Глава II — Церковное дело в Галиции в 1916-1917 гг.                    31 9 страница

Другие погибли во время перевязки или уборки раненых с поля сражения.

Из оставшихся в живых героев-пастырей 14 были награждены офицерскими георгиевскими крестами 4-й степени. За всё время существования Георгиевского креста, от Императрицы Екатерины II до Великой вой­ны, этой награды было удостоено всего 4 священника. А во время этой войны — 14. Каждый из этих 14-ти совершил какой-либо исключительный подвиг.

Кроме того, более 100 священников были награж­дены наперсными крестами на георгиевской ленте.Дляполучения этой награды также требовался подвиг.

Одни из этих награжденных получили такую награ­ду за особо мужественное исполнение своих обязанно­стей под огнем неприятеля, другие — за вынос раненых из линии огня и т. п. Священник 119 пех. Коломенского полка Андрей Пашин спас свой полк от неминуемой гибели.

Не разобравшись в обстановке и направлении, {104} командир этого полка, при передвижении, повел свой полк в самое опасное место, где его ожидали расстрел или пленение. О. Андрей понял ошибку командира и убедил его направить полк в противоположную сторону. Совсем другого рода был подвиг иеромонаха Н., свя­щенника одного из второочередных полков. (Не могу вспомнить ни его имени, ни полка, в котором он служил). В один из воскресных дней 1915 г. на Галицийском фрон­те, вблизи боевой линии, в брошенной униатской церкви он совершал литургию. Церковь была переполнена во­инскими чинами. В храме совершалась бескровная жерт­ва, а вблизи шел бой, лилась человеческая кровь. Обыч­ная на войне картина...

Беспрерывно громыхали орудия; снаряды то перелетали через храм, то, не долетая, ло­жились впереди его. А молящиеся, привыкшие к вздохам пушек и пению снарядов как будто не замечали опасно­сти. Литургия приближалась к концу — пели «Тебе поем»... Священник читал молитвы. Вдруг снаряд по­падает в церковь, пробивает крышу и потолок алтаря и, упал около престола с правой стороны. Иеромонах спокойно прервал чтение тайных молитв. «Будь ты про­клята, окаянная!» — громко произнес он и при этом перекрестил бомбу, начав после этого также спокойно читать прерванные молитвы. Снаряд не разорвался, а молящиеся, видя спокойствие священника, осталисьнаместах и продолжали молиться. По окончании литургии снаряд был вынесен из храма. Узнав об этом происше­ствии, Государь наградил мужественного иеромонаха наперсным крестом на Георгиевской ленте.

Священник 58-го Прагского полка Парфений Холодный был удостоен этой награды в начале войны за иного рода подвиг. 58-й пех. Прагский полк действовал тогда в Галиции. О. Парфений с полковым врачом и одним из младших офицеров в двуколке переезжали по мосту реку. Тут они наткнулись на австрийскую засаду, сидевшую под мостом. Выскочив с ружьями на перевес, австрийские {106} солдаты окружили двуколку. О. Парфений не расте­рялся. Осенив крестом своих врагов, он обратился к ним с увещанием, что не стоит братьям проливать кровь и, помимо того, впереди и позади большие рус­ские отряды, засаде не уйти от гибели и поэтому лучше, не проливая крови, сложить оружие. Речь о. Парфения была понята, так как среди напавших большинство бы­ли чехи и угроруссы. Пошептавшись между собой, они начали сдавать оружие, которое было сложено в дву­колку. И пленники, конвоируемые офицером и доктором, с о. Парфением были приведены в находившийся невда­леке штаб полка.

Насколько помню, о. Парфений был первым свя­щенником, украшенным в великую войну наперсным крестом на Георгиевской ленте.

Показательны и цифры.

В Русско-японскую войну был убит один священник (35 див.) и то случайно своей же пулей. Погибших на кораблях в Цусимском и других боях иеромонахов не считаю. Там они разделили общую участь. В эту войну убитых и умерших от ран священников было более 30.

