Глава II — Церковное дело в Галиции в 1916-1917 гг.                    31 11 страница

— А я имею право так наградить его? Не обидится преосв. Константин (Могилевскийархиепископ) — опять спросил Государь.

— Если преосвященный Константин ничего не бу­дет иметь против такой награды, вызовите о. протои­ерея, чтобы я мог послушать его службу.

Как я и ожидал, архиепископ Константин очень обрадовался желанию Государя отличить старца-юбиля­ра. Последнему было послано извещение, что в субботу он должен явиться к 6 ч. вечера в штабную церковь, для служения всенощной в присутствии Государя.

В 5¹/₂  ч. вечера, в субботу, о. Савинич уже был в церкви и расспрашивал об особенностях служенияпри царе.

Я думал, что увижу дряхлого, еле передвигающего­ся старца. Меня встретил бодрый, живой, чрезвычайно подвижной и говорливый старик, выглядевший не более, как на 60-65 лет, Я опасался, что он растеряется в присутствии царя. Ничуть! Он служил своеобразно,ноуверенно и смело, будто он всегда тут служил.

По окончании службы Государь сказал мне, чтобы я пригласил к нему на левый клирос о. протоиерея.

{ 132 }    Тут говорливость и смелость старика совсем меня уди­вили. Он не давал Государю сказать слова, а всё время говорил сам: когда он начал службу, как служил, чего достиг и т. д. Государь слушал внимательно и терпели­во. Беседа длилась более 20 минут.

В конце ее Государь поздравил старца пожалованием митры.

— Ну и лихой старик! Он мне не дал и слова сказать, — шутливо сказал мне Государь, когда мы после всенощной обедали во Дворце.

— Вы уж, ваше величество, извините его: увидев вас, он хотел излить всю свою душу, — заметил я.

— Еще бы! Нет, я очень рад, что увидел этого старика и помолился на его службе, — добавил Го­сударь.

Дня через два в витрине одной из Могилевских фотографий на главной улице красовалась кабинетного размера карточка: наш старец сидел в кресле, положив левую руку на стоявший около кресла круглый столик, а на столике красовалась митра.

 

 

{135}

 

VI

 

Полтора года в Св. Синоде

 

В моих мемуарах оказался бы большой пробел, если бы я не уделил несколько строк воспоминаниям о Св. Синоде, в состав которого я входил в 1915-1917 г.

Как я уже говорил, в октябре 1915 года мне было высочайше поведено присутствовать в Св. Синоде. С этого времени, до половины апреля 1917г., я ежеме­сячно выезжал из Ставки в Петроград на заседания Св. Синода, и таким образом имел полную возможность наблюдать и характер, и направление синодальной ра­боты того времени. Мои воспоминания о Св. Синоде скорее огорчат, чем порадуют того, кто на бывший высший орган управления Русскою Православной Цер­ковью, Св. Синод, смотрел, как на своего рода святили­ще.

Я сам с детства воспитан в глубоком уважении к святительскому сану вообще, и к Св. Синоду, как сонму святителей, в особенности. Свое назначение присутство­вать в Синоде я принял с трепетом и в залу синодаль­ных заседаний вошел с благоговением. Но в своих во­споминаниях я должен писать то, что было, а не то, чего не было, и руководствоваться древним изречением: «amicus Plato, sed magis amica veritas». (Платон — друг мне, но еще более дорога мне истина).

В утешение же тех, кто может огорчиться, я скажу, что, во-первых, сила Божия никогда не умаляется от немощи человече­ской, а, во-вторых, — мои воспоминания относятся к наиболее печальному периоду истории Синода, когда конъюнктура складывавшихся в государстве событий требовала от Синода особой мощи и силы, аСв. Синод {136} в своем составе, особенно в лице своих старших членов — митрополитов, голос которых имел наибольшее зна­чение, как и в лице обер-прокурора, отличался беспри­мерною бесцветностью и слабостью.

