Глава II — Церковное дело в Галиции в 1916-1917 гг.                    31 1 страница

Глава III — На верхах.Новые назначения.

Поль­ский вопрос                                                                                       47

Глава IV — Деятельность военного духовенства в Великой войне    89

Глава V — Случайные разговоры и встречи                                          109

Глава VI — Полтора года в Св. Синоде                                                 133

Глава VII—Поездка на Кавказский фронт                                           177

Глава VIII — Царю говорят правду                                            199

Глава IX — Девятый вал. Конец Распутина                               231

Глава Х — Перед революцией                                                                 265

Глава XI — Царь и царица в заточении                                                  291

Императрица на троне                                                                   294

Царица-узница                                                                               299

Царь-узник                                                                                                  311

Глава XII — Добровольческая Армия. Поездка к ве­ликому князю Николаю Николаевичу                                                                 313

 

В Добровольческой Армии                                                                      322

Церковное дело. Собор в Ставрополе. Высшее

Церковное Управление                                                                             329

Временное Высшее Церковное Управление                                     350

Недуги Добровольческой Армии                                                        356

Деятельность Временного Высшего Церковно­го

Управления на Ю. В. России                                                        372

Закат Добровольческой Армии                                                                398

{7}

 

I

 

Поход против Распутина

 

В 1915-1916 г., во время пребывания Ставки в Мо­гилеве, могилевским губернатором был Александр Ива­нович Пильц (15 февраля 1916 г. Пильц, по личному желанию Государя, был назначен товарищем министра внутренних дел (с управле­нием отделами земским, крестьянским и по воинской повинности), а в марте, после того, как не сошелся со Штюрмером, получил новое назначение на пост Иркутского генерал-губернатора.). Не имея ни богатства, ни связей, он, од­нако, держал себя в Ставке совершенно независимо и, не смущаясь, резал голую правду не только перед гене­ралом Алексеевым, графом Фредериксом, ген. Воейко­вым, но и перед самим Государем. У меня с ним отно­шения были добрые, но не близкие. Раньше мы не были знакомы; теперь я еще приглядывался к нему, он — ко мне.

В первых числах февраля 1916 г. как-то после вы­сочайшего завтрака Пильц зашел ко мне.

       — Нас никто не услышит? — обратился он ко мне, садясь на стул. Я плотно закрыл единственную дверь моей комнаты, ведшую в другую большую комнату — мою канцелярию, где теперь работали чиновники и писцы.

— Я пришел к вам по весьма важному делу, — на­чал Пильц. — Вы знаете Распутина. Знаете, что он значит теперь. Вы должны понимать, чем грозит распутинская история. Сейчас я был у ген. Алексеева. Я требовал от него, требовал, грозя общественным судом, чтобы он решительно переговорил с Государем о {8} Распутине, чтобы он открыл Государю глаза на этого мерзав­ца. Теперь я пришел к вам. Вы тоже должны говорить с Государем. Если вы этого не сделаете, я потом публично заявлю, что я напоминал вам о вашем долге, что я требовал от вас исполнить его, а вы не пожелали.

Я ответил Пильцу, что прекрасно понимаю всю ост­роту и важность распутинского вопроса, как и свой долг содействовать благополучному разрешению его, но для разговора с Государем у меня пока нет ни повода,нифактов. Государь не терпит вмешательства посторонних лиц в не касающиеся их дела, а тем более, в дела его личные, семейные. Чтобы начать разговор, мне надо иметь определенные данные, что близость Распутина к царской семье и его вмешательство в дела государст­венные оказывают вредное влияние на духовное со­стояние армии. Иначе Государь может оборвать меня вопросом: «какое вам дело?» и не выслушать меня. Тог­да мое выступление вместо пользы принесет только вред. Поэтому я считаю лучшим: с выступлением не спешить; не довольствуясь слухами, искать фактов несомненного вмешательства Распутина в государственные дела и вредного влияния распутинской истории на дух армии. Пильц согласился со мною.

