. Это была голова без каких‑либо черт лица, или, скорее, черты лица с нее сорвали кусками, а затем поместили назад – но только в неправильных местах. Они вылезали из серого камня, подобного бетону. Можно было разглядеть разорванное лицо, корчащее гримасу, словно кого‑то пытают или он сидит в кресле у зубного врача. Возможно, по моим представлениям, я так буду выглядеть во время первой игры в футбол. Там имелось много поверхностей, расположенных не в тех местах, куски камня закрывали детали чего‑то узнаваемого. Все превращалось в странный бесформенный предмет, от которого бросало в дрожь и даже возникало чувство гадливости. Но ощущалось и напряжение, исходящее от предмета – это были борьба или насилие. Все выглядело туманно, сильно и волнующе. Не думаю, что кто‑то хотел бы видеть эту скульптуру просто стоящей перед кабинетом мистера Девона.
|
|
|
– Как она называется? – спросил я.
– «Хозяин».
– Это ваш собственный знак «Не беспокоить»?
– Считаешь ее достаточно пугающей?
– Да, от нее передергивает, – признал я. – Становится неуютно.
– А если я скажу тебе, что некоторые считают ее возбуждающей чувства счастья и радости?
Как только он это сказал, предмет стал выглядеть по‑другому. Да, конечно, такую точку зрения предложил мистер Девон, но вещь на самом деле стала выглядеть по‑другому – не зловеще. Она не наводила больше на мысль о насилии, а заставляла думать о человеке, черты лица которого, например, изменились от смеха. Я увидел это.
– Так что это на самом деле? – спросил я. Мистер Девон пожал плечами.
– Я только что ее изготовил, – сказал он. – Я не знаю, что это. Вот тебе записка для учителя.
Он протянул мне желтый бланк. И я направился на занятия.
– Спасибо за помощь, – крикнул он мне вслед. – Увидимся завтра.
* * *
– Ты когда‑нибудь напивался? – спросила у меня Анна.
Мы сидели на кушетке в подвале и слушали коротковолновый приемник. Ее родители отправились куда‑то ужинать, а это означало, что их не будет несколько часов. До ближайшего открытого ресторана требовалось ехать на машине, по крайней мере, минут пятнадцать.
|
|
|
– У меня никогда не было возможности, – сказал я.
– Значит, побалуешь себя, – она отправилась к выставленным у стены коробкам и ловко вытащила бутылку водки. – В неразбавленном виде или с чем‑то смешать?
– Лучше смешать.
Анна отправилась наверх и вернулась с парой высоких стаканов, наполненных льдом, и большим кувшином клюквенного сока. Она наполнила стаканы водкой примерно на треть, затем добавила клюквенного сока.
– Попробуй, – предложила Анна.
По ощущениям, я выпил нечто очень холодное, от чего мозг замерзал на секунду или две. Напиток обладал какой‑то внутренней силой, которая стучала мне по лбу изнутри. Я пришел в возбуждение, и на мгновение все мои чувства обострились. Я еще выпил, и первоначальное впечатление полностью ушло. Теперь я чувствовал только вкус клюквенного сока.
– Что ты думаешь? – спросила у меня Анна.
– Мне нравится, – сказал я.
– Ты чувствуешь алкоголь? Ты ощущаешь вкус? Ты можешь сказать, что это все изменит?
– Не совсем. Давай я попробую чистую водку.
Она отправилась за бутылкой и вернулась, держа ее перед собой. Анна махала ею передо мной, поддразнивая. Затем она подошла поближе и уселась мне на колени, лицом ко мне. Анна склонилась и стала целовать меня, пока губы и язык не стали гореть огнем. Потом они онемели.
– Ты должен знать, что мир никогда не кажется таким идеальным, если ты не пьян. Сейчас он идеальный.
И он был идеальным. То, как она пахла, то, какими на вкус были ее губы, то, какие ощущения вызывало у меня ее тело. Ее волосы упали мне на лицо, она склонилась надо мной, заслонив свет за спиной, коротковолновый радиоприемник тихо потрескивал на заднем плане, повторяя какой‑то шифр, словно песню, которую должен кто‑то где‑то знать. Все было идеально. Наконец, Анна слегка отклонила мою голову назад и приложила бутылку к моим губам. Вкус был отвратительным, он взял верх над другими ощущениями, но мне было все равно. Анна снова поцеловала меня, а затем сама сделала глоток.
