Вы можете сделать то, чего не могу сделать я. Я могу сделать то, чего не можете сделать вы. Вместе мы можем творить великие дела. © Мать Тереза 1134 - | 906 - или читать все...
Обратная связь Пожаловаться на материал

В. Соматические источники сновидений


⇐ ПредыдущаяСтр 20 из 36Следующая ⇒

Если мы попробуем заинтересовать образованного обывателя проблемами сновидений и поинтересуемся у него, откуда они берутся, то чаще всего он будет уверен, что знает точный ответ на этот вопрос. Он расскажет о том, какие сновидения бывают от расстройства пищеварения – «сновидения от несварения желудка», от разных поз, которые мы принимаем во время сна, и от прочих мелких происшествий. Ему и в голову не приходит, что, даже учитывая все эти факторы, остается еще нечто такое, что озадачивает и требует разъяснений.

В первой главе этой книги (раздел С) я уже подробно обсуждал позицию ученых по поводу соматических источников сновидений; поэтому здесь я лишь упомяну об их основных результатах. Мы выявили три соматических источника стимулов сновидений: объективные чувственные стимулы, полученные извне, субъективные внутренние стимулы, поступающие от органов чувств, и физиологические стимулы, получаемые от внутренних органов; мы обратили внимание на то, что почти все ученые, которые признают существование подобных стимулов сновидений, не придают значения их возможным психическим источникам или считают таковые не стоящими внимания. Когда мы провели исследование соматических стимулов, которые провоцируют сновидения, то пришли к следующим выводам: значение объективного возбуждения, исходящего от органов чувств (в основном случайных стимулов во время сна, а частично – таких источников раздражения, которые не проникают в сознание спящего), может быть выявлено путем проведения многочисленных наблюдений и было подтверждено экспериментально. Какую роль играют субъективные сенсорные стимулы, вероятно, демонстрируют повторяющиеся в сновидениях гипнагогические сенсорные образ. И наконец, похоже, что хотя невозможно доказать, что образы и идеи в наших сновидениях связаны с внутренними соматическими стимулами до такой степени, чтобы это можно было утверждать наверняка, тем не менее их происхождение повсеместно признается и подтверждается тем, что они оказывают влияние на наши сновидения, провоцируя возбуждение нашей пищеварительной, мочеиспускательной системы и половых органов.

На первый взгляд может показаться, что и «неврологическая», и «соматическая стимуляция» – это соматические источники сновидений, то есть, как полагают многие исследователи, их единственный источник.

С другой стороны, мы уже столкнулись с рядом мнений, в которых выражаются сомнения и критика подобной точки зрения, где можно усомниться не в правильности, а в адекватности теории соматической стимуляции.

Хотя сторонники этой теории считают полученные ими факты неопровержимыми, – особенно в том, что касается случайных и внешних нервных стимулов, поскольку их нетрудно обнаружить в содержании сновидений, – тем не менее никто не отрицает того, что все проявляющиеся в сновидениях идеи не могут возникать лишь под воздействием внешних стимулов. Мисс Мэри Уайтон Калькинс (Mary Whiton Calkins, 1893) в течение шести недель изучала свои собственные сновидения и сновидения другого человека, пытаясь получить ответ на этот вопрос. Лишь в 13,2 % ее сновидений и 6,7 % сновидений другого человека можно проследить элементы внешнего чувственного восприятия; лишь два случая из ее коллекции были обусловлены органическими ощущениями. В данном случае статистика подтверждает то, что мы подозревали, когда рассматривали результаты, полученные мной.

Часто предлагают отделить «сновидения, вызванные нервной стимуляцией» от других видов сновидений. Например, Спитта (Spitta, 1882) разделяет сновидения на те, которые обусловлены нервными стимулами, и сновидения, связанные с ассоциациями. Но этого недостаточно, пока не будет выявлена связь между соматическими источниками сновидений и комплексом представлений в них.

Наряду с первым возражением относительно постоянной наличности внешних источников раздражения можно выставить и второе – относительно недостаточности этой теории для объяснения сновидений, которая получается при введении этого рода источников сновидений. Мы имеем право потребовать от последователей этой теории объяснить нам, во-первых, почему внешние стимулы в сновидении не воспринимаются так, каковы они есть, а постоянно подвергаются искажению (вспомним пример сновидения со звоном будильника), а во-вторых, почему в ответ на такие искаженно воспринимаемые стимулы возникает такое непредсказуемое разнообразие реакций.

Штрюмпель (Strümpell, 1877) на это отвечает, что поскольку сознание спящего человека утрачивает связь с окружающим миром, оно не в состоянии адекватно интерпретировать объективные чувственные стимулы, и ему приходится конструировать иллюзии на основе весьма и весьма расплывчатых впечатлений. Вот его мнение на этот счет:

«Как только ощущение или целый комплекс ощущений, чувства или вообще какие-либо психические процессы во время сна возникают в результате какого-то внешнего или внутреннего стимула и воспринимаются сознанием, этот процесс порождает чувственные образы, которые связаны с остаточными воспоминаниями, связанными с состоянием бодрствования, – то есть более ранними представлениями, которые или лишены характерной для них психической ценности или сохраняют ее. Этот процесс, так сказать, обрастает большим или меньшим количеством подобных образов, которые придают психическую ценность нервным стимулам, которые приобретают психическую ценность. Здесь речь идет (как мы обычно и поступаем в отношении поведения в состоянии бодрствования) о том, что спящее сознание «интерпретирует» впечатления от нервных стимулов. В результате подобной интерпретации мы и получаем так называемые «сновидения, вызванные нервным стимулом», то есть те сновидения, компоненты которых обусловлены нервной стимуляцией, оказывающей свое физическое воздействие на сознание в соответствии с законом репродукции».

Вундт (1874) считает точно так же, когда утверждает, что мысли, возникающие в сновидениях, обусловлены в основном сенсорными стимулами, в особенности кинестетическими, и потому представляют собой в основном иллюзии и, возможно, лишь отчасти в чистом виде идеи, связанные с воспоминаниями, которые усиливаются, формируя галлюцинации. Штрюмпель (Strümpell, 1877) сравнивает эту ситуацию «с тем, как человек, не обученный музыке, всеми десятью пальцами барабанит что-то по клавишам фортепиано». С этой точки зрения сновидение – это не феномен в области сознания, которым управляют психические мотивы, а результат воздействия физиологического стимула, который проявляется как ряд психических симптомов, поскольку на другие реакции система, на которую этот стимул воздействует, не способна. На этом же построено сравнение, которое Мейнерт пытается использовать, чтобы объяснить навязчивые идеи, говоря, что они напоминают циферблат, где одни цифры видны лучше, чем другие[174].

