Глава II — Церковное дело в Галиции в 1916-1917 гг.                    31 4 страница

Штаб Галицийского генерал-губернатора в данную пору помещался в г. Тарнополе. Отсюда мы, т. е. я, ген. Трепов, начальник его Штаба ген. Сухомлин и про­тоиерей Титов и направились в г. Черновицы.

 

По пути мы условились так действовать: а) чтобы нас не могли потом упрекнуть ни во вмешательстве в дела автокефальной Буковинской церкви, ни в бездействии при на­рушении другими ее интересов; б) чтобы лиц, имеющих войти в состав правления, оградить от возможности обвинений австрийцами, а в случае нового занятия ими Бу­ковины, в измене, и в) чтобы, наблюдая и то, и другое, в то же время соблюсти и интересы русского дела.

На следующий день, по нашем прибытии в {42} Черновицы,ген. Треповым были приглашены в зал митрополичь­его дома-дворца оставшиеся на месте члены Буковинской Консистории, профессора богословского факультета и виднейшие представители городского духовенства, для обсуждения вопросаоб организации церковного управления.

В назначенный час состоялось наше совещание с приглашенными. Конечно, все мы вчетвером присутство­вали на нем. Совещание началось моей речью, в которой я изложил наши общие пожелания: согласно воле нашего Государя, мы не хотим вмешиваться в управление Буко­винской церковью, но мы считаем своим долгом помочь ей сорганизовать управление, хотим затем помочь этому управлению в охране прав и интересов их церкви. Дабы не подвергать кого-либо каким-нибудь опасностям в бу­дущем, русская власть отказывается от всяких назначений по церковному управлению Буковины и предлагает самому духовенству выбрать членов Консистории и дру­гих начальствующих лиц. Русская власть лишь оставляет за собою право, каким пользовались и австрийские вла­сти в мирное время, утверждения или неутверждения избранных, а для устранения всяких споров между ру­мынской и русинской партиями предлагает соблюсти при выборах принцип, чтобы румыны и русины в одинаковой пропорции вошли в управление. Точно также само буковинское духовенство должно разрешить вопросы, возникшие, в виду отсутствия в Буковине епископа, как во­прос о назначениях на вакантные священнические места, о рукоположении новых священников и пр. Последний вопрос был разрешен таким образом: Буковинская Консистория избирала кандидатов на священнические места, которые затем, по моей просьбе, рукополагались русски­ми архиереями ближайших к Буковине русских епархий. Объявив собранию, что мой помощник проф. Ф. И. Ти­тов будет посредником между Буковинской церковной властью и нашими гражданскими властями, и что он {43} всемерно будет охранять права и интересы Буковинской церкви, я закончил свою речь.

       После обмена мнениями, пришли к решению: буковинское духовенство само изберет чинов Консистории и избранных представит через протоиерея Титова на ут­верждение генерал-губернатору. На другой день я уехал из Черновиц. Дело продолжал о. Ф. И. Титов. Ему уда­лось помочь буковинцам сформировать Церковное управ­ление и вообще наладить расстроенную войной цер­ковную жизнь. Благодаря его же вмешательству, настой­чиво поддержанному мною перед ген. Алексеевым, были защищены лесные и другие богатства Буковинской мит­рополии.

Судя по тому, что в конце 1916 года Буковинское духовенство поднесло о. Титову очень трогатель­ный благодарственный адрес, надо полагать, что наша бескорыстная политика была понята и оценена буковин­цами. Должен признать, что дальше всё делалось о. Титовым, а я почти только тогда привлекался к участию, когда требовалась защита или поддержка Ставки, или же надо было согласовать деятельность фронтового ду­ховенства с деятельностью о. Титова и его помощников. Много облегчала работу полная, ни разу не нарушавша­яся, солидарность во взглядах и действиях между мною и о. Титовым, с одной стороны, между нами и ген. Тре­повым, с другой. Последний в нашем деле показал себя просвещенным и доброжелательным администратором.

