Мать молча протянула гостье мою телеграмму.
-- Вы были вместе?.. Так ты не уехал… а он?..
-- Уехал...
-- Но почему ты его не остановил?.. почему?.. как ты мог?..
-- В милицию надо сходить, -- посоветовала мать.
-- Да, да… в милицию
-- Проводи, -- сказала мать.
Вместе с Алевтиной Николаевной мы вышли из калитки Молитовской подстанции. Над воротами лесопилки горел в темноте всё тот же портрет Сталина. С крыши клуба работников лесопильного комбината из репродуктора лились траурные мелодии. Обогнув забор подстанции, мы заскользили по пешеходной дорожке, раскатанной местами до льда. На спуске от лабаза в Молитовскую улицу Алевтина Николаевна едва не упала, и я взял её под руку. А вот и дом Юрки Юдина с радиоантенной на высоком шесте. Напротив него новый тёти Шурин дом – одноэтажный, в три окошка, слишком маленький и простенький по сравнению с ушедшим в небытие домом моего деда. В новом жилище тёти Шуры, Идочки и Нины я не был ни разу. На месте «зимовки» двухэтажный кирпичный дом, построенный для работников пивзавода. Ну, а дальше ничего в Молитовке не изменилось. А вот и двухэтажная кирпичная крепость, сооружённая еще до революции мясником Родионовым. На углу милицейская вывеска и горизонтально висящий красный флаг с чёрными лентами.
Через ворота мы проходим во двор и открываем дверь, над которой горит красный фонарь. Три милиционера играют в домино. «Базар» сдвинут на край стола.
-- Здравствуйте!
-- Привет… -- не отрывая глаз от костяшек, ответил Алевтине Николаевне один из милиционеров.
|
|
|
-- Я хочу про мальчика узнать…
-- Про какого мальчика?
-- Рудик Клюкин… в Москву уехал… и до сих пор нет.
-- В Москве и узнавайте.
-- Как вы можете так говорить! – со слезами в голосе воскликнула Алевтина Николаевна.
-- А это, случаем, не из тех, что вчера на вокзале безобразничали? -- произнёс милиционер, сидевший ближе всех к «базару».
-- Мой Рудик не станет безобразничать!..
-- В этом ещё разобраться надо.
-- Вот и разберитесь!.. вместо того, чтобы в домино играть.
-- Вот что, мамаша… если ваш мальчик… вчера на вокзале… пытался уехать в Москву… без билета… и участвовал в массовых беспорядках… то искать его надо не у нас, а в железнодорожной милиции.
-- В какой железнодорожной?
-- Там же… на вокзале.
Стоя на задней площадке заднего вагона трамвая, я снова ехал на Московский вокзал. Но на этот раз не с Рудиком, а с его мамой.
-- Один он у меня, -- сквозь слёзы говорила Алевтина Николаевна, -- Владик, когда на фронт уходил, наказывал, чтобы я Рудика в строгости воспитывала… я и воспитывала… Всё сам, всё умеет… и в пионерлагере его всегда хвалили… А уж когда танцами увлёкся… даже зарабатывать начал… Разве это плохо?
|
|
|
-- Замечательно.
-- А соседка говорит: «Людям жрать нечего, а они пляшут».
-- Это она от зависти.
-- И я так думаю.
-- Рудик за меня заступался… еще во втором классе, -- вспомнил я.
-- Он… если какая несправедливость… первым полезет… А вот жизни не знает: такой доверчивый, чистосердечный… а люди вокруг разве такие?..
-- Не… не такие.
-- А теперь и подавно… кому теперь верить?.. ЕГО-ТО БОЛЬШЕ НЕТ… Видал в милиции? Сидят, костяшками по столу стучат… а к трудящимся -- ноль внимания…
Железнодорожная милиция располагалась в нарядном одноэтажном строении, которое Юлинька называла «царским вокзалом», поскольку строение это, как уверяла она, было сооружено для встречи последнего русского царя, посетившего Нижний Новгород.
-- Посмотри там по списку, -- выслушав Алевтину Николаевну, приказал богатырского вида лейтенант. Как я понял, тот самый, что пытался вчера с помощью рупора утихомирить толпу на привокзальной площади.
Полистав какой-то журнал, пожилой старшина спросил:
-- Район Ленинский?.. школа девяносто четыре?
-- Да, да!
-- Что же вы, мамаша, так своего сыночка воспитали, что он с милицией дерётся?.. А еще комсомолец!..
-- Как дерётся?..
-- Скажите спасибо, что легко отделался.
|
|
|
-- Что с ним?
-- Перелом…
-- Господи! Где он?
-- В больницу отвезли… тринадцатую.
