Они пришли лишь за лесной девой

 

Ослепительное солнце полудня стало медово–золотым, потом янтарным и ржавым. Слабый полумесяц был едва заметен над линией бледно–желтого неба. Жар дня пропал вместе со светом, и люди в поле дрожали от остывающего пота. Константин прижал косу к плечу. Кровавые волдыри появились на загрубевших ладонях. Он придерживал косу кончиками пальцев, избегал Петра Владимировича. Тоска сдавливала горло, гнев лишил его голоса. Это был демон. Воображение. Он не прогнал ее, его тянуло к ней.

Он хотел вернуться в Москву или Киев, а то и уехать подальше. Чтобы есть горячий хлеб, а не голодать полгода, чтобы в поле работали фермеры, а он говорил перед тысячами и не лежал в раздумьях.

Нет. Бог дал ему это задание. Он не мог бросить его на половине пути.

«О, если бы я мог закончить».

Он стиснул зубы. Он сможет. Он должен. Он будет жить там, где девушки не перечат ему, а демоны не ходят в христианском свете дня.

Константин прошел скошенный ячмень и обошел пастбище. Край леса бросал голодные тени. Он отвернулся, кони Петра щипали траву в сумерках. Вспышка мелькнула среди серой и каштановой шерсти. Константин прищурился. Боевой конь Петра стоял, замерев и подняв голову. У его плеча стояла фигурка, силуэт в свете заката. Константин узнал ее сразу. Жеребец повернул голову и теребил ее косу, и она смеялась как ребенок.

Константин никогда не видел Васю такой. В доме она была мрачно и настороженной, порой беспечной и очаровательно, глаза да кости, бесшумные ноги. Но одна под небом она была красивой, как жеребенок или юный сокол.

Константин вернул на лицо холод. Ее народ дал ему пчелиный воск и мед, просил о молитвах. Они целовали его руку, их лица сияли при виде него. Но эта девочка избегала его взгляда и шагов, а вот лошадь – глупый зверь – вызывала ее свет. Свет должен быть для него – для Бога – а он его посланник. Она была такой, как ее назвала Анна Ивановна: с тяжелым сердцем, непослушная, не женственная. Она общалась с демонами и даже спасла ему жизнь.

Но его пальцы хотели дерево, воск и кисти, чтобы изобразить любовь и одиночество, гордость и еще не расцветшую женственность в теле девушки.

«Она спасла тебе жизнь, Константин Никонович».

Он хищно подавил мысли. Рисовал он лишь величие Бога, а не хрупких девушек. Она призывала дьявола, а его спас палец Божий. Но, когда он отвернулся, он еще видел сцену перед глазами.

* * *

Вечер был лиловым, когда Вася пришла на кухню, все еще румяная после солнца. Она взяла миску и ложку, наполнила тарелку едой и пошла к окну. В сумерках ее глаза были ярче. Она принялась за еду, порой поглядывая на летние сумерки. Константин осторожно подошел к ней. От ее волос пахло землей, солнцем и водой озера. Она не сводила взгляда с окна. Деревня сияла огнями, полумесяц сиял на облачном небе. Тишина затянулась, хоть на кухне и было людно. Священник заговорил:

– Я человек Бога, – тихо сказал Константин, – но я не хотел бы умереть.

Вася испуганно взглянула на него. Тень улыбки появилась в уголке ее рта.

– Я не верю, батюшка, – сказала она. – Разве я не помешала вам подняться на небеса?

– Я благодарен за свою жизнь, – скованно продолжил Константин. – Но над Богом не смеются, – его теплая ладонь оказалась на ее руке. Улыбка пропала на ее лице. – Помните, – сказал он и сунул предмет в ее пальцы. Его ладонь, загрубевшая от косы, скользнула по ее костяшкам. Он молчал. Вася вдруг поняла, почему все женщины просили его о молитвах, поняла, что его теплая рука и сильное лицо были оружием, что использовалось там, где не работала речь. Он так ее уговаривал, грубой ладонью и красивыми глазами.

«Я так глупа, как Анна Ивановна?» – Вася вскинула голову и отодвинулась. Он отпустил ее. Она не видела дрожь его руки. Его тень трепетала на стене, когда он уходил.

Анна шила на стуле у камина. Ткань соскользнула с ее колен, когда она встала, и упала незамечено на пол.

– Что он тебе дал? – зашипела она. – Что? – на ее лице выделились все морщины.

Вася не знала, показала предмет своей мачехе. Это был его деревянный крест из шелковистого дерева сосны. Вася удивленно смотрела на него. Что это, священник? Предупреждение? Извинение? Вызов?

– Крестик, – сказала она.

Но Анна схватила его.

– Он мой, – сказала она. – Это он дал для меня. Прочь!

Вася хотела кое–что сказать, но она выбрала безопасное:

– Уверена, так и было, – но она не ушла, а пошла с миской к камину, чтобы выпросить еще рагу у Дуни и взять хлеб у сестры. Через пару минут Вася вытирала корочкой миску, смеясь от удивления на лице Ирины.

Анна молчала, но не продолжила шить. Вася, хоть и смеялась, ощущала прожигающий взгляд мачехи.

* * *

Анна не спала в ту ночь, расхаживала от кровати к церкви. Когда ясный рассвет сменил светлую летнюю ночь, она прошла к мужу и разбудила его.

Никогда за девять лет Анна не приходила к Петру по своей воле. Петр схватил жену, чуть не задушив, а потом понял, кто это. Волосы Анны свисали вокруг ее лица, ее платок сбился, открыв серо–каштановые пряди. Ее глаза были камнями.

– Любимый, – сказала она, потирая горло.

– Что такое? – осведомился Петр. Он выбрался из теплой постели и поспешил одеться. – Ирина?

Анна пригладила волосы и поправила платок.

– Нет… нет.

Петр надел рубаху через голову и повязал пояс.

– Что тогда? – сказал он не радостным тоном. Она сильно испугала его.

Анна дрожала, опустила взгляд.

– Ты заметил, что твоя дочь Василиса подросла с прошлого лета?

Петр замер. Утро бросало бледно–золотые полосы на пол. Анна никогда не интересовала Васей.

– Да? – сказал он ошеломленно.

– И что она стала вполне миловидной?

Петр моргнул и нахмурился.

– Она ребенок.

– Женщина, – рявкнула Анна. Петр отпрянул. Она никогда еще не перечила ему. – Сорванец, глаза да кости. Но у нее будет хорошее приданое. Лучше выдать ее сейчас, муж. Если она потеряет вид, ее могут не забрать вообще.

– Она не станет хуже за год, – сказал кратко Петр. – И еще за год. Зачем было меня будить, жена? – он покинул комнату. Ореховый запах пекущегося хлеба наполнял дом, Петр был голоден.

 – Твоя дочь Ольга вышла замуж в четырнадцать, – Анна следовала за ним. Ольга процветала в браке, она стала хозяйкой, полной матерью семейства с двумя детьми. Ее муж пользовался уважением у Великого князя.

Петр схватил свежую буханку и разломил.

– Я подумаю, – сказал он, чтобы она замолкла. Он вытащил мякиш и сунул в рот. Его зубы порой болели, и мягкость была приятной.

«Стареешь», – подумал Петр, закрыл глаза и заглушал голос жены чавканьем.

* * *

Люди отправились днем на поле. Все утро они срезали колосья взмахами кос, а потом разложили их сохнуть. Их движения сопровождало монотонное шипение. Солнце будто ожило и шлепало их горячими руками по шеям. Их жалкие тени скрылись у ног, лица сияли от пота и солнечных ожогов. Петр и его сыновья работали бок о бок с крестьянами, все старались во время урожая. Петр следил за зернами. Ячменя уродилось не так много, как должно было, колосья были низкими и бедными.

Алеша выпрямил затекшую спину, прикрыл глаза грязной рукой. Его лицо просияло. Всадник двигался от деревни на коричневой лошади галопом.

– Наконец, – сказал он, сунул два пальца в рот. Свист нарушил полуденную тишину. Люди побросали косы, вытерли лица и пошли к реке. Темно–зеленые берега и журчание воды радовали в жару.

Петр оперся о грабли и убрал мокрые волосы со лба. Он не покинул поле. Всадник приблизился, конь мчался аккуратным галопом. Петр прищурился. Он разглядел черную косу своей дочери, развевающейся за ней. Но она была не на своем тихом пони. Белые ноги Мыши вспыхивали в пыли. Вася увидела отца и помахала. Петр хмуро ждал, чтобы отругать дочь. Она так себе шею сломает.

Но как хорошо она сидела на лошади. Кобылица перемахнула через канаву и бросилась галопом, ее всадник не двигался, только коса развевалась. Они остановились на краю леса. Корзинка была перед Васей. В свете солнца Петр не видел ее лица, но он понял, какой высокой она стала.

– Ты голоден, отец? – крикнула она. Ее кобылица замерла. Она была без седла, без уздечки, была лишь веревка. Вася ехала с ладонями на корзинке.

– Иду, Вася, – сказал он, почему–то мрачнея. Он закинул грабли на плечо.

Солнце сияло на золотой голове. Константин Никонович остался на поле и смотрел на худую всадницу, пока деревья не скрыли ее.

«Дочь катается как мальчишка. Что о ней подумает наш добродетельный священник?».

Люди умывались холодной водой, пили пригоршнями. Когда Петр подошел к ручью, Вася слезла с лошади и была среди них, ходила с большой флягой кваса. Дуня испекла большой пирог с зерном, сыром и летними овощами. Люди собрались и отламывали куски. Жир смешивался с потом на их лицах.

Петр заметил, как стран Вася смотрелась среди больших мужчин с ее длинными костями и худобой, с большими широко посаженными глазами.

«Я хочу дочь, похожую на мою мать», – сказала Марина. Так и было, это была соколиха среди коров.

Люди не говорили с ней, они быстро ели пирог, опустив головы, и шли на жаркое поле. Алеша дернул сестру за косу и улыбнулся ей, проходя. Но Петр видел, как люди бросали на нее взгляды по пути.

– Ведьма, – прошептал один из них, хотя Петр не услышал. – Она зачаровала лошадь. Священник говорит…

Пирог закончился, и люди ушли, но Вася задержалась. Она отставила квас и опустила руки в ручей. Она шла как ребенок. Конечно. Она все еще была ребенком, его лягушонком. И в ней была дикая грация. Вася подошла к нему, забрав по пути корзинку. Петр потрясенно смотрел на ее лицо, потому и резко нахмурился. Ее улыбка увяла.

– Вот, отец, – она передала ему флягу с квасом.

«О, спаситель», – подумал он. Может, Анна Ивановна была права. Если она и не женщина, то скоро будет. Петр видел, как долго отец Константин смотрел на его дочь.

– Вася, – Петр сказал грубее, чем хотел. – Зачем было брать кобылицу и ехать на ней без седла и уздечки? Ты сломаешь руку или глупую шею.

Вася покраснела.

– Дуня дала корзинку и сказала спешить. Мышь была ближе всех, и путь близкий, так что я не думала о седле.

– И об узде, дочка? – сказал Петр сурово.

Вася покраснела сильнее.

– Я не пострадала, отец.

Петр тихо смотрел на нее. Если бы она была мальчишкой, он хлопал бы за такой навык езды верхом. Но она была девушкой, сорванцом на грани взросления. Петр снова вспомнил взгляд юного священника.

– Мы поговорим об этом позже, – сказал Петр. – Иди к Дуне. И не несись быстро.

– Да, отец, – робко сказала Вася. Но она гордо взобралась на спину лошади и гордо управляла ею, направляя кобылицу в сторону дома, куда она помчалась, выгнув шею.

* * *

День перешел в сумерки и ночь, но летом ночи напоминали утро.

– Дуня, – сказал Петр. – Давно Вася стала женщиной? – они сидели одни на летней кухне. Все вокруг спали. Но Петру было сложно спать в летнюю ночь, и вопрос о дочери не давал покоя. Кости Дуни болели, она не спешила ложиться на твердый матрас. Она медленно крутила прялку, а Петр вдруг заметил, как она исхудала.

Дуня строго посмотрела на Петра.

– Полгода. Началось почти на Пасху.

– Она красивая, – сказал Петр, – хоть и дикая. Ей нужен муж, это ее остепенит, – но он представил дикую девушку на свадьбе и в постели, потеющую у печи. Он ощутил странное сожаление и отогнал его.

Дуня отложила прялку и медленно сказала:

– Она еще не думала о любви, Петр Владимирович.

– И? Подумает, когда скажут.

Дуня рассмеялась.

– Да? Вы забыли мать Васи?

Петр молчал.

– Я бы советовала вам ждать, – сказала Дуня. – Вот только…

Все лето Дуня смотрела, как Вася пропадала на рассвете и приходила в сумерках. Она смотрела, как в дочери Марины растет дикость и отдаленность, словно девочка жила в мире семьи с посевами, скотом и шитьем лишь наполовину. Дуня наблюдала и переживала, боролась с собой. А теперь приняла решение. Она сунула руку в карман. Она вытащила оттуда голубой камень, нелепо смотрящийся на морщинистой коже.

– Помните, Петр Владимирович?

– Это был подарок для Васи, – резко сказал Петр. – Это измена? Я приказывал отдать ей, – он смотрел на кулон, словно то была змея.

– Я хранила это для нее, – ответила Дуня. – Я попросила, и король зимы позволил. Это бремя было бы слишком тяжелым для ребенка.

– Король зимы? – зло сказал Петр. – Вы верите в эти сказки как ребенок? Нет короля зимы.

– В сказки? – гневно ответила Дуня. – Чтобы я сочинила такую ложь? Я тоже христианка, Петр Владимирович, но я верю в то, что вижу. Откуда этот камень, подходящий для хана? Откуда вы привезли его для дочери?

Петр молчал, стиснув зубы.

– Кто дал его вам? – продолжила Дуня. – Вы привезли его из Москвы, но я больше не спрашивала.

– Этот кулон, – сказал Петр, но гнев пропал из его голоса. Петр пытался забыть мужчину с бледными глазами, кровь на горле Коли, его люди, не видящие ничего. Это был король зимы? Он помнил, как быстро согласился передать безделушку от незнакомца своей дочери. Древняя магия, сказала бы Марина. Дочь из родословной моей матери. А потом тише: «Защищай ее, Петя. Я ее выбрала, она важна. Обещай мне».

– Не просто кулон, – резко сказала Дуня. – Это талисман, Господи прости. Я видела короля зимы. Это его кулон, и он придет за ней.

– Видели? – Петр вскочил на ноги.

Дуня кивнула.

– Где видели? Где?

– Во сне, – сказала Дуня. – Только во сне. Но он посылает сны, и они правдивы. Я должна дать ей кулон. Он придет за ней в середине зимы. Она уже не дитя. Но он хитер, как и весь их вид, – слова вылетали спешно. – Я люблю Васю как свою дочь. Она слишком смела. Я боюсь за нее.

Петр подошел к большому окну и повернулся к Дуне.

– Это все правда, Авдотья Михайловна? Не вздумайте врать.

– Я его видела, – сказала Дуня. – И вы, думаю, тоже его видели. У него черные волосы, вьющиеся. Бледные глаза, светлее неба зимой. У него нет бороды, и он весь в синем.

– Я не отдам дочь демону. Она христианка, – страх в голосе Петра был новым, рожденным от слов Константина.

– Тогда ей нужен муж, – просто сказала Дуня. – Чем скорее, тем лучше. Демоны холода не интересуются замужними смертными девушками. В сказках принц птиц и злой волшебник приходят только за дикими девицами.

* * *

– Вася? – сказал Алеша. – Замуж? Этот крольчонок? – он рассмеялся. Сухие колоски ячменя шуршали, он молол рядом с отцом. В его каштановых кудрях была солома. Он пел, чтобы не стояла тишина. – Она еще девочка, отец. Я стукнул крестьянина, что засмотрелся на нее, а она и не заметила. Даже когда он ходил за ней в синяках на лице, – он бил и тех, кто звал ее ведьмой, но это отцу не сказал.

– Она просто еще не встретила мужчину, что ее заинтересует, – сказал Петр. – Но это изменится, – Петр все продумал. – Кирилл Антонович – сын моего друга. У него хорошее наследство, его отец мертв. Вася юна и здорова, у нее хорошее приданое. Она уедет до снега, – Петр склонился над ячменем.

Алеша не присоединился к нему.

– Она не обрадуется, отец.

– Но она послушается, – сказал Петр.

Алеша фыркнул.

– Вася? – сказал он. – Я бы на это посмотрел.

* * *

– Тебя выдадут замуж, – сказала с завистью Ирина Васе. – И у тебя будет хорошее приданое, и ты будешь жить в большом доме с кучей детей, – она стояла у грубой ограды, но не прислонялась, чтобы не испачкать сарафан. Ее длинная каштановая коса была под ярким платком, ладошка изящно лежала на дереве. Вася чистила копыто Бурана, угрожая жеребцу, чтобы он не двигался. Он, казалось, думал, за что ее укусить. Ирина была даже напугана.

Вася опустила его копыто и посмотрела на сестру.

– Я не выйду замуж, – сказала она.

Ирина скривила губы в завистливом неодобрении, когда Вася перепрыгнула через ограду.

– Выйдешь, – сказала она. – Коля поехал за ним. Я слышала, как отец говорил это матушке.

Вася нахмурилась.

– Ну… может, однажды я и выйду замуж, – сказала она и улыбнулась сестре. – Но как я привлеку мужчину, когда рядом ты, пташка?

Ирина скромно улыбнулась. О ее красоте уже говорили в деревнях в землях отца. Но…

– Ты не уйдешь в лес, Вася? Уже почти ужин. Ты вся в грязи.

Русалка сидела над ними, зеленая тень на ветке дуба. Она манила, вода стекала с ее струящихся волос.

– Я побуду там, – сказала Вася.

– Но отец говорит…

Вася прыгнула на ветку, схватилась за ствол, а потом за сук выше сильными руками. Она зацепилась коленом и повисла вниз головой.

– Я не опоздаю на ужин, не переживай, Иринка, – и она пропала среди листвы.

* * *

Русалка была худой и дрожала.

– Что такое? – русалка задрожала еще сильнее. – Тебе холодно? – это вряд ли было возможно, земля нагрелась за день, и ветер был теплым.

– Нет, – сказала русалка, волосы скрывали ее лицо. – Девочки мерзнут, но не черти. Что говорило это дитя, Василиса Петровна? Ты оставишь лес?

Вася поняла, что русалка боялась, что было сложно определить, ведь ее голос был не таким, как у женщин.

Вася и не думала о таком.

– Однажды придется, – медленно сказала она. – Однажды. Мне придется выйти замуж и уехать в дом мужа. Но я не думала, что это будет так скоро.

Русалка побледнела. Листья было видно сквозь ее худое лицо.

– Ты не можешь, – сказала русалка. Ее зеленые зубы показались из–за губ. Рука дернулась на волосах, и вода потекла по ее носу и подбородку. – Мы не переживем зиму. Ты не дала мне убить голодного, твои подопечные не справляются. Ты всего дитя, крох хлеба и капель медовухи не хватает для духов дома. Не навсегда. Медведь проснулся.

– Какой медведь?

– Тень на стене, – сказала русалка, быстро дыша. – Голос в темноте, – ее лицо двигалось не как человеческое, но зрачки почернели. – Остерегайся мертвых. Слушай меня, Вася, я больше не приду. Я не буду собой. Он позовет, и я отвечу. Я буду верна ему и выступлю против вас. Я не могу иначе. Листья опадают. Не покидай лес.

– Что значит, остерегайся мертвых? Как ты выступишь против нас?

Но русалка протянула ладонь и с силой, что ее влажные пальцы ощущались как плоть, сжала руку Васи.

– Король зимы тебе поможет, – сказала она. – Он обещал. Все мы слышали. Он очень стар, он враг твоего врага. Но ты не должна доверять ему.

Вопросы толкались во рту Васи, лишив ее речи. Она посмотрела в глаза русалки. Блестящие волосы водного духа ниспадали по ее обнаженному телу.

– Я доверяю тебе, – выдавила Вася. – Ты мой друг.

– Береги доброе сердце, Василиса Петровна, – сказала русалка печально, а потом осталось лишь дерево с серебряными листьями. Словно ее тут и не было.

«Может, я все–таки безумна», – подумала Вася. Она схватилась за ветку под собой и спрыгнула на землю. Она тихо побежала домой в прекрасных летних сумерках. Лес вокруг нее словно шептался. Тень на стене. Не доверяй ему. Остерегайся мертвых. Остерегайся мертвых.

* * *

– Замуж, отец? – зеленые ясные сумерки дышали прохладой над сухой землей, и огонь в печи был приятным, а не душным. Днем они ели только хлеб с творогом или солеными грибами, не было времени из–за полей. Но ночью было тушеное мясо и пирог, жареная курица и зелень в ценной соли.

– Если тебя захотят взять, – сказал Петр не мягко, отставив миску. Сапфиры и бледные глаза, угрозы и непонятные обещания бились неприятно в его голове. Вася пришла на кухню с мокрым лицом, она явно пыталась отчистить грязь под ногтями. Но вода лишь размазала грязь. Она была одета как крестьянка в тонкое платье из не выкрашенного льна, ее черные волосы не были прикрыты и вились. Ее глаза были огромными, дикими и встревоженными. Было бы проще выдать ее замуж, если бы она выглядела как женщина, а не крестьянский ребенок или дух леса.

Петр смотрел, как она пытается возразить, но затихает. Все девушки выходили замуж или становились монахинями. Она это прекрасно знала.

– Замуж, – она не могла говорить. – Сейчас?

Петр ощутил боль. Он увидел ее беременной, склонившейся у печи, сидящей перед ткацким станком, без грации…

«Не глупи, Петр Владимирович, женщин много», – Петр помнил тепло Марины в своих объятиях, но помнил и то, как она убегала в лес, легкая, как призрак, с тем же диким взглядом.

– За кого, отец?

«Мой сын был прав», – подумал Петр. Вася злилась. Ее зрачки расширились, ее голова вскинулась, как у жеребенка, что не был рад. Он потер лицо. Девушки радовались браку. Ольга сияла, когда ее муж надел ей кольцо на палец и забрал ее. Может, Вася завидовала сестре. Но эта дочь не найдет мужа в Москве. Так можно было сокола отправить в голубятню.

– Кирилл Артамонович, – сказал Петр. – Мой друг Артамон был богатым, и его единственный сын все унаследовал. У них много лошадей.

Ее глаза заняли половину лица. Петр нахмурился. Это была хорошая пара, она не должна была так пугаться.

– Где? – прошептала она. – Когда?

– Неделя езды на восток на хорошей лошади, – сказал Петр. – Он прибудет после урожая.

Вася замерла и отвернулась. Петр добавил мягче:

– Он приедет сюда сам. Я отправил Колю за ним. Он будет тебе хорошим мужем, и у вас будут дети.

– К чему такая спешка? – рявкнула Вася.

Горечь в ее голосе ранила его.

– Хватит, Вася, – холодно сказал он. – Ты женщина, а он – богатый мужчина. Если хотела князя, как Ольга, им нравятся женщины полнее и послушнее.

Он заметил боль, а потом она это скрыла.

– Оля обежала, что пришлет за мной, когда я вырасту, – сказала она. – Она сказала, что мы будем жить во дворце вместе.

– Тебе лучше выйти замуж сейчас, Вася, – сказал Петр. – Ты сможешь поехать к сестре, когда родишь первого сына.

Вася прикусила губу и ушла. Петр тревожно думал, что сделает с его дочерью Кирилл Артамонович.

– Он не стар, Вася, – сказала Дуня, когда Вася сжалась у камина. – Он хороший охотник. И он даст тебе сильных детей.

– Что отец не сказал мне? – парировала Вася. – Это слишком внезапно. Я могла подождать год. Оля обещала прислать за мной.

– Ерунда, Вася, – сказала натянуто Дуня. – Ты женщина, тебе лучше быть с мужем. Уверена, Кирилл Артамонович отпустит тебя навестить сестру.

Зеленые глаза прищурились.

– Ты знаешь причину. Откуда такая спешка?

– Я… не могу сказать, Вася, – сказала Дуня. Она вдруг показалась маленькой.

Вася молчала.

– Это к лучшему, – сказала няня. – Попробуй понять, – она опустилась на скамейку у печи, словно силы оставили ее, и Вася ощутила укол жалости.

– Да, – сказала она. – Прости, Дуняшка, – она опустила ладонь на руку няни. Но молчала. Проглотив кашу, она ускользнула, как призрак, в ночь.

