ЛИЧНАЯ ЧУВСТВИТЕЛЬНОСТЬ И ИДЕЙНАЯ НЕПРИМИРИМОСТЬ
Пивер довольно высокомерно говорит, что ему и его друзьям, - очевидно, в отличие от нас, грешных, - чужды соображения персонального и фракционного характера. Не поразительны ли эти слова? Как можно ставить на одну доску соображения личного и принципиального ("фракционного") характера? Личные заботы и обиды играют слишком большую роль у мелкобуржуазных полуреволюционеров, и франкмасонов, у всех вообще напыщенных и мнительных, ибо неуверенных в себе центристов. Но соображения "фракционного" характера означают заботу о политической программе, о методе, о знамени. Как можно говорить, что идеологическая непримиримость "недостойна" нашей эпохи, когда наша эпоха больше, чем какая-либо иная, требует ясности, смелости и непримиримости?
Во франкмасонстве объединяются люди разных классов, разных партий, разных интересов и - с разными личными целями. Все искусство руководства франкмасонством состоит в том, чтобы нейтрализовать расходящиеся тенденции и сглаживать противоречие групп и клик (в интересах "демократии" и "человечности", т.-е. господствующего класса). Там привыкли говорить вслух обо всем, кроме самого главного. Эта фальшивая, лицемерная, низкопробная мораль прямо или косвенно пропитывает во Франции большинство официальных рабочих вождей. Влиянием этой морали проникнут и Марсо Пивер. Ему кажется, что вслух назвать неприятный факт значит сделать неприличие. Мы же считаем преступлением замалчивать факты, которые имеют значение для классовой борьбы пролетариата. В этом основная разница нашей морали.
|
|
|
Можете вы, Герен, ответить рабочим ясно и открыто: что именно связывает Пивера с масонством? Я скажу вам: то самое, что отталкивает его от Четвертого Интернационала, т.-е. сентиментальная мелкобуржуазная половинчатость, зависимость от официального общественного мнения. Если кто-нибудь заявляет мне, что он - материалист, а в то же время по воскресеньям посещает мессу, то я говорю, что его материализм фальшив. Пусть он бранится, что я нетерпим, бестактен, что я покушаюсь на его "личность" и пр. Это меня не трогает. Сочетать революционный социализм с франкмасонством также немыслимо, как сочетать материализм с католицизмом. Революционер не может политически жить на два дома: в одном - с буржуазией (для души), в другом - с рабочими (для текущей политики). Двойственность несовместима с пролетарской революцией. Лишая внутренней стойкости, двойственность порождает чувствительность, обидчивость, умственную робость. Долой двойственность, Герен!
СЕКТАНТСТВО
Когда Марсо Пивер пишет о нашем "сектантстве" (мы не отрицаем наличия сектантских тенденций в наших рядах, и мы боремся с ними) и о нашей изолированности от масс, то он показывает опять-таки свое непонимание нынешней эпохи и своей собственной роли в ней. Да, мы пока еще изолированы от масс. Кем или чем? Организациями реформизма, сталинизма, патриотизма, пацифизма и всякого рода переходными центристскими группировками, в которых выражается, - иногда в чрезвычайно преломленной и сложной форме, - рефлекс самообороны издыхающего капитализма. Марсо Пивер, мешая определенной группе рабочих додумать свои мысли до конца и тем изолируя этих рабочих от марксизма, укоряет нас в том, что мы изолированы от масс. Одним из изоляторов является центризм, активным элементом в этом изоляторе является Пивер. Наша задача и состоит в том, чтоб устранить эти "изоляторы": одних убедить и завоевать для дела революции, других - разоблачить и похоронить. Пивер же просто пугается факта изоляции революционеров для того, чтобы держаться близко к пацифистам, путанникам и франкмасонам, откладывать на будущее серьезные вопросы, ссылаться на неправильный "темп" и дурной "тон", - словом препятствовать слиянию рабочего движения с революционным марксизмом.
|
|
|
Марсо Пивер не ценит наших кадров потому, что он не понял сути тех вопросов, которые стоят ныне в порядке дня. Ему кажется, что мы занимаемся расщеплением волоса на четыре части. Он глубоко ошибается. Как хирург должен различать каждую ткань, каждый нерв, чтобы правильно провести ланцетом, так и революционный политик должен тщательно и детально продумать все вопросы и сделать из них последние выводы. Марсо Пивер видит сектантство не там, где нужно.
|
|
|
Замечательно, что все действительные сектанты, вроде Снефлита, Верекена и пр., тяготеют к Лондонскому бюро, П.О.У.М.у, Марсо Пиверу. Разгадка проста: сектант есть оппортунист, который боится собственного оппортунизма. С другой стороны, размах колебаний центриста идет от сектантства к оппортунизму. Отсюда их взаимное тяготение. Сектант не может иметь за собой масс. Центрист может стать во главе их лишь на короткий момент перехода. Только революционный марксист способен проложить себе дорогу к массам.
ЧЕТВЕРТЫЙ ИНТЕРНАЦИОНАЛ
Вы повторяете старые фразы насчет того, что раньше нужно "убедить массы" в необходимости IV Интернационала, а потом уже надо провозглашать его. Это противопоставление совершенно не реально, не серьезно, не заключает в себе никакого содержания. Те революционеры, которые стоят за определенную программу и за определенное знамя, смыкаются в международном масштабе для борьбы за массы. Это мы и сделали. На опыты движения мы будем воспитывать массы. Вы же хотите "предварительно" воспитать их. Каким путем? Через союз с империалистским лакеем Мэкстоном или с центристским попом Фенер-Броквеем или с франкмасонскими друзьями? Вы серьезно думаете, что эта публика будет воспитывать массы для IV Интернационала? Я могу только горько посмеяться. Небезызвестный Яков Вальхер, вульгарный социал-демократ, долго наставлял Марсо Пивера насчет того, что для IV Интернационала - "не время", а теперь собирается переселиться во Второй Интернационал, где ему и место. Ссылки оппортунистов на массу, которая якобы не созрела, являются обычно только прикрытием собственной незрелости оппортунистов и центристов. Вся масса никогда не созреет при капитализме. Разные слои массы созревают в разные моменты. Борьба за "созревание" массы начинается с меньшинства, с "секты", с авангарда. Другого пути в истории нет и быть не может.
|
|
|
Не имея пока ни доктрины, ни революционной традиции, ни ясной программы, ни массы, вы не побоялись провозгласить новую партию. На каком основании? Очевидно, вы верите, что ваши идеи дают вам право на завоевание массы, не так ли? Почему же вы отказываетесь применять тот же критерий к Интернационалу? Только потому что вы не умеете подняться до интернациональной точки зрения. Национальная партия (хотя бы в виде инициативной организации) для вас - жизненная необходимость, а интернациональная партия - нечто вроде роскоши: с ней можно подождать. Это плохо, Герен, очень плохо!
ЗА ЧЕСТНОЕ ОБЪЕДИНЕНИЕ
Марсо Пивер предлагает вместо объединения организаций - "единый фронт". Это звучит торжественно, но содержания в этом мало. "Единый фронт" имеет смысл, когда дело идет о массовых организациях. Но ведь этого нет. При раздельном существовании организаций эпизодические соглашения в тех или других случаях, конечно, неизбежны. Но нас интересуют, ведь, не отдельные случаи, а вся политика. Центральная задача - работа внутри профессиональных союзов, проникновение в коммунистическую и в социалистическую партии. Эта задача не решается "единым фронтом", т.-е. дипломатической игрой двух слабых организаций. Нужна концентрация сил на определенной программе, чтобы объединенными силами проникнуть в массы. Иначе будут утеряны все "темпы". Времени остается очень, очень мало.