Нельзя, впрочем, не признать, что в самой струк­туре Св. Синода было нечто, обрекавшее его на сла­бость и, в известном отношении, бездеятельность. В Синоде не было хозяина, не было ответственного лица, которое бы чувствовало, что оно именно должно вести церковный корабль, и что на него прежде всего ляжет ответственность, если этот корабль пойдет по неверному пути.

Во главе Св. Синода номинально стоял Первоприсутствовавший, почти всегда — Петербургский митро­полит (В истории Синода, кажется, было всего два случая исклю­чения из этого правила: с конца 1898 г. по 1900 г. Первоприсут­ствующим состоял Киевский митрополит Иоанникий, а с 1916 по 1917 г. Киевский митрополит Владимир.). В Петербургские митрополиты, — их назначал Государь по докладу обер-прокурора, — всегда назначались люди покладистые, спокойные, часто безынициативные, иногда беспринципные. Митрополиты Платон и Филарет Московские, Иоанникий Киевский, архиепископы: Херсонские — Иннокентий и Дмитрий (Ковальницкий), Харьковский — Амвросий, Литовский — Алек­сий и многие другие, блиставшие своими дарованиями, энергией и инициативой, не могли попасть на Петер­бургскую кафедру, в то время, как в наши дни, — не будем говорить о раннейших, — ее занимали: Палладий, Питирим... Митрополит Антоний попал в Петербургские митрополиты только потому, что, при многих блестя­щих дарованиях его ума и сердца, он отличался обидной безынициативностью и слишком большой покладисто­стью.

Такая система выбора и назначения Петербургских митрополитов не была случайной: она вызывалась {137} существом всего синодального строя. Вообще роль Синода в делах церковного управления была какой-то урезан­ной, половинчатой. Св. Синод рассматривал дела, предлагавшиеся ему обер-прокурором. Это, конечно,неисключало инициативы синодальных членов в возбужде­нии новых вопросов, но решения Синода получали силу лишь после высочайшего утверждения. Докладчиком же у царя по этим вопросам всегда бывал обер-прокурор, от которого зависело то или иное освещение их. Таким образом, Св. Синоду принадлежало право суждения: обер-прокурору же принадлежали инициатива и завер­шение дела. Обер-прокурор мог задержать любое, поступившее в Синод дело, как всегда мог повлиять на Государя, чтобы любое постановление Синода не было утверждено. Св. Синод и обер-прокурор стояли друг перед другом, как две силы, отношения между которыми были в высшей степени странными. Обер-прокурор с радостью отказался бы от Синода и без него повел бы все церковные дела, но он должен был пользоваться Синодом, как традиционной машиной, как учреждением, которому, по церковному сознанию и государственным законам, принадлежало право вершения церковных дел. Св. Синод с радостью отказался бы от обер-прокурора, если бы это было в его власти. История связала во­едино Синод и обер-прокурора — две силы, отталкивав­шиеся друг от друга и фактически мешавшие друг другу, и поддерживала этот противоестественный союз на протяжении двухсот лет. При таком положении дела, спокойный, покладистый, безынициативный первенствую­щий был необходим для избежания всяких шероховато­стей и трений, какие могли возникнуть на почве всевла­стия обер-прокурора, с одной стороны, и канонических прав Св. Синода, с другой.

Первенствующий член Св. Синода председатель­ствовал на заседаниях Св. Синода, руководил прениями, мог влиять на исходих, мог возбуждать новые {138} вопросы, — последнего права не были лишены и все прочие члены Св. Синода. Этим дело и ограничивалось. Всё прочее зависело, частью, от его авторитета и героизма, а главным образом, от отношений к нему обер-прокурора и царя. До царя, впрочем, почти всем первенствую­щим было далеко...

Даже состоявшееся в феврале 1916 года высочайшее повеление о предоставлении пер­венствующему права лично делать царю доклады по важнейшим делам не изменило дела: митрополит Вла­димир, как первенствующий, по-прежнему остался дале­ким от царя и, кажется, ни разу не воспользовался предоставленным ему правом.