* * *

Луна была чуть толще полумесяца, мерцала голубым. Вася бежала, она не понимала панику. Жизнь сделала ее сильной. Она бежала, прохладный ветер убирал из ее рта вкус страха. Но она не далеко ушла, огонь камина еще озарял ее спину, когда она услышала чей–то голос.

– Василиса Петровна.

Она чуть не убежала в ночь. Но куда идти? Она замерла. Священник стоял в тени церкви. Было темно, она не видела его лица. Но она не спутала бы голос. Она молчала. Она ощущала соль и поняла, что слезы высыхают на ее губах.

Константин только вышел из церкви. Он не видел, как Вася покинула дом, но не мог спутать ее летящую тень. Он крикнул раньше, чем понял, и выругался, когда она замерла. Но вид ее лица потряс ее.

– Что такое? – грубо спросил он. – Почему вы плачете?

Если его голос был бы холодным приказом, Вася не ответила бы. Но она вяло сказала:

– Меня выдают замуж.

Константин нахмурился. Он сразу увидел то же, что и Петр, дикое создание взаперти, занятое и уставшее, как другие женщины. Как и Петр, он ощутил странную печаль и отогнал ее. Он шагнул ближе, не думая, чтобы прочитать ее лицо, и с потрясением увидел, что она напугана.

– И? – сказал он. – Он жестокий?

– Нет, – сказала Вася. – Я так не думаю.

Он чуть не сказал, что это к лучшему. Но он подумал о годах, о родах и усталости, дикость пропадет, сокол будет в цепях… Он сглотнул. Это у лучшему. Дикость греховна.

И хотя он знал ответ, он спросил:

– Почему вы боитесь, Василиса Петровна?

– Вы не знаете, батюшка? – сказала она. Ее смех был тихим и отчаянным. – Вы боялись, когда вас прислали сюда. Лес сжимался вокруг вас кулаком, я видела это по вашим глазам. Но вы можете уехать, если захотите. Весь мир открыт для Божьего человека, вы уже были в Царьграде, видели солнце на море. А я… – он видел панику в ней, подошел и взял ее за руку.

– Тише, – сказал он. – Это глупо, вы сами себя пугаете.

Она снова рассмеялась.

– Вы правы, – сказала она. – Я глупа. Я все же родилась для клетки: монастыря или дома, так что тут такого?

– Вы женщина, – сказал Константин. Он все еще держал ее за руку. Она отошла, и он отпустил ее. – Со временем вы смиритесь, – сказал он. – Вы будете счастливы, – она едва видела его лицо, но она не понимала тон его голоса. Он словно пытался убедить себя.

– Нет, – хрипло сказала Вася. – Молитесь за меня, если хотите, батюшка, но я должна… – и она побежала между домами. Константин подавил желание окликнуть ее. Его ладонь горела там, где он касался ее.

Это к лучшему. К лучшему.

 

16

Дьявол в свете свечи

 

Наступила осень с серыми небесами и желтыми листьями, внезапными дождями и неожиданными лучами солнца. Сын боярина приехал с Колей после уборки урожая в погреба и сараи. Коля отправил гонца вперед по грязной тропе, и в день прибытия боярина Вася и Ирина провели утро в бане. Банник, местный дух, был пузатым существом с глазами как две смородины. Он по–доброму скалился девочкам.

– Можете спрятаться под скамейку? – тихо сказала Вася, пока Ирина была в соседней комнатке. – Мачеха увидит вас и закричит.

Банник улыбнулся, пар вылетал между его зубов. Он был чуть выше ее колена.

– Как пожелаешь. Не забывай меня зимой, Василиса Петровна. С каждым временем года я все меньше. Я не хочу пропасть. Старый пожиратель просыпается, это будет не лучшая зима для потери старого банника.

Вася замешкалась.

«Но меня выдадут замуж. Я уеду. Остерегайся мертвых».

Она сказала:

– Я не забуду.

Его улыбка стала шире. Пар окутал его тело, и его не было видно. Красный свет его глаз был цветом раскаленных камней.

– Пророчество, ведьма.

– Почему вы так меня называете? – прошептала она.

Банник взмыл к ней на скамейку. Его борода была извивающимся паром.

– Потому что у тебя глаза прабабки. Теперь слушай. До конца ты сорвешь подснежники в середине зимы, умрешь по своей воле и поплачешь о соловье.

Васе стало холодно среди пара.

– Почему я решу умереть?

– Умереть просто, – ответил банник. – Жить сложнее. Не забывай меня, Василиса Петровна, – и остался только пар.

«Мне уже хватало их безумных предупреждений», – подумала Вася.

Девушки сидели и потели, пока не стали румяными и сияющими, побили друг друга вениками и вылили холодную воду на горячие головы. Когда они стали чистыми, Дуня пришла с Анной, чтобы расчесать их длинные волосы и заплести косы.

– Жаль, что ты так похожа на мальчика, Вася, – сказала Анна, водя гребнем из ароматного дерева по длинным каштановым кудрям Ирины. – Надеюсь, твой муж не будет разочарован, – она посмотрела на падчерицу. Вася покраснела и прикусила язык.

– Но такие волосы, – возразила Дуня. – Самые красивые волосы на Руси, Васечка, – они были длиннее и гуще, чем у Ирины, черные с красным отблеском.

Вася выдавила улыбку няне. Ирине с детства говорили, что она мила как княгиня. Вася была страшным ребенком, об этом ей напоминали, когда нежная сестра была рядом. Но долгие часы верхом на коне – где пригодились ее длинные ноги – позволили Васе лучше понять себя, и она толком не могла рассмотреть себя. В доме было только бронзовое овальное зеркало у мачехи.

А теперь все женщины в доме, казалось, оценивали ее, словно козу на рынке. Вася задавалась вопросом, был ли в красоте прок.

Девушек нарядили. Голова Васи укутали девичьим головным убором, серебряные подвески обрамляли ее лицо. Анна не позволила бы Васе затмить ее дочь, даже если Васю выдавали замуж, так что головной убор и рукава Ирины были вышиты жемчугом, а бледно–голубой сарафан был с белой вышивкой. Вася была в зелено–синем сарафане, без жемчуга, лишь с намеками на вышивку. Простота была ее виной, она почти не шила дома. Но простота ей шла. Анна помрачнела, когда девочки были наряжены.

Две девочки вышли во двор. Там была грязь до лодыжек, морось была в воздухе. Ирина держалась ближе к матери. Петр уже ждал во дворе, напряженный, в хорошем мехе и расшитых сапогах. Жена Коли прибыла с детьми, племянник Васи Сережа бегал и вопил. На его льняной рубахе уже было пятно. Отец Константин стоял и молчал.

– Странное время для свадьбы, – тихо сказал Алеша Васе, встав рядом с ней. – Сухое лето и плохой урожай, – его каштановые волосы были чистыми, а короткая борода – смазана ароматным маслом. Его голубая расшитая рубаха сочеталась с поясом. – Ты хорошо выглядишь, Вася.

– Не смеши, – парировала его сестра и добавила уже серьезнее. – Да, и отец это ощущает, – хотя Петр выглядел бодро, он явно хмурился. – Он выглядит как тот, кто обязан совершить неприятный долг. Он отчаялся, раз отсылает меня.

Она старалась отшутиться, но Алеша посмотрел на нее с пониманием.

– Он пытается уберечь тебя.

– Он любил нашу маму, а я убила ее.

Алеша притих на миг.

– Как скажешь. Но, Васечка, он пытается уберечь тебя. Лошади утеплились, а белки все еще наедаются, словно от этого зависит их жизнь. Зима будет тяжелой.

Всадник пронесся в калитку и помчался к дому. Грязь летела дугами из–под копыт лошади. Он остановился и выпрыгнул из седла, мужчина средних лет, не высокий, но широкий, обветренный и с каштановой бородой. В его губах было видно намек на молодость. У него были все зубы, его улыбка сверкала, как у мальчика. Он поклонился Петру.

– Я не опоздал, надеюсь, Петр Владимирович? – спросил он, смеясь. Они пожали руки.

Конечно, он обогнал Колю. Кирилл Артамонович приехал на самой красивой юной лошади. Даже Буран, князь среди лошадей, выглядел грубым рядом с идеальным чалым жеребцом. Она хотела провести ладонями по ногам коня, ощутить кости и мышцы.

– Я говорил отцу, что это плохая идея, – сказал Алеша ей на ухо.

– Что? Почему? – Вася все еще разглядывала жеребца.

– Выдавать тебя так рано. Потому что краснеющие девы должны робко смотреть на бояр, что берут их за руку, а не на хороших лошадей.

Вася рассмеялась. Кирилл кланялся маленькой Ирине с нарочитой вежливостью.

– Удивительный самоцвет, Петр Владимирович, – сказал он. – Маленький подснежник, тебе стоит поехать на юг и цвести среди наших цветов, – он улыбнулся, Ирина покраснела. Анна смотрела на дочь с долей благодушия.

Кирилл повернулся к Васе, все еще улыбаясь. Но улыбка увяла при виде нее. Васе показалось, что он не рад ее внешности, она вскинула голову. Так лучше. Пусть ищет себе другую жену. Но Алеша хорошо понял потемнение его глаз. Вася смотрела ему в лицо, она была как воин–нечистокровка, а не домашняя девушка. Кирилл потрясенно смотрел на нее. Он поклонился, улыбка заиграла на губах, но не такая, как для Ирины.

– Василиса Петровна, – сказал он. – Ваш брат говорил, что вы прекрасны. Это не так, – она застыла, его улыбка стала шире. – Вы чудесны, – он окинул ее взглядом с головы до туфель.

Алеша сжал кулак.

– Ты злишься? – прошипела Вася. – Он имеет право. Мы помолвлены.

Алеша холодно смотрел на Кирилла.

– Это мой брат, – спешно сказала Вася. – Алексей Петрович.

– Рад знакомству, – удивленно сказал Кирилл. Он был лет на десять старше. Он лениво окинул Васю взглядом. Ее кожа покалывала под одеждой. Она слышала скрип зубов Алеши.

И тут раздалось фырканье, вскрик, плеск. Все обернулись. Сережа, племянник Васи, подобрался к жеребцу Кирилла и пытался забраться в седло. Вася понимала – она сама хотела прокатиться на этом коне – но неожиданный вес заставил юного жеребца встать на дыбы с дикими глазами. Кирилл бросился к уздечке коня. Петр забрал внука из грязи и стукнул его по уху. И тут Коля ворвался во двор, его прибытие подавило смятение. Мама Сережи увела его, завывающего. Дальше на дороге виднелась первая карета остальных людей, яркая среди серого осеннего леса. Женщины спешно ушли в дом подавать ужин.

– Конечно, он предпочел Ирину, Вася, – сказала Анна, пока они тащили большой котел с рагу. – Дворняжке не быть равной с породистым псом. Но твоя мать мертва, так проще забыть твоих жутких предков. Ты сильна как лошадь, это уже что–то.

Домовой выбрался из печи, дрожащий, но решительный. Вася пролила ему немного медовухи.

– Смотрите, мачеха, – сказала Вася. – Это кот?

Анна посмотрела, ее лицо стало цвета глины. Она пошатнулась. Домой хмуро смотрел на то, как она пялилась. Вася уклонилась и схватила горячий котел. Она спасла рагу, но не Анну Ивановну. Ее колени подогнулись, и она с треском упала на камни.

* * *

– Он тебе понравился, Вася? – спросила Ирина в кровати ночью.

Вася почти спала, они с Ириной встали засветло, чтобы подготовиться, и пир шел до поздней ночи. Кирилл Артамонович сидел рядом с Васей и пил из ее кубка. У ее суженого были толстые ладони, а от его смеха содрогались стены. Ей нравился его размер, но не наглость.

– Он неплох, – сказала Вася, но желала, чтобы он пропал.

– Он красивый, – согласилась Ирина. – И улыбка добрая.

Вася перевернулась, хмурясь. В Москве девушки не виделись с сужеными, но на севере нравы были свободнее.

– Его улыбка, может, и добрая, – сказала она, – но его конь боится его, – когда пир подходил к концу, она ускользнула в сарай. Жеребец Кирилла, Огонь, стоял в загоне, его не выпустили на пастбище.  

Ирина рассмеялась.

– Откуда тебе знать, что думает лошадь?

– Я знаю, – сказала Вася. – И он стар, пташка. Дуня говорит, ему почти тридцать.

– Но он богат, у тебя будут драгоценности и мясо каждый день.

– Так выходи за него, – сказала Вася, ткнув сестру в живот. – Будешь толстой, как белка, и шить весь день на печи.

Ирина рассмеялась.

– Может, мы будем видеться, когда выйдем замуж. Если наши мужья будут жить близко.

– Уверена, не будут, – сказала Вася. – Припаси для меня мясо, когда я приду с нищим мужем просить у тебя и великого боярина.

Ирина снова рассмеялась.

– Но это ты выходишь за богача, Вася.

Вася не ответила, она молчала. Наконец, Ирина сдалась, свернулась рядом с сестрой и уснула. Но Вася долго не спала.

«Он очаровал мою семью, но его конь боялся его руки. Остерегайся мертвых. Зима будет тяжелой. Нельзя покидать лес», – мысли носились, как вода, Васю подхватил поток. Но она устала, так что тоже уснула.

* * *

Шли дни за играми и трапезами. Кирилл Артамонович наполнял миску Васи за ужином, дразнил ее на кухне. Его тело источало звериный жар. Вася злилась из–за того, что краснела от его взгляда. Она не спала ночами, думая, как этот жар будет ощущаться ладонями. Но смех не отражался в его глазах. И порой страх сдавливал ее горло.

Дни шли, и Вася не понимала себя. Женщины ругались, что ей нужно выйти замуж, как всем. Он не был старым, был богатым. Почему она боялась? Но она боялась, избегала суженого, когда могла, расхаживала, как птица в уменьшающейся клетке.

– Почему, отец? – сказал Алеша Петру не в первый раз в начале богатого ужина. Длинная тусклая комната пропахла мехами и медовухой, жареным мясом, картофелем и потными людьми. Каша ходила по кругу в большой миске, медовуху наливали и выпивали.  Соседи набились в комнату. Дом был переполнен, гости ходили и в избы крестьян.

– Три дня до свадьбы, мы должны чтить гостя, – сказал Петр.

– Почему ее выдают сейчас? – парировал его сын. – Она не может подождать год? Почему после тяжелой зимы, трудного лета мы тратим еду и напитки на это? – он указал на комнату, где гости жадно поглощали фрукты, собранные летом.

– Потому что так надо, – рявкнул Петр. – Если хочешь быть полезным, скажи своей безумной сестре не кастрировать мужа в брачную ночь.

– Этот Кирилл – бык, – сказал Алеша. – У него пятеро детей от крестьянок, и он не против поиграть с женами фермеров, пока гостит у вас. Если сестра захочет так поступить с мужем, отец, то на то есть причина, и я не буду ее отговаривать.

Словно по зову, они посмотрели на пару, которую обсуждали. Кирилл говорил с Васей, широко размахивая руками. Вася смотрела на него, и от ее выражения лица Петр и Алеша нервничали. Кирилл не замечал.

– Я был там один, – говорил он Васе, пополняя их чашки, чуть расплескивая. Его губы оставили жирный след на крае. – Спина прижалась к камню, кабан бежал ко мне. Мои люди разбежались, кроме мертвого с красной дырой в нем.

Он не впервые описывал подвиги Кирилла Артамоновича. Вася думала о другом. Где священник? Отец Константин не пришел на ужин, и это было не в его характере.

– Кабан бежал ко мне, – сказал Кирилл. – Копыта сотрясали землю. Я уже прощался с жизнью…

«И умер с кровью на губах, – с отвращением подумала Вася. – И мне бы повезло».

Она коснулась его руки и посмотрела на него, надеясь, что выглядит жалобно.

– Не нужно… я больше не выдержу.

Кирилл растерянно посмотрел на нее. Вася содрогнулась.

– Я не могу слушать дальше. Боюсь, я упаду в обморок, Кирилл Артамонович.

Кирилл не понимал.

– Дуня крепче меня, – сказала Вася. – Думаю, стоит рассказать конец ей, – Дуня все слышала (да и Вася не была пугливой), и старушка закатила глаза к небу, а потом послала Васе предупреждающий взгляд. Но Вася решила, и ее не отговорил бы даже взгляд отца. – А теперь, – Вася встала с наигранной грацией и схватила буханку со стола, – если простите, мне нужно исполнить религиозный долг.

Кирилл хотел возразить, но Вася спешно присела в реверансе, сунула буханку в рукав и убежала. Вне зала дом был прохладным и тихим. Она долго стояла во дворе и дышала.

А потом поскреблась в дверь священника.

– Входите, – сказал Константин после холодной паузы. Казалось, комната дрожала от света свечи. Он рисовал в таком свете. Крыса грызла корочку, что лежала рядом с ним нетронутой. Священник не обернулся, когда Вася открыла дверь.

– Отец, здравствуйте, – сказала она. – Я принесла вам хлеба.

Константин напрягся.

– Василиса Петровна, – он опустил кисть и начертил крест. – Благословит тебя Господь.

– Вы заболели, раз не празднуете с нами? – спросила Вася.

– У меня пост.

– Лучше поесть. Всю зиму не будет такой еды.

Константин промолчал. Вася заменила обглоданную корочку свежей буханкой. Тишина затянулась, но она не уходила.

– Зачем вы дали мне крестик? – резко спросила Вася. – После встречи у озера?

Он стиснул зубы, но не сразу ответил. Он сам не понимал. Она его тронула. Он надеялся, что символ достигнет ее, когда он не сможет. Он хотел коснуться ее руки, заглянуть ей в глаза, разговорить ее, увидеть, может, как она смущается, как другие девушки. Забыть его жуткий восторг.

Ведь он не мог смотреть на свой крестик, не видя ее руки вокруг него.

– Святой крест направит тебя на путь истинный, – сказал Константин.

– Да?

Священник молчал. Ночью ему снилась женщина из озера. Он не видел ее лица. Но во снах ее волосы были черными, струились по ее обнаженному телу. Константин, проснувшись, долго молился, прогоняя картинку из головы. Но не мог, он видел Васю и сразу вспоминал женщину из сна с такими же глазами. Он стыдился. Она искушала его. Но через три дня она уедет.

– Зачем вы здесь, Василиса Петровна? – его голос звучал громко и хрипло, он злился на себя.

Буря грядет. Остерегайся мертвых. Сначала страх, потом огонь, потом голод. Твоя вина. Мы верили в Бога до вас, верили и в духов дома, и все было хорошо.

Если священник уедет, все снова будут в безопасности.

– Почему вы остались здесь? – сказала Вася. – Вы ненавидите поля, лес и тишину. Вы ненавидите нашу грубую голую церковь. Но вы еще здесь. Никто не обвинит вас, если вы уедете.

Скулы Константина слабо покраснели. Его рука нащупала краски.

– У меня есть задание, Василиса Петровна. Я должен спасти вас от самих себя. Бог наказывает тех, кто отбился.

– Задние вы придумали сами, – сказала Вася, – ради вашей гордости. Почему вы говорите, чего хочет Бог? Люди так вас не чтили бы, если бы вы не вызвали страх.

– Вы – несведущая дева, что вы знаете? – рявкнул Константин.

– Я верю в то, что вижу, – сказала Вася. – Я видела, как вы говорите. Я видела страх моего народа. И вы знаете, что я говорю правду, вы дрожите, – он схватил миску не смешанной краски. Теплый воск трепетал. Константин тут же опустил миску.

Она подошла ближе. Свет свечи выделил золотые искры в ее глазах. Он посмотрел на ее губы. Изыди, демон. Но у нее был голос девушки с тихой мольбой:

– Почему не вернетесь? В Москву, Владимир или Суздаль? Зачем быть здесь? Мир велик, а наш уголок очень мал.

– Бог дал мне задание, – процедил он, почти плюясь.

– Мы – мужчины и женщины, – возразила она. – Мы не задание. Вернитесь в Москву и спасайте людей там.

Она стояла слишком близко. Он взмахнул рукой и ударил ее по лицу. Она отпрянула, держась за щеку. Он сделал два быстрых шага вперед, смотрел на нее свысока, но она не отступала. Его ладонь взмыла снова, но он вдохнул и совладал с собой. Он не должен был бить ее. Он хотел схватить ее, поцеловать, ранить, сделать еще что–нибудь. Демон.

– Уходите, Василиса Петровна, – процедил он. – Не учите меня. И больше сюда не приходите.

Она отошла к двери. Но обернулась, держась за ручку. Ее коса лежала рядом с горлом. Алый след руки ярко виднелся на ее щеке.

– Как пожелаете, – сказала она. – Задние жестокое, вы пугаете людей во имя Бога. Я оставлю это вам, – она замешкалась и очень тихо добавило. – Но я, батюшка, не боюсь.

* * *

Она ушла, и Константин расхаживал. Его тень прыгала перед ним, рука, что ударила ее, горела. Ярость сдавливала его горло. Она уедет до снега. Уедет его позор и поражение. Это лучше, чем терпеть ее здесь.

Свеча дымила, стоя перед иконами, огонь отбрасывал резкие тени.

Она уедет. Должна уехать.

Голос зазвучал из земли, из свечи, из его груди. Он был тихим, четким, светлым.

– Успокойся, – сказал он. – Хотя я вижу, ты переживаешь.

Константин застыл.

– Кто это?

– Хочешь, невзирая на свои устои, ненавидишь любовь, – голос вздохнул. – О, ты прекрасен.

– Кто говорит? – рявкнул Константин. – Это шутка?

– Я не шучу, – последовал ответ. – Я друг. Хозяин. Спаситель, – голос был исполнен сострадания.

Священник кружился, озираясь.

– Выходите, – сказал он, замерев. – Покажитесь.

– Что это? – голос был с нотой гнева. – Сомнения, мой слуга? Ты не знаешь, кто я?

Комната была почти пустой, только кровать да иконы, в углах собрались тени. Константин смотрел туда до боли в глазах. Это было оно? Тень не двигалась от света огня.  Нет, то была его тень от свечи. Никого не было снаружи, за дверью. Тогда кто…?

Константин посмотрел на иконы. Он посмотрел в их серьезные лица. Его лицо переменилось.

– Отец, – прошептал он. – Господь. Ангелы. После тишины ты говоришь со мной? – он дрожал всем телом. Он взял себя в руки, молил голос заговорить снова.

– Ты сомневаешься, дитя мое? – сказал нежно голос. – Ты всегда был моим верным слугой.

Священник заплакал с открытыми глазами и беззвучно. Он рухнул на колени.

– Я долго за тобой следил, Константин Никонович, – продолжил голос. – Ты храбро трудился от моего имени. Но теперь тебя искушает эта девушка.

Константин хлопнул в ладоши.

– Я виноват, – сказал он пылко. – Я не могу спасти ее один. Она одержима, она – дьяволица. Я молюсь, чтобы ваша мудрость показала ей свет.

– Она многому научится, – ответил голос. – Многому. Не бойся. Я с тобой, ты больше не будешь один. Мир падет к твоим ногам, узнает мои чудеса твоими губами, потому что ты был верен.

Казалось, играют трубы, пока говорит голос. Константин поежился, слезы все еще текли.

– Только не оставляй меня, – сказал он. – Я всегда был верен, – он сжал кулаки так крепко, что ногти оставили следы.

– Будь верным, – сказал голос, – и я тебя никогда не брошу.

 

 

17

Конь по имени Огонь

 

Кирилл Артамонович больше всего любил охотиться на северных кабанов с длинными бивнями. В день до свадьбы он позвал на охоту:

– Скоротаем время, – сказал он Петру, подмигнув Васе, а та промолчала. Но Петр не возражал. Кирилл Артамонович был известным охотником, а мясо кабана на зиму было бы хорошей идеей. Они могли даже подать кабана на свадебный пир, чтобы его бледная дочь зарумянилась.

Все хозяйство встало до рассвета. Копья уже лежали сияющей кучей. Собаки услышали, как точат лезвие, и расхаживали в будках, скуля.

Вася встала раньше остальных. Она не ела, а пошла в конюшню, где лошади тревожно переминались от шума собак снаружи. Юный чалый жеребец Кирилла дрожал от звуков. Вася прошла к нему, нашла вазилу на спине коня. Она улыбнулась маленькому существу. Жеребец фыркнул и прижал уши.

– У тебя плохие манеры, – сказала ему Вася. – Наверное, Кирилл Артамонович таскает тебя за рот.

Жеребец направил уши вперед.

«Ты не похожа на лошадь».

Вася улыбнулась.

– Это хорошо. Ты не хочешь на охоту?

Конь задумался.