В отличие от Пивера, вы лично считаете, что объединение возможно и необходимо, но, прибавляете вы, при условии, чтоб это было лояльное, честное объединение. Что вы понимаете под этим? Отказ от критики? Взаимное отпущение грехов? Наша французская секция приходит с определенной программой и с определенными методами борьбы за свои взгляды. Она готова вместе с вами бороться за эти взгляды; она готова бороться в ваших рядах за свои идеи, - теми методами, которые обеспечивает всякая здоровая пролетарская организация. Это мы и считаем честным единством.
Что понимает под честным единством Пивер? "Не тронь моего франкмасонства, это мое личное дело". "Не тронь моей дружбы с Мэкстоном или с Фенер-Броквеем". Позвольте: масонство есть организация классового врага; Мэкстон - пацифистский лакей империализма. Как можно против них не бороться? Как можно не разъяснять членам партии, что политическая дружба с этими господами означает раскрытие ворот для измены? Между тем наша критика Мэкстона кажется Пиверу не лояльной, или "второстепенной". К чему лишние огорчения? Надо жить и жить давать другим. По вопросу о политической лояльности у нас оказываются разные, чтобы не сказать противоположные, критерии с Марсо Пивером. Это надо признать открыто.
Когда я писал Пиверу, я не делал себе больших иллюзий, но не отказывался и от надежды на сближение с ним. Ответ Пивера показал мне, что в его лице мы имеем дело с органическим центристом, который под влиянием революционных событий будет скорее передвигаться вправо, чем влево. Я был бы рад ошибиться. Но на данном этапе я не могу позволить себе оптимистического суждения.
Какой же вывод? спросите вы. Я не отождествляю Пивера с вашей молодой организацией. Объединение с ней мне кажется возможным. Техника объединения меня не занимает: это дело товарищей, которые работают на месте. Я стою за честное объединение, в том смысле, как сказано выше: ясно и открыто поставить перед всеми членами обеих организаций все вопросы революционной политики. Никто не имеет права клясться своей искренностью и жаловаться на придирчивость противника. Дело идет о судьбе пролетариата. Полагаться можно не на добрые чувства отдельных лиц, а на продуманную до конца политику партии. Если бы дело дошло до объединения, как я хочу надеяться, и если бы объединение открылось серьезной дискуссией, я просил бы рассматривать мое письмо, как вклад издалека в эту дискуссию.
С искренним приветом.
Л. Троцкий.
10 марта 1939 г.
P. S. - Должен здесь, хотя бы вскользь, упомянуть, что самое имя вашей партии производит, с марксистской точки зрения, странное впечатление. Партия не может быть рабочей и крестьянской. Крестьянство есть, в социологическом смысле, мелкая буржуазия. Партия пролетариата и мелкой буржуазии есть мелкобуржуазная партия. Революционная социалистическая партия может быть только пролетарской. Она принимает в свой состав крестьян и вообще выходцев из других классов лишь постольку, поскольку они переходят на точку зрения пролетариата. В революционном правительстве мы можем, конечно, заключить блок с крестьянской организацией и создать рабоче-крестьянское правительство (при условии обеспеченного руководства за пролетариатом). Но партия не есть блок, партия не может быть рабочей и крестьянской. Название партии есть знамя. Ошибка в названии всегда чревата опасностями. В полном разрыве с марксизмом, Сталин проповедовал несколько лет тому назад "рабоче-крестьянские партии для стран Востока". Левая оппозиция жестоко восстала против этого оппортунизма. Мы не видим и теперь никакого основания нарушать классовую точку зрения, ни для стран Востока, ни для стран Запада.
Л. Т.
Бюллетень оппозиции (большевиков-ленинцев)
N 75-76.
Л. Троцкий.
УМЕРЛА КРУПСКАЯ
Крупская была не только женой Ленина - не случайно, разумеется, - она была сверх того лично выдающимся человеком: по своей преданности делу, по своей энергии, по чистоте своей натуры. Она была несомненно умным человеком. Но нет ничего удивительного, если рядом с Лениным ее политический ум не получил самостоятельного развития. Она слишком часто убеждалась в его правоте и привыкла доверять своему великому спутнику и руководителю. После смерти Ленина жизнь Крупской сложилась в высшей степени трагически: она как бы расплачивалась за выпавшее ей на долю счастье. Болезнь и смерть Ленина - опять-таки не случайно - совпали с переломом революции, с началом термидора. Крупская растерялась. Ее революционное чутье боролось с духом дисциплины. Она пробовала сопротивляться сталинской клике и попала в 1926 году ненадолго в ряды оппозиции. Испугавшись раскола, она отшатнулась. Потеряв веру в себя, заметалась, а правящая клика делала все, чтобы нравственно сломить ее. Внешним образом ей оказывались знаки уважения, вернее полупочета. Но внутри аппарата ее систематически компрометировали, чернили, унижали, а в рядах комсомола о ней распространялись самые нелепые и грубые сплетни. Сталин всегда жил под страхом протеста с ее стороны. Она слишком многое знала. Она знала историю партии. Она знала, какое место занимал в этой истории Сталин. Вся новейшая историография, которая отводила Сталину место рядом с Лениным, не могла не казаться ей отвратительной и оскорбительной. Сталин боялся Крупской, как он боялся Горького. Крупская была окружена кольцом ГПУ. Старые друзья исчезали один за другим: кто медлил умирать, того открыто или тайком убивали. Каждый ее шаг проходил под контролем. Ее статьи печатались только после долгих, мучительных и унизительных переговоров между цензурой и автором. Ей навязывали поправки, которые нужны были для возвеличения Сталина или реабилитации ГПУ. Видимо, целый ряд наиболее гнусных вставок такого рода делался против воли Крупской и даже без ее ведома. Что оставалось делать несчастной раздавленной женщине? Абсолютно изолированная, с тяжелым камнем на сердце, неуверенная как поступить, в тисках болезни, она доживала тяжелую жизнь.
У Сталина ослабела, видимо, охота к инсценировке сенсационных процессов, которые успели уже разоблачить его самого пред лицом всего мира, как самую грязную, преступную и отталкивающую фигуру. Не исключен все же какой-либо новый процесс, где новые подсудимые будут рассказывать о том, как кремлевские врачи, под руководством Ягоды и Берия, принимали меры к ускорению смерти Крупской... Но с врачами или без врачей, а режим, который Сталин создал для нее, несомненно сократил ее жизнь.
Мы далеки от мысли винить Надежду Константиновну в том, что она не нашла в себе решимости открыто порвать с бонапартистской бюрократией. Более самостоятельные политические умы колебались, пробовали играть в прятки с историей и - погибли. Крупской было в высшей степени свойственно чувство ответственности. Личного мужества у нее было достаточно, но ей не хватило мужества мысли. Мы провожаем ее с глубокой скорбью, как верную подругу Ленина, как безупречного революционера и как одну из самых трагических фигур революционной истории.
Л. Т.
Бюллетень оппозиции (большевиков-ленинцев)
N 75-76.
Л. Троцкий.
ОБ УКРАИНСКОМ ВОПРОСЕ
Украинский вопрос, который многие правительства и многие "социалисты" и даже "коммунисты" пытались позабыть или отодвинуть в долгий ящик истории, снова поставлен теперь с удвоенной силой в порядок дня. Новое обострение украинского вопроса теснейшим образом связано с вырождением Советского Союза и Коминтерна, успехами фашизма и приближением новой империалистской войны. Распятая между четырьмя государствами, Украина заняла ныне в судьбах Европы то положение, которое занимала в прошлом Польша, с той разницей, что мировые отношения сейчас неизмеримо более напряжены и темпы развития ускорены. Украинскому вопросу суждено в ближайший период играть огромную роль в жизни Европы. Недаром Гитлер с таким шумом поднял вопрос о создании "Великой Украины" и недаром, опять-таки, он с такой воровской поспешностью снял этот вопрос.
