Для знавших К. П. ответ на этот вопрос был ясен. 1 страница

{163} К. П. Победоносцев был оригинальной личностью, не за­мечавшей своих противоречий.

Выдающийся ученый юрист, человек огромного го­сударственного ума, необыкновенной эрудиции и убий­ственного анализа, создавших ему славу всеразрушающего оппонента и в Совете Министров, и в Государственном Совете, К. П. Победоносцев своим острым умом сразу проникал в глубь явления, замечал его слабые сто­роны, прозревал могущие произойти от него послед­ствия. Но, чтобы решительной рукой остановить ока­завшееся негодным и опасным и вместо него создать новое, лучшее, — для этого у него часто недоставало творческого синтеза или воли, — вернее, того и друго­го.

И он примирялся со злом и даже своей пассивностью попустительствовал тому, что сам отрицал. В данном же случае ему приходилось бороться не только с самым явлением, но и с постоянным натиском его ближайшего сотрудника, товарища обер-прокурора Св. Синода, Саблера, постоянного покровителя и безудержного и ловкого защитника «ученого» монашества. И К. П. Победоносцев уклонился от борьбы, оставив за собой роль стороннего наблюдателя и беспощадного критика. Но одной критики было недостаточно, чтобы остановить всё более разра­ставшееся явление.

Вернемся опять к митрополиту Антонию.

Если митрополит Антоний влиял на многих ореолом своего авторитета и обаянием своей личности, в которых ему в прежнее время нельзя было отказать, то его менее разумные и менее обаятельные подражатели дей­ствовали проще и грубее. Вот несколько фактических примеров:

В 1903 или 1904 году один студент Петербургской Духовной Академии (Померанцев), по успехам слабый, по натуре подлый, по поведению развратный, был ули­чен в какой-то сверх-ординарной гадости. Студенты {164} выбросили его кроватьиз своей спальни, отказавшись иметь с ним что-либо общее. Факт в студенческой жизни беспримерный. Померанцев бросился к ректору: что де­лать? «Принимайте монашество!», — был ответ ректора. В 1906 г. этот Померанцев, с именем Иерофея, был архимандритом, ректором семинарии. Сейчас он — ар­хиереем — живоцерковным митрополитом.

       В 90-х годах прошлого столетия, однажды зимою, под вечер, в саду Московской Духовной Академии гуля­ли инспектор Академии, архимандрит, и студент Акаде­мии, честный и способный юноша. Архимандрит убеждал юношу постричься в монахи. Юноша упорно отказы­вался.

— Ох вы! Не понимаете, от чего отказываетесь! Окончите вы Академию, пойдете на службу... Что ожи­дает вас? До смерти будете ходить в подбитом ветром пальто. А посмотрите-ка на меня!

Я еще молодой чело­век и не архиерей, а вот вам!

И о. архимандрит отвернул полу своей новой бога­той хорьковой рясы.

Однажды, поднявшись по лестнице на площадку , второго этажа богатого обер-прокурорского дома на Литейном, куда я был приглашен на концерт, я встретил разговаривавших ректора Петербургской Духовной Академии, епископа Анастасия (Александрова) и студента этой Академии, П. Д. Шуваева, б. офицера лейб-гвардии Финляндского полка, сына военного министра.

— Помогите мне уговорить его постричься в мона­хи! — обратился ко мне, здороваясь, епископ Анастасий. — Да идите же вы, Петр Дмитриевич, в монахи. У меня уже и митра для вас приготовлена, — вдруг, не дождав­шись моего ответа, обратился он к Шуваеву.

Гвардейский офицер, к тому же сын высокопостав­ленного генерала, не потерял голову от посуленной ему митры. Но какое впечатление могло произвести {165} подобное предложение на сына какого-нибудь дьячка или дья­кона, до поступления в Академию мечтавшего, как об особенном счастьи, о сане священника, а на митру смот­ревшего, какна венец славы!

       В IV веке, по поводу устремления в клир разных недостойных лиц, Св. Григорий Великий иронически вос­клицал: — Никто не останавливайся вдали от священ­ства: земледелец ли, или плотник, или зверолов, или куз­нец, — никто не ищи себе другого вождя, т. е. пастыря над собой! Лучше властвовать, т. е. священствовать, чем покоряться властвующему. Брось из рук, кто боль­шую секиру, кто рукоять плуга, кто мехи, кто дрова, кто щипцы, и всякий иди сюда: все теснитесь около Божественной трапезы!