В Буковине всё же нам легче было действовать, чем в Галиции. Правда, в Буковине нас легко могли обвинить во вмешательстве в дела автокефальной церкви. С дру­гой стороны, мы тут встретились с докторами богосло­вия и профессорами-протоиереями, с самолюбиями которых считаться было не легко. Но оба эти подводных камня были обойдены сравнительно благополучно. Зато здесь на нашей стороне был один плюс, к сожалению, отсутствовавший в Галиции. Доселе, еслине считать {44} одного, более курьезного, чем значительного случая, ни­каких недоразумений между русскими и буковинскими церковными властями не было, так как русские до этого времени предоставляли самим буковинцам разбираться в своих делах. (Не могу не рассказать о нем. В конце 1914 или в начале 1915 г. ко мне в Барановичах зашел Черновицкий губернатор Евреинов с просьбой помочь делу, очень его обеспокоившему. Состояло оно в следующем. В данное время в Черновицах стоял наш, кажется, 281 пех. полк. Очень молодой и, вероятно, не осо­бенно воспитанный (из мобилизованных, лично я его не знал) полковой священник, воспользовавшись отсутствием митрополита, поселился, на правах победителя, в величественных митрополичь­их покоях, потом стал пользоваться великолепным митрополичь­им выездом и, наконец, стал совершать богослужения в кафед­ральном соборе, обязывая заслуженных Черновицких протоиереев-докторов богословия сослужить ему, т. е. ставя их в подчиненное положение. Как побежденные, они повиновались, но всё же ропот пошел такой, что губернатор вынужден был просить меня огра­ничить начальственный пыл батюшки.)

В Галиции же, сношения между нами — православными и униатским населением были испорчены церковной политикой прошлого года, промахи которой сумели использовать для себя местные униатские и ка­толические ксендзы. Одни из униатов были настроены в отношении нас положительно враждебно, а другие бы­ли запуганы прошлогодними репрессиями австрийцев и, по пословице, обжегшись на молоке, теперь дули на во­ду. Всё же, к концу 1916 г. до 50 наших священников служили в униатских Галицийских приходах, удовлетво­ряя все духовные нужды местных прихожан. Прот. Ти­тов всё время объезжая эти приходы, беседовал с уни­атами и с нашими священниками и водворяя мир там, где он нарушался с нашей или с униатской стороны. В своих поездках в Галицию я также не упускал случая войти в общение не только с обслуживавшими приходы нашими священниками, но и с униатскими ксендзами и {45} монахами: последних я всегда приглашал на наши па­стырские собрания. Одновременно с этим обслуживание духовных нужд галицийских униатов велось и всеми на­ходившимися на Галицийской территории военными, пол­ковыми и госпитальными священниками, которые были снабжены специальной на этот предмет инструкцией.

К сожалению, вынужден отметить: на почве отношений к этим священникам у о. Титова возникало много недоразумений, которые мне то и дело приходилось улажи­вать. В общем же, дело наше шло без шуму, спокойно и достаточно гладко. К воссоединению никто не призы­вал униатов, но фактически воссоединение крепло везде, где служили наши священники. Обслуживаемые униаты всё прочнее сроднялись с мыслью, что они совершенно одно с нами. Дело шло верным путем, и не подлежит сомнению, что оно привело бы нас к полной победе, если бы не стряслось несчастье над нашей армией.

Происшедшее после революции полное разложение фронта сопровождалось кошмарным отступлением на­ших войск из Галиции. Тогда и мы должны были оста­вить свое уже налаженное дело. На этот раз мы поки­дали Галицию с полною уверенностью, что галицийские униаты за последнюю нашу у них работу не помянут нас лихом.

Мое участие в церковной галицийской работе огра­ничилось выработкою плана, участием в нескольких брат­ских собраниях православных и униатских священников в г. Тарнополе и поддержкой о. Титова из Ставки.Всяже остальная, запутанная и сложная работа была про­ведена осторожным и настойчивым проф. Ф. И. Тито­вым, которому и должна принадлежать честь за нее.