Второй Интернационал, выражавший интересы рабочей бюрократии и аристократии империалистских государств, совершенно игнорировал украинский вопрос. Даже и левое крыло не проявляло к нему должного внимания. Достаточно напомнить, что Роза Люксембург, с ее светлым умом и подлинно революционным духом, считала возможным заявить, что украинский вопрос есть выдумка кучки интеллигентов. Эта позиция наложила глубокую печать даже и на польскую коммунистическую партию. Украинский вопрос казался официальным вождям польской секции Коминтерна не столько революционной проблемой, сколько помехой. Отсюда постоянные оппортунистические попытки отделаться от этого вопроса, замять его, замолчать или отодвинуть в неопределенное будущее.
Большевистская партия не без труда, лишь постепенно, под непрерывным давлением Ленина усвоила себе правильное отношение к украинскому вопросу. Право на самоопределение, т.-е. на отделение, Ленин относил одинаково как к полякам, так и к украинцам. Аристократических наций он не признавал. Ко всякой склонности замалчивать и отодвигать проблему угнетенной национальности он относился, как к проявлению великорусского шовинизма.
После завоевания власти внутри партии шла серьезная борьба по линии разрешения многочисленных национальных проблем, унаследованных от старой России. В качестве народного комиссара национальностей, Сталин неизменно представлял наиболее централистическую и бюрократическую тенденцию. Это особенно сказалось на вопросе о Грузии и на вопросе об Украине. Относящаяся сюда переписка до сих пор не опубликована. Мы надеемся опубликовать ту ее часть, очень небольшую, которая имеется в нашем распоряжении. Из каждой строки писем и предложений Ленина, вытекало стремление пойти как можно дальше навстречу тем национальностям, которые угнетались в прошлом. Наоборот, в предложениях и заявлениях Сталина неизменно сквозила тенденция к бюрократическому централизму. Чтоб обеспечить "удобства управления", т.-е. интересы бюрократии, законнейшие притязания угнетенных национальностей объявлялись проявлением мелкобуржуазного национализма. Все эти симптомы наблюдались уже в 1922-23 г.г. С того времени они получили чудовищное развитие и привели к прямому удушению сколько-нибудь самостоятельного национального развития народов СССР.
По мысли старой большевистской партии Советской Украине предстояло стать крепким стержнем, вокруг которого должны были объединиться остальные части украинского народа. Несомненно, что Советская Украина развивала в первый период своего существования могучую притягательную силу также и в национальном отношении и поднимала на борьбу рабочих, крестьян и революционную интеллигенцию Западной Украины, порабощенной Польшей. Однако за годы термидорианской реакции положение Советской Украины, а вместе с тем и постановка украинского вопроса в целом резко изменились. Чем глубже были пробужденные надежды, тем острее оказалось разочарование. Бюрократия душила и грабила народ и в Великороссии. Но на Украине дело осложнялось разгромом национальных упований. Нигде зажим, чистки, репрессии и все вообще виды бюрократического хулиганства не принимали такого убийственного размаха, как на Украине, в борьбе с сильными подпочвенными стремлениями украинских масс к большей свободе и самостоятельности. Советская Украина стала для тоталитарной бюрократии административной частью экономического целого и военной базы СССР. Сталинская бюрократия возводит, правда, памятники Шевченко, но с тем, чтоб покрепче придавить этим памятником украинский народ и заставить его на языке Кобзаря слагать славу кремлевской клике насильников.
Что касается зарубежной Украины, то Кремль относится к ней теперь, как и ко всем угнетенным народам, ко всем колониям и полуколониям, т.-е. как к разменной монете в своих международных комбинациях с империалистскими правительствами. На недавнем 18-ом съезде сталинской "партии" Мануильский, один из самых отвратительных ренегатов украинского коммунизма, совершенно открыто разъяснял, что не только СССР, но и Коминтерн ("лавочка", по определению Сталина) отказываются требовать освобождения угнетенных народов, если их угнетатели не являются врагами правящей московской клики. Индию Сталин, Димитров и Мануильский защищают ныне от... Японии, но не от Англии. Западную Украину они готовы навеки отдать Польше в обмен на дипломатический договор, который сегодня кажется выгодным бюрократам Кремля: они давно уже не идут в своей политике дальше конъюнктурных комбинаций!
От прежнего доверия и симпатий западных украинских масс к Кремлю не осталось и следа. Со времени последней разбойничьей "чистки" на Украине никто на Западе не хочет примыкать к кремлевской сатрапии, продолжающей именоваться Советской Украиной. Рабочие и крестьянские массы в Западной Украине, в Буковине, в Карпатской Украине растеряны: куда повернуться? чего требовать? Это положение, естественно, передает руководство наиболее реакционным украинским кликам, которые свой "национализм" выражают в том, что пытаются продать украинский народ то одному, то другому империализму в возмещение за обещание фиктивной независимости. На этой трагической смуте Гитлер основывает свою политику в украинском вопросе. В свое время мы говорили: без Сталина (т.-е. без убийственной политики Коминтерна в Германии) не было бы Гитлера. К этому теперь можно прибавить: без насилия сталинской бюрократии над Советской Украиной не было бы гитлеровской украинской политики.
Не станем здесь анализировать те мотивы, которые побудили Гитлера отказаться, по крайней мере на данный период, от лозунга Великой Украины. Этих мотивов надо искать, с одной стороны, в мошеннических комбинациях немецкого империализма, с другой стороны, в опасении вызвать дьявола, с которым трудно будет справиться. Карпатскую Украину Гитлер подарил венгерским палачам. Сделано это было, если не с явного одобрения Москвы, то во всяком случае в расчете на такое одобрение. Гитлер как бы говорит Сталину: "Если б я собирался атаковать завтра Советскую Украину, я бы сохранил Карпатскую Украину в своих руках". В виде ответа Сталин на 18-ом съезде открыто взял под свою защиту Гитлера от клеветы западных "демократий". Гитлер покушается на Украину? Ничего подобного! Воевать с Гитлером? Ни малейших оснований! Передача Карпатской Украины в руки Венгрии явно истолковывается Сталиным, как акт миролюбия. Это значит, что части украинского народа стали для Кремля разменной монетой в международных расчетах.
Четвертый Интернационал обязан отдать себе ясный отчет в огромной важности украинского вопроса для судеб не только Юго-Востока и Востока Европы, но и Европы в целом. Дело идет о народе, который доказал свою жизненную силу, равен по численности населению Франции, занимает исключительно богатую территорию, крайне важную, к тому же, в стратегическом отношении. Вопрос о судьбе Украины поставлен во весь рост. Нужен ясный и отчетливый лозунг, отвечающий новой обстановке. Я думаю, что таким лозунгом может быть в настоящее время только: Единая свободная и независимая рабоче-крестьянская советская Украина!
Эта программа находится в непримиримом противоречии, прежде всего с интересами трех империалистских государств: Польши, Румынии и Венгрии. Думать, что освобождение и объединение Украины можно осуществить мирными дипломатическими путями, референдумами, решениями Лиги Наций и пр., способны только безнадежные пацифистские тупицы. Нисколько не лучше их, конечно, те "националисты", которые собираются решать украинский вопрос путем прислужничества одному империализму против другого. Этим авантюристам Гитлер дал неоценимый урок, подкинув (надолго ли?) Карпатскую Украину венграм, которые немедленно истребили немалое количество доверчивых украинцев. Поскольку дело будет зависеть от военной силы империалистских государств, победа одной или другой группировки может означать лишь новое расчленение украинского народа и еще более жестокое его закабаление. Программа независимости Украины в эпоху империализма прямо и неразрывно связана с программой пролетарской революции. Делать себе какие-либо иллюзии на этот счет, было бы преступно.