Что сказал бы Великий учитель Церкви нашим постригателям, которые постригали всякого студента, не исключая бездарных, развратных, преступных, движи­мых на этот путь одним лишь своекорыстием и славо­любием, — хотя и знали они, что, постригая, они пред­назначают постригаемых к служению в высшем архи­ерейском звании?

Можно с уверенностью сказать, что в прежнее вре­мя даже самые неразумные господа с большей осторож­ностью выбирали себе лакеев, горничных, кухарок, чем в Церкви нашей избирали будущих архипастырей, святи­телей, кормчих великого церковного корабля. Там обра­щали внимание на аттестацию, на знания, на уменье, на характер, на внешний вид, — тут требовалось только одно — согласие постричься; тут постригали и тем самым ставили в число кандидатов на епископское звание каж­дого, кто либо поддавался убеждениям монахофилов-совратителей, либо, учтя все безграничные выгоды епис­копского положения, сам заявлял о своем желании при­общиться к «ангельскому чину». Ревность постригателей часто доходила до безрассудства, которое граничило с {166}  кощунством, когда постригали еще не проспавшихся ал­коголиков, явно опустившихся бездельников, или определенно преступных типов, наивно думая, или лицемер­но себя и других убеждая, что благодать монашества всё исцелит и исправит. Что это было именно так, можно былобы подтвердить множеством примеров. Ука­жу один.

    

В 1911 г. в ведомстве Протопресвитера военного и морского духовенства возникло громкое и сложное дело о протоиерее 19-го Архангелогородского драгунского полка Анатолии Замараеве по обвинению его в длинном ряде самых грубых подлогов при совершении браков. Тут были подчистки документов, взлом печатей, под­делка подписей, повенчания состоящих в браке или в самом близком родстве, похищение чужой книги розыс­ков. Сам Замараев, кандидат Московской Духовной Ака­демии, представлял в это время тип совершенно опустившегося человека. Дело, вследствие сложности и серь­езности преступлений, попало в руки прокурора Граж­данского Суда. Жестокая кара висела над головой Замараева. Не растерявшись, последний, однако, нашел выход. Явившись к архиепископу Антонию, впоследствии Киевскому митрополиту, он заявил о своем желании при­нять пострижение.

Тот, конечно, немедленно постриг Замараева, а вслед за этим Замарев был возведен в сан архимандрита и назначен на должность смотрителя од­ного из духовных училищ Олонецкой епархии. Как и Иерофей, он сейчас — живоцерковный митрополит. Останься Замараев в белом духовенстве, — он былбы расстрижен и, наверное, если не сослан на каторгу,то посажен в тюрьму. Принял монашество — сразу стал архимандритом.

Такая сумбурная, с точки зрения здравого смысла совершенно необъяснимая система вербовки кандидатов архиерейства, была бы все же не столь гибельной, если бы она не соединялась с полной бессистемностью в {167} отношении дальнейшей подготовки их к намеченному для них великому служению.

       Гении родятся веками, у обыкновенных же людей мудрость вырабатывается выучкой, опытом, трудом, под руководством опытных и мудрых начальников и воспита­телей. Сначала школа учебная, потом школа служебная. Для правильного развития субъекта ему, как в той, так и в другой, не позволяют шагать через три-четыре клас­са. Такие азбучные истины помнились у нас везде, толь­ко не в монашестве. Эта, якобы сверх всякой меры на­деленная божественной благодатью, каста стояла вне всяких законов человеческой логики, порядка и жизни.

Талантливые, блестяще закончившие курс Академий, честные и чистые светские студенты назначались препо­давателями духовных училищ и семинарий; инспектор­ские и смотрительские должности представляли для них мечту, которая часто не сбывалась до самой их смерти. «Ученые» же монахи, сплошь и рядом самые слабыепоуспехам в науках, сразу занимали места инспекторов семинарий, смотрителей духовных училищ, через два-три года становились ректорами семинарий, настояте­лями богатых монастырей. Это тоже была одна из не­лепостей, когда не проходившему никакого послушания, даже не жившему в монастырях, чуждому монашеского духа и уклада, «ученому» монаху поручалось управление монастырем. А еще через 8-10 лет уже святительски бла­гословляли не только своих честных и талантливых то­варищей, но и своих семинарских учителей и академиче­ских профессоров.