Не скажу, однако, чтобы галицийское и буковинское дела не причиняли мне огорчений. В служебных вопро­сах мы с о. Титовым не расходились. Но где дело каса­лось лично о. Титова — его материальных интересов и наград, там мы оказывались на разных плоскостях. Мне {46} пришлось употребить большое насилие над своей сове­стью, чтобы заставить митрополита Владимира выпол­нить чрезмерное и, по существу, несправедливое требо­вание о. Титова о сохранении за ним всех его многочи­сленных киевских окладов. Чрез несколько месяцев, пос­ле его прибытия на театр военных действий, он совсем неприкровенно стал напоминать мне о необходимости наградить его митрою. В порядке наград митра являлась для о. Титова весьма преждевременной. Но его напомина­ния были так решительны, что я, скрепя сердце, сделал представление Св. Синоду. Последний обычно удовлетво­рял все мои ходатайства, всегда рассматривавшиеся в моем присутствии. Но тут у меня не хватило духу, чтобы защищать награду, к которой меня вынудили. И Синод отклонил представление.

После этого мне пришлось иметь очень неприятное объяснение с о. Титовым, значительно ухудшившее наши отношения.

 

{49}

 

 

III

 

На верхах. Новые назначения. Польский вопрос

 

Всё более сгущавшаяся атмосфера нашей государ­ственной жизни способствовала тому, что в 1916 году на государственном горизонте то и дело меркли звезды. За­катилась так внезапно оказавшаяся на государственном небосклоне звезда министра внутренних дел А. Н. Хвостова. Назначенный, как мы видели, с соизволения и бла­гословения Григория Ефимовича, Хвостов сумел войти в полное доверие «старца» и стал его «собинным» другом. Другом он оказался, однако, вероломным. Скоро откры­лось, что им сорганизован план убийства Распутина, при посредстве некоего Ржевского и известного иеромонаха Илиодора. Эту хвостовскую махинацию раскрыл другой «друг» Хвостова и его товарищ по должности министра внутренних дел Степан Петрович Белецкий. Можно пред­ставить, какую бурю негодования подняло в сердце императрицы это разоблачение. А. Н. Хвостов был тотчас уволен от должности министра внутренних дел. Ника­кого другого назначения ему не было дано. На его место назначили нового распутинца, члена Государственного Совета Б. В. Штюрмера.

Кара, постигшая Хвостова, по тому времени была слишком сильной и даже необычной. Обыкновенно уволь­нения подслащивались какими-либо знаками монаршего внимания к увольняемому: пожалованием большого ор­дена, назначением в Государственный Совет или, как это было в отношении Сухомлинова и Саблера, собственно­ручными письмами Государя. В Царском Селе не хотели чтобы на них обижались. И теперь, после расправы с { 50 } коварным министром, Императрица, успокоившись,непрочь была чем-нибудь утешить наказанного.

Идучи к богослужению в Федоровский Государев со­бор, во время говенья перед исповедью, в пятницу первой недели Великого поста, Императрица говорит Государю:

— Как тяжело сознавать, готовясь к исповеди, что кто-то гневается на тебя. Если бы Хвостов пришел к нам и  выразил желание примириться, я рада была бы простить  его. (Передаю со слов ктитора собора полк. Ломана, который слышал этот разговор между царицей и царем).    

С виновником увольнения Хвостова, С. П. Белецким, меня познакомил в 1911 году бывший тогда самарским архиереем еп. Константин. И по словам еп. Константина, и по первому моему впечатлению, тогда у Белецкого внутренняя порядочность и благородство прекрасно гармони­ровали с большой деловитостью и серьезностью. В после­дующие годы он круто изменился в другую сторону.