Какой бы популярной ни казалась эта теория соматических стимулов и как бы ни подкупала она своей простотой, подметить ее слабые стороны легко. Любой соматический стимул, который провоцирует образование иллюзий во сне, может породить бесчисленное множество таких попыток интерпретаций, то есть отразиться на содержании сновидения в бесконечно разнообразных формах[175]. Но теория, которую разрабатывали Штрюмпель и Вундт, не в состоянии дать объяснение тому, как соотносятся поступающий извне импульс и идеи, которые он провоцирует в сновидениях, – таким образом, не дает объяснения тем «странностям, которые порождаются этими стимулами в процессе своей созидательной деятельности» (Lipps, 1883). Возникают возражения и против предположения, на котором построена вся теория иллюзий, которое заключается в том, что спящее сознание не в состоянии распознать истинную природу объективных сенсорных стимулов. Физиолог Бурдах уже давно нашел доказательства тому, что даже во сне сознание в состоянии очень правильно интерпретировать впечатления, которые получает от органов чувств, и реагирует в соответствии с этой верной интерпретацией; он приводит в подтверждение этой мысли тот факт, что конкретные чувственные впечатления могут выделяться сознанием, а другие – игнорироваться им (например, кормилица спит чутко и настроена на малыша, о котором заботится), и что человек чаще просыпается, когда произносят его имя, по сравнению с теми случаями, когда произносят не значимые для него слова; это означает, что сознание и во сне по-разному реагирует на различные сигналы, воспринимаемые органами чувств. Из этих наблюдений Бурдах делает вывод, что дело не в том, что во время сна сознание не теряет способность интерпретировать чувственные стимулы, а просто не испытывает к ним интереса. Те же аргументы, которые приводил в 1830 г. Бурдах, мы видим у Липпса в 1833 г. в его работе, посвященной критике теорий соматических импульсов. Сознание ведет себя, как спящий человек в анекдоте, который на вопрос: «Ты спишь?» отвечает: «Нет, не сплю», когда его просят: «Тогда одолжи мне денег» – отвечает: «Я сплю».

Несостоятельность теории соматических импульсов заключается еще и вот в чем. Как показывают наблюдения, внешние стимулы не всегда провоцируют у нас сновидения, хотя и появляются в их содержании, если нам что-то снится. Допустим, на меня воздействует какой-то тактильный стимул, пока я сплю. Я могу его не заметить и увидеть, когда проснусь, что, например, у меня сползло одеяло с ноги или неправильно согнута рука; есть много примеров того, как, при наличии патологии, на спящего человека не воздействуют самые яркие и возбуждающие стимулы. Я могу ощутить их сквозь сон, что обычно и происходят с болезненными ощущениями, – но это ощущение не спровоцирует сновидения. Или, во-вторых, во сне я могу что-то почувствовать – как говорят, «сквозь сон» (что обычно происходит с болевыми стимулами-ощущениями), но эта боль не вплетется в ткань моего сновидения. Для каждого наблюдателя существуют очевидные и исполненные смысла действия спящего человека. Спящий не абсолютно слабоумен; наоборот, он может совершать логичные и волевые действия. В-третьих, я могу отреагировать на такой стимул и от этого проснуться, чтобы избавиться от источника раздражения[176]. И, лишь в-четвертых, нервный импульс может сформировать у меня сновидение. Первые три ситуации возникают не реже, чем четвертая, но и она не существовала бы, если бы ее спровоцировал лишь источник соматического раздражения.

Некоторые другие исследователи – например, Шернер (Scherner, 1861) и, впоследствии, философ Фолькельт (Volkelt, 1875), который разделял его точку зрения, – точно обозначили те пробелы в рассуждениях при объяснении сновидений как результата соматических импульсов, на которые я указывал. Эти авторы стремились более точно определить, какие именно виды деятельности сознания провоцируют такие разнообразные образы в сновидениях, возникающих под воздействием соматических стимулов при образовании сновидения; иными словами, они тоже стремились рассматривать сновидение как нечто связанное с деятельностью сознания – как психическую деятельность. Шернер не просто изображал психические характеристики сновидений как нечто поэтичное и исполненное жизни; он также полагал, что ему удалось выявить тот принцип, в соответствии с которым сознание обрабатывает воспринимаемые им стимулы. Он создает что-то вроде «книги сновидений», руководства по их исследованию, благодаря которому можно соотнести образы в сновидениях с соматическими стимулами, с состоянием внутренних органов и характером поступающих стимулов. «Так, например, когда снится кошка, то это выражает дурное настроение, светлый мягкий хлеб символизирует наготу человеческого тела» (Volkelt, 1875). «Все человеческое тело в целом в сновидении символически является в виде дома. В сновидениях, связанных с ощущениями в зубах, высокий сводчатый потолок символизирует свод нёба, а переход глотки в пищевод снится в образе лестницы; в сновидении, вызванном головной болью, фигурирует фантастический образ потолка комнаты, по которому ползают мерзкие пауки, напоминающие жаб» (там же). Многие подобные образы в сновидениях символизируют один и тот же орган. «Например, дышащие легкие предстают в образе горящей печки с бушующим внутри пламенем; сердце – как пустые ящики и корзины, мочевой пузырь – как круглые мешки или полые предметы. Особенно интересно, что в конце сновидения орган или его функция представляются в истинном виде и даже большей частью на собственном теле спящего. Так, например, когда снится зубная боль, то спящему снится, будто он вырывает себе зуб» (там же).

Такая теория сновидений не нашла сторонников среди большинства других исследователей. Она показалась им прежде всего слишком необычной; в ней не заметили даже той доли истины, которая в ней, несомненно, присутствует. В ней сновидения подвергаются символическому толкованию, как это было свойственно в античные времена, но толкование основано на том, что происходит в области физиологии человека. Шернеру не хватает научной методологии в толковании, и это слабая сторона его учения. Здесь многие толкования могут получиться произвольными, в особенности потому, что каждый стимул может проявляться в сновидении по-разному; например, уже последователь Шернера Фолькельт не соглашался с его утверждением, что человеческое тело изображается в сновидении в виде дома. Несомненно, вызывает возражения и трактовка сновидения как бесполезной, не имеющей цели душевной деятельности, так как в соответствии с теорией, которую мы обсуждаем, сознание просто порождает фантазии по отношению к тому стимулу, который их спровоцировал, и ни в малейшей степени не стремится активно воздействовать на этот стимул.

Но существует одно серьезное возражение в отношении воззрений Шернера на символические изображения соматических стимулов в сновидении. Подобные стимулы существуют всегда, и считается, что сознание во сне получает к ним непосредственный доступ, чего не происходит в состоянии бодрствования. Тогда непонятно, почему сновидения не посещают человека всю ночь и почему ему постоянно не снятся все его органы. На это можно возразить, что глаза, уши, зубы, кишечник и другие органы должны подавать особые сигналы, которые и спровоцируют такие сновидения. Если нам снится, что мы летим, оттого что у нас расширяются и сжимаются стенки легких, то такое сновидение должно нас посещать чаще, как это уже отметил Штрюмпель (Strümpell, 1877), или во время такого сновидения легкие должны работать в усиленном режиме. Но возможен еще третий случай, наиболее вероятный: что иногда действуют особые мотивы, которые привлекают внимание к постоянно существующим висцеральным ощущениям; но это уже лежит за пределами теории Шернера.