«Я люблю бегать. Но кабан гадко пахнет, человек бьет меня, если я боюсь. Я лучше буду пастись в поле», – Вася погладила шею коня. Кирилл портил отличного жеребца, что был чуть старше жеребенка. Конь ткнулся носом в ее грудь. Вода и зеленоватая слизь попала на ее платье.

– Теперь я страшнее обычного, – отметила Вася в пустоту. – Анна Ивановна будет рада. Кабан тебя не ранит, если будешь быстрым, – добавила она Огню. – А ты самый быстрый в мире, красавец. Не нужно бояться.

Жеребец молчал, но его голова была в ее руках. Вася гладила шелковистые уши, вздыхая. Она хотела бы прокатиться по осеннему лесу на длинноногом Огне, который, казалось, мог обогнать зайца в чистом поле. Вместо этого ей придется на кухню печь хлеб и слушать сплетни женщин. Ирина порой красовалась, а Вася старалась ничего не сжечь.

– Обычно я ругаю девицу, что глупо подходит к моему коню, – сказал голос за ней. Огонь вскинул голову. – Но вы ладите с животными, Василиса Петровна, – Кирилл Артамонович пришел к ним с улыбкой. Он поймал жеребца за веревку.

– Тихо, безумец, – сказал он. Конь закатил глаза, но стоял, дрожа.

– Вы рано встали, – Вася пришла в себя.

– Как и вы, Василиса Петровна, – от их дыхания появлялись облачка, в конюшне было холодно.

– Есть много дел, – сказала Вася. – Женщины поедут к вам после добычи, если день будет хорошим. А ночью будет пир.

Он улыбнулся.

– Не нужно извиняться, девушка. Думаю, рано вставать для девушки хорошо, и ей стоит интересоваться хозяйством мужа, – на его щеке была ямочка. – Я не скажу твоему отцу, что видел тебя здесь.

Вася взяла себя в руки.

– Говорите, если хотите, – сказала она.

Он улыбнулся.

– Мне нравится твой дух.

Она пожала плечами.

– Твоя сестра милее тебя, – отметил он. – Она будет легкой женой через пару лет: маленький цветочек. Никаких тревог ночью. Но ты… – Кирилл притянул ее к себе, провел ладонью по ее спине, оценивая. – Слишком много костей, – сказал он, – но сильные девушки мне нравятся. Ты не умрешь при родах, – он держал ее уверенно, словно ожидал послушания. – Ты родишь мне сыновей? – он поцеловал ее раньше, чем она ответила, она была ошеломлена силой его рук. Его поцелуй, как и прикосновение, был крепким, он наслаждался. Вася толкнула его, но без толку. Он задрал ее голову, впился пальцами в нежное место под ее челюстью. Ее голова кружилась. От него пахло мускусом, медовухой и лошадьми. Его ладонь была большой, прижималась к ее спине, а другая скользила от ее плеча к груди и бедру.

То, что он нашел, порадовало его. Когда он отпустил, его грудь вздымалась, ноздри раздувались как у жеребца. Вася не шевелилась, боролась с тошнотой. Она посмотрела в его лицо.

«Я для него кобылица», – вдруг ясно подумала она. И если кобылица не слушается, он сломает ее.

Улыбка Кирилла чуть увяла. Она не знала, как он видел ее гордость. Его глаза смотрели на ее рот, на ее фигуру, и она знала, что он видел и ее страх. Тревога пропала с его лица. Он потянулся к ней снова, но Вася была быстрее. Она отбила его руку и выбежала из конюшни, не оглядываясь. На кухне она была такой бледной, что Дуня усадила ее у огня и заставила пить горячее вино, пока ее лицу не вернулось немного цвета.

* * *

Весь тот день от земли поднимался холодный туман, обвивал деревья. Охота привела к добыче к полудню. Вася с мрачным видом несла разделочную доску, услышала слабо вопль умирающего зверя. Это соответствовало ее настроению.

Женщины покинули дом серым днем, мужчины вели лошадей. Константин поехал с ними, его лицо было бледным и возвышенным в осеннем свете. Люди смотрели на него с восхищением. Вася избегала его, оставалась с Ириной в конце толпы, заставив свою кобылицу идти в такт с пони Ирины.

Туман растекался над землей. Женщины жаловались на холод, кутались в плащи.

Вдруг Мышь встала на дыбы. Даже робкий зверь Ирины робел, и девочка подавила вопль, схватившись за поводья. Вася спешно опустила кобылицу и поймала уздечку пони. Она проследила за ушами Мыши. Белокожее существо стояло меж двух стволов берез. Оно напоминало человека со светлыми глазами. Его волосы были запутанными листьями. Он не отбрасывал тень.

– Все хорошо, – сказала Вася Мыши. – Он не ест лошадей. Только глупых путников.

Кобылица дергала ушами, но с неохотой пошла снова.

– Леший, лесовик, – прошептала Вася, они проезжали мимо. Она поклонилась. Он был стражем леса, он редко выходил к людям.

– Я поговорю с тобой, Василиса Петровна, – голос лешего был шепотом ветвей на рассвете.

– Сейчас, – сказала она, подавляя удивление.

Ирина рядом с ней запищала:

– С кем ты говоришь, Вася?

– Ни с кем, – сказала Вася. – С собой.

Ирина притихла. Вася мысленно вздохнула – Ирина расскажет своей матери.

Они нашли охотников чуть глубже в лесу под большим деревом. Они уже повесили кабана за ноги на большой сук. Из перерезанного горла в ведро стекала кровь. Лес звенел от смеха и хвастовства.

Сережа считал себя взрослым, его с трудом убедили ехать с женщинами. Он спрыгнул с пони и побежал с круглыми глазами к кабану. Вася слезла с Мыши и отдала ее уздечку слуге.

– Хорошего зверя мы поймали, да, Василиса Петровна? – голос раздался у ее локтя. Она обернулась. Кровь была на ладонях Кирилла, но он сверкал юношеской улыбкой.

– Мясо – это хорошо, – сказала Вася.

– Я припасу для вас печень, – он взглянул на нее. – Вам нужно поправиться.

– Вы так щедры, – Вася опустила голову и ускользнула, как девушка, что боялась говорить. Женщины вытаскивали холодное мясо из тюков. Вася осторожно отходила к березовой роще, а потом пропала за деревьями.

Она не видела, что Кирилл улыбнулся и пошел за ней.

 * * *

Лешие были опасными. По желанию они могли водить путников кругами, пока те не падали. Порой путникам хватало ума повесить вещи на спину для защиты, но чаще всего они умирали.

Вася нашла его в центре чащи берез. Леший окинул ее взглядом блестящих глаз.

– Какие новости? – сказала Вася.

Леший издал недовольный шорох.

– Твой народ пришел пугать мой лес, убивать моих существ. Они могли бы просто меня прогнать.

– Нам жаль, – быстро сказала Вася. У них хватало проблем без гнева лесного стража. Она развязала расшитый платок и вложила в его ладонь. Он покрутил его в длинных пальцах–прутиках. – Простите нас, – сказала Вася. – И… не забывайте меня.

– Прошу того же, – сказал мягче страж леса. – Мы таем, Василиса Петровна. Даже я, видевший, как эти деревья выросли из саженцев. Твой народ колеблется, черти слабеют. Если Медведь придет сейчас, ты без защиты. Будет расплата. Остерегайся мертвых.

– Что это значит?

Леший склонил растрепанную голову.

– Три знака, мертвые – четвертый, – сказал он, а потом пропал, и она слышала только пение птиц в шорохе леса.

– Хватит этого, – пробормотала Вася, не ожидая ответа. – Почему вы не можете говорить просто? Чего вы боитесь?

Кирилл Артамонович вышел из–за деревьев.

Вася напряглась.

– Вы заблудились?

Он фыркнул.

– Не больше вас, Василиса Петровна.  Я никогда не видел, чтобы девушка ходила так легко по лесу. Но вам не стоит ходить без защиты.

Она молчала.

– Идите со мной, – сказал он.

Она не могла отказать. Они шли бок о бок в густой чаше, листья сыпались на них.

– Вас понравится мои земли, Василиса Петровна, – сказал Кирилл. – Лошади бегают по полям, которые не окинешь взглядом. Торговцы привозят нам камни из Владимира, города Богоматери.

Вася увидела не хорошую лошадь боярина, но себя на лошади, бегущей галопом по земле без леса. Она замерла на миг, мыслями далеко. Кирилл поднял и гладил ее косу, лежащую поверх ее груди. Она пришла в себя от испуга и выдернула косу из его хватки. Он поймал ее волосы в кулак с улыбкой и притянул ее ближе.

– Не нужно, – она попятилась, но он шел за ней, наматывая ее косу на руку. – Я научу тебя хотеть меня, – его губы нашли ее.

Пронзительный вопль пронзил полуденную тишину.

Кирилл отпустил ее. Между деревьями вспыхнуло нечто коричневое, Вася бежала, проклиная юбки. Но она все равно была легче мужчины за собой. Она обогнула падуб, застыла в ужасе. Сережа цеплялся за шею Мыши, и коричневая кобылица кружилась, как годовалый жеребец. Кольцо белого было в ее испуганном глазе.

Вася не понимала. Мальчик уже катался на кобылице, и Мышь была чувствительной. Но теперь она прыгала, словно на ее спине сидело три дьявола. Ирина прижималась к дереву на краю поляны, зажав руками рот.

– Я говорила ему! – выла она. – Я говорила, что это плохо, но он сказал, что вырос, что может вести себя, как хочет. Он хотел мчаться на лошади. Он не слушал.

Поляна была полна теней, слишком больших для света полудня. Одна будто дернулась вперед. На миг Васе показалась там безумная улыбка и один мигающий глаз.

– Мышь, смирно, – сказала она лошади. Кобылица застыла, насторожив уши. На миг все было тихо. – Сережа, – сказала Вася. – А теперь…

Кирилл вырвался из–за кустов. Тени тут же бросились из трех мест сразу. Кобылица снова занервничала, развернулась и побежала. Ее длинные ноги впивались в лесную тропу, она чуть не оцарапала всадника, пока неслась среди деревьев. Сережа закричал, но все еще был в седле, держался за шею лошади.

Где–то кто–то смеялся.

Вася побежала к остальным лошадям, вытащив из–за пояса нож. Кирилл был за ней, но она была быстрее. Она пронеслась мимо потрясенного отца и добралась до Огня.

– Что ты творишь? – кричал Кирилл. Вася не ответила. Жеребец был привязан, но удар порвал веревку, она прыжком забралась на его голую спину, впилась в его рыжую гриву.

Конь побежал. Кирилл остался с раскрытым ртом. Вася склонилась, уловила ритм жеребца, сжимая ногами его бока. Жаль, она не успела распутать юбки. Они бурей мчались по лесу. Вася низко пригибалась на шее лошади. Впереди маячило павшее бревно. Вася глубоко вдохнула. Огонь перепрыгнул препятствие, уверенный, как олень.

Они вырвались из леса на грязное поле, почти догнав беглянку. Сережа чудом еще держался за шею Мыши. У него не было выбора, падение на скорости убило бы его, в поле было полно скрытых пеньков. Огонь догонял их, он был быстрее, и кобылица бежала зигзагами от паники, пыталась сбросить ребенка со спины. Вася кричала Мыши остановиться, но кобылица не слышала или не слушалась. Вася кричала Сереже держаться, но ветер уносил слова. Она и Огонь медленно сокращали разрыв. Пена текла из ртов лошадей. В дальнем конце поля была канава, чтобы осушать дождевую воду у поля с ячменем. Даже если Мышь прыгнет, Сережа не удержится. Вася закричала Огню. Они сильными прыжками поравнялись с беглянкой. Канава быстро приближалась. Вася протянула руку к племяннику.

– Отпускай! – закричала она, схватив его за рубаху. Сережа успел взглянуть в панике, а потом Вася стащила его и забросила на спину Огня. Мальчик сжимал черную шерсть в кулаках. Вася подвинула вес, чтобы жеребец повернулся раньше канавы. Конь как–то смог, собрался и бросился параллельно канаве. Он, скользя, остановился, дрожа всем телом. Мыши повезло меньше, в панике она рухнула в канаву и лежала на дне, барахтаясь.

Вася слезла со спины Огня, пошатнулась, пока ноги пытались удержать ее. Она опустила рыдающего племянника и быстро осмотрела его. Его нос и губа были в крови от твердого плеча жеребца.

– Сережа, – сказала она. – Сергей Николаевич. Все хорошо. Тише, – племянник всхлипывал, дрожал и хихикал одновременно. Вася шлепнула его по окровавленному лицу. Он поежился и притих, она крепко обняла его. За ними стало слышно вопль лошади. – Огонь, – сказала Вася. Жеребец был за ней с пеной у рта. – Стой здесь.

Он дернул ухом. Вася пустила племянника, и он съехал ко дну канавы. Мышь лежала в воде, но Вася не обратила внимания. Она опустилась у головы лошади в пене. Чудом она не сломала себе ноги.

– Все хорошо, – шептала Вася. – Все хорошо, – она дышала вместе с лошадью. Вдруг Мышь затихла под ее пылающей рукой. Вася встала и отпрянула.

Кобылица поднялась неуклюже, как жеребенок, выпрямила ноги. Вася дрожала, обвила руками шею лошади.

– Глупая, – прошептала она. – Что на тебя нашло?

«Я увидела тень, – сказала кобылица. – Тень с зубами. Времени не было», – у канавы стало слышно голоса. Камешки скатились и сообщили о прибытии Кирилла Артамоновича. Мышь притихла. Кирилл смотрел.

Вася покраснела.

– Кобылица испугалась, – спешно сказала девушка, взявшись за уздечку Мыши. – От вас пахнет кровью, Кирилл Артамонович, лучше стойте там.

Кирилл и не собирался спускаться в воду и грязь, но слова Васи не смягчили его.

– Ты украла моего коня.

Вася изобразила стыд.

– Кто научил тебя так ездить?

Вася сглотнула, оценивая его испуганный вид.

– Отец научил, – сказала она.

Ее суженый был поражен.

Она выбралась из канавы. Кобылица следовала за ней как котенок. Девушка замера на вершине. Кирилл смерил ее каменным взглядом.

– Может, я смогу кататься на ваших лошадях после свадьбы, – невинно сказала Вася.

Кирилл не ответил.

Вася пожала плечами, только тогда поняла, как устала. Ее ноги были слабыми, как камыши, а левое плечо – рука, которой она забросила Сережу на спину Огня – болело.

Всадники бежали по неровному полю. Петр вел их на уверенном Буране. Братья Васи ехали за ним. Коля первым слез с коня, побежал к своему сыну, который еще плакал.

– Сережа, ты в порядке? – осведомился он. – Сынок, что случилось? Сережа! – мальчик не отвечал. Коля повернулся к Васе. – Что случилось?

Вася не знала, что сказать. Она что–то пролепетала. Ее отец и Алеша спешились следом за Колей. Петр тревожно посмотрел на нее, на Сережу, на Огня и Мышь.

– Ты в порядке, Вася? – сказал он.

– Да, – выдавила Вася. Она покраснела. Их соседи – мужчины – неслись за ними. Они смотрели. Вася вдруг поняла, что ее голова непокрыта, а юбки изорваны, что ее лицо грязное. Ее отец тихо шепнул что–то Коле, который сжимал рыдающего сына.

Вася упустила плащ в дикой гонке, и теперь Алеша слез с лошади и отдал ей свой.

– Давай, глупая, – сказал он, пока она благодарно куталась в его плащ. – Лучше скрыть тебя от взглядов.

Вася вспомнила о гордости и упрямо вскинула голову.

– Мне не стыдно. Лучше было что–то сделать, чем смотреть, как Сережа умирает с разбитым черепом.

Петр услышал ее.

– Иди с братом, – прорычал он, вдруг повернувшись к ней. – Живо, Вася.

Вася смотрела на отца, а потом без слов поддалась Алеше, усадившем ее в седло. Соседи бормотали. Они озирались. Вася сжала кулаки и не отводила взгляд.

Но их соседи не смогли долго глазеть. Алеша сел за ней и побежал на коне.

– Тебе стыдно, Лешка? – Вася хмурилась. – Ты теперь запрешь меня в подвале? Лучше племяннику умереть, чем позор семье из–за меня?

– Не глупи, – сказал Алеша. – Все утихнет быстрее, если они не будут смотреть на твое изорванное платье.

Вася молчала.

Ее брат добавил мягче:

– Я отвезу тебя к Дуне. Ты выглядела так, что вот–вот рухнешь.

– Отрицать не буду, – ее голос смягчился.

Алеша замешкался.

– Васечка, что ты сделала? Я знал, что ты умеешь ездить, но… так? И на том безумном жеребце?

– Лошади научили меня, – сказала Вася после паузы. – Я водила их на пастбище.

Она не уточняла. Ее брат долго молчал.

– Мы бы вернули племянника мертвым или изломанным, если бы ты его не спасла, – медленно сказал он. – Я это знаю, и я благодарен. Отец, уверен, тоже.

– Спасибо, – прошептала Вася.

– Но, – добавил он с легкой иронией, – боюсь, тебе придется жить в лесу, если не хочешь выходить за фермера или надевать вуаль. Ты поразила соседей своим боевым поведением. Кирилл был унижен, когда ты взяла его коня.

Вася рассмеялась, но с тяжелой нотой.

– Я рада, – сказала она. – Не придется убегать перед свадьбой. Я лучше выйду за крестьянина, чем за Кирилла Артамоновича. Но отец зол.

Дом стало видно, и Петр догнал их. Он выглядел благодарно, возмущенно и даже мрачно. Явно переживал. Он кашлянул.

– Ты не ранена, Васечка?

Вася не слышала, чтобы он так звал ее, с тех пор, как была маленькой.

– Нет, – сказала она. – Но мне жаль, что я опозорила тебя, отец.

Петр покачал головой, но молчал. Пауза была долгой.

– Спасибо, – сказал потом Петр. – За внука.

Вася улыбнулась.

– Нужно благодарить Огня, – сказала она, взбодрившись. – И что Сережа умно держался изо всех сил.

Они ехали домой в тишине. Вася быстро убежала в купальню, чтобы попарить болящее тело.

Но Кирилл пришел за ужином в тот вечер к Петру.

– Я думал, что получу воспитанную деву, а не дикое создание.

– Вася хорошая, – сказал Петр. – Упрямая, но это может…

Кирилл фыркнул.

– Черная магия держала девчонку на спине моей лошади, а не искусство смертных.

– Только сила и дикость, – сказал Петр отчаянно. – Она даст сильных сыновей.

– Какой ценой? – мрачно сказал Кирилл Артамонович. – Я хочу женщину в доме, а не ведьму или духа леса. И она опозорила меня при всех.

Хотя Петр пытался уговорить его, он был непоколебим.

Петр редко бил детей. Но когда Кирилл разорвал помолвку, он побил Васю, в основном, чтобы утихомирить свой страх за нее. Она не могла хоть раз в жизни сделать, как ей сказали?

Она была дикой.

Вася терпела с сухими глазами, посмотрела на него с упреком и сковано ушла. Он не видел, как она плакала потом, сжавшись между ног Мыши.

Свадьбы не было. На рассвете Кирилл Артамонович уехал.

 

18

Гость в конце года

 

Когда Кирилл уехал, Анна Ивановна снова пошла к мужу. Осенние ночи уже стали дольше, дом просыпался в темноте и ужинал в свете огня. Той ночью Петр сидел без сна у печи. Его дети уже спали, а он не мог уснуть. Угли в печи делали комнату красной. Петр смотрел на мерцающий свет, думал о дочери.

Анна была с вещами для починки, но не шила. Петр не поднимал голову, так что не видел тяжелое и бескровное выражение лица жены.

– Значит, Василиса не выйдет замуж, – сказала она.

Петр вздрогнул. Его жена говорила властно, она впервые напомнила ему ее отца. И ее слова повторяли его мысли.

– Ее не захочет себе хороший мужчина, – продолжила она. – Ты отдашь ее крестьянину?

Петр молчал. Он обдумывал этот вопрос. Идея отдать дочь фермеру шла вразрез с его гордостью. Но он слышал предупреждение Дуни: «Лучше так, чем демон холода».

«Марина, – подумал Петр. – Ты оставила мне безумицу, и я люблю ее. Она смелее моих сыновей, дикая. Но что проку в этом для женщины? Я клялся, что уберегу ее, но как мне спасти ее от себя?».

– Она должна пойти в монастырь, – сказала Анна. – Чем раньше, тем лучше. Разве есть выбор? Ее не возьмет мужчина из хорошего рода. Она одержима. Она ворует лошадей, сводит их с ума, рискует жизнью племянника забавы ради.

Петр смотрел потрясенно на жену, и ее решимость была почти красивой.

– Монастырь? – сказал Петр. – Вася? – он задумался, почему так удивлен. Девушки без пары каждый день уходили в монастырь. Но он не видел, чтобы Вася стала бы монашкой.

Анна сжала кулаки. Она смотрела на него.

– Жизнь среди святых сестер спасет ее бессмертную душу.

Петр снова вспомнил лицо незнакомца в Москве. Талисман или нет, но демон холода не сможет прийти за девушкой, обещанной Богу.

Но он все мешкал. Вася не пойдет по своей воле.

Отец Константин сидел в тенях рядом с Анной. Он был мрачен, таким был и взгляд.

– Что скажете, батюшка? – сказал Петр. – Моя дочь напугала людей. Мне отослать ее в монастырь?

– Выбора мало, Петр Владимирович, – сказал Константин. Его голос был медленным и хриплым. – Она не боится Бога, не слушает голос разума. Есть монастырь для благородных девиц в стенах Кремля. Сестры примут ее.

Анна сжала губы. Она давно мечтала попасть туда.

Петр замешкался.

– Стены Кремля сильные, – добавил Константин. – Она будет в безопасности и не голодна.

– Я подумаю об этом, – Петр разрывался. Она могла уехать на санях, когда он отправит весть. Но кого послать с вестью? Его дочь нельзя было доставлять, как нежелательную посылку, а время было позднее для гонцов.

Он мог отправить ее к Оле, и та все устроит. Но нет… Васю нужно было выдать замуж или закрыть в монастыре до середины зимы. А там он придет за ней.

Вася… в монастырь? Скрыть ее черные волосы, быть девой до смерти?

Но ее душа… была важнее всего. Она будет в спокойствии. Будет молиться за семью. И будет спасена от демонов.

Но она не пойдет по своей воле. Будет горевать.

Константин смотрел на терзания Петра и молчал. Он знал, что Бог на его стороне. Петр будет убежден. И священник был прав.

Три ночи спустя Вася притащила домой мокрого простывшего монаха, которого нашла заблудившимся в лесу.

* * *

Она притащила его чуть раньше заката, посреди ливня. Дуня рассказывала сказу:

– И князья Алексей и Дмитрий отправились искать жар–птицу с яркими крыльями. Они ехали долго, они три раза побывали в девяти царствах, Пока не добрались до развилки, где стоял камень с вырезанными словами.

Дверь распахнулась, и Вася прошла в комнату, держа за рукав большого молодого монаха.

– Это брат Родион, – казала она. – Он заблудился в лесу. Он из Москвы, Саша прислал его к нам.

И дом тут же оживился. Монаха нужно было высушить и накормить, найти новую одежду, дать медовуху. Дуня в спешке успела заставить Васю сменить мокрую одежду и высушить волосы у огня. Все это время монаха осыпали вопросами: о погоде в Москве, об украшениях придворных дам, о лошадях татарских военачальников. Больше всего спрашивали о княгине Серпухова и брате Александре. Вопросов было так много, что монах едва мог ответить.

И Петр вмешался, отодвинул детей.

– Потише, – сказал он. – Пусть он поест.

В кухне медленно воцарилась тишина. Дуня взяла прялку, Ирина иголку. Брат Родион задумчиво ел. Вася взяла ступку и пестик и толкла сухие травы. Дуня продолжала историю:

– У дороги был камень с вырезанными словами.

Вперед пойдешь, найдешь голод и холод.

Направо пойдешь, коня потеряешь.

Налево пойдешь, коня сбережешь.

Это им не понравилось, и братья свернули, устроили палатки в лесу, забыв, зачем приехали.

«Князь Иван поехал направо», – подумала Вася. Она слышала историю тысячу раз. Серый волк убил его коня. Он плакал. Но в истории не говорилось, что было бы, если бы он пошел прямо. Или налево.

Петр общался с братом Родионом на другой стороне кухни. Вася хотела бы их слышать, но дождь стучал по крыше.

Она ходила за травами с первым светом. Она была готова мокнуть, но дышать свежим воздухом пару часов. Дом давил на нее. Анна Ивановна, Константин и ее отец смотрели на нее странными взглядами. Жители шептались за ее спиной. Никто не забыл случай с конем Кирилла.