– Так что привлекло тебя во мне? – спросил я. Я никогда не задал бы этот вопрос трезвым.
– Ты просто казался таким обычным и нормальным, что я подумала: тебе в жизни нужно немного таинственности и причудливости, – ответила она.
* * *
Я ушел до возвращения ее родителей, и отправился домой по темным улицам. Я понял, что меня качает, что я пьян. Я дрожал от холода, я вспотел, у меня стучали зубы, и я побежал, или, по крайней мере, попытался бежать. На лужайках и в задних дворах лежал глубокий снег, и я с трудом преодолевал сугробы – один за другим. Мне это нравилось. Через несколько ярдов мне снова стало тепло, а мир показался удивительным. Тускло светящиеся окна домов выглядели, как ярко освещенные окна на глянцевых календарях, которые моя мать каждый год вывешивала на Рождество в холле перед входной дверью. Когда я шел, звезды дрожали и ярко горели у меня над головой. Казалось, земной шар крутится быстрее вокруг своей оси и немножко клонится в сторону. Однако я не приближался к дому. Было бы прекрасно застрять во времени, когда я был с Анной, но теперь у меня замерзли нос и все лицо, ноги и руки, и я хотел добраться до своей комнаты, где мог заползти в кровать и заснуть. Я побежал по улицам, а затем решил срезать путь по неосвещенным дворам, но от бега у меня стала кружиться голова, а ноги ослабли. Внезапно передо мной оказалась куча снега, и я понял, что упал. Снег забился мне в рот и нос. Я сел и стал хохотать. Я позвонил Анне на мобильный.
– Тебе стоило бы присоединиться ко мне. Я катаюсь в снегу, как идиот. Это ты довела меня до такого состояния. Ты должна быть здесь и позаботиться обо мне. Мне одному здесь совсем невесело.
Она рассмеялась в ответ.
– Мы не можем все время быть вместе.
– Почему нет?
– Это просто невозможно. Есть вещи, которыми я должна заниматься одна. Как и ты.
– Нет, у меня такого нет, – заявил я.
– Раньше ты прекрасно обходился без меня, – заметила она.
– Ты даже не представляешь, как это было далеко от прекрасного, – сказал я.
– Ну, никогда не знаешь, чего ждать. Не исключено, что тебе снова придется обходиться без меня.
– Не говори этого даже в шутку.
– Увидимся завтра, – сказала Анна и повесила трубку. Я встал и побежал во тьму.
* * *
Когда зашла мама, я сидел на полу у себя в комнате. Она была недовольна.
– Мне нужно напоминать тебе, чтобы снимал обувь, когда приходишь с улицы? – спросила она.
Я забыл. Это даже не пришло мне в голову. Она стояла и гневно смотрела на меня, пока я пытался стащить ботинки. С них на пол капал растаявший снег. Но снега было мало, а подошва у меня узкая. Они не могли оставить так уж много грязи. Мои пальцы все время соскальзывали с каблука, пока я пытался стащить ботинок с ноги. Я не мог понять, почему ботинок не слезает, пока не выяснилось, что я его не расшнуровал. Я медленно потянул за коричневый шнурок на правом ботинке, но шнурок завязался в узел. Мне было сложно развязать его. Мама продолжала за мной наблюдать. Они ничего не говорила. Вначале я этому радовался, потом разозлился. Мне хотелось на нее наорать.
«Ты знаешь, что я пьян, и молчишь!» – вот что хотелось мне закричать.
Я попытался сказать «Прости меня», имея в виду ботинки, но язык не слушался, он вообще отказывался шевелиться, словно в него вкололи приличную дозу новокаина. Наконец я стащил оба ботинка и поставил на футболку на полу. Мама в последний раз гневно взглянула на меня, а затем ушла. Мне тут же захотелось рассказать обо всем Анне, поэтому я включил компьютер. Я увидел, что она прислала мне письмо по электронной почте. Это было стихотворение Шарля Бодлера.
Вино любой кабак, как пышный зал дворцовый,
Украсит множеством чудес.
Колонн и портиков возникнет стройный лес
Из золота струи багровой ‑
Так солнце осенью глядит из мглы небес.
Раздвинет опиум пределы сновидений,
Бескрайностей края,
Расширит чувственность за грани бытия,
И вкус мертвящих наслаждений,
Прорвав свой кругозор, поймет душа твоя.