На протяжении всего своего, наружно почетного, духовно убогого жития «ученый» монах — инспектор, ректор, настоятель монастыря, наконец, владыка — только властвовал. У нас не хотели как будто понять, что, дабы уметь властвовать, надо научиться подчинять­ся, и что властвовать не значит — управлять.

Упоенный так легко давшейся ему важностью своей {168} особы, оторванный от жизни, свысока смотрящий и на своих товарищей и на прочих обыкновенных людей, «ученый» монах несся вверх по иерархической лестнице со стремительностью, не дававшей ему возможности опомниться, осмотреться и чему-либо научиться.

Такая «система» окончательно портила и коверкала характеры, развращала и уродовала «ученых» монахов. Если ученый монах был способен и талантлив, у него сплошь и рядом развивалось всезнайство, гордость, не знавшее пределов самомнение, деспотизм и тому подоб­ные качества. Если он был благочестив и склонен к мо­нашеской жизни, — что, надо заметить, не часто встре­чалось, — то он либо терял чистое свое настроение и смирение, обращаясь иногда в насильника и деспота, либо обращался в безвольного, чуждого действительной жизни, ее запросов и интересов, манекена у власти, ко­торым управляли и играли другие, — его приближен­ные, почти всегда разные нахалы и проходимцы. И то, и другое можно было бы иллюстрировать длинным ря­дом живых примеров. Но nomina sunt odiosa. Лишенные же особых дарований и не стяжавшие благочестия, уче­ные монахи, под влиянием такой системы, превращались в спесивых самодуров, тупых, упивавшихся собственным величием, бездельников, плохих актеров, горе-админист­раторов и т. д., и т. д.

У нас, как ни в одной из других православных церквей, епископское служение и вся жизнь епископа были обставлены особенным величием, пышностью и тор­жественностью. В этом, несомненно, проглядывала серь­езная цель — возвысить престиж епископа и его слу­жения. Несомненно также, что пышность и торжествен­ность всей архиерейской обстановки неразумными рев­нителями величия владычного сана, — с одной стороны, самими честолюбивыми и славолюбивыми владыками, — с другой, у нас — часто доводились до абсурда, до пол­ного извращения самой идеи епископского служения.

{169}   Они делали наших владык похожими на самых изнеженных и избалованных барынь, которые спать любят на мягком, есть нежное и сладкое, одеваться в шелковистое и пышное, ездить — непременно в каретах. Как бы для большего сходства, у некоторых из наших владык их домашними врачами были акушеры. Внешний блеск и величие часто скрывали от толпы духовное убожество носителя высшего священного сана, но компенсировать его не могли. Мишура всегда останется мишурой, как бы ни подделывали ее под золото. И один наружный блеск внешней обстановки епископского служения не мог дать того, что требуется от настоящего епископа. Рано или поздно подделка разоблачалась, если не людь­ми, то делом, — фетиш не мог заменить чудотворной иконы... В конце же концов, жестоко страдала из-за нее Церковь.

Внешне величественная обстановка епископского служения, в связи с легкостью получения права на епис­копство — всего лишь через принятие монашества — и со всей последующей головокружительной карьерой, ме­нее всего способствовала развитию в кандидате епис­копства того смирения, которое должно отличать «раба Христова»; напротив, она укрепляла в нем мысль, что он не то, что другие. Владычная же, по существу, быв­шая неограниченною, власть, — с одной стороны, рабо­лепство, лесть и низкопоклонство, окружавшие владыку, — с другой, развивали в нем самомнение и самоуверен­ность, часто граничившие с непогрешимостью. Наконец, сыпавшиеся на владык ордена и отличия, а также прак­тиковавшаяся только в Русской церкви, строго осужденная церковными канонами (См. 14 Апост. прав., 16 и 21 Антиох. соб., 15 Никейского, 1 и 2 Сардик. соб., 48 Карф. соб. См. толкование Зонара и Аристина на 14 апост. прав.), система беспрерывных пе­ребрасываний владык с беднейших кафедр, на более {170} богатые — в награду, и наоборот — в наказание, расплодили в святительстве совершенно неведомые в других православных церквах карьеризм и искательство.