От лиц, близко стоявших к царской семье и ко дво­ру, я знал, что Распутин в это время был в апогее своей силы. После победы над великим князем Николаем Нико­лаевичем он стал всемогущ.

 

Не только царица благого­вела перед ним, но и царь подпадал под обаяние его «святости». Рассказывали, что, отъезжая из Царского села в Ставку, Государь всякий раз принимал благосло­вение Распутина, причем целовал его руку. Распутин стал как бы обер-духовником царской семьи. После крат­кой, в течение нескольких минут, исповеди у своего ду­ховника, на первой неделе Великого поста 1916 г., Госу­дарь более часу вел духовную беседу со «старцем» Григорием Ефимовичем. В субботу на этой неделе в {9} Федоровском соборе причащались царь и его семья, а вместе с ними и их «собинный» друг, Григорий Ефимо­вич. Царская семья во время литургии стояла на правом клиросе, а «друг» в алтаре.

«Друг» причастился в ал­таре, у престола, непосредственно после священнослужи­телей, а уже после него, в обычное время, у царских врат, как обыкновенные миряне, царская семья. Причастив­шись, Распутин сел в стоявшее в алтаре кресло и разва­лился в нем, а один из священников поднес ему просфо­ру и теплоту «для запивки». Когда царская семья причащалась, Распутин продолжал сидеть в кресле, доедая просфору. Передаю этот факт со слов пресвитера собора Зимнего Дворца, прот. В. Я. Колачева, сослужившего в этот день царскому духовнику в Федоровском соборе и лично наблюдавшего описанную картину.

Влияние Распутина на государственные дела стано­вилось всё сильнее. Назначение члена Государственной Думы Алексея Николаевича Хвостова на должность ми­нистра внутренних дел совершилось таким образом (Этот факт, как и следующий разговор Распутина по те­лефону, передаю со слов ген. В. П. Никольского, бывшегов товремя начальником штаба Корпуса жандармов и очень осведом­ленного на счет деяний старца, как и похождений «знаменитого» министра Хвостова). Хвостов был приглашен к Императрице Александре Фе­доровне.

— Его величество согласен назначить вас минист­ром внутренних дел, но вы сначала съездите к отцу Гри­горию, поговорите с ним, — сказала Хвостову Императ­рица. И Хвостов поехал к Распутину, милостью которого скоро состоялось назначение. Распутин, которому, таким образом, Хвостов был обязан своим возвышением, потом не стеснялся с ним.

— Кто у телефона? — спрашивает подошедший к телефону министра внутренних дел чиновник последнего Граве. — Позови Алешку! —отвечает незнакомый голос.

{10}     — Какого Алешку?, — спрашивает удивленный Граве.

— Алешку — тваво министра, говорят тебе, — продол­жает тот же голос. — Нет здесь никакого Алешки, — вспылил Граве. — Ну, ты мотри-потише, а не то не будет ни тебя, ни тваво Алешки. Поди скажи ему: Григорий Ефимович вас спрашивает... Граве только теперь узнал голос Распутина.

Через несколько дней после первого нашего разго­вора, Пильц снова зашел ко мне. Теперь он сообщил мне, что после значительных усилий ему удалось убедить и ген. Воейкова, и ген. Алексеева взяться за петроградских — дельцов, евреев «Митьку» Рубинштейна, Мануса и К-о, которые через Распутина устраивают разные разори­тельные для армии сделки и даже выведывают военные тайны. Ген. Алексеев поручил ведение дела состоявшему при штабе Северного фронта генералу Батюшину. Пильц надеялся, что Батюшину удастся документально устано­вить виновность не только Рубинштейна и Мануса, но и Распутина.

Будучи уверен, что это дело, касавшееся главным образом Северного фронта, вызовет большие разговоры именно на этом фронте, я 1 марта направился через Псков в корпуса, расположенные в Двинском районе. Посещение этих корпусов представлялось особенно бла­говременным потому, что через несколько дней они должны были повести наступление, в виду чего моя по­ездка не могла вызвать ни у кого подозрений. По пути я остановился в Пскове, где дважды обстоятельно беседо­вал с ген. Куропаткиным.