Первенствующий, таким образом, не был хозяином в церкви. Фактически во всё вмешивавшийся и всем распоряжавшийся в церкви, обер-прокурор также не мог считаться хозяином. На хозяйничанье его никто не уполномочивал и хозяином его никто не мог признать. Он мог всё разрушить, что бы ни создавал Синод,ноне мог ничего создать без Синода, или не прикрываясь авторитетом Синода.Так и жила Церковь без ответ­ственного хозяина, без единой направляющей воли.

       Св. Синод состоял из членов и присутствующих. Звание первых принадлежало всегда трем митрополи­там: Петербургскому, Московскому и Киевскому. Иног­да же оно, как награда, давалось заслуженнейшим архи­епископам. В 1915 г., кроме митрополитов и экзарха Грузии, звание членов Св. Синода имели архиепископы Сергий Финляндский, Антоний Харьковский и Никон Во­логодский.

Из постоянных членов митрополит Петербургский бессменно заседал в Синоде, Московский и Киевский ми­трополиты обычно вызывались на зимние сессии, а про­чие члены — в зависимости от благоволения к ним обер-прокурора. Присутствующими в Св. Синоде назывались прочие архиереи и протопресвитеры, назначавшиеся {139} высочайшими указами в Синод в начале каждой новой сес­сии (летняя сессия Синода начиналась с 1 июня, зим­няя с 1 ноября). Увольнение одних и назначение других делались без какого-либо порядка и последовательности, всецело завися от усмотрения обер-прокурора, который сам и намечал, и представлял Государю кандидатов для новой сессии Синода.

В отношении чинопочитания даже военная среда не могла конкурировать с архиерейской. Хотя и митропо­лит, и самый последний викарий в своих благодатных правах совершенно равны, однако, даже архиепископы смиренно держали себя пред митрополитами, уступая их голосам решающую роль. Значение митрополитов в Синоде поэтому было огромным. От их голосов прежде всего зависело то или иное направление дела. Их зна­чение еще тем усиливалось, что они каждый год засе­дали в Синоде, когда прочие члены беспрестанно меня­лись и вылетали из Синода, не успев осмотреться кругом и привыкнуть к ходу дел.

В конце 1915 года в Синоде заседали митрополиты Киевский Владимир, Московский Макарий и Петербург­ский Питирим. За первым и после перемещения его в Киев было сохранено звание первоприсутствующего. За всё время существования Синода едва ли когда-либо так неудачно был представлен наш митрополитет, как в данное время. Ни один из этих трех митрополитов не соот­ветствовал ни переживаемому времени, ни месту, которое он занимал. Лучшим из трех был, конечно, митро­полит Владимир. В нем было много такого, что делало его настоящим святителем.

Его нельзя было не уважать за его благоговейность, благочестие, искренность, пря­молинейность, простоту и доступность. В молодые годы на своей первой самостоятельной кафедре — Самарской — он слыл за праведника и пользовался огромной лю­бовью паствы. Останься он провинциальным архиереем, он не оставлял бы желать ничего лучшего. Но случай {140} поднял его на головокружительную высоту. Читатели, наверное, очень удивятся, если я сообщу им, что митрополит Владимир обязан своим возвышением знаменитому юристу, члену Государственного Совета А. Ф. Кони.

Я расскажу то, что слышал из уст самого А. Ф. Кони. Последний, кажется, в 1892 году был, по высочайшему повелению, командирован в Самару по поводу проис­шедших там холерных беспорядков. Зайдя в воскресе­нье в кафедральный собор, Анатолий Федорович был приятно удивлен и благолепным служением, совершав­шимся молодым архиереем, и прекрасной проповедью, сказанной последним. Вернувшись в Петербург, он по­летел к всесильному тогда К. П. Победоносцеву, своему бывшему профессору, а теперь другу, чтобы высказать недоумение, как можно держать такого выдающегося архиерея на какой-то захолустной кафедре. Послед­ствием беседы Кони с Победоносцевым было то, что вскоре молодой, всего год и восемь месяцев прослужив­ший на самостоятельной кафедре епископ Владимир был назначен на первую после митрополий, экзаршескую ка­федру на Кавказе, с возведением в сан архиепископа.