Ценность теории Шернера и Фолькельта заключается в том, что она привлекает внимание к целому ряду таких характеристик содержания сновидений, которые требуют разъяснения и готовят почву для новых открытий. Сновидения действительно символически отражают органы тела и их функции; например, вода в сновидении часто означает потребность освободить мочевой пузырь, мужской половой орган изображается с помощью насоса, палки или колонны и т. д. Яркие сновидения, в отличие от тусклых сновидений, вряд ли могут объясняться чем-то, кроме воздействия на органы зрения, а слуховые раздражения могут спровоцировать формирование иллюзий в тех же сновидениях, где спящему слышатся шум и множество голосов. Шернер (Scherner, 1861) рассказывает о сновидении, в котором на мосту стоят в две шеренги красивые белокурые мальчики, которые дерутся друг с другом, а потом возвращаются на свои места, пока спящему не снится, будто сам он садится на мост и выдергивает из челюсти больной зуб. Подобное формирование сновидений, бесчисленное множество свидетельств о которых приводят другие авторы, не позволяют нам отнестись к теории Шернера как к бессмысленной игре ума, не видя в ней зерна истины. Итак, перед нами поставлена задача найти другое объяснение той символизации, которая возникла под влиянием ощущений в зубах[177].

Во время обсуждения теории соматических источников сновидения я воздерживался от использования аргументов, к которым пришел во время анализа моих собственных сновидений. Если мы сможем доказать, полагаясь на метод, не используемый другими исследователями, что сновидение само по себе представляет ценность как психический акт и что желания человека становятся мотивами, провоцирующими сновидения, а события и переживания предыдущего дня дают основной материал для его содержания, то любая другая теория сновидений, которая пренебрегает такой важной исследовательской процедурой и в которой сновидения предстают как бесполезные и загадочные психические реакции на соматические стимулы, представляется настолько несостоятельной, что для ее опровержения не требуется никакой специальной критики. Иначе – что представляется совершенно невероятным – должны были бы существовать два различных типа сновидений, одни из которых видели только мы, а другие – прежние их исследователи. Итак, нам остается лишь найти место в моей теории сновидений для тех фактов, на которых строится современная теория соматической стимуляции сновидений.

Мы уже сделали первый шаг в этом направлении, выдвинув тезис о том, что в сновидении все его стимулы обязательно объединены в одно целое и при этом они все действуют одновременно. Мы обнаружили, что два или больше важных события, которые могли произвести на человека впечатление накануне, заставляют связанные с ними желания объединиться в сновидении и что впечатления, имеющие психическую ценность для материала сновидения, объединяются с несущественными переживаниями минувшего дня, если между ними есть нечто общее. Таким образом, оказывается, что сновидения – это реакция на все, что в данный момент волнует спящего человека. Анализ предыдущих сновидений демонстрирует, что их материал представляет собой ряд психических рудиментов и остаточных воспоминаний, в отношении которых (учитывая приоритет недавних и детских впечатлений) мы можем утверждать, что они «актуальны в данный момент» для спящего человека. Нетрудно предсказать, что именно произойдет, если к этому материалу, связанному с актуальными переживаниями, во время сна добавятся свежие впечатления. Их ценность в сновидении объясняется тем, что они актуальны; они объединяются с другими психически актуальными переживаниями и вместе с ними образуют материал сновидений. Иными словами, стимулы, возникающие во время сновидения, трансформируются в образы, иллюстрирующие осуществление желания, перерабатывая в качестве строительного материала уже знакомые нам остаточные психические явления, связанные с только что прожитым днем. Такое соединение возникает не всегда; как я уже указывал, возможны самые разнообразные реакции на стимулы во время сна. Но когда это происходит, это значит, что были найдены идеи, которые стали материалом для сновидения, и они наполнили его содержанием такого рода, что оно соответствует и соматическим, и психическим стимулам этого сновидения.

Соматический материал не изменяет психическую сущность сновидения; оно по-прежнему иллюстрирует осуществление желания, и это не зависит от формы его выражения с помощью актуального и значимого на сегодняшний момент материала.

Здесь я готов признать существование самых различных факторов, которые придают значение разнообразным внешним источникам, провоцирующим возникновение сновидений. Я полагаю, что соотношение в них индивидуальных, физиологических и случайных моментов обусловлено тем, как человек в отдельных случаях воспринимает интенсивные объективные раздражения во время сна; обычная или случайная глубина сна в связи с интенсивностью стимула иногда позволяет подавить реакцию на него настолько, что он совершенно не нарушает сна, но в другом случае то же самое раздражение может заставить человека проснуться или окажется вплетенным в его сновидение. Потому внешние объективные импульсы у одного человека могут проявляться в сновидении чаще, чем у другого. Лично я крепко сплю, и разбудить меня довольно сложно; внешние впечатления чрезвычайно редко проявляются в моих сновидениях, а вот психические мотивы чрезвычайно провоцируют у меня сновидения. Я запомнил лишь одно мое сновидение, в котором можно заметить объективный и болезненный стимул, именно на примере этого сновидения легко продемонстрировать, какой эффект может произвести стимул извне.

Мне снится, что я еду верхом на серой лошади, вначале робко и нерешительно, словно я просто двигаюсь с лошадью в такт. Я встречаю одного своего коллегу П.; он прямо сидит в седле, одет в твидовый костюм и что-то мне показывает (может быть, хочет дать мне понять, что я плохо сижу в седле). Я устраиваюсь поудобнее на моей весьма ученой лошади и вдруг замечаю, что мне очень комфортно. У меня мягкое седло, похожее на диван; оно заполняет собою весь промежуток между шеей лошади и крупом. Удобно на нем устроившись, я протискиваюсь между двумя ломовыми телегами. Проехав по улице, я поворачиваю и хочу слезть с лошади возле уютной открытой часовни, которая там находится. Потом я спешился у другой часовни. Моя гостиница находится на той же улице, я мог разрешить лошади свободно бродить по ней, но я предпочел завести ее за эту часовню. Мне как-то неловко оттого, что я приехал туда верхом. Перед гостиницей стоит мальчик, он показывает мне записку, которую я уронил, и смеется надо мной; в записке написано и дважды подчеркнуто: «Никакой еды». И вторая фраза (неразборчиво), что-то вроде: «Никакой работы». Мне как-то не по себе оттого, что я один в чужом городе и мне нечем заняться.

На первый взгляд не понять, что это сновидение было спровоцировано каким-то внешним импульсом. Накануне я страдал от фурункулов, которые мешали мне двигаться; самый большой фурункул величиною с яблоко был у меня на мошонке и причинял мне при малейшем шаге нестерпимую боль. Меня лихорадило, я потерял аппетит, но, несмотря на болезнь, усиленно работал – и при этом мучился от боли, так что все это очень утомило меня. Мне было трудно принимать больных, но, конечно, это было не так трудно для меня, учитывая характер и локализацию моей болячки, чего не скажешь о верховой езде. Но именно это мне и приснилось; это был самый энергичный протест против моих страданий, какой только можно себе было представить. Я вообще не езжу верхом, верховая езда никогда мне не снится; я всего один раз сидел на лошади, и то на неоседланной; верховая езда мне не понравилась. Но в этом сновидении я еду верхом, словно у меня и в помине нет никаких фурункулов в области промежности, – вернее, как раз потому, что я не хотел, чтобы они у меня были. Мое седло символизирует согревающий компресс, благодаря которому только я и смог уснуть. Вероятно, вначале во сне я не чувствовал боли. Затем у меня появилось болезненное ощущение и стало мешать мне спать; но вот сформировалось сновидение и стало меня убаюкивать: «Нет! Продолжай спать; зачем тебе просыпаться?! Нет у тебя никаких фурункулов, ты едешь верхом на лошади. Ведь если бы у тебя были боли в таком месте, ты бы не мог сидеть в седле!» Сновидение убаюкало меня: боль прошла, и я мирно спал.