И все ж сильней всего отрава глаз зеленых,
Твоих отрава глаз,
Где, странно искажен, мой дух дрожал не раз,
Стремился к ним в мечтах бессонных
И в горькой глубине изнемогал и гас.
Но чудо страшное, уже на грани смерти,
Таит твоя слюна,
Когда от губ твоих моя душа пьяна,
И в сладострастной круговерти
К реке забвения с тобой летит она[26].
Карл мертв
– Почему бы тебе не написать некролог, посвященный Карлу? – спросила Анна. Я не хотел. – Давай! – подбадривала она. – Он мне нужен для занесения в тетрадь. Ты его знаешь лучше меня. У тебя этот некролог получится лучше, чем у меня.
В конце концов, я его написал. Я брался за него дважды. В первом случае Карл у меня умер старым и богатым, прожив счастливую жизнь. У него было много денег и никаких проблем. Он был женат и жил в большом особняке. Он дружил со всеми. На похороны пришло 500 человек.
Анне этот некролог не понравился.
– Он неинтересный, – сказала она. – И так мало деталей. Я имею в виду, что этот некролог подойдет многим людям. Расскажи мне про Карла. Сделай некролог интересным. Сделай самого Карла интересным. И пусть он умрет молодым. Как если бы он умер сейчас. Напиши некролог, словно Карл умер сейчас.
День Благодарения
Скрудж[27] не любил Рождество. Мой отец не любит День Благодарения. Он его ненавидит. Я знаю, что это не имеет смысла. Я имею в виду, что там можно ненавидеть? Есть еда и футбол, то и другое – в избытке, но отец все равно ненавидит этот день. Обычно все было не так плохо, поскольку вокруг находилось много людей, и его нелепое поведение и выражение неудовольствия не сильно привлекали к себе внимание. А если он не жаловался, то сидел в своей берлоге, и мы о нем просто не вспоминали. Обыкновенно индейку жарил мой брат. Он начал заниматься готовкой, учась в колледже. Они с друзьями обычно готовили традиционный для Дня Благодарения ужин в выходные перед праздником, на который все отправлялись домой. Я не помню, чтобы моя мать когда‑либо жарила индейку, что хорошо.
К сожалению, брат с семьей не приедут к нам в этом году. Он собирался проводить праздник в Батон‑Руж.
Мы отправились в клуб. Отец был членом загородного клуба в Хилликере, и мы в праздники оказались там. У них имелся большой танцевальный зал, заполненный достаточным количеством столов для размещения пары сотен гостей. Все столики застелили белыми скатертями, в центре каждого стояли сухие цветы. Почти за каждым сидело по восемь или десять, или шестнадцать человек. Большие семьи смеялись, ели и наслаждались жизнью. Но нас было только трое, и мы сидели молча.
Зал выходил на поле для гольфа, теперь покрытое несколькими футами снега. Отец стоял у окна, идущего от пола до потолка, и смотрел на снег. Наконец, он уселся за стол, повернувшись спиной к окну. Я удивился, что он не отправился с лопатой расчищать поле, чтобы не ужинать с нами.
Официанты и официантки в накрахмаленных белых рубашках и блузках приносили индейку прямо на стол, разрезали ее и давали каждому большие куски. Они также приносили большие тарелки с пюре, сладким картофелем, фаршем, клюквенным соусом и зеленым горошком. Имелся и большой шведский стол, где можно было взять суп, салаты, хлеб, сыр, оливки, маринованные огурчики и десерты. Там была тонна еды – и вся хорошая. Мы с мамой несколько раз ходили к большому столу, где все это было выставлено, но отец ни разу не встал со стула. Он просто сидел на одном месте и пил виски с таким выражением лица, словно у него в горле застрял большой кусок картофельного пюре. Подходили разные люди и здоровались с отцом. С этими людьми он или играл в гольф, или вел дела. Он отвечал несколькими словами, но ни разу не представил ни мать, ни меня, и старался как можно скорее прекратить разговор. Я не знал никого, пока не заметил, как в зал заходит Билли Годли с семьей. Это была большая группа, состоявшая из родителей, братьев, сестер, тетушек, дядюшек и бабушек с дедушками. Его отец работал полицейским, на самом деле – детективом, что было не очень хорошо для Билли. Ребята в школе смеялись над ним. Он болтался на втором этаже с Дегенератами. К тому же, Билли был маленьким и тощим, что нисколько не помогало. Но я считал его достаточно приятным парнем, правда, не собирался к нему подходить и разговаривать с ним. Два сыра «Велвита» не могли вместе ужинать в День Благодарения.