Она увидела, как юный монах ездит по кругу на сильном белом муле.

Странно, что она нашла его живым. Она порой видела кости по пути, но не живых людей. Лес был опасным для путников. Леший водил их кругами, пока они не падали, водяной смотрел холодными рыбьими глазами, затягивал в реку. Но этот монах заблудился, но выжил.

Вася вспомнила предупреждение русалки. Чего боялись черти?

* * *

– Вам повезло, что моя безрассудная дочь пошла собирать травы в такую погоду и нашла вас, – сказал Петр.

Брат Родион, поев, рискнул взглянуть на камин. Дочь толкла травы, огонь очерчивал ее тонкое тело золотым светом. Сперва он посчитал ее страшной, и даже теперь ее нельзя было назвать красивой. Но, чем больше он смотрел, тем сложнее было отвести взгляд.

– Я рад этому, Петр Владимирович, – спешно сказал Родион, увидев, как Петр вскинул бровь. – У меня весть от брата Александра.

– Саша? – резко спросил Петр. – Какие новости?

– Брат Александр – советник Великого князя, – ответил важно новичок. – Он заслужил это за хорошие дела и защиту слабых. Он известен за свою мудрость в суждениях.

– Будто мне нужно было слышать доказательство, что Саша отлично управлял бы своей землей, – сказал Петр. Но Родион слышал гордость в его голосе. – К теме. Это не привело бы вас сюда так поздно.

Родион посмотрел в глаза Петру.

– Вы уже отправили дань Хану, Петр Владимирович?

– Со снегом, – прорычал Петр. Урожай был плохим, мяса запасли мало. Петр хмурился при трате любого зернышка. Им придется убивать всех овец, его сыновья истощали себя на охоте. Женщины ходили в лес за ягодами и грибами в любую погоду.

– Петр Владимирович, а если бы вам не нужно было платить дань? – спросил Родион.

Петру не нравились такие вопросы, он так и сказал.

– Ладно, – сказал юноша. – Князь и его советники задались вопросом, почему мы должны платить дань, склонять голову перед язычником. Последнего Хана убили, его наследников тоже быстро убьют. Они в смятении. Почему они должны влиять на христиан? Брат Александр побывал в Сарае, посмотрел на них и послал меня попросить у вас помощи, если Великий князь решит сражаться.

Вася видела, как меняется лицо отца, но не знала, что сказал юный монах.

– Война, – сказал Петр.

– Свобода, – ответил Родион.

– Мы тут, на севере почти не вооружены, – сказал Петр.

– И все же вооружены.

– Лучше ярмо, чем кулак Золотой орды, – сказал Петр. – Им не нужно встречать нас в открытом бою, они отправят людей ночью. Десять огненных стрел сожгут Москву дотла, и мой дом тоже из дерева.

– Петр Владимирович, брат Александр просил сказать…

– Простите, – Петр резко встал, – но я услышал достаточно. Надеюсь, вы меня простите.

Родион заставил себя кивнуть и переключил внимание на медовуху.

* * *

– Почему мы не будем сражаться, отец? – осведомился Коля. Два мертвых зайца висели за уши, сжатые в его кулаке. Отец с сыном воспользовались перерывом в дожде, чтобы проверить силки.

– Потому что в этом мало добра и много вреда, – ответил Петр не в первый раз. Его сыновья не давали ему покоя, монах вскружил им головы словами их брата. – Ваша сестра живет в Москве, вы хотите, чтобы она была в городе под осадой? Татары не оставят в городе выживших.

Коля отмахнулся, зайцы закачались в его руке.

– Конечно, нам нужно сразиться с ними далеко от Москвы.

Петр склонился к следующей ловушке, но она была пустой.

– Подумай, отец, – продолжил Коля, не унимаясь. – Мы могли бы отправлять товары на юг, а не дань. Князь никому не покорится. И твои правнуки могли бы сами быть Великими князьями.

– Лучше пусть мои сыновья будут живы, а дочери целы, чем шанс величия не рожденных потомков, – рот сына открылся для возражения, и Петр добавил мягче. – Сынок, ты знаешь, что Саша уехал против моей воли. Я не буду привязывать сына к столбу. Если хочешь сражаться, иди, но я не буду благословлять войну дурака, не дам ни серебра, ни коня. Сашу знают, да, но он все еще просит хлеб и растит травы в своем саду.

Ответ Коли подавил радостный вопль, еще один заяц обнаружился в ловушку, его осенняя шерсть была в грязи. Пока его сын доставал его, Петр поднял голову и застыл. Воздух пах новой смертью. Волкодав Петра прижался к ноге хозяина, скуля как щенок.

– Коля, – сказал Петр. Что–то в тоне отца заставило юношу встать, черные глаза вспыхнули.

– Я чувствую это, – сказал он после паузы. – Что тревожит собаку? – пес скулил и дрожал, явно хотел вернуться в деревню. Петр покачал головой, поворачиваясь, словно сам был собакой.

Он молчал, но указал на лужу крови в листве вокруг их ног, и она была не от зайцев. Петр махнул псу, волкодав заскулил и пошел вперед. Коля двигался левее, тихий, как и его отец. Они осторожно обошли деревья и вышли на полянку, мрачную от увядающих листьев.

Там был олень. Кусок лежал почти у ног Петра в крови и внутренностях. Основная часть туши была в стороне, и все растекалось, воняя даже на холоде.

Мужчины не замерли от крови, хотя рогатая голова была у их ног с вывалившимся языком. Но они переглянулись, ведь ничто в лесу не могло так поиздеваться над существом. И что за зверь убил бы оленя, но оставил мясо?

Петр шел по грязи, разглядывая землю.

– Олень бежал, охотник преследовал. Олень бежал сильно, хромал на переднюю ногу. Он пробрался на полянку здесь, – Петр двигался, пока говорил, пригнувшись. – Прыжок, другой, и удар в бок повалил его, – Петр замер. Пес прижимался животом к краю полянки, не сводя взгляда с хозяина. – Но кто ударил? – прошептал он.

Коля думал о том же.

– Следов нет, – сказал он. Его длинный нож зашипел, покидая ножны. – Нет. Даже нет признаков, что их замели.

– Посмотри на собаку, – сказал Петр. Пес выпрямился и посмотрел на брешь среди деревьев. Шерсть на его спине стояла дыбом, он рычал, скалясь. Мужчины тут же повернулись. Нож Петра быстро оказался в его руке. Он, казалось, заметил движение, темную тень в полумраке, но потом это пропало. Пес издал резкий и высокий лай, боялся, но прогонял.

Петр щелкнул пальцами. Коля повернулся с ним. Они пересекли поляну в крови и поспешили в деревню без слов.

* * *

День спустя, когда Родион постучал в дверь Константина, священник рассматривал краски в свете свечи. Края заплесневели от сырости. Снаружи был день, но окна священника были маленькими, дождь скрывал солнце. Комната была бы тусклой без свечей.

«Слишком много свечей, – подумал Родион. – Ужасная трата».

– Батюшка, – сказал Родион.

– Господь с тобой, – сказал Константин. Комната была холодной, плечи священника окутывало одеяло. Он не предложил этого Родиону.

– Петр Владимирович и его сыновья ходили охотиться, – сказал Родион. – Но они не говорят о добыче. Вы ничего не слышали?

– Не слышал, – ответил Константин.

Дождь лился и дальше.

Родион нахмурился.

– Не могу представить, зачем они пошли с копьями, но оставили собак. И погода ужасна для поездки.

Константин молчал.

– Пусть Бог дарует им успех, каким бы он ни был, – продолжил Родион. – Мне нужно уехать через пару дней, и мне не нужно знать, что вызвало такой взгляд у Петра Владимировича.

– Я буду молиться за вашу безопасность в пути, – сказал Константин.

– Благодарю, – ответил Родион, не замечая, что его выгоняют. – Знаю, вы не любите, когда вам мешают. Но я хочу попросить совета, брат.

– Спрашивайте, – сказал Константин.

– Петр Владимирович хочет, чтобы его дочь приняла обет, – сказал Родион. – Он дает мне слова и деньги, чтобы я подготовил монастырь к ее прибытию. Он говорит, что с ней прибудет дань, как только будет снег для саней.

– Это долг, брат, – сказал Константин, но оторвал взгляд от красок. – О чем вопрос?

– Она не подходит для монастыря, – сказал Родион. – Это увидит и слепой.

Константин стиснул зубы, Родион с удивлением увидел гнев в его глазах.

– Она не может выйти замуж, – сказал Константин. – В этом мире ее ждет только грех, лучше ей уйти. Она будет молиться за душу отца. Петр Владимирович стар, он будет рад ее молитвам, когда отправится к Богу.

Это все было хорошо. И все же Родион ощущал угрызения совести. Дочь Петра напоминала ему брата Александра. Хотя Саша был монахом, он не оставался долго в Лавре. Он ездил по Руси на боевом коне, очаровывал и боролся. На его спине был меч, он был советником князей. Но такая жизнь была невозможна для монашки.

– Я это сделаю, – с неохотой сказал Родион. – Петр Владимирович принял меня, я не могу отплатить иначе. Но, брат, передумайте. Кто–то точно решит жениться на Василисе Петровне. Она не протянет долго в монастыре. Дикие птицы умирают в клетках.

– И? – рявкнул Константин. – Благословенны те, кто мало проводят в этом зле, а сразу отправляются к Богу. Я могу лишь надеяться, что ее душа будет готова к встрече. А теперь, брат, я хотел бы помолиться.

Родион без слов перекрестился и вышел, моргая в тусклом свете дня. Ему было жаль девушку.

«В той комнате так много теней», – подумалось ему.

* * *

Петр и Коля не раз ходили на охоту со своими людьми до снега. Дождь не прекращался, хотя становился холоднее, и их сила угасала в мокрые дни. Но они старались. Они не нашли следов того, что разорвало оленя на куски. Люди ворчали, начали возмущаться. Усталость мешала верности, и никто не сожалел, когда холод остановил охоту.

Но тогда пропала первая собака.

Она была высокой, бесстрашно бегала на кабана, но ее нашли у частокола без головы и в крови в снегу. Вокруг нее из следов были только отпечатки ее же лап.

 Люди ходили в лес парами с топорами за поясом.

Но тогда пропал пони, хоть был привязан к саням для хвороста. Сын его хозяина вернулся с охапкой бревен, увидел пустые следы и красную лужу на грязи. Он выронил бревна и топор и побежал в деревню.

Страх охватил деревню, страх звучал в шепоте, опутывал всех паутиной.

 

19

Кошмары

 

Ноябрь ревел черными листьями и серым снегом. Таким утром отец Константин стоял у окна, обводил кистью тонкую ногу белого коня святого Георгия. Работа поглотила его, все было тихим. Но тишина будто слушала. Константин сам прислушивался. Заговорит ли с ним голос?

Когда кто–то поскребся в дверь, рука Константина дрогнула и чуть не размазала краску.

– Войдите, – прорычал он, отложив кисть. Это точно была Анна Ивановна с горячим молоком и восхищенными глазами.

Но это была не Анна Ивановна.

– Отец, благослови, – сказала Агафья, служанка.

Константин начертил крест.

– Бог с тобой, – но он злился.

– Не посчитайте оскорблением, батюшка, – прошептала девушка, заламывая натруженные руки. Она замерла на пороге. – Мне бы минутку.

Священник сжал губы. Перед ним на дубовой панели ехал святой Георгий. У его коня было только три ноги. А четвертая, что еще не была нарисована, будет изящно поднята, чтобы ударить по голове змея.

– Что вы хотите мне сказать? – Константин попытался смягчить голос. Получилось не полностью, она побледнела и отпрянула. Но не ушла.

– Мы были христианами, батюшка, – прошептала она. – Мы дали обет, мы поклоняемся иконам. Но так тяжело еще не было. Наши сады затопили летние дожди, мы будем голодать зимой.

Она замолчала, облизнула губы.

– И я подумала – само пришло в голову – а если мы оскорбили старых? Например, Чернобога, любящего кровь? Бабушка всегда говорила, что будет катастрофа, если он обернется против нас. И я теперь боюсь за сына, – она посмотрела на него.

– Лучше бояться, – прорычал Константин. Его пальцы хотели взять кисть, он взывал к терпению. – Это показывает ваше покаяние. Это время испытаний, Бог проверяет, верны ли вы ему. Держитесь, и вы увидите такое царство, что вы его и не представляли. Вы говорите об иллюзиях, что искушают несведущих. Придерживайтесь истины, все будет хорошо.

Он отвернулся к краскам. Но ее голос зазвучал снова:

– Мне не нужно царство, батюшка, только достаточно еды для сына на зиму. Марина Ивановна придерживалась старых традиций, и наши дети не страдали.

Лицо Константина стало таким, как у святого с копьем перед ним. Агафья отпрянула к двери.

– И теперь Бог наказывает вас, – прошипел он. Его голос был черной водой, подернутой льдом. – Думали, что раз наказания не было два года или десять лет, то вам это простят? Процесс медленный.

Агафья дрожала, как птица в сетях.

– Прошу, – прошептала она, поцеловав его пальцы. – Вы попросите нас простить? Не ради меня, а ради моего сына.

– Я постараюсь, – сказал он мягче, опустив ладонь на ее склоненную голову. – Но вам нужно сперва попросить самим.

– Да… да, батюшка, – она посмотрела с благодарным видом.

Когда она вышла в серый день и закрыла за собой дверь, тени на стене потянулись, как коты.

– Отлично, – голос дрожал в костях Константина. Священник застыл, его нервы пылали. – Они должны бояться меня, чтобы быть спасенными.  

Константин отбросил кисть и опустился на колени.

– Я хочу лишь радовать вас.

– Я рад, – сказал голос.

– Я пытался наставить этих людей на путь истины, – сказал Константин. – Я лишь хочу спросить… я хотел спросить…

Голос был нежным.

– Что ты хотел спросить?

– Прошу, – сказал Константин, – позвольте увидеть задание здесь завершенным. Я понесу ваше слово к краям земли, если попросите. Но лес так мал.

Он склонил голову и ждал.

Голос весело рассмеялся, и Константину показалось, что его душа от радости вылетит из тела.

– Конечно, тебе стоит идти, – сказал он. – Еще одна зима. Жертва и верность. А потом ты покажешь мое величие миру, и я буду с тобой навеки.

– Только скажите, что делать, – сказал Константин. – Я буду верен.

– Я хочу, чтобы ты взывал ко мне, когда говоришь, – сказал голос. Другой услышал бы в нем рвение. – И когда молишься. Зови меня каждый вдохом, зови по имени. Я – вестник бурь. Я буду среди вас и дам тебе благодать.

– Будет сделано, – пылко сказал Константин. – Будет сделано, как вы скажете. Только не оставляйте меня.

Свечи затрепетали от довольного протяжного вздоха.

– Слушайся меня всегда, – ответил голос, – и я тебя не оставлю.

* * *

На следующий день солнце пряталось за тучами, бросало призрачный свет на мир, лишенный цвета. Днем пошел снег. Все из хозяйства Петра, дрожа, пошли в церквушку, столпились внутри. Там горели лишь свечи. Вася почти слышала снег снаружи, погребающий их до весны. Он закрывал свет, но свечи озаряли священника. Кости его лица отбрасывали изящные тени. Он был схож со своими иконами, он никогда не был таким красивым.

Иконостас был завершен. Последняя икона с Христом была над дверью. Он сидел над бурей, и Вася не понимала выражение его лица.

– Я взываю к Троице, – сказал тихо и ясно Константин. – Бог позвал меня стать его слугой. Голос из тьмы, любитель бурь. Прибудь к нам.

И он громче начал службу:

– Благословен будь Господь, – сказал Константин. Его глаза были большими темными впадинами, но голос трепетал с огнем. Служба длилась. Он говорил, и люди забыли о холоде, влаге, о грядущем голоде. Казалось, Христос над дверьми давал благословение рукой. – Внемлите, – сказал Константин. Его голос стал тише, и они прислушались. – Среди нас зло, – собравшиеся переглядывались. – Оно пробирается в наши души по ночам в тишине. Ждет несведущих, – Ирина прижалась к Васе, и та обвила ее рукой. – Только вера, – продолжал Константин, – только молитва, только Бог спасут вас, – его голос становился все громче. – Бойтесь и кайтесь. Это ваше спасение. Иначе вы будете гореть. Гореть!

Анна закричала. Ее визг отражался эхом по церквушке, глаза выпучились под посиневшими веками.

– Нет! – закричала она. – Не здесь! Не здесь!

Ее голос будто раскалывал стены, усиливался, будто кричала сотня женщин.

За миг до того, как воцарился хаос, Вася проследила за пальцем мачехи. Христос над дверью улыбался, хотя раньше был серьезным. Его два зуба, как у пса, задевали нижнюю губу. Вместо двух глаз у него был один. Другая сторона лица была в голубых шрамах, глаз был грубо зашит.

Вася подумала, что где–то уже видела это лицо, пока боролась со страхом.

Но она не успела подумать. Люди по сторонам от нее зажали уши, падали или толкались к безопасности. Анна стояла одна. Она смеялась и плакала, царапала воздух. Никто ее не трогал. Ее крики отражались от стен. Константин пробился к ней и ударил ее по лицу. Она притихла, всхлипывая, но шум продолжался, словно кричали иконы.

Вася схватила Ирину в начале хаоса, чтобы ее не сбили с ног. Через миг Алеша появился и обвил сильными руками Дуню, маленькую, как ребенок, хрупкую, как листья в ноябре. Они цеплялись друг за друга. Люди бегали и кричали.

– Мне нужно к маме, – извивалась Ирина.

– Погоди, пташка, – сказала Вася. – Тебя затопчут.

– Матерь божья, – сказал Алеша. – Если кто–то узнает, что у Ирины такая мать, никто никогда не женится на ней.

– Никто не узнает, – рявкнула Вася. Ее сестра побледнела. Она хмуро посмотрела на брата, толпа толкала их к стене. Они с Алешей закрывали Дуню и Ирину телами.

Вася посмотрела на иконостас. Он был прежним. Христос сидел на троне над миром, подняв руку для благословения. Ей показалось другое лицо? Но почему тогда Анна кричала?

– Тихо!

Голос Константина прозвенел как дюжина колоколов. Все застыли. Он стоял перед иконостасом, подняв руку, как на иконе над его головой.

– Дураки! – прогремел он. – Вы – дети, раз испугались женского крика? Встаньте. Тихо. Бог защитит нас.

Они сбились, как отруганные дети. Голос священника делал то, чего не могли вопли Петра. Они покачивались. Анна содрогалась, рыдала, пепельная, как небо на рассвете. Бледнее был только сам священник. Свет свечей был наполнен странными тенями. И на иконостас падала не тень человека.

Вася размышляла, пока служба продолжилась. Бог здесь? Черти не могли войти в церковь, они были существами этого мира, а церковь – следующего.

Но она видела тень.

* * *

Петр привел жену домой, как только смог. Ее дочь раздела ее и уложила в кровать. Но Анна плакала, ее тошнило, это не прекращалось.

Ирина в отчаянии побежала в церковь. Она нашла отца Константина на коленях перед иконостасом. После службы люди целовали его руку и просили спасти их. Он выглядел спокойно. Даже торжествующе. Но теперь он казался Ирине самым одиноким в мире.

– Вы придете к моей матери? – прошептала она.

Константин дрогнул и обернулся.

– Она рыдает, – сказала Ирина, – без остановки.

Константин не говорил, он прислушивался. Когда все покинули церковь, Бог пришел к нему в дыме погашенных свечей.

– Прекрасно, – шепот посылал дым извиваться у пола. – Они были так напуганы, – голос звучал почти злорадно. Константин молчал. На миг он подумал, вдруг он безумец, и это голос его сердца. Но нет. Конечно, нет. Это были лишь его сомнения.

– Я рад, что вы были среди нас, – прошептал тихо Константин. – Чтобы вести людей к истине.

Но голос не ответил, церковь затихла.

Константин громче сказал Ирине:

– Да, я приду.

* * *

– Здесь отец Константин, – сказала Ирина, впуская священника в комнату матери. – Он успокоит тебя. Я принесу ужин, Вася уже греет молоко, – она убежала.

– Церковь, батюшка? – рыдала Анна Ивановна, они остались вдвоем. Она желала на кровати, укутанная в меха. – В церкви никогда…

– Вы говорите глупости, – сказал Константин. – Церковь защищена Богом. Только он там является, а еще его святые и ангелы.

– Но я видела…

– Вы ничего не видели! – Константин прижал ладонь к ее щеке. Она дрожала. Его голос стал ниже, очаровывал. Он коснулся ее губ указательным пальцем. – Вы ничего не видели, Анна Ивановна.

Она подняла дрожащую ладонь и коснулась его руки.

– Я ничего не увижу, если вы мне так скажете, батюшка, – она покраснела как девочка. Ее волосы потемнели от пота.

– Так ничего не видьте, – сказал Константин и убрал руку.

– Я вижу вас, – это было едва слышно. – Порой я вижу лишь вас. В этом ужасном мире с холодом, чудищами и голодом. Вы – свет для меня, – она поймала его руку, приподнялась на локте. Ее глаза были в слезах. – Прошу, батюшка, – сказала она. – Я хочу быть ближе.

– Вы безумны, – он оттолкнул ее руки и ушел. Она была мягкой и старой, изъеденной страхом и погибшими надеждами. – Вы замужем. Я отдал себя Богу.

– Не так! – в отчаянии закричала она. – Не так. Я хочу, чтобы вы видели меня, – она лепетала, сглотнув. – Видели меня. Вы видите мою падчерицу. Следите за ней. Как я слежу за вами. Почему не я? Почему? – она заголосила.

– Тише, – он прижал ладонь к двери. – Я вас вижу. Но, Анна Ивановна, видеть тут мало.

Дверь был тяжелой. Из–за нее и дальше слышались рыдания.

* * *

В тот день люди оставались у печей, пока падал снег. Но Вася выбежала к лошадям.

«Он идет», – Мышь закатила дикий глаз.

Вася пошла к отцу.

– Нам нужно увести лошадей за частокол, – сказала она. – До сумерек.

– Зачем лишние дела, Вася? – рявкнул Петр. Снег густо падал, оставаясь на их шапках и плечах. – Тебе нужно уйти. В безопасность. Но ты напугала кавалера, и теперь ты здесь зимой.

Вася не ответила. Она не могла, ведь ясно видела, что отец боится. Она еще не видела его страх. Она хотела спрятаться в печи, как ребенок.

– Прости, отец, – сказала она, совладав с собой. – Эта зима пройдет, как и другие. Но я думаю, что этой ночью лошадей нужно завести во двор.

Петр глубоко вдохнул.

– Ты права, дочь, – сказал он. – Права. Идем, я тебе помогу.

Лошади чуть успокоились, когда калитку закрыли. Вася лично увела Мышь и Бурана в загон, остальные лошади ходили по двору. Маленький вазила вложил ладонь в ее руку.

– Не оставляй нас, Вася.

– Меня ждет суп, – сказала Вася. – Дуня зовет. Но я вернусь.

Она ела суп в узком стойле Мыши, кормила лошадь хлебом. Потом Вася укуталась в попону и считала тени на стене конюшни. Вазила сел рядом с ней.

– Не уходи, Вася, – сказал он. – Когда ты тут, я вспоминаю о своей силе, вспоминаю, что не боюсь.

И Вася осталась, дрожала в сене и попоне. Ночь была очень холодной. Она думала, что не уснет.

Но уснула, ведь проснулась, замерзнув, когда взошла луна. Было темно. Даже Вася с ее кошачьим зрением, едва могла разглядеть Мышь над собой. Мгновение было тихо. А потом послышался тихий смех. Мышь фыркнула и попятилась, вскидывая голову. Белизна показалась вокруг ее глаза.

Вася встала в тишине, попона упала. Холодный воздух погружал клыки в ее плоть. Она пробралась к двери конюшни. Луны не было, тучи закрывали звезды. Снег еще падал.

По снегу пробирался тихий, как снежинки, мужчина. Он двигался от тени к тени. Он выдохнул и рассмеялся. Вася приблизилась. Она не видела лица, только лохмотья и жесткие волосы.

Мужчина подошел к дому, коснулся двери. Вася крикнула, а мужчина вошел на кухню. Не было звука плоти или дерева, он прошел сквозь дверь как дым.

Вася бросилась по двору, блестевшему девственным снегом. Мужчина не оставил следов. Снег был густым и мягким. Тело Васи казалось тяжелым, но она бежала, крича, пока не добралась до дома. Мужчина выпрыгнул во двор, словно зверь упав на четвереньки. Он смеялся.