Мало того что это сновидение внушило мне, что фурункулов нет, навязав мне образы, совершенно несовместимые с моей болезнью; при этом оно, словно мать, которая потеряла своего ребенка, и в бреду ей кажется, что это не так; или как торговец, который потерял все свое состояние, а ему кажется, что все в порядке[178]. Детали подавляемых ощущений и образ, который я использовал для подавления этих ощущений, также служили в этом сновидении связкой с другимматериалом, который ассоциировался с недавними событиями и из которого и были выстроены эти образы. Я ехал на серой лошади; цвет лошади соответствует в точности коляске цвета «соль с перцем», в которой я недавно встретил моего коллегу П. Острая пища мне запрещена из-за фурункулеза; я предпочитаю считать этиологическим моментом именно ее, а не сахар, о котором можно думать при фурункулезе. Коллега П. немного задирает передо мною нос, особенно с тех пор, как он переманил у меня одну пациентку, в лечении которой я применял весьма интересные приемы.В сновидении я вначале сижу на лошади в странной позе, как клоун в цирке, то есть применяю разные приемы верховой езды; но эта пациентка, как норовистая лошадь в анекдоте[179], во время нашего лечения «брыкалась». Таким образом, лошадь символизирует мою пациентку (она в моем сновидении очень умна). «Я чувствую себя совершенно комфортно», так я чувствовал себя в семье, из которой меня вытеснил коллега П. «Я думал, вы хорошо держитесь в седле», – сказал мне недавно по этому поводу один известный венский врач, один из моих немногих доброжелателей. С такими болями, как у меня, нужны были особые приемы, чтобы по 8–10 часов проводить сеансы психотерапии, но я знаю, что не смогу долго продолжать работать из-за болезни, и сновидение мрачно намекает мне на эту угрожающую ситуацию. (Когда неврастеники приходят к врачу, они показывают ему записку, которую принесли с собой: «Никакой работы, никакой еды».) Продолжая этот анализ, я замечаю, что сновидение от желания избавить меня от болезни, рисуя мне картину верховой езды, переходит к эпизоду моего детства: к ссоре, которая произошла между мной и одним моим племянником, который на год старше меня и сейчас живет в Англии. Кроме того, в нем содержатся эпизоды моих путешествий по Италии; улица в этом сновидении похожа на те, что я видел в Вероне и Сиене. Более глубокий анализ приводит меня к мыслям сексуального характера; я вспоминаю, что обозначал намек на прекрасную страну в сновидении одной пациентки (gen Italien – ехать в Италию, genitalien – гениталии); это связано и с домом, где я лечил пациентку до того, как коллега П. занял мое место, и о том, где именно у меня вскочил фурункул.

В другом сновидении[180] я так же успешно защитился от внешнего воздействия, которое могло прервать мой сон. В этот раз я лишь случайно обнаружил взаимосвязь между этим сновидением и случайным стимулом. И так смог понять это сновидение. Однажды утром, в жаркий летний день, я проснулся в тирольском городке и вспомнил, что мне приснилось: папа римский умер. Я никак не мог понять этот сон – в нем не было образов, – лишь незадолго до этого в газете появилось сообщение о легком недомогании понтифика. Но во время завтрака моя жена спросила у меня: «Ты слышал сегодня утром, как громко звонили колокола?» Я и не думал, что слышал это, но теперь понял, о чем было это сновидение. Так во сне я отреагировал на этот шум, стараясь не проснуться, а набожные тирольцы хотели меня разбудить. В моем сновидении я отомстил им тем, что именно мне приснилось, и продолжил мирно спать, не проявляя никакого интереса к их колокольному звону.

В сновидениях, о которых шла речь в предыдущих главах, можно найти несколько ярких примеров переработки так называемых нервных стимулов. Таким примером может служить сновидение о питье залпом; в нем соматическое раздражение является, по-видимому, единственным источником сновидения, а желание, вызванное ощущением, – жажда – единственным его мотивом. Точно так же обстоит дело и в других простых сновидениях, когда соматическое сновидение само по себе способно осуществить желание. Сновидение больной, которая ночью срывает у себя со щеки охлаждающий аппарат, изображает довольно необычайную реакцию, когда осуществляется желание, связанное с болезненным ощущением. Создается впечатление, что больной женщине удалось на некоторое время преодолеть боль, причем свои боли она приписала другому человеку.

Мое сновидение о трех Парках, очевидно, спровоцировано чувством голода, но оно образно представляет его как потребность ребенка в материнской груди и так камуфлирует с помощью невинного желания более взрослую потребность лишенной возможности проявиться в таком неприкрашенном виде. В сновидении о графе Туне мы видели, каким образом случайная физическая потребность может совпадать с наиболее сильными, но и с наиболее подавленными стремлениями. В примере Гарнье первый консул в сновидении принял взорвавшуюся адскую машину за взрыв во время сражения, и здесь чрезвычайно ясно обнаруживается единственный мотив, который управляет чувствами во время сна. Молодой адвокат, уснувший после обеда в день своего первого большого выступления, ведет себя, как Наполеон. Ему снится какой-то Г. Рейх из Гуссиятина (Hussiatyn), с которым он столкнулся в деле о банкротстве, но элемент сновидения «Гуссиятин» снова и снова повторяется в сновидении; он просыпается и слышит, что его жена, страдавшая бронхитом, сильно кашляет (по-немецки звучит похоже – «husten»).

Давайте сравним это сновидение Наполеона, который, кстати, отличался крепким сном, с другим сновидением этого студента, которому вслед за словами хозяйки, которая стучала в его дверь и говорила, что пора идти на работу в больницу, приснилось, будто он спит в госпитале, и он продолжает спать, сказав себе: «Раз я уже в больнице, то мне и вставать не нужно». Последнее сновидение было вызвано, очевидно, стремлением к удобству; спящий сознает мотив своего сновидения, но при этом помогает и раскрыть загадку сновидения в принципе. В некотором смысле все сновидения вызваны стремлением к удобству, желанием продолжить сон и не вставать. Сновидения СТОЯТ НА СТРАЖЕ сна, а не разрушают его. У нас будет возможность доказать этот тезис в отношении психических факторов, которые присутствуют при пробуждении; но уже сейчас мы в состоянии доказать это в отношении объективных внешних стимулов. Сознание либо совершенно не реагирует на чувственные импульсы во время сна, насколько только это возможно, учитывая интенсивность и придаваемое им значение этих стимулов, или с помощью сновидения отрицает сам факт того, что подобные импульсы существуют, или же, в-третьих, признавая их, старается истолковать их таким образом, чтобы актуальные ощущения вплелись в ситуацию, которая создана в сновидении. То ощущение, которое испытывает спящий, вплетается в сновидение, чтобы утратить свою реальность. Ощущение вплетается в сновидение и тем самым лишается своей реальности. Наполеон может спать дальше – твердо убежденный в том, что его может разбудить лишь взрыв под Арколе[181].

