ВТОРОЙ И ТРЕТИЙ ИНТЕРНАЦИОНАЛЫ В КОЛОНИАЛЬНЫХ СТРАНАХ

Истинный характер социал-демократии, как партии, политика которой опиралась и опирается на империалистскую эксплуатацию отсталых народов, обнаруживается яснее всего в том факте, что в колониальных и полуколониальных странах Второй Интернационал никогда не имел никакого влияния. Рабочая бюрократия империалистских стран, сознательно или полуинстинктивно, опасалась дать начало такому движению в колониях, которое могло подкопать фундамент ее собственного благополучия в метрополии.

Иначе обстояло дело с Коминтерном. В качестве подлинно интернационалистской организации, он сразу бросился на девственную почву колоний и, благодаря революционной программе ленинизма, завоевал здесь значительное влияние. Дальнейшее буржуазное перерождение Коминтерна превратило его секции в колониях и полуколониях, в частности в латинской Америке, в левую агентуру европейского и американского империализма. Соответственно с этим изменилась и социальная база колониальных "компартий". Нещадно грабя своих азиатских и африканских рабов и латино-американских полурабов, иностранный капитал вынужден теперь и в колониях подкармливать тоненькую прослойку аристократии, - жалкой, мизерной, но все же аристократии в царстве общей нищеты. Сталинизм стал за последние годы партией этой рабочей "аристократии", а также "левой" части мелкой буржуазии, особенно чиновников. Буржуазные адвокаты, журналисты, учителя и пр., приспособляющиеся к национальной революции и эксплуатирующие рабочие организации для своей карьеры, находят в сталинизме как нельзя более подходящую идеологию.

Революционная борьба с империализмом требует мужества, решимости, готовности к жертвам. Где взять эти качества мелкобуржуазным героям фразы? Приспособление к "демократическому" империализму, наоборот, позволяет делать мирную и приятную карьеру на спине трудящихся. Прикрыть это приспособление от рабочих удобнее всего лозунгом "защиты СССР", т.-е. дружбой с кремлевской олигархией: это открывает возможности издания газет без читателей, устройства пышных конгрессов и всякого рода международной рекламы. Подлинной язвой рабочего движения колониальных и полуколониальных стран стала корпорация профессиональных "друзей СССР", фальшивых "социалистов" и "коммунистов", которые крикливой декламацией против фашизма прикрывают свой социальный паразитизм и свое прислужничество империализму и кремлевской олигархии. Сталинизм - под всеми своими масками - является главным препятствием на пути освободительной борьбы отсталых и угнетенных народов. Проблема колониальных революций неразрывно связывается отныне с исторической миссией Четвертого Интернационала.

О МЕЖДУНАРОДНОЙ АССОЦИАЦИИ ВЫЖАТЫХ ЛИМОНОВ (N 3 1/4)

Лондонское бюро безнадежных центристов (Феннер Броквей, Вальхер и Ко) совместно с Брандлером, Снефлитом, Марсо Пивером, при соучастии "секций, которые порвали с так называемым Четвертым Интернационалом", объединились, в виду военной опасности, для создания... - просят не шутить! - "Чрезвычайного фонда войны" (War Emergency Fund). О "фонде" идей эти господа не подумали: они, слава богу, материалисты, а не идеалисты. Представляет ли это новое "объединение" опасность для империализма, позволительно сомневаться; зато оно означает величайшую услугу Четвертому Интернационалу, так как сводит воедино недомыслие, половинчатость и несостоятельность всех разновидностей и оттенков центризма, т.-е. того течения, которое особенно противоречит духу нынешней эпохи. Как и все подобные механические "объединения", оно станет источником новых внутренних конфликтов и расколов и распадется на куски как раз тогда, когда пробьет час действия.

Да и может ли быть иначе? Организации, занятые героическим созданием "фонда", не возникли на почве общей программы, а пришли со всех концов политической карты центризма, как беспризорные остатки старых оппортунистических партий и фракций, продолжают и сегодня играть всеми цветами оппортунистической радуги и эволюционируют в разных направлениях. Все они непрерывно падали и слабели за последние годы, кроме ново отколовшейся партии Пивера, которой можно предсказать ту же незавидную участь. Ни в одной стране мира Лондонскому бюро не удалось создать новой организации, из молодых, свежих элементов, на основе собственной программы. Никакая революционная группа не встанет под это знамя, за которым нет ни прошлого ни будущего. В колониальных странах Лондонское бюро не имеет и тени влияния. Между тем можно считать законом: та "революционная" организация, которая в нашу империалистскую эпоху не способна пустить корни в колониях, обречена на жалкое прозябание.

Каждая из этих переживших себя групп держится силой инерции, а не силой идеи. Организация с наиболее серьезным революционным прошлым в этой среде, ПОУМ, до сих пор оказалась неспособной мужественно пересмотреть свою центристскую политику, которая явилась одной из важнейших причин крушения испанской революции. Еще менее способны к критике и самокритике остальные члены объединения. Дух дряблого дилетантизма веет над всем этим предприятием.

Правда, и вокруг знамени Четвертого Интернационала собралось на первых порах не мало "остатков". Но здесь была произведена огромная работа отбора, очищения, перевоспитания, на основе научной теории и отчетливой программы. Эта работа, смысла и значения которой филистеры никогда не понимали, происходила и происходит в атмосфере свободной, открытой и терпеливой дискуссии. Кто не выдержал этого испытания, тот доказал на деле свою органическую непригодность для строительства революционного Интернационала. Вот эти отсеянные, оттертые, отброшенные "остатки" включились ныне в "фонд" международного центризма. Один этот факт налагает на все предприятие печать безнадежной инвалидности!

В минуту просветления Марсо Пивер провозгласил несколько лет тому назад: течение в рабочем классе, которое ведет борьбу против "троцкизма", характеризует себя тем самым, как реакционное течение. Это не помешало, как видим, тому же Пиверу, в качестве прирожденного центриста, у которого слово всегда расходится с делом, примкнуть к Лондонскому бюро, которое пытается создать себе физиономию как раз путем конвульсивного отталкивания от "троцкизма".

Нетрудно, однако, предсказать, что буржуазия, реформисты и сталинцы будут и впредь именовать этих творцов фонда... "троцкистами", или "полутроцкистами". Отчасти - по невежеству; но главным образом для того, чтоб заставлять их извиняться, оправдываться и отмежевываться. И они действительно будут изо всех сил клясться, что они совсем не троцкисты, и что если им случается рычать по львиному, то, подобно их праотцу Пигве, они стараются рычать, как голубки. Мы знаем их: они не новички. Феннер Броквей, Вальхеры, Брандлеры, Снефлиты, Пиверы, как и печальные изгои Четвертого Интернационала в течение долгих лет, некоторые - даже десятилетий, успели показать свой безнадежный эклектизм в теории, свою бесплодность на практике. Они менее циничны, чем сталинцы, и чуть полевее левых социал-демократов, - вот все, что о них можно сказать. В таблице интернационалов их следует поэтому отметить номером 3 1/8 или 3 1/4. С фондом или без фонда, они войдут в историю, как ассоциация выжатых лимонов. Когда тяжелые массы, под ударами войны, придут в революционное движение, они не станут справляться об адресе Лондонского бюро.

ПЕРСПЕКТИВЫ

Все основные силы и пружины прошлой войны снова вступают теперь в действие, но в несравненно более напряженном и обнаженном виде. Движение совершается по наезженным колеям и потому - более быстрыми темпами. Никто не верит ныне, как накануне 1914 года, в неприкосновенность границ или в устойчивость режимов. В этом огромное преимущество для революционной партии. Если накануне прошлой войны секции Второго Интернационала сами не знали еще, каково будет завтра их поведение, и выносили архи-революционные резолюции; если левые элементы лишь постепенно высвобождались из пацифистского болота, ощупью отыскивая свою дорогу, то теперь все исходные позиции отчетливо заняты уже до войны. Никто не ждет интернационалистской политики со стороны социал-демократических партий, которые и сами не обещают ничего, кроме "защиты отечества". С выходом чешских социал-демократов из Второго Интернационала начался его официальный распад по национальным линиям. Почти также отчетливо предначертана заранее политика Третьего Интернационала: прогноз здесь лишь в небольшой степени осложняется элементом авантюризма. Если германские и итальянские социал-демократы и экс-коммунисты окажутся в войне платоническими пораженцами, то только потому, что Гитлер и Муссолини не позволяют им быть патриотами. Зато везде, где буржуазия еще продолжает подкармливать рабочую бюрократию, социал-демократы и экс-коммунисты будут полностью на стороне своих штабов, причем первая скрипка шовинизма окажется в руках музыкантов сталинской школы. Не только скрипка, но и револьвер, направленный против революционных рабочих.

В начале прошлой войны был убит Жан Жорес, в конце ее - Карл Либкнехт и Роза Люксембург. Во Франции убийство вождя социалистической партии не помешало другим вождям вступить в правительство империалистской войны. В Германии убийство двух великих революционеров совершено было при прямом соучастии социал-демократического правительства. В качестве физических убийц во Франции выступал темный мелкобуржуазный шовинист; в Германии - контрреволюционные офицеры. Нынешнее положение и в этом отношении отличается неизмеримо большей ясностью. Работа истребления интернационалистов началась в международном масштабе еще до открытия войны. Империализму не приходится более полагаться на "счастливый случай": в лице сталинской мафии он имеет готовую международную агентуру по систематическому истреблению революционеров. Жорес, Либкнехт, Люксембург пользовались международной славой, как социалистические вожди. Рудольф Клемент был молодым и еще мало известным революционером. Тем не менее гибель Клемента, как секретаря Четвертого Интернационала, имеет глубокий символический смысл. Через своих сталинских гангстеров империализм указывает заранее, с какой стороны ему угрожает во время войны смертельная опасность.

Империализм не ошибается. Если ему удалось, после прошлой войны, устоять везде, кроме России, то это объясняется исключительно отсутствием революционных партий. С трудом высвобождаясь из сетей старой идеологии, с ее фетишизмом "единства", большинство оппозиционных элементов социал-демократии не шло дальше пацифизма. В критические минуты подобные группировки оказались более способны тормозить революционное движение масс, чем возглавить его. В этом смысле можно сказать без всякого преувеличения, что "единство" партий Второго Интернационала спасло европейскую буржуазию.

Сейчас в тридцати странах имеются секции Четвертого Интернационала. Правда, это еще только авангард авангарда. Но если бы теперь, до войны, мы имели революционные организации масс, то в порядке дня стояла бы не война, а революция. Этого, разумеется, нет, и на этот счет мы не делаем себе никаких иллюзий. Однако, положение революционного авангарда сейчас неизмеримо более благоприятно, чем 25 лет тому назад. Самое главное завоевание состоит в том, что уже до войны существуют во всех важнейших странах мира проверенные кадры, насчитывающие сотни и тысячи революционеров, спаянных единством доктрины и прошедших школу жесточайших преследований со стороны империалистской буржуазии, социал-демократии и особенно сталинской мафии. Ни Второй, ни Третий, ни Амстердамский Интернационалы не способны сейчас созвать свои конгрессы, ибо они парализованы своей зависимостью от империализма и раздираются "национальными" противоречиями. Наоборот, секции Четвертого Интернационала, несмотря на крайнюю скудость средств, трудность получения виз, гибель секретаря и град репрессий, сумели в самый критический момент созвать свой международный конгресс и вынести единодушные решения, в которых задачи предстоящей гигантской борьбы формулированы точно и конкретно, на основании всего исторического опыта.

Этих драгоценных кадров не собьет с пути никакая волна шовинизма и не запугают сталинские маузеры и ножи. В новую войну Четвертый Интернационал вступит, как тесно-сплоченное политическое целое, части которого сумеют проводить одну и ту же политику, несмотря на разделяющие их границы и траншеи. Пусть даже в начале войны, когда слепой инстинкт самосохранения, в сочетании с шовинистической пропагандой, толкнет народные массы в сторону своих правительств, секции Четвертого Интернационала окажутся изолированными. Они сумеют не поддаться националистическому гипнозу и патриотической эпидемии. В принципах интернационализма они найдут опору против стадной паники снизу, террора - сверху. Они сумеют презирать шатания и колебания филистерской "демократии". Зато они будут чутко прислушиваться к самым угнетенным слоям народа и к истекающей кровью армии. Каждый новый день войны будет работать на них. Человечество стало беднее, чем 25 лет тому назад, а средства истребления - неизмеримо могущественнее. Уже в первые месяцы войны начнется, поэтому, в рабочих массах бурная реакция против шовинистического дурмана. Первыми жертвами этой реакции, наряду с фашизмом, падут партии Второго и Третьего Интернационалов. Их крушение явится необходимым условием открытого революционного движения, которое для своей кристаллизации не найдет никакой другой оси, кроме Четвертого Интернационала. Его закаленные кадры поведут трудящихся на великий штурм.

Л. Троцкий.
10 октября 1938 г., Койоакан.

 

Бюллетень оппозиции (большевиков-ленинцев)
N 71.

 

Л. Троцкий.
РЕЧЬ Л. Д. ТРОЦКОГО

на граммофонной пластинке (на английском языке), для митинга в Нью-Йорке по поводу 10-летия основания американской организации большевиков-ленинцев и по поводу учредительного съезда Четвертого Интернационала.

Дорогие друзья и товарищи!

Я надеюсь, что на этот раз мой голос дойдет до вас, и мне удастся таким образом участвовать в вашем двойном празднике. Оба события: и десятилетие нашей американской организации, и учредительный съезд Четвертого Интернационала заслуживают несравненно большего внимания рабочих, чем все воинственные жесты тоталитарных вождей, дипломатические происки и пацифистские конгрессы. Оба события войдут в историю крупными вехами; никто уже не имеет права больше сомневаться в этом теперь!

Надо тут же отметить, что возникновение американской группы большевиков-ленинцев, по мужественной инициативе товарищей Каннона, Шахтмана и Аберна, не стояло особняком, - оно совпадало приблизительно с началом систематической международной работы левой оппозиции. Правда, левая оппозиция в России возникла уже в 1923 году, пятнадцать лет тому назад. Но правильная работа в международном масштабе началась с 7-го конгресса Коминтерна. Не видя друг друга, мы сошлись с американскими пионерами Четвертого Интернационала прежде всего на критике программы Коминтерна. Так, в 1928 году положено было начало той коллективной работе, которая через 10 лет привела к выработке нашей собственной программы, утвержденной недавно нашей международной конференцией.

Я скажу, что эта десятилетняя работа была не только настойчивой и терпеливой, но и честной работой. Наши немногочисленные кадры, международные пионеры искали путей революции, как подлинные марксисты, не в своих чувствах и желаниях, но в анализе объективного хода событий. Больше всего мы были озабочены тем, чтоб не обманывать ни других ни себя. Мы искали серьезно и честно. И кое-что существенное нашли. События явно подтверждают наши прогнозы. Никто не может более отрицать этого!

Теперь нужно, чтоб мы сумели остаться верны своей программе, т.-е. самим себе. Это не легко. Задачи - грандиозны, враги - бесчисленны. Мы имеем поэтому, право расходовать наше внимание и время на юбилейные праздники лишь постольку, поскольку на уроках прошлого мы можем готовиться к будущему.

Дорогие друзья! Мы не являемся партией, как другие партии. Наша амбиция не в том, чтоб иметь больше членов, больше газет, больше денег в кассе, больше депутатов. Все это нужно. Но все это только средство. Наша цель - полное материальное и духовное освобождение трудящихся и угнетенных посредством социалистической революции. Никто не подготовит ее и никто не встанет во главе ее, кроме большевиков-ленинцев. Я повторяю: никто, кроме нас!

Старые Интернационалы - Второй, Третий, Амстердамский, - прибавим к ним еще и Лондонское Бюро - прогнили насквозь. Те грозные события, которые надвигаются на человечество, не оставят от них камня на камне. Только Четвертый Интернационал уверенно глядит в будущее, как мировая партия социалистической революции. Не было еще большей задачи на земле!

На каждом из нас лежит великая историческая ответственность. Наша партия требует каждого из нас полностью и целиком. Предоставим филистерам гоняться за собственной индивидуальностью в пустом пространстве. Для революционера - отдать себя партии целиком, значит найти самого себя... Да, наша партия берет каждого из нас без остатка. Зато она дает каждому высшее удовлетворение: сознание, что участвуешь в строительстве лучшего будущего, что несешь на своих плечах частицу судьбы человечества, что твоя жизнь будет прожита не даром!

Верность делу трудящихся требует, поэтому, непреклонной преданности нашей международной партии. Она также может, конечно, ошибаться; общими силами мы будем поправлять ее ошибки. В ее ряды могут попасть недостойные элементы; общими силами будем удалять их. Новые тысячи, которые вступят завтра в ее ряды, окажутся лишены необходимого воспитания; общими силами мы будем поднимать их революционный уровень. Будем, однако, при этом помнить: наша партия есть ныне величайший рычаг истории. Оторванный от этого рычага каждый из нас - ничто. С этим рычагом в руках, мы - все!

Нет, друзья, мы не являемся партией, как другие партии. Недаром нас так бешено преследует по пятам капиталистическая реакция. Убийцами на ее службе являются агенты московской бонапартистской клики. Наш молодой Интернационал знает уже немало жертв. В Советском Союзе они исчисляются тысячами, в Испании - десятками, в других странах единицами. С благодарностью и любовью мы всех их вспоминаем в эти часы. Их тени продолжают участвовать в нашей борьбе...

В своей тупости, в своем цинизме палачи думают, что нас можно запугать. Они заблуждаются. Под ударами мы становимся крепче. Зверская политика Сталина есть политика отчаяния. Убить отдельных солдат нашей армии можно. Запугать - нельзя. Товарищи, - особенно вы, мои молодые друзья - повторим в день этого чествования снова: запугать нас нельзя!

Десять лет понадобилось кремлевской клике, чтоб задушить партию большевиков и превратить первое рабочее государство в зловещую карикатуру. Десять лет понадобилось Третьему Интернационалу, чтоб втоптать в грязь свою собственную программу и превратиться в смердящий труп. Десять лет! Только десять лет! Позвольте мне закончить мою речь предсказанием: в течение ближайших 10-ти лет программа Четвертого Интернационала станет программой миллионов, и эти революционные миллионы сумеют взять штурмом и землю и небо!

Да здравствует Рабочая Социалистическая Партия Соединенных Штатов!

Да здравствует Четвертый Интернационал!

18 октября 1938 г. Койоакан.

 

Бюллетень оппозиции (большевиков-ленинцев)
N 71.

 

 

Л. Троцкий.
РЕВОЛЮЦИЯ И ВОЙНА В КИТАЕ

Предисловие к книге Гарольда Айзекса "Трагедия Китайской Революции"

Скажем сразу: одного того обстоятельства, что автор этой книги принадлежит к школе исторического материализма, было бы совершенно недостаточно, чтоб завоевать наши симпатии к его работе. В нынешних условиях марксистская этикетка способна была бы внушить нам скорее недоверие, чем предвзятое расположение. В тесной связи с перерождением советского государства марксизм прошел за последние полтора десятилетия через период небывалого упадка и унижения. Из орудия анализа и критики он стал орудием низкопробной апологетики. Вместо исследования фактов, он занимается подбором софизмов в интересах высоких заказчиков.

В китайской революции 1925-1927 г.г. Коминтерн играл очень большую роль, которую эта книга изображает с достаточной полнотой. Тщетно стали бы мы, однако, искать в библиотеке Коминтерна книги, которая пыталась бы дать сколько-нибудь законченное представление о китайской революции. Зато мы найдем десятки "конъюнктурных" произведений, покорно отражающих отдельные зигзаги политики Коминтерна, вернее, советской дипломатии в Китае, и подчиняющих каждому зигзагу факты и общую концепцию. В противоположность этой литературе, которая ничего, кроме интеллектуального отвращения вызывать не может, книга Айзекса представляет с начала до конца научный труд. Она основана на добросовестном изучении огромного количества источников и пособий. Айзекс отдал этой работе более двух лет. Надо прибавить, что он провел до того около 6 лет в Китае, в качестве журналиста и наблюдателя китайской жизни.

Автор этой книги подходит к революции, как революционер, и он не видит основания скрывать это. В глазах филистера революционная точка зрения почти равносильна отсутствию научной объективности. Мы думаем как раз наоборот: вскрыть объективную динамику революции способен только революционер, разумеется, при условии, если он вооружен научным методом. Познающая мысль вообще не созерцательна, а активна. Элемент воли необходим для проникновения в тайны природы и общества. Как хирург, от ланцета которого зависит человеческая жизнь, гораздо внимательнее различает ткани организма, так и революционер, если он серьезно относится к своей задаче, вынужден с предельной добросовестностью исследовать строение общества, его функции и рефлексы.

Чтоб понять нынешнюю войну между Японией и Китаем, необходимо точкой исхода взять вторую китайскую революцию. В обоих этих случаях мы встречаем не только одни и те же социальные силы, но зачастую одни и те же фигуры. Достаточно сказать, что фигура Чан-Кай-Ши занимает в этой книге центральное место. В часы, когда пишутся эти строки, трудно еще предсказать, когда и каким образом японо-китайская война будет завершена. Но исход нынешнего столкновения на Дальнем Востоке будет во всяком случае иметь лишь провизорный характер. Мировая война, которая надвигается с непреодолимой силой, пересмотрит китайскую проблему, как и все остальные проблемы колониальных владений. В этом ведь и будет состоять действительная задача второй мировой войны: размежевать заново планету в соответствии с новым соотношением империалистских сил. Главной ареной борьбы будет, конечно, не Средиземное море, лохань лилипутов, и даже не Атлантический океан, а бассейн Тихого океана. Важнейшим объектом борьбы будет Китай, почти четверть человечества. Готовясь к этой схватке титанов, Токио пытается ныне обеспечить себе как можно более широкий плацдарм на азиатском континенте. Великобритания и Соединенные Штаты тоже не теряют времени. Можно, однако, с уверенностью предсказать - и это признают, в сущности, нынешние вершители судеб - что и мировая война не будет последней инстанцией: она поведет за собой новый ряд революций, которые пересмотрят не только решения войны, но и те условия собственности, которые порождают войны.