– О, – сказал он, – как давно это было. Как милы дома людей. О, как она кричала…

Он заметил Васю, девочка замерла. Она знала шрамы, один серый глаз. Это было лицо на иконе, лицо… спящего в лесу годы назад. Как такое возможно?

– Что тут? – сказал мужчина. Он замер. Она увидела, что он вспомнил. – Я помню девочку с твоими глазами. Но теперь ты женщина, – он посмотрел на нее, словно хотел вырвать из ее души секрет. – Ты – маленькая ведьма, искушающая моего слугу. Но я не видел… – он приближался.

Вася пыталась убежать, но ноги не слушались. Его дыхание воняло горячей кровью, летело волнами к ее лицу. Она собрала смелость.

– Я никто, – сказала она. – Уходите. Оставьте нас.

Его теплые пальцы подняли ее подбородок.

– Кто ты, девочка? – а потом ниже. – Смотри на меня, – в его глазе крылось безумие. Она знала, что не должна смотреть, но его пальцы крепко держали, и она вот–вот…

Ледяная ладонь схватила ее и оттащила. Она ощутила запах холодной воды и раздавленной хвои. Голос над ее головой сказал:

– Еще нет, брат. Уйди.

Вася не видела говорившего, только изгиб черного плаща, но она видела одноглазого мужчину. Он улыбался, кривясь от смеха.

– Еще нет? Но все сделано, брат, – сказал он. – Готово, – он подмигнул Васе здоровым глазом и пропал. Черный плащ вокруг Васи стал целым миром. Она мерзла, лошади нервничали, вдали кто–то кричал.

А потом Вася проснулась, закоченевшая, дрожащая, на полу конюшни. Мышь прижала теплый нос к щеке девочки. И хотя Вася проснулась, крик еще было слышно. Он не утихал. Вася вскочила на ноги, отогнав кошмар. Лошади ржали, били стены конюшни. Лошади во дворе паниковали. Одноглазой фигуры не было. Это был сон, так решила Вася. Она побежала среди лошадей, огибая тяжелые тела.

Кухня была ульем злых ос. Ее братья прибывали, сонные и вооруженные, Ирина и Анна Ивановна стояли на пороге с другой стороны. Слуги бегали туда–сюда, крестились, молились и держались друг за друга.

А потом пришел ее отец, большой и уверенный, с мечом в руке.

– Тихо, – сказал он суетящимся людям. Отец Константин ворвался за ним.

Кричала маленькая служанка Агафья. Она сидела на матрасе. Ее побелевшие ладони сжимали шерстяное покрывало. Она прокусила нижнюю губу так, что кровь текла по подбородку, в глазах виднелись белки, она не моргала. Крики пронзали воздух, как сосульки, падающие с крыш.

Вася пробилась к ней через испуганную толпу. Она схватила девушку за плечи.

– Агафья, слушай, – сказала она. – Все хорошо. Ты в безопасности. Тише. Тишу, – она крепко обняла девушку, Агафья застонала и притихла. Ее большие глаза посмотрели на Васю. Она сглотнула и попыталась заговорить. Вася склонилась к ней:

– Он пришел за моими грехами, – выдавила она. – Он… – она вдохнула.

Мальчик пробирался через толпу.

– Мама, – закричал он. – Мама! – он бросился к ней, она не реагировала.

Ирина вдруг оказалась там с мрачным лицом.

– Она потеряла сознание, – сказала она серьезно. – Ей нужен воздух и вода.

– Это лишь кошмар, – сказал отец Константин Петру. – Лучше оставить ее женщинам.

Петр мог ответить, но никто не слушал, Вася закричала в шоке и ярости. Вся комната содрогнулась от нового страха.

Вася смотрела в окно. А потом…

– Нет, – сказала она, взяв себя в руки. – Простите, я… ничего. Ничего, – Петр нахмурился, слуги смотрели на нее с подозрением и шептались.

Дуня подвинулась к Васе, ее дыхание хрипело в груди.

– Девушки всегда видят кошмары к перемене погоды, – прохрипела Дуня, чтобы в комнате слышали. – Дитя, принеси воду и медовуху, – она строго посмотрела на Васю.

Вася молчала. Она посмотрела на окно. Ей показалось на миг, что она увидела лицо. Но этого не могло быть, это лицо было из ее сна, с одним глазом и голубыми шрамами. Он улыбался и подмигивал ей за слоем инея.

* * *

Как только стало светлее, Вася пошла искать домового. Она искала, пока солнце не поднялось высоко, искала и днем, избегая работы. Солнце склонилось в закате, когда она смогла вытащить существо из печи. Его борода обгорела по краям. Он был худым, горбился, его одежда была грязной, а вел он себя сломлено.

– Прошлой ночью, – сказала Вася без отступлений, гладя обожженную руку. – Я увидела лицо во сне, а потом в окне. Один глаз и улыбка. Кто это?

– Безумие, – ворчал домовой. – Аппетит. Спит, ест. Я не мог отогнать.

– Ты должен стараться, – рявкнула Вася.

Но домовой блуждал взглядом, приоткрыв рот.

– Я слаб, – лепетал он. – И страж леса слаб. Наш враг ослабил цепи. Скоро он будет свободен. Я не могу отогнать его.

– Кто враг?

– Аппетит, – сказал домовой. – Безумие. Ужас. Он хочет съесть мир.

– Как я могу одолеть его? – спросила Вася. – Как можно защитить дом?

– Подношения, – пробормотал домовой. – Хлеб и молоко усилят меня. И, может, кровь. Но ты – одна девушка, я не могу взять твою жизнь. Я угасну. Пожиратель придет снова.

Вася встряхнула домового, и его челюсти щелкнули. Его тусклые глаза стали яснее, он выглядел потрясенно.

– Ты не угаснешь, – рявкнула Вася. – Ты можешь взять мою жизнь. И возьмешь. Чтобы одноглазый не вошел снова. Нельзя его впускать.

Молока не было, но Вася украла хлеб и сунула в руку домового. Она делала это каждую ночь после этого, лишая себя части еды. Она порезала руку, испачкала своей кровью подоконники и у печи. Она прижала окровавленную ладонь ко рту домового. Ее ребра стало видно из–под кожи, ее глаза стали впавшими, кошмары не давали спать. Но ночи – одна, две, дюжина – быстро проносились, больше никто не кричал, что что–то не так. Домовой держался, пока вливала в него силу.

Но маленькая Агафья больше не заговорила разумно. Порой она молила то, что никто не видел: святых и ангелов, одноглазого медведя. Потом она говорила о мужчине на белой лошади. Одной ночью она выбежала из дома, рухнула в снег с синими губами и умерла.

Женщины готовили тело спешно. Отец Константин стоял рядом с ней, губы были белыми, лицо нельзя было прочесть. Он часами сидел рядом с ней, не молился вслух. Слова будто застревали в его горле.

Они похоронили Агафью в свете зимнего дня, пока лес стонал вокруг них. В сумерках они поспешили к печам. Малыш Агафьи звал маму, его вой туманом висел над тихой деревней.

* * *

Ночью после похорон сон впился в Дуню как челюсти зверя, как болезнь. Она стояла в мертвом лесу с обрубками почерневших деревьев. Дым скрывал звезды, огонь трепетал у снега. Лицо демона холода было маской, его кожа была сильно натянута. Его тихий голос пугал Дуню сильнее крика.

– Почему ты медлишь?

Дуня собралась с силами.

– Я люблю ее, – сказала она. – Она мне как дочь. Ты – зима, Морозко. Ты смерть, ты – холод. Ты не можешь ее получить. Она отдаст жизнь Богу.

Демон холода с горечью рассмеялся.

– Она умрет в темноте. Каждый день сила моего брата прибывает. Она увидела его, когда не следовало. Теперь он знает, какая она. Он убьет ее, если сможет, заберет ее себе. И вы будете обречены, – голос Морозко немного смягчился. – Я могу спасти ее, – сказал он. – Я могу всех вас спасти. Но она должна получить кристалл. Иначе…

Дуня увидела, что огонь трепетал от ее горящей деревни. Лес наполнили жуткие создания, чьи лица она знала. Среди них выделялся улыбающийся одноглазый мужчина, а рядом с ним стояла высокая худая тень, бледная как труп, с тусклыми волосами.

– Ты дала мне умереть, – сказал призрак голосом Васи. Ее зубы сверкали между кровавых губ.

Дуня сжала кулон и вытянула руку. Он сверкал в мире без формы и из тьмы.

– Я не знала, – пролепетала Дуня. Она потянулась к мертвой девушке, кулон свисал с ее кулака. – Вася, возьми его. Вася! – но одноглазый смеялся, девушка не шевелилась.

А потом демон холода встал между ней и ужасом, схватил ее за плечи ледяными руками.

– Времени нет, Авдотья Михайловна, – сказал он. – Когда вы увидите меня в следующий раз, я поманю, и вы пойдете, – его голос был голосом леса, отдавался эхом в ее костях, дрожал в ее горле. Дуня сжалась от страха и уверенности. – Но ты можешь ее спасти до этого, – продолжил он. – Ты должна ее спасти. Отдай ей кулон. Спаси всех.

– Да, – прошептала Дуня. – Будет по–твоему. Клянусь. Клянусь…

И ее голос разбудил ее.

Но холод горящего леса и прикосновения демона холода остался. Кости Дуни дрожали, пока не стало казаться, что они вывалятся из кожи. Она видела демона холода, отчаявшегося и напряженного, смеющееся лицо его брата с одним глазом. Два лица слились в одно. Голубой камень в ее кармане, казалось, пылал ледяным пламенем. Ее кожа почернела и потрескалась, когда ее ладонь сомкнулась на нем.

 

 

20

Подарок незнакомца

 

Вася ходила к лошадям каждое утро с первым светом в те короткие серые дни сразу после отца. Они боялись за животных. По ночам лошадей запирали во дворе, в безопасности забора, в конюшню заводили столько, сколько умещалось. Но днем они сами бродили по серым пастбищам и рыли траву в снегу.

Ярким горьким утром почти в середине зимы Вася побежала с лошадями в поле верхом на голой спине Мыши. Но как только лошади остановились, девушка слезла и посмотрела на кобылицу, хмурясь. Было видно ребра за коричневой шкурой.

«Он снова придет, – сказала кобылица. – Чуешь это?».

У Васи не было носа лошади, но она повернулась к ветру. На миг она ощутила гнилые листья, горло сдавило.

– Да, – мрачно сказала она, кашляя. – Псы тоже чуяли. Они скулили, когда их выпускали, бежали в будки. Но я не дам ему навредить тебе.

Она пошла от лошади к лошади с яблочными обрезками и добрыми словами. Мышь следовала за ней как собака. У края стаи Буран рыл землю копытом, бросая вызов ждущему лесу.

– Тише, – сказала Вася. Она встала рядом с жеребцом и коснулась ладонью его горячей спины.

Он злился, словно видел соперника среди своих кобылиц, и он чуть не ударил ее, а потом совладал с собой.

«Пусть идет! – он встал на дыбы, ударяя передними ногами. – В этот раз я убью его».

Вася уклонилась от копыт, прижалась телом к его.

– Погоди, – сказала она ему на ухо.

Он повернулся, щелкнул зубами, но Вася прижалась ближе, и он не смог достать ее. Она говорила тихо:

– Прибереги силы.

«Жеребцы слушаются кобылиц», – Буран опустил голову.

– Когда наступит час, ты должен быть сильным и спокойным, – сказала Вася.

«Твой брат», – сказала Мышь. Вася повернулась и увидела Алешу без шапки, бегущего к ней от калитки.

Вася тут же забралась на спину Мыши. Кобылица побежала по полю, разбрасывая замерзшую землю. Приближалась ограда пастбища, но Мышь перемахнула через нее и бежала.

Вася встретила Алешу у частокола.

– Это Дуня, – сказал Алеша. – Она не просыпается. Она зовет тебя.

– Идем, – сказала Вася, и Алеша побежал перед ней.

* * *

На кухне было жарко, печь ревела, раскрыв пасть. Дуня лежала на печи с открытыми глазами, но не видела, заламывала руки. Она бормотала себе под нос. Ее кожа натянулась на костях так, что Вася почти могли видеть ток крови. Она быстро забралась на печь.

– Дуня, – сказала она. – Дуня, проснись. Это я. Это Вася.

Открытые глаза моргнули, и все. Вася ощутила панику, но подавила ее. Ирина и Анна сидели в углу с иконами и молились. Слезы катились по лицу Ирины, и она не была красивой, когда плакала.

– Горячая вода, – рявкнула Вася, обернувшись. – Ирина, ради Бога, молитвы не согреют ее. Свари суп, – Анна едко посмотрела на нее, но Ирина удивительно быстро вскочила на ноги и схватила котелок.

Весь день Вася сидела рядом с Дуней на печи. Она укутала хрупкое тело няни в одеяла, попыталась влить бульон в ее горло. Но жидкость вытекала из ее рта, и она не просыпалась. Весь день проносились тучи, и свет дня темнел.

Днем Дуня вдохнула, словно пыталась сглотнуть, и схватила руки Васи. Вася удивлено отпрянула. Сила в хватке няни поразила ее.

– Дуня, – сказала она.

Глаза старушки блуждали.

– Я не знала, – прошептала она. – Я не видела.

– Ты будешь в порядке, – сказала Вася.

– У него один глаз. Нет, у него голубые глаза. Они схожи. Они братья. Вася, помни… – ее рука упала, она замерла, бормоча под нос.

Вася вливала горячее в рот Дуни. Ирина поддерживала огонь. Но пульс старушки угасал вместе со светом дня. Она перестала шептать и лежала с открытыми глазами.

– Еще нет, – сказала она пустому углу, порой она кричала. – Прошу, – говорила она. – Пожалуйста.

День темнел, дом и деревня притихли. Алеша ушел за хворостом, Ирина – к матери.

Когда голос Константина нарушил тишину, Вася чуть не выпрыгнула из кожи.

– Она жива? – сказал он. Тени падали на него как плетеная накидка.

– Да, – сказала Вася.

– Я буду молиться за нее, – сказал он.

– Нет, – рявкнула Вася, слишком уставшая и напуганная для вежливости. – Она не умрет.

Константин подошел ближе.

– Я могу ослабить ее боль.

– Нет, – повторила Вася. Она почти плакала. – Она не умрет. Прошу, уйдите.

– Она умирает, Василиса Петровна. Это мое место.

– Нет! – голос Васи вырвался с болью из горла. – Она не умрет. Я ее спасу.

– Она умрет к утру.

– Вы хотите, чтобы мой народ любил вас, так что вызвали в них страх, – Вася побелела от ярости. – Я не хочу страха для Дуни. Прочь.

Константин открыл рот, а потом закрыл. Он резко развернулся и ушел из кухни.

Вася тут же забыла про него. Дуня не просыпалась. Она лежала со слабым пульсом, ее дыхание едва ощущалось на дрожащей ладони Васи.

Наступила ночь. Алеша и Ирина вернулись, на кухне пошумели, готовя ужин. Вася не ела. Время шло, кухня опустела, и остались лишь четверо – Дуня и Вася, Ирина и Алеша. Последние спали на печи. Вася кивала, задремав.

– Вася, – сказала Дуня.

Вася проснулась с всхлипом. Голос Дуни был слабым, но различимым.

– Ты в порядке, Дуняшка. Я знала.

Дуня беззубо улыбнулась.

– Да, – сказала она. – Он ждет.

– Кто ждет?

Дуня не ответила. Она с трудом дышала.

– Васечка, – сказала она, – твой отец дал мне кое–что для тебя на хранение. Я должна это тебе отдать.

– Позже, Дуняшка, – сказала Вася. – Ты должна отдохнуть.

Но Дуня уже искала в кармане юбки напряженной рукой. Вася открыла карман за нее и вытащила что–то твердое, укутанное в мягкую ткань.

– Открой, – прошептала Дуня. Вася послушалась. Кулон был из бледного сияющего металла, ярче серебра, в форме снежинки или звездой с множеством лучей. Серебристо–синий камень горел в центре. У Анны не было таких камней, Вася такие еще не видела.

– Но что это? – ошеломленно спросила она.

– Талисман, – Дуня тяжело дышала. – В нем сила. Прячь его. Не говори о нем. Если отец спросит, ты ничего не знаешь.

Безумие. Вася нахмурилась, но надела цепочку через голову. Кулон повис между ее грудей, невидимый под одеждой. Дуня вдруг напряглась, ее сухие пальцы скользнули по руке Васи.

– Его брат, – прошипела она. – Он злится, что камень у тебя. Вася. Вася, ты должна… – она затихла с кашляньем.

Снаружи раздался хищный смех.

Вася застыла с колотящимся сердцем. Снова? В прошлый раз ей снилось. А потом шаркнули ноги. Еще и еще. Вася сглотнула и бесшумно слезла с печи. Домой сидел в печи, хрупкий и напряженный.

– Он не войдет, – сказал яростно домовой. – Я его не впущу. Не впущу.

Вася погладила его по голове и прошла к двери. Зимой ничего не пахло гнилью, но у порога она уловил запах, от которого замутило желудок. При этом холодом вспыхнул кулон на ее груди. Она тихо выдохнула с болью. Будить Алешу? Будить дом? Но что это было? Домовой сказал, что не пустит его.

«Я посмотрю, – подумала Вася. – Я не боюсь», – она ушла за дверь кухни.

– Нет, – выдохнула Дуня с печи. – Вася, нет, – она чуть повернула голову. – Спаси ее, – прошептала она в пустоту. – Спаси ее, а меня пусть забирает твой брат.

* * *

Запах от этого был ужасным: смерть, мор и горячий металл. Вася пошла по следам. Быстрое движение в тени дома. Она заметила нечто, похожее на женщину, пригибающееся и в белой накидке, что тянулась по снегу. Двигалось существо как краб, словно у него было слишком много суставов.

Вася набралась смелости и подобралась ближе. Существо ходило от окна к окну, замирало там, порой протягивало дрожащую руку, но не трогало. Но у последнего окна – священника – оно напряглось, глаза засияли красным.

Вася побежала. Домовой сказал, что оно не пройдет. Но взмах бескровного кулака сорвал иней с рамы окна. Вася заметила серую кожу в свете луны. Белая накидка была простыней, существо под ней было голым.

«Мертвое, – подумала Вася. – Оно мертвое».

Серые руки схватились за высокий подоконник окна Константина, и она – Вася увидела длинные волосы – забралась в комнату. Вася замерла за окном, а потом последовала за существом. Она забралась с силой. Внутри было темно. Существо согнулось, рыча, над метающейся фигурой на кровати.

Тени на стене, казалось, раздулись, словно могли сорваться с дерева. Вася, казалось, слышала голос: «Девчонка! Оставь его, он уже мой. Возьми девчонку, возьми ее…».

Боль в груди пронзила ее, кулон пылал холодом. Не думая, Вася подняла ладонь и закричала. Существо на кровати развернулось, лицо почернело от крови.

«Взять ее!» – прорычал теневой голос. Белые зубы мертвой блеснули в свете луны, она собиралась прыгнуть.

И тут Вася поняла, что рядом с ней есть кто–то еще – не мертвая, не голос из тени, а мужчина в темном плаще. Она не видела его лица в темноте. Он схватил ее за руку, пальцы впились в ее ладонь. Вася подавила крик.

«Ты мертво, – сказал новоприбывший существу. – Я все еще хозяин. Иди», – его голос был снегом в полночь.

Мертвая сжалась на кровати и взвыла. Тени на стене яростно вскинулись, рыча: «Нет, не слушай его. Он – ничто, я хозяин. Возьми ее…».

Вася ощутила, как распороли кожу на ее ладони, кровь капала на пол. Она ощутила дикое ликование.

– Уходи, – сказала она мертвой, словно уже знала слова. – Моя кровь не пустит тебя в это место, – она сжала ладонь на той, что держала ее за руку, пачкая кровью. На миг та ладонь была настоящей, холодной и твердой. Вася поежилась и посмотрела на незнакомца, но там уже никого не было.

Тени на стене, казалось, вдруг затрепетали, крича, мертвая оскалила тонкие зубы. Она закричала на Васю, повернулась и бросилась к окну. Она забралась на подоконник, спрыгнула в снег и побежала в лес быстрее бегущей лошади, спутанные грязные волосы струились за ней.

Вася не провожала ее взглядом. Она уже была у кровати, убрала грязные покрывала, чтобы осмотреть рану на горле священника.

* * *

Голос Бога в тот вечер не заговорил с Константином Никоновичем. Он молился один час за часом, но мысли возвращались к другим словам.

«Василиса ошиблась, – думал Константин. – Что такое капля страха, если это спасает их души?».

Он уже хотел идти на кухню, чтобы сказать ей это. Но он устал и остался в комнате, молился, пока в темноте не перестала различаться облетающая с иконы позолота.

Он лег спать до восхода луны.

Во сне дева с нежными глазами сошла с деревянной панели. Неземной свет озарял ее лицо. Она улыбнулась. Он больше всего хотел ощутить ее ладонь на своем лице, получить ее благословение. Она склонилась над ним, но он ощутил не ладонь. Ее рот задел его лоб, глаза. Она прижала палец под его подбородком, ее рот нашел его губы. Она целовала его снова и снова. Даже во сне стыд боролся с желанием, он слабо пытался оттолкнуть ее. Но голубое одеяние ее было тяжелым, ее тело было углем рядом с его. И он сдался, повернул лицо к ней с отчаянным стоном. Она улыбнулась в его губы, словно его боль радовала ее. Ее рот спустился к его горлу со скоростью охотящегося сокола.

А потом она закричала, и Константин проснулся, прижатый дрожащим весом.

Священник вдохнул и закашлялся. Женщина зашипела и слезла с него. Он заметил грязные волосы и глаза–рубины. Существо бросилось к окну. Он увидел еще две фигуры в комнате, одна казалась синей, а другая темной. Синяя потянулась к нему.

Константин вяло попытался найти крест на шее. Но синим лицом оказалась Василиса Петровна, сама как икона, сплошные углы и большие глаза. Их взгляды на миг пересеклись, его глаза были огромным, а потом она коснулась руками его горла, и он потерял сознание.

* * *

Он не был ранен, его горло, рука и грудь не пострадали. Вася ощупывала в его, но тут в дверь постучали. Вася бросилась к окну и почти выпала во двор. Луна сияла над снежным двором. Она рухнула на землю и сжалась в тени дома, дрожа от холода после ужаса.

Она слышала, как люди ворвались в комнату и замерли. Вася схватилась руками, ей хватило роста, чтобы заглянуть внутрь. В комнате пахло разложением. Священник сел, держась за шею. Отец Васи стоял над ним с фонарем.

– Вы в порядке, батюшка? – сказал Петр. – Мы слышали крик.

– Да, – ответил Константин, запинаясь, с большими глазами. – Да, простите. Наверное, кричал во сне, – мужчины на пороге переглянулись. – Лед появился, – сказал Константин. Он выбрался из кровати и пошатнулся на ногах. – От холода снятся кошмары.

Вася пригнулась, они посмотрели в сторону ее укрытия. Она пряталась в тени дома под окном и старалась не дышать.

Она услышала, как отец выдохнул и прошел к месту, где отвалился кусок льда. Тень его головы и плеч упала на нее, он выглядывал во двор. К счастью, он не посмотрел вниз. Во дворе ничто не двигалось. Петр закрыл ставни и запер их.

Но Вася не слышала этого. Как только ставни закрылись, она тихо побежала к зимней кухне.

* * *

Там было тепло и темно, как в утробе. Вася тихо прошла в дверь. Болело все тело.

– Вася? – сказал Алеша.

Вася забралась на печь. Алеша опустился рядом с ней.

– Все хорошо, Дуня, – сказала Вася, взяв няню за руки. – Ты будешь в порядке. Мы в безопасности.

Дуня открыла глаза. Она слабо улыбнулась.

– Марина будет гордиться, Васечка, – сказала он. – Я расскажу ей, когда увижу.

– Ничего подобного, – сказала Вася и попыталась улыбнуться, хотя в глазах были слезы. – Ты поправишься.

Старушка подняла холодную ладонь и с удивительной твердостью отодвинула Васю.

– Нет, – сказала она с тенью ее старой резкости. – Я увидела, как все мои малыши выросли, и я хочу просто умереть с тремя последними детьми рядом, – Ирина тоже проснулась, и Дуня нашла ее ладонь.

Алеша опустил ладонь поверх их рук. Он заговорил, пока Вася не возразила:

– Вася, все хорошо, – сказал он. – Ты должна ее отпустить. Зима будет жестокой, а она устала.