В Русско-японскую войну раненых и контуженных священников не набралось и десяти, в Великую войну их было более 400. Более ста военных священников по­пали в плен. Пленение священника свидетельствует, что он находился на своем посту, а не пробавлялся в тылу, где не угрожает опасность.

Подвизаясь на поле брани, военное духовенство, с первых же дней, начало подготовлять почву для имею­щей когда-либо наступить мирной жизни и работы ве­домства. Уже в 1914 году все военные и морские свя­щенники, а количество их увеличивалось с каждым днем, начали отчислять из своего содержания по 3 руб. в месяц на благотворительно-просветительные нужды ведомства. Очень скоро накопилась большая сумма, на {107} которую представилась возможность в 1915 году при­обрести в Ессентуках три хороших дома с мебелью и всеми принадлежностями домашнего хозяйства и 142 десятины земли о Старицком уезде Тверской губ., в 3-х верстах от военно-свечного завода. Дома в Ессенту­ках предназначались для нуждавшихся в отдыхе и ку­рортном лечении священников.

На приобретенной же земле в 1916 году начато было устройство духовного поселка для престарелых и немощных священников и приюта для увечных воинов. Поселок должен был со­стоять из 30-40 отдельных домиков, с двумя квартира­ми, по четыре комнаты в каждом. При всякой квартире полагался небольшой участок земли для сада и огорода. В центре поселка предполагалось соорудить церковь и большой инвалидный дом для увечных воинов, с боль­шим садом, огородом, пасекой, скотным двором, школой для солдатских детей и разными мастерскими. Каждому священнику предназначалась особая квартира. Желав­шим трудиться предоставлялась полная возможность.

В 1916 году началась постройка дома.

Узнав об этом начинании, для полного своего осу­ществления требовавшем огромным средств, генерал Алексеев посоветовал мне ознакомить Государя и спро­сить у него разрешения обратиться ко всем воинским частям и учреждениям фронта с просьбою сделать от­числение из хозяйственных сумм на это начинание. Го­сударь чрезвычайно заинтересовался моим докладом и поручил мне обратиться от его имени. Я просил его разрешить мне сделать это в конце войны.

В 1916 году на театре военных действий находи­лось более 5000 частей и учреждений. Каждое из них располагало большими хозяйственными суммами. У не­которых полков такие суммы превышали миллионный размер. Обращение от имени Государя побудило бы всех щедро откликнуться. Да и дело могло заинтересовать.

 

Я уверен, что некоторые полки выделили бы {108} по50, а может быть и по 100 тысяч.

Я думал, что в моем распоряжении окажется не менее 15-20 миллионов руб­лей, на которые я смогу не только возвести поселок, но и устроить ведомственную типографию, книжное издательство и даже основать свою собственную военно-духовную школу, с особым специальным курсом, которая подготовляла бы достойных пастырей для армии и флота.

Действительность разбила все мои предположения.

 

{111}

 

 

V

 

Случайные разговоры и встречи

 

 

Для будущих поколений и для истории может ока­заться интересным и ценным каждый штрих, всякая мелочь, касающаяся предшествовавшей революции эпохи и в особенности личности Государя. Поэтому я сделаю несколько набросков из пережитого, запечатлевшихся в моей памяти.

Перед самой войной начал завоевывать огромные симпатии широкой публики кинематограф. Это замеча­тельное изобретение могло бы служить самым высоким задачам общественной и государственной жизни. К со­жалению, оно оказалось в руках торгашей, которые, преследуя одну цель — наживу, сделали его орудием для игры на самых низменных чувствах толпы. Резуль­тат получился печальный: вместо того, чтобы образо­вывать, развивать и возвышать зрителей, кинематограф возбуждал и обострял у них низкие инстинкты и пошлые чувства; вместо того, чтобы быть подлинной культурной школой, кинематограф стал школой разврата. Мне ка­залось, что государственная власть должна была обра­тить самое серьезное внимание на это и так или иначе пресечь развращающее влияния кинематографа. Я ре­шил свои мысли изложить Государю, что и сделал, когда последний после одного из завтраков сам подошел ко мне. Это было летом 1916 года.