Итак, стремление спать (на котором сконцентрировано сознательное эго и которое вместе с действующей в сновидении цензурой и «вторичным переосмыслением», о котором я упомяну позже, составляют долю «эго» в сновидении) согласуется с другими желаниями, из которых то одно, то другое сбывается во сне[182]. Но мы обнаружили в желании спать тот фактор, который может заполнить пробел в теории Штрюмпеля и Вундта и объяснить, отчего внешние стимулы в сновидении интерпретируются столь причудливым и странным образом. Если нужно интерпретировать их правильно, то для этого необходимо, чтобы спящее сознание проявило к ним интерес, а тогда придется проснуться; поэтому сознание выбирает из числа всевозможных интерпретаций лишь те, которые согласуются с абсолютным цензурным требованием – продолжать спать. «Это соловей, а не ласточка». Потому что если это – ласточка, то ночи любви пришел конец[183]. Из всех возможных толкований того импульса, который воспринимается сознанием, выбирается именно тот, который больше всего согласуется с желаниями человека. Итак, все заранее решено, и ничего произвольного или случайного не существует. Неправильное толкование – это не иллюзия, а, если угодно, только предлог. И здесь снова проявляется цензура в сновидении, замена одного на другое происходит посредством смещения, и мы вынуждены признать, что здесь мы сталкиваемся с действием, которое отклоняется от психической нормы.

Если внешние и внутренние физические стимулы достаточно интенсивны для того, чтобы вызвать психическую реакцию, – при условии, что в результате этого продолжается сон и человек не просыпается, – они представляют собой стартовую точку для образования сновидений и становятся его ядром, осуществление желания затем подгоняется под него таким же образом, как и (см. выше) представления-посредники, которые соединяют друг с другом два психических стимула сновидений. Это справедливо для некоторых сновидений, поскольку их содержание посвящено какому-то конкретному соматическому элементу. Это крайний случай, и тогда в качестве материала для сновидения может быть выбрано даже неактуальное желание. Но у сновидения выбора нет – оно должно изображать осуществленное желание; оно, так сказать, должно отыскать такое желание, чтобы изобразить, как оно сбылось, используя те ощущения, которые человек переживает в данный момент. Если такой актуальный материал связан с болью или чем-то неприятным, то это вовсе не означает, что он не годится для формирования сновидения. В сознании отражаются такие желания, осуществление которых неприятно. В этом заключено какое-то противоречие; но мы понимаем, в чем тут дело, когда принимаем во внимание существование двух движущих сил и цензуры, которую одна из них осуществляет в отношении второй.

Мы знаем о существовании подавленных желаний, которые связаны с первой системой, а вторая система мешает им осуществиться. Когда я делаю утверждение о том, что подобные желания существуют, я не считаю, что они когда-то были, а затем их уничтожили. Теория подавления желаний, которая принципиально важна для исследования психоневрозов, утверждает, что подавленные желания продолжают существовать – хотя при этом они продолжают подавляться. В языке существует фраза «подавление» (то есть давление вниз), которую применяют по отношению к подобным импульсам. Физиологически такие импульсы стремятся к тому, чтобы сохраниться в сознании и продолжать действовать. Если произойдет так, что подобное подавляемое желание будет реализовано, а цензура, которую осуществляет вторая движущая психическая сила (отвечающая за сознание), будет разрушена, это поражение второй системы выразится как неудовольствие. Итак, если человека беспокоят во сне неприятные ощущения соматического происхождения, то это вплетается в процессы формирования этого сновидения, чтобы продолжить до той или иной степени подвергать цензуре реализацию того желания, которое до того обычно подавлялось[184].

Именно поэтому возникает целая группа сновидений, которые вызывают беспокойство, потому что в таких сновидениях присутствуют такие структуры, которые с точки зрения теории желаний существовать не могут. Во второй группе сновидений действует иной механизм; поскольку у беспокойства, которое спящий ощущает, могут быть психологические невротические причины; оно может быть обусловлено психологическим сексуальным возбуждением, а в этом случае оно связано с вытесненным либидо. В таких случаях чувство беспокойства, как и весь беспокойный сон в целом, указывает на неврологическую симптоматику, и здесь недалеко до того рубежа, за которым теория осуществления желаний в сновидении не применима. Но существуют такие сновидения, где причины беспокойства – соматические, например у легочных и сердечных больных, когда у них возникают затруднения при дыхании; и в подобных случаях в сновидении возникают в образном виде такие энергично подавленные желания, проявление которых психологически могло бы обосновать это ощущение страха. Нетрудно отметить общие черты двух этих на первый взгляд различных групп. В обеих группах участвуют два психических фактора: стремление к аффекту и те идеи, которые присутствуют в содержании; они переплетены друг с другом. Если один из них в данный момент начинает активно действовать, то он провоцирует и другой, который возникает в сновидении; в первом случае соматически обусловленное беспокойство вызывает к жизни подавляемые мысли, а во втором – мысли с сексуальным подтекстом, которые больше не подавляются, вызывают приступ беспокойства. Нам трудно осознать это не потому, что все это происходит в сновидениях, а потому, что здесь мы сталкиваемся с проблемой источников беспокойства и проблемой подавления (импульсов и аффектов. – Примеч. пер.).

Нет никаких сомнений в том, что кинестетика (или общая диффузная чувствительность) – это один из внутренних соматических стимулов, от которых зависит содержание сновидений, которое не оказывает прямого воздействия на содержание сновидения, но заставляет его так сортировать материал образования сновидений, чтобы выбрать из него те идеи, которые соотносятся со специфическими свойствами этого стимула, а другой материал отбраковать. Кроме того, остаточные ощущения дня накануне сновидения, без сомнения, переплетаются с остаточными психическими явлениями, которые так важны для сновидений. В сновидении основное настроение спящего может сохраниться, и, таким образом, если оно человеку неприятно, может превратиться в свою противоположность.

Я полагаю, что соматические источники стимуляции в состоянии сна (то есть ощущения во время сна) при обычной интенсивности в формировании сновидений играют почти такую же роль, как и незначительные для спящего человека недавние впечатления дня накануне этого сновидения. Я считаю, что они способствуют формированию сновидения, если вписываются в те мысли, которые возникают у спящего в силу психологических причин, иначе этого просто не происходит. С ними обращаются, как с дешевым материалом, который всегда под рукой и которым можно пользоваться, когда захочешь, в отличие от дорогого материала, который сам диктует мастеру свои условия. Можно сравнить это с ситуацией, когда состоятельный заказчик приносит художнику какой-нибудь редкий камень, например кусок оникса, и поручает сделать из него что-то красивое – в этом случае размер камня, его окраска и текстура подсказывают, какой бюст или какую скульптурную композицию необходимо из него выполнить. Если же это обычный материал, которого всегда достаточно, – например мрамор или песчаник, то скульптор просто воплощает в нем свою собственную идею. Я полагаю, что именно этим мы можем объяснить то обстоятельство, что содержание сновидения, вызванного обычными по интенсивности соматическими стимулами, не повторяется во всех сновидениях и каждую ночь[185].

Я постараюсь проиллюстрировать свою точку зрения примером, который, кроме всего прочего, вернет нас к толкованию сновидений. Однажды я постарался понять, что означает ощущение скованности, невозможности сдвинуться с места, невозможности совершить какое-то действие, которые так часто снятся человеку и так связаны с беспокойством. Однажды ночью, после того как я размышлял на эти темы, мне приснилось вот что:

Я полуодетый поднимаюсь из квартиры в нижнем этаже по лестнице на верхний этаж. Я перепрыгиваю через три ступеньки и радуюсь, что могу так легко подниматься по лестнице. Внезапно я вижу, что навстречу мне вниз по лестнице идет горничная. Мне становится стыдно, я спешу и вдруг чувствую, что меня не слушаются руки и ноги, меня словно приковывают к ступенькам, и я не могу тронуться с места.