Эта перспектива, надо признать, очень далека от идиллии. Но Клио, муза истории, никогда не принадлежала к обществу пацифистских дам. Старшее поколение, прошедшее через войну 1914-1918 г.г., не справилось ни с одной из своих задач. Оно оставляет в наследство новому поколению ношу войн и революций. Эти наиболее значительные и трагические события человеческой истории часто шли рядом. Теперь они готовятся окончательно образовать фон грядущих десятилетий. Остается пожелать, чтобы новое поколение, которое не может по произволу выскочить из унаследованных им условий, научилось, по крайней мере, лучше понимать законы своей эпохи. Для ознакомления с китайской революцией 1925-1927 г.г. оно не найдет сегодня лучшего руководства, чем эта книга.

При всем неоспоримом величии англосаксонского гения, нельзя не видеть, что именно в англосаксонских странах хуже всего понимают законы революций. Это объясняется, с одной стороны, тем, что самое явление революции в этих странах относится к давно прошедшему прошлому и вызывает у официальных "социологов" снисходительную улыбку, как шалости детства. С другой стороны, столь характерный для англосаксонского мышления прагматизм меньше всего пригоден для понимания революционных кризисов.

Английская революция XVII века, как и французская - XVIII-го, имели своей задачей рационализировать структуру общества, т.-е. очистить его от феодальных сталактитов и сталагмитов, и подчинить законам свободной конкуренции, которые в ту эпоху казались законами "здравого смысла". Пуританская революция рядилась при этом в библейские наряды, обнаруживая тем чисто детскую неспособность понять свой собственный смысл. Французская революция, оказавшая значительное влияние на прогрессивную мысль Соединенных Штатов, руководствовалась формулами чистого рационализма. Здравый смысл, который еще боится себя и прибегает к маске библейских пророков, или секуляризованный здравый смысл, который рассматривает общество, как продукт разумного "договора", являются до настоящего времени основными формами англосаксонского мышления в области философии и социологии.

Между тем реальное историческое общество построено не по Руссо, на разумном "договоре", и не по Бентаму, на принципе "общей пользы", а сложилось "иррационально", на противоречиях и антагонизмах. Чтобы революция стала неизбежна, классовые противоречия должны достигнуть предельного напряжения. Именно эта историческая фатальность столкновения, зависящего не от доброй или злой воли, а от объективного взаимоотношения классов, и делает революцию, наряду с войной, наиболее драматическим выражением "иррациональной" основы исторического процесса.

"Иррациональный" не значит, однако, произвольный. Наоборот, в молекулярной подготовке революции, в ее взрыве, в ее подъеме, в ее упадке заложена глубокая внутренняя закономерность, которую можно познать и в основном предвидеть заранее. Революции, как не раз говорилось, имеют свою логику. Но это не логика Аристотеля и, еще меньше, прагматическая полу-логика "здравого смысла". Это более высокая функция мысли: логика развития и его противоречий, т.-е. диалектика.

Упорство англосаксонского прагматизма и его враждебность диалектическому мышлению имеют, таким образом, свои материальные причины. Как поэт не может постигнуть диалектику чувств по книгам, без собственных переживаний, так благополучное общество, отвыкшее от потрясений и привыкшее к непрерывному "прогрессу", неспособно понять диалектику собственного развития. Однако, слишком очевидно, что эта привилегия англосаксонского мира отошла в прошлое. История собирается дать Великобритании, как и Соединенным Штатам, серьезные уроки диалектики.

Автор этой книги пытается вывести характер китайской революции не из априорных определений и не из исторических аналогий, а из живого строения китайского общества и из динамики его внутренних сил. В этом главная методологическая ценность книги. Читатель ее не только вынесет более связное представление о ходе событий, но, что еще важнее, научится понимать их основные социальные пружины. Только на этой основе можно правильно оценивать политические программы и лозунги борющихся партий, которые являются наиболее демонстративными, но не самостоятельными и, в последнем счете, не решающими элементами процесса.

По своим непосредственным целям незавершенная китайская революция является "буржуазной". Однако, этот термин, который употребляется, как простой отзвук буржуазных революций прошлого, очень мало в сущности подвигает нас вперед. Чтобы историческая аналогия не превратилась в ловушку для мысли, необходимо проверять ее в свете конкретного социального анализа. Каковы те классы, которые борются в Китае? Каковы взаимоотношения этих классов? В каком направлении изменяются эти взаимоотношения? Каковы объективные, т.-е. продиктованные ходом развития задачи китайской революции? На плечи каких классов ложится разрешение этих задач? Какими методами эти задачи могут быть разрешены? Именно на эти вопросы отвечает книга Айзекса.

Колониальные и полу-колониальные, следовательно отсталые страны, составляющие значительно большую половину человечества, чрезвычайно отличаются друг от друга по степени отсталости, представляя историческую лестницу, от кочевого быта и даже людоедства - до новейшей индустриальной культуры. Сочетания крайностей характеризуют, в той или другой степени, каждую из отсталых стран. Однако, иерархия отсталости, если позволено такое выражение, определяется удельным весом элементов варварства и культуры в жизни каждой из колониальных стран. Экваториальная Африка далеко отстоит от Алжира, Парагвай - от Мексики, Абиссиния - от Индии или Китая. При общей их экономической зависимости от метрополий империализма, политическая зависимость носит в одних случаях характер открытого колониального рабства, в других прикрывается фикцией государственной самостоятельности (Китай, Латинская Америка).

В аграрных отношениях отсталость находит свое наиболее органическое и жестокое выражение. Ни одна из этих стран не проделала сколько-нибудь глубоко своей демократической революции. Половинчатые аграрные реформы рассасываются полу-крепостническими отношениями, которые неизбежно возрождаются на почве нищеты и гнета. Аграрное варварство идет всегда рука об руку с бездорожьем, разобщенностью провинций, "средневековым" партикуляризмом, - отсутствием национального сознания. Очищение социальных отношений от остатков старого и от наслоений нового феодализма является важнейшей задачей во всех этих странах.

Однако, осуществление аграрной революции немыслимо при сохранении зависимости от иностранного империализма, который одной рукой насаждает капиталистические отношения, а другой - поддерживает и воссоздает все формы рабства и крепостничества. Борьба за демократизацию общественных отношений и создание национального государства неразрывно переходит, таким образом, в открытое восстание против иностранного господства.

Историческая отсталость означает не простое воспроизведение развития передовых стран, Англии или Франции, с запозданием на сто, двести или триста лет, а порождает совершенно новую, "комбинированную" социальную формацию, в которой последние завоевания капиталистической техники и структуры внедряются в отношения феодального и до-феодального варварства, преобразуют и подчиняют их себе, создавая своеобразное соотношение классов.

Ни одна из задач "буржуазной" революции не может быть разрешена в этих запоздалых странах под руководством "национальной" буржуазии, ибо последняя сразу поднимается, на иностранных помочах, как чуждый и враждебный народу класс. Каждый этап в ее развитии лишь теснее связывает ее с иностранным финансовым капиталом, агентурой которого она по существу является. Мелкая буржуазия колоний, ремесленная и торговая, первая падает жертвой неравной борьбы с иностранным капиталом, впадает в экономическое ничтожество, деклассируется, пауперизируется и не может думать о самостоятельной политической роли. Крестьянство, наиболее многочисленный и разобщенный, наиболее отсталый и угнетенный класс, способно на местные восстания и партизанские войны, но нуждается в руководстве более передового и централизованного класса для того, чтобы эта борьба поднялась до общенационального уровня. Задача такого руководства естественно ложится на колониальный пролетариат, который с первых шагов противостоит не только иностранной, но и своей, национальной буржуазии.

Из конгломерата провинций и племен, связанных географическим соседством и бюрократическим аппаратом, капиталистическое развитие сделало Китай некоторым подобием экономического целого. Революционное движение масс впервые перевело это возросшее единство на язык национального сознания. В стачках, аграрных восстаниях и военных походах 1925-1927 г.г. рождался новый Китай. В то время, как связанные со своей и иностранной буржуазией генералы умели только раздирать страну на части, китайские рабочие стали носителями непреодолимого стремления к национальному единству. Это движение представляет несомненную аналогию с борьбой французского третьего сословия против партикуляризма или с позднейшей борьбой немцев и итальянцев за национальное объединение. Но в отличие от перворожденных стран капитализма, где проблема национального единства ложилась на мелкую буржуазию, отчасти под руководством крупной буржуазии и даже помещиков (Пруссия!), в Китае главной движущей и потенциально руководящей силой выступил в этом движении пролетариат. Но именно этим он создавал для буржуазии ту опасность, что руководство объединенным отечеством окажется не в ее руках. Патриотизм на всем протяжении истории был нерасторжимо связан с властью и собственностью. Правящие классы никогда не останавливались, в случае опасности, перед раздроблением собственной страны, если при этом могли сохранить власть над одной из ее частей. Нет, поэтому, ничего удивительного, если китайская буржуазия, в лице Чан-Кай-Ши, повернула в 1927 году свое оружие против пролетариата, носителя национального единства. Изображение и объяснение этого поворота, занимающее центральное место в книге Айзекса, дает ключ к пониманию основных проблем китайской революции, как и нынешней китайско-японской войны.

Так называемая "национальная" буржуазия терпит все виды национального унижения до тех пор, пока может надеяться сохранить свое привилегированное существование. Но с того момента, когда иностранный капитал ставит своей задачей безраздельно овладеть всеми богатствами страны, колониальная буржуазия вынуждена вспомнить о "национальных" обязанностях. Под давлением масс, она может оказаться даже ввергнутой в войну. Но это будет война против одного из империализмов, наименее сговорчивого, с надеждой перейти на службу к другому, более великодушному. Чан-Кай-Ши борется против японских насильников лишь в тех пределах, которые ему указаны его великобританскими или американскими покровителями. Довести до конца освободительную войну против империализма способен только тот класс, которому нечего терять, кроме своих цепей.

Развитые выше соображения об особом характере "буржуазных" революций в исторически запоздалых странах ни в каком случае не являются продуктом одного лишь теоретического анализа. Уже до второй китайской революции (1925-1927 г.г.) они прошли через грандиозную историческую проверку. Опыт трех русских революций (1905 г., февраль 1917 г., октябрь 1917 г.) имеет для XX века не меньшее значение, чем опыт Франции имел для XIX века. Для понимания новейших судеб Китая читателю необходимо иметь перед глазами борьбу концепцией в русском революционном движении, ибо эти концепции оказывали и оказывают прямое и притом могущественное влияние на политику китайского пролетариата и косвенное - на политику китайской буржуазии.

Именно вследствие своей исторической отсталости царская Россия оказалась единственной европейской страной, где марксизм, как доктрина, и, социал-демократия, как партия, получили мощное развитие еще до буржуазной революции. Естественно, если проблема соотношения между борьбой за демократию и борьбой за социализм, или между буржуазной революцией и социалистической, подверглась теоретической разработке именно в России. Первым поставил эту проблему в начале 80-х годов прошлого столетия родоначальник русской социал-демократии Плеханов. В борьбе против так называемого народничества, этой разновидности социалистического утопизма, Плеханов установил, что Россия не имеет никаких оснований рассчитывать на привилегированные пути развития; что, подобно "профанным" нациям, она должна будет пройти через стадию капитализма, и что именно на этом пути она завоюет режим буржуазной демократии, необходимой для дальнейшей борьбы пролетариата за социализм. Плеханов не только отделял буржуазную революцию, как очередную задачу, от социалистической революции, которая отодвигалась им в неопределенное будущее, но и рисовал для каждой из этих революций совершенно отличную комбинацию сил. Буржуазную революцию пролетариат совершает в союзе с либеральной буржуазией и тем помогает расчистить путь для капиталистического прогресса; через ряд десятилетий, на высоком уровне капиталистического развития, пролетариат совершает социалистическую революцию в прямой борьбе против буржуазии.

Ленин - правда, не сразу - пересмотрел эту доктрину. С гораздо большей силой и последовательностью, чем Плеханов, он выдвинул в начале этого столетия аграрный вопрос, как центральную проблему буржуазной революции в России. Вместе с тем он пришел к выводу, что либеральная буржуазия враждебна экспроприации помещичьего землевладения и именно поэтому стремится к компромиссу с монархией, на основе конституции прусского образца. Плехановской идее союза пролетариата с либеральной буржуазией Ленин противопоставил идею союза пролетариата с крестьянством. Задачей революционного сотрудничества этих двух классов он объявил установление "буржуазно-демократической диктатуры пролетариата и крестьянства", как единственного средства очистить царскую империю от феодально-полицейского хлама, создать свободное фермерство и проложить дорогу развитию капитализма по американскому образцу. Формула Ленина представляла огромный шаг вперед, поскольку, в отличие от формулы Плеханова, правильно указывала центральную задачу революции, именно демократический переворот аграрных отношений, и столь же правильно намечала единственно-реальную комбинацию классовых сил для разрешения этой задачи. Но до 1917 г. мысль самого Ленина оставалась связана традиционной концепцией "буржуазной" революции. Подобно Плеханову, Ленин исходил из того, что только после "доведения буржуазно-демократической революции до конца" станут в порядок дня задачи социалистической революции, причем именно Ленин, в противовес сфабрикованной позже эпигонами легенде, считал, что после завершения демократического переворота, крестьянство, как крестьянство, не сможет оставаться союзником пролетариата. Свои социалистические надежды Ленин возлагал на сельскохозяйственных батраков и полу-пролетаризованных крестьян, продающих свою рабочую силу.

Слабым пунктом в концепции Ленина было внутренне-противоречивое понятие "буржуазно-демократической диктатуры пролетариата и крестьянства". Политический блок двух классов, интересы которых только частично совпадают, исключает диктатуру. Ленин сам подчеркивал основное ограничение "диктатуры пролетариата и крестьянства", когда открыто называл ее буржуазной. Он хотел этим сказать, что, ради сохранения союза с крестьянством, пролетариат должен в ближайшую революцию отказаться от непосредственной постановки социалистических задач. Но это именно означало бы, что пролетариат отказывался от диктатуры. В чьих руках должна была, в таком случае, сосредоточиться революционная власть? В руках крестьянства? Но оно меньше всего способно на такую роль.

Эти вопросы Ленин оставлял без ответа до своих знаменитых тезисов 4 апреля 1917 г. Только здесь он впервые порвал с традиционным понятием "буржуазной революции" и с формулой "буржуазно-демократической диктатуры пролетариата и крестьянства". Он провозгласил борьбу за диктатуру пролетариата, как единственное средство довести до конца аграрную революцию и обеспечить свободу угнетенных национальностей. Но режим пролетарской диктатуры, по самой природе своей, не может ограничивать себя рамками буржуазной собственности. Господство пролетариата автоматически ставит в порядок дня социалистическую революцию, которая, в этом случае, не отделена от демократической каким-либо историческим периодом, а непрерывно связана с нею, точнее сказать, органически вырастает из нее. Каким темпом пойдет социалистическое преобразование общества, и каких рубежей оно достигнет уже в ближайший период, будет зависеть не только от внутренних, но и от внешних условий. Русская революция есть только звено международной. Такова была в основных чертах сущность концепции перманентной (непрерывной) революции. Именно эта концепция обеспечила Октябрьскую победу пролетариата.

Но такова зловещая ирония истории: опыт русской революции не только не помог китайскому пролетариату, но, наоборот, - в реакционно искаженной форме - стал одним из главных препятствий на его пути. Коминтерн эпигонов начал с того, что канонизировал для стран Востока ту формулу "демократической диктатуры пролетариата и крестьянства", которую Ленин, под влиянием исторического опыта, признал негодной. Как всегда бывает в истории, пережившая себя формула послужила для того, чтобы прикрыть политическое содержание, прямо-противоположное тому, какому эта формула в свое время служила. Массовый, плебейский, революционный союз рабочих и крестьян, закрепленный через свободно избранные советы, как непосредственные органы действия, Коминтерн подменил бюрократическим блоком партийных центров. Право представлять в этом блоке крестьянство неожиданно получил Гоминдан, т.-е. насквозь буржуазная партия, кровно заинтересованная в сохранении капиталистической собственности не только на средства производства, но и на землю. Союз пролетариата и крестьянства был расширен до "блока четырех классов": рабочих, крестьян, городской мелкой буржуазии и так называемой "национальной" буржуазии. В таком блоке руководство не могло не принадлежать наиболее консервативной его части, т.-е. буржуазии. Другими словами, Коминтерн принял отброшенную Лениным формулу только для того, чтобы открыть дорогу политике Плеханова, притом в наиболее зловредной, ибо замаскированной форме.

В оправдание политического подчинения пролетариата буржуазии теоретики Коминтерна (Сталин-Бухарин) ссылались на факт империалистского гнета, который толкает будто бы к союзу "все прогрессивные силы страны". Но именно такова была, в свое время, аргументация русских меньшевиков, с той разницей, что место империализма у них занимал царизм. На деле подчинение Гоминдану китайской коммунистической партии означало разрыв ее с движением масс и прямую измену их историческим интересам. Так, под непосредственным руководством Москвы, была подготовлена катастрофа второй китайской революции.

Многим политическим филистерам, которые в политике склонны научный анализ заменять догадками "здравого смысла", споры русских марксистов о природе революции и о динамике ее классовых сил казались простой схоластикой. Исторический опыт обнаружил, однако, глубоко жизненное значение "доктринерских формул" русского марксизма. Кто не понял этого еще и сегодня, того книга Айзекса может многому научить. Политика Коминтерна в Китае убедительно показала, во что превратилась бы русская революция, если бы меньшевики и эсеры не были своевременно сброшены большевиками. Концепция перманентной революции получила в Китае новое подтверждение, на этот раз не в виде победы, а в виде катастрофы.

Было бы, разумеется, недопустимо отождествлять Россию и Китай. При наличии важных общих черт различия слишком очевидны. Но не трудно убедиться, что эти различия не ослабляют, а наоборот, усиливают основные выводы большевизма. В известном смысле царская Россия тоже являлась колониальной страной, и это выражалось в преобладающей роли иностранного капитала. Но русская буржуазия пользовалась неизмеримо большей независимостью от иностранного империализма, чем китайская: Россия сама была империалистской страной. При всей своей скудости русский либерализм имел значительно более серьезные традиции и опорные базы, чем китайский. Влево от либерализма стояли сильные мелкобуржуазные партии, революционные или полу-революционные по отношению к царизму. Партия социалистов-революционеров сумела найти значительную опору в крестьянстве, главным образом, в верхних его слоях. Социал-демократическая партия (меньшевики) вела за собой широкие круги городской мелкой буржуазии и рабочей аристократии. Именно эти три партии - либералы, социалисты-революционеры и меньшевики - долго подготовляли и окончательно сформировали в 1917 г. коалицию, которая в тот период еще не называлась "Народным фронтом", но несла все его черты. В противовес этому большевики, начиная с кануна революции 1905 г., занимали непримиримую позицию по отношению к либеральной буржуазии. Только эта политика, достигшая высшего своего выражения в "пораженчестве" 1914-1917 г.г., и позволила большевистской партии завоевать власть.

Отличие Китая от России: несравненно большая зависимость китайской буржуазии от иностранного капитала, отсутствие самостоятельных революционных традиций у мелкой буржуазии, массовая тяга рабочих и крестьян к знамени Коминтерна - требовали еще более непримиримой, если возможно, политики, чем в России. Между тем, китайская секция Коминтерна, по команде Москвы, отреклась от марксизма, признав реакционно-схоластические "принципы Сун-Ят-Сена", и вступила в состав Гоминдана, подчинившись его дисциплине, другими словами, пошла гораздо дальше по пути подчинения буржуазии, чем когда-либо заходили русские меньшевики или социалисты-революционеры. Та же гибельная политика повторяется ныне, в обстановке войны с Японией.

Каким образом вышедшая из большевистской революции бюрократия может применять в Китае, как и во всем мире, методы, в корне противоположные большевизму? Ответить на этот вопрос ссылками на неспособность или невежество тех или других лиц было бы слишком поверхностно. Суть дела в том, что, вместе с новыми условиями существования, бюрократия усвоила себе новые методы мышления. Большевистская партия руководила массами. Бюрократия стала командовать ими. Возможность руководства большевики завоевали тем, что правильно выражали интересы масс. Бюрократия вынуждена прибегать к командованию, чтоб обеспечить свои интересы против масс. Метод командования естественно распространился и на Коминтерн. Московские лидеры стали всерьез воображать, что могут заставить китайскую буржуазию идти влево от ее интересов, а китайских рабочих и крестьян - вправо, по диагонали, начертанной из Кремля. Между тем самая суть революции состоит в том, что эксплуатируемые, как и эксплуататоры, дают своим интересам наиболее крайнее выражение. Если б враждебные классы могли двигаться по диагонали, не нужна была бы гражданская война. Вооруженная авторитетом Октябрьской революции и Коминтерна, не говоря уж о неисчерпаемых финансовых ресурсах, бюрократия превратила молодую китайскую коммунистическую партию, в самый важный момент революции, из двигателя в тормоз. В отличие от Германии, и Австрии, где бюрократия имела возможность перелагать часть ответственности за поражение на социал-демократию, в Китае социал-демократии не было. Китайскую революцию монопольно погубил Коминтерн.

Господство Гоминдана на значительной части китайской территории было бы невозможно без могущественного национально-революционного движения масс 1924-1927 г.г. Разгром этого движения, с одной стороны, сосредоточил власть в руках Чан-Кай-Ши, с другой, обрек Чан-Кай-Ши на полумеры в борьбе с империализмом. Понимание хода китайской революции имеет, таким образом, самое непосредственное значение для понимания хода японо-китайской войны. Историческая работа получает, тем самым, актуальнейшее политическое значение.