– Хорошая индейка, – сказал я матери. – Как ты думаешь?
– Хорошая. Не такая, как у твоего брата, но хорошая.
– Может, он приготовит индейку на Рождество.
Он обещал приехать на Рождество. Не думаю, что я бы выжил, если бы он не приехал. Отец собрался уходить, пока мы еще ели.
– Выпей кофе, – сказала ему мать.
Он встал из‑за стола и пошел прочь. Мы отправились за десертом. Я думаю, что съел три куска пирога. Тем не менее, ужин в День Благодарения занял чуть больше часа.
Я отправился в туалет и увидел, что кого‑то вырвало в одной из кабинок, причем мимо унитаза. Блевотина разлетелась по всему полу. Пахло уксусом и свежеиспеченным хлебом. От такого запаха обычно перестаешь дышать. Я задумался, не моего ли отца тут рвало.
Отец сидел в машине. Просто сидел. Он не включил радио, он даже не включил печку.
* * *
Когда мы добрались домой, отец сразу же отправился в свою берлогу, а мать сварила себе кофе. Я попробовал позвонить Анне, но она выключила телефон. Я оправил ей текстовое сообщение и ждал, когда она со мной свяжется. Она с родителями уехала из города на целый день. Они собирались навестить каких‑то родственников или еще кого‑то. Я не уверен, что она точно сказала, кого.
Брат в тот вечер позвонил позднее. Они какое‑то время разговаривали с мамой, а потом он попросил к телефону меня.
– Насколько все ужасно? – спросил он.
– Ничего, выдержать можно, – ответил я. – Жаль только, что не ты готовил ужин.
– Мне очень жаль, что я тебя так подвел в этом году.
– Я все понимаю. У тебя же маленький ребенок, да и других проблем хватает.
– Я приеду на Рождество.
– Это будет здорово, – сказал я.
В любом случае день прошел. Я не думал, что день был ужасным, а в ту минуту мне на самом деле было все равно, приедут они на Рождество или нет. Если бы меня об этом спросили пару часов назад, когда я стоял в облеванном туалете, то меня бы это волновало. Но теперь меня гораздо больше интересовал собственный телефон. Я хотел посмотреть, не связывалась ли со мной Анна. И меня интересовало, собирается ли она вообще со мной связываться в этот вечер.
Она этого не сделала.
* * *
На следующий день мы с Анной отправились кататься на санках. Она появилась у меня в черных джинсах и ботинках и своем обычном длинном черном пальто. Я заставил ее переодеться в мамин комбинезон малинового цвета. Мама не надевала его много лет.
– Все промокнет, – сказал я.
День обещал быть теплым, возможно, температура поднялась чуть выше нуля. На мне был лыжный комбинезон, и Анна спросила меня, катаюсь ли я на лыжах.
– Я знаю, как это делается, – ответил я. – Может, когда‑нибудь и покатаемся.
– Особо не надейся, – заметила она. – Мне повезет, если я переживу катание на санках.
Она вышла из ванной, посмотрела на комбинезон, в который облачилась, и спросила:
– А мы не могли бы пойти в такое место, где мало народу?
Примерно в пяти минутах ходьбы от моего дома имелась отличная горка для катания на санках, прямо к северу от Линкольн‑роуд, и все ходили туда. Поэтому мы отправились на восток, по Вэлли‑Вью‑роуд, а затем вверх по Брук‑роуд. Я тянул за собой двухместный тобогган. Мои брат с сестрой катались на том же тобоггане, когда были маленькими. Он все еще оставался в хорошем состоянии, хотя обивку можно было бы и подновить. Сани свистели, когда летели по покрытым снегом склонам. По небу плыло много облаков, воздух был очень влажным. Тротуары и улицы расчищались по мере того, как таял снег, но у края тротуара все еще оставалось много снега, который туда сгребали снегоуборочные машины. Сугробы были грязными, на них выделялся коричневый песок. Я почти хотел, чтобы снова пошел снег и скрыл грязь, чтобы вся местность снова казалась чистой. Время от времени мы слышали, как снег падает с крыш и ударяется о землю. Удар получался глухим. Однако теплая погода быстро закончится, ночью все замерзнет.
Дата добавления: 2019-02-12; просмотров: 112; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!