Анализ сновидения. На эту ситуацию повлияла реальная ситуация из жизни. У меня в Вене есть две квартиры в одном доме, соединенные между собою только лестницей. На первом этаже у меня расположены приемная и кабинет, а на втором этаже находятся жилые комнаты. Когда я поздно вечером засиживаюсь за работой, я поднимаюсь ночью по этой лестнице к себе в спальню. Вечером накануне сновидения я действительно поднялся по лестнице не совсем одетый: я снял воротник, галстук и манжеты; в сновидении же я был практически голый, но, как это часто бывает во сне, картинка была нечеткая. У меня есть привычка перепрыгивать через ступеньки; в этом сновидении и сбывается одно из моих желаний: то, что я с такой легкостью преодолеваю ступеньки, убеждает меня в том, что у меня все в порядке с сердцем. Далее, такой способ передвижения вверх по лестнице резко противоречит ощущению скованности во второй половине этого сновидения. Это доказало мне – на что, собственно, доказательств и не требуется, – что в сновидениях очень легко изображаются моторные навыки, доведенные до совершенства. (Вспомните хотя бы те сны, где мы летаем.)

Но та лестница, по которой я поднимаюсь, не похожа, на лестницу моего дома; сначала я ее не узнаю, и только увидев, как горничная идет мне навстречу, я понимаю, где именно я нахожусь. Это горничная одной пожилой дамы, которой два раза в день я делаю инъекции; лестница в сновидении очень похожа именно на ту, по которой я поднимаюсь к этой даме два раза в день.

И как же эта лестница и эта дама попали в мое сновидение? У чувства стыда за беспорядок в моей одежде, безусловно, есть сексуальный подтекст; а горничная, которая мне приснилась, гораздо старше меня, ворчлива и далеко не привлекательна. По этому поводу мне приходит в голову только следующее: когда я утром прихожу в этот дом, у меня обычно на лестнице начинается кашель и выделяется мокрота; мокроту я обычно сплевываю на лестницу. На ней нет ни одной плевательницы, и я думаю, что лестница скорее станет чище, если владелец дома поставит там плевательницы. Но у привратницы, чистоплотной, старой и ворчливой, другая точка зрения. Она пытается поймать меня на месте преступления, и я всякий раз слышу, как она ворчит на меня. Обычно несколько дней после этого она со мной не здоровается при встрече. Накануне этого сновидения к этой привратнице присоединилась и горничная. Я, как всегда, торопился закончить свой визит и уже собирался уходить, когда в передней меня остановила горничная и сказала: «Надо было бы вытереть ноги, господин доктор, прежде чем входить в комнаты. Посмотрите, как вы опять наследили на красном ковре». Вот откуда взялись в моем сновидении лестница и горничная.

Мои скачки через ступени и плевки на лестнице тоже связаны между собой. Катар горла и сердечная болезнь – это наказание за мою пагубную привычку курить, за что мне тоже часто достается от моей жены; и в моем доме, и в другом со мной неласковы; в сновидении два этих образа совпали.

Я должен отложить дальнейшее толкование этого сновидения, пока не объясню происхождение распространенных сновидений, в которых человек полуодет. Замечу только, до того как обобщить результат этого сновидения, что ощущение скованности в сновидении появляется каждый раз, когда этого требует конкретный контекст. Источник содержания этой части сновидения не может быть связан с какими-то особенностями моей манеры передвижения, поскольку буквально пару минут назад (словно в подтверждение тому) я легко несся вверх, перепрыгивая через ступеньки[186].

Г. Типичные сновидения

Вообще-то, мы не можем истолковать сновидение другого человека, если он не готов поделиться с нами теми бессознательными мыслями, которые лежат в его основе. Это значительно ограничивает область применения нашего метода[187]. Мы уже могли убедиться, что, как правило, каждый человек произвольно конструирует мир своих сновидений, и потому они не очень понятны другим людям. Тем не менее существуют некоторые виды сновидений, которые снятся почти всем людям и значение которых, как мы привыкли считать, для всех одинаково. Эти типичные для всех сновидения особенно интересны тем, что их источники, скорее всего, одинаковы для всех людей, и на их примере можно попробовать пролить свет на источники сновидений в целом.

Итак, исполненные особых надежд, мы попробуем применить наши техники толкования сновидений к этим типичным сновидениям и с неохотой признаемся в том, что именно этот материал не оправдает наших ожиданий. Если мы приступим к толкованию типичного сновидения, то тот, кому оно приснилось, не сможет, как правило, предоставить нам ассоциаций, которые в отношении других типов сновидений помогли бы их интерпретировать. Отчего так происходит и как мы разрешаем это затруднение, мы выясним в другой части нашей книги. Тогда читателю станет также понятно, отчего я могу обсуждать здесь лишь некоторые из типичных сновидений и почему я откладываю обсуждение других образцов типичных сновидений на потом[188].

α. Сновидения о наготе, вызывающие смущение

Бывает так, что в сновидении о том, что голый или неряшливо одетый человек разгуливает в присутствии других, чувства стыдливости не возникает. Нас же здесь интересуют именно те сновидения, в которых человек во сне ощущает стыд и смущение, хочет убежать или спрятаться и при этом испытывает особое чувство скованности: он не может двинуться с места или изменить неприятную ситуацию, в которой оказался. Лишь в этом смысле сновидение можно считать типичным: его основное содержание может раскрываться в самых разных контекстах и с самыми разными индивидуальными особенностями. В основном (в своей типичной форме) во всех этих снах люди страдают от чувства стыда из-за своей наготы, пытаясь скрыться. Но у них это не получается. Я думаю, что большинству моих читателей такое снилось.

Весьма непросто понять, почему человеку снится, что он голый. Тот, кому такое приснилось, может сказать: на мне была рубашка», но картина обычно нечеткая. Обычно беспорядок в одежде настолько неконкретен, что это описание представляет собой некую альтернативу увиденному во сне: «На мне была рубашка или нижнее белье». Обычно беспорядок в одежде не настолько существенный, чтобы чувство стыда, которое человек в связи с этим испытывает, было бы оправданным. Например, человеку снится, что он был одет, как император, и вместо наготы ему снится какой-то недочет в его одежде: «Я шел по улице без сабли и повстречал офицеров, которые шли мне навстречу», или «На мне не было галстука», или «На мне были не военные галифе, а обычные брюки, какие носят гражданские люди».

Люди, в чьем присутствии человеку становится стыдно, обычно незнакомцы, и черты их лица не разобрать. В типичном сновидении никогда не бывает так, чтобы этот беспорядок в одежде, от которого человеку так неловко, навлек бы на него критику или был бы замечен окружающими. Наоборот, у них безразличное, а может быть, торжественное или чопорное выражение лица (мне однажды именно это и приснилось). Это заставляет задуматься.