Вася покачала головой, но ее ладонь дрожала.

– Прошу, милая, – прошептала старушка. – Я так устала.

Вася замешкалась на миг, а потом слабо кивнула.

Старушка высвободила руку и схватила руку Васи обеими ладонями.

– Твоя мама благословила тебя перед смертью, я сделаю так же. Живи в мире, – она замолчала, словно слушала. – Помни старые истории. Сделай посох из рябины. Вася, будь осторожной. Будь смелой.

Ее ладонь упала, она притихла. Ирина, Алеша и Вася взяли ее за холодные руки, слушали ее дыхание. Дуня заговорила снова так тихо, что они склонились, чтобы услышать.

– Лешка, – прошептала она. – Споешь для меня?

– Конечно, – прошептал Алеша. Он замешкался, а потом глубоко вдохнул:

– Еще совсем не так давно

Цветы цвели весь год

И были тогда дольше дни,

Мы звезды видели в ночи,

Без страха жили мы.

Дуня улыбнулась. Ее глаза сияли, как у ребенка, в ее улыбке Вася увидела тень девушки, какой она была.

– Но время шло, менялось все

И ветер подул с юга

Пришел огонь, копье и буря,

Печаль и темнота.

Ветер поднялся снаружи, холодный ветер вздымал снег. Но они не ощущали это на печи. Дуня слушала, открыв глаза, глядя куда–то, но Вася ничего там не видела.

– Но там, вдали местечко есть,

Луг с желтыми цветами,

Там солнце при своем восходе

Сверкает над берегами

И подгоняет пену

Туда, где все кончается,

И все…

Алеша замолчал. Ветер распахнул дверь кухни, с визгом ворвался в комнату. Ирина издала вопль. С ветром вошла фигура в черном плаще, которую видела только Вася. Девушка задержала дыхание. Она видела его раньше. Фигура взглянула на нее и прижала холодные пальцы к горлу Дни.

Старушка улыбнулась.

– Я больше не боюсь, – сказала она.

А потом пришла тень. Она упала между фигурой в черном плаще и Дуней как топор на дерево.

– О, брат, – сказал голос тени. – Так беспечно? – тень улыбнулась черной большой улыбкой, казалось, схватила Дуню большими руками. Спокойствие на лице Дуни сменилось ужасом. Ее глаза выпучились, лицо покраснело. Вася казалась на коленях, ошеломленная, испуганная, содрогающаяся от всхлипов.

– Что вы делаете? – закричала она. – Отпустите ее! – ветер взревел в комнате, сначала ветер зимы, а потом хохочущий ветер летней бури.

Но ветер быстро утих, забрав с собой и тень, и мужчину в черном плаще.

– Вася, – сказал Алеша в тишине. – Вася, – Петр и Константин вбежали, мужчины – за ними. Петр раскраснелся от холода, он не спал после случая в комнате священника, он с мужчинами патрулировал спящую деревню. Все услышали крики Васи.

Вася смотрела на Дуню. Дуня была мертва. Кровь была на ее лице, пена виднелась в уголках рта. Ее глаза выпучились, тьма в прудах красного.

– Она умерла в страхе, – тихо сказала Вася, дрожа. – Она умерла в страхе.

– Ну–ну, Васечка, – сказал Алеша. – Спускайся, – он попытался закрыть глаза Дуни, но они были слишком выпучены. Вася успела увидеть ужас на мертвом лице Дуни, пока спускалась с печи.

 

                                

 

 

21

Бессердечное дитя

 

Они уложили Дуню в бане, а на рассвете пришли женщины, шумя, как кудахчущие куры. Они искупали дряхлое тело Дуни, укутали ее в лен и сидели рядом с ней. Ирина рыдала, сидя на коленях, прижав голову к коленям матери. Отец Константин тоже сидел на коленях, но не было видно, чтобы он молился. Его лицо было белым, как простыня. Он снова и снова дрожащей рукой касался не пострадавшего горла.

Васи там не было. Женщины не смогли найти ее.

– Она всегда была сорванцом, – шептались они. – Но я не думала, что она такая плохая.

Ее подруга мрачно кивнула, сжав губы. Дуня была для Василисы как мать после смерти Марины Ивановны.

– Это в крови, – сказала она. – Это видно по ее лицу. У нее глаза ведьмы.

* * *

С первым светом Вася выбралась наружу с лопатой на плече. Ее лицо было решительным. Она подготовилась и пошла искать брата. Алеша рубил дрова. Его топор свистел так сильно, что бревна разлетались в снег вокруг него.

– Лешка, – сказала Вася, – мне нужна твоя помощь.

Алеша моргнул, взглянув на сестру. Он плакал, кристаллы льда блестели на его каштановой бороде. Было очень холодно.

– Что, Вася?

– Дуня дала нам задание.

Юноша стиснул зубы.

– Не вовремя, – сказал он. – Зачем ты здесь? Женщины с ней, и ты должна быть там.

– Прошлой ночью, – спешно сказала Вася. – Там была мертвая. В доме. Упырь, как из сказок Дуни. Пришла, пока она умирала.

Алеша замолк. Вася смотрела ему в глаза. Его костяшки побелели, он снова опустил топор.

– Ты прогнала монстра? – сказал он с сарказмом между взмахами. – Моя сестренка? Сама?

– Дуня мне сказала, – ответила Вася. – Помнить истории. Сделать кол из дерева. Помнишь? Прошу, братец.

Алеша замер.

– Что ты предлагаешь?

– Мы должны избавиться от нее, – Вася глубоко вдохнула. – Нам нужно поискать побеспокоенные могилы.

Алеша нахмурилась. Губы Васи были белыми, а глаза – темными дырами.

– Посмотрим, – сказал Алеша с долей иронии. – Покопаем на кладбище. Отец ведь давно меня не бил.

Он сложил поленья и поднял топор.

Перед рассветом шел снег. На кладбище не было видно ничего, кроме смутных холмиков под сияющим снегом. Алеша посмотрел на сестру.

– Что теперь?

Вася невольно скривила губы.

– Дуня говорила, что нежить лучше всего находят девственники. Ходят кругами и утыкаются в правильную могилу. Поведешь, брат?

– Тебе не повезло, Васечка, – сказал Алеша с долей резкости, – ты не успела. Нам нужно похитить мальчика–крестьянина?

Вася изобразила праведное выражение лица.

– Где не справляется большая добродетель, стараться приходится меньшей, – сообщила она и пошла среди сияющих могил.

Она сомневалась, что тут дело в добродетели. Запах висел над кладбищем, как злой дождь, и вскоре Вася остановилась, кашляя, в знакомом углу. Они с Алешей переглянулись, и ее брат начал копать. Земля должна была не поддаваться из–за холода, но она была рыхлой, недавно вскопанной. Алеша убрал снег, и запах ударил так, что он отвернулся, кашляя. Сжав губы, он вонзил лопату в землю. Они удивительно быстро выкопали фигуру в простыне. Вася вытащила ножик и срезала ткань.

– Матерь божья, – сказал Алеша и отвернулся.

Вася молчала. Кожа Агафьи была серо–белой, как у трупа, но губы были вишневыми, полными и нежными, как не было при жизни. Ее ресницы отбрасывали кружевные тени на ее впавшие щеки. Она будто спала в земле.

– Что нам делать? – спросил Алеша, бледный и едва дышащий.

– Кол в рот, – сказала Вася. – Я сделала кол утром.

Алеша поежился, но опустился на колени. Вася села рядом с ним, руки дрожали. Кол был грубым, но острым, и она подняла большой камень, чтобы забить кол.

– Братец, – сказала Вася, – подержишь голову или вобьешь кол?

Он был белее снега, но сказал:

– Я сильнее тебя.

– Это верно, – сказала Вася. Она отдала кол и камень и открыла пасть существа. Острые, как у кота, зубы сияли, будто костяные иглы.

При их виде Алеша пришел в себя. Стиснув зубы, он сунул кол меж красных губ и ударил камнем. Кровь полилась изо рта по серому подбородку. Глаза открылись, больше и жуткие, хотя тело не шевелилось. Рука Алеши дрогнула, он промазал, и Вася вовремя отдернула руку. С хрустом камень разбил правую скулу. Существо вскрикнуло, но не двигалось.

Васе казалось, что из леса донесся яростный рев.

– Скорее, – сказала она. – Скорее, скорее.

Алеша прикусил язык и перехватил удобнее. Камень сделал из ее лица месиво. Он ударял по колу снова и снова, яростный удар пробил череп. Свет погас в глазах трупа, и камень выпал из белых пальцев Алеши. Он отпрянул, задыхаясь. Ладони Васи были в крови и не только, но она почти рассеянно отпустила Агафью. Она смотрела в лес.

– Вася, что там? – спросил Алеша.

– Думаю, что–то увидела, – прошептала Вася. – Смотри туда, – она была на ногах. Белая лошадь и темный всадник почти сразу попали в тени деревьев. За ними, казалось, была другая тень, будто большая тень, и она смотрела.

– Здесь только мы, Вася, – сказал Алеша. – Помоги закопать ее и пригладить снег. Скорее. Женщины будут тебя искать.

Вася кивнула и схватила лопату. Она все еще хмурилась.

– Я уже видела лошадь, – сказала она. – И всадника в черном плаще. У него голубые глаза.

* * *

Вася не вернулась домой после того, как упырь был погребен. Она смыла землю и кровь с ладоней, прошла в конюшню. Там она устроилась в загоне Мыши. Мышь понюхала ее макушку. Вазила сел рядом с ней.

Вася долго лежала там и пыталась плакать. Из–за лица Дуни, когда она умерла, из–за кровавого лица Агафьи. Даже из–за отца Константина. Но, хоть она сидела там долго, слез не было. Внутри была лишь пустота и тишина.

Когда солнце начало опускаться, она присоединилась к женщинам в купальне.

Все набросились на нее. Беспечная, говорили они. Дикая. Безжалостная. А тише добавляли: ведьма. Как ее мать.

– Неблагодарная ты, Вася, – скалилась Анна Ивановна. – Но я меньшего и не ожидала, – тем вечером она склонила Васю на стул и отхлестала лозиной, хотя Вася была уже взрослой для такого. Только Ирина молчала, но смотрела на сестру с упреком в красных глазах, что было хуже слов женщин.

Вася терпела, но защитить себя словами не могла.

Они похоронили Дуню вечером. Люди шептались во время быстрых холодных похорон. Ее отец был растрепанным и серым, она никогда не видела его таким старым.

– Дуня любила тебя как дочь, Вася, – сказал он позже. – А ты решила уйти.

Вася молчала, но думала о раненой руке, о холодной звездной ночи, о камне на груди и упыре во тьме.

* * *

– Отец, – сказала она в ту ночь. Крестьяне ушли в избы. Она придвинула стул к Петру. Огни в печи были красными, у печи было пустое место, где была Дуня. Петр делал новую рукоять к охотничьему ножу. Он соскреб завиток дерева и взглянул на дочь. В свете огня ее лицо было хмурым. – Отец, – сказала она, – я бы не пропала в необходимости, – она говорила так тихо, чтобы слышно было только им двоим в людной кухне.

– Что за необходимость, Вася? – Петр отложил нож.

Он посмотрел, словно боялся ответа. Вася поняла это и подавила признание в горле. Упырь мертв. Она не хотела отягощать его, чтобы спасти свою гордость. Он должен быть сильным.

– Я… ходила на могилу матери, – спешно сказала она. – Дуня попросила меня помолиться там за них обеих. Там было проще. В тишине.

Ее отец устал больше, чем когда–либо.

– Хорошо, Вася, – сказал он, вернувшись к охотничьему ножу. – Но плохо уходить одной без слов. Это пустило сплетни среди людей, – тишина. Вася заламывала руки. – Мне жаль, дитя, – добавил он мягче. – Знаю, Дуня была тебе как мать. Она дала тебе что–нибудь перед смертью? Вещицу? Побрякушку?

Вася замешкалась. Дуня запретила говорить. Но это был его подарок. Она открыла рот…

В дверь ударили, и мужчина ворвался и рухнул, наполовину замерзший, к их ногам. Петр тут же вскочил на ноги, миг тишины миновал. Кухню заполнили крики потрясения. Борода мужчины гремела льдом от дыхания, его глаза смотрели поверх красных щек. Он дрожал на полу.

Петр знал его.

– Что такое? – осведомился он, схватив дрожащего мужчину за плечо. – Что случилось, Николай Матвеевич?

Мужчина молчал, сжимался на полу. Когда они сняли его варежки, оказалось, что его руки замерзли, как ледяные когти.

– Нужна горячая вода, – сказала Вася.

– Нужно, чтобы он заговорил как можно скорее, – сказал Петр. – Его деревня в двух днях пути. Не знаю, что привело его сюда в середине зимы.

Вася и Ирина час растирали руки мужчины и ноги, лили горячий бульон в его горло. Даже когда его силы вернулись, он лишь прижимался к печи, хрипя. Он поел, глотая горячие куски. Петр подавлял нетерпение. А потом гонец вытер рот и со страхом посмотрел на боярина.

– Что привело вас сюда, Николай Матвеевич? – осведомился Петр.

– Петр Владимирович, – прошептал мужчина. – Мы умрем.

Петр помрачнел.

– Две ночи назад загорелась наша деревня, – сказал Николай. – Ничего не осталось. Если вы не сжалитесь, мы умрем. Многие уже умерли.

– Пожар? – сказал Алеша.

– Да, – сказал Николай. – Искра из печи, и вся деревня загорелась. Дул плохой ветер, слишком теплый для зимы. Мы ничего не могли поделать. Я ушел, как только мы смогли выкопать выживших из пепла. Я слышал их крики, когда снег касался их кожи. Лучше бы они умерли. Я шел день и ночь – и какую ночь – с ужасными голосами в лесу. Казалось, крики преследовали меня. Я не посмел остановиться, боясь замерзнуть.

– Это было храбро, – сказал Петр.

– Вы поможете нам, Петр Владимирович?

Повисла долгая тишина. Вася думала, что он не может уехать сейчас. Но она знала, что скажет ее отец. Это были его земли.

– Мы с сыном поедем с вами завтра, – мрачно сказал Петр. – И мы возьмем столько людей и зверей, сколько сможем.

Гонец кивнул. Его взгляд был далеким.

– Спасибо, Петр Владимирович.

* * *

Следующий рассвет был бело–голубым. Петр приказал седлать лошадей с первыми лучами. Те, кто не ехал, привязывали снегоступы к ногам. Зимнее солнце холодно сияло. Большие облака вырывались из ноздрей лошадей, словно пар змея, и сосульки висели на их подбородках. Петр забрал у слуги поводья Бурана. Конь вытянул губу, тряхнул головой, звеня сосульками.

Коля присел в снегу и смотрел в глаза Сереже.

– Я хочу с тобой, отец, – просил мальчик. Его волосы упали на глаза. Он привел своего коричневого пони и надел на себя все, что мог. – Я уже большой.

– Ты еще не такой большой, – сказал Коля тревожно.

Ирина выбежала из дома.

– Идем, – она взяла мальчика за плечо. – Твой папа уезжает. Не мешай.

– Ты девочка, – сказал Сережа. – Что ты знаешь? Прошу, папа.

– Вернись в дом, – сказал Коля уже строже. – Уведи пони и слушай тетю.

Но Сережа не слушал. Он взвыл и убежал, распугав лошадей, за конюшню. Коля потер лицо.

– Он вернется, когда проголодается, – он забрался на спину лошади.

– Господь с тобой, братец, – сказала Ирина.

– И с тобой, сестра, – сказал Коля. Он сжал ее ладонь и отвернулся.

Холодная кожа скрипела, пока люди снаряжали конец, проверяли снегоступы. От пара их дыхания становилось все больше сосулек в их бородах. Алеша стоял на краю двора, на его лице был хмурый вид.

– Ты должен остаться, – сказал ему Петр. – Кто–то должен присмотреть за твоими сестрами.

– Я вам понадоблюсь, – сказал он.

Петр покачал головой.

– Я буду спать спокойнее, если ты будешь сторожить моих девочек. Вася буйная, Ирина хрупкая. Лешка, держи Васю дома. Ради ее блага. В деревне плохие настроения. Прошу, сын мой.

Алеша без слов качал головой. Он больше не спрашивал.

– Отец, – сказала Вася. – Отец, – она появилась у головы Бурана, напряженная, черные волосы выделялись у белого меха ее капюшона. – Вы не должны ехать. Не сейчас.

– Я должен, Васечка, – сказал утомленно Петр. Она уже молила ночью. – Это мои земли, мой народ. Попытайся понять.

– Я понимаю, – сказала она. – Но в лесу зло.

– Времена злые, – сказал Петр. – Но я их хозяин.

– В лесу мертвецы, и они ходят. Отец, лес опасен.

– Бред, Вася, – рявкнул Петр.

«Матерь божья. Если она скажет об этом в деревне…».

– Мертвые, – сказала Вася. – Отец, вам нельзя ехать.

Петр схватил ее за плечо так, что она вздрогнула. Вокруг его люди суетились и ждали.

– Ты уже взрослая для сказок, – прорычал он, пытаясь вразумить ее.

– Сказок! – сдавленно вскрикнула Вася. Буран вскинул голову. Петр крепче сжал поводья жеребца и успокоил коня. Вася оттолкнула руку отца. – Ты видел разбитое окно отца Константина, – сказала она. – Нельзя покидать деревню. Отец, прошу, прошу.

Мужчины не слышали всего, но уловили достаточно. Их лица были бледными за бородами. Они смотрели на дочь Петра. Многие поглядывали на его жену или детей, маленьких на фоне снега. Их не остановить, если глупая дочь продолжит.

– Ты не ребенок, Вася, чтобы бояться сказок, – рявкнул Петр. Он говорил спокойно и сухо, успокаивая людей. – Алеша, держи сестру в руках. Не бойся, дочка, – сказал он тише и мягче. – Мы победим, зима пройдет, как остальные. Мы с Колей вернемся к тебе. Будь мягче с Анной Ивановной.

– Но, отец…

Петр запрыгнул на спину Бурана. Рук Васи сжалась на уздечке коня. Другого сбили бы с ног и затоптали, но жеребец замер, повернув уши к девушке.

– Пусти, Вася, – сказала Алеша, подойдя к ней. Она не двигалась. Он обхватил ее ладонь на уздечке, шепнул ей в ухо. – Не сейчас. Люди сорвутся. Они боятся за дома, боятся демонов. Если отец послушается, скажут, что он поддается дочке.

Вася втянула воздух меж зубов, но отпустила Бурана.

– Лучше поверить мне, – пробормотала она.

Смелый жеребец побежал. Остальные последовали за Петром. Коля махнул брату и сестре, и они уехали в белый мир, оставив двоих в одиночестве во дворе.

* * *

Деревня казалась очень тихой, когда уехали всадники. Ледяное солнце светило на нее.

– Я тебе верю, Вася, – сказал Алеша.

– Ты вонзил кол своей рукой, конечно, ты мне веришь, – Вася расхаживала как волк в клетке. – Стоило все рассказать отцу.

– Но мы убили упыря, – сказал Алеша.

Вася беспомощно покачала головой. Она вспомнила предупреждение русалки и лешего.

– Это не конец, – сказала она. – Меня просили остерегаться мертвых.

– Кто?

Вася замерла и увидела, что лицо брата было холодным от тени подозрений. Ее отчаяние было таким сильным, что она рассмеялась.

– И ты, Лешка? – сказала она. – Меня предупреждали настоящие друзья, старые и мудрые. Ты веришь священнику? Я ведьма?

– Ты моя сестра, – сказал твердо Алеша. – И дочь нашей матери. Но тебе нельзя ходить в деревню, пока отец не вернется.

* * *

Дом притих к ночи, с темнотой пришел холод. Все сгрудились у печи, чтобы шить, вырезать или чинить в свете огня.

– Что это за звук? – вдруг сказала Вася.

Постепенно семья притихла.

Кто–то снаружи плакал.

Это напоминало поскуливание, едва слышное. Но сомнений не было, она слышала, как плачет женщина.

Вася и Алеша переглянулись. Вася привстала.

– Нет, – сказал Алеша. Он прошел к двери, открыл ее и выглянул в ночь. Он вернулся, качая головой. – Там ничего нет.

Но плач продолжался. Два или три раза. Алеша подходил к двери. А потом Вася прошла сама. Она, казалось, увидела белый блеск между изб крестьян. Она моргнула, и ничего не было.

Вася прошла к печи и заглянула в нее. Домовой был там, прятался в горячем пепле.

– Она не войдет, – выдохнул он в треске огня. – Клянусь, она не может. Я ее не впущу.

– Ты так говорил в тот раз, но она вошла, – сказала Вася едва слышно.

– Комната пугливого человека – другое дело, – прошептал домовой. – Там я не могу защитить. Он отрицает меня. Но сюда она войти не может, – домовой сжал кулаки. – Она не пробреется.

Наконец, луна поднялась, они пошли в кровати. Вася и Ирина прижались друг к другу, укутались в шкуры, дыша в темноте.

Вдруг плач стало слышно вблизи. Девушки застыли.

В их окно поскреблись.

Вася посмотрела на Ирину, глаза у той были открыты, она была напряжена.

– Звучит, как…

– О, не говори, – взмолилась Ирина. – Не надо.

Вася слезла с кровати. Она невольно коснулась кулона на груди. Холод обжигал дрожащую ладонь. Окно было высоко, Вася забралась и открыла ставни. Лед на окне искажал двор.

Но за льдом было лицо. Вася увидела глаза и рот – темные дыры – и костлявую руку, прижатую к замерзшей раме. Существо плакало.

– Впусти меня, – выдохнуло оно. Раздался скрип ногтей по льду.

Ирина скулила.

– Впусти меня, – шипело существо. – Мне холодно.

Вася рухнула, не удержавшись, и растянулась.

– Нет. Нет… – она вернулась к окну. Но там теперь никого не было, луна сияла над пустым двором.

– Что там было? – прошептала Ирина.

– Ничего, Иринка, – рявкнула Вася. – Спи.

Она заплакала, но Ирина не видела.

Вася вернулась в кровать и обвила руками сестру. Ирина молчала, но долго не спала и дрожала. Потом она уснула, и Вася убрала руки сестры. Ее слезы высохли, лицо было решительным. Она прошла на кухню.

– Думаю, мы умрем, если ты пропадешь, – сказала она домовому. – Мертвые ходят.

Домовой высунул уставшую голову из печи.

– Я буду держаться, сколько смогу, – сказал он. – Посиди сегодня со мной. С тобой я сильнее.

* * *

Три ночи Петр не возвращался, и Вася оставалась в доме и сидела с домовым. В первую ночь она слышала плач, но ничто не приближалось к дому. На вторую ночь стояла идеальная тишина, а Вася ужасно хотела спать.

На третий день она решилась попросить Алешу посидеть с ней. Тем вечером пылал кровавый закат и угас, оставив голубые тени и тишину.

Семья задержалась на кухне, спальни казались холодными и далекими. Алеша точил копье в свете печи. Лезвие в форме листа отбрасывало отблески на стены.

Огонь догорал, кухня была в красном сиянии, и снаружи прозвучал низкий вой. Ирина прижалась к печи. Анна вязала, но была потной и дрожала. Глаза отца Константина были огромными, было видно белки, он шептал под нос молитвы.

Приблизились шаркающие шаги. Все ближе и ближе. А потом у окна раздался голос:

– Темно, – сказал голос. – Холодно. Открой дверь. Открой, – а потом – тук–тук. Стук в дверь.

Вася вскочила на ноги.

Алеша сжал древко копья.

Вася прошла к двери. Сердце колотилось в горле. Домовой был рядом с ней, скрипел зубами.

– Нет, – выдавила Вася, губы немели. Она впилась пальцам в рану на ладони, прижала окровавленную ладонь к двери. – Прости. Дом для живых.

Существо на другой стороне взвыло. Ирина уткнулась лицом в колени матери. Алеша вскочил на ноги с копьем. Но шаги пропали. Они вдохнули и переглянулись.

А потом раздались вопли испуганных лошадей.

Не думая, Вася распахнула дверь, хотя четыре голоса кричали.

– Демон! – визжала Анна. – Она его впустит!

Вася уже выбежала в ночь. Белый силуэт мелькнул среди лошадей, распугивая их. Одна лошадь была медленнее остальных. Белый силуэт прижался к горлу зверя и повалил его. Вася закричала на бегу, забыв страх. Мертвая подняла голову, шипя, и свет луны упал на ее лицо.

– Нет, – Вася застыла. – О, нет. Дуня. Дуня…

– Вася, – прохрипело существо. Голос был хрипом трупа, но и голосом Дуни. – Вася.