Война и революция будут переплетаться в ближайшей истории Китая. Замысел Японии: закабалить навсегда или, по крайней мере, надолго гигантскую страну при помощи господства над ее стратегическими позициями, характеризуется не только жадностью, но и тупоумием. Япония пришла слишком поздно. Раздираемая внутренними противоречиями, империя Микадо не может повторить историю британского восхождения. С другой стороны, Китай далеко ушел вперед от Индии 17-18 веков. Старые колониальные страны все с большим успехом ведут ныне борьбу за свою национальную независимость. При этих исторических условиях, даже если бы нынешняя война на Дальнем Востоке закончилась победой Японии, и если б самой победительнице удалось избежать в ближайшие годы внутренней катастрофы, - а то и другое ни в малой мере не обеспечено, - господство Японии над Китаем измерялось бы очень коротким периодом, может быть лишь немногими годами, необходимыми для того, чтоб дать новый толчок экономической жизни Китая и мобилизовать заново его рабочие массы.

Уже сейчас крупные японские тресты и концерны тянутся по следам армии, чтоб делить еще необеспеченную добычу. Токийское правительство пытается в плановом порядке регулировать аппетиты финансовых клик, рвущих на части северный Китай. Если бы Японии удалось задержаться на завоеванных позициях в течение каких-нибудь десяти лет, это означало бы прежде всего лихорадочную индустриализацию северного Китая в военных интересах японского империализма. Быстро возникли бы новые железнодорожные линии, шахты, электрические станции, горные и металлургические предприятия, хлопковые плантации. Поляризация китайской нации получила бы лихорадочный толчок. Новые сотни тысяч и миллионы китайских пролетариев были бы мобилизованы в кратчайший срок. С другой стороны, китайская буржуазия попала бы в еще большую зависимость от японского капитала и еще менее, чем в прошлом, оказалась бы способной стать во главе национальной войны, как и национальной революции. Лицом к лицу с иностранным насильником оказался бы численно возросший, социально-окрепший, революционно возмужавший китайский пролетариат, призванный вождь китайской деревни. Ненависть к иностранному поработителю - могущественный революционный цемент. Новая национальная революция будет, надо думать, поставлена в порядок дня еще при жизни нынешнего поколения. Чтобы разрешить лежащую на нем задачу, авангард китайского пролетариата должен усвоить до конца уроки второй китайской революции. Книга Айзекса может послужить ему в этом смысле незаменимым пособием. Остается пожелать, чтобы она была переведена на китайский, как и на другие иностранные языки.

Л. Троцкий.

 

Бюллетень оппозиции (большевиков-ленинцев)
N 72.

 

 

Л. Троцкий.
В РЕДАКЦИИ "БЮЛЛЕТЕНЯ ОППОЗИЦИИ", "LUTTE OUVRIERE" И "IV INTERNATIONALE"

Дорогие товарищи!

Все статьи, которые я пишу для рабочей печати, предназначены во Франции для ваших трех изданий. Никакое другое издание не может перепечатывать мои статьи без вашего разрешения. Я не сомневаюсь, что вы охотно дадите это разрешение каждому честному органу рабочей печати, который пожелает воспроизвести мои статьи для ознакомления с ними своих читателей. Но я решительно возражаю против перепечатки моих статей теми органами, которые пользуются ими для целей, прямо противоположных тем, для которых они написаны. Так, известная вам "Commune" систематически перепечатывает мои статьи не только без моего разрешения, но и вопреки прямому моему запрещению. "Commune" есть издание, лишенное какой бы то ни было идейной основы, какого бы то ни было принципиального знамени. Оно перепечатывает мои статьи не для того, чтобы пользоваться их идеями, а только для того, чтоб прикрывать ими отсутствие собственных идей и вводить в заблуждение читателей. В связи с трагической участью Рудольфа Клемента истинная физиономия авантюристов из "Commune" разоблачилась до конца. Это не единомышленники и не честные противники, а заклятые враги IV Интернационала, не останавливающиеся ни перед какой низостью для того, чтоб причинить ему вред. Я решительно отказываюсь давать "Commune" хоть одну написанную мною строку. То же относится и к "Verite", самое имя которой есть воровство. Прошу вас, в случае перепечатки ими в дальнейшем моих статей, привлекать издателей "Commune" и "Verite" к суду за литературное воровство. Надо разговаривать с этими господами на понятном для них языке.

С товарищеским приветом.

Л. Троцкий.
Койоакан, 22 октября 1938 г.

 

Бюллетень оппозиции (большевиков-ленинцев)
N 72.

 

Л. Троцкий.
ЗА СТЕНАМИ КРЕМЛЯ*1

/*1 Так как мы в свое время не отметили расправы с Енукидзе - написанная покойным редактором Бюллетеня, Л. Седовым, статья находится, среди прочих конфискованных у него бумаг, в распоряжении следственных властей - мы помещаем статью о нем к годовщине его расстрела.

Даже для людей, которые хорошо знают действующих лиц и обстановку, последние события в Кремле представляются непостижимыми. Особенно ярко я это почувствовал при вести о том, что расстрелян Енукидзе, бывший бессменный секретарь Центрального Исполнительного Комитета Советов. Не то, чтоб Енукидзе был выдающейся фигурой, совсем нет. Сообщения некоторых газет о том, будто он был "другом Ленина" и "одним из тесного кружка, который правил Россией", неверны. Ленин хорошо относился к Енукидзе, но не лучше, чем к десяткам других. Енукидзе был политически второстепенной фигурой, без личных амбиций, с постоянной готовностью приспособляться к обстановке. Но именно поэтому он являлся наименее подходящим кандидатом на расстрел. Газетная травля против Енукидзе совершенно неожиданно началась вскоре после процесса Зиновьева-Каменева в 1935 году. Его обвиняли в связи с врагами народа и в бытовом разложении. Что значит связь с "врагами народа"? Весьма вероятно, что Енукидзе, человек доброй души, пытался придти на помощь семьям расстрелянных большевиков. "Бытовое разложение" означает: стремление к личному комфорту, преувеличенные расходы, женщины и пр. И в этом могла быть доля истины. Но далеко все же зашли дела в Кремле, очень далеко, если пришлось расстрелять Енукидзе. Мне кажется поэтому, что простой рассказ о судьбе этого человека позволит читателю лучше понять то, что творится за стенами Кремля.

Авель Енукидзе - грузин, из Тифлиса, как и Сталин. Библейский Авель был моложе Каина. Енукидзе, наоборот, был старше Сталина на два года. В момент расстрела ему было около 60 лет. Уже в молодости Енукидзе принадлежал к большевикам, которые составляли тогда еще фракцию единой социал-демократической партии, наряду с меньшевиками. На Кавказе была в первые годы столетия оборудована отличная подпольная типография, сыгравшая немалую роль в подготовке первой революции (1905 г.). В организации этой типографии принимали деятельное участие братья Енукидзе: Авель, или "рыжий", и Семен, или "черный". Финансировал типографию Леонид Красин, будущий знаменитый советский администратор и дипломат, а в те годы молодой даровитый инженер, умевший, не без содействия молодого писателя Максима Горького, добывать на революцию деньги у либеральных миллионеров, вроде Саввы Морозова. С тех времен у Красина сохранились с Енукидзе дружеские отношения: они называли друг друга по имени и были на ты. Из уст Красина я слышал впервые библейское имя Авеля.

В тяжелый период между первой революцией и второй Енукидзе, как и большинство, так называемых, "старых большевиков", отходил от партии, на долго ли, не знаю. Красин успел за те годы стать выдающимся промышленным дельцом. Енукидзе капиталов не нажил. В начале войны он снова попал в ссылку, откуда уже в 1916 году был призван на военную службу, вместе с другими сорокалетними. Революция вернула его в Петербург. Я встретил его впервые летом 1917 года в солдатской секции петербургского Совета. Революция встряхнула многих бывших большевиков, но они с недоумением и недружелюбием относились к ленинской программе захвата власти. Енукидзе не составлял исключения, но держался более осторожно и выжидательно, чем другие. Оратором он не был, но русским языком владел хорошо и, в случае нужды, мог сказать речь с меньшим акцентом, чем большинство грузин, включая и Сталина. Лично Енукидзе производил очень приятное впечатление - мягкостью характера, отсутствием личных претензий, тактичностью. К этому надо прибавить еще крайнюю застенчивость: по малейшему поводу веснушчатое лицо Авеля заливалось горячей краской.

Что делал Енукидзе в дни Октябрьского переворота? Не знаю. Возможно, что выжидал. Во всяком случае он не был по другую сторону баррикады, как г.г. Трояновский, Майский, Суриц - нынешние послы - и сотни других сановников. После установления советского режима Енукидзе сразу попал в состав президиума ЦИКа и в секретари его. Весьма вероятно, что произошло это по инициативе первого председателя ЦИКа, Свердлова, который, несмотря на молодые годы, понимал людей и умел ставить каждого на нужное место. Сам Свердлов пытался придать президиуму политическое значение, и на этой почве у него возникали даже трения с Советом Народных Комиссаров, отчасти и с Политбюро. После смерти Свердлова, в начале 1919 года, председателем был избран, по моей инициативе, М. И. Калинин, который удержался на этом посту - подвиг не маленький - до сегодняшнего дня. Секретарем оставался все время Енукидзе. Эти две фигуры, Михаил Иванович и Авель Сафронович, и воплощали собою высшее советское учреждение в глазах населения. Извне создавалось впечатление, что Енукидзе держит в своих руках добрую долю власти. Но это был оптический обман. Основная законодательная и административная работа шла через Совет Народных Комиссаров, под руководством Ленина. Принципиальные вопросы, разногласия и конфликты разрешались в Политбюро, которое с самого начала играло роль сверх-правительства. В первые три года, когда все силы были направлены на гражданскую войну, огромная власть, ходом вещей, сосредоточилась в руках военного ведомства. Президиум ЦИКа в этой системе занимал, не очень определенное и во всяком случае не самостоятельное место. Но было бы неправильно отрицать за ним всякое значение. Тогда еще никто не боялся ни жаловаться, ни критиковать, ни требовать. Эти три важные функции: требования, критика и жалобы, направлялись главным образом через ЦИК. При обсуждении вопросов в Политбюро, Ленин не раз поворачивался с дружелюбной иронией в сторону Калинина: "Ну, а что скажет по этому поводу глава государства?". Калинин не скоро научился узнавать себя под этим высоким псевдонимом. Бывший тверской крестьянин и петербургский рабочий, он держал себя на своем неожиданно высоком посту достаточно скромно, и во всяком случае, осторожно. Лишь постепенно советская пресса утвердила его имя и авторитет в глазах страны. Правда, правящий слой долго не брал Калинина всерьез, не берет в сущности и сейчас. Но крестьянские массы постепенно привыкли к той мысли, что "хлопотать" надо через Михаила Ивановича. Дело, впрочем, не ограничивалось крестьянами. Бывшие царские адмиралы, сенаторы, профессора, врачи, адвокаты, артисты и, не в последнем счете, артистки добивались приема у "главы государства". У всех было о чем хлопотать: о сыновьях и дочерях, о реквизированных домах, о дровах для музея, о хирургических инструментах, даже о выписке из-за границы необходимых для сцены косметических материалов. С крестьянами Калинин нашел необходимый язык без затруднений. Перед буржуазной интеллигенцией он в первые годы робел. Здесь ему особенно необходима была помощь более образованного и светского Енукидзе. К тому же Калинин часто бывал в разъезде, так что на московских приемах председателя заменял секретарь. Работали они дружно. Оба по характеру были оппортунисты, оба всегда искали линию наименьшего сопротивления и потому хорошо приспособились друг к другу. Ради своей высокой должности Калинин был включен в ЦК партии и даже в число кандидатов Политбюро. Благодаря широкому охвату своих встреч и бесед, он вносил на заседаниях не мало ценных житейских наблюдений. Его предложения, правда, принимались редко. Но его соображения выслушивались не без внимания, и так или иначе, принимались в расчет. Енукидзе не входил в ЦК, как не входил, например, и Красин. Те "старые большевики", которые в период реакции порывали с партией, допускались в те годы на советские посты, но не партийные. К тому же у Енукидзе, как сказано, не было никаких политических претензий. Руководству партии он доверял полностью и с закрытыми глазами. Он был глубоко предан Ленину, с оттенком обожания, и - это необходимо сказать для понимания дальнейшего - сильно привязался ко мне. В тех немногих случаях, когда мы политически расходились с Лениным, Енукидзе глубоко страдал. Таких, к слову сказать, было не мало.

Не играя политической роли, Енукидзе занял, однако, крупное место если не в жизни страны, то в жизни правящих верхов. Дело в том, что в его руках сосредоточено было заведование хозяйством ЦИКа: из кремлевского кооператива продукты отпускались не иначе, как по запискам Енукидзе. Значение этого обстоятельства мне уяснилась только позже, и при том по косвенным признакам. Три года я провел на фронтах. За это время начал постепенно складываться новый быт советской бюрократии. Неправда, будто в те годы в Кремле утопали в роскоши, как утверждала белая печать. Жили на самом деле очень скромно. Однако, различия и привилегии уже отлагались и автоматически накоплялись. Енукидзе, так сказать, по должности стоял в центре этих процессов. В числе многих других, Орджоникидзе, который был тогда первой фигурой на Кавказе, заботился о том, чтобы Енукидзе имел в своем кооперативе необходимое количество земных плодов. Когда Орджоникидзе переехал в Москву, его обязанности легли на Орахелашвили, в котором все видели надежного ставленника Сталина. Председатель грузинского Совнаркома, Буду Мдивани, посылал в Кремль кахетинское вино. Из Абхазии Нестор Лакоба отправлял ящики с мандаринами. Все три: Орахелашвили, Мдивани и Лакоба, отметим мимоходом, значатся ныне в списке расстрелянных... В 1919 году я случайно узнал, что на складе у Енукидзе имеется вино и предложил запретить. "Слишком будет строго", - сказал, шутя, Ленин. Я пробовал настаивать: "Доползет слух до фронта, что в Кремле пируют, опасаюсь дурных последствий". Третьим при беседе был Сталин. "Как же мы, кавказцы, - запротестовал он, - можем без вина"? "Вот, видите", подхватил Ленин: "Вы к вину не привыкли, а грузинам будет обидно". "Ничего не поделаешь, отвечал я, раз у вас нравы достигли здесь такой степени размягчения"... Думаю, что этот маленький диалог, в шутливых тонах, характеризует все-таки тогдашние нравы: бутылка вина считалась роскошью.

С введением, так называемой, "новой экономической политики" (НЭП), нравы правящего слоя стали меняться более быстрым темпом. В самой бюрократии шло расслоение. Меньшинство жило у власти не многим лучше, чем в годы эмиграции, и не замечало этого. Когда Енукидзе предлагал Ленину какие-нибудь усовершенствования в условиях его личной жизни, Ленин отделывался одной и той же фразой: "Нет в старых туфлях приятнее". С разных концов страны ему посылали всякого рода местные изделия, со свежим еще советским гербом. "Опять какую то игрушку прислали", жаловался Ленин, "надо запретить! И чего только смотрит глава государства"? - говорил он, сурово хмуря брови в сторону Калинина. Глава государства научился уже отшучиваться: "А зачем же вы приобрели такую популярность"? В конце концов "игрушки" отсылались в детский дом или в музей...

Не меняла привычного хода жизни моя семья в Кавалерском корпусе Кремля. Бухарин оставался по-прежнему старым студентом. Скромно жил в Ленинграде Зиновьев. Зато быстро приспособлялся к новым нравам Каменев, в котором, рядом с революционером, всегда жил маленький сибарит. Еще быстрее плыл по течению Луначарский, народный комиссар просвещения. Вряд ли Сталин значительно изменил условия своей жизни после Октября. Но он в тот период почти совсем не входил в поле моего зрения. Да и другие мало присматривались к нему. Только, позже, когда он выдвинулся на первое место, мне рассказывали, что, в порядке развлечения, он, кроме бутылки вина, любит еще на даче резать баранов и стрелять ворон через форточку. Поручиться за достоверность этих рассказов не могу. Во всяком случае в устройстве своего личного быта Сталин в тот период весьма зависел от Енукидзе, который относился к земляку не только без "обожания", но и без симпатии, главным образом, из-за его грубости и капризности, т.-е. тех черт, которые Ленин счел нужным отметить в своем "Завещании". Низший персонал Кремля, очень ценивший в Енукидзе простоту, приветливость и справедливость, наоборот, крайне недоброжелательно относился к Сталину.

Моя жена, в течение 9 лет заведовавшая музеями и историческими памятниками страны, вспоминает два эпизода, в которых Енукидзе и Сталин выступают очень характерными своими чертами. В Кремле, как и во всей Москве, как и во всей стране, шла непрерывная борьба из-за квартир. Сталин хотел переменить свою, слишком шумную, на более спокойную. Агент Чека Беленький порекомендовал ему парадные комнаты кремлевского Дворца. Жена моя воспротивилась: Дворец охранялся на правах музея. Ленин написал жене большое увещательное письмо: можно из нескольких комнат Дворца унести "музейную" мебель, можно принять особые меры к охране помещения; Сталину необходима квартира, в которой можно спокойно спать; в нынешней его квартире следует поселить молодых, которые способны спать и под пушечные выстрелы и пр., и пр. Но хранительница музеев не сдалась на эти доводы. На ее сторону встал Енукидзе. Ленин назначил комиссию для проверки. Комиссия признала, что Дворец не годится для жилья. В конце концов Сталину уступил свою квартиру покладистый и сговорчивый Серебряков, тот самый, которого Сталин расстрелял 17 лет спустя.

Жили в Кремле крайне скучено. Большинство работало вне стен Кремля. Заседания заканчивались во все часы дня и ночи. Автомобили не давали спать. В конце концов через президиум ЦИКа, т.-е. через того же Енукидзе, вынесено было постановление: после 11 часов ночи автомобилям останавливаться у арки, где начинаются жилые корпуса; дальше господа сановники должны продвигаться пешком. Постановление было объявлено всем под личную расписку. Но чей то автомобиль продолжал нарушать порядок. Разбуженный снова в три часа ночи, я дождался у окна возвращения автомобиля и окликнул шофера. "Разве вы не знаете постановления?". "Знаю, товарищ Троцкий, - ответил шофер, - но что же мне делать? Товарищ Сталин приказал у арки: поезжай!". Понадобилось вмешательство Енукидзе, чтоб заставить Сталина уважать чужой сон. Сталин, надо думать, не забыл своему земляку этого маленького афронта. Более резкий перелом в жизненных условиях бюрократии наступил со времени последней болезни Ленина и начала кампании против "троцкизма". Во всякой политической борьбе большого масштаба можно, в конце концов, открыть вопрос о бифштексе. Перспективе "перманентной революции" бюрократия противопоставляла перспективу личного благополучия и комфорта. В Кремле и за стенами Кремля шла серия секретных банкетов. Политическая цель их была сплотить против меня "старую гвардию".

Организация банкетов "старой гвардии" ложилась в значительной мере на Енукидзе. Теперь уж не ограничивались скромным кахетинским. С этого времени и начинается, собственно, то "бытовое разложение", которое было поставлено в вину Енукидзе тринадцать лет спустя. Самого Авеля вряд ли приглашали на интимные банкеты, где завязывались и скреплялись узлы заговора. Да он и сам не стремился к этому, хотя, вообще говоря, до банкетов был не прочь. Борьба, которая открылась против меня, была ему совсем не по душе, и он проявлял это, чем мог.

Енукидзе жил в том же Кавалерском корпусе, что и мы. Старый холостяк, он занимал небольшую квартирку, в которой в старые времена помещался какой-либо второстепенный чиновник. Мы часто встречались с ним в коридоре. Он ходил грузный, постаревший, с виноватым видом. С моей женой, со мной, с нашими мальчиками он, в отличие от других "посвященных", здоровался с двойной приветливостью. Но политически Енукидзе шел по линии наименьшего сопротивления. Он равнялся по Калинину. А "глава государства", начинал понимать, что сила ныне не в массах, а в бюрократии и, что бюрократия - против "перманентной революции", за банкеты, за "счастливую жизнь", за Сталина. Сам Калинин к этому времени успел стать другим человеком. Не то, чтоб он очень пополнил свои знания или углубил свои политические взгляды; но он приобрел рутину "государственного человека", выработал особый стиль хитрого простака, перестал робеть перед профессорами, артистами и, особенно, артистками. Мало посвященный в закулисную сторону жизни Кремля, я узнал о новом образе жизни Калинина с большим запозданием и притом из совершенно неожиданного источника. В одном из советских юмористических журналов появилась, кажется в 1925 году, карикатура, изображавшая - трудно поверить! - главу государства в очень интимной обстановке. Сходство не оставляло места никаким сомнениям. К тому же в тексте, очень разнузданном по стилю, Калинин назван был инициалами, М. И. Я не верил своим глазам. "Что это такое"? спрашивал я некоторых близких ко мне людей, в том числе Серебрякова (расстрелян в феврале 1937 года). "Это Сталин дает последнее предупреждение Калинину". - Но по какому поводу? - "Конечно, не потому, что оберегает его нравственность. Должно быть, Калинин в чем то упирается". Действительно, Калинин, слишком хорошо знавший недавнее прошлое, долго не хотел признать Сталина вождем. Иначе сказать, боялся связывать с ним свою судьбу. "Этот конь - говорил он в тесном кругу - завезет когда-нибудь наша телегу в канаву". Лишь постепенно, кряхтя и упираясь, он повернулся против меня, затем - против Зиновьева, и, наконец, еще с большим сопротивлением - против Рыкова, Бухарина и Томского, с которыми он был теснее всего связан своими умеренными тенденциями. Енукидзе проделывал ту же эволюцию, вслед за Калининым, только более в тени, и несомненно с более глубокими внутренними переживаниями. По всему своему характеру, главной чертой которого была мягкая приспособляемость, Енукидзе не мог не оказаться в лагере Термидора. Но он не был карьеристом и еще менее негодяем. Ему было трудно оторваться от старых традиций и еще труднее повернуться против тех людей, которых он привык уважать. В критические моменты Енукидзе не только не проявлял наступательного энтузиазма, но, наоборот, жаловался, ворчал, упирался. Сталин знал об этом слишком хорошо и не раз делал Енукидзе предостережения. Я знал об этом, так сказать, из первых рук. Хотя и десять лет тому назад, система доноса уже отравляла не только политическую жизнь, но и личные отношения, однако, тогда еще сохранялись многочисленные оазисы взаимного доверия. Енукидзе был очень дружен с Серебряковым, в свое время видным деятелем левой оппозиции, и нередко изливал перед ним свою душу. "Чего же он (Сталин) еще хочет? - жаловался Енукидзе. - Я делаю все, чего от меня требуют, но ему все мало. Он хочет еще вдобавок, чтобы я считал его гением". Возможно, что Сталин тогда уже занес Енукидзе в список тех, которым полагается отомстить. Но так как список оказался очень длинен, то Авелю пришлось ждать своей очереди несколько лет.