Чувство смущения у спящего и безразличие окружающих противоречат друг другу, и так в сновидениях происходит довольно часто. Было бы понятно, если бы незнакомцы с удивлением смотрели на него, воспринимали бы его вид с осуждением или негодованием, но я считаю, что эта, вызывающая подобные возражения, характеристика такой ситуации связана с тем, что в ней нет изображения сбывшегося желания, и при этом какая-то сила заблокировала все другие ее характеристики, поэтому две части сновидения противоречат друг другу. У нас есть одно интересное доказательство того, что сновидение в той форме, в которой оно здесь возникает, – частично искаженное с точки зрения теории об осуществившемся желании – было понято неправильно. Именно оно стало основой одной сказки, известной в изложении Андерсена («Новое платье короля»), и было поэтически использовано Людвигом Фульдой[189] в его драматической сказочной истории «Талисман». В сказке Андерсена рассказывается о двух обманщиках, которые соткали для короля драгоценное платье, которое видели лишь добрые и верные подданные. Король выходит на улицу в этом невидимом платье, и все, из опасения, что волшебное платье выдаст отсутствие у них должных качеств подданного, делают вид, что не замечают наготы короля.

Именно это мы и видим в таком сновидении. Мы можем смело утверждать, что непонятное содержание сновидения, в том виде, в котором оно отразилось в нашей памяти, воспроизводится в той форме, которая и делает ситуацию понятной. Но первоначальное значение этой ситуации утрачивается, и она начинает выполнять несвойственные ей функции. Далее мы сможем убедиться в том, что сознательная мыслительная деятельность, которая является неотъемлемой частью второй движущей психической силы, часто неверно интерпретирует значение сновидения таким образом, именно в результате подобного непонимания и создается окончательная форма сновидения[190]. Более того, мы узнаем, что подобное заблуждение (которое происходит в психическом пространстве одной и той же личности) играет основную роль в формирований навязчивых идей и фобий.

Мы можем сказать, откуда наше сновидение черпало материал для этих превращенных форм. Обманщики – это сновидение, король – это сам спящий человек, нравственная цель этого сновидения выявляет неявное знание того, что в этом сновидении есть латентное содержание, связанное с запретными желаниями, которые подверглись процессу вытеснения. Контекст, в котором появляются такие сновидения в моей аналитической работе с невротиками, безусловно, связан с воспоминаниями раннего детства. Лишь в детстве мы показывались полураздетыми в обществе наших родных, воспитателей, прислуги и гостей, и тогда мы не стыдились своей наготы[191]. У многих детей, даже в старшем возрасте, раздевание вызывает какое-то странное удовольствие, а не стыд. Они смеются, прыгают, хлопают себя по телу – мать или кто-либо другой, кто это видит, запрещает им делать это, приговаривая: «Фу, безобразие! Стыд какой!» У детей часто проявляются эксгибиционистские наклонности. Пройдитесь по любой деревне, и обязательно увидите 3–4-летнего ребенка, который как бы в честь вашего прихода обязательно задерет рубашку. У одного из моих пациентов сохранилось воспоминание об одном эпизоде времен его раннего детства: ему было восемь лет, и однажды, раздевшись перед сном, он захотел было отправиться в рубашке к своей маленькой сестренке в соседнюю комнату, но няня его туда не пустила. В рассказах невротиков об их детстве раздевание перед детьми другого пола имеет большое значение; с этим тесно связан бред параноиков, им кажется, что, когда они переодеваются, за ними кто-то наблюдает; среди тех личностей, кто застыл именно на этой извращенной фазе развития, есть одна категория людей, у которых подобное поведение так ярко выражено, что стало симптомом неблагополучия, – это эксгибиционисты[192].

Когда мы оглядываемся на этот период детства, не омраченный стыдом, он кажется нам раем, а что такое рай? Это всего лишь коллективная фантазия о детстве человека. Потому в раю люди и ходят обнаженными и не стыдятся друг друга до того момента, когда в них пробуждается стыд и страх, после этого происходит изгнание из рая, начинается сексуальная жизнь и погружение в культуру. Но каждую ночь в этот рай нас переносит сновидение. Я уже высказывал предположение, что впечатления раннего детства (с его доисторических времен до третьего года жизни) стремятся возродиться в настоящий момент, а их появление снова и снова рисует картину осуществившегося желания. Итак, получается, что сны о наготе – это сны эксгибиционистской направленности[193].

В центре эксгибиционистского сновидения образ самого спящего, но не в детстве, а в настоящий момент, и беспорядок в одежде (образ его расплывчат или в силу влияния многочисленных поздних воспоминаний, или в силу влияния цензуры). В нем возникают и образы людей, перед которыми спящий испытывает неловкость. Я не знаю ни одного примера, где спящий видел бы реальных свидетелей своих детских эксгибиционистских поступков. Сновидение не представляет собой простого воспоминания. Интересно, что те, кто в детстве вызывает у нас сексуальный интерес, никогда не фигурируют ни в сновидении, ни в истерии, ни в неврозах. Они снова появляются лишь в бреду при паранойе, и, хотя их не видно, пациент фанатично верит в их присутствие. Вместо них в сновидении появляется «множество чужих людей», которые не обращают никакого внимания на наготу, которая предстает их взорам, в отличие от того, кому спящий демонстрировал свое тело на самом деле. Кстати, элемент сновидения «множество чужих людей» может возникнуть в них и в других контекстах; он всегда выражает желание, которое намеренно разрушает «интимность и тайну»[194]. Необходимо отметить, что, даже при паранойе, где восстанавливается исходная ситуация, наблюдается подобная инверсия, когда образы переходят в собственную противоположность. Человек больше не чувствует себя одиноким, у него нет сомнений, что на него смотрят, но наблюдатели – это «множество незнакомцев», и непонятно, что это за люди.

Кроме того, процесс вытеснения играет важную роль в эксгибиционистских сновидениях. Мучительное ощущение в сновидении представляет собой реакцию второй движущей психической силы на то, что устраненное ею содержание эксгибиционистского эпизода проявилось снова. Если человеку необходимо спастись от неприятных чувств, эта сцена больше никогда не должна повториться.

Далее мы снова вернемся к обсуждению чувства скованности. В сновидении оно прекрасно выражает конфликт в волевой сфере или что-то отрицательное. Существует неосознанная цель, которая заставляет человека продолжать предаваться эксгибиционизму, но по цензурным соображениям такое поведение должно прекратиться.

Нет сомнения, что существует множество отнюдь не случайных связей между нашими типичными сновидениями и сказками, а также другими плодами творческой мысли. Очень часто проницательный взгляд поэта замечает процесс превращения и служит средством его воплощения. Он воспроизводит этот процесс в обратном виде, и поэзия стремится превратиться в сновидение. Один мой коллега обратил мое внимание на следующее место из «Зеленого Генриха» Готфрида Келлера (часть III, глава 2):

«Я надеюсь, мой дорогой Ли, что вы никогда не испытаете на себе то чрезвычайно пикантноеположение, когда Одиссей, голый, покрытый лишь мокрой тиной, предстает пред Навсикаей и ее подругами! Хотите знать, как это происходит? Давайте рассмотрим этот пример. Вы вдали от родного дома, от всего, что вам дорого; вы много видели, много слышали, вы опечалены и озабочены. Вы одиноки, вас покинули, и в этом состоянии вам, наверное, ночью приснится, что вы приближаетесь к своей родине; вот она предстает перед вами, яркая и сияющая; навстречу вам выходят красивые, дорогие вам, родные люди. А вы – в лохмотьях, голый, покрытый слоем пыли и грязи. Вам так стыдно и страшно, вы стараетесь прикрыться, спрятаться и просыпаетесь весь в поту. Вот что снится несчастному страннику с начала сотворения мира, а Гомера на описание этой картины вдохновили самые глубины человеческой души».