Но ведь независимость объединенной Украины означает отделение Советской Украины от СССР! - воскликнут хором "друзья" Кремля. - Что же здесь такого ужасного? - возразим мы, со своей стороны. Священный трепет перед государственными границами нам чужд. Мы не стоим на позиции "единой и неделимой". Ведь и конституция СССР признает право составляющих федерацию наций на самоопределение, т.-е. на отделение. Даже нынешняя кремлевская олигархия не смеет, следовательно, отрицать этот принцип. Правда, он остается только на бумаге. Малейшая попытка открыто поднять вопрос о независимой Украине означала бы немедленный расстрел по обвинению в измене. Но именно эта отвратительная двойственность, именно эта беспощадная травля всякой свободной национальной мысли и привели к тому, что трудящиеся массы Украины, еще в большей мере, чем Великороссии, относятся к власти Кремля, как к чудовищному насилию. При таком внутреннем положении не может быть, разумеется, и речи, о том, чтобы Западная Украина добровольно присоединилась к СССР, каким он является сейчас. Объединение Украины предполагает, следовательно, освобождение, так называемой, Советской Украины из-под сталинского сапога. Бонапартистская клика будет и в этом вопросе жать то, что посеяла.
Но ведь это означает военное ослабление СССР? - завопят в ужасе "друзья" Кремля. Ослабление СССР, отвечаем мы, вызывается теми, все возрастающими центробежными тенденциями, которые порождает бонапартистская диктатура. В случае войны ненависть масс к правящей клике может привести к крушению всех социальных завоеваний Октября. Очаг пораженческих настроений в Кремле. Независимая Советская Украина, наоборот, стала бы уже в силу собственных интересов, могущественным юго-западным оплотом СССР. Отделение Украины означало бы не ослабление связей с трудящимися массами Великороссии, а лишь ослабление тоталитарного режима, который душит Великороссию, как и все другие народы Союза. Чем скорее будет подкопана, расшатана, сметена и раздавлена нынешняя бонапартистская каста, тем прочнее станет защита советской республики, тем надежнее ее социалистическое будущее.
Разумеется, независимая рабоче-крестьянская Украина могла бы затем вступить в Советскую Федерацию; но добровольно, на условиях, какие она сама сочтет приемлемыми, что предполагает в свою очередь, революционное возрождение самого СССР. Действительное освобождение украинского народа немыслимо без революции или ряда революций на Западе, которые должны привести, в конце концов, к созданию Советских Соединенных Штатов Европы. Независимая Украина могла бы войти и несомненно вошла бы в эту Федерацию, как равноправный член. Пролетарская революция в Европе не оставила бы, в свою очередь, камня на камне от отвратительного здания сталинского бонапартизма. В этом случае теснейший союз Советских Соединенных Штатов Европы и возрожденного СССР был бы неизбежен и представил бы необъятные выгоды для европейского и азиатского материков, включая, конечно, и Украину. Но тут мы переходим уже к вопросам второй и третьей очереди. Вопросом первой очереди является революционное обеспечение единства и независимости Рабоче-Крестьянской Украины, в борьбе с империализмом, с одной стороны, с московским бонапартизмом - с другой.
Украина особенно богата опытом по части ложных путей борьбы за национальное освобождение. Тут было испробовано все: и мелкобуржуазная Рада, и Скоропадский, и Петлюра, и "союз" с Гогенцоллерном, и комбинации с Антантой. Кто после всех этих экспериментов продолжает надеяться на какую либо из фракций украинской буржуазии, в качестве вождя освободительной национальной борьбы, тот политически мертв. Не только разрешить революционную по самому своему существу задачу, но и взять на себя инициативу ее разрешения способен только украинский пролетариат. Он, и только он, может сплотить вокруг себя крестьянские массы и действительно революционную национальную интеллигенцию.
В начале прошлой империалистской войны украинцы Меленевский ("Басок") и Скоропись-Елтуховский пытались поставить украинское освободительное движение под защиту гогенцоллернского генерала Людендорфа, прикрываясь при этом левыми фразами. Революционные марксисты отбросили этих господ пинком ноги. Так же должны поступать революционеры и впредь. Надвигающаяся война создает благоприятную атмосферу для всякого рода авантюристов, искателей чудес и искателей золотого руна. Этих господ, особенно любящих греть руки около национального вопроса, нельзя подпускать к рабочему движению и на пушечный выстрел. Ни малейших компромиссов с империализмом, фашистским и демократическим! Ни малейших уступок украинским националистам, клерикально-реакционным или либерально-пацифистским. Никаких "народных фронтов"! Полная независимость пролетарской партии, как авангарда трудящихся!
Такою представляется мне правильная политика в украинском вопросе. Я говорю здесь от собственного имени. Вопрос подлежит международному обсуждению. Первое место в этом обсуждении должно принадлежать украинским революционным марксистам. Мы с величайшим вниманием отнесемся к их голосам. Но пусть торопятся: времени на подготовку остается немного!
Л. Троцкий.
Бюллетень оппозиции (большевиков-ленинцев)
N 77-78.
Л. Троцкий.
ИСКУССТВО И РЕВОЛЮЦИЯ*1
/*1 Из письма в редакцию "Партизан Ревю".
Вы любезно предложили мне высказаться о современном положении искусства. Я делаю это не без колебаний. После своей книги "Литература и революция" (1923 г.) я ни разу не возвращался к вопросам художественного творчества и мог следить за новыми явлениями в этой сфере только урывками. Я далек от мысли претендовать на исчерпывающий характер моего ответа. Задача этого письма: правильно поставить вопрос.
В искусстве, говоря общо, выражается потребность человека в гармонии и полноте существования, т.-е. как раз в тех высших благах, которых его лишает классовое общество. Вот почему в подлинном творчестве всегда заложен протест против действительности, сознательный или бессознательный, активный или пассивный, оптимистический или пессимистический. Каждое новое течение в искусстве начинало с возмущения. Сила буржуазного общества выражалась в течение долгих исторических периодов в том, что путем комбинации давления и поощрения, бойкота и ласки, оно оказывалось способным дисциплинировать и ассимилировать каждое "мятежное" движение в искусстве и поднять его на уровень официального "признания". Но каждое такое "признание" означало в конце концов, приближение агонии. Тогда с левого фланга легализованной школы или снизу, из рядов нового поколения творческой богемы, поднималось свежее мятежное движение, чтоб через положенный срок подняться, в свою очередь, по ступеням академии.
Через такие ступени прошли: классицизм, романтизм, реализм, натурализм, символизм, экспрессионизм, декадентство... Однако, брак искусства с буржуазией оставался, если и не счастливым, то устойчивым только до тех пор, пока само буржуазное общество поднималось вверх, пока оно оказывалось способно поддерживать политический и моральный режим "демократии", не только отпуская вожжи артистам и всячески балуя их, но и давая подачки верхам рабочего класса, смиряя и приручая бюрократию профессиональных союзов и рабочих партий. Все эти явления стоят в одной исторической плоскости.
Нынешний закат буржуазного общества означает невыносимое обострение социальных противоречий, которые неминуемо превращаются в личные противоречия, порождая тем более жгучую потребность в освобождающем искусстве. Упадочный капитализм оказывается, однако, уже совершенно неспособен предоставить минимальные условия развития тем течениям в искусстве, которые сколько-нибудь отвечают нашей эпохе. Он суеверно боится каждого нового слова, ибо дело идет для него не о поправках и реформах, а о жизни и смерти. Угнетенные массы живут своей собственной жизнью. Богема - слишком узкая база. Оттого новые течения принимают все более конвульсивный характер, мечась между надеждой и отчаянием. Художественные школы последних десятилетий, - кубизм, футуризм, дадаизм, сюрреализм, сменяют друг друга, не достигая полного развития. Искусство, которое является наиболее сложным, чувствительным и, вместе, наименее защищенным элементом культуры, больше всего страдает от распада и гниения буржуазного общества.
Найти выход из тупика средствами самого искусства невозможно. Дело идет о кризисе всей культуры, начиная с хозяйственного фундамента и кончая самыми высокими сферами идеологии. Искусство не может ни выскочить из кризиса, ни отгородиться от него. Оно не может спасти себя само. Оно неизбежно погибнет, как погибло греческое искусство под развалинами рабовладельческой культуры, если современное общество не сумеет перестроить себя. Эта задача имеет насквозь революционный характер. Тем самым функция искусства в нашу эпоху определяется его отношением к революции.