Весною 1925 года мы жили с женой на Кавказе, в Сухуме, под покровительством Нестора Лакобы, общепризнанного главы Абхазской республики. Это был (обо всех приходится говорить: был) совсем миниатюрный человек, притом почти глухой. Несмотря на особый звуковой усилитель, который он носил в кармане, разговаривать с ним было не легко. Но Нестор знал свою Абхазию, и Абхазия знала Нестора, героя гражданской войны, человека большого мужества, большой твердости и практического ума. Михаил Лакоба, младший брат Нестора, состоял "министром внутренних дел" маленькой республики и в то же время моим верным телохранителем во время отдыхов в Абхазии. Михаил был (тоже: был) молодой, скромный и веселый абхазец, один из тех, в ком нет лукавства. Я никогда не вел с братьями политических бесед. Один только раз Нестор сказал мне: "Не вижу в нем ничего особенного: ни ума, ни таланта". Я понял, что он говорит о Сталине, и не поддержал разговора. В ту весну очередная сессия ЦИКа проходила не в Москве, а в Тифлисе, на родине Сталина и Енукидзе. Ходили смутные слухи о борьбе между Сталиным и двумя другими триумвирами, Зиновьевым и Каменевым. Из Тифлиса на самолете неожиданно вылетели на свидание со мной в Сухум: член ЦИКа Мясников и заместитель начальника ГПУ Могилевский. В рядах бюрократии усиленно шушукались о возможности союза Сталина с Троцким. На самом деле, готовясь к взрыву триумвирата, Сталин хотел напугать Зиновьева и Каменева, которые легко поддавались панике. Однако, от неосторожного курения или по другой причине, дипломатический самолет загорелся в воздухе, и три его пассажира вместе с летчиком погибли. Через день-два из Тифлиса прилетел другой самолет, доставивший в Сухум двух членов ЦИКа, моих друзей, советского посла во Франции Раковского и народного комиссара почты Смирнова. Оппозиция в то время уже находилась под преследованием. "Кто вам дал самолет"? - спросил я с удивлением. - "Енукидзе!". "Как же он решился на это?". "Очевидно, не без ведома начальства". Мои гости рассказали мне, что Енукидзе расцвел, ожидая скорого примирения с оппозицией. Однако, ни Раковский, ни Смирнов не имели ко мне политических поручений. Сталин пытался просто, ничем не связывая себя, посеять среди "троцкистов" иллюзии, а среди зиновьевцев - панику. Однако, Енукидзе, как и Нестор Лакоба, искренно надеялись на перемену курса и подняли головы. Сталин не забыл им этого. Смирнов был расстрелян по процессу Зиновьева. Нестор Лакоба был расстрелян без суда, очевидно, в виду его отказа давать "чистосердечные" показания. Михаил Лакоба был расстрелян по приговору суда, на котором он давал фантастические обвинительные показания, против уже расстрелянного брата.

Чтобы крепче связать Енукидзе, Сталин ввел его в Центральную Контрольную Комиссию, которая призвана была наблюдать за партийной моралью. Предвидел ли Сталин, что сам Енукидзе будет привлечен за нарушение партийной морали? Такие противоречия во всяком случае никогда не останавливали его. Достаточно сказать, что старый большевик Рудзутак, арестованный по такому же обвинению, был в течении несколько лет председателем Центральной Контрольной Комиссии, т.-е. чем то вроде первосвященника партийной и советской морали. Через систему сообщающихся сосудов, я знал в последние годы моей московской жизни, что у Сталина есть особый архив, в котором собраны документы, улики, порочащие слухи против всех без исключения видных советских деятелей. В 1929 году во время открытого разрыва с правыми членами Политбюро, Бухариным, Рыковым и Томским, Сталину удалось удержать на своей стороне Калинина и Ворошилова только угрозой порочащих разоблачений. Так, по крайней мере, писали мне друзья в Константинополь.

В ноябре 1928 года ЦКК, при участии многочисленных представителей контрольных комиссий Москвы, рассматривала вопрос об исключении Зиновьева, Каменева и меня из партии. Приговор был предопределен заранее. В президиуме сидел Енукидзе. Мы не щадили наших судей. Члены Комиссии плохо себя чувствовали под обличениями. На бедном Авеле не было лица. Тогда выступил Сахаров, один из наиболее доверенных сталинцев, особый тип гангстера, готового на всякую низость. Речь Сахарова, состояла из площадных ругательств. Я потребовал, чтобы его остановили. Но члены президиума, слишком хорошо знавшие, кто продиктовал речь, не посмели этого сделать. Я заявил, что в таком собрании мне нечего делать, и покинул зал. Через некоторое время ко мне присоединились Зиновьев и Каменев, которых отдельные члены Комиссии попытались было остановить. Несколько минут спустя на квартиру ко мне позвонил Енукидзе и стал уговаривать вернуться на собрание. "Как же вы терпите хулиганов в высшем учреждении партии?". "Лев Давидович", умолял меня Авель, "какое значение имеет Сахаров?". "Большее значение, чем вы, во всяком случае", ответил я, "ибо он выполняет то, что приказано, а вы только плачетесь". Енукидзе отвечал что-то бессвязное, из чего видно было, что он надеется на чудо. Но я на чудо не надеялся. "Ведь вы же не посмеете вынести порицание Сахарову?". Енукидзе молчал. "Ведь вы же через пять минут будете голосовать за мое исключение?". В ответ последовал тяжелый вздох. Это было мое последнее объяснение с Авелем. Через несколько недель я был уже в ссылке, в Центральной Азии, через год в эмиграции, в Турции. Енукидзе продолжал оставаться секретарем ЦИКа. Признаться, я об Енукидзе стал забывать. Но Сталин помнил о нем.

Енукидзе был отставлен через несколько месяцев после убийства Кирова, вскоре после первого процесса над Зиновьевым-Каменевым, когда они были приговорены "только" к 10 и 5 годам тюремного заключения, как мнимые "моральные" виновники террористического акта. Не может быть сомнения в том, что Енукидзе, вместе с десятками других большевиков, пытался протестовать против начинавшейся расправы над старой гвардией Ленина. Какую форму имел протест? О, далекую от заговора! Енукидзе убеждал Калинина, звонил по телефону членам Политбюро, может и самому Сталину. Этого было достаточно. В качестве секретаря ЦИК, одной из центральных фигур Кремля, Енукидзе был совершенно нетерпим в момент, когда Сталин ставил свою ставку на гигантский судебный подлог. Но Енукидзе был все же слишком крупной фигурой, пользовался слишком многочисленными симпатиями и слишком мало походил на заговорщика или шпиона (тогда эти термины сохраняли еще тень смысла и в кремлевском словаре), чтоб его можно было просто расстрелять без разговоров. Сталин решил действовать в рассрочку. ЦИК Закавказской федерации - по секретному заказу Сталина - обратился в Кремль с ходатайством об "освобождении" Енукидзе от обязанностей секретаря ЦИКа СССР, дабы можно было избрать его председателем высшего советского органа Закавказья. Это ходатайство было удовлетворено в начале марта. Но Енукидзе вряд ли успел доехать до Тифлиса, как газеты уже сообщили о его назначении... начальником кавказских курортов. Это назначение, носившее характер издевательства, - вполне в стиле Сталина, - не предвещало ничего хорошего. Действительно ли Енукидзе заведовал в течение дальнейших двух с половиной лет курортами? Скорее всего он просто состоял под надзором ГПУ на Кавказе. Но Енукидзе не сдался. Второй суд над Зиновьевым-Каменевым (август 1936 года), закончившийся расстрелом всех подсудимых, видимо, ожесточил старого Авеля. Вздор, будто появившееся заграницей полуапокрифическое "письмо старого большевика", принадлежало перу Енукидзе. Нет, на такой шаг он и не был способен. Но Авель возмущался, ворчал, может быть проклинал. Это было слишком опасно. Енукидзе слишком много знал. Надо было действовать решительно. Енукидзе был арестован. Первоначальное обвинение носило смутный характер: слишком широкий образ жизни, непотизм и прочее. Сталин действовал в рассрочку. Но Енукидзе не сдался и тут. Он отказался дать какие-либо "признания", которые позволили бы включить его в число подсудимых процесса Бухарина-Рыкова. Подсудимый без добровольных признаний не подсудимый. Енукидзе был расстрелян без суда - как "предатель и враг народа". Такого конца Авеля Ленин не предвидел, а между тем он умел предвидеть многое.

Судьба Енукидзе тем более поучительна, что сам он был человеком без особых примет, скорее типом, чем личностью. Он пал жертвой своей принадлежности к старым большевикам. В жизни этого поколения был свой героический период: подпольные типографии, схватки с царской полицией, аресты, ссылки. 1905 год был, в сущности, высшей точкой в орбите "старых большевиков", которые в идеях своих не шли дальше демократической революции. К Октябрьскому перевороту эти люди, уже потрепанные жизнью и уставшие, примкнули в большинстве своем со сжатым сердцем. Зато тем увереннее они стали устраиваться в советском аппарате. После военной победы над врагами им казалось, что впереди предстоит мирное и беспечальное житие. Но история обманула Авеля Енукидзе. Главные трудности оказались впереди. Чтоб обеспечить миллионам больших и малых чиновников бифштекс, бутылку вина и другие блага жизни, понадобился тоталитарный режим. Вряд ли сам Енукидзе - совсем не теоретик - умел вывести самодержавие Сталина из тяги бюрократии к комфорту. Он был просто одним из орудий Сталина в насаждении новой привилегированной касты. "Бытовое разложение", которое ему лично вменили в вину, составляло, на самом деле, органический элемент официальной политики. Не за это погиб Енукидзе, а за то, что не сумел идти до конца. Он долго терпел, подчинялся и приспособлялся. Но наступил предел, которого он оказался неспособен переступить. Енукидзе не устраивал заговоров и не готовил террористических актов. Он просто поднял поседевшую голову с ужасом и отчаяньем. Он вспомнил, может быть, старое пророчество Калинина: Сталин завезет нас всех в канаву. Вспомнил, вероятно, предупреждение Ленина: Сталин нелоялен и будет злоупотреблять властью. Енукидзе попробовал остановить руку, занесенную над головами старых большевиков. Этого оказалось достаточно. Начальник ГПУ получил приказание арестовать Енукидзе. Но даже Генрих Ягода, циник и карьерист, подготовивший процесс Зиновьева, испугался этого нового поручения. Тогда Ягоду сменил незнакомец Ежов, ничем не связанный с прошлым. Ежов без труда подвел под маузер всех, на кого пальцем указал Сталин. Енукидзе оказался одним из последних. В его лице старое поколение большевиков сошло со сцены, по крайней мере, без самоунижения.

Л. Троцкий.
Койоакан, 8 января 1938 г.

 

Бюллетень оппозиции (большевиков-ленинцев)
N 73.

 

 

Л. Троцкий.
КАРЛ КАУТСКИЙ

Смерть Карла Каутского прошла почти незамеченной. Новому поколению это имя говорит сравнительно мало. Между тем было время, когда Каутский являлся в подлинном смысле слова учителем международного пролетарского авангарда. Правда, его влияние в англосаксонских странах, отчасти и во Франции, было менее значительно; но это объяснялось слабым влиянием марксизма в этих странах вообще; зато в Германии, Австрии, России и других славянских странах Каутский успел стать непререкаемым марксистским авторитетом. Попытки нынешней историографии Коминтерна изобразить дело так, будто Ленин чуть ли не с молодых годов усмотрел в Каутском оппортуниста и ополчился на него борьбой, в корне ложны. Почти до мировой войны Ленин считал Каутского подлинным продолжателем дела Маркса и Энгельса.

Эта аберрация объяснялась характером эпохи - капиталистического подъема, демократии, приспособления. Революционная сторона марксизма отодвигалась в неопределенную, во всяком случае, далекую перспективу. В порядке дня стояли борьба за реформы и пропаганда. Каутский занимался комментированием и обоснованием реформ под углом зрения революционной перспективы. Предполагалось само собою, что со сменой объективных условий Каутский сумеет вооружить партию другими методами. Оказалось не так. Наступление эпохи великих кризисов и потрясений полностью обнаружило реформистскую сущность социал-демократии и ее теоретика Каутского. Ленин решительно порвал с Каутским в начале войны. После Октябрьской революции он опубликовал беспощадную книгу о "ренегате Каутском". По отношению к марксизму Каутский с начала войны выступал, как несомненный ренегат. Но по отношению к самому себе, к своему прошлому он был ренегатом, так сказать, лишь на половину: когда вопросы классовой борьбы встали ребром Каутский почувствовал себя вынужденным сделать последние выводы из своего органического оппортунизма.

Каутский оставил несомненно много ценных работ в области марксистской теории, которую он применял с успехом в самых различных областях. Его аналитическая мысль отличалась исключительной силой. Но это не был универсальный творческий ум Маркса, Энгельса или Ленина: - Каутский всю жизнь свою был, в сущности, выдающимся комментатором. Его характеру, как и его мысли не хватало смелости и полета, без которых революционная политика невозможна. С первым пушечным выстрелом он занял расплывчатую пацифистскую позицию, стал затем одним из вождей Независимой социал-демократической партии, которая пыталась создать Интернационал N 2 1/2, а затем, вместе с остатками Независимой партии, вернулся под кров социал-демократии. Каутский совершенно не понял Октябрьской революции, испугался ее страхом ученого мелкого буржуа и посвятил ей немало работ в духе остервенелой враждебности. Его работы за последнюю четверть столетия характеризуют его полный теоретический и политический закат.

Крушение германской и австрийской социал-демократии означало вместе с тем крушение всей реформистской концепции Каутского. Правда, он и в последний период продолжал утверждать, что надеется на "лучшее будущее", на "возрождение демократии" и пр.; в этом пассивном оптимизме была инерция долгой трудолюбивой и честной жизни, но в нем не было никакой самостоятельной перспективы. Мы вспоминаем о Каутском, как о нашем бывшем учителе, которому мы в свое время многим были обязаны, но который отвернулся от пролетарской революции и от которого мы, поэтому, своевременно отвернулись.

Л. Троцкий.

 

Бюллетень оппозиции (большевиков-ленинцев)
N 73.

 

Л. Троцкий.
ПО ПОВОДУ УБИЙСТВА РУДОЛЬФА КЛЕМЕНТА

Я получил от тетки Рудольфа Клемента, живущей в одной из стран Латинской Америки, письмо с запросом: не знаю ли я чего-нибудь об ее исчезнувшем племяннике? Она сообщает, что мать Рудольфа, живущая в Германии, находится в состоянии полного отчаяния, терзаясь неизвестностью. В душе несчастной матери возникла надежда, что Рудольфу удалось избежать опасности, и что он скрывается, может быть, в моем доме. Увы, мне не оставалось ничего другого, как разрушить ее последнюю надежду. Письмо тетки Рудольфа является лишним доказательством преступления ГПУ. Если бы Рудольф на самом деле добровольно покинул Париж, как хочет нас заставить думать ГПУ при содействии агентов разных категорий, то он, разумеется, не оставил бы в неизвестности свою мать, и у этой последней не было бы основания обращаться ко мне через свою сестру, живущую в Латинской Америке. Рудольф Клемент убит агентами Сталина.

Л. Троцкий.

 

Бюллетень оппозиции (большевиков-ленинцев)
N 73.

 

Л. Троцкий.
ЛЕНИН И ИМПЕРИАЛИСТСКАЯ ВОЙНА

"В истории всегда бывало, - писал Ленин в 1916 году, - что имена популярных среди угнетенных классов революционных вождей после их смерти враги их пытались присвоить себе для обмана угнетенных классов". Ни с кем история не проделала этой операции в такой жестокой форме, как с самим Лениным. Нынешняя официальная доктрина Кремля и политика Коминтерна в вопросе об империализме и войне втаптывает в грязь все те выводы, к которым Ленин пришел и привел партию в течение 1914-1918 г.г.

Первый вопрос, который возник с момента открытия военных действий в августе 1914 года состоял в том, должны ли социалисты империалистских стран брать на себя "защиту отечества". Речь шла не о том, должен ли отдельный социалист выполнять обязанности солдата: другого выхода у него не остается, дезертирство не есть революционная политика, - а о том, должна ли социалистическая партия поддерживать войну политически: вотировать военный бюджет, отказаться от борьбы против правительства, агитировать за "защиту отечества"? Ленин отвечал: нет, не должна, не имеет права; не потому, что это война, а потому что это реакционная война, свалка рабовладельцев за передел мира.

Формирование национальных государств на континенте Европы охватывало эпоху, которая началась, приблизительно, Великой французской революцией и завершилась франко-прусской войной (1870-1871 г.г.). В эти драматические восемь десятилетий войны имели преимущественно национальный характер. Война за создание или защиту национального государства, необходимого для развития производительных сил и культуры, имела в этот период глубоко прогрессивный исторический характер. Революционеры не только могли, но обязаны были поддерживать национальные войны политически.

С 1871 года до 1914 года европейский капитализм не только достигает расцвета на основе национальных государств, но и переживает себя, превращается в монополистский или империалистский капитализм. "Империализм - это такое состояние капитализма, когда он, выполнив все для него возможное, поворачивает к упадку". Причина упадка в том, что производительным силам становится одинаково тесно в рамках частной собственности, как и в границах национального государства. Империализм стремится разделить и переделить мир. На смену национальным войнам приходят империалистские войны. Они имеют насквозь реакционный характер, выражая безвыходность, застой, загнивание монополистского капитализма.

Однако, мир остается все еще крайне неоднородным. Насильнический империализм передовых наций может существовать только потому, что на нашей планете имеются отсталые нации, угнетенные народы, колониальные и полуколониальные страны. Борьба угнетенных народов за национальное объединение и национальную независимость имеет вдвойне прогрессивный характер, ибо, с одной стороны, подготовляет для них самих более благоприятные условия развития, с другой - наносит удары империализму. Отсюда вытекает, в частности, что в борьбе между цивилизованной империалистской демократической республикой и отсталой варварской монархией колониальной страны, социалисты будут полностью на стороне угнетенной страны, несмотря на ее монархию, и против угнетательской страны, несмотря на ее "демократию".

Свойственные ему цели: захват колоний, рынков, источников сырья, сфер влияния, империализм прикрывает идеями "защиты мира от агрессоров", "защиты отечества", "защиты демократии" и пр. Эти идеи насквозь фальшивы. Обязанность социалиста не поддерживать, а разоблачать их перед народом. "Вопрос о том, какая группа нанесла первый военный удар или первая объявила войну, - писал Ленин в марте 1915 года, - не имеет никакого значения при определении тактики социалистов. Фразы о защите отечества, об отпоре вражескому нашествию, об оборонительной войне и т. п. с обеих сторон являются сплошным обманом народа". "...Десятилетиями - пояснял Ленин - трое разбойников (буржуазия и правительства Англии, России, Франции) вооружались для ограбления Германии. Удивительно ли, что два разбойника напали раньше, чем трое успели получить заказанные ими новые ножи?". Решающее значение для пролетариата имеет объективно историческое значение войны: какой класс ведет ее и во имя каких целей? - а не уловки дипломатии, которой всегда удастся представить врага перед собственным народом в качестве нападающей стороны. Столь же фальшивы ссылки империалистов на лозунги демократии и культуры. "...Немецкая буржуазия... одурачивает рабочий класс и трудящиеся массы, уверяя, что ведет войну ради... свободы и культуры, ради освобождения угнетенных царизмом народов... Английская и французская буржуазия... одурачивает рабочий класс и трудящиеся массы, уверяя, что ведет войну... против милитаризма и деспотизма Германии". Та или другая политическая надстройка не способна изменить реакционный экономический фундамент империализма. Наоборот, фундамент подчиняет себе надстройку. "В наши дни... смешно было бы и думать о прогрессивной буржуазии, о прогрессивном буржуазном движении. Старая буржуазная "демократия"... стала реакционной". Эта оценка империалистской "демократии" составляет краеугольный камень всей концепции Ленина.

Раз война ведется обоими империалистскими лагерями не ради защиты отечества и демократии, а ради передела мира и колониального порабощения, социалист не имеет права предпочитать один разбойничий лагерь другому. Совершенно тщетна была бы попытка "определить, с точки зрения международного пролетариата, поражение которой из двух групп воюющих наций было бы наименьшим злом для социализма". Уже в первых числах сентября 1914 года Ленин в следующих словах характеризует содержание войны для каждой из империалистских стран и для всех их группировок: "Борьба за рынки и грабеж чужих стран, стремление пресечь революционное движение пролетариата и демократии внутри стран, стремление одурачить, разъединить и перебить пролетариев всех стран, натравив наемных рабов одной нации против наемных рабов другой на пользу буржуазии, - таково единственное реальное содержание и значение войны". Как далеко это от нынешней доктрины Сталина, Димитрова и Ко!

Политика "национального единства" во время войны означает еще более, чем в мирное время, поддержку реакции и увековечение империалистского варварства. Отказ в этой поддержке, - элементарный долг социалиста, - есть, однако, лишь негативная или пассивная сторона интернационализма. Одного этого недостаточно. Задачей партии пролетариата является "всесторонняя, распространяющаяся и на войско и на театр военных действий, пропаганда социалистической революции и необходимости направить оружие не против своих братьев, наемных рабов других стран, а против реакционных и буржуазных правительств и партий всех стран. Безусловная необходимость организации для такой пропаганды на всех языках нелегальных ячеек и групп в войске всех наций. Беспощадная борьба с шовинизмом и "патриотизмом" мещан и буржуа всех без исключений стран".