Последний был чрезвычайно заинтересован делом Мануса и Рубинштейна, не сомне­вался в участии в нем Распутина, но не был уверен, что у ген. Батюшина хватит гражданского мужества энер­гично и широко повести порученное ему дело. Из штаба фронта я поехал на самый фронт; объехав позиции трех корпусов, я всюду прислушивался к разговорам о Рас­путине. Конечно, разговоров везде было много. Слух о {11} Рубинштейновском деле и о причастности к нему Распу­тина облетел фронт и взбудоражил умы: куда только я ни приезжал, везде меня спрашивали: верно ли, что Распутин так близок к царской семье?

Верно ли, что царь слушается его во всем и всегда? Верно ли, что через него можно устроить любое дело? и т. д. Некоторые спрашивали: кто такой Распутин? Ужель простой му­жик? А иные задавали и более нескромные вопросы. Во всех таких вопросах и разговорах было больше любо­пытства, чем беспокойства, больше удивления, чем воз­мущения, хотя в некоторых местах проглядывало и вто­рое. Таким образом, сразу выросший в армии огромный интерес к Распутину пока не представлял ничего гроз­ного, но он угрожал в будущем.

       В Петрограде, через который я возвращался в Став­ку, я услышал гораздо больше: там арест Рубинштейна и, вообще, Рубинштейно-распутинское дело трактовались на все лады, причем главной мишенью оказывался, ко­нечно, Распутин. Чего только о нем не говорили: рассказывали о его кутежах с разными иноплеменниками, об его кафешантанных оргиях и дебошах, об его посред­ничестве в разных, касавшихся армии, коммерческих де­лах, обвиняли его в выдаче военных тайн и пр. В общем никогда раньше Петроградское общество не проявляло такого внимания к личности Распутина, как теперь.

В этот мой заезд в Петроград ко мне, между прочим, явился за советом содержатель ресторана «Медведь» (на Конюшенной улице) Алексей Акимович Судаков.

       — Посоветуйте, что делать! — обратился он ко мне. — Повадился ездить в мой ресторан этот негодяй — Распутин. Пьянствует без удержу. Пусть бы пил, — чорт с ним. А то, как напьется, начинает хвастать: «Вишь, рубаха... сама мама (т. е. царица) вышивала. А хошь, — сейчас девок (царских дочерей) к телефону позову» и т. д. Боюсь, как бы не вышло большого скан­дала: у меня некоторые лакеи, патриотически {12} настроенные, уже не хорошо поговаривают. А вдруг кто из них размозжит ему бутылкой голову, — легко это может статься... Его-то головы мне не жаль, но ресторан мой закроют.

В Ставку я вернулся 12 марта.

Вечером в этот же день, после высочайшего обеда, я долго беседовал с ген. Воейковым в его комнате. Зная его близость к Государю, а с другой стороны — слишком беззаботно-спокойное отношение к распутинскому вопро­су, я, чтобы произвести на него более сильное впечатле­ние, немного сгустил краски при передаче своих впечат­лений от поездки по армии.

       — Фронт страшно волнуется слухами о Распутине, — говорил я, — и особенно об его влиянии на государ­ственные дела.

Всюду идут разговоры: «Царица возится с распутником, распутник — в дружбе с царем». Этим уже обеспокоена и солдатская среда. А в ней престиж Государя ничем не может быть так легко и скоро поко­леблен, как терпимостью Государя к безобразиям Распу­тина. И вас, — сказал я, — на фронте жестоко обвиня­ют. Прямо говорят, что вы должны были бы и могли бы противодействовать Распутину, но вы не желаете этого, вы за одно с Распутиным.

Последние мои слова задели за живое Воейкова, и он начал горячо возражать:

— Что я могу сделать? Ничего нельзя сделать! Если бы я с пятого этажа бросился вниз и разбил себе голову, кому от этого была бы польза?   Долго мы беседовали.