Выслушав меня, Государь дополнил мой доклад:

—Это совершенно верно! Кинематограф, показывая по большей части сцены грабежа, воровства, убийств и разврата, особенно вредное влияние оказывает на {112} нашу молодежь. В Царском Селе недавно был такой слу­чай: у генерала Н. служит уже много лет лакей, у которого имеется четырнадцатилетний сын. Этот маль­чик тоже иногда прислуживал генералу. Недавно со стола в кабинете генерала начали пропадать вещи. У генерала явилось подозрение относительно мальчика, так как в честности самого лакея он не сомневался. Прежде, чем удалось генералу проверить свое подозре­ние, произошел такой случай. К его кабинету примыкал длинный коридор, у стенки которого стоял большой, с крышкой ящик для мусора. Однажды, проходя по этому коридору, генерал заметил, что приподнялась крышка мусорного ящика. Генерал совсем открыл ее и увидел в ящике, притаившегося с ножом в руке лакейского сына.

Оказалось: насмотревшись разных кине­матографических картин, мальчик решил напасть на генерала и прикончить его. Я с вами совершенно со­гласен, — закончил Государь, — что в отношении ки­нематографа надо что-то предпринять. Я подумаю об этом.

Однако, прошло после этого разговора более меся­ца, но о мерах для обуздания кинематографа не было слышно. Тогда я попросил профессора Федорова, чтобы он во время прогулки с Государем навел разговор на кинематограф, чтобы узнать его мнение. На другой день профессор сообщил мне, что он исполнил мою просьбу и посоветовал мне еще раз побеседовать с Государем.

Когда я опять напомнил Государю, тот прервал меня: — Отлично помню о нашем с вами разговоре и много думал по поводу его. Когда приедет ко мне с докладом министр финансов, я посоветуюсь с ним и тогда примем нужные меры.

Беседовал ли Государь с министром финансов, — этого не знаю. Но никаких мер в отношении кинемато­графа до начала революции принято не было.

{113}   Во время своей поездки в октябре 1916 года по Кавказскому фронту я в нескольких верстах за Эрзерумом, у самого Евфрата, встретил бивуак 1-ой Кубанской пластунской бригады. Конечно, я должен был задер­жаться. По обычаю, сначала я помолился с ними, потом они радушно по-кавказски угостили меня и не только хлебом с солью, но и залихватскими песнями и лихими казачьими танцами. Как сейчас вижу эту картину: два казака лихо под оркестр музыки отплясывали лезгинку, а остальные, образовав огромный круг, сидели на корточ­ках и, ударяя в ладоши, отбивали такт. Тогда я впервые созерцал такую картину.

В самый разгар веселья, когда на минуту водвори­лась тишина, командир бригады, Генерального Штаба генерал-майор И. И. Гулыга, вдруг обратился ко мне:

— Ваше высокопреподобие! Видите моих молод­цов? Какие они в весельи, такие и в бою. Его величество в свой последний приезд сюда видел их, слышал об их боевой работе, похвалил и обещал отличить — дать шефство всем полкам. Мы все верим, что царское слово твердо, но батюшка-царь медлит. Наша к вам просьба: напомните ему о моих казаках и об его обещании.

Конечно, я пообещал исполнить просьбу и исполнил. При своем общем докладе о поездке по Кавказскому фронту, я доложил Государю и о моей встрече с пла­стунами.

— Это отличные войска, — я виделих в свою последнюю поездку, — сказал Государь.

— Они мне говорили об этом, — добавил я, — они не забыли о вашем обещании дать шефство полкамихбригады и ждут от вас такой милости.

{114}   Государю как будто не понравилось это. — Какие они нетерпеливые! — как будто с не­удовольствием сказал Государь. Однако, очень скоро вышел царский указ, коим, кажется, двум полкам 1-ой Кубанской пластунской бригады назначались шефами дочери Государя.