Но революционная борьба во время войны может принести поражение собственному правительству? Ленин не пугается этого вывода. "В каждой стране борьба со своим правительством, ведущим империалистическую войну, не должна останавливаться перед возможностью революционной агитации поражения этой страны". В этом и состоит путь так называемой теории "пораженчества". Недобросовестные враги пытались истолковывать ее так, будто Ленин допускал сотрудничество с иностранным империализмом для победы над национальной реакцией. На самом деле речь шла о параллельной борьбе рабочих всех стран против собственного империализма, как непосредственного и главного врага. "Для нас, русских, с точки зрения интересов трудящихся масс и рабочего класса России, - писал Ленин Шляпникову в октябре 1914 года, - не может подлежать ни малейшему, абсолютно никакому сомнению, что наименьшим злом было бы теперь и тотчас - поражение царизма в данной войне"...

Против империалистской войны нельзя бороться воздыханиями о мире, по образцу пацифистов. "Одной из форм одурачения рабочего класса является пацифизм и абстрактная проповедь мира. При капитализме, и особенно в его империалистской стадии, войны неизбежны". Мир, заключенный империалистами, будет только передышкой перед новой войной. Только революционная массовая борьба против войны и породившего ее империализма способна обеспечить действительный мир. "Без ряда революций так называемый демократический мир есть мещанская утопия".

Борьба против усыпляющих и расслабляющих иллюзий пацифизма входит важнейшим элементом в доктрину Ленина. С особой ненавистью он отбрасывает требование "разоружения", как явно утопическое при капитализме и способное лишь отвлечь мысль рабочих от необходимости их собственного вооружения. "Угнетенный класс, который не стремится к тому, чтобы научиться владеть оружием, иметь оружие, такой угнетенный класс заслуживал бы лишь того, чтобы с ним обращались, как с рабами". И далее: "Нашим лозунгом должно быть: вооружение пролетариата для того, чтобы победить, экспроприировать и обезоружить буржуазию... Лишь после того, как пролетариат обезоружил буржуазию, он может, не изменяя своей всемирно-исторической задаче, выбросить на слом всякое оружие"... Отсюда вывод, который Ленин делает в десятке статей: "Не верен лозунг "мира" - лозунгом должно быть превращение национальной войны в гражданскую войну".

Большинство рабочих партий передовых капиталистических стран оказались в войне на стороне своей буржуазии. Ленин окрестил их направление, как социал-шовинизм: социализм на словах, шовинизм на деле. Измена интернационализму не упала с неба, а явилась неизбежным продолжением и развитием политики реформистского приспособления. "Идейно-политическое содержание оппортунизма и социал-шовинизма одно и то же: сотрудничество классов вместо борьбы их, отказ от революционных средств борьбы, помощь "своему" правительству в затруднительном его положении вместо использования его затруднений для революции".

Последний период капиталистического расцвета перед войной (1909-1913) особенно тесно привязал верхний слой пролетариата к империализму. От сверхприбыли, которую империалистская буржуазия получала с колоний и вообще отсталых стран, жирные крохи перепадали также рабочей аристократии и рабочей бюрократии. Их патриотизм диктовался, следовательно, прямой заинтересованностью в политике империализма. Во время войны, которая обнажила все социальные отношения, "гигантскую силу оппортунистам и шовинистам дал их союз с буржуазией, правительствами и генеральными штабами".

Промежуточное и, пожалуй, самое широкое направление в социализме, так называемый центр (Каутский и пр.), колебавшийся в мирное время между реформизмом и марксизмом, почти полностью попал в плен к социал-шовинистам, прикрываясь общими пацифистскими фразами. Что касается масс, то они оказались застигнуты врасплох и обмануты собственным аппаратом, который они создавали в течение десятилетий. Дав социологическую и политическую оценку рабочей бюрократии II Интернационала, Ленин не останавливается на полдороги. "Единство с оппортунистами есть союз рабочих со "своей" национальной буржуазией и раскол интернационального революционного рабочего класса". Отсюда вывод о необходимости раскола интернационалистов с социал-шовинистами. "Нельзя выполнить задачи социализма в настоящее время, нельзя осуществить действительное интернациональное сплочение рабочих без решительного разрыва с оппортунизмом"... как и с центризмом, "этим буржуазным течением в социализме". Нужно переменить самое имя партии. "Не лучше ли отказаться от запачканного и униженного ими названия "социал-демократов" и вернуться к старому марксистскому названию коммунистов?" Пора порвать со Вторым Интернационалом и строить Третий.

Что изменилось за протекшие двадцать с лишним лет? Империализм получил еще более насильнический и угнетательский характер. Его наиболее последовательным выражением стал фашизм. Империалистские демократии спустились на несколько ступенек ниже и естественно, органически переходят в фашизм. Колониальный гнет становится тем более нестерпимым, чем острее пробуждается стремление угнетенных народов к национальной независимости. Другими словами, все те черты, которые легли в основу ленинской теории империалистской войны, получили сейчас несравненно более выпуклый и резкий характер.

Ком-шовинисты ссылаются, правда, на факт существования СССР, вносящий будто бы полный переворот в политику международного пролетариата. На это вкратце можно ответить: до возникновения СССР существовали угнетенные нации, колонии и пр., борьба которых также заслуживала поддержки. Если бы можно было поддерживать революционные и прогрессивные движения за пределами собственной страны посредством поддержки собственной империалистской буржуазии, тогда политика социал-патриотизма была бы в принципе правильна. Тогда незачем было основывать Третий Интернационал. Такова одна сторона дела; но есть и другая. СССР существует 22-ой год. В течение семнадцати лет оставались в силе принципы Ленина. Ком-шовинистическая политика определилась всего четыре-пять лет тому назад. Ссылка на существование СССР является, следовательно, лишь фальшивым прикрытием.

Если Ленин четверть века тому назад клеймил, как социал-шовинизм и социал-предательство, переход социалистов на сторону своего национального империализма, под предлогом защиты культуры и демократии, то тем более преступным, с точки зрения принципов Ленина, является та же политика теперь. Не трудно догадаться, как наименовал бы Ленин нынешних вождей Коминтерна, которые возродили все софизмы Второго Интернационала в условиях еще более глубокого разложения капиталистической цивилизации.

Зловещий парадокс состоит в том, что жалкие эпигоны Коминтерна, превратившие его знамя в грязную тряпку для подтирания следов кремлевской олигархии, называют "ренегатами" тех, кто остается верен доктрине основателя Коммунистического Интернационала. Ленин был прав: господствующие классы не только преследуют великих революционеров при жизни, но мстят им еще больше изощренными мерами после их смерти, пытаясь превратить их в иконы, призванные охранять "порядок". Никто не обязан, конечно, становиться на почву учения Ленина. Но издеваться над этим учением и превращать его в свою противоположность, этого мы, ученики его, не позволим никому!

Л. Троцкий.

 

Бюллетень оппозиции (большевиков-ленинцев)
N 74.

 

Л. Троцкий.
ЧАС РЕШЕНИЯ БЛИЗИТСЯ

К положению во Франции

Каждый день, хотим мы того или не хотим, мы убеждаемся снова, что земля продолжает вращаться вокруг своей оси. Так и законы классовой борьбы действуют независимо от того, признаем ли мы их или нет. Они продолжают действовать, несмотря на политику Народного фронта. Классовая борьба превращает Народные фронты в свое орудие. После опыта Чехословакии пришла очередь Франции: самые тупые и отсталые имеют новый случай подучиться.

Народный фронт есть коалиция партий. Каждая коалиция, т.-е. длительный политический союз, имеет по необходимости своей программой действия программу наиболее умеренной из объединившихся партий. Французский Народный фронт означал с самого начала, что социалисты и коммунисты поставили свою политическую деятельность под контроль радикалов. Французские радикалы представляют левый фланг империалистской буржуазии. На знамени радикальной партии написано: "патриотизм" и "демократия". Патриотизм означает защиту колониальной империи Франции; "демократия" не означает ничего реального, а служит лишь для того, чтобы запрячь в колесницу империализма мелкобуржуазные классы. Именно потому, что радикалы соединяют грабительский империализм с показным демократизмом, они вынуждены лгать и обманывать народные массы более, чем какая бы то ни было другая партия. Так как партии Народного фронта не могли идти дальше программы радикалов, то практически это означало подчинение рабочих и крестьян империалистской программе наиболее развращенного крыла буржуазии.

Политика Народного фронта оправдывалась необходимостью союза пролетариата и "мелкой буржуазии". Нельзя придумать более грубой лжи! Радикальная партия выражает интересы крупной буржуазии, а не мелкой. По самой сути своей она представляет политический аппарат для эксплуатации мелкой буржуазии французским империализмом. Союз с радикальной партией есть, поэтому, союз не с мелкой буржуазией, а с ее эксплуататорами. Осуществить действительный союз рабочих и крестьян можно только, научив мелкую буржуазию, как освободиться от радикальной партии, как скинуть раз навсегда со своей шеи ее ярмо. Между тем Народный фронт действует в прямо противоположном направлении; входя в этот "фронт", социалисты и коммунисты берут на себя ответственность за радикальную партию и тем помогают ей эксплуатировать и обманывать народные массы.

В 1936 году социалисты, коммунисты и анархо-синдикалисты помогли радикальной партии затормозить и распылить могущественное революционное движение. Крупный капитал успел за последние два с половиною года несколько оправиться от страха. Народный фронт, выполнивший свою роль тормоза, представлял для буржуазии отныне только ненужное затруднение. Изменилась и международная ориентация французского империализма. Союз с СССР был признан малоценным и рискованным, соглашение с Германией - необходимым. Радикалы получили от финансового капитала приказ: порвать со своими союзниками, социалистами и коммунистами. Как всегда, они беспрекословно выполнили приказ. Отсутствие оппозиции внутри радикалов при перемене курса еще раз показало, что эта партия является империалистской по существу и "демократической" только на словах. Радикальное правительство, отбросив все уроки Коминтерна насчет "единого фронта демократий", сближается с фашистской Германией и попутно, как полагается, отбирает назад все те "социальные законы", которые явились побочным продуктом движения рабочих в 1936 году. Все совершается по строгим законам классовой борьбы и потому могло быть предвидено и было предвидено.

Но социалисты и коммунисты, слепые мелкие буржуа, оказались застигнуты врасплох и прикрывают свою растерянность фальшивой декламацией: как? они, патриоты и демократы, помогли восстановить порядок, они смирили рабочее движение, они оказали неоценимые услуги "республике", т.-е. империалистской буржуазии, а теперь их бесцеремонно выбрасывают за дверь! На самом деле их потому именно и выбрасывают, что они оказали буржуазии все перечисленные выше услуги. Благодарность никогда еще не была фактором классовой борьбы.

Негодование обманутых масс велико. Жуо, Блюм, Торез вынуждены что-то сделать, чтобы не потерять окончательно свой кредит. В ответ на спонтанное движение рабочих Жуо провозглашает "всеобщую стачку", протест "скрещенных рук". Легальный, мирный, совсем безвредный протест! Всего на 24 часа! - поясняет он с почтительной улыбкой по адресу буржуазии. Порядок не будет нарушен, рабочие сохранят "достойное" спокойствие, ни один волос не упадет с головы господствующих классов. "Разве вы не знаете меня, господа банкиры, промышленники и генералы? Разве вы забыли, как я спасал вас во время войны 1914-1918 г.г.?". Блюм и Торез вторят, со своей стороны, генеральному секретарю С. Ж. Т. "Только мирный протест, маленький симпатичный, патриотический протест!". Даладье тем временем милитаризует важные категории рабочих и приводит в готовность войска. Перед лицом пролетариата со скрещенными руками буржуазия, оправившаяся от паники при помощи Народного фронта, вовсе не собирается скрещивать руки: порожденную Народным фронтом деморализацию в рабочих рядах она намерена использовать для решительного удара. При этих условиях стачка не могла не закончиться неудачей.

Французские рабочие прошли недавно через бурное стачечное движение с захватом фабрик. Следующим этапом может быть для них только подлинно революционная всеобщая стачка, которая ставит в порядок дня завоевание власти. Никакого другого выхода из внутреннего кризиса, никакого другого средства борьбы против надвигающегося фашизма и надвигающейся войны никто рабочим массам не указывает и указать не может. Каждый мыслящий французский пролетарий понимает, что на другой день после театральной 24-х часовой стачки "скрещенных рук" положение станет не лучше, а хуже. Между тем важнейшие категории рабочих рискуют поплатиться жестоко - и потерей работы, и штрафами, и тюремным заключением. Во имя чего? "Порядок ни в каком случае не будет нарушен"! - клянется Жуо. Все останется на месте: собственность, демократия, колонии, а с ними вместе: нищета, дороговизна, реакция и опасность войны. Массы способны приносить великие жертвы, но они должны иметь для этого перед собой большую политическую перспективу. Они ясно должны знать какова цель, каковы методы, кто - друг, кто - враг. Между тем руководители рабочих организаций сделали все, чтобы запутать и дезориентировать пролетариат.

Вчера еще радикальная партия прославлялась, как важнейший элемент Народного фронта, как носительница прогресса, демократии, мира и пр. Доверие рабочих к радикалам было, правда, не очень велико. Но они терпели радикалов, поскольку доверяли социалистической и коммунистической партиям и синдикальной организации. Разрыв на верхах произошел, как всегда в таких случаях, внезапно. Массы держались в неведении до последнего момента. Хуже того, массы получали все время такую информацию, которая позволила буржуазии застигнуть рабочих врасплох. И тем не менее рабочие стали самочинно строиться для борьбы. Запутавшиеся в собственных сетях "вожди" призывают массы - не шутите! - ко "всеобщей стачке". Против кого? Против вчерашних "друзей". Во имя чего? Никто ясно не знает. Оппортунизм всегда сопровождается подобными судорогами авантюризма.

Всеобщая стачка есть, по самой сути своей, революционное средство борьбы. Пролетариат сплачивается во всеобщей стачке, как класс, против своего классового врага. Применение всеобщей стачки абсолютно несовместимо с политикой Народного фронта, которая означает союз с буржуазией, т.-е. подчинение пролетариата буржуазии. Презренные бюрократы социалистической и коммунистической партий, как и синдикатов рассматривают пролетариат просто, как вспомогательное орудие в своих закулисных сделках с буржуазией. Рабочим предлагалось поплатиться за простую демонстрацию такими жертвами, которые имели бы в их глазах смысл только в том случае, если бы дело шло о решительной борьбе. Как будто миллионными массами можно ворочать, по произволу, вправо и влево, в зависимости от парламентских комбинаций! По сути дела Жуо, Блюм и Торез сделали все, чтобы обеспечить провал всеобщей стачки: сами они боятся борьбы не меньше, чем буржуазия; вместе с тем они стремились создать себе алиби в глазах пролетариата. Обычная военная хитрость реформистов: подготовить провал массового действия и обвинить массы в неуспехе, или, что не лучше: хвастать успехом, которого не было. Можно ли удивляться, если оппортунизм, дополняемый гомеопатическими дозами авантюризма, не приносит рабочим ничего, кроме поражений и унижений!

9-го июня 1936 года мы писали: "французская революция началась". Может показаться, что ход событий опроверг этот диагноз. На самом деле вопрос стоит сложнее. Что объективная ситуация во Франции была и остается революционной, не может подлежать сомнению. Кризис международного положения французского империализма; связанный с этим внутренний кризис французского капитализма; финансовый кризис государства; политический кризис демократии; чрезвычайная растерянность буржуазии; явное отсутствие выхода на старых традиционных путях. Однако, как указывал Ленин еще в 1915 году, "не из всякой революционной ситуации возникает революция, а лишь из такой ситуации, когда к... объективным переменам присоединяется субъективная, именно: присоединяется способность революционного класса на революционные массовые действия, достаточно сильные, чтобы сломить... старое правительство, которое никогда, даже и в эпоху кризисов, не "упадет", если его не "уронят". Позднейшая история дала ряд трагических подтверждений того, что "не из всякой революционной ситуации возникает революция", и что революционная ситуация превращается в контрреволюционную, если на помощь объективным факторам не приходит своевременно субъективный, т.-е. революционное наступление революционного класса.

Грандиозный поток стачек 1936 года показал, что французский пролетариат готов к революционной борьбе, и что он уже вступил на путь борьбы. В этом смысле мы имели полное право писать, что "французская революция началась". Но если "не из всякой революционной ситуации возникает революция", то и не всякой начавшейся революции обеспечено дальнейшее непрерывное развитие. Начало революции, выбрасывающей на арену молодые поколения, всегда окрашено иллюзиями, наивными надеждами и доверчивостью. Революция обычно нуждается в крепком ударе со стороны реакции, чтоб сделать более решительный шаг вперед. Если б французская буржуазия ответила на "сидячие" стачки и демонстрации полицейскими и военными мерами, - а это неизбежно произошло бы, если б она не имела к своим услугам Блюма, Жуо, Тореза и Ко, - движение ускоренным темпом поднялось бы на более высокую ступень; борьба за власть стала бы несомненно в порядок дня. Но, пользуясь услугами Народного фронта, буржуазия ответила мнимым отступлением и временными уступками; натиску стачечников она противопоставила министерство Блюма, которое казалось рабочим их собственным или почти их собственным правительством. С. Ж. Т. и Коминтерн изо всех сил поддерживали этот обман.

Для революционной борьбы за власть, нужно ясно видеть тот класс, у которого власть должна быть вырвана. Рабочие не узнали врага, ибо он был загримирован другом. Для борьбы за власть, нужны к тому же орудия борьбы: партия, профсоюзы, советы. Эти орудия оказались вырваны у рабочих, ибо вожди рабочих организаций стали сплошной стеной вокруг буржуазной власти, чтоб замаскировать ее, сделать неузнаваемой и неуязвимой. Так, начавшаяся революция оказалась заторможенной, приостановленной, деморализованной.

Протекшие после того 2 1/2 года раскрывали шаг за шагом бессилие, ложь и фальшь Народного фронта. То, что казалось трудящимся массам "народным" правительством, оказалось просто временной маской империалистской буржуазии. Теперь эта маска сброшена. Буржуазия считает, видимо, что рабочие достаточно обмануты и ослаблены; что непосредственная опасность революции прошла. Министерство Даладье, является, по замыслу буржуазии, лишь ступенькой к более крепкому и серьезному правительству империалистской диктатуры.

Права ли буржуазия в своем диагнозе? Прошла ли для нее действительно непосредственная опасность? Иначе сказать: отодвинулась ли действительно революция в неопределенное, т.-е. более отдаленное будущее? Это решительно ничем не доказано. Утверждения такого рода, по крайней мере, поспешны и преждевременны. Последнее слово нынешнего кризиса еще не сказано. Во всяком случае оптимизм за счет буржуазии совсем не к лицу революционной партии, которая первой выходит на поле сражения и последней покидает его.

Буржуазная "демократия" осталась сейчас привилегией немногих наиболее могущественных и богатых эксплуататорских, рабовладельческих наций. Франция принадлежит к их числу; но в их ряду она является наиболее слабым звеном. Ее удельный экономический вес давно уже не соответствует унаследованному ею от прошлого мировому положению. Вот почему империалистская Франция попала сейчас под исторический удар, от которого ей не уклониться. Парламентарная демократия во Франции осуждена. Основные элементы революционной ситуации не только не исчезли за последние два-три года, но, наоборот, крайне усилились. Международное и внутреннее положение страны чрезвычайно ухудшилось. Военная опасность приблизились. Если страх буржуазии перед революцией ослабел, то общее сознание безвыходности скорее обострилось.

Как обстоит, однако, дело с "субъективным фактором", т.-е. с готовностью пролетариата к борьбе? Этот вопрос - именно потому, что он касается субъективной, а не объективной сферы - не поддается точному априорному исследованию. Решает в конце концов живое действие, т.-е. реальный ход борьбы. Но некоторые, притом немаловажные, опорные пункты для оценки "субъективного фактора" имеются налицо: их можно даже на большом расстоянии выделить из опыта последней "всеобщей стачки".

Мы не можем, к сожалению, дать здесь детального анализа борьбы французских рабочих во второй половине ноября и в первые дни декабря. Но и самых общих данных достаточно для интересующего нас вопроса. Участие в демонстративной стачке около 2.000.000 рабочих, при 5.000.000 членов С. Ж. Т. (по крайней мере, на бумаге) есть поражение. Но принимая во внимание указанные выше политические условия и особенно тот факт, что главные "организаторы" стачки были в то же время главными стачколомами, число в 2.000.000 свидетельствует о высоком боевом духе французского пролетариата. Этот вывод становится гораздо очевиднее и ярче в свете предшествующих событий. Бурные митинги и демонстрации, стычки с полицией и войсками, стачки, захват заводов начинаются с 17 ноября и идут возрастая, при активном участии рядовых коммунистов, социалистов и анархистов! С. Ж. Т. начинает явно захлебываться в событиях. 25 ноября профсоюзные бюрократы назначают мирную, "не политическую" стачку на 30 ноября, т.-е. через пять дней. Другими словами, вместо того, чтобы развивать, расширять и обобщать реальное движение, принимающее все более боевые формы, Жуо и Ко противопоставляют этому революционному движению безжизненную идею платонического протеста. Отсрочка в пять дней, в такой момент, когда каждый день равен месяцу, нужна была бюрократам для того, чтоб путем негласного сотрудничества с властями парализовать и сломить самостоятельно развертывающееся движение, которого они испугались не меньше, чем буржуазия. Военно-полицейские меры Даладье только потому могли возыметь серьезное действие, что Жуо и Ко загнали движение в тупик.

Неучастие в "генеральной стачке" железнодорожников, рабочих военной промышленности, металлистов и других передовых слоев пролетариата вызвано было отнюдь не их индифферентизмом: в предшествующие две недели рабочие этих категорий принимали активное участие в борьбе. Но именно передовые слои лучше других поняли, особенно после мероприятий Даладье, что дело идет теперь не о манифестациях и не о платонических протестах, а о борьбе за власть. Участие более отсталых или менее значительных в социальном отношении слоев рабочих в демонстративной стачке свидетельствует, с другой стороны, о глубоком кризисе в стране и о том, что в рабочих массах революционная энергия осталась неизрасходованной, несмотря на годы разлагающей политики Народного фронта.