Подхватив Алевтину Николаевну под руку, я помог ей дойти до широкой скамьи, похоже, дореволюционной ещё, что стояла у окна…
Где находится тринадцатая больница, я знал, поскольку мимо неё проходила Детская железная дорога.
Но на дворе была ночь, и все двери больницы оказались закрытыми. Однако Алевтина Николаевна так забарабанила в ближайшее к двери окно, что ей не могли не открыть. Минут через десять ко мне вышла старушка в белом халате:
-- Домой ступай… а её я пристрою где-нибудь… мать всё-таки.
В проходную Молитовской электроподстанции я вернулся далеко за полночь и какое-то время еще рассказывал матери и Юлиньке о наших с Алевтиной Николаевной приключениях. Так что заснул лишь под утро. А проснулся от протяжного и мощного гула заводских и фабричных гудков, которым индустриальный Горький прощался со Сталиным и своим прошлым…
Первый раз в больнице у Рудика я был вместе с Валентиной Петровной. В светло-сером, застиранном, слишком большом для него халате «клюковка» лежал у окна с левой ногой, водруженной на спинку кровати. От ноги за спинку свисал груз. Увидев Валентину Петровну, Рудик дёрнулся так, будто хотел встать. Но встать он не мог.
|
|
|
-- Лежи, лежи… -- сказала математичка и достала из сумки банку с маринованными яблоками и торт «Сказка».
С соседней кровати поднялся мужчина:
-- К Рудику?.. Садитесь на мою, я погуляю.
-- Болит… нога-то?.. – спросила Валентина Петровна, воспользовавшись предложением.
-- Уже нет… неловко только… и лежать надоело.
-- Терпи.
-- Я терплю.
-- Ах, Рудик, Рудик!..
-- А груз зачем? – спросил я.
-- Чтобы кости правильно срослись.
В туфлях на высоких каблуках, в накрахмаленном халате, в кокетливой белой шапочке на пышной причёске в палату влетела моложавая врачиха и направилась к нам:
-- Вы из горздрава?
-- Нет, -- ответила Валентина Петровна.
-- А мне сказали… такая солидная, в золотом пенсне… наверняка начальница из горздрава… мы как раз ждём.
-- Рудик мой ученик.
-- Так вы учительница!.. очень приятно, очень… А Рудик у нас молодец… никаких жалоб… даже когда пятку сверлили… настоящий мужчина!.. Ну, не буду мешать.
Второй раз она подлетела к нам, когда мы с Валентиной Петровной уже сдавали халаты:
-- При Рудике я постеснялась, но теперь скажу… у вас потрясающая школа, пот-рясающая!
-- В каком смысле?
-- Только учителя с большой буквы могут воспитать в наших детях такую преданность!
-- Преданность?..
-- Ваш Рудик в день похорон, когда загудело… без гипса ещё был… встал с кровати… и стоял до тех пор, пока последний гудок не смолк… только я, как врач, знаю, какую он боль терпел… Отругала я его, конечно… а в душе горжусь.
Сняв пенсне, пальцами левой руки Валентина Петровна потёрла свою переносицу и ответила:
-- Я их не преданности учу… математике.
И мы покинули больницу.
Глава двадцать седьмая
Вниз по матушке по Волге
«Клюковка» пролежал в больнице до середины апреля. И всё это время я приносил ему новые домашние задания и передавал учителям выполненные им на больничной койке старые. Так что он и от школы не отстал. И всё у него срослось. Домой он вернулся, лишь слегка прихрамывая, и мечтал уже о том, как вернётся осенью к бальным танцам. О Сталине мы больше не вспоминали. Как-то не случалось.
А пока Рудик лежал в больнице, у нас появился новый физрук -- Пал Палыч Булганин, бывший подводник Краснознаменного Балтийского флота. В нашей мужской школе тем самым на одного учителя с боевым прошлым стало больше, и школа в Пал Палыча тут же по-мужски влюбилась.
В годы войны, после очередной торпедной атаки на очередной немецкий транспорт, находясь внутри родной «щуки», окруженной со всех сторон разрывами фашистских глубинных бомб, Пал Палыч не раз прощался со своей молодой жизнью, но остался цел и невредим. И с боевыми наградами, едва умещавшимися на груди. А грудь у Пал Палыча была -- дай бог каждому. В своей выцветшей тельняшке, в которой он появлялся иногда в школьном спортзале, он выглядел полосатой глыбой, что в воде не тонет и в огне не горит. А на гимнастических кольцах и на перекладине вытворял такое, что никто из нас не умел. Как тут было не влюбиться? «Настоящая морская душа», -- говорил про него бывший танкист Стародуб.
Дата добавления: 2019-02-12; просмотров: 146; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!