Но как раз на этом пути история подставила деятелям искусства грандиозную ловушку. Целое поколение "левой" интеллигенции повернуло за последние десять - пятнадцать лет свои взоры на Восток и связало, в большей или меньшей степени, свою судьбу - если не с революционным пролетариатом, то с победоносной революцией. А это не одно и то же. В победоносной революции есть не только революция, но и новый привилегированный слой, поднявшийся на ее плечах. По существу дела "левая" интеллигенция сделала попытку сменить хозяина. Многое ли она при этом выиграла?
Октябрьская революция дала великолепный толчок советскому искусству во всех областях. Бюрократическая реакция, наоборот, задушила художественное творчество тоталитарной рукой. Не мудрено! Искусство, в основе своей, есть функция нервов и требует полной искренности. Даже придворное искусство абсолютной монархии было основано на идеализации, но не фальсификации. Между тем, официальное искусство Советского Союза - а другого искусства там нет - разделяет судьбу тоталитарной юстиции, т.-е. лжи и подлога. Цель юстиции, как и искусства - возвеличение "вождя", искусственная фабрикация героического мифа. Ничего подобного по размаху и бесстыдству еще не видала человеческая история! Несколько примеров не будут лишними.
Известный советский писатель, Всеволод Иванов, прервал в 1938 г. молчание, чтобы заявить свою пламенную солидарность с юстицией Вышинского. Поголовное истребление старых большевиков, "этих гнилых испарений капитализма", порождает, по словам Иванова, у художников "творческую ненависть". Осторожный романтик, по натуре лирик себе на уме, Иванов многими чертами похож на Горького, но в уменьшенной проекции. Не будучи прирожденным царедворцем, он предпочитал молчать, пока можно было, но настал момент, когда молчание означало бы гражданскую, а может быть и физическую смерть. Не "творческая ненависть" водит пером таких писателей, а парализующий страх.
Алексей Толстой, в котором царедворец окончательно пересилил художника, написал специальный роман для прославления военных подвигов Сталина и Ворошилова в Царицыне. На самом деле, как свидетельствуют нелицеприятные документы, Царицынская армия - одна из двух дюжин армий революции - играла достаточно плачевную роль. Оба "героя" были отозваны со своих постов*1. Если самородок Чапаев, один из действительных героев гражданской войны, оказался увековечен в советском фильме, то только благодаря тому, что не дожил до "эпохи Сталина", когда он, наверняка, был бы расстрелян, как фашистский агент. Тот же Алексей Толстой пишет пьесу на тему 1919 года: "Поход четырнадцати держав". Главные герои пьесы, по словам автора, Ленин, Сталин и Ворошилов. "Их образы (Сталина и Ворошилова), обвеянные славой и героизмом, будут проходить через всю пьесу". Так талантливый писатель, который носит имя величайшего и правдивейшего русского реалиста, стал фабрикантом "мифов" по заказу!
/*1 См., например, статью Н. Маркина "Ворошилов и Красная Армия" в книге Л. Троцкий "Сталинская школа фальсификаций".
27-го апреля 1938 года правительственный официоз "Известия" напечатал снимок с новой картины, изображающей Сталина, как организатора тифлисской забастовки в марте 1902 года. Но, как видно из давно опубликованных документов, Сталин сидел в это время в тюрьме, притом не в Тифлисе, а в Батуме. На этот раз ложь слишком уж била в глаза! "Известиям" пришлось на другой день извиняться за печальное недоразумение. Что сталось с злополучной картиной, оплаченной из государственных средств, неизвестно.
Десятки, сотни, тысячи книг, фильмов, полотен, скульптур закрепляют и возвеличивают подобные "исторические" эпизоды. Так, во многих картинах, относящихся к Октябрьскому перевороту, изображается никогда не существовавший революционный "центр", со Сталиным во главе. О постепенной подготовке этого подлога стоит рассказать. Леонид Серебряков, расстрелянный позже по процессу Пятакова-Радека, обратил в 1924 году мое внимание на опубликованные в "Правде", без всяких пояснений, выдержки из протоколов Центрального Комитета за конец 1917 года. Как у бывшего секретаря Ц.К., у Серебрякова было много связей за кулисами партийного аппарата, и он хорошо знал, с какой целью произведена неожиданная публикация: это был первый, еще осторожный шаг на пути создания центрального сталинского мифа, занимающего ныне не малое место в советском искусстве.
На исторической дистанции восстание в Октябре представляется гораздо более планомерным и монолитным, чем оно развертывалось в действительности. На самом деле не было недостатка ни в шатаниях, ни в поисках побочных путей, ни в случайных инициативах, не получивших дальнейшего развития. Так, на импровизированном ночном заседании Центрального Комитета 16 октября, в отсутствие важнейших работников петроградского Совета, постановлено было пополнить советский штаб восстания вспомогательным партийным "центром" в составе Свердлова, Сталина, Бубнова, Урицкого и Дзержинского. В эти самые часы на заседании петроградского Совета был создан Военно-революционный комитет, который с момента своего возникновения, развил такую решительную работу по подготовке восстания, что о вчера проектированном "центре", забыли решительно все, в том числе и сами его участники. Не мало подобных импровизаций потонуло в водовороте того времени*1! Сталин никогда не входил в Военно-революционный комитет, не появлялся в Смольном, т.-е. в штабе революции, не имел никакого отношения к практической подготовке восстания, а сидел в редакции "Правды" и писал серые статьи, которые мало кто читал. Никто в течение ближайших лет ни разу не упоминал о "практическом центре". В мемуарных очерках участников восстания - а в таких очерках недостатка нет, - имя Сталина ни разу не названо. Сам Сталин, в юбилейной статье по поводу Октябрьского переворота, в "Правде" от 7 ноября 1918 г., перечисляя все учреждения и лица, причастные к перевороту, ни словом не упоминает о "практическом центре". Тем не менее старая протокольная запись, случайно открытая в 1924 году и фальшиво истолкованная, послужила основой для бюрократической легенды. Во всех справочниках, биографических указателях, даже в школьных учебниках последнего издания фигурирует революционный "центр" со Сталиным во главе. Никто при этом не попытался, хотя бы из приличия, разъяснить, где и когда этот центр заседал, кому и какие отдавал распоряжения, вел ли протоколы, и где они? Мы имеем здесь все элементы московских процессов.
/*1 Вопрос этот исчерпывающе разъяснен в моей "Истории русской революции", в главе "Легенды бюрократии".
С отличающей его покорностью, так называемое, советское искусство сделало этот бюрократический миф одним из излюбленных объектов художественного воплощения. Свердлов, Дзержинский, Урицкий и Бубнов изображаются в красках и в глине, сидящими или стоящими вокруг Сталина и напряженно внимающими его речи. Помещению, где заседает "центр", придается умышленно неопределенный характер, чтоб избежать затруднительного вопроса об адресе. Чего ждать или требовать от художников, вынужденных замазывать кистью грубые следы исторической фальсификации, очевидной для них самих?
Стиль нынешней советской официальной живописи именуется "социалистическим реализмом". Самое имя, очевидно, дано каким либо начальником отдела искусств. Реализм состоит в подражании провинциальным дагерротипам третьей четверти прошлого столетия; "социалистический" характер выражается, очевидно, в том, что, приемами натянутых фотографий, воспроизводятся события, никогда не имевшие места. Нельзя без физического отвращения, смешанного с ужасом, читать стихи и повести или глядеть на снимки советских картин и скульптур, в которых чиновники, вооруженные пером, кистью или резцом, под надзором чиновников, вооруженных маузерами, прославляют "великих" и "гениальных" вождей, лишенных на самом деле искры гениальности или величия. Искусство сталинской эпохи останется наиболее наглядным выражением глубочайшего упадка пролетарской революции.
