Священник с золотыми волосами 10 страница
– Можно поставить силки, – сказала Вася, двигая точильным камнем.
Анна мрачно посмотрела на нее.
– Нет, – сказал Петр. – Волки – не зайцы, они учуют тебя, и никто не пойдет рисковать в лес, если шанс на добычу низкий.
– Да, отец, – вяло сказала Вася.
Той ночью было ужасно холодно. Они жались друг к другу на печи, как соленая рыба, укрывшись всеми одеялами, что были в доме. Вася плохо спала: ее отец храпел, а острые коленки Ирины впивались в ее спину. Она ворочалась, стараясь не задеть Алешу, и около полуночи смогла хоть как–то уснуть. Ей снились воющие волки, зимние звезды и теплые облака, человек с рыжими волосами, женщина на лошади и бледный мужчина с тяжелой челюстью, выглядевший голодно, скалящийся и моргающий одним хорошим глазом. Она проснулась, охнув, перед рассветом и увидела фигуру в комнате, озаренную светом огня из печи.
«Это сон, кот с кухни», – подумала она. Но фигура замерла, словно ощутила ее взгляд. Она повернулась. Вася едва осмеливалась дышать, видела его бледное лицо в тусклом свете. Глаза были цвета зимнего льда. Она вдохнула – чтобы заговорить или закричать – но фигура пропала. Свет дня проникал в дверь кухни, из деревни раздался вопль.
– Это Тимофей, – Петр назвал деревенского мальчика. Петр встал до рассвета, чтобы проверить скот. Он вошел в дверь, топнул, стряхивая снег с сапог и лед с бороды. Его глаза были мрачными от холода и недосыпа. – Он умер ночью, – кухню наполнили вопли. Вася, почти проснувшаяся на печи, вспомнила фигуру в темноте. Дуня ничего не сказала, пекла, сжав губы. Она часто с тревогой поглядывала на Васю и Ирину. Зима была жестокой к детям.
|
|
|
В середине утра женщины собрались в купальне, чтобы укутать его мертвое тело. Вася вошла следом за мачехой, заметила лицо Тимофея: стеклянные глаза и замерзшие щеки на худых щеках. Его мать прижимала окоченевшее тело к себе, никого не замечая. Она не слушала уговоры, не отпускала ребенка, и когда женщины силой отцепили ее от мальчика, она заголосила.
В комнате воцарился хаос. Мать отбивалась, кричала сыну. Многие женщины сами были с детьми и робели от ее взгляда. Мать слепо ударяла ногтями, борясь. Комната была тесной. Вася отодвинула Ирину от опасности и схватила руки. Она была сильной, но тонкой, а мать одичала от горя. Вася держалась и пыталась говорить.
– Отпусти меня, ведьма! – закричала женщина. – Пусти! – Вася растерялась и ослабила хватку, локоть попал ей по лицу. Она увидела звезды, ее руки опустились.
Тут на пороге появился отец Константин. Его нос был красным, а лицо обветренным, как у всех, но он тут же осмотрел сцену, сделал два шага по маленькой хижине и поймал пальцы матери. Женщина отчаянно дернулась и замерла, дрожа.
|
|
|
– Он ушел, Ясна, – сказал строго Константин.
– Нет, – прохрипела она. – Я держала его в руках, всю ночь держала, и огонь горел. Он не мог, он не уйдет, если я буду его держать. Отдайте его мне!
– Он принадлежит Богу, – сказал Константин. – Как и все мы.
– Он мой сын! Единственный. Мой…
– Тише, – сказал он. – Присядь. Это неприлично. Женщины устроят его у огня, подогреют воду для омовения, – его низкий голос был мягким и ровным. Ясна пошла за ним к печи и опустилась рядом с ней.
Все утро – и короткий зимний день – Константин говорил, и Ясна смотрела на него, как пловец на волнах, пока женщины раздевали Тимофея, омывали его тело и укутывали в холодный лен. Священник еще был там, когда Вася вернулась с очередных слжных поисков хвороста, она увидела, как он стоит перед дверью, вдыхая холодный воздух, как воду.
– Хотите медовухи, батюшка? – сказала она.
Константин вздрогнул. Вася не шумела, пока шла, и ее серый мех смешивался со сгущающейся тьмой. После паузы он сказал:
– Хочу, Василиса Петровна, – его красивый голос был слабым, гул пропал. Она мрачно вручила ему свою фляжку медовухи. Он отчаянно пил ее. Вытерев рот обратной стороной ладони, он вернул ей фляжку, а она разглядывала его, хмурясь.
|
|
|
– Вы будете тут и ночью? – спросила она.