«Правильная оценка С. П. Белецкого, — писал мне начальник Штаба Корпуса жандармов, ген. В. П. Николь­ский, очень близко и часто сталкивавшийся по службе с Белецким, — может быть дана лишь при детальном озна­комлении со всей его служебной деятельностью. Несомненно, что при продвижении по иерархической лестни­це, он постепенно опускался в нравственном отношении. Я имел возможность наблюдать его в должности дирек­тора Департамента полиции, за которую он крепко цеп­лялся, но с которой он должен был уйти по настоянию В. Ф. Джунковского, не нашедшего возможным служить с ним, при его неискренности и фальши, и в должности товарища министра внутренних дел, совершенно не счи­тавшегося со своим министром Алексеем Хвостовым, ко­торого он даже не всегда ставил в известность об отда­ваемых им именем министра распоряжениях. Безусловно, ловкий, вкрадчивый, с обаятельным обхождением, в не­которых случаях напоминающий Молчалина, он обладал острым, умевшимбыстро схватывать самое сложное дело {51} умом, громадной работоспособностью и усидчивостью, — этим он обратил на себя внимание П. А. Столыпина и, благодаря этому, попал из самарских вице-губернато­ров в вице-директора Департамента полиции.

Но здесь у него начинают сказываться два каче­ства, постепенно затмившие остальные хорошие черты его духовного склада: колоссальное честолюбие — он решил добиться рано или поздно, тем или иным путем, поста министра внутренних дел; а затем у него развилась похотливость — отсюда его попойки, кутежи с балет­ными «звездочками» и проч., проявлявшиеся, еще в быт­ность его вице-директором Департамента полиции. Тог­да же он проявил склонность вести дело государственной охраны самыми темными путями (провокацией, Азефов­щиной и пр.). Это и заставило В. Ф. Джунковского развя­заться с таким нечистоплотным, хотя и очень дельным директором Департамента полиции. Но, отдавая долж­ное его служебной деловитости, В. Ф. Джунковский вы­хлопотал ему место в Сенате, хотя и отлично сознавал, что по своим душевным качествам он не достоин носить сенаторское звание.

Надо отметить, что А. А. Макаров, в бытность мини­стром внутренних дел, был без ума от С. П. Белецкого.

Белецкий не простил Джунковскому своего удаления с выгодной для него должности директора Департамента полиции, где он мог безотчетно распоряжаться крупными денежными средствами, и решил принять участие в «уничтожении» В. Ф. Джунковского. Он вошел в союз с «темными силами», проник в салон Вырубовой, которую  скоро очаровал своею веселостью, уменьем рассказать  веселый анекдотик и развлечь общество. У Вырубовой он сошелся с Григорием Распутиным.

По-видимому, он именно указална А. Н. Хвостова, как на наиболее подходящего министра внутренних дел, рассчитывая после него занять министерское кресло.

{52}     A. H. Хвостов, будучи удален в бытность Джунковского товарищем министра внутренних дел, с поста Нижего­родского губернатора, за безобразное поведение, питал к последнему слепую ненависть.

Принимая должность министра внутренних дел, А. Н. Хвостов, обязанный таким образом Белецкому, взял его в товарищи к себе. Белецкий после этого стал как бы опекуном Хвостова, ибо при дворе знали большую неуравновешенность нового министра внутренних дел.

Теперь С. П. Белецкий развернулся вовсю. Он осо­бенно бесшабашно стал распоряжаться казенными день­гами (суммами Департамента полиции), устраивая иног­да на них в своем служебном кабинете (Большая Мор­ская, 5) ночные попойки с балетными танцовщицами, в которых участвовал и А. Н. Хвостов. Распутин там не появлялся.

Зато на служебных приемах Белецкого стали появляться всевозможные дамы с однообразными синими конвертиками, внутри которых каракулями было напи­сано: «милай дарагой прими и устрой Гр.». Иногда ввер­ху этого обращения ставился крест. Такие посетитель­ницы принимались сенатором особенно внимательно и просьбы их немедленно удовлетворялись»...

Происшедшая в Белецком метаморфоза удивляла не меня одного. Разжиревший, с одутловатым посиневшим лицом, заплывшими глазами и сиплым голосом, он в 1915 г. производил впечатление нравственно опустивше­гося, спившегося человека. Но для Царского Села бли­зость известного лица к Распутину была ширмой, чтобы скрыть какие угодно недостатки и гадости. Проще гово­ря, у близкого к «старцу» человека их не замечали.