Через некоторое время Кони пришлось быть в Тифлисе. Зная, что тут святительствует его protégé, А. Ф. Кони в праздник направился в Сионский Собор, чтобы еще раз послушать блестящего проповедника. Но на этот раз архиепископ Владимир окончательно разочаровал своего покровителя, сказав крайне неудачную, какую-то сум­бурную проповедь. С ним и после это случалось, ибо он часто рабски повторял чужие проповеди, причем, бес­примерно неудачно выбирал их.

Вспоминаю следующий случай. Совершалась закладка придворной церкви в Пав­ловске (близ Петрограда). Служил митр. Владимир, я сослужил ему. На закладке присутствовало множество народа и вел. кн. Константин Константинович со всей сви­той. Перед положением камня митрополит разразился длиннейшим словом. «Мы приступаем теперь к {141} величайшему делу, — начал он, — к постройке величественного храма. Мы исполняем священный долг наш. Отныне ни­кто не посмеет укорять нас: «вы живете в доме кедровом, а ковчег завета стоит у вас под шатром; вы наряжены в златотканные одежды, а священнослужители совершают божественную службу в убогих одеяниях; вы едите и пьете из золотых и серебряных сосудов, а величайшее таинство совершается в деревянных» и т. д. Я слушал с удивлением: откуда всё сие? В Павловске уже имелось несколько великолепных, богатейших церквей. Начал я вспоминать проповедническую литературу. Вернувшись домой, ухватился за проповеди архиепископа Амвросия (Харьковского) и там нашел проповедь при освящении одной сельской церкви, близ богатого имения. Митропо­лит Владимир дословно, столь неудачно, повторил ее в Павловске.

Разочаровавшись сам, Кони не решился разочаровы­вать и К. Победоносцева. Занятая же архиепископом Владимиром кафедра открывала ему прямой путь в ми­трополиты. Вскоре он и занял Московскую митрополию.

Старческие годы ослабили умственные способности митр. Владимира. В описываемое время он отличался большой рассеянностью, соображал медленно, часто пу­тал, многое забывал. Вспоминается такой случай. В 1913 г. в лейб-гвардии Конно-артилл. бригаде произо­шло чрезвычайное по тому времени событие. Солдат этой бригады, несколько раз наказанный за дурное по­ведение, вернувшись пьяным из города, начал расстре­ливать свое начальство: ранил вахмистра и убил на­повал офицера Кологривова. А потом сам застрелился.

Главнокомандующий Петербургским военным окру­гом вел. князь Николай Николаевич, заподозрив в этом преступлении политическую подкладку, поручил коман­диру Гвардейского корпусаген. Безобразову самому расследовать дело, а мне — посетить бригаду и успо­коить нижних чинов. Я побывал в бригаде, побеседовал {142} с собранными нижними чинами. Из беседы выяснилось, что никакой политической подкладки событие не имело, что нижние чины возмущены дикой расправой, учинен­ной их товарищем, и скорбят о смерти любимого офи­цера. То же показало и расследование ген. Безобразова.

Но командиру бригады ген. Орановскому хотелось свести на нет преступление, представив убийцу невме­няемым. И вот он явился ко мне с просьбой: разрешить похоронить убийцу по христианскому обряду, так как он совершил преступление в припадке сумасшествия. Цер­ковные законы запрещают погребать по христианскому обряду самоубийц. А так как этот самоубийца был кро­ме того убийцей — убийцей своего неповинного началь­ника, то я решительно отказал генералу в его просьбе. Генерал, однако, продолжал настаивать. И после того, как энергичные настаивания его не склонили меня, он обратился ко мне:

— А если митрополит разрешит, вы ничего не бу­дете иметь против?

— Митрополит не может разрешить, — ответил я.

Генерал уехал. «А вдруг генерал обратится к митропо­литу и тот разрешит... Тогда создастся неловкое поло­жение: протопресвитер запрещает, митрополит разре­шает»... — явилась у меня мысль. Я бросился к теле­фону:

— Может ли митрополит принять меня сейчас же? Весьма спешное дело...