– Это мое место, – ответил он с долей высокомерия, вопрос был неуместным.
Она увидела его раздражение и улыбнулась. Он нахмурился.
– Я уважаю вас за это, батюшка, – сказала она.
Вася повернулась к дому, едва заметному в тенях. Константин провожал ее взглядом, сжав губы. Медовуха была тяжелой во рту.
Священник остался на ночь у тела. Его худое лицо было хмурым, губы двигались в молитве. Вася, вернувшись рано утром для своего дежурства, невольно восхитилась его уверенной позой, хотя воздух еще никогда не был так наполнен всхлипами и мольбами.
Было слишком холодно, чтобы задерживаться у могилки, с трудом выкопанной в замерзшей земле. Как только стало можно, люди разошлись по избам, оставив кроху одного в ледяной колыбели, отец Константин остался последним, почти унес горюющую мать.
Люди набивались в избы поменьше, семьи спали вместе на печи, чтобы приберечь хворост. Но дерево быстро кончалось, словно сгорало по плохой воле. И они ходили в лес, несмотря на свежие следы, женщины дрожали, помня мраморное лицо Тимофея и жуткий взгляд его матери. Кто–то легко мог не вернуться.
|
|
|
Сын Олега Данил был одними костями, когда они нашли его, рассыпанного по окровавленному утоптанному снегу. Его отец принес кости Петру и без слов разложил перед ним.
Петр посмотрел на них и ничего не сказал.
– Петр Владимирович… – начал Олег, хрипя, но Петр покачал головой.
– Похорони своего сына, – сказал он, его взгляд задержался на своих детях. – Я созову людей завтра.
Алеша долгую ночь проверял древко копья и точил охотничий нож. На его щеках без щетины было мало цвета. Вася наблюдала за ним. Ей хотелось себе копье, бороться с опасностями в зимнему лесу. Но другая часть хотела ударить брата по голове за такое восхищение.
– Я принесу тебе шкуру волка, Вася, – сказал Алеша, отложив оружие.
– Себе заберешь, – парировала Вася, – главное, принеси свою шкуру, не отморозив пальцы ног.
Ее брат улыбнулся, глаза сияли.
– Переживаешь, сестренка?
Они сидели в стороне от остальных у печи, но Вася все равно понизила голос:
– Мне это не нравится. Думаешь, я хочу отрубать тебе пальцы ног? Или рук?
– Ничего не поделать, Васечка, – сказал Алеша, опустив сапог. – Нам нужен хворост. Лучше бороться, чем замерзать в домах насмерть.
Вася сжала губы, но не ответила. Она вдруг подумала о вазиле, черноглазом от гнева. Она подумала о корочках, что приносила ему, чтобы успокоить. Злился кто–то еще? Этот кто–то мог быть только в лесу, откуда дул ветер, и где выли волки.
«Даже не думай, Вася», – сказал голос в ее голове. Но Вася посмотрела на свою семью. Она видела мрачное лицо отца, подавленное волнение братьев.
«Я могу попробовать. Если Алеша завтра пострадает, я возненавижу себя за то, что даже не пыталась», – не медля, Вася пошла за сапогами и зимним плащом.
Никто не спросил, куда она. Правды никто не знал.
Вася перелезла через забор, мешали варежки. Звезды были далекими и тусклыми, луна бросала свет на замерзший снег. Вася миновала край леса и попала во тьму. Она шла осторожно. Было очень холодно. Снег хрустел под ногами. Где–то завыл волк. Вася старалась не думать о желтых глазах. Ее зубы стучали, она дрожала.
Вдруг Вася остановилась. Показалось, она слышит голос. Замедлив дыхание, она прислушалась. Нет, лишь ветер.
Но что там? Выглядело как больше дерево, которое она смутно помнила, но память подло не открывалась. Нет, то была лишь тень от луны.
Ветер холодил кости и играл среди ветвей наверху.
Из шипения и стука Вася вдруг различила слова.
«Тепло ли тебе, дитя?» – сказал ветер, посмеиваясь.
Васе казалось, что кости треснут, как ветви от мороза, но она твердо ответила:
– Кто вы? Вы посылаете холод?