Дело не ограничивается, однако, пределами СССР. Под видом запоздалого признания Октябрьской революции, "левое" крыло западной интеллигенции стало на колени перед советской бюрократией. Художники с характером и талантом остались, по общему правилу, в стороне. Но тем назойливее выползли на передний план неудачники, карьеристы и бездарности. Открылась полоса всякого рода центров и отделов, секретарей обоего пола, неизбежных писем Ромен Роллана, субсидированных изданий, банкетов и съездов, где трудно сыскать разграничительную черту между искусством и ГПУ. Несмотря на широкий захват, это милитаризованное движение не породило ни одного произведения, которое способно было бы пережить автора или его кремлевских вдохновителей.
Долго ли тоталитарная диктатура будет еще душить, топтать и чернить все, от чего зависит будущее человечества? Безошибочные признаки говорят, что не долго. Позорное и жалкое крушение трусливо-реакционной политики народных фронтов в Испании и Франции, с одной стороны, московские судебные подлоги, с другой, знаменуют приближение великого поворота не только в области политики, но и в более широкой области революционной идеологии. Даже злополучные "друзья" - конечно, не умственная и нравственная чернь из "New Republic" и "Nation" - начинают уставать от ярма и кнута. Искусство, культура, политика нуждаются в новой перспективе. Без этого человечество не двинется вперед. Но никогда еще перспектива не была столь грозной и катастрофической, как ныне. Оттого паника является ныне господствующим настроением дезориентированной интеллигенции. Те, кто противопоставляют московскому ярму безответственный скептицизм, немного весят на весах истории. Скептицизм только другая, ничуть не лучшая, форма деморализации. За столь модным теперь симметричным отмежеванием от сталинской бюрократии и ее революционных противников скрывается в девяти случаях из десяти жалкая прострация перед историческими трудностями и опасностями. Однако, словесные увертки и мелкие хитрости никому не помогут. Ни отсрочки, ни уступки никто не получит. Перед лицом надвигающейся полосы войн и революций всем придется давать ответ: философам, поэтам, художникам, как и простым смертным.
В одном из номеров "Партизан Ревю" я наткнулся на курьезное письмо редактора неизвестного мне чикагского журнала. Выражая (надеюсь, по недоразумению) свое сочувствие вашему изданию, он пишет: "я не питаю, однако (?) надежды на "троцкистов", или на другие анемичные осколки, которые не имеют массовой базы". Эти горделивые слова говорят о самом авторе больше, чем он хотел бы сказать. Они показывают, прежде всего, что законы развития общества для него книга за семью печатями. Ни одна прогрессивная идея не начинала с "массовой базы", иначе она не была бы прогрессивной. Лишь в конечном счете идея находит свои массы, разумеется, если сама она отвечает потребностям развития. Все великие движения начинались, как "осколки" старых движений. Христианство было вначале "осколком" иудаизма. Протестантизм - "осколком" католицизма, т.-е. выродившегося христианства. Группа Маркса-Энгельса возникла, как осколок гегельянской левой. Коммунистический Интернационал подготовлялся во время войны "осколками" международной социал-демократии. Если эти инициаторы оказались способны создать себе массовую базу, то только потому, что не боялись изоляции. Они знали заранее, что качество их идей превратится в количество. Эти "осколки" не страдали анемией, наоборот, они заключали в себе квинтэссенцию великих исторических движений завтрашнего дня.
Не многим иначе, как уже сказано, совершалось поступательное движение искусства. Когда господствующее художественное направление исчерпывало свои творческие ресурсы, от него отделялись творческие "осколки", которые умели свежими глазами подглядеть мир. Чем смелее инициаторы по своим мыслям и приемам, чем резче противопоставляют они себя установленным авторитетам, опирающимся на консервативную "массовую базу", тем более склонны рутинеры, скептики и снобы видеть в новаторах бессильных чудаков или "анемические осколки". Но в конце концов рутинеры, скептики и снобы посрамляются, - жизнь переступает через них.
Термидорианская бюрократия, которой нельзя отказать в почти зоологическом чутье опасности, ни в могучем инстинкте самосохранения, отнюдь не склонна оценивать своих революционных противников с тем великолепным высокомерием, которое часто идет рука об руку с легкомыслием и несостоятельностью. В московских процессах Сталин, совсем не азартный игрок по натуре, поставил на карту борьбы против "троцкизма" судьбу кремлевской олигархии и свою личную судьбу. Как объяснить этот факт? Бешеная международная кампания, против "троцкизма" которой вряд ли можно найти параллель в истории, была бы совершенно необъяснимой, если б "осколки" не заключали в себе могущественную жизненную силу. Кто не видит еще этого сегодня, тому завтрашний день прочистит глаза.
Как бы для того, чтоб закончить свой автопортрет одним ярким штрихом, чикагский корреспондент "Партизан Ревю" обещает - какая доблесть! - попасть вместе с вами в будущий фашистский или "коммунистический" концентрационный лагерь. Недурная программа! Дрожать при мысли о концентрационном лагере, конечно, плохо. Но многим ли лучше - заранее намечать для себя и своих идей этот негостеприимный приют? Со свойственным большевикам "аморализмом", мы готовы признать, что неанемичные джентльмены, которые капитулируют до боя и без боя, действительно не заслуживают ничего, кроме концентрационного лагеря.
Другое дело, если б корреспондент "Партизан Ревю" попросту сказал: в области литературы и искусства мы не хотим опеки со стороны "троцкистов", как и со стороны сталинцев. Это требование, по существу, вполне правильно. Можно лишь возразить, что выдвигать его по отношению к так называемым "троцкистам", значило бы ломиться в открытую дверь. Идейную основу борьбы между Четвертым Интернационалом и Третьим составляет глубокое противоречие в понимании не только задач партии, но и всей вообще материальной и духовной жизни человечества. Нынешний кризис культуры есть прежде всего кризис революционного руководства. Сталинизм является в этом кризисе важнейшей реакционной величиной. Без нового знамени и новой программы нельзя создать революционной массовой базы; нельзя, следовательно, вывести общество из тупика. Но подлинно революционная партия не может и не хочет ставить себе задачей "руководить", тем менее - командовать искусством, ни до, ни после завоевания власти. Подобная претензия смогла прийти в голову только взбесившейся от самовластия невежественной и наглой бюрократии, которая превратилась в антитезис пролетарской революции. Искусство, как и наука, не только не ищут командования, но, по самому существу своему, не выносят его. Художественное творчество имеет свои законы - даже и тогда, когда сознательно служит общественному движению. Подлинное духовное творчество несовместимо с ложью, фальшью и духом приспособления. Искусство может стать великим союзником революции лишь постольку, поскольку оно останется верно самому себе. Поэты, художники, скульпторы, музыканты сами найдут свои пути и свои методы, если освободительное движение угнетенных классов и народов развеет тучи скептицизма и пессимизма, которые обволакивают ныне горизонт человечества. Первым условием такого возрождения является низвержение удушающей опеки кремлевской бюрократии.
Л. Троцкий.
Бюллетень оппозиции (большевиков-ленинцев)
N 77-78.
Л. Троцкий.
БОНАПАРТИСТСКАЯ ФИЛОСОФИЯ ГОСУДАРСТВА
Центральным местом доклада Сталина на 18-ом съезде партии в Москве была, несомненно, возвещенная им новая теория государства. Сталин пустился в эту рискованную область не в силу прирожденной склонности, а в силу необходимости. Только недавно были смещены и растоптаны правоверные сталинцы, юристы Крыленко и Пашуканис, за повторение мыслей Маркса, Энгельса и Ленина о том, что социализм означает постепенное отмирание государства. Нынешний Кремль с этой теорией мириться никак не может. Уже отмирать? Бюрократия только еще собирается жить. Крыленко и Пашуканис - явные "вредители".