Бывало, правда, в истории, что уже после решающего и окончательного поражения революции более отсталые слои трудящихся еще продолжали наступать, при пассивности железнодорожников, металлистов и пр.: так было, например, в России после разгрома декабрьского восстания 1905 года. Но такое положение складывалось в результате того, что передовые слои уже успели исчерпать свои силы в предшествующих длительных боях: стачках, локаутах, манифестациях, столкновениях с полицией и войсками, восстаниях. Этого никак нельзя сказать о французском пролетариате. Движение 1936 года вовсе не истощило сил авангарда. Разочарование в Народном фронте могло, конечно, внести временную деморализацию в известные слои; но зато должно было обострить возмущение и нетерпение других слоев. В то же время движения 1936 года, как и 1938 года, должны были обогатить весь пролетариат неоценимым опытом и выдвинуть тысячи местных рабочих вождей, ненавидящих официальную бюрократию. Надо уметь найти доступ к этим вождям, связать их воедино, вооружить их революционной программой.

Мы не собираемся подавать издалека тактические советы нашим французским друзьям, которые находятся на поле действий и лучше нас могут измерить биение пульса масс. Однако, для всех революционных марксистов сейчас более, чем когда-либо, очевидно, что единственной серьезной и исчерпывающей проверкой соотношения сил, в том числе и готовности масс к борьбе, является действие. Беспощадная критика Второго и Третьего Интернационалов имеет революционную ценность лишь постольку, поскольку помогает мобилизовать авангард для прямого вмешательства в события. Основные лозунги мобилизации даны программой Четвертого Интернационала, которая во Франции имеет в настоящий период более актуальный характер, чем в какой бы то ни было другой стране.

Л. Троцкий.

 

Бюллетень оппозиции (большевиков-ленинцев)
N 74.

 

Л. Троцкий.
ОТВЕТ ТРОЦКОГО НА ВОПРОСЫ ПРЕДСТАВИТЕЛЯ "DAILY NEWS"

Так как ваша редакция телеграфно обязалась воспроизвести мои ответы дословно, то я охотно отвечаю на ваши вопросы. Редактора "Daily News" высказываются в своих статьях о Мексике, о ее правительстве и о моем мнимом участии в мексиканской политике с похвальной откровенностью, которая может показаться грубостью. Я постараюсь избежать грубости, однако, без ущерба, для откровенности.

Утверждение "Daily News" (29 октября 1938 г.), что Троцкий является "другом и советником Карденаса" совершенно ложно. Я никогда не имел чести встречать генерала Карденаса или разговаривать с ним. Я не имел никаких других письменных сношений с ним, кроме тех, которые относятся к праву убежища. Я не находился и не нахожусь в каких бы то ни было сношениях, прямых или косвенных, с другими членами правительства. Я не принимал и не принимаю никакого политического участия во внутренней жизни страны, если не считать разоблачения клевет, распространяемых здесь против меня агентами Сталина. Наконец, программа Четвертого Интернационала, которую я защищаю, очень далека от программы мексиканского правительства. Не трудно, с другой стороны, понять, что мексиканское правительство, озабоченное национальным престижем своей страны, никогда не стало бы прибегать к советам эмигранта-иностранца. Об аграрных и других мероприятиях мексиканского правительства, я узнавал из газет так же, как и большинство остальных граждан.

На основании каких данных ваша газета пришла к своему заключению? Очевидно, на основании того простого факта, что правительство генерала Карденаса предоставило мне право убежища. Не чудовищно ли это? В 1916 году я оказался вытеснен из Европы, в результате моей борьбы против империалистской войны, и нашел убежище в Соединенных Штатах. Без паспорта, без визы, без глупых и унизительных процедур! Ваши пограничные власти поинтересовались, нет ли у меня трахомы, но совершенно не интересовались моими идеями. Между тем, 22 года тому назад мои идеи, смею вас уверить, были так же плохи, как и сейчас. Никому тогда не приходило в голову делать вывод, что президент Вильсон дал мне право убежища для того, чтобы пользоваться моими "советами". Вы возразите, может быть, что это было в ту отдаленную эпоху, когда Соединенные Штаты еще не освободились от пережитков варварства; и что настоящий расцвет цивилизации начался лишь после великой освободительной "войны за демократию". Не стану спорить. Демократическая цивилизация достигла ныне, видимо, такого расцвета, что факт предоставления мне права убежища мексиканским правительством немедленно вызывает гипотезу: очевидно это правительство сочувствует взглядам Троцкого. Позвольте, однако, заметить, что оказывать право убежища своим единомышленникам не есть еще демократия: это делают и Гитлер, и Муссолини, и Сталин. Это делали в свое время и русский царь и турецкий султан. Принцип права убежища, если относиться к нему серьезно, предполагает гостеприимство и по отношению к политическим противникам. Я позволяю себе думать, что правительство генерала Карденаса оказало мне гостеприимство не из симпатии к моим политическим взглядам, а из уважения к своим собственным.

Мистеру Эллену я ответил на его инсинуации в мексиканском еженедельнике "Ноу", и вы имеете возможность полностью использовать мой ответ. В статьях и речах мистера Эллена, поскольку они касаются моей жизни и деятельности в Мексике, нет ни слова правды. Вы сами цитируете в вашем вопросе утверждение Эллена, что Ломбардо Толедано, секретарь одного из профессиональных объединений, является моим "сторонником". В Мексике эта фраза способна вызвать гомерический смех, вряд ли очень лестный для репутации экс-губернатора Канзаса. Достаточно сказать, что мой своеобразный "сторонник" систематически повторяет в речах и статьях, что я подготовляю... низвержение правительства Карденаса. Какие у него основания для таких утверждений? Такие же, как у вашей газеты. Какова его цель? Добиться моей выдачи в руки ГПУ. Я предложил Толедано создать беспристрастную комиссию для публичной проверки его заявлений. Толедано, разумеется, увернулся. Я готов повторить свое предложение по адресу экс-сенатора Эллена. Разумеется, и он уклонится. Толедано и Эллен не тождественны, но симметричны, по крайней мере в том смысле, что находятся на одинаковых расстояниях от меридиана добросовестности.

Да, я имею сведения, что информатором "Daily News" насчет моего "участия" в правительственной политике Мексики является член коммунистической партии Соединенных Штатов. Вы знаете, как трудно в таких делах представить юридические доказательства даже в том случае, когда факты бесспорны. Для вашей редакции не составило бы, однако, никакого труда проверить правильность этого сообщения. Существуют две группы, заинтересованные в тех инсинуациях, которые в ряде статей повторяет ваша газета: с одной стороны, это капиталисты, недовольные мексиканским правительством, и желающие изобразить его меры, как внушенные "коммунизмом"; с другой стороны, это ГПУ, которое хочет скомпрометировать мое право убежища в Мексике. Комбинация усилий этих двух групп вполне возможна: они хотя и не тождественны, но симметричны.

Источником моего существования является моя литературная работа. И только! Но совершенно верно то, что мои друзья в Соединенных Штатах, как и в других странах, самоотверженно приезжают в Мексику, чтоб помогать мне в моей работе и охранять меня от возможных покушений. Они делают это по собственной инициативе, добровольно жертвуя своим временем и своими средствами или средствами своих друзей. Они делали это, когда я жил в Турции, во Франции и в Норвегии. Они делали и делают это не ради меня лично, а ради тех идей, которые я представляю. Очевидно, эти идеи имеют притягательную силу.

Разумеется, "ось" Берлин-Рим-Токио является угрозой миру. Но это только одна сторона военной опасности. Для войны нужны, по крайней мере, две стороны. Современные войны возникают из непримиримости империалистских интересов. По одним и тем же рельсам нашей планеты пущены одновременно навстречу друг другу несколько поездов нагруженных жадностью и завистью. Разумеется, они должны столкнуться друг с другом. Какой из машинистов в данный момент больше "виноват", какой меньше, не имеет значения. Виноват режим империализма, который передал богатства наций и человечества в руки немногих монополистов. Этому режиму монополии надо положить конец: надо экспроприировать экспроприаторов.

P. S. - Сейчас, после получения вашей газеты от 10 декабря, я вынужден сделать к сказанному дополнение.

Когда "Daily News" утверждает, что я являлся вдохновителем мер экспроприации мексиканского правительства, то в этом нет клеветы. Это только неправда. Но ваша газета выдвинула ныне второе утверждение, которое, являясь ложью, представляет собою в то же время и клевету. "Daily News" утверждает, что мексиканская нефть продается германскому правительству по моему совету, и что целью моей при этом является причинение ущерба Сталину. "Daily News" пускает здесь от собственного имени ту версию, которая проходила желтой нитью через все московские процессы. Международная следственная комиссия под председательством доктора Джона Дью, объявила московские обвинения подлогом. Передовица вашей газеты не способна превратить разоблаченный подлог в истину.

Кому мексиканское правительство продает нефть, это его дело. Я к этому не имею никакого отношения. Отмечу лишь, что у "демократий" есть простой способ сосредоточить мексиканскую нефть в своих руках: надо покупать ее. Поскольку Великобритания, например, бойкотирует мексиканскую нефть, постольку она вынуждает мексиканское правительство продавать эту нефть Германии, Италии или Японии. Правительство Чемберлена принимает, очевидно, интересы нефтяных магнатов ближе к сердцу, чем интересы национальной обороны, не говоря уже об интересах "демократии". Но это еще не все. Когда вершители судеб великих демократий, которые подарили Гитлеру ко дню его рождения Чехословакию, обрушиваются затем своим негодованием на мексиканское правительство, продающее свою нефть всякому, кто хочет ее купить, то нельзя не сказать, что здесь лицемерие переходит все допустимые пределы и потому становится глупым и смешным.

Но меня сейчас занимает другая сторона вопроса. Утверждение, что я хочу при помощи мексиканской нефти помочь Гитлеру одержать победу над Сталиным, есть не только ложь, но и клевета. СССР и Сталин не одно и то же. Я являюсь противником Сталина, но не СССР. Задача низвержения реакционной и паразитарной диктатуры сталинской олигархии есть задача русских рабочих и крестьян. Передоверить эту задачу Гитлеру они не могут. Гитлер есть только зловещий агент германского империализма. Победа Гитлера означала бы ужасающее экономическое, политическое и национальное рабство для всех народов СССР, и прежде всего - восстановление прав частного капитала. Или же вы думаете, что я являюсь сторонником экспроприации нефтяных источников только для Мексики? Нет, защищать национализацию средств производства, осуществленную Октябрьской революцией, - от Гитлера, как и от всех других империалистов, - я считаю элементарным долгом каждого социалиста, начиная с себя самого.

Л. Троцкий.
Койоакан, 28 декабря 1938 г.

 

Бюллетень оппозиции (большевиков-ленинцев)
N 74.

 

Л. Троцкий.
ИЗ ИНТЕРВЬЮ С ПРЕДСТАВИТЕЛЯМИ ЮЖНО-АМЕРИКАНСКОЙ ПРЕССЫ

В политике самое важное и самое трудное, на мой взгляд, это определить, с одной стороны, те общие задачи, которые определяют жизнь и борьбу всех стран современного мира; с другой стороны, открыть особое сочетание этих законов в каждой отдельной стране. Нынешнее человечество, все без исключения, от британских рабочих до абиссинских кочевников, живет под гнетом империализма. Этого нельзя забывать ни на минуту. Но это вовсе не значит, что империализм проявляется во всех странах одинаково. Нет, одни страны являются чемпионами империализма, а другие его жертвами. Это есть самая основная линия водораздела между современными нациями и государствами. Под этим и только под этим углом зрения надо рассматривать в частности столь актуальный вопрос о фашизме и демократии.

Демократия для Мексики, например, означает стремление полу-колониальной страны вырваться из кабальной зависимости, дать землю крестьянам, поднять индейцев на более высокую ступень культуры и т. д. Другими словами, демократические задачи Мексики имеют прогрессивный и революционный характер. А что означает "демократия" в Великобритании? Сохранение того, что есть, т.-е. прежде всего сохранение господства метрополии над колониями. То же самое по отношении к Франции. Знамя демократии прикрывает здесь империалистское господство привилегированного меньшинства над угнетенным большинством.

Точно так же нельзя говорить и о "фашизме вообще". В Германии, Италии, Японии фашизм и милитаризм есть орудие жалкого, голодного и потому агрессивного империализма. В латино-американских странах фашизм есть выражение самой рабской зависимости от иностранного империализма. Надо под политической формой уметь находить экономическое и социальное содержание.

Сейчас в некоторых кругах интеллигенции пользуется популярностью мысль, об "объединении всех демократических государств" против фашизма. Я считаю эту идею фантастической, химерической, способной только обмануть народные массы, особенно слабые и угнетенные народы. Можно ли, в самом деле, хоть на минуту поверить тому, что Чемберлен, Даладье или Рузвельт готовы или способны вести войну во имя абстрактного принципа "демократии"? Если бы великобританское правительство так любило демократию, оно давно должно было бы дать свободу Индии. То же относится и к Франции. Великобритания предпочитает в Испании диктатуру Франко политическому господству рабочих и крестьян, ибо Франко будет гораздо более покорным и надежным агентом британского капитализма. Англия и Франция без сопротивления отдали Гитлеру Австрию, но если он прикоснется к их колониям, война будет неизбежна. Вывод отсюда такой: нельзя бороться против фашизма, не борясь против империализма. Колониальные и полуколониальные страны должны бороться прежде всего против того империализма, которых их непосредственно подавляет, независимо от того, носит ли он маску фашизма или демократии.

В странах латинской Америки лучший, наиболее верный метод борьбы против фашизма это аграрная революция. Только потому, что Мексика сделала на этом пути серьезные шаги, восстание генерала Седильо повисло в воздухе. Наоборот, жестокие поражения республиканцев в Испании объясняются тем и только тем, что правительство Азаньи в союзе со Сталиным подавило там аграрную революцию и самостоятельное движение рабочих. Консервативная, тем более реакционная социальная политика в слабых и полу-колониальных странах означает в полном смысле слова измену национальной независимости.

Л. Троцкий.

 

Бюллетень оппозиции (большевиков-ленинцев)
N 74.

 

Л. Троцкий.
ЗА СВОБОДУ ИСКУССТВА

Дорогой Бретон!

От всей души приветствую вашу и Диего Ривера инициативу в деле создания ФИАРИ, международной федерации действительно революционных и действительно независимых артистов; почему не прибавить также: действительных артистов? Пора, давно пора! Земной шар превращается в грязную и зловонную империалистскую казарму. Герои демократии, во главе с несравненным Даладье, - изо всех сил стараются походить на героев фашизма (это не помешает первым оказаться в концентрационном лагере у вторых). Чем невежественнее и тупее диктатор, тем более он себя чувствует призванным руководить развитием науки, философии и искусства. Стадный сервилизм интеллигенции является, в свою очередь, немаловажным признаком гниения современного общества. Франция не составляет изъятия.

Не будем говорить об Арагонах, Эренбургах и других мелких мошенниках; не станем называть тех господ, которые с одинаковым энтузиазмом пишут биографию Иисуса Христа и биографию Иосифа Сталина (смерть не амнистировала их); оставим в стороне печальный, чтобы не сказать постыдный, закат Ромена Роллана... Но нельзя удержаться, чтоб не остановиться на примере Мальро. Я не без интереса наблюдал его первые литературные шаги. Элемент позы и рисовки был силен в нем уже и тогда. Нередко коробило от его изысканно холодных поисков чужого героизма. Но нельзя было отказать ему в таланте. С несомненной силой он подошел к вершинам человеческих переживаний, - к героической борьбе, предельным страданиям, к самопожертвованию. Можно было ждать, - я лично хотел надеяться, - что революционная героика войдет глубже в нервы писателя, очистится от позы и сделает Мальро значительным поэтом эпохи катастроф. Что вышло на деле? Художник стал репортером ГПУ, поставщиком бюрократического героизма определенной длины и ширины (третьего измерения нет).

Во время гражданской войны мне приходилось вести упорную борьбу с неточными или ложными военными донесениями, при помощи которых начальники пытались растворять свои ошибки, неудачи и поражения в потоке общих фраз. Нынешние произведения Мальро являются такими фальшивыми донесениями с полей сражений (Германия, Испания). Фальшь становится, однако, неизмеримо отвратительнее, когда рядится в художественную форму. Судьба Мальро символична для целого слоя писателей, почти для целого поколения: люди лгут из мнимой "дружбы" к Октябрьской революции. Как будто революция нуждается во лжи!

Несчастная советская печать, очевидно, по приказу сверху, усиленно жалуется в последние дни на "оскудение" научного и художественное творчества в СССР и укоряет советских писателей и артистов в недостатке искренности, смелости и размаха. Не веришь своим глазам: удав, который читает кроликам проповедь о независимости и личном достоинстве. Безобразная и постыдная картина, вполне достойная, однако, нашей эпохи!

Борьба за идеи революции в искусстве должна снова начаться с борьбы за художественную правду, не в смысле той или другой школы, а в смысле непоколебимой верности художника своему внутреннему я. Без этого искусства нет. "Не лги!" вот формула спасения. ФИАРИ не есть, конечно, эстетическая или политическая школа, и не может ею стать. Но ФИАРИ может озонировать ту атмосферу, в которой художникам приходится дышать и творить. Действительно независимое творчество в нашу эпоху конвульсивной реакции, культурного упадка и морального одичания не может не быть революционным по своему духу, ибо не может не искать выхода из невыносимого социального удушья. Но пусть искусство в целом, как и каждый художник в отдельности, ищут этого выхода своими путями, не ожидая команды извне, не допуская команды, отвергая команду и покрывая презрением всех, кто ей подчиняется. Создать такое общественное мнение среди лучшей части артистов есть задача ФИАРИ. Твердо верю, что это имя войдет в историю.

Ваш Л. Троцкий.

Койоакан, 22 декабря 1938 г.

 

Бюллетень оппозиции (большевиков-ленинцев)
N 74.

 

 

Л. Троцкий.
ГИТЛЕР И СТАЛИН

Газеты много писали за последние месяцы о тайных переговорах между Берлином и Москвой, о подготовке политического и даже военного соглашения под видом экономического договора. Трудно пока судить, что именно в этих сведениях верно. Во всяком случае совершенно безошибочные симптомы свидетельствуют, что какие-то переговоры велись и ведутся. Каков будет результат таинственных переговоров, на данной стадии, зависит во всяком случае не от сталинской верности принципам демократии, как и не от верности Гитлера знамени "антимарксизма", а от международной конъюнктуры. Соглашение Сталина с Гитлером, если б оно состоялось, - а в этом нет ничего невозможного, - способно было бы удивить только самых безнадежных простаков из всякого рода демократических "Фронтов" и пацифистских "Лиг".

Мы не станем здесь останавливаться на вопросе о том, в какой мере соглашение Сталина с Гитлером, или, вернее, Гитлера со Сталиным, вероятно, в ближайшее время. Этот вопрос потребовал бы детального анализа международной обстановки, во всех ее вариантах; но и в этом случае возможен был бы только очень условный ответ, так как сами участники игры сейчас вряд ли могут с полной определенностью сказать, куда именно эта игра заведет их. Но прежде еще, чем соглашение между Москвой и Берлином осуществилось на деле, оно стало фактором международной политики, ибо с возможностью его считаются теперь все дипломатические центры Европы и мира. Попытаемся кратко учесть эту возможность и мы.

Соглашение с империалистской страной, - все равно, фашистского или демократического типа, - является соглашением с рабовладельцами и эксплуататорами. Временное соглашение такого рода может, конечно, быть навязано обстоятельствами. Нельзя сказать раз навсегда, что соглашения с империалистами не допустимы ни при каких условиях, как нельзя сказать профессиональному союзу, что он не имеет права ни при каких обстоятельствах заключать компромисс с капиталистом. Такого рода "непримиримость" имела бы чисто словесный характер. Пока рабочее государство изолированно, его эпизодические соглашения с империалистами в тех или других пределах неизбежны. Но нужно ясно понимать, что дело сводится к использованию антагонизма между двумя шайками империалистов, не более того. Не может быть и речи о прикрытии таких соглашений общими идеалистическими лозунгами, вроде совместной "защиты демократии", лозунгами, не заключающими в себе ничего, кроме подлейшего обмана рабочих. Нужно, чтобы рабочие капиталистических стран не были связаны эмпирическими соглашениями рабочего государства в классовой борьбе против своей буржуазии. Это - основное правило, которое строжайше соблюдалось в первый период существования советской республики.

Однако, вопрос о том, допустимы ли вообще соглашения рабочего государства с империалистским, в том числе фашистским, и на каких именно условиях, теряет ныне - в этой своей абстрактной форме - всякое значение. Дело идет не о рабочем государстве вообще, а о выродившемся, загнивающем рабочем государстве. Характер соглашения, его цель и его пределы зависят непосредственно от того, кто заключает соглашение. Правительство Ленина могло оказаться вынуждено в Брест-Литовске заключить временное соглашение с Гогенцоллерном - для спасения революции. Правительство Сталина способно заключать соглашения только в интересах правящей кремлевской клики и в ущерб интересам международного пролетариата. Соглашения Кремля с "демократиями" означали для соответственных секций Коминтерна отказ от классовой борьбы, удушение революционных организаций, поддержку социал-патриотизма и, как результат, крушение испанской революции и саботаж классовой борьбы французского пролетариата. Соглашение с Чан-Кай-Ши означало немедленную ликвидацию революционного крестьянского движения, отказ от последних остатков самостоятельности компартии, официальную замену марксизма сунятсенизмом. Полусоглашение с Польшей означало разрушение польской коммунистической партии и истребление ее руководства. Всякое соглашение кремлевской клики с иностранной буржуазией немедленно направляется против пролетариата страны, с которой заключается соглашение, как и пролетариата СССР. Бонапартистская шайка Кремля не может уже жить иначе, как ослабляя, деморализуя, подавляя пролетариат всюду, куда дотягиваются ее руки.