Это была и она, и нет. Кости были там, облик и одежда для похорон. Но из носа текло, губы впали. Глаза были пылающими дырами, рот стал черной дырой. Кровь была в морщинах на подбородке, носу и щеках.

Вася собрала смелость. Кулон холодно пылал на груди, она обвила его свободной рукой. Ночь пахла горячей кровью и гнилью. Она подумала о темной фигуре рядом, но не оглянулась.

– Дуня, – сказала Вася. Она старалась говорить ровно. – Уйди. Ты натворила достаточно зла.

Дуня прижала ладонь ко рту, слезы текли из ее пустых глаз, хоть она и скалилась. Она пошатнулась, дрожа, жуя губу. Казалось, она хотела заговорить. Она шагнула, рыча, вперед, и Вася попятилась, ощущая зубы в горле. Упырь завизжал, она отпрянула и побежала как собака в лес.

Вася провожала ее взглядом, пока она не затерялась в свете луны.

Лошадь у ног Васи захрипела. Это был младший жеребенок Мыши. Она рухнула на колени рядом с ним. Его горло было разорвано. Вася прижала ладони к ране, но черный поток все равно бежал. Она ощущала смерть, желудок сжимался. Их конюшни она услышала крик боли вазилы.

– Нет, – сказала Вася. – Прошу.

Но жеребенок застыл. Черный поток замедлился и остановился.

Белая кобылица вышла из тьмы и нежно коснулась носом мертвой лошади. Вася ощутила шеей теплое дыхание кобылицы, но, когда она обернулась, там лишь мерцали звезды.

Отчаяние и усталость накрыли Васю черной волной, будто кровью жеребенка. Она держала окровавленную голову в руках и плакала.

* * *

Время шло, они давно должны были спать, когда Алеша вернулся на кухню. Он был серым, а его одежда была в крови.

– Одна из лошадей мертва, – тяжко сказал он. – Горло разорвано. Вася осталась в конюшнях. Ее не переубедить.

– Но она замерзнет. Умрет! – закричала Ирина.

Алеша слабо улыбнулся.

– Не Вася. С ней не поспоришь, Иринка.

Ирина сжала губы, отложила вещь, что чинила, и принялась подогревать глиняный горшок. Никто не знал, что там, пока она не добавила в горячее молоко кашу и не пошла к двери.

– Иринка, вернись! – крикнула Анна.

Ирина, насколько знал Алеша, никогда не перечила матери. Но в этот раз девушка без слов пропала за порогом. Алеша выругался и пошел за ней. Отец был прав. Сестер нельзя было оставлять одних.

Было очень холодно, во дворе пахло кровью. Жеребенок лежал там, где пал. Труп замерзнет за ночь, и мужчины разделают его. Конюшня казалась пустой, когда вошли Алеша и Ирина.

– Вася, – позвал Алеша и ощутил страх. А если…?

– Здесь, Лешка, – сказала Вася. Она вышла из стойла мыши, тихая, как кошка. Ирина вскрикнула и чуть не выронила горшок.

– Ты в порядке, Васечка? – с дрожью выдавил она.

Они не видели лицо Васи, только светлое пятно под темными волосами.

– Нормально, пташка, – хрипло ответила она.

– Лешка сказал, ты остаешься в конюшне на ночь, – сказала Ирина.

– Да, – сказала Вася, собравшись. – Я должна… вазила боится, – ее руки были черными от крови.

– Если ты должна, – сказала Ирина тихо, словно любимой безумице, – я принесла кашу, – она неловко передала горшок сестре. Вася взяла его. Вес и тепло успокаивали. – Но лучше приходи и поешь у огня, – сказала Ирина. – Люди будут говорить, если ты тут останешься.

Вася покачала головой.

– Это не важно.

Ирина надула губы.

– Идем, – сказала она. – Так лучше.

Алеша смотрел с потрясением, как Вася дает отвести себя к дому, к печи, где ее накормили.

– Иди спать, Иринка, – сказала Вася. Ее лицо стало румянее. – Спи на печи, мы с Алешей посторожим, – священник ушел, Анна уже храпела в своей комнате. Ирина была сонной, так что не перечила.

Когда Ирина уснула, Вася и Алеша переглянулись. Вася была белой как соль с кругами под глазами. Ее платье было в крови лошади. Но еда и огонь помогли ей.

– Что теперь? – тихо сказал Алеша.

– Мы должны сторожить, – сказала Вася. – И нужно проверить кладбище на рассвете, сделать то же, что и тогда. Боже, смилостивься.

* * *

Константин пошел в церковь на рассвете. Он пересек двор, словно его преследовал ангел смерти, запер дверь и рухнул перед иконостасом. Когда солнце взошло и озарило пол серым светом, он не реагировал. Он молился о прощении. Он молился, чтобы голос вернулся и стер его сомнения. Но весь долгий день стояла тишина.

Только в сумерках, когда тени на полу церкви было больше, чем света, пришел голос.

– Так далеко пал, бедный мой? – сказал он. – Дважды демонессы приходили за тобой, Константин Никонович. Они разбили окно, стучали в дверь.

– Да, – простонал Константин. Он во сне и наяву теперь видел лицо демонессы, ощущал зубы на горле. – Они знают, что я пал, и они преследуют меня. Сжальтесь. Спасите, молю. Простите. Снимите с меня этот грех, – Константин сжал кулаки, он прижался лицом к полу.

– Очень хорошо, – сказал голос мягко. – Такой пустяк. Я милосерден. Я тебя спасу. Не плачь.

Константин прижал ладони к мокрому лицу.

– Но, – сказал голос, – я возьму кое–что взамен.

Константин поднял голову.

– Что угодно, – сказал он. – Я ваш скромный слуга.

– Девчонка, – сказал голос. – Ведьма. Это ее вина. Все знают. Они шепчутся. Они видят, как ты наблюдаешь за ней. Они говорят, что она искушает тебя.

Константин молчал. Ее вина. Ее вина.

– Я так хочу, – сказал голос, – чтобы она покинула мир. Лучше раньше. Она привела зло в этот дом, от него нет лекарства, пока она в нем.

– Она уедет на юг с санями, – сказал Константин. – Уедет до середины зимы. Петр Владимирович так сказал.

– Раньше, – сказал голос. – Нужно раньше. Это место ждут огни и страдания. Но отошли ее, и ты спасешь себя, Константин Никонович. И ты спасешь их всех.

Константин замешкался. Тьма, казалось, тихо выдохнула.

– Будет так, как вы скажете, – прошептал Константин. – Клянусь.

Голос пропал. Константин остался пустым и холодным в одиночестве на полу церкви.

* * *

Константин тем днем пошел к Анне Ивановне. Она была в кровати, ее дочь носила ей бульон.

– Вы должны отослать Васю, – сказал Константин. Он был потным, руки дрожали. – Петр Владимирович слишком мягок, она его сбивает. Но нам будет лучше, если она уедет. Демоны пришли из–за нее. Видели, как она убежала в ночь? Она их вызвала, она не боится. Может, следующей умрет ваша дочь Ирина. Демоны явно хотят не только лошадей.

– Ирина? – прошептала Анна. – Думаете, Ирина в опасности? – она задрожала от любви и страха.

– Я это знаю, – сказал Константин.

– Отдайте Васю людям, – сказала сразу Анна. – Они забьют ее камнями, если попросите. Петр Владимирович их не остановит.

– Ей лучше идти в монастырь, – сказал Константин после колебаний. – Я бы не хотел, чтобы она ушла к Богу, не покаявшись.

Анна сжала губы.

– Сани не готовы. Ей лучше умереть. Я не хочу боли Ирине.

– Первые сани готовы, – ответил Константин. – Людей хватит. Некоторые будут рады ее увезти отсюда. Я это устрою. Петр сможет проведать дочь, если захочет, когда она устроится в Москве. Он не будет злиться, когда об этом узнает. Все будет хорошо. А вы не шумите и молитесь.

– Вам лучше знать, батюшка, – сказала Анна.

«Столько заботы, – подумала она. – И все для зеленоглазого отродья. Но он мудрый, знает, что ей нельзя оставаться и портить хороших христиан».

– Вы милосердны. Но я бы лучше убила девчонку, чем рисковала Ириной.

* * *

Все было устроено. Олег, грубый и старый, поведет сани, а родители Тимофея, чьи сердца опустели после смерти сына, будут стражами Васи.

– Конечно, мы это сделаем, батюшка, – сказала Ясна, мать Тимофея. – Бог отвернулся от нас из–за этого дитя демона. Если бы ее отослали раньше, я бы не потеряла сына.

– Вот веревка, – сказал Константин. – Свяжете ей руки, если надо будет.

Он видел перед глазами оленя, которого сбили на охоте, связали ему ноги. У него были дикие глаза, по снегу растекалась кровь. Он ощутил стыд и гордость. Завтра. Завтра она уедет, за половину месяца до середины зимы.

 

22  

Подснежники

 

Той ночью Анна Ивановна вызвала Васю к себе.

– Васечка! – завизжала Анна, и девушка вздрогнула. – Васечка, иди сюда!

Вася подняла голову, растрепанная в свете огня. Они с Алешей сходили на кладбище на рассвете. Они выкопали могилу Дуни, но там было пусто. Они смотрели друг на друга поверх холодной земли. Алеша был потрясен, Вася была мрачной и не удивленной.

– Не может быть, – сказал Алеша.

Вася глубоко вдохнула.

– Но это так, – сказала она. – Идем. Мы должны защищать дом.

Холодные и уставшие, они пригладили снег и вернулись домой. Женщины разрезали жеребенка, потушили мясо, съели его с сухой морковкой. Вася спряталась, ее тошнило, пока живот не опустел. Ночью Дуня снова придет пытать их слезами. Отец еще не приехал, и Вася была в ужасе.

Она прошла туда, где сидела Анна. Маленький деревянный сундук с бронзовыми полосками стоял рядом с ней.

– Открой его, – сказала Анна.

Вася посмотрела с вопросом на брата. Алеша пожал плечами. Она опустилась перед сундуком и открыла его. Внутри была… ткань. Много свернутого красивого чистого льна.

– Лен, – сказала Вася с ошеломлением. – Этого хватит на дюжину рубах. Хотите, чтобы я шила всю зиму, Анна Ивановна?

Анна невольно улыбнулась.

– Конечно, нет. Это ткань на алтарь, ты сошьешь ее и отдашь аббатисе, – при виде смятения Васи она добавила, улыбаясь еще шире. – Утром ты уедешь в монастырь на юг.

На миг у Васи закружилась голова, тьма мелькнула перед глазами. Она пошатнулась.

– Отец знает?

– О, да, – сказала Анна. – Тебя отослали бы с данью. Но нам надоело, что ты вызываешь дьяволов. Ты уедешь на рассвете. Люди готовы, женщина тоже поедет, чтобы последить за тобой, – ухмыльнулась Анна. – Петр Владимирович так хотел. Может, святые сестры заставят тебя слушаться, когда я не смогла.

Ирина была встревожена, но молчала.

Вася дрожала всем телом.

– Мачеха, нет.

Улыбка Анны пропала.

– Перечишь? Все готово, ты будешь связана, если не захочешь идти.

– Ладно вам, – вмешался Алеша. – Что это за безумие? Отец не дома, он бы не допустил…

– Разве? – сказал Константин. Его тихий низкий голос снова захватил комнату. Он наполнял стены и темное пространство под крышей. Все затихли. Вася видела, как домовой дрожит в печи. – Он отдал указания. Жизнь среди святых сестер спасет ее душу. Она не в безопасности в деревне, где так много зла причинила. Они зовут вас ведьмой, Василиса Петровна, знаете? Они зовут вас демоном. Вас закидают камнями до конца злой зимы, если вы не уедете.

Даже Алеша молчал.

Но Вася заговорила, хриплая, как ворон.

– Нет, – сказала она. – Никогда. Я зла не причиняла. Я не ступлю в монастырь. Я лучше буду жить в лесу и работать на Бабу–Ягу.

– Это не сказка, Вася, – завизжала Анна. – Никто не спрашивает твоего мнения. Это ради твоего блага.

Вася подумала о дрожащем домовом, о мертвецах, что ходили у дома, о катастрофе, что была так близко.

– Но что я сделала? – осведомилась она. К ее ужасу, в ее глазах были слезы. – Я никого не ранила. Я пыталась спасти вас! Отец… – она повернулась к Константину. – Я спасла вас от русалки, когда она манила вас в озеро. Я отогнала мертвую, пыталась… – она замолкла, пытаясь дышать.

– Ты? – выдохнула Анна. – Отогнала их? Ты позвала демона! Ты принесла нам несчастья. Думаешь, я не видела.

Алеша открыл рот, но Вася опередила его:

– Если меня отошлют этой зимой, вы все умрете.

Анна судорожно вдохнула.

– Как ты смеешь угрожать нам?

– Я не угрожаю, – отчаянно сказала Вася. – Это правда.

– Правда? В тебе нет правды, врунишка!

– Я не уеду, – сказала Вася так яростно, что ее голос трещал как огонь.

– Нет? – сказала Анна. Ее глаза были дикими, но что–то в ее поведении напомнило Васе, что ее отцом был Великий князь. – Хорошо, Василиса Петровна. Я дам тебе выбор, – она окинула комнату взглядом и остановилась на белых цветах на платке Ирины. – Моя дочь, моя настоящая, светлая и послушная дочь устала от этого снега и хочет увидеть зелень. Ты, уродливая ведьма, окажешь ей услугу. Иди в лес и принеси ей корзинку подснежников. Сделаешь, и сможешь потом делать все, что хочешь.

Ирина охнула. Константин раскрыл рот в возмущенном протесте.

Вася ошеломленно смотрела на мачеху.

– Анна Ивановна, середина зимы.

– Иди! – завизжала Анна, безумно хохоча. – С глаз долой! Неси цветы, или поедешь в монастырь! Иди же!

Вася посмотрела на лица: Анна торжествовала, Ирина была напугана, Алеша злился, Константин хмурился. Стены, казалось, сжимались, огонь сжигал воздух, и она, хоть и вдыхала, не могла втянуть воздух. Ужас охватил ее, ужас дикого зверя в ловушке. Она повернулась и выбежала из кухни.

Алеша поймал ее у двери. Она надела сапоги и варежки, укуталась в плащ, а голову скрыла шалью.

– Ты с ума сошла, Вася?

– Пусти! Ты слышал Анну Ивановну. Я лучше попытаю счастья в лесу, чем буду заперта навеки, – она тряслась с дикими глазами.

– Это все бред. Дождись возвращения отца.

– Отец согласился на это! – Вася глотала слезы, но они все равно катились по ее щекам. – Анна не посмела бы. Люди говорят, что несчастья – моя вина. Думаешь, я не слышала? Меня забросают камнями, как ведьму, если я останусь. Может, отец пытается защитить меня. Но я лучше умру в лесу, чем в монастыре, – ее голос оборвался. – Я не буду монахиней, слышишь? Никогда! – она вырывалась, но Алеша крепко ее держал.

– Я посторожу тебя, пока не вернется отец. Я объясню ему все.

– Ты не сможешь меня защитить, если вся деревня нападет. Думаешь, я не слышала их шепот, братец?

– Ты пойдешь в лес и умрешь? – рявкнул Алеша. – Благородная жертва? Как это всем поможет?

– Я помогала всем, чем могла, и заслужила ненависть людей, – парировала Вася. – Если это мое последнее решение, оно хотя бы мое. Пусти меня, Алеша. Я не боюсь.

– Я боюсь, глупая! Думаешь, я хочу тебя так глупо потерять? Я не пущу тебя, – он сжимал ее за плечи так, что останутся следы от его пальцев.

– И ты, брат? – возмутилась Вася. – Я ребенок? Кто–то всегда за меня решает. Но это я решила сама.

– Если отец или Кола были бы безумны, я бы тоже их не пустил.

– Пусти меня, Алеша.

Он покачал головой.

Ее голос стал мягче.

– Может, в лесу есть магия, что даст мне помешать Анне Ивановне. Ты не думал?

Алеша тихо рассмеялся.

– Ты уже взрослая для сказок.

– Разве? – сказала Вася и улыбнулась ему, хотя ее губы дрожали.

Алеша вдруг вспомнил все случаи, когда она следила взглядом за тем, что он не видел. Его руки опустились. Брат с сестрой переглянулись.

– Вася… пообещай, что я еще тебя увижу.

– Давай хлеб домовому, – сказала Вася. – Сторожи ночью у печи. Смелость спасет тебя. Я сделаю то, что смогу. Прощай, брат. Я… постараюсь вернуться.

– Вася…

Но она выскользнула за дверь.

Отец Константин ждал ее у двери церкви.

– С ума сошли, Василиса Петровна?

Он посмотрела на него с насмешкой в зеленых глазах. Слезы высохли, она была холодной и решительной.

– Но, батюшка, я должна слушать мачеху.

– Так примите обет.

Вася рассмеялась.

– Она хочет, чтобы я ушла, мертвая или в монастырь. Ей все равно. Что ж, это порадеет меня и ее.

– Забудьте о безумии. Вас отвезут. Это по воле Божьей, он так пожелал.

– Да? – сказала Вася. – А вы – его голос, полагаю. Мне дали выбрать, и я выбрала, – она повернулась к лесу.

– Нет, – сказал Константин, и что–то в его голосе заставило Васю развернуться. Двое мужчин вышли из теней. – Заприте ее в церкви на ночь, свяжите руки, – сказал Константин, не сводя взгляда с Васи. – Она уедет на рассвете.

Вася уже бежала. Но она начала всего на три шага раньше, а мужчины были сильными. Один из них схватился за край ее плаща. Она споткнулась и растянулась, ушибленная и паникующая. Мужчина бросился на нее, прижал. Снег холодил ее шею. Она ощутила ледяную веревку на запястьях.

Она обмякла, словно упала в обморок от страха. Мужчина привык связывать мертвых зверей, его хватка ослабла, пока он возился с веревкой. Вася услышала шаги, священник и второй мужчина подошли к ним.

А потом она вскочила, издала вопль без слов, ткнула пальцами в глаза напавшего. Он отпрянул, она бросилась в сторону, побежала так, как никогда еще не бежала. За ней раздавались крики, дыхание, шаги. Но она не даст себя поймать. Никогда.

Она бежала, не прекращая, пока ее не поглотила тень деревьев.

* * *

Ясная ночь озаряла снег, лежащий под ногами. Вася бежала по лесу, ушибленная, тяжело дышащая. Ее плащ хлопал вокруг нее. Она слышала крики из деревни. Ее следы было видно на девственном снегу, так что ее надеждой была только скорость. Она бежала от тени к тени, пока крики не стали тише, пока они не пропали. Они не посмели последовать. Они боялись леса в темноте. Они были мудрыми, мрачно подумала Вася.

Она дышала уже медленнее. Она шла глубже в лес, отгоняя потерю и страх. Она слышала, она звала. Но было тихо. Леший не ответил. Русалка спала и мечтала о лете. Ветер не трогал деревья.

Время шло, она не знала, сколько именно. Лес стал гуще, закрывал звезды. Луна поднялась выше, отбрасывала тени, а потом прибыли облака, и лес погрузился во тьму. Вася шла, пока не стала ощущать себя сонной, а потом страх разбудил ее. Она повернула на север, на восток, потом на юг.

Ночь тянулась, Вася дрожала, пока шла. Ее зубы стучали. Пальцы ног онемели в тяжелых сапогах. Частичка ее думала – надеялась – что в лесу будет помочь. Указания, магия. Она надеялась, что явится жар–птица, или Златогривый конь, или ворон, что на самом деле князь… глупая девочка верила в сказки. Зимний лес был безжалостен к людям, черти спали зимой, а ворона–князя не было.

«Так умри. Это лучше монастыря».

Но Вася не верила в это. Она была юной, кровь была горячей. Она не могла лечь на снег.

Она шла, но становилась все слабее. Она боялась угасания силы, она боялась боли в руках, холодных губ.

В самый темный час ночи Вася остановилась и оглянулась. Анна Ивановна будет насмехаться, если она вернется. Ее свяжут как оленя, запрут в церкви, а потом увезут в монастырь. Но она не хотела умирать. И она так замерзла.

И Вася посмотрела на деревья по сторонам и поняла, что не знает, где она.

Не важно. Она могла пойти по своему следу обратно. Она оглянулась.

Ее следы пропали.

Вася подавила прилив паники. Она не заблудилась. Не могла. Она повернула на север. Уставшие ноги хрустели по снегу. Земля снова начала манить к себе. Она могла лечь. Лишь на миг…

Темный силуэт показался перед ней: кривое дерево, что было больше всех деревьев, какие знала Вася. Она что–то смутно вспоминала. Она помнила заблудившегося ребенка, большой дуб, спящего человека с одним глазом. Она вспомнила старый кошмар. Она смотрела на дерево. Подойти? Убежать? Она слишком замерзла, чтобы уходить.

А потом услышала плач.

Вася застыла, едва дыша. Звук тоже пропал. Но, когда она пошла, и звук последовал за ней. Серп луны выбрался и отбрасывал странные узоры на снег.

Белая вспышка меж двух деревьев. Вася пошла быстрее, неуклюже из–за онемевших ног. Она не могла убежать домов, вазила ей не поможет. Ее смелость угасала, как дымящая свеча. Дерево словно заполняло мир.

«Иди сюда, – выдохнул тихий рычащий голос. – Ближе».

Хруст. За ней прозвучал не ее шаг. Вася развернулась. Ничего. Но, когда она пошла, другие ноги шли с ней.

Она была в двадцати шагах от кривого дуба. Шаги были все ближе. Было сложно думать. Дерево заполнило мир. Ближе. Как ребенок в кошмаре, Вася не смела оглядываться.

Ноги побежали, раздался пронзительный крик. Вася тоже побежала из последних сил. Перед ней появилась фигура в лохмотьях, стояла под деревом, вытянув руку. Глаз сиял с голодным торжеством.

«Я нашел тебя первым».

А потом Вася услышала топот копыт. Фигура у дерева кричала ей в ярости: «Быстрее!». Дерево было перед ней, хрипящее существо за ней, но слева выбежала белая кобылица, быстрая, как огонь. Испуганная Вася повернулась к лошади. Краем глаза она увидела, как бросился упырь, зубы вспыхнули на старом мертвом лице.

И тут рядом появилась белая кобылица. Всадник протянул руку. Вася схватилась за руку, ее закинули на спину лошади. Упырь рухнул в снег, где была она. Лошадь бросилась прочь. За ними раздались вопли – один от боли, другой от ярости.

Всадник молчал. Вася, задыхаясь, успела лишь на миг обрадоваться спасению. Она свисала головой вниз со спины лошади, они так ехали. Девушке казалось, что органы вылетят из нее с каждым ударом копыт, но они неслись дальше. Она не могла ощущать лицо или ноги. Сильная рука, что забрала ее, удерживала и теперь, но всадник молчал. Кобылица пахла не так, как лошади. Это были странные цветы, теплый камень, что было необычно в холодную ночь.

Они бежали, пока Вася не перестала терпеть боль и холод.

– Прошу, – охнула она. – Прошу.

Они резко остановились, и ее тряхнуло. Вася соскользнула с лошади и упала в снег, онемевшая. Ее тошнило, она держалась за ушибленные ребра. Лошадь застыла. Вася не слышала, как спешился всадник, но вдруг он уже стоял в снегу. Вася встала на ноги, которые уже не ощущала. Ее голова была открыта ночи. Шел снег, снежинки запутывались в ее косе. Она уже не дрожала, она была тяжелой и слабой.

Мужчина смотрел на нее, а она на него.

Его глаза были светлее воды или льда.

– Прошу, – прошептала Вася. – Мне холодно.

– Тут все холодное, – ответил он.

– Где я?

Он пожал плечами.

– За северным ветром. На краю света. Нигде.

Вася пошатнулась и упала бы, но мужчина поймал ее.

– Назови мне свое имя, девушка, – его голос вызвал странное эхо в лесу вокруг них.

Вася покачала головой. Его плоть была ледяной. Она отпрянула, споткнулась.

– Кто ты?

Снежинки падали на его темные кудри, он был без шапки, как она. Он улыбнулся и молчал.

– Я видела тебя раньше, – сказала она.

– Я прихожу со снегом, – сказал он. – Я прихожу, когда люди умирают.

Она знала его. Она узнала его, когда он схватил ее за руку.

– Я умираю?

– Возможно – он прижал холодную ладонь под ее челюстью. Сердце Васи колотилось о его пальцы. Потом вспыхнула боль. Она выдохнула и рухнула на колени. Казалось, в ее крови появились осколки. Он опустился с ней.