Кто был близок к «старцу», тот был чист перед ними. Поэто­му, все безобразия, чинившиеся Белецким, и, несомненно, по слухам доходившие до царских ушей, ни на йоту не поколебали там его репутации. В конце февраля сенатор Белецкий назначается на должность Иркутского { 53 } генерал-губернатора. Напечатанное им, уже после назначения в Иркутск, в «Новом времени» какое-то скандальное разоблачение испортило дело. 15-го марта Белецкий был уволен от генерал-губернаторской должности, не успев и увидеть Иркутска, а, вместо него, на должность Иркут­ского генерал-губернатора был назначен, всего чуть ли не один месяц пробывший товарищем министра внутрен­них дел А. И. Пильц, которому сотрудничество с распутинцем Штюрмером совсем не улыбалось.

Безобразное пьянство, казнокрадство и прочие бе­зобразия легко сходили Белецкому; правдивое же, но вызвавшее шум в обществе выступление в печати не сошло. Это характерно для того времени.

Перейду теперь к другим сменам на высших госу­дарственных постах.

Избранный вел. князем Николаем Николаевичем и приветствовавшийся им военный министр А. А. Поливанов. 15-го марта был заменен ген. Дмитрием Савельевичем Шуваевым, пред тем состоявшим в должности глав­ного интенданта.

Скромный, честный, аккуратный и бережливый, ста­рик Шуваев был прекрасным военным экономом и со­вершенно не годился для поста военного министра. Он был слишком прост и сер для этого. По своему внешне­му виду, манере говорить и вообще по всему своему складу он, по тогдашней шутке, более годился в капте­нармусы, чем в военные министры.

Поливанова убрали, как «левого»; Шуваева назна­чили, как «правого». За последним, кроме того, значи­лись два плюса: безукоризненная служба в должности главного интенданта и благоволение к нему, несмотря на его правизну, Государственной Думы. Государь тоже очень благосклонно относился к Шуваеву.

Назначение ген. Шуваева прошло совершенно {54} неожиданно. Помню: высочайший завтрак; в числе при­глашенных и ген. Шуваев. На карточке гофмаршала ему указано место за столом рядом со мной. Вдруг во время закуски Государь подзывает гофмаршала и что-то го­ворит ему, а гофмаршал затем подходит к ген. Шуваеву. За столом ген. Шуваев садится рядом с Государем, по правую его руку, а моим соседом, на месте Шуваева, оказывается адм. Нилов.

— Почему вдруг произошлаперегруппировка? — спрашиваю я адмирала.

       — Шуваев — военный министр, — отвечает он мне.

— Не может быть! — удивляюсь я.

— Чему же вы удивляетесь? — говорит недоволь­ным тоном адмирал.

— Какой же это министр? — не удерживаюсь я.

— Отличный будет министр, — решительно заявля­ет Нилов.

— Дай Бог! — сказал я.

Назначение ген. Шуваева у всех в Ставке, не исклю­чая и ген. Алексеева, вызвало искреннее изумление. Встретив меня в этот день около дворца, ген. Алексеев с первого слова обратился ко мне:

— Слышали о назначении нового военного минист­ра? Ну, как вы думаете?..

— Я очень люблю Дмитрия Савельевича и теперь жалею его. Не для этой он роли, — ответил я.

— Ну, какой же это министр? — тяжело вздохнул Алексеев. В Ставке одни жалели ген. Шуваева, другие жалели дело, которое ему вверялось. Врагов в Ставке у него не было. Напротив, все любили и уважали его за его честность и неизменную доброжелательность. Но в то же время, все сознавали, что непосильное бремя взваливалосьна плечи этого доброго, простоватого {55} старика. И только свита Государя, особенно адм. Нилов и проф. Федоров, уверяли, что лучшего военного министра и не найти. Последним, впрочем, не оставалось ничего другого делать, так как Шуваев, как военный министр, был их ставленником. Проф. Федоров как-то обмолвился мне:

---

Дата добавления: 2019-02-12; просмотров: 147; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!