— Слушайте! — наконец, сказал я, — я хочу гово­рить с Государем и чистосердечно сказать ему, как ре­агирует армия на близость Распутина к царской семье и на хозяйничанье его в государственных делах, чем грозит это царю и Государству...

— Что же, попробуйте! Может быть, и выйдет что-либо, — ответил мне Воейков.

{13}     Я решил беседовать с Государем о Распутине. В один из следующих дней, во время закуски перед завтраком, когда ген. Алексеев, по обыкновению, скром­но стоял в уголку столовой, я говорю ему:

— Надо вам, Михаил Васильевич, говорить с Госу­дарем о Распутине, — уж очень далеко зашли разговоры о нем. Дело как будто начинает пахнуть грозою.

— Ну что же, я готов. Пойдемте вместе, — отве­тил он.

— Я думаю, что лучше порознь. Не подумал бы Го­сударь, что мы сговорились, — возразил я. — Позвольте мне первому пойти и высказать, что Богна душу поло­жит, а вы потом поддержите меня.

       — Отлично! Идите с Богом, а я потом добавлю, — согласился генерал Алексеев.

16 марта, за высочайшим завтраком, я сидел рядом с адмиралом Ниловым. Два или три человека отделяли меня от Государя, и последний поэтому не мог слышать разговора, который мы с адмиралом Ниловым вели впол­голоса, почти шопотом. Мы говорили о Распутине. Завт­рак уже кончался, когда я сказал Нилову:

— Я решил говорить с Государем.

— Говорите, непременно говорите! Помоги вам Бог! — горячо поддержал меня адмирал (Насколько болезненно переживал адмирал Нилов распутинскую историю, свидетельствует следующий факт: после моего разговора с Государем 17 марта, он воспылал нежною привязан­ностью ко мне, которую проявлял при всяком удобном случае. А однажды он сказал мне: «Только что получил письмо от же­ны. Она очень просит меня кланяться вам и сказать, что она ежедневно молится за вас Богу». Меня это особенно тронуло, ибо я ни разу не видел этой женщины.). В это время Госу­дарь встал из-за стола и, как всегда, направился в зал. Все пошли за ним. Только я стал на свое место, в углу около дверей, как вдруг Государь быстро подходит и обращается ко мне: «Вы, о. Георгий хотите что-то {14} сказать мне?» Вопрос был так неожидан для меня, что мои руки буквально опустились. Государь по моему лицу узнал, что я хочу беседовать с ним.

— Да, ваше величество, мне необходимо сделать вам доклад по одному чрезвычайно серьезному делу. Только не здесь, — ответил я.

       — В моем кабинете? Тогда, может быть, сейчас, как только разойдутся, — сказал Государь.

Но мне хотелось хоть еще на сутки оттянуть тягостный разговор. Кроме того, следующий день — 17 марта — был днем весьма чтимого мною Алексея, Человека Божия, и я обратился к Государю:

— Разрешите, ваше величество, завтра.

— Хорошо! Завтра после завтрака, в моем кабине­те, — ласково ответил Государь.

17 марта в Ставку приехали министры, и Государь после завтрака сказал мне:

— Сейчас у меня будут министры с докладами, а вы придите ко мне в 6 ч. вечера. Удобно это вам?

— Конечно! — ответил я.

В 5 ч. 55 м. вечера я вошел в зал дворца. Ровно в 6 ч. камердинер пригласил меня в кабинет Государя.

Государь встретил меня стоя и, поздоровавшись, пригласил сесть, указав на стул около письменного сто­ла, а сам сел в стоявшее по другую сторону стола кресло. Мы сидели друг против друга, только стол разделял нас. Я начал свой «доклад» с того, что меня чрезвычайно удивило, когда накануне Государь угадал о моем жела­нии говорить с ним.

— Да, я посмотрел на вас, и мне сразу показалось, что вы желаете что-то сказать мне, — заметил Государь.