«Карачун, – подумала Вася. – Морозко, демон холода. Это смерть. Они найдут меня замерзшей в снегу, как в той сказке».

Она вдохнула и ощутила холод в легких.

– Пусти, – прошептала она. Губы и язык замерзли и не слушались. – Не нужно было спасать меня у дерева, если ты хотел убить меня.

Рука демона опустилась. Она рухнула на снег, сжавшись, задыхаясь.

Он поднялся на ноги.

– Я же не дурак? – сказал он с гневом в голосе. – Что за безумие привело тебя сегодня в лес?

Вася заставила себя встать.

– Я выбрала сама, – белая кобылица подошла к ней, дыхание согревало щеку. Вася впилась холодными пальцами в длинную гриву. – Мачеха хотела отправить меня в монастырь.

Его голос был полон презрения.

– И ты убежала? Проще сбежать от монастыря, чем от Медведя.

Вася посмотрела ему в глаза.

– Я не убежала. Точнее, убежала, но…

Она не могла больше. Она прижалась к лошади, силы кончались. Ее голова кружилась. Лошадь изогнула шею. Запах камня и цветов чуть оживил Васю, она выпрямилась и сжала губы.

Демон холода подошел ближе. Вася вскинула руку, чтобы отогнать его. Но он поймал ее ладонь в варежке своими руками.

– Ну же, – сказал он. – Посмотри на меня, – он снял варежку и прижал ладонь к ее ладони.

Ее тело напряглось, боясь боли, но этого не было. Его ладонь была твердой, холодной, как речной лед, но даже нежной против ее замерзших пальцев.

– Скажи, кто ты, – от его голоса дрожал воздух у ее лица.

– Я… Василиса Петровна, – сказала она.

Он прожигал взглядом ее голову. Она прикусила язык и смотрела на него.

– Что ж, рад знакомству, – сказал демон. Он отпустил ее и отошел. Его голубые глаза искрились. Васе показалось, что он торжествует. – И все же скажи, Василиса Петровна, – добавил он с ноткой насмешки, – зачем ты бродила по темному лесу? Это мой час, только мой.

– Меня отослали бы в монастырь на рассвете, – сказала Вася. – Но мачеха сказала, что этого не будет, если я принесу ей белые весенние цветы. Подснежники.

Демон холода смотрел, а потом рассмеялся. Вася потрясенно взглянула на него и продолжила:

– Меня пытались остановить. Но я убежала. В лес. Я была так напугана, что не могла думать. Я хотела вернуться, но заблудилась. Я увидела изогнутый дуб. И услышала шаги.

– Глупая, – сухо сказал демон. – Не только я – сила в этом лесу. Не стоило покидать очаг.

– Я должна была, – возразила Вася. Тьма мелькала перед глазами. Ее сила угасала. – Они собирались отослать меня в монастырь. Я решила, что лучше замерзнуть в снегу, – ее кожа дрожала. – Это было до того, как я начала замерзать. Это больно.

– Да, – сказал Морозко. – Это так.

– Мертвые ходят, – прошептала Вася. – Домовой пропадет, если я уеду. Моя семья умрет, если отошлет меня. Я не знаю, что делать.

Демон холода молчал.

– Я должна идти домой, – выдавила Вася. – Но я не знаю, где он.

Белая кобылица топнула и тряхнула гривой. Ноги Васи вдруг подкосились, словно она была новорожденным жеребенком.

– На восток от солнца, на запад от луны, – сказал Морозко. – За деревом.

Вася молчала. Ее веки закрылись.

– Идем, – Морозко добавил. – Тут холодно, – он поймал падающую Васю. Рядом с ними была роща старых елей с переплетенными ветвями. Он подхватил девушку. Ее голова и рука висели, сердце слабо трепетало.

«Это было близко», – кобылица выдохнула горячее дыхание в лицо девушки.

– Да, – ответил Морозко. – Она сильнее, чем я надеялся. Другая умерла бы.

Кобылица фыркнула.

«Тебе не нужно было проверять ее. Медведь уже это сделал. Еще миг, и он получил бы ее первым».

– Не получил, и мы должны радоваться.

«Ты ей расскажешь?» – спросила кобылица.

– Все? – сказал демон. – О медведях и магах, заклинаниях из сапфира и ведьме, потерявшей дочь? Нет, конечно. Я расскажу как можно меньше. Надеюсь, этого хватит.

Кобылица тряхнула гривой, прижала уши, но демон не видел. Он пошел к елям с девушкой на руках. Кобылица вздохнула и последовала за ним.

 

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

23

Дом, что не там

 

Несколько часов спустя Вася открыла глаза и оказалась на прекрасной кровати. Одеяла были из белой шерсти, тяжелые и мягкие, как снег. Они были расшиты бледно–голубым и желтым, словно снег солнечным январским днем. Столбики кровати и изголовье были изрезаны, словно стволы живых деревьев, и сверху переплетались ветви.

Вася пыталась понять, где она. Вспомнились цветы, она их искала. Зачем? Декабрь. Но ей нужны были цветы.

Охнув, Вася села и запуталась в одеялах.

Она увидела комнату и рухнула на спину, дрожа.

Комната – если кровать была роскошной, комната была странной. Сначала Васе показалось, что она в роще больших деревьев. Высоко виднелось бледное небо. А потом она оказалась в деревянном доме, где потолок был выкрашен в небесно–голубой. Но она не знала, что было на самом деле, от размышлений голова кружилась.

Вася уткнулась лицом в одеяло и решила спать. Она проснется дома с Дуней рядом, и та спросит, приснился ли ей кошмар. Нет, не выйдет. Дуня умерла. Дуня ходила по лесу в ткани, в которой ее похоронили.

Вася думала, но не могла вспомнить… а потом смогла. Мужчины, священник, монастырь. Снег, демон холода, пальцы на ее горле, холод, белая лошадь. Он собирался убить ее. Он спас ей жизнь.

Она пыталась сесть, но лишь запуталась в одеялах сильнее. Она отчаянно прищурилась, но комната не хотела замереть. Наконец, она закрыла глаза и нашла край кровати, рухнув с него. Плечо ударилось об пол. Она, казалось, ощутила влагу, словно упала в снег. Нет, пол был гладким и теплым, как дерево у печи. Показалось, что она услышала треск огня. Она встала, шатаясь. Кто–то снял ее сапоги и чулки. Она отморозила ноги, она видела, что пальцы ног белые и бескровные.

Она не могла смотреть на дом. Это была комната, это была роща елей под открытым небом, и она не могла решить, кто это было. Она зажмурилась, ступила на раненую ногу.

– Что видишь? – сказал ясный чужой голос.

Вася повернулась на голос, не смея открывать глаза.

– Дом, – прохрипела она. – Рощу елей. Вместе.

– Хорошо, – сказал голос. – Открой глаза.

Вздрогнув, Вася сделала это. Холодный мужчина – демон холода – стоял в центре комнаты, и она могла смотреть на него. Его темные непослушные волосы ниспадали до плеч. Злобное лицо могло принадлежать юноше двадцати лет или воину пятидесяти лет. В отличие от других мужчин, каких видела Вася, он был гладко–выбрит – может, потому его лицо и казалось молодым. Его глаза точно были старыми. Когда она заглянула в них, она поняла, что не видела ничего такого старого и живого. От мысли ей стало страшно.

Но ее решимость была сильнее страха.

– Прошу, – оказала она. – Мне нужно домой.

Его бледные глаза окинули ее взглядом.

– Они тебя выгнали, – сказал он. – Они отошлют тебя в монастырь. Зачем тебе домой?

Она с силой прикусила губу.

– Домовой пропадет без меня. Может, отец уже вернулся, и я его уговорю.

Демон холода мгновение разглядывал ее.

– Возможно, – сказал он. – Но ты ранена. Устала. Так ты домовому не поможешь.

– Я должна попробовать. Моя семья в опасности. Долго я спала?

Он покачал головой. Губы изогнулись в мрачной улыбке.

– Здесь всегда сегодня. Нет вчера и завтра. Ты можешь остаться на год, а домой прибыть в миг, когда ушла. Не важно, как долго ты спала.

Вася молчала, обдумывая это. А потом тихо сказала:

– Где я?

Ночь в снегу была смутной, но она, казалось, помнила безразличие на его лице, намек на хищность и печаль. Теперь он выглядел удивленно.

– У меня дома, – сказал он. – Такой он.

Это не помогало. Вася подавила слова, не дав им сорваться с языка, но их было видно по ее лицу.

– Боюсь, – мрачно добавил он, хотя глаза блестели, – что ты одарена или проклята тем, что твой народ назвал бы вторым зрением. Мой дом – еловая роща, эта роща – мой дом, и ты видишь все сразу.

– Что мне с этим делать? – прошипела Вася сквозь зубы, не в силах вести себя вежливо, еще миг, и ее стошнит на пол у его ног.

– Смотри на меня, – сказал он. Его голос манил ее, отражался эхом в ее голове. – Смотри только на меня, – она посмотрела ему в глаза. – Ты в моем доме. Верь в это.

Вася робко повторяла это мысленно. Стены, казалось, стали прочнее. Она была в грубом доме с потрепанной резьбой на балках и потолком цвета дневного неба. Большая печь в конце источала жар. На стенах висели гобелены: волки в снегу, медведь в спячке, темноволосый воин на санях.

Она отвела взгляд.

– Зачем ты принес меня сюда?

– Лошадь настояла.

– Ты смеешься надо мной.

– Разве? Ты долго бродила по лесу, твои ноги и ладони замерзли. Может, тебе стоит гордиться. Я редко принимаю гостей.

– Я польщена, – сказала Вася, не придумав, что еще сказать.

Он изучал ее взглядом мгновение.

– Ты голодна?

Вася услышала колебание в его голосе.

– Это тоже спросила лошадь? – сказала она, не успев остановить себя.

Он рассмеялся, выглядя, казалось, немного удивленным.

– Да, конечно. У нее есть жеребята. Я доверяю ее мнению.

Он вдруг склонил голову. Голубые глаза пылали.

– Мои слуги тебе помогут, – резко добавил он. – Мне нужно отойти, – на его лице не было ничего человеческого, и на миг Вася увидела не мужчину, а ветер, бьющий по ветвям древних деревьев, воющий с торжеством. Она сморгнула видение. – До встречи, – сказал демон холода и пропал.

Вася опешила, с опаской огляделась. Гобелены манили ее. Яркие волки, человек и лошади, казалось, спрыгнут на пол с холодным вихрем. Она прошла по комнате, разглядывая их по пути. Добравшись до печи, она вытянула замерзшие пальцы.

Шорох копыта заставил ее обернуться. Белая кобылица подошла к ней безо всякой упряжи. Ее длинная грива ниспадала, как пенящийся водопад. Она, похоже, пришла через дверь на другой стене, но там было закрыто. Вася смотрела. Кобылица вскинула голову. Вася вспомнила о манерах и поклонилась.

– Благодарю, вы спасли меня.

Кобылица дернула ухом.

«Хватит этого».

– Для меня это важно, – сказала Вася с долей грубости.

«Я не о том, – сказала кобылица. – Просто ты такое же существо, как мы, образованное силами мира. Ты спасала себя. Ты не для монастырей, как и не для жизни существом Медведя».

– Спасала? – Вася вспомнила бег, страх, шаги в темноте. – Я плохо справлялась. Но что значит «силы мира»? Все мы – творения Бога.

«И он научил тебя нашей речи?».

– Конечно, нет, – сказала Вася. – Это был вазила. Я делала ему подношения.

Кобылица шаркнула копытом по полу.

«Я помню больше и вижу больше, чем ты, – сказала она. – И времени было много. Мы с редкими говорим, и дух лошадей никому не показывается. В твоих костях магия. Смирись с этим».

– Я обречена? – испугано прошептала Вася.

«Не понимаю «обречена». Ты есть. И потому ты можешь ходить, где хочешь, прийти к миру, забвению, огню, но выбираешь всегда ты».

Пауза. Лицо Васи болело, смотреть было сложно. Снежный пейзаж виднелся по краям.

«На столе медовуха, – сказала кобылица, увидев слабость девушки. – Тебе нужно выпить и снова отдохнуть. Еда будет, когда проснешься».

Вася не ела с ужина, а потом она пошла в лес. Ее желудок с силой напомнил об этом. Деревянный стол стоял на другой стороне печи, потемневший от времени, украшенный резьбой. Серебряный кувшин на нем был украшен серебряными цветами. Чашка была из серебра с огненно–красными камнями. На миг она забыла о голоде. Она подняла чашку и повернула к свету. Она была красивой. Вася с вопросом посмотрела на кобылицу.

«Ему нравятся вещи, – сказала она, – но я не понимаю, почему. И он любит дарить».

В кувшине была медовуха: крепкая, пронзающая, как солнце зимой. Вася выпила и вдруг ощутила сонливость. С тяжелыми глазами она смогла опустить чашку. Она поклонилась в тишине белой кобылице и рухнула на большую кровать.

* * *

Весь тот день буря терзала замерзшие просторы северной Руси. Люди прятались в избах, заперев двери. Даже огонь в печах деревянного дворца Дмитрия в Москве плясал и дымил. Старые и больные ощущали, что их время пришло, и уходили с кричащим ветром. Живые крестились, ощущая, как проходит тень. Но к ночи все утихло, небо обещало снег. Те, кто не поддался зову, улыбались, зная, что будут жить.

Мужчина с темными волосами появился меж двух деревьев и поднял лицо к тучам на небе. Его глаза сияли неземной голубизной, пока он разглядывал тени. Его одежда была из меха и полночной ткани, хотя он прибыл к границам, где зима уже сдавалась весне. Земля была усеяна подснежниками.

Песня пронзала сгущающуюся ночь, тихая и сладкая. Повернувшись на звук, Морозко уловил темную магию, музыка напоминал ему о печали, о медленных часах, тяжелых от сожалений. Эту печаль он не ощущал – не мог ощущать – тысячу лет.

Он пошел, пока не прибыл к дереву, где соловей пел в темноте.

– Кроха, вернешься со мной? – сказал он.

Маленькое создание спрыгнуло на нижнюю ветку и склонило коричневую голову.

– Жить, как жили твои братья и сестры, – сказал Морозко. – У меня есть компаньон для тебя.

Птичка издала тихую трель.

– Иначе ты не раскроешь свою силу, а товарищ у тебя будет щедрый и добрый. Старушка не врала.

Пташка чирикнула и подняла коричневые крылышки.

– Да, в этом есть смерть, но после радости и величия. Ты останешься здесь и будешь петь вечно?

Пташка замешкалась, а потом с криком спрыгнула с ветки. Морозко проследил за ней.

– Тогда за мной, – тихо сказал он, ветер снова поднялся вокруг него.

* * *

Вася еще спала, когда демон холода вернулся. Кобылица дремала у печи.

– Что думаешь? – спросил он тихо у лошади.

Она собиралась ответить, но ржание и стук прервали ее. Жеребец со звездой между глаз ворвался в комнату. Он фыркнул и топнул, стряхивая снег с боков в черных яблоках.

Кобылица прижала уши.

«Думаю, – сказала она, – мой сын пришел туда, куда не должен был».

Жеребец был изящен, как олень, но еще выглядел как длинноногий подросток. Он с тревогой посмотрел на мать.

«Я слышал, тут всадник», – сказал он.

Кобылица тряхнула хвостом.

«Кто тебе это сказал?».

– Я, – сказал Морозно. – Я принес его с собой.

Кобылица смотрела на своего всадника, насторожив уши, ее ноздри дрожали.

«Для нее?».

– Мне нужна эта девушка, – сказал Морозко, хмуро глядя на кобылицу. – Ты знаешь. Если ей хватило глупости пойти в лес Медведя ночью, ей нужен спутник.

Он мог сказать больше, но его перебил грохот. Вася проснулась и рухнула с кровати, не привыкнув в кровати, что была еще и сугробом.

Большой конь с темной шерсткой, сияющей в свете огня, подошел, насторожив уши. Вася еще не проснулась до конца, потирала пострадавшее плечо, подняла голову и оказалась нос к носу с большим юным жеребцом. Она застыла.

– Привет, – сказала она.

Он был рад.

«Привет, – ответил он. – Ты будешь кататься на мне».

Вася поднялась на ноги, голова соображала уже лучше. Но щека болела, она сосредоточила уставшие глаза только на жеребце, не на тенях, что как перья трепетали вокруг него. Как только она сделала это, она увидела, что его спина в двух ладонях над ее головой, с недоверием.

– Для меня будет честью кататься на тебе, – вежливо ответила она, хотя Морозко услышал сухую ноту в голосе девушки и прикусил губу. – Но не сейчас. Мне нужно больше одежды, – она оглядела комнату, но плаща, сапог и варежек не было видно.

Она была только в мятом нижнем платье, кулон Дуни холодил грудь. Ее коса расплелась, пока она спала, и густые красно–черные волосы ниспадали свободно ей до талии. Она убрала их с лица и, изобразив смелость, прошла к огню.

Белая кобылица стояла у печи, и рядом с ее головой был демон холода. Васю поразило сходство их выражений: глаза мужчины прикрывали веки, а уши лошади были насторожены. Жеребец выдохнул теплом на ее волосы. Он шел так близко, что его нос задевал ее плечо. Не думая, Вася опустила ладонь на его шею. Он радостно тряхнул ушами, и она улыбнулась.

У огня было много места, хоть тут и стояли две большие и крепкие лошади. Вася нахмурилась. Комната была до этого не такой большой.

Стол был с двумя серебряными чашками и изящным кувшином. Запах теплого меда заполнил комнату. Буханка черного хлеба, от которой пахло рожью и анисом, лежала рядом с тарелкой со свежей зеленью. На краю стола стояла миска груш и миска яблок. За ними стояла корзинка белых цветов со скромно опущенными головками. Подснежники.

Вася замерла и смотрела.

– Ты же за этим пришла? – сказал Морозко.

– Я не думала, что найду их!

– Тебе повезло, что я это сделал.

Вася смотрела на цветы и молчала.

– Поешь, – сказал Морозко. – Мы поговорим позже, – Вася открыла рот, чтобы возразить, но пустой желудок ревел. Она подавила любопытство и села. Он опустился на стул напротив, прислонился к плечу лошади. Вася посмотрела на еду, ее губы дрогнули. – Это не яд.

– Надеюсь, – сказала ошеломленно Вася.

Он отломил кусок хлеба и дал Соловью. Жеребец радостно его съел.

– Поешь, – сказал Морозко, – или твой конь все съест.

Вася осторожно взяла яблоко и откусила. Ледяная сладость окутала ее язык. Она потянулась к хлебу. Она и не заметила, как опустела миска, пропала половина буханки, и она сидела сытая и кормила хлебом и фруктами двух лошадей. Морозко не притронулся к еде. Она поела, и он налил медовухи. Вася пила из серебряной чашки, наслаждаясь вкусом холодного солнца и зимних цветов.

Его чашка была такой же, как у нее, но камни были голубыми. Вася не говорила, пока пила, а потом опустила чашку на стол и посмотрела ему в глаза.

– Что будет теперь? – спросила она.

– Зависит от тебя, Василиса Петровна.

– Я должна пойти домой, – сказала она. – Моя семья в опасности.

– Ты ранена, – ответил Морозко. – Хуже, чем думаешь. Ты останешься, пока не исцелишься. Твоя семья не пострадает, – он мягче добавил. – Ты вернешься домой на рассвете той ночи, в которую ушла. Обещаю.

Вася молчал, усталость мешала спорить. Она посмотрела на подснежники.

– Почему ты принес мне это?

– Тебе выбирать – нести их мачехе или идти в монастырь, – Вася кивнула. – Они у тебя есть. Можешь делать, что хочешь.

Вася осторожно протянула палец и погладила шелковистый лепесток.

– Откуда они?

– С края моих владений.

– И где это?

– У проталины.

– Но это не место.

– Разве? Это много мест. Как мы с тобой – многое, так и мой дом – многое, и даже этот конь с головой на твоих коленях – многое. Твои цветы здесь. Радуйся этому.

Зеленые глаза посмотрели на него, мятежные, а не робкие.

– Не люблю неполные ответы.

– Хватит задавать такие вопросы, – сказал он и очаровательно вдруг улыбнулся. Она покраснела. Жеребец придвинул голову ближе. Она скривилась, когда конь задел ее раненые пальцы.

– Ах, – сказал Морозко, – я забыл. Болит?

– Немного, – но она не посмотрела ему в глаза.

Он обошел стол и опустился, чтобы их лица были на одном уровне.

– Можно?

Она сглотнула. Он взял ее за подбородок рукой, повернул ее лицо к огню. Черные следы были на ее щеке там, где он коснулся ее в лесу. Кончики ее пальцев рук и ног были белыми. Он осмотрел ее ладони, провел пальцем по замерзшей ступне.

– Не двигайся, – сказал он.

– Почему бы… – но он прижал ладонь к ее челюсти. Его пальцы вдруг стали жаркими, ужасно горячими, и она ожидала запах своей обгоревшей плоти. Она пыталась отодвинуться, но другая его ладонь прижалась к ее затылку, впилась в ее волосы и держала ее. Ее дыхание дрожало и хрипело в горле. Его ладонь скользнула по ее горлу, жжение стало сильнее. Вася была слишком потрясена, чтобы кричать. Когда она подумала, что больше не выдержит, он отпустил. Она прижалась к коню, он выдохнул ей в волосы.

– Прости меня, – сказал Морозко. Воздух вокруг него был холодным, несмотря на жар в его ладонях. Вася поняла, что дрожит. Она коснулась поврежденной кожи. Она был гладкой и теплой, без следов.

– Больше не болит, – она заставила голос быть спокойным.

– Да, – сказал он – Я немного умею исцелять. Но это не проходит мягко.

Она посмотрел на свои ноги, на пострадавшие кончики пальцев.

– Лучше, чем быть калекой.

– Как скажешь.

Но, когда он коснулся ее ног, она не смогла удержать слезы.

– Дашь мне руки? – сказал он. Вася замешкалась. Кончики ее пальцев были замерзшими, ладонь была перемотана тканью, чтобы скрыть рану от ночи с упырем, пришедшим к Константину. Она помнила о боли. Он не ждал ее ответа. Она собралась силами, но подавила крик, пока ее пальцы теплели и розовели.

Он взял ее левую ладонь и начал разматывать ткань.

– Это ты меня ранил, – сказала Вася, чтобы отвлечься. – В ночь, когда пришел упырь.

– Да.

– Зачем?

– Чтобы ты увидела меня, – сказал он. – Чтобы запомнила.

– Я видела тебя раньше. И не забыла.

Он склонил голову над работой. Но она видела кривой изгиб его губ.

– Но ты сомневалась. Ты бы не поверила своим ощущениям, когда я ушел. Я теперь чуть больше тени в домах людей. Когда–то я был гостем.

– А кто тот одноглазый мужчина?

– Мой брат, – кратко сказал он. – Мой враг. Но это долгая история, не на ночь, – он отложил полоску ткани. Вася поборола желание сжать кулак. – Это будет исцелить сложнее, чем обморожение.

– Я открывала рану, – сказала Вася. – Похоже, это помогает защитить дом.

– Да, – сказал Морозко. – Это сила твоей крови, – он коснулся раны, Вася вздрогнула. – Но это пока ты юна, Вася. Я могу исцелить это, но останется след.

– Так делай, – сказала она, не сдержав дрожи в голосе.

– Хорошо, – он зачерпнул снег с пола. Вася на миг растерялась: увидела рощу елей, голубую от сумерек, красную от заката. А потом дом окружил ее, и Морозко прижал снег к ране на ее ладони. Ее тело застыло, боль была хуже, чем раньше. Она боролась с криком, смогла усидеть смирно. Боль была едва выносимой, она всхлипнула, не успев остановить себя.

Все резко утихло. Он отпустил ее ладонь, и Вася чуть не упала со стула. Конь поддержал ее, она прижалась к его теплому боку, схватилась за его гриву. Жеребец коснулся губами ее дрожащей ладони.

Вася отодвинула его и посмотрела. Рана пропала. Осталась холодная бледная метка посреди ладони. Она повернула руку, след будто переливался на свету, словно кусочек льда был под кожей. Нет, ей казалось.

– Спасибо, – она прижала ладони к коленям, чтобы скрыть их дрожь.

Морозко встал и отошел, посмотрел на нее.

– Ты исцелишься, – сказал он. – Отдыхай. Ты – моя гостья. А на вопросы будут ответы. Со временем.

Вася кивнула, еще глядя на ладонь. Когда она подняла голову, он пропал.

 

24

---

Дата добавления: 2019-02-13; просмотров: 107; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!