Да и окружающая действительность плохо мирится с обрывками старой теории. Рабочие прикреплены к заводам. Крестьяне прикреплены к колхозам. Введены паспорта. Свобода передвижения отменена. Опоздания на работу приравнены к уголовным преступлениям. Не только критика Сталина, но простое уклонение от натуральной повинности: становиться перед "вождем" на четвереньки, карается, как измена. Границы государства окружены непрерывной цепью пограничных войск и полицейских собак, как нигде и никогда в мире. Практически никого не выпускают и никого не впускают. Иностранцы, попавшие раньше в страну, систематически истребляются. Сущность советской конституции, "самой демократической в мире", состоит в том, что каждый гражданин обязан в определенные часы голосовать за единственного кандидата, указанного Сталиным или его агентами. Печать, радио, пропаганда, агитация, народное просвещение находятся целиком в руках правящей клики. Из партии за пять лет исключено, по официальным данным, не менее полумиллиона. Какая часть из них расстреляна, заключена в тюрьмы и концентрационные лагери, выслана на окраины, мы точно не знаем. Но дело идет во всяком случае о сотнях тысяч, разделяющих участь миллионов беспартийных. Этим миллионам, их семьям, родственникам и друзьям трудно было бы втолковать в головы, что сталинское государство отмирает. Оно душит других, но само нисколько не отмирает. Наоборот, оно достигло такого бешеного напряжения, равного которому не знала человеческая история.
Между тем социализм объявлен осуществленным. Согласно официальной версии, страна находится на пути к полному коммунизму. Кто сомневается, того Берия убедит. Но тут открывается основное затруднение. Если верить Марксу, Энгельсу и Ленину, государство есть организация классового господства. Все другие определения государства марксизм давно разоблачил, как теоретические фальсификации, служащие для прикрытия интересов эксплуататоров. Что же означает в таком случае государство в стране, где "классы уничтожены"? Над этим вопросом кремлевские мудрецы не раз ломали себе головы. Прежде всего они, арестовали, конечно, всех тех, которые напоминали им о марксистской теории государства. Но этого одного оказалось недостаточно. Нужно было дать хоть подобие теоретического объяснения сталинского абсолютизма. Такое объяснение давалось в два приема. В период 17-го съезда, пять лет тому назад, Сталин и Молотов разъяснили, что полицейское государство необходимо для борьбы с "остатками" старых господствующих классов и особенно с "осколками" троцкизма. Правда, говорили они, эти остатки и осколки ничтожны. Но они крайне "ожесточены". Поэтому для борьбы с ними необходимы высшая бдительность и беспощадность. Теория эта больше всего поражала своей глупостью. Почему для борьбы с бессильными "остатками" понадобилось тоталитарное государство, тогда как для низвержения самих господствующих классов вполне достаточно было советской демократии? На этот вопрос никто не дал ответа.
Однако, и помимо этого теорию эпохи 17-го съезда пришлось оставить. Последние пять лет ушли в значительной мере на истребление "осколков троцкизма". Партия, правительство, армия, дипломатия оказались обезглавлены и обескровлены. Дело зашло так далеко, что Сталин на последнем съезде вынужден был для успокоения своего собственного аппарата обещать, что в дальнейшем не будет прибегать к суммарным чисткам. Это, конечно, неправда: бонапартистское государство вынуждено будет и впредь пожирать общество, не только духовно, но и физически. Однако, Сталин в этом признаться не может. Он клянется, что чистки не возобновятся. Но если так, если "осколки" троцкизма вместе с "остатками" старых господствующих классов истреблены окончательно, то спрашивается: против кого же нужно государство?
Сталин на этот раз отвечает: "необходимость государства вызывается капиталистическим окружением и вытекающими из него опасностями для страны социализма". Со свойственной ему семинарской монотонностью, он повторяет и варьирует эту мысль на несколько ладов: "отпала, отмерла функция военного подавления внутри страны..., сохранилась полностью функция военной защиты страны от нападений извне". И дальше: "что касается нашей армии, карательных органов и разведки, то они своим острием обращены уже не во внутрь страны, а во вне ее, против внешних врагов".
Допустим на минуту, что все это так и есть. Допустим, что необходимость сохранения и усиления централизованного бюрократического аппарата вызывается исключительно давлением империализма. Но государство есть, по самому существу своему, власть человека над человеком. Социализм же имеет своей задачей ликвидировать власть человека над человеком во всех ее формах. Если государство не только сохраняется, но крепнет и становится все более свирепым, значит социализм еще не осуществлен. Если привилегированный государственный аппарат является плодом капиталистического окружения, значит в капиталистическом окружении, в отдельной социалистической стране, социализм невозможен. Так, пытаясь вытащить хвост, Сталин увязил нос. Оправдывая свою бонапартистскую власть, он мимоходом опроверг свою основную теорию: о построении социализма в отдельной стране.
Однако, новая теория Сталина верна лишь в той части, в какой она опровергает его старую теорию; во всем остальном она никуда не годна. Разумеется для борьбы с империалистской опасностью рабочее государство нуждается в армии, в командном составе, в разведке и пр. Значит ли это, однако, что рабочее государство нуждается в полковниках, генералах и маршалах, с соответственными окладами и привилегиями? 31 октября 1920 года, когда в спартанской Красной армии еще не было особого офицерского корпуса, в особом приказе по армии говорилось: "внутри военной организации... существует неравенство - в одних случаях вполне объяснимое и неизбежное, но в других - совершенно не вызываемое необходимостью, чрезмерное, иногда прямо преступное". Заключительная часть приказа гласила: "Не ставя себе невыполнимой задачи немедленного устранения всех и всяких преимуществ в армии, систематически стремиться к тому, чтобы эти преимущества были сведены действительно к необходимому минимуму. Устранить в возможно короткий срок все те преимущества, которые отнюдь не вытекают из потребностей военного дела и неизбежно оскорбляют чувство равенства и товарищества в красноармейцах". Такова была основная линия советской власти того периода. Ныне политика идет в прямо противоположном направлении. А раз правящая каста, военная и гражданская, растет и усиливается, то это означает, что общество удаляется от социалистического идеала, а не приближается к нему, - независимо от того, кто более виноват в этом: внешние империалисты или внутренние бонапартисты.
Не иначе обстоит дело и с разведкой, в которой Сталин видит квинтэссенцию государства. "Разведка необходима, - поучал он съезд, на котором агенты ГПУ составляли чуть ли не большинство, - для вылавливания и наказания шпионов, убийц, вредителей, засылаемых в нашу страну иностранной разведкой". Никто, конечно, не станет отрицать необходимости разведки против происков империализма. Весь вопрос, однако, в том, какое место занимают органы этой разведки по отношению к самим советским гражданам. Общество без классов не может не быть связано внутренней солидарностью. Об этой солидарности, пресловутой "монолитности", Сталин говорил в докладе много раз. Между тем шпионы, вредители, саботажники нуждаются в прикрытии, в сочувственной среде. Чем выше солидарность общества и его привязанность к существующему режиму, тем меньше простора для антисоциальных элементов. Как же объяснить, что в СССР, если верить Сталину, совершаются на каждом шагу такие преступления, подобных которым не встретить в загнивающем буржуазном обществе? Не достаточно ведь одной злой воли империалистских государств! Действие микробов определяется не столько их вирулентностью, сколько силой сопротивления живого организма. Каким же образом в "монолитном" социалистическом обществе империалисты могут находить бесчисленное количество агентов, притом на самых выдающихся постах? Или иначе: каким образом шпионы и диверсанты могут занимать в социалистическом обществе посты членов и даже глав правительства, членов Политбюро и самых ответственных вождей армии? Наконец, если социалистическое общество в такой степени лишено внутренней упругости, что спасать его приходится посредством всесильной универсальной и тоталитарной разведки, то дело выглядит очень плохо, раз во главе самой разведки оказываются негодяи, которых приходится расстреливать, как Ягоду, или с позором прогонять, как Ежова. На что же надеяться? На Берию? Но и его час пробьет!