Долгая тишина. Вася подумала, что голос ей показался. А потом услышала насмешливое: «А почему нет? Я тоже злюсь», – голос разносился эхом, и вопил весь лес.
– Это не ответ, – парировала девушка. Она отметила, что стоит мягче иметь дело с голосами, что было едва слышно посреди ночи. Но холод сделал ее сонной, она боролась всеми силами, так что не могла быть мягкой.
«Я несу холод», – сказал голос. И вдруг ледяные нежные пальцы коснулись ее лица и горла. Холодное прикосновение, как кончики пальцев, были под ее одеждой, на ее сердце.
– Ты прекратишь? – прошептала Вася, подавляя страх. Ее сердце словно билось в чужую ладонь. – Мой народ боится, они сожалеют. Скоро все будет как раньше: церкви и черти вместе, и никто не будет бояться говорить о демонах.
«Будет слишком поздно, – сказал ветер, и лес подхватил эхом: слишком поздно, поздно. А потом: – И тебе стоит бояться не моего мороза, девица. А огня. Ваш огонь горит слишком быстро?».
– Это из–за холода.
«Нет, грядет буря. Первый признак – страх. Второй – всегда огонь. Твой народ боится, огонь горит быстро».
– Молю, не пусти бурю, – сказала Вася. – У меня есть подарок, – она сунула руку в рукав. Там был кусочек сухаря, щепотка соли, но она протянула их, и ветер утих.
В тишине Вася услышала вой волка, уже очень близко, ему ответил хор. Но тут меж двух деревьев прошла белая кобылица, и Вася забыла о волках. Длинная грива кобылицы была как сосульки, ее дыхание оставляло облачка в ночи.
Вася перевела дыхание.
– О, ты прекрасна, – сказала она, замечая в голосе томление. – Ты несешь холод?
Был ли у кобылицы всадник? Вася не знала. Казалось, был, а потом кобылица встряхнулась, и тень на ее спине оказалась игрой света.
Белая лошадь направила ушки вперед, к хлебу и соли. Вася протянула руку. Она ощутила теплое дыхание лошади на лице, смотрела в темный глаз. Ей вдруг стало теплее. Даже ветер казался теплее, пока окутывал ее лицо.
«Я несу холод, – сказал голос. Вряд ли это была кобылица. – Это мой гнев и мое предупреждение. Но ты смелая, девица, я отступлю. Из–за подношения, – пауза. – Но страх не мой, как и огонь. Грядет буря, и мороз – пустяк, по сравнению с ней. Храбрость спасет тебя. Если твой народ боится, он проиграет».
– Что за буря? – прошептала Вася.
«Остерегайся смены времен года, – казалось, ветер вздохнул. – Остерегайся…» – и голос пропал. Но ветер остался. Он дул все сильнее, без слов гнал облака напротив луны. Ветер приятно пах снегом. Во время снегопада будет не так холодно.
Когда Вася вернулась в дом, снежинки на ее капюшоне и ресницах заткнули шум семьи. Алеша радостно смотрел на нее, Ирина, смеясь, выбежала наружу, чтобы поймать снежинки.
Той ночью холод отступил. Снег шел неделю. Когда снег прекратился, они три дня выкапывали дороги. Волки воспользовались потеплением, чтобы охотиться на зайцев, и ушли глубже в лес. Никто их больше не видел. Алеша был недоволен.
* * *
Дуня плохо спала зимними ночами, но не только из–за холода или боли в костях, как и не из–за тревоги из–за кашля Ирины и бледности Васи.
– Пора, – сказал демон холода.
В этот раз во сне Дуни не было саней, солнца или зимнего воздуха. Она стояла в мрачном лесу. Казалось, большая тень скрывается в темноте. Ждет. Бледное лицо демона было видно, глаза были лишены цвета.
– Пора, – сказал он. – Она женщина, сильнее, чем думает. Я могу отгонять зло от вас, но мне нужна эта девочка.
– Она ребенок, – возразила Дуня. Она считала его искусителем, лжецом. – Ребенок… она еще выпрашивает сладости, зная, что их нет, и она за зиму побледнела – кожа да кости. Как я могу ее отдать сейчас?
Лицо демона было холодным.
– Мой брат просыпается. С каждым днем его оковы все слабее. Этот ребенок, хоть и не знает, сделала все, что могла, чтобы защитить вас, крохами и смелостью, своим зрением. Но брата это смешит. Ей нужен камень.