В Великобритании Коминтерн ведет ныне агитацию за создание "Народного фронта" с участием либералов. Смысл этой политики на первый взгляд представляется совершенно непонятным. Лейбористская партия представляет могущественную организацию: можно легко понять стремление социал-патриотического Коминтерна сблизиться с нею. Но либералы представляют совершенно скомпрометированную и политически второстепенную величину; к тому же они расколоты на несколько групп. В борьбе за свое влияние лейбористы естественно избегают всякой мысли о блоке с либералами, чтобы не привить себе гангренозный яд; они довольно энергично - путем исключений - защищаются от идеи "Народного фронта". Почему же Коминтерн не ограничивается борьбой за сотрудничество с лейбористами, а требует непременно включения в единый фронт либеральных теней прошлого? Суть дела в том, что политика Лейбор-партии слишком радикальна для Кремля. Союз коммунистов с лейбористами мог бы принять тот или другой оттенок антиимпериализма и затруднил бы тем самым сближение Москвы с Лондоном. Либералы внутри "Народного фронта" означают прямую и непосредственную цензуру империализма над действиями рабочей партии. Под прикрытием этой цензуры Сталин сможет оказывать британскому империализму все необходимые услуги.

Основной чертой международной политики Сталина в последние годы является то обстоятельство, что он торгует рабочим движением, как нефтью, марганцем и другими продуктами. В этих словах нет ни капли преувеличения. Сталин рассматривает секции Коминтерна в разных странах и освободительную борьбу угнетенных народов, как разменную монету при сделках с империалистскими государствами. Когда ему нужна помощь Франции, он подчиняет французский пролетариат радикальной буржуазии. Когда ему нужно поддержать Китай против Японии, он подчиняет китайский пролетариат Гоминдану. Как поступит он в случае соглашения с Гитлером? Гитлер не особенно нуждается, правда, в помощи Сталина для удушения германской компартии. Состояние ничтожества, в котором она находится, обеспечено к тому же всей ее предшествующей политикой. Но весьма вероятно, что Сталин согласится прекратить субсидирование нелегальной работы в Германии: это одна из наименьших уступок, какую ему придется сделать, и он ее сделает вполне охотно. Надо полагать также, что та шумная, визгливая и пустая кампания "против фашизма", которую за последние годы вел Коминтерн, взята будет под сурдинку. Достойно внимания, что 20 февраля, когда наша американская секция мобилизовала значительные массы рабочих на борьбу против американских наци, сталинцы наотрез отказались принять участие в этой контр-манифестации, получившей национальный резонанс, и сделали все от них зависящее, чтоб преуменьшить ее значение и помочь таким образом американским сторонникам Гитлера. Что лежит в основе этой поистине предательской политики: только ли консервативное тупоумие и ненависть к IV Интернационалу или также нечто новое, например, свежая инструкция из Москвы, которая рекомендует господам "антифашистам" надеть на себя намордники, чтобы не мешать переговорам московской дипломатии с дипломатией Берлина? Эта гипотеза совсем не так невероятна. Близкое будущее принесет проверку.

С уверенностью можно сказать одно: соглашение Сталина с Гитлером ничего, по существу, не изменило бы в контрреволюционной функции кремлевской олигархии. Оно только обнажило бы эту функцию, придало бы ей более вызывающий характер и ускорило бы крушение иллюзий и фальсификаций. Политическая задача состоит не в том, чтоб "уберечь" Сталина от объятий Гитлера, а в том, чтоб низвергнуть обоих.

Л. Т.
Койоакан, 6 марта 1939 г.

 

Бюллетень оппозиции (большевиков-ленинцев)
N 75-76.

 

 

Л. Троцкий.
КАПИТУЛЯЦИЯ СТАЛИНА

Первые сообщения о речи Сталина на происходящем ныне в Москве съезде так называемой коммунистической партии Советского Союза показывают, что Сталин поторопился извлечь для себя уроки из испанских событий, в смысле дальнейшего поворота в сторону реакции. В Испании Сталин потерпел менее непосредственное, но не менее глубокое поражение, чем Азанья и Негрин. Дело идет, при этом, о чем то неизмеримо большем, чем чисто-военное поражение или даже проигранная война. Вся политика испанских "республиканцев" определялась Москвой. Те отношения, какие установились у республиканского правительства с рабочими и крестьянами, представляли собою только перевод на язык войны тех отношений, какие установились между кремлевской олигархией и народами Советского Союза. Методы управления Азаньи-Негрина были концентрированными методами московского ГПУ. Основная тенденция политики состояла в замене народа бюрократией, а бюрократии - политической полицией. Благодаря условиям войны тенденции московского бонапартизма не только получили в Испании крайнее выражение, но и подверглись очень быстрой проверке. В этом важность испанских событий с точки зрения международной и прежде всего советской. Сталин не способен воевать; а когда он оказывается вынужден воевать, он не способен дать ничего, кроме поражений.

В речи на съезде Сталин открыто порывает с идеей "союза демократий для отпора фашистским агрессорам". Теперь провокаторами международной войны оказываются не Муссолини и Гитлер, а две основные демократии Европы: Великобритания и Франция, которые, по словам оратора, хотят втравить в вооруженный конфликт Германию и СССР, под предлогом покушения Германии на Украину. Фашизм? - он тут не причем. О покушении Гитлера на Украину, по словам Сталина, нет и речи, и для военного конфликта с Гитлером нет ни малейшего основания. Отказ от политики "союза демократий" дополняется немедленно униженным пресмыкательством пред Гитлером и усердной чисткой его сапог. Таков Сталин!

В Чехословакии капитуляция "демократии" перед фашизмом нашла свое персонифицированное выражение в смене правительства. В СССР, благодаря неоценимым преимуществам тоталитарного режима, Сталин является своим собственным Бенешем и своим собственным генералом Сировым. Он меняет принципы своей политики именно для того, чтоб не сменили его самого. Бонапартистская клика хочет жить и господствовать, а все остальное есть для нее вопрос "техники".

Политические методы Сталина ничем по существу не отличаются от методов Гитлера. Но в сфере международной политики разница результатов бьет в глаза. Гитлер за короткое время вернул Саарскую область, опрокинул Версальский договор, захватил Австрию и судетских немцев, подчинил своему господству Чехословакию и своему влиянию - ряд других второстепенных и третьестепенных государств. За те же годы Сталин не знал на международной арене ничего, кроме поражений и унижений (Китай, Чехословакия, Испания). Искать объяснения этой разницы в личных качествах Гитлера и Сталина было бы слишком поверхностно. Гитлер несомненно проницательнее и смелее Сталина. Однако, решает не это. Решают общие социальные условия обеих стран.

Сейчас в поверхностных радикальных кругах вошло в моду валить в одну кучу социальные режимы Германии и СССР. Это никуда не годится. В Германии, несмотря на все государственные "регулирования", существует режим частной собственности на средства производства. В Советском Союзе промышленность национализирована, а сельское хозяйство коллективизировано. Мы знаем все социальные уродства, которые бюрократия взрастила на территории Октябрьской революции. Но факт планового хозяйства на основе огосударствления и коллективизации средств производства остается. Это огосударствленное хозяйство имеет свои собственные законы, которые все меньше мирятся с деспотизмом, невежеством и воровством сталинской бюрократии.

Монополистский капитализм во всем мире и особенно в Германии находится в безвыходном кризисе. Сам фашизм есть выражение этого кризиса. Но в рамках монополистского капитализма режим Гитлера есть для Германии единственно возможный режим. Разгадка успехов Гитлера в том, что своим полицейским режимом он дает крайнее выражение тенденциям империализма. Наоборот, режим Сталина вступил в непримиримое противоречие с тенденциями советского общества. Разумеется, успехи Гитлера непрочны, зыбки, ограничены возможностями умирающего буржуазного общества. Гитлер скоро приблизится, если уже не приблизился к апогею, чтобы скатиться затем вниз. Но этот момент еще не наступил. Гитлер еще эксплуатирует динамическую силу империализма, борющегося за свое существование. Наоборот, противоречия между бонапартистским режимом Сталина и потребностями хозяйства и культуры достигли невыносимого напряжения. Борьба Кремля за самосохранение лишь углубляет и обостряет противоречия, ведя к непрерывной гражданской войне и к вытекающим отсюда поражениям на международной арене.

Что представляет собою речь Сталина: звено в цепи сложившейся новой политики, опирающейся на уже достигнутые первые соглашения с Гитлером, или же только пробный шар, одностороннее предложение руки и сердца? Весьма вероятно, что действительность проходит ближе ко второму варианту, чем к первому. Победитель-Гитлер отнюдь не спешит закреплять свои дружбы и вражды. Наоборот, он очень заинтересован в том, чтобы Советский Союз и западные демократии подбрасывали друг другу обвинения в "провокации войны". Своим напором Гитлер во всяком случае кое-чего уже достиг: Сталин, вчера еще "Александр Невский" западных демократий, сегодня обращает свои взоры к Берлину и униженно кается в совершенных ошибках.

Какой урок! За последние три года Сталин объявил всех соратников Ленина агентами Гитлера. Он истребил цвет командного состава, расстрелял, сместил, сослал около 30.000 офицеров, - все по тому же обвинению: все это - агенты Гитлера или союзников Гитлера. Разрушив партию и обезглавив армию, Сталин открыто ставит ныне свою кандидатуру на роль... главного агента Гитлера. Предоставим плутам из Коминтерна лгать и изворачиваться, как умеют. Факты настолько ясны и убедительны, что обмануть общественное мнение международного рабочего класса шарлатанскими фразами больше никому не удастся. Прежде чем падет Сталин, Коминтерн распадется на куски. И то и другое - не за горами.

Л. Т.
11 марта 1939 г.

 

Бюллетень оппозиции (большевиков-ленинцев)
N 75-76.

 

 

Л. Троцкий.
ОТВЕТЫ Л. Д. ТРОЦКОГО НА ВОПРОСЫ MISS SYBIL VINCENT, ПРЕДСТАВИТЕЛЬНИЦЫ ЛОНДОНСКОГО "DAILY HERALD"

1. Да, мировая война неизбежна, если ее не предупредит революция. Неизбежность войны вытекает, во-первых, из неизлечимого кризиса капиталистической системы; во-вторых, из того, что нынешнее размежевание нашей планеты, т.-е. прежде всего колоний, не соответствует больше удельному экономическому весу империалистских государств. Ища выхода из смертельного кризиса, государства-выскочки стремятся и не могут не стремиться переделить мир заново. Думать, что более "справедливое" распределение земной поверхности может быть достигнуто за зеленым столом дипломатии, способны только грудные младенцы и профессиональные "пацифисты", которых ничему не научил даже опыт злополучной Лиги Наций.

2. Если бы испанская революция одержала победу, она дала бы могущественный толчок революционному движению во Франции и в других странах Европы. В этом случае можно было бы твердо надеяться на то, что победоносное социалистическое движение предупредит империалистскую войну, сделает ее ненужной и невозможной. Но социалистический пролетариат Испании оказался задушен коалицией Сталин-Азанья-Кабалеро-Негрин-Гарсия Оливер еще прежде, чем он был окончательно разгромлен бандами Франко. Поражение испанской революции отдаляет революционную перспективу в Европе и приближает перспективу империалистской войны. Не видеть этого могут только слепцы!

Разумеется, чем энергичнее и смелее будут передовые рабочие бороться во всех странах против милитаризма и империализма сейчас, несмотря на неблагоприятные условия, тем скорее им удастся приостановить войну, когда она разразится, тем больше надежды на спасение нашей цивилизации от разрушения.

3. Да, я не сомневаюсь, что новая мировая война, с абсолютной неизбежностью вызовет мировую революцию и крушение капиталистической системы. Империалистские правительства всех стран делают все возможное, чтоб ускорить это крушение. Нужно только, чтоб мировой пролетариат снова не оказался застигнут великими событиями врасплох. В революционной подготовке авангарда и состоит, отмечу мимоходом, задача, которую ставит себе Четвертый Интернационал. Именно поэтому он называет себя Мировой партией социалистической революции.

4. Не слишком ли мир боится Гитлера? Демократические правительства с завистью и страхом смотрят на Гитлера, которому удалось "ликвидировать" социальный вопрос. Рабочий класс, который в течение полутора столетий, потрясал периодически своими возмущениями цивилизованные страны Европы, вдруг приведен в Италии и Германии к полному молчанию. Господа официальные политики приписывают эту "удачу" внутренним, почти мистическим свойствам фашизма и национал-социализма. На самом деле сила Гитлера не в нем самом и не в его презренной философии, а в ужасающем разочаровании рабочих масс, в их растерянности и подавленности. В течение ряда десятилетий пролетариат Германии строил организацию профессиональных союзов и социал-демократической партии. Рядом с могущественной социал-демократией встала затем сильная коммунистическая партия. И все эти организации, поднявшиеся на спине пролетариата, оказались в критическую минуту нулем, рассыпались в прах перед натиском Гитлера. Они не нашли в себе мужества призвать массы к борьбе, ибо сами они насквозь переродились, обуржуазились и отвыкли от мысли о борьбе. Массы переживают такие катастрофы глубоко, тяжело и медленно. Неправда, будто германский пролетариат "примирился" с Гитлером! Но он не верит больше старым партиям, старым лозунгам и в то же время не нашел еще нового пути. Этим и только этим объясняется полицейское всемогущество фашизма. Оно будет длиться ровно до тех пор, пока массы не залечат ран, не возродятся и не поднимут голову. Думаю, что ждать придется не долго.

5. Страх Великобритании и Франции перед Гитлером и Муссолини объясняется тем, что мировые позиции этих двух старых колониальных владычиц, как уже сказано, не соответствует больше их удельному экономическому весу. Война не может ничего дать им, но может многое отнять у них. Естественно, если они стремятся оттянуть момент нового передела мира и затыкают глотку Муссолини и Гитлеру Испанией и Чехословакией. Борьба идет из-за колониальных владений, из-за господства над миром. Попытка представить эту свалку интересов и аппетитов, как борьбу между демократией и фашизмом, может только обмануть рабочий класс. Чемберлен отдаст все демократии мира (их осталось не так много) за одну десятую часть Индии.

6. Сила Гитлера (в то же время и его слабость) в том, что под давлением безвыходности германского капитализма, он готов идти на самые крайние средства, прибегая по пути к шантажу и блефу с риском, что они приведут к войне. Гитлер хорошо прощупал страх старых колониальных собственников перед потрясениями и играет на этом страхе, если не с очень высоким искусством, то во всяком случае с несомненным успехом.

7. Должны ли "демократии" и СССР объединиться, чтоб сокрушить Гитлера? Я не чувствую себя призванным давать советы империалистским правительствам, хотя бы и называющим себя демократическими, ни бонапартистской клике Кремля, хотя бы и называющей себя социалистической. Я могу давать советы только рабочим. Мой совет им: не верить ни на минуту, что война двух империалистских лагерей, может дать что-либо другое, кроме гнета и реакции в обоих лагерях. Это будет война рабовладельцев, прикрывающихся разными масками: "демократия", "цивилизация", с одной стороны, "раса", "честь", с другой стороны. Только низвержение всех рабовладельцев способно раз на всегда покончить с войной и открыть эпоху действительной цивилизации.

8. Представляет ли Гитлер большую опасность для демократий? Сами демократии представляют гораздо большую опасность для самих себя. Режим буржуазной демократии вырос на основе либерального капитализма, т.-е. свободной конкуренции. Эта эпоха осталась позади. Нынешний монополистский капитализм, разорив и деградировав мелкую и среднюю буржуазию, вырвал тем самым окончательно почву из-под буржуазной демократии. Фашизм является продуктом этого развития. Он вовсе не приходит "извне". В Италии и Германии фашизм победил без всякой иностранной интервенции. Буржуазная демократия мертва не только в Европе, но и в Америке. Если ее не ликвидирует своевременно социалистическая революция, фашизм победит неизбежно во Франции, Англии и Соединенных Штатах, с помощью Муссолини и Гитлера или без их помощи. Но фашизм только отсрочка. Капитализм осужден. Ничто не спасет его от крушения. Чем решительнее и смелее будет политика пролетариата, тем меньше жертв причинит социалистическая революция, тем скорее человечество выйдет на новую дорогу.

9. Мое мнение о гражданской войне в Испании? Я высказывался по этому поводу в печати много раз. Испанская революция была социалистической по самому своему существу: рабочие несколько раз пытались низвергнуть буржуазию, овладеть фабриками и заводами, крестьяне хотели взять в свои руки землю. Возглавляемый сталинцами "Народный фронт" задушил социалистическую революцию во имя пережившей себя буржуазной демократии. Отсюда разочарование, безнадежность и упадок духа в рабочих и крестьянских массах, деморализация в республиканской армии и, как результат, - военное крушение. Ссылки на предательскую политику Англии и Франции ничего не объясняют. Разумеется, "демократические" империалисты были всей душой с испанской реакцией и, чем могли, помогали Франко. Так было и так будет всегда. Британское правительство, естественно, стояло на стороне испанской буржуазии, которая целиком перешла на сторону Франко. Чемберлен только не верил вначале в победу Франко и боялся скомпрометировать себя преждевременными разоблачениями своих симпатий. Франция, как всегда, шла за Великобританией. Правительство Леона Блюма выполняло волю французской буржуазии. Советское правительство играло роль палача по отношению к революционным испанским рабочим, чтоб доказать этим свою надежность и лояльность Лондону и Парижу. Основная причина поражения могущественной и героической революции - в предательской антисоциалистической политике, так называемого, "Народного фронта". Если б крестьяне овладели землей, а рабочие заводами и фабриками, никогда Франко не мог бы вырвать из их рук этой победы.

10. Может ли держаться режим Франко? Конечно, не тысячу лет, как собирается держаться хвастливый национал-социализм в Германии. Но Франко будет известное время держаться благодаря тем же условиям, что и Гитлер. После грандиозных усилий и жертв, после страшных поражений, несмотря на эти жертвы, испанские трудящиеся массы должны быть до глубины сердца разочарованы в старых руководящих партиях: социалистах, анархистах и "коммунистах", которые общими силами, под флагом "Народного фронта", задушили социалистическую революцию. Испанские рабочие будут теперь переживать неизбежно упадок духа прежде чем начнут медленно и упорно искать нового пути. Период прострации масс и будет временем господства Франко.

11. Вы спрашиваете, как велика опасность, представляемая Японией для СССР, Великобритании и Соединенных Штатов. Япония не способна на войну большого масштаба, отчасти по экономическим, главным образом - по социальным причинам. Не освободившись до сих пор от наследия феодализма, Япония представляет резервуар гигантского революционного взрыва. Многими чертами она напоминает царскую империю накануне 1905 года. Японские правящие круги пытаются вырваться из внутренних противоречий путем захвата и грабежа Китая. Но внутренние противоречия делают внешние успехи в большом масштабе неосуществимыми. Захватить стратегические позиции в Китае, это - одно, овладеть Китаем - это другое. Япония никогда не посмела бы бросать вызовы Советскому Союзу, если б не было вопиющего и для всех очевидного антагонизма между правящей кремлевской кликой и советским народом. Режим Сталина, ослабляющий СССР, может сделать возможной советско-японскую войну. Каковы были бы результаты этой войны? Я ни на минуту не верю в победу Японии. Думаю, что самым несомненным из результатов войны было бы крушение средневекового режима Микадо и бонапартистского режима Сталина.

12. О своей жизни в Мексике я могу сообщить очень немногое. Со стороны властей я не встречал ничего, кроме доброжелательства. Я стою совершенно в стороне от мексиканской политической жизни, но с горячей симпатией слежу за усилиями мексиканского народа добиться полной и действительной независимости. Я заканчиваю книгу о Сталине, которая выйдет в этом году в Соединенных Штатах, Англии и других странах. Книга представляет политическую биографию Сталина и имеет своей целью объяснить, каким образом революционер второй или третьей категории мог оказаться во главе страны, когда началась термидорианская реакция. Книга покажет, в частности, как и почему бывший большевик Сталин вполне созрел ныне для союза с Гитлером.

 

Бюллетень оппозиции (большевиков-ленинцев)
N 75-76.

 

 

Л. Троцкий.
ПОЛИТИЧЕСКИЙ ДИАЛОГ

(Беседа происходит в Париже, но могла бы происходить и в Брюсселе. А. - один из тех "социалистов", которые чувствуют себя твердо на ногах, когда могут прислониться к какой-либо власти. А., конечно, "друг СССР". Он, конечно, сторонник Народного фронта. Характеризовать Б. автор затрудняется, так как Б. является его другом и единомышленником).

А. - Но вы не можете же отрицать, что вашей критикой пользуются фашисты. Когда вы разоблачаете СССР, реакция в восторге. Я, конечно, не верю сплетням насчет вашей дружбы с фашистами, сотрудничества с наци и прочее. Все это рассчитано на дураков. Субъективно вы стоите, разумеется, на революционной точке зрения. Но в политике решающее значение имеют не субъективные намерения, а объективные последствия. Ваша критика, помимо вашей воли, служит правым. В этом смысле можно сказать, что вы находитесь в объективном блоке с реакцией.

Б. - Благодарю вас за великолепный объективизм. Но вы открываете, дружище, давно открытую Америку. Еще в "Коммунистическом манифесте" рассказано, как феодальная реакция пробовала использовать для своих целей социалистическую критику, направленную против либеральной буржуазии. Именно поэтому либералы и вульгарные "демократы" всегда и неизменно обвиняли социалистов в союзе с реакцией. Честные, но... как бы сказать?.. несколько ограниченные господа говорили об "объективном" союзе, о "фактическом" сотрудничестве; прожженные негодяи, наоборот, обвиняли революционеров в прямом соглашении с реакционерами, распространяли слухи, что социалисты работают на иностранные деньги и т. д. Право же, дружище, вы не выдумали пороху.

А. - Против вашей аналогии можно сделать два решающих возражения. Во-первых: поскольку дело идет о буржуазной демократии...

Б. - Об империалистской!

А. - Да, о буржуазной демократии, нельзя игнорировать того, что она находится сейчас под смертельной угрозой. Обличать недостатки буржуазной демократии, когда она сильна и крепка, это одно; а подкапываться под нее слева в то время, когда фашизм пытается опрокинуть ее справа, значит...

Б. - Можете не договаривать: многие поют по этим нотам.

А. - Позвольте, я еще не закончил... Второе мое возражение сводится к тому, что дело идет на этот раз не только о буржуазной демократии. Существует СССР, который вы сами признавали и, кажется, продолжаете признавать рабочим государством. Этому государству грозит ныне полная изоляция. Разоблачая язвы СССР, одни язвы и только язвы, развенчивая обаяние первого рабочего государства в глазах трудящихся всего мира, вы объективно помогаете фашизму.