Секретарь митрополита ответил:

— Митрополит собирается в Синод. Спешите!Я сейчас доложу о вашем приезде.

       Приезжаю. Рассказываю митрополиту Владимиру сжато, но обстоятельно о происшествии:

— Там-то, тогда-то распущенный, несколько раз за проступки наказанный солдат, вернувшись из города в пьяном виде, начал расстреливать свое начальство... и т. д. Теперь вопрос: как его хоронить? Командир {143} бригады просил у меня разрешения похоронить самоубийцу по христианскому обряду. Я отказал ему, т. к. самоубий­ца не был сумасшедшим и перед самоубийством совер­шил два преступления: ранил вахмистра и убил своего начальника, прекрасного офицера. Получив отказ у ме­ня, командир бригады может обратиться к вам. Я покорнейше прошу вас также отказать генералу.

Митрополит слушал меня внимательно. По оконча­нии моего рассказа задумался, а потом спросил:

— Так кто же кого убил? Офицер солдата или солдат офицера?

— Офицер Кологривов убит и уже похоронен. Убийца — солдат, он совершил два и даже, если хотите, три преступления: восстание против вла­сти, убийство и самоубийство. Поэтому я считаю, что его нельзя хоронить по христианскому обряду, — отве­тил я.

— Значит, офицер убил солдата, — обратился ко мне митрополит.

— Да нет же, владыка! Солдат убил офицера, — уже с досадой сказал я.

— Так вы хотите, чтобы убитого не отпевали? Я всё же не пойму: офицер застрелил пьяного солдата? — опять обратился ко мне митрополит.

— Владыка! Убийца, преступник — солдат; жерт­ва — убитый офицер. Я вас очень прошу: если генерал Орановский явится к вам с просьбой, — откажите ему, — чуть не с отчаянием ответил я.

— Хорошо, хорошо! — согласился митрополит.

Я уехал, совсемне уверенный, что митрополит уразумел дело.

       Впрочем, генерал Орановский к митрополиту не об­ращался.

В некоторых вопросах митр. Владимир проявлял {144} крайнюю односторонность и нетерпимость. Всё это вме­сте взятое делало его никуда негодным председателем, чаще запутывавшим вопросы, чем помогавшим уяснению их. В синоде, где он председательствовал, дело разби­ралось, шли споры, а мысли председателя были заняты совсем другим, и все рассуждения и споры проходили мимо его ушей...

А его чрезмерный консерватизм отре­зывал всякие пути к проведению каких бы то ни было церковных реформ. Я уже говорил о своей попытке установить порядок служб для военных церквей. Теперь расскажу другой случай. На одном из вечерних заседа­ний Синода я повел речь о необходимости скорейшего преобразования наших духовных семинарий, и в образо­вательном и в воспитательном отношениях не отвечаю­щих своему назначению.

— Сам учился в семинарии, а говорит так о ней, — крайне недовольным тоном заметил митрополит Вла­димир и затем прервал рассуждения по возбужденному мною вопросу. В 1915 году к митрополиту Владимиру прибыла группа священников, членов Государственной Думы, с прот. А. В. Смирновым, профессором богосло­вия в СПБ Университете, во главе. Группа эта предва­рительно подготовила почву в Думе для благополучного разрешения вопроса о лучшем материальном обеспече­нии белого духовенства и теперь обратилась к митропо­литу, как первенствующему в Синоде, с просьбою, чтобы Синод со своей стороны сделал шаги к ускорению дела. Митрополит Владимир — сын священника и сам был священником. Казалось бы, что он должен был знать, что нищенское существование значительной части бе­лого духовенства являлось огромным тормозом для ис­полнения им своей великой задачи. Но... митрополит, по­лучавший теперь при всем готовом, начиная от дворца Лаврского, кончая каретой, несколько десятков тысяч рублей в год, не понял теперь, какова может быть жизнь семейного Костромского или Новгородского {145} священника годовой бюджет которого колеблется между 300-800 рублей.

---

Дата добавления: 2019-02-12; просмотров: 146; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!