Тьма подступала, шипя. Демон холода говорил резко, Дуня не знала эти слова. Ветер обрушился на поляну, и тени отступили. Вышла луна, и снег засиял.
– Прошу, король зимы, – робко сказала Дуня, сжав руки. – Еще год. Еще немного света. Она станет сильнее от дождей и солнца. Я не…могу отдать свою девочку Зиме сейчас.
Смех вдруг раздался из кустов, старый и медленный. Вдруг Дуне показалось, что свет луны проникает сквозь демона холода, будто он лишь игра света и тени.
А потом он стал мужчиной с весом и формой. Его голова была отвернута, он разглядывал кусты. Когда он повернулся к Дуне, он был мрачен.
– Ты лучше знаешь ее, – сказал он. – Я не могу взять ее не готовой, она умрет. Еще год. Но я этому не рад.
14
Мышь и дева
Анна Ивановна страдала с остальными той зимой. Ее ладони опухли и огрубели, зубы болели. Ей снился сыр, яйца и салат, а приходилось есть квашеную капусту, черный хлеб и копченую рыбу. Ирина не была сильной, она стала тенью себя, и Анна, боясь за ребенка, сплотилась с Дуней, вливая малышке в рот бульоны и мед, согревая ее.
Но она хотя бы не видела демонов. Маленькое бородатое существо не ходило по дому, попрошайка из прутьев не ползал по двору. Анна видела только мужчин и женщин, страдала только из–за толпы в доме плохой зимой. И отец Константин был там: мужчина похожий на ангела, она и не представляла таких людей, с его сияющим голосом, нежным ртом и священными иконами, что возникали из–под его сильных рук. Она видела его каждый день той зимой, когда они сидели в доме. Ей можно было даже не есть в его присутствии, ей этого хватало. Ее разум был спокоен, она даже улыбалась пасынкам и Василисе.
Но когда выпал снег, и холод пропал, мир Анны разбился.
Серым днем, когда со свинцового неба падали снежинки, Анна прибежала в комнату Константина.
– Демоны еще здесь, батюшка, – завопила она. – Они вернулись, до этого они лишь прятались. Они хитры, они – лжецы. Чем я нагрешила? Отец, что я должна делать? – она рыдала и дрожала. Утром домовой выбрался упрямо из печи и взялся за корзинку Дуни с вещами для починки.
Константин не сразу ответил. Его пальцы были бело–голубыми, сжимали кисть – он ушел в свою комнату, чтобы рисовать. Анна принесла ему суп. Он плескался в ее дрожащих руках. Константин с отвращением учуял капусту. Ему надоела капуста. Анна опустила миску рядом с ним, но не уходила.
– Терпение, Анна Ивановна, – ответил священник, когда стало ясно, что она ждет его слов. Он не оборачивался, не замедлил быстрые точечные мазки. Он рисовал неделями. – Это долгий процесс, многие еще уклоняются. Ждите, и я приведу их к Господу.
– Да, батюшка, – сказала Анна. – Но сегодня я видела…
Он зашипел между зубов.
– Анна Ивановна, вы никогда не избавитесь от дьяволов, если ходить и выглядывать их. Как ведут себя христианки? Вам лучше бояться Бога и коротать время в молитвах. Больше молитв, – он посмотрел на дверь.
Но Анна не уходила.
– Вы уже сотворили чудеса. Я… не посчитайте меня неблагодарной, батюшка, – она шагнула к нему, дрожа. Ее рука опустилась на его плечо.
Константин нетерпеливо посмотрел на нее. Она отпрянула, словно обожглась, лицо тускло покраснело.
– Благодарите Бога, Анна Ивановна, – сказал Константин. – Оставьте меня работать.
Она замерла без слов и убежала.
Константин посмотрел на суп и сглотнул. Он вытер рот и попытался вернуть спокойствие, что требовалось для рисования. Но слова ее жалили. Демоны. Дьяволы. Чем я нагрешила? Константин задумался. Он наполнил людей страхом перед Богом, они были на пути к спасению. Они нуждались в нем – любили и боялись его в равной степени. Он был посланником Божьим. Они поклонялись иконам. Он мог лишь действовать словами и яростными взглядами, вызывать послушание и дух унижения, и он это сделал. Он ощущал эффект.
И все же.