Б. - Еще раз благодарю за объективизм. Итак, вы считаете, что критиковать "демократию" можно лишь тогда, когда критика не представляет для нее опасности. Но когда загнившая империалистская демократия (а не "буржуазная демократия" вообще!) обнаруживает на деле свою полную неспособность справиться с задачами, выдвигаемыми историей, (ведь именно вследствие этого "демократия" и падает так легко под ударами реакции), в этот период социализм должен, по вашему, надеть замок на свои уста. Вы сводите социализм к роли "критического" орнамента на здании буржуазной демократии; роли наследника демократии вы за ним не признаете. По существу вы являетесь смертельно перепуганным консервативным демократом, не более. А ваша "социалистическая" фразеология только дешевый орнамент на вашем консерватизме.

А. - А как же насчет СССР, который представляет собою несомненного наследника демократии и зародыш нового общества? Конечно, я не отрицаю, что в СССР имеются ошибки и недостатки. Людям свойственно ошибаться. Несовершенства неизбежны. Но ведь не случайно вся мировая реакция нападает на СССР!..

Б. - Неужели вы не ощущаете неловкости повторять эти банальности? Да, мировая реакция, несмотря на добровольные и бесцельные унижения Кремля, продолжает борьбу против СССР. Почему? Потому, что в СССР сохранились до сих пор национализация средств производства и монополия внешней торговли. Мы, революционеры, нападаем на бюрократию СССР, потому что своей политикой паразитизма и репрессий она подкапывает национализацию средств производства и монополию внешней торговли, т.-е. основные элементы социалистического строительства. В этом маленькая, совсем маленькая разница между нами и реакцией. Мировой империализм требует от кремлевской олигархии, чтобы она довела свою работу до конца и после восстановления чинов, орденов, привилегий, домашней прислуги, браков по расчету, проституции, наказания за аборты и пр., и пр., восстановила бы и частную собственность на средства производства. Мы же призываем советских рабочих свергнуть кремлевскую олигархию и установить подлинную советскую демократию, как непременное условие социалистического строительства. В этом маленькая, совсем маленькая разница.

А. - Но ведь вы не можете же отрицать, что СССР, при всех своих недочетах, представляет прогресс?

Б. - Только поверхностный турист, обласканный гостеприимными московскими хозяевами, способен рассматривать "СССР", как единое целое. В СССР наряду с тенденциями величайшего прогресса есть тенденции злокачественной реакции. Нужно уметь их различать и защищать одни против других. Непрерывные чистки показывают даже слепым силу и напряженность новых антагонизмов. Основное из социальных противоречий проходит между обманутыми массами и новой аристократической кастой, подготовляющей восстановление классового общества. Я не могу быть, поэтому, "за СССР" вообще. Я - за те рабочие массы, которые создали СССР, и против той бюрократии, которая узурпировала завоевания революции.

А. - Неужели же вы требуете установления в СССР немедленного и полного равенства? Но ведь Маркс...

Б. - Бросьте, пожалуйста, эту жвачку, которую жуют все наемные адвокаты Сталина. Уверяю вас, я тоже читал, что на первых ступенях социализма не может быть полного равенства, что это задача коммунизма. Вопрос, однако, совсем не в этом, а в том, что за последние годы, вместе с ростом всевластия бюрократии, чудовищно растет неравенство. Не статика решает, а динамика, т.-е. общее направление развития. В СССР неравенство не смягчается, а обостряется, притом не по дням, а по часам. Приостановить этот рост социального неравенства невозможно иначе, как революционными мерами против новой аристократии. В этом и только в этом суть нашей позиции.

А. - Но ведь империалистская реакцию пользуется вашей критикой против СССР в целом, следовательно, и против завоеваний революции?

Б. - Разумеется, она пытается это делать. В политической борьбе всякий класс старается использовать противоречия в рядах своих противников. Два примера. Ленин, который, как вы может быть слышали, никогда не был сторонником единства для единства, стремился расколоть большевиков и меньшевиков. Как выяснилось из царских архивов, департамент полиции, с своей стороны, содействовал расколу большевиков и меньшевиков через своих провокаторов. После Февральской революции 1917 года меньшевики повторяли на тысячу ладов, что цели и методы Ленина совпадали с целями и методами царской полиции. Дешевый аргумент! Полиция надеялась, что раскол ослабит социал-демократию. Ленин, наоборот, был уверен, что раскол с меньшевиками даст большевикам возможность развернуть подлинно революционную политику и завоевать массы. Кто же оказался прав? Второй пример. Вильгельм II и его генерал Людендорф пытались во время войны использовать Ленина для своих целей и даже предоставили ему вагон для въезда в Россию. Русские кадеты и Керенский называли Ленина не иначе, как агентом германского милитаризма. Они приводили при этом доказательства более эффектные или, по крайней мере, менее глупые, чем те, которые приводят их нынешние подражатели. А результат? После поражения Германии Людендорф признал, - возьмите его мемуары, - что в своем расчете на Ленина он совершил самую большую ошибку своей жизни. Германскую армию, по признанию Людендорфа, разрушили не армии Антанты, а большевики - через Октябрьскую революцию.

А. - Но военная безопасность СССР? Но расшатывание его обороноспособности?

Б. - Лучше молчите об этом! Порывая со спартанской простотой прежней Красной армии, Сталин увенчал офицерский корпус пятью маршалами. Но он не подкупил этим командный состав. Тогда он решил истребить его. Четыре из пяти маршалов - именно те, которые чего-либо стоили - были расстреляны, и с ними - весь цвет командного состава. Над армией воздвигнут институт личных шпионов Сталина. Армия потрясена до самых своих основ. СССР ослаблен. Расшатка армии продолжается далее. Туристы-паразиты могут удовлетворяться парадными спектаклями на Красной площади. Долг серьезного революционера сказать открыто: Сталин подготовляет поражение СССР.

А. - А вывод?

Б. - Он прост. Карманные воришки политики думают, что великую историческую проблему можно разрешить посредством дешевого красноречия, хитростей, закулисных комбинаций и обмана масс. Такими карманными воришками кишмя кишат ряды международной рабочей бюрократии. Я же думаю, что социальную проблему может разрешить лишь сама рабочая масса, если она поймет правду. Социалистическое воспитание означает: говорить массам то, что есть. Правда имеет чаще всего горький вкус, а "друзья СССР" любят сладенькое. Но любители сладенького являются элементом реакции, а не прогресса. Мы будем и впредь говорить массам правду. Надо готовить будущее. Революционная политика есть политика дальнего прицела.

Л. Т.

 

Бюллетень оппозиции (большевиков-ленинцев)
N 75-76.

 

 

Л. Троцкий.
ЦЕНТРИЗМ И IV ИНТЕРНАЦИОНАЛ

Дорогой товарищ Герен!

Я получил ваше письмо одновременно с официальным письмом Марсо Пивера. Очень вам благодарен за изложение вашей индивидуальной точки зрения, хотя я, к сожалению, - как вы, впрочем, и предвидели, - не могу к ней присоединиться.

ЕСТЬ ЛИ "СЕРЬЕЗНЫЕ РАЗНОГЛАСИЯ"?

Вы считаете, в отличие от Пивера, что между нами нет "серьезных разногласий". Я вполне допускаю, что внутри вашей партии имеются различные оттенки и, что некоторые из них очень близки ко взглядам IV Интернационала. Но та тенденция, которая господствует, видимо, в руководстве, и которую выражает Пивер, отделена от нас чуть ли не пропастью. Я в этом убедился именно из последнего письма Пивера.

Для определения политической физиономии организации решающее значение имеет интернациональное продолжение ее национальной политики. С этого и начну. В своем письме к Пиверу я выразил удивление по поводу того, что ваша партия может теперь, после опыта последних лет, находиться в политической связи с британской Независимой Рабочей Партией (I.L.P.), с П.О.У.М.ом и другими подобными организациями - против нас, - и это несмотря на совсем свежий урок: ведь вчера только Марсо Пивер находился в политической связи с Вальхером - против нас. Ваша партия есть новая партия. Она не сложилась еще, она не имеет еще (в известном смысле, к счастью!) окончательной физиономии. Но I.L.P. существует десятки лет, ее эволюция прошла на наших глазах, все было в свое время установлено, прослежено, в значительной мере предсказано. П.О.У.М. прошел через грандиозную революцию и обнаружил себя в ней полностью и целиком. В этих двух случаях мы рассуждаем не о будущих возможностях только еще формирующейся партии, а о проверенных опытом старых организациях.

I.L.P.

Насчет I.L.P. не стоит терять много слов. Напомню только один свежий факт. Вождь этой партии Мэкстон благодарил в парламенте Чемберлена после мюнхенского соглашения и объяснял изумленному человечеству, что своей политикой Чемберлен спас мир, - да, да, спас мир! - он, Мэкстон, хорошо знает Чемберлена, и ручается, что Чемберлен искренно боялся войны и искренно спасал мир и пр., и пр. Один этот пример дает исчерпывающую и притом уничтожающую характеристику Мэкстона и его партии. Революционный пролетарий отвергает в такой же степени "мир" Чемберлена, как и его войну. "Мир" Чемберлена означает продолжение насилий над Индией и другими колониями и подготовку войны в более благоприятных для британских рабовладельцев условиях. Брать на себя малейшую тень ответственности за "мирную" политику Чемберлена может не социалист, не революционер, а только пацифистский лакей империализма. Партия, которая терпит такого вождя, как Мэкстон, и такие действия, как его публичная солидаризация с рабовладельцем Чемберленом, не есть социалистическая партия, а жалкая пацифистская клика.

П.О.У.М.

Как обстоит дело с П.О.У.М.ом? По словам Пивера, вся ваша партия "единогласно" готова защищать П.О.У.М. от нашей критики. Оставляю вопрос об "единогласии" в стороне: члены вашей организации вряд ли знают близко историю испанской революции, историю борьбы разных направлений в ней, в частности, ту критическую работу, которую проделали представители IV Интернационала по вопросам испанской революции. Но ясно во всяком случае, что руководство вашей партии совершенно не поняло роковых ошибок П.О.У.М.а, вытекавших из его центристского, не-революционного, не-марксистского характера.

С начала испанской революции я находился в теснейшей связи с рядом работников, в частности, с Андреем Нином. Мы обменялись сотнями писем. Лишь в результате опыта многих и многих месяцев я пришел к выводу, что честный и преданный делу Нин - не марксист, а центрист, в лучшем случае - испанский Мартов, т.-е. левый меньшевик. Пивер не различает между политикой меньшевизма и политикой большевизма в революции.

Вожди П.О.У.М.а ни на один день не претендовали на самостоятельную роль; они стремились оставаться на роли добрых друзей "слева" и советников вождей массовых организаций*1. Эта политика, вытекавшая из отсутствия доверия к самим себе и своим идеям, обрекала П.О.У.М. на двойственность, на фальшивый тон, на постоянные колебания, находившиеся в резком противоречии с размахом классовой борьбы. Мобилизацию авангарда против реакции и ее подлейших лакеев, включая и анархо-бюрократов, вожди П.О.У.М.а подменяли квази-революционными наставлениями по адресу предательских вождей, оправдывая себя тем, что "массы" не поймут другой более решительной политики. Левый центризм, особенно в революционных условиях, готов на словах принять программу социалистической революции и не скупится на широковещательные фразы. Но роковая болезнь центризма в том, что из этих общих концепций он не способен сделать мужественные тактические и организационные выводы. Они всегда кажутся ему "преждевременными": "нужно подготовить общественное мнение масс" (путем собственной половинчатости, фальши, дипломатии и пр.); к тому же он боится оборвать привычные дружественные отношения с друзьями справа, он "уважает" индивидуальные мнения, поэтому он наносит удары... налево, стремясь поднять этим свой престиж в глазах солидного общественного мнения.
/*1 Подобно тому, как Марсо Пивер долго, слишком долго стремился оставаться левым другом и советником Блюма и Ко. Я боюсь, что и сейчас Марсо Пивер и ближайшие его единомышленники не поняли, что Блюм представляет собою не идейного противника, а отъявленного и насквозь бесчестного классового врага.

Такова же политическая психология и Марсо Пивера. Он совершенно не понимает, что беспощадная постановка основных вопросов и суровая полемика против шатаний являются лишь необходимым идеологическим и педагогическим отражением непримиримого, ожесточенного характера классовой борьбы в нашу эпоху. Ему кажется, что здесь дело в "сектантстве", в неуважении к чужой личности и пр., т.-е. он остается целиком в плоскости мелкобуржуазного морализирования. Есть ли это "серьезные разногласия"? Да, более серьезных разногласий внутри рабочего движения я вообще себе представить не могу. С Блюмом и Ко у нас ведь не "разногласия": мы просто стоим по разные стороны баррикады.

ПРИЧИНА ПОРАЖЕНИЯ В ИСПАНИИ

Поражение испанского пролетариата Марсо Пивер объясняет, вслед за всеми оппортунистами и центристами, дурным поведением французского и британского империализма и бонапартистской клики Кремля. Это значит попросту, что победоносная революция вообще нигде и никогда невозможна. Более могущественного размаха движения, большей выдержки, большего героизма рабочих, чем мы наблюдали в Испании, нельзя ни ждать, ни требовать. Империалистские "демократы" и лакейская сволочь из Второго и Третьего Интернационалов будут всегда держать себя так, как они держали себя в отношении испанской революции. На что же надеяться? Преступником является тот, кто вместо анализа несостоятельной политики революционной или квази-революционной партии, ссылается на подлость буржуазии и ее лакеев. Именно против них то и нужна правильная политика!

Огромная ответственность за испанскую трагедию ложится на П.О.У.М. Я это говорю с тем большим правом, что в письмах своих к Андрею Нину я, начиная с 1931 года, предсказывал неизбежные последствия гибельной политики центризма. Своими общими "левыми" формулами вожди П.О.У.М.а создавали иллюзию наличия в Испании революционной партии и мешали пробиться наружу подлинно пролетарским непримиримым тенденциям. В то же время своей политикой приспособления ко всем видам реформизма, они являлись лучшими помощниками анархистских, социалистических и коммунистических предателей. Личная честность и личный героизм многих рабочих П.О.У.М.а естественно вызывают симпатию к ним; против реакции и негодяев сталинизма мы готовы их защищать до конца. Но плох тот революционер, который под влиянием соображений сентиментального порядка, неспособен трезво взглянуть на существо данной партии. П.О.У.М. всегда искал линии наименьшего сопротивления, выжидал, уклонялся, играл в прятки с революцией. Он начал с того, что пытался окопаться в Каталонии, закрывая глаза на соотношение сил в Испании. В Каталонии руководящие позиции в рабочем классе занимали анархисты; П.О.У.М. начал с игнорирования сталинской опасности (несмотря на все предупреждения!) и с подлаживания к анархистской бюрократии. Чтоб не создавать себе лишних затруднений, вожди П.О.У.М.а закрывали глаза на то, что анархо-бюрократы ничем не лучше всех других реформистов, только прикрываются другой фразеологией. П.О.У.М. воздерживался от проникновения внутрь Конфедерации Труда, чтоб не портить отношений с верхушкой этой организации и чтоб сохранять за собой возможность оставаться в роли ее советника. Это есть позиция Мартова. Но Мартов, к чести его, умел избегать таких грубейших и постыднейших ошибок, как участие в каталонском правительстве! Ведь это значило из лагеря пролетариата открыто и торжественно перейти в лагерь буржуазии! Марсо Пивер смотрит на такие "мелочи" сквозь пальцы. Для рабочих, которые подходят к буржуазии, в условиях революции, со всей силой классовой ненависти, участие "революционного" вождя в буржуазном правительстве есть факт огромного значения: он дезориентирует и деморализует их. И этот факт не упал с неба. Он входил необходимым звеном в политику П.О.У.М.а. Вожди П.О.У.М.а красноречиво разговаривали о преимуществах социалистической революции над буржуазной; но они ничего серьезного не делали для подготовки социалистической революции, потому что подготовка могла состоять только в беспощадной, смелой, непримиримой мобилизации рабочих анархистов, социалистов и коммунистов против предательских вождей. Нужно было не бояться оторваться от этих вождей, превратиться на первый период в "секту", хотя бы и гонимую всеми, надо было давать ясные, отчетливые лозунги, предсказывать завтрашний день и, опираясь на события, компрометировать официальных вождей и сбрасывать их с постов. Большевики в течение 8 месяцев превратились из маленькой группы в решающую силу. Энергия и героизм испанского пролетариата дали П.О.У.М.у несколько лет на подготовку. П.О.У.М. имел время два и три раза вырасти из пеленок и возмужать. Если он не возмужал, то не по вине "демократических" империалистов и московских бонапартистов, а вследствие внутренней причины: его собственное руководство не знало, куда и каким путем идти.

Огромная историческая ответственность лежит на П.О.У.М.е. Если бы П.О.У.М. не следовал по пятам за анархистами и не братался с "Народным фронтом", если б он вел непримиримую революционную политику, то к моменту майского восстания 1937 года, а вероятнее всего, значительно раньше, он естественно оказался бы во главе масс и обеспечил бы победу. Но П.О.У.М. - не революционная, а центристская партия, подхваченная волной революции. Это не одно и то же. Марсо Пивер и сегодня не понимает этого, ибо он сам - центрист до костей.

ИГРА В ПРЯТКИ

Марсо Пиверу кажется, что он понял и усвоил уроки июня 1936 года. Нет, он не понял их, и свое непонимание он откровеннее всего проявляет на вопросе о П.О.У.М.е. Мартов прошел через революцию 1905 года и совершенно не усвоил ее уроков; он показал это в революции 1917 года. Андрей Нин десятки раз писал, - и вполне искренно, - что он "в принципе" согласен с нами, но не согласен в "тактике" и в "темпе", причем, увы, до самой своей гибели он не нашел возможным ни разу ясно и точно сказать, в чем именно он был согласен и в чем не согласен. Почему? Потому что он не сказал этого себе самому.

Марсо Пивер говорит в своем письме, что он расходится с нами лишь в оценке "темпа", причем сам ссылается на аналогичное разногласие 1935 года. Но ведь через несколько месяцев после того, в июне 1936 года, развернулись грандиозные события, которые раскрыли ошибку Пивера полностью, также и в вопросе темпа. Пивер оказался застигнут этими событиями врасплох, ибо он все еще продолжал оставаться "левым" другом при Леоне Блюме, т.-е. при худшем агенте классового врага. Темп событий не приспособляется к темпу центристской нерешительности. С другой стороны, свое несогласие с революционной политикой центристы всегда прикрывают ссылками на "темп", на "форму" или на "тон". Эту центристскую игру в прятки с фактами и идеями вы можете проследить на всей истории революционного движения.

По вопросу об испанской революции - самому важному вопросу за последние годы - Четвертый Интернационал давал на каждом этапе марксистский анализ положения, критику политики рабочих организаций (особенно П.О.У.М.а) и прогноз. Сделал ли Пивер хоть одну попытку подвергнуть критике нашу оценку, противопоставить свой анализ - нашему? Никогда! Центристы никогда этого не делают. Они инстинктивно боятся научного анализа. Они живут общими впечатлениями и бесформенными поправками к чужим взглядам. Боясь связать себя, они играют в прятки с историческим процессом.

Я меньше всего склонен предъявлять к вашей партии чрезмерные требования: она лишь недавно откололась от социал-демократии, никакой другой школы она не знала. Но она оторвалась влево, в период глубокого кризиса, а это открывает перед нею серьезные возможности революционного развития. Из этого я исхожу: иначе у меня не было бы основания обращаться к Марсо Пиверу с письмом, на которое он, увы, ответил продолжением игры в прятки. Марсо Пивер не отдает себе отчета в действительном состоянии вашей партии. Он пишет, что в сентябре, во время международного кризиса, партия оказалась на высоте. Я от души желаю, чтоб эта оценка оказалась правильной. Но сегодня она мне кажется слишком поспешной. Войны еще не было. Массы не поставлены были перед совершившимся фактом. Страх перед войной господствовал в рабочем классе и среди мелкой буржуазии. Этим предвоенным тенденциям ваша партия давала выражение в абстрактных лозунгах интернационализма. Не забудьте, что в 1914 году германская социал-демократия и французская социалистическая партия держали себя очень "интернационально", очень "непримиримо" - до того момента, как прозвучал первый пушечный выстрел. "Vorwarts" так резко изменил 4 августа свою позицию, что Ленин спрашивал себя: не подделан ли этот номер немецким генеральным штабом? Разумеется, можно только приветствовать тот факт, что ваша партия в сентябре не дала увлечь себя на путь шовинизма. Но это пока только отрицательная заслуга. Утверждать же, что партия выдержала экзамен революционного интернационализма, значит удовлетворяться слишком малым, значит не предвидеть того бешеного напора, который последует, в случае войны, со стороны буржуазного общественного мнения, включая его социал-патриотическую и коммуно-шовинистическую агентуру. Чтоб подготовить партию к этому испытанию, нужно сейчас шлифовать и шлифовать ее сознание, закалять ее непримиримость, доводить все идеи до конца, не давать пощады вероломным друзьям. Первым делом надо порвать с франкмасонами (сплошь патриоты!) и пацифистами, типа Мэкстона, и повернуться лицом к Четвертому Интернационалу, - не для того, чтоб сейчас же становиться под его знамя, - этого никто не требует, - а для того, чтоб честно объясниться с ним относительно основных проблем пролетарской революции.

Именно в виду приближения войны вся мировая реакция и особенно ее сталинская агентура сводят все бедствия к "троцкизму" и против него направляют главные удары. Других бьют попутно, называя их опять-таки "троцкистами". Это не случайно. Политические группировки поляризуются. "Троцкизм" означает для реакции и ее агентов международную угрозу социалистической революции. В этих условиях центристы разных оттенков, напуганные возрастающим напором "демократически"-сталинской реакции, клянутся на каждом шагу: "мы - не троцкисты", "мы против Четвертого Интернационала", "мы не так плохи, как вы думаете". Это игра в прятки. Мой дорогой Герен: пора прекратить эту недостойную игру!

---

Дата добавления: 2019-02-12; просмотров: 212; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!