Одним из главных отделов Ставки было Управле­ние военных сообщений, возглавлявшееся генералами сначала С. А. Ронжиным, потом H. M. Тихменевым и, наконец, В. Н. Кисляковым. В составе этого Управления находилось много инженеров путей сообщения. Вот эти инженеры летом 1916 года задумали соорудить икону в память своей службы на фронте Великой войны. Представители инженеров в июле 1916 года пришли ко мне за советом: какую и каким образом соорудить икону?

— Большинство из нас, — сказали они, — хочет приобрести какую-либо старинную икону Св. Николая.

— Я понимаювас, — ответил я, — что вы хотите оставить в память о вашей работе икону Небесного покровителя нашего Государя — Верховного Главно­командующего; но всё же я предпочел бы икону Спасителя и притом не древнюю, а современную, написан­ную каким-либо знаменитым художником нашего вре­мени, например, Васнецовым. А самое лучшее: хотите, я узнаю мнение Государя по этому вопросу? — доба­вил я.

Депутация попросила у меня позволения перего­ворить с ее доверителями и на другой день сообщила мне, что инженеры согласны со мной. В тот же день я доложил Государю. Государь намерение инженеров

{115} одобрил, но согласился со мною, что следует соорудить икону Спасителя и заказать ее Васнецову.

Оставалось приступить к осуществлению намерения. Инженеры сообщили мне, что денежная сторона не играет роли: они готовы израсходовать до десяти ты­сяч рублей. Я написал В. M. Васнецову письмо, в кото­ром просил его принять, не стесняясь суммой, заказ, который делается с соизволения Государя. Депутация с моим письмом отправилась в Москву. Васнецов в это время был очень занят какой-то спешной работой, но всё же он не захотел отказаться от заказа. Условились так, что он напишет большую икону Спасителя и гра­моту в древнерусском стиле на пергаменте, а к грамоте соорудит в таком же стиле окованный серебром ларец. Инженеры обязались уплатить ему 5 или 6 тысяч, — точно не помню. Это было в августе 1916 года.

Проходили месяцы, но об иконе не было слышно. Один из инженеров в ноябре наведался к Васнецову, но тот ответил ему, что никак не может написать икону: не удается лик Спасителя. Наконец, в феврале 1917 года, за несколько дней до революции, прибыла в Ставку икона.

Как всё, вышедшее из под кисти Васнецова, заказ был исполнен чудесно. Но лик Спасителя отражал ка­кую-то невообразимую скорбь. Жутко становилось, когда всмотришься в него.

— Не могу иначе икону написать, — пояснил В. M. Васнецов, передавая икону заказчикам. И это не было случайностью. У В. M. Васнецова, всё, начиная с его внешнего облика, кончая его творениями, было особен­ное, что приближало его к пророкам.

В июле 1918 года я с генералом Петрово-Соловово навестил его в Москве, в его собственном доме, неда­леко от Троицкого патриаршего подворья.

И дом у Васнецова был особенный: как {116} древне-боярский терем с остроконечной крышей, узорчатыми окнами, расписными воротами. Но еще удивительнее был сам хозяин. Точно древний великий подвижник вырос предо мной: продолговатое, строгое, изможден­ное лицо, длинные волосы с прямым пробором, такой же строгий взгляд больших светящихся праведностью глаз, размеренная, яркая, образная и внушительная речь. Я в первый раз увидел Васнецова и сразу был поражен, точно сробел перед этим необыкновенным человеком.

Васнецов повел нас в свою мастерскую. Огромная в два света зала, вся в картинах его кисти. На одной из стен огромное, еще незаконченное полотно: бой русского богатыря с многоголовым Змеем Горынычем. Несколько голов отрублено, но остальные с оскаленны­ми зубами устремлены на обессилевшего богатыря... Жуткая, страшная картина!..

       — Три года тому назад начал я писать эту картину и никак не могу закончить. Не думал я, что окажусь пророком... Эта гидра — теперешняя революция, а богатырь — наша несчастная Россия. Дай Бог, чтобы она одолела змея!