Потом я вспомнил о своем первом разговоре, в мае 1911 года, с Императрицей, когда она так тепло привет­ствовала мое намерение всегда говорить Государю только правду, как бы горька она ни была. А затем начал о Распутине. Ничего не преувеличивая, но и не утаивая {15} ничего, я доложил о всех разговорах, слышанных мною на фронте, о настроении армии, в виду таких слухов и разговоров, и, наконец, о тех последствиях, к которым создавшееся положение может привести. Я говорил о том, что в армии возмущаются развратом и попойками с евреями и всякими темными личностями близкого к царской семье человека; что в армии определенно гово­рят о легко получаемых через Распутина огромных под­рядах и поставках для армии; что с его именем связывают выдачу противнику некоторых военных тайн; что, таким образом, за Распутиным в армии установилась совер­шенно определенная репутация пьяницы, развратника, взяточника и изменника; что, наконец, вследствие бли­зости такого человека к царской семье, поносится царское имя, падает в армии престиж Государя, — и то, и другое может быть чревато последствиями и т. д.

— Ваши военачальники, ваше величество, сказали бы вам больше, если бы вы спросили их. Спросите ген. Алексеева. Он человек безукоризненно честный и скажет вам только правду, — закончил я.

Государь слушал меня молча, спокойно и, казалось мне, бесстрастно. Когда я говорил о развратной жизни и пьянстве Распутина, Государь поддакнул: «Да, я это слышал». Когда же я кончил, извинившись, что неприят­ною беседою доставил огорчение, он так же спокойно, как и слушал меня, обратился ко мне:

— А вы не боялись идти ко мне с таким разгово­ром?

— Мне тяжело было докладывать вам неприятное, — ответил я, — но бояться... я не боялся идти к вам... Что вы можете сделать мне? Повесить? Вы же не пове­сите меня за правду. Уволите меня с должности? Я несу ее, как крест; к благам, какие она дает мне, я рав­нодушен; нужды не боюсь, ибо вырос в бедности и сей­час готов хоть канавы копать.

В ответ на мою реплику Государь поблагодарил меняза исполнение долга, не {16} сказав ничего больше. На этом мы расстались. Беседа наша длилась около 30 минут.

Следующие два дня были сплошной пыткой для ме­ня. Совесть говорила, что я не сделал ничего дурного, что, напротив, я, как умел, исполнил свой долг. Но серд­це подсказывало, что я нарушил душевный покой Госу­даря, причинил ему неприятность. Мне тяжело было встречаться с ним на завтраках и обедах. Не имея пра­ва уклоняться от них, я, по крайней мере, старался, что­бы наши взоры реже встречались. Мне казалось, что и Государь тоже чувствовал некоторую неловкость при встречах со мной.

18 марта Государь уезжал в Царское Село. К отходу поезда собрались старшие чины Штаба, в том числе и я. Прощаясь, Государь обратился ко мне:

— Вы уезжаете на фронт? К Страстной непременно возвращайтесь, — я приеду сюда в субботу на Вербной.

В числе провожавших Государя был и ген. Н. И. Ива­нов. До приезда Государя к поезду мы с ним очень долго прогуливались вдоль царского поезда. Он всё время жа­ловался мне: его обидели, его заслуги забыли, его ото­рвали от любимого дела и теперь держат, Бог весть зачем, при Ставке, не давая никакой работы. Более всего доставалось ген. Алексееву, но не забывался и Государь. Я утешал его, как умел: разбивал его подозрения, успо­каивал его предстоящей ему работой. Старик, однако, не поддавался утешению, а, расставаясь, выразил желание на следующий день побывать у меня. Я пригласил его к вечернему чаю.

На другой день ген. Иванов под вечер сидел у меня, пил чай «в прикуску» (Иного способа чаепития он не признавал и жестоко однаж­ды ругал моего Ивана (денщика), узнав, что тот позволяет себе иногда пить чай «в накладку».) и опять жаловался и жаловался. Я уже не выдержал:

---

Дата добавления: 2019-02-12; просмотров: 145; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!