На самом деле, как известно, ГПУ истребляет вовсе не шпионов и империалистских агентов, а политических противников правящей клики. Сталин пытается просто поднять свои собственные подлоги на "теоретическую" высоту. Каковы, однако, те причины, которые вынуждают бюрократию маскировать свои действительные цели и именовать своих революционных противников иностранными шпионами? Империалистское окружение этих подлогов не объясняет. Причины должны быть внутреннего порядка, т.-е. вытекать из структуры самого советского общества.
Попробуем найти у самого Сталина дополнительные указания. "Вместо функции подавления, - говорит он вне всякой связи со всем остальным - появилась у государства функция охраны социалистической собственности от воров и расхитителей народного добра". Оказывается, таким образом, что государство существует не только против иностранных шпионов, но и против своих собственных воров, причем роль этих воров так значительна, что оправдывает существование тоталитарной диктатуры и даже ложится в основу новой философии государства. Совершенно очевидно, что если одни люди воруют у других, значит в обществе еще царят жестокая нужда и резкое неравенство, провоцирующие на воровство. Здесь мы подходим ближе к корню вещей. Социальное неравенство и нужда - очень серьезные исторические факторы, которые уже сами по себе объясняют существование государства. Неравенство всегда нуждается в охране, привилегии требуют защиты, посягательства обездоленных требуют кары: в этом ведь и состоит функция исторического государства!
По поводу структуры "социалистического" общества в докладе Сталина крайне важно не то, что он сказал, а то, о чем он умолчал. Численность рабочих и служащих поднялась, по его словам, с 22 миллионов человек в 1933 году, до 28 миллионов в 1938 году. Категория "служащих" охватывает здесь не только приказчиков в кооперативе, но и членов Совнаркома. Рабочие и служащие соединены здесь вместе, как всегда в советской статистике, чтобы не обнаруживать, как многочисленна и как быстро растет бюрократия, а главное, как быстро растут ее доходы.
За пять лет, протекших между двумя съездами, годовой фонд заработной платы рабочих и служащих вырос, по словам Сталина, с 35 миллиардов до 96 миллиардов, т.-е. почти в три раза (если оставить в стороне изменение покупательной силы рубля). Как распределяются, однако, эти 96 миллиардов между рабочими и служащими разных категорий? На этот счет ни слова. Сталин сообщает нам лишь, что "среднегодовая заработная плата рабочих промышленности, составлявшая в 1933 году 1.513 рублей, поднялась до 3.447 рублей в 1938 году". Здесь говорится неожиданно только о рабочих; но не трудно показать, что дело идет по прежнему о рабочих и служащих: достаточно помножить среднегодовую заработную плату (3.447 рублей) на общее число рабочих и служащих (28 миллионов), и мы получим указанный Сталиным общий годовой фонд заработной платы рабочих и служащих, именно 96 миллиардов рублей. Чтоб прикрасить положение рабочих, "вождь" позволяет себе, следовательно, грубейшую подтасовку, которой постыдился бы наименее добросовестный капиталистический журналист. Средняя годовая плата в 3.447 рублей, если оставить в стороне изменение покупательной силы денег, означает, следовательно, лишь то, что, если сложить заработную плату чернорабочих, квалифицированных рабочих, стахановцев, инженеров, директоров трестов и народных комиссаров промышленности, то в среднем получится на душу менее 3.500 рублей в год. Насколько повысилась за пять лет оплата рабочих, инженеров и высшего персонала? Сколько приходится ныне в год на чернорабочего? Об этом ни слова. К средним цифрам заработной платы, дохода и пр. прибегали всегда наиболее низкопробные апологеты буржуазии. В культурных странах этот метод почти оставлен, так как он не способен больше обмануть никого. Зато он стал излюбленным методом в стране осуществленного социализма, где все социальные отношения должны были бы отличаться полной прозрачностью. "Социализм - это учет", говорил Ленин. "Социализм - это надувательство", учит Сталин.
Было бы, сверх всего прочего, грубейшей ошибкой думать, будто в данную Сталиным среднюю цифру включены все доходы высших "служащих", т.-е. правящей касты. На самом деле вдобавок к официальному, сравнительно скромному жалованью, так называемые, "ответственные работники" получают секретное жалованье из кассы Центрального или местных комитетов; пользуются автомобилями (существуют даже особые заводы для производства автомобилей высшего качества для "ответственных работников"), прекрасными квартирами, дачами, санаториями, больницами. Для их нужд или для их тщеславия строятся всякого рода "советские дворцы". Они почти монопольно владеют высшими учебными заведениями, театрами и пр. Все эти гигантские доходы (для государства - расходы), конечно, не входят в те 96 миллиардов, о которых говорил Сталин. Несмотря на это, Сталин не смеет даже подойти к вопросу о том, как легальный фонд заработной платы (96 миллиардов) распределяется между рабочими и служащими, между чернорабочими и стахановцами, между низшими служащими и высшими. Можно не сомневаться, что львиная доля прироста официального фонда заработной платы ушла на стахановщину, премии инженерам и пр. Орудуя при помощи средних цифр, правильность которых сама по себе не внушает никакого доверия; соединяя в одну категорию рабочих и служащих; растворяя в служащих высшую бюрократию; умалчивая о многомиллиардных секретных фондах; "забывая" при определении "средней заработной платы" упомянуть о служащих и говоря только о рабочих, Сталин преследует простую цель: обмануть рабочих, обмануть весь мир, скрыв колоссальные и все возрастающие доходы касты привилегированных.
"Защита социалистической собственности от воров и расхитителей", означает, таким образом, на девять десятых защиту доходов бюрократии от покушений со стороны непривилегированных слоев населения. Не мешает еще прибавить, что тайные доходы бюрократии, не имеющие никакой опоры не только в принципах социализма, но и в законах страны, являются ничем иным, как воровством. Кроме этого легализованного воровства, имеется нелегальное сверхворовство, на которое Сталин вынужден закрывать глаза, потому что воры - его лучшая опора. Бонапартистский аппарат государства является, таким образом, органом для охраны бюрократических воров и расхитителей народного достояния. Эта теоретическая формула будет гораздо ближе к истине.
Сталин вынужден лгать насчет социальной природы своего государства по той же причине, по которой он вынужден лгать насчет заработной платы рабочих; в том и в другом случае он выступает, как представитель привилегированных паразитов. В стране, прошедшей через пролетарскую революцию, невозможно культивировать неравенство, создавать аристократию, накоплять привилегии иначе, как обрушивая на массы потоки лжи и все более чудовищные репрессии.
Хищение и воровство, основные источники доходов бюрократии, не являются системой эксплуатации в научном смысле слова. Но с точки зрения интересов и положения народных масс, это неизмеримо хуже всякой "органической" эксплуатации. Бюрократия не есть, в научном смысле слова имущий класс. Но она заключает в себе, в удесятеренном размере, все пороки имущего класса. Именно отсутствие сложившихся классовых отношений и прямая невозможность их на социальных основах Октябрьской революции придают работе государственной машины конвульсивный характер. Для охраны систематического воровства бюрократии, ее аппарат вынужден прибегать к систематическим актам разбоя. Все вместе создает систему бонапартистского гангстеризма.
Думать, что это государство способно мирно "отмереть", значило бы жить в мире теоретического бреда. Бонапартистскую касту нужно разгромить. Советское государство нужно возродить. Тогда только откроется перспектива отмирания государства.
Л. Троцкий.
Бюллетень оппозиции (большевиков-ленинцев)
N 77-78.
Л. Троцкий.
МОРАЛИСТЫ И СИКОФАНТЫ ПРОТИВ МАРКСИЗМА
Дата добавления: 2019-02-12; просмотров: 144; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!