Ни­чем иным, как только последними двумя качествами, я объясняю следующее, обнаружившееся в минувшую вой­ну явление. В октябре или ноябре 1914 г. я получил предложение Св. Синода, подкрепленное соизволением Государя, назначить в действующую армию, на одно из священнических мест, викария Московской епархии епис­копа Трифона (кн. Туркестанова). Предложение было слишком необычно, но мне пришлось исполнить его. Я назначил епископа Трифона священником сначала в полк, а потом к штабу 7-й армии. Это, по всей вероят­ности, был первый случай, что, в возглавляемом прото­пресвитером военно-духовном ведомстве, место рядово­го священника занял епископ. Вскоре затем я получил новое предложение Синода, также базировавшееся на соизволении Государя, предоставить Таврическому архи­епископу Димитрию место судового священника в Черно­морском флоте.

Пришлось и архиепископа сделать под­чиненным мне священником, назначив его на один из ко­раблей. И архиепископ Димитрий и епископ Трифон дер­жались в отношении меня весьма покорно и корректно. Первый даже в сношениях со мной подписывался, пом­нится, «нижайший послушник». Всё же создавшееся, до очевидности антиканоническое, положение меня тогда очень смущало, хотя оно не смутило ни Синод, повелев­ший мне принять архиепископа Димитрия и епископа Трифона на службу в своем ведомстве, ни самих этих епископов, добровольно ставших в подчиненное ко мне положение.

Заслуживает внимания, что этот же архиепископ Димитрий в 1918 году с достойным лучшего применения рвением принялся в печати доказывать необходимость приведения военно-духовного ведомства к канонической норме посредством замены протопресвитера епископом.

{171}   Если относительно епископа Трифона и архиеписко­па Дмитрия, в особенности относительно первого, еще можно было гадать, что именно побудило их бросаться, оставив свои епархии, в ведомство пропотресвитера, то дальше дело стало совсем открытым. Как только запах­ло крупными наградами, — епископ Трифон скоро полу­чил панагию на георгиевской ленте, а архиепископ Ди­митрий какой-то высокий орден, — в армию потянулись еще несколько епископов и среди них, в своем роде, «знаменитый» искатель приключений архиепископ Владимир Путята.

Извещенный об этом, я решил положить конец начавшему распространяться уродливому явлению. Посоветовавшись предварительно с кн. В. Н. Орловым, я в июне 1915 г. испросил себе у Государя особую аудиен­цию, на которой чистосердечно изложил ему свой взгляд. — Назначение епископов в армию на священнические ме­ста, — докладывал я, — является антиканоничным по существу, а для дела скорее вредным, чем полезным. Хо­рошие епископы нужны для епархии, плохие епископы не нужны для армии. Если епископы рвутся на фронт, желая послужить армии, то им надо объяснить, что тыл армии сейчас — вся Россия и они, оставаясь на своих кафедрах, могут больше послужить для армии, чем на священнических местах на фронте.

Я просил Государя положить конец назначениям епископов в мое ведомство. Государь согласился с моими доводами, и больше епископов мне не предлагали.

В конце концов, в предреволюционное время наш епископат в значительной своей части представлял кол­лекцию типов изуродованных, непригодных для работы, вредных для дела. Тут были искатели приключений и авантюристы, безграничные честолюбцы и славолюбцы, изнеженные и избалованные сибариты, жалкие прожек­теры и торгаши, не знавшие удержу самодуры и деспо­ты, смиренные и «благочестивые» инквизиторы, или же безличные и безвольные в руках своих келейников, {172} «мироносиц» и разных проходимцев, на них влиявших, пеш­ки и т. д., и т. д. Каждый указанный тип имел в нашем епископате последнего времени по нескольку представи­телей. Некоторые владыки «талантливо» совмещали в себе качества нескольких типов.