Не знаю, кончу ли я эту картину, — пояснил нам В. М. Васнецов.

Кажется, в один из следующих днейон читал на Московском поместном соборе свой доклад о русской иконописи, поразивший всех своей глубиной, проникно­венностью, пророческим экстазом.

Что же сталось с нашей иконой? Летом 1918 года она была перевезена в Церковь протопресвитера во­енного и морского духовенства (С. Петербург, угол Во­скресенского проспекта и Фурштадтской ул.). Дальней­шая ее судьба мне неизвестна.

{11 7 }   Традиция в жизни — великое дело. Она передает из рода в род добрые обычаи и часто охраняет нравы. Она объединяет, воодушевляет и двигает массы. Но когда традиция переживает себя и теряет смысл, тогда она превращается в рутину, опасную и даже вредную для жизни. В военной жизни традиции имеют огромное значение.

О достоинстве воинских частей судили по сохра­нившимся в них традициям. Традиции передавались там из поколения в поколение и чтились, как священные заветы доблестных предков.

Кроме традиций частных, хранившихся в отдельных воинских частях, были еще традиции общие для всех полков. Такова, например, традиция: воинское знамя обязательно сопровождает полк на войне.

В старое время, когда полки ходили в атаки с раз­вернутым знаменем и под гром музыки, тогда было в порядке вещей, что каждый полк шел на войну обяза­тельно со своим знаменем и со своим оркестром. Но опыт таких «торжественных» атак, кажется, в послед­ний раз был повторен в одном из полков в Японскую войну и кончился весьма печально: знамя было потеряно, все оркестровые инструменты изрешечены, а музыканты перебиты.

При позиционной войне, при необыкновенной силе ружейного и пулеметного огня, подобные атаки стали бессмысленными и даже невозможными. Таким образом, для атаки знамя стало ненужным. А в таком случае и вообще пребывание знамени на линии боя становилось излишним: какой же смысл держать тут знамя, когда оно может быть видно только нескольким  ближайшим? Какой смысл подвергать знамя опасности, {11 8 } когда потеря знамени являлась величайшимбесчестиемдля воинской части? И еще в Японскую войну некоторые командиры отсылали знамя во время боя в обоз 3-го разряда, отстоявший в 20-30 верстах от линии боя, — значит, и от своей части. Так же делалось и в Великую войну.

Но так какво время боя и тыл не безопасен, то для хранения знамени отделялась рота, или в крайнем случае, полурота. Это значит, что 16-ая или 32-я часть полка устранялась с поля сражения. Если представим, что в последнюю войну на театре военных действий находилось более 1000 полков, то, поэтому, для охране­ния знамен во время боя на всем фронте выводилось из строя около 1000 рот, или около 66 ¹/₂  полков, или более пяти корпусов... А между тем, сплошь и рядом появление одного нового полка давало победу; нередко целые сражения проигрывались из-за отсутствия ре­зервов.

У меня не раз являлась мысль: зачем выносить знамена на войну, почему не оставлять их дома, — скажем, в полковых церквах, где знамя могло быть безопасным под охраной одного церковного сторожа? Но как было высказать эту «ересь»? Тут можно было нарваться на какие угодно обвинения.

Бурлила в моей голове и другая «еретическая» мысль относительно высшей воинской награды — геор­гиевского креста.

Георгиевский крест давался по статуту, точно определявшему все подвиги, за которые полагалось награждение этим орденом. Совершивший один из указанных подвигов имел право требовать себе георгиев­ский крест.

По характеру же «георгиевские» подвиги были раз­личны. Давался этот георгиевский крест военачальнику, проявившему мудрость в командовании и, благодаря {119} этому, выигравшему сражение, но такой же крест да­вался младшему офицеру, захватившему неприятельскую пушку, или первым ворвавшемуся в неприятельский окоп, — словом совершившему подвиг, для которого требова­лась и бесшабашная храбрость, на которую может быть способен и самый глупый человек, или же простая слу­чайность.

---

Дата добавления: 2019-02-12; просмотров: 139; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!