Константин невольно подумал о второй дочери Петра. Он следил за ней зимой, за ее детской грацией, смехом, беспечностью и тайной печалью, что порой бывала на ее лице. Он помнил, как она приходила в сумерках, в холоде ночи. Он сам взял медовуху из ее рук, не подумав из–за благодарности, что этим пробуждает доверие.
Она не боялась. Она не боялась Бога, она ничего не боялась. Он видел это в ее тишине, ее странных глазах, в долгих часах, что она проводила в лесу. Ни у одной набожной девушки не было таких глаз, они не ходили с такой грацией в темноте.
Ради ее души и ради всех душ в этом глухом месте он вызовет в ней скромность. Она увидит, какая она, и испугается. Он спасет ее и спасет этим всех. Если не выйдет… Константин не следил за пальцами, рисовал, задумавшись над проблемой. А потом он очнулся и увидел, что изобразил.
На него смотрели дикие зеленые глаза, а он собирался сделать их нежными голубыми. Длинная вуаль могла легко быть на красно–черных волосах. Она словно смеялась над ним, застигнутая среди леса, вечно свободная. Константин закричал и отбросил доску. Она рухнула на пол, брызгая краской.
* * *
Весна была мокрой и холодной. Ирина, любившая цветы, плакала, ведь подснежники не расцвели. Поля тонули в потоках странного дождя, неделями ничто не высыхало ни внутри, ни снаружи. Вася в отчаянии пыталась совать носки в печь, где огонь скрывался в углу. Она доставала их теплыми, но не сухими. Половина деревни кашляла, и она хмурилась, глядя на брата, пока он одевался.
– Хуже уже некуда, – сказал Алеша, глядя на свои чуть обгоревшие носки. Его глаза были красными, а голос хриплым. Он скривился, натянув на ноги теплую влажную шерсть.
– Да, – Вася надевала свои носки. – Я могла бы побольше приготовить, – она снова посмотрела на него. – На ужин будет горячее. Не умри до конца дождей, братишка.
– Не обещаю, сестренка, – мрачно сказал Алеша, кашляя. Он поправил шапку и вышел наружу.
Из–за дождя и влажности отец Константин делал краски и кисти на зимней кухне. Там было темнее и суше, чем в его комнате, хоть и шумно, под ногами путались собаки, дети и слабые козлята. Вася жалела из–за перемены. Он не говорил ней, хотя хвалил Ирину и часто давал указания Анне Ивановне. Но Вася ощущала на себе его взгляд. Пока она с Дуней готовила бедный хлеб и пряла, Вася все время ощущала взгляд священника.
«Лучше скажите о моей вине мне в лицо, батюшка».
Она пряталась в конюшне, сколько могла. В людном доме ей приходилось все время работать, пока Анна визжала или молилась. А еще там было молчание священника и его мрачный вид.
Вася никогда не говорила, куда ходила в январскую ночь. Ей порой казалось, что это ей приснилось: голос ветра, белая лошадь. Она старалась не говорить с домовым при священнике. Но Константин все равно смотрел на нее. Это настораживало, ведь, стоит ей накликать беду, он набросится. Но дни сливались, а священник молчал.
Наступил апрель, и Вася ходила на пастбище к Мыши, старой лошади Саши, что теперь была племенной кобылицей и родила семерых жеребят. Хоть и не молодая, кобылица была еще сильной и здоровой, ее мудрые глаза ничего не упускали. Самые ценные лошади – среди них и Мышь – провели зиму в конюшне и вышли на пастбище с остальными, как только первая трава показалась из–под снега. Из–за этого возникали споры, и у Мыши была рана в форме копыта на боку. Вася зашивала ее рану лучше, чем делала это с тканью. Алый порез уверенно уменьшался. Лошадь стояла, лишь подрагивая порой.
– Лето, лето, лето, – пела Вася. Солнце снова сияло тепло, и дождь перестал идти, дав ячменю шанс взойти. Вася измерила свой рост по лошади и поняла, что за зиму подросла. Не все могли быть маленькими, как Ирина.
Крохотная Ирина уже была красавицей. Вася старалась не думать об этом.
Мышь отвлекла ее от мыслей.
«Мы бы хотели одарить тебя», – сказала она, склонив голову к свежей траве.
Руки Васи замерли.
– Одарить?
«Ты носила нам хлеб зимой. Мы в твоем долгу».
Дата добавления: 2019-02-13; просмотров: 112; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!