Имел наш епископат, конечно, и достойных предста­вителей. Назову некоторых из них: наш Святейший Пат­риарх Тихон, Новгородский митрополит Арсений, Вла­димирский Сергий, Донской архиепископ Митрофан, Могилевский архиепископ Константин и многие другие бы­ли настоящими носителями архиерейского сана. Но и они, — думается мне, — в своем архиерейском служении были бы еще значительно выше, если бы прошли серьез­ную школу и имели более счастливую архиерейскую кол­легию.

Когда-нибудь настанет время, что и от воспитания церковных администраторов, и от всей системы церков­ного управления будут требовать, чтобы они отличались серьезностью, основательностью и научностью. Если ус­воивший такой взгляд историк тогда заглянет в хартии наших дней и, красочно изобразив типы предреволюцион­ных церковных управителей, представит картину пред­революционных методов, путей и средств владычного уп­равления, то современники удивятся тому, как при всем хаосе в управлении могла так долго держаться Церковь, как могла наша Русь оставаться и великой, и святой.

Привыкшие к окружавшему нас строю и порядкам церковной жизни, с детства воспитанные в благоговей­ном преклонении перед владычным саном, мы и не за­мечали, что наши владыки, — об исключениях не говорю, — не правили своими епархиями, руководя их к доброму деланию и праведной жизни, а лишь «служили», т. е. совершали богослужения. Их великолепно обставленное, красивое, пышное и величественное богослужение прият­но влияло на глаз, услаждало слух, затрагивало и серд­це.

Но дальше... жизнь шла сама по себе, а владыка жил {173} сам по себе. Владыка жил во дворце, ездил в карете, его стол ломился от излишеств, а не только его пасомые, но и его ближайшие соратники-пастыри сплошь и рядом изнемогали под тяжестью нищеты и нужды. Владыка устраивал приемы просителей, гостей и посетителей, на­значал и увольнял священнослужителей, перечитывал ки­пы консисторских дел, журналов и протоколов, и всё же он безгранично далек был и от своей паствы, и от своего клира: духовная жизнь епархии текла, как случалось; духовенство работало, как умело и как хотело. Владыка крепко стоял на страже настоящего status quo (Состояние, в котором развитие находилось до сих пор., равновесие – ldn-knigi), но забота о просветлении будущего, о чистоте церковного корабля редко беспокоила наших владык; понимание жизни и ее неотступных требований давалось немногим из них. Самая обстановка жизни владык, полная роскоши, сы­тости, довольства, а главное — неустанно курившегося перед ними фимиама, лести и низкопоклонства, разучи­вала их понимать жизнь.

 

В особенности, оторванность наших владык от жизни, полное непонимание ими по­следней сказались перед революцией. Тогда наш еписко­пат, кроме отдельных, весьма немногих личностей, не отдавал себе отчета ни в грандиозности религиозных за­просов народа, ни в серьезности и государственного, и церковного положения.

В самые последние дни пред ре­волюцией, когда со всех сторон собравшаяся гроза ви­села над домом, когда даже немые заговорили (Разумею резолюции Государственного Совета и Союза объединенного дворянства, в конце 1916 г. ), — в Синоде царил покой кладбища.

Синодальные владыки с каким-то тупым равнодушием смотрели на разверты­вавшиеся с невероятной быстротой события и как будто совсем не подозревали, что гроза может разразиться не над государством только, но и над Церковью. Помню: с каким нетерпением ждал я начала новой зимней сессии {174} Синода 1916 года, наивно мечтая, что явятся в Синод новые люди, которые поймут всю серьезность положения и предпримут некоторые меры. Но вот 1 ноября эта сессия открылась. Вернувшись с заседания, я записал в этот день в своем дневнике: «Только что присутство­вал на заседании новой сессии Св. Синода. В состав Синода вошли такие-то новые члены на место таких-то выбывших. Новые птицы, но... старые песни. Просвета нет и не видно даже признаков приближения его. Жизнь идет вперед, предъявляя свои требования, выдвигая свои нужды, а Церковь продолжает задыхаться в мертвящих рамках византийско-монашеского производства. Рефор­мы нужны Церкви. Но среди наших иерерхов не только нет человека, который смог бы провести их, — нет и такого, который понимал бы, что с ними надо до край­ности спешить. Реформ не будет! А в таком случае революция церковная, — особенно если разразится рево­люция государственная, — неминуема».

---

Дата добавления: 2019-02-12; просмотров: 179; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!