Эти глубины человеческой души, к которым обычно взывает поэт, обращаясь к своим слушателям, связаны с импульсами сознания, которые корнями уходят в дни самого раннего детства и воспринимаются как события доисторических времен. В основе сознательных и не вызывающих возражений желаний людей, которые находятся вдали от родины, в сновидении выплывают подавленные запретные желания детства, и потому это сновидение, как в легенде о Навсикае, почти всегда вызывает беспокойство.

Мое собственное сновидение, где я перепрыгиваю через несколько ступенек, в котором потом появилось ощущение скованности, тоже носит эксгибиционистский характер, так как обладает его основными характеристиками. Потому оно связано с переживаниями детства, и в них хорошо бы разобраться, поскольку поведение горничной и ее упрек в том, что я наследил на ковре, перенесли ее в мое сновидение. Я мог бы действительно выяснить все необходимые для этого толкования детали. В психоанализе мы учимся связь одновременных событий трактовать как причинно-следственную; две мысли, по-видимому, не связанные друг с другом, представляют собой единое целое, которое необходимо выявить, – как буквы а и б, написанные рядом, образуют слово «аб». То же касается и сновидений. Это сновидение о лестнице – лишь одно из многих таких сновидений, которые следовали одно за другим; и мне стали понятны и все остальные из них. Поскольку одно сновидение связано с другими, все они должны касаться одного и того же предмета. Все они связаны с воспоминаниями о няне, которая растила меня до двухлетнего возраста; я ее очень смутно помню; недавно моя мама рассказала, что няня была старая и некрасивая, но очень умная и добросовестная. Из анализа моих сновидений я знаю, что она не всегда относилась ко мне ласково и нежно, иногда даже ругала, когда я не был достаточно чистоплотен и опрятен. Стараясь, таким образом, продолжить мое воспитание, горничная в моем сновидении претендует на то, чтобы я относился к ней, как к моей «доисторической» няне. Думаю, что, хотя она и была со мной строга, я все же любил ее, потому что она преподала мне первые важные уроки[195].

β. Сновидения о смерти близких людей

Другая группа так называемых типичных сновидений связана с картинами смерти близких, родных, родителей, братьев, сестер, детей и других дорогих нам людей. Бывают два вида таких сновидений: одни не вызывают у спящего тяжелой скорби, и по пробуждении он удивляется собственной бесчувственности, и другие, во время которых от горя и щемящего чувства утраты спящий может горько расплакаться.

Сновидения первого рода мы пока рассматривать не будем; они не относятся к числу типичных. Во время их анализа мы убеждаемся, что они означают нечто совершенно не связанное и что они предназначены исключительно для прикрытия какого-либо другого желания. Такое сновидение посещает молодую даму, которая увидела своего племянника, единственного сына своей сестры, лежащим в гробу (см. выше). Это не значит, что она желает смерти своему маленькому племяннику, а лишь скрывает в себе желание после долгого промежутка увидеть любимого человека, которого она как-то раз увидела у гроба другого своего племянника, после того как они долго не встречались. Это желание, выражающее подлинное содержание сновидения, не вызвано чувством скорби, и спящая женщина его не испытывает и в этом сне. Становится понятно, что ощущение в этом сновидении относится не к его содержанию, доступному непосредственному наблюдению, а к скрытому содержанию и аффективное содержание сновидения не было подвержено тому искажению, которое изменило содержание идей в нем[196].

Иначе обстоит дело со сновидениями, в которых изображается смерть любимого родственника и которые вызывают болезненный аффект. В этих сновидениях выражается пожелание смерти такому близкому человеку. Поскольку подобная мысль вызовет яростное сопротивление многих моих читателей, я должен как можно подробнее объяснить, что именно я имею в виду.

Я уже обсуждал сновидение, в котором выяснилось, что желания, которые в нем сбылись, не всегда изображают то, к чему мы стремимся в данный момент. В сновидении могут осуществляться и давно забытые, не актуальные и вытесненные желания; поскольку они снова возникают в сновидении, мы должны признать, что они все еще существуют. Это не мертвые желания в полном смысле этого слова, они, как тени в «Одиссее», которые, напившись крови, вновь пробуждаются к жизни. В сновидении о мертвом ребенке в ящике речь шла о желании, которое было актуально пятнадцать лет тому назад, и с тех пор в нем откровенно признавались. Я добавлю – и это имеет принципиальное значение для теории сновидений, – что даже в основе этого желания скрывается воспоминание самого раннего детства. Еще маленьким ребенком – мне не удалось точно установить, когда именно, – пациентка моя слышала, что ее мать, будучи беременна ею, страдала меланхолией и от всей души желала смерти ребенку, которого носила. Когда моя пациентка стала взрослой и ждала своего ребенка, она повела себя так же, как и ее мать.

Если кто-то страдает во сне оттого, что его отец, мать, брат или сестра умирают, то я не воспользуюсь этим сновидением в качестве доказательства того, что этот человек именно теперьжелает им смерти. Теория сновидения этого не предполагает до такой степени; в соответствии с ней достаточно лишь того, что он когда-то желал – когда-нибудь в детстве – их смерти. Я боюсь, однако, что и это пояснение все еще недостаточно успокоит моих читателей; они, наверное, так же энергично будут протестовать против того, что они даже в детстве когда-нибудь могли испытывать подобные желания. Мне придется поэтому воссоздать здесь часть погибшей душевной жизни ребенка по их отголоскам в наши дни[197].

Давайте обратимся к взаимоотношениям детей и их братьев и сестер. Я не знаю, отчего мы утверждаем, что они полны любви друг к другу; у нас есть достаточно примеров вражды между братьями и сестрами в зрелом возрасте, и мы часто можем констатировать, что эта вражда начинается с детства или даже наблюдается с самого их рождения. Но, с другой стороны, есть много взрослых, которые с нежностью относятся к своим братьям и сестрам, а в детстве они постоянно враждовали с ними. Старший ребенок плохо относился к младшему, дразнил его, бил, отнимал у него игрушки; младший питал бессильную злобу к старшему, завидовал ему и боялся его, и в его отношении к старшему выражалось первое в жизни стремление к свободе и желание защитить свои права. Родители говорят, что дети терпеть не могут друг друга, но не понимают, отчего так происходит. Нетрудно убедиться в том, что характер «хорошего ребенка» несколько иной, чем у взрослого. Ребенок абсолютно эгоистичен, он интенсивно переживает свои потребности и яростно стремится к их удовлетворению, особенно в отношениях со своими соперниками, другими детьми и, прежде всего, своими братьями и сестрами. Но от этого мы не считаем этого ребенка «злым», мы говорим, что он «безобразник», мы не считаем его ответственным за его проступки или преступником. И это вполне справедливо: мы имеем основания надеяться, что еще в период детства в маленьком эгоисте проснутся альтруистические наклонности и нравственность, как говорил об этом Мейнерт (Meynert, 1892), вторичное «Я» окажет влияние на первичное «Я» и подавит его. Правда, нравственное чувство пробуждается не сразу и не во всем, и у разных детей период пренебрежения нормами морали длится разное количество времени. Если нравственное чувство так и не разовьется, то мы называем таких людей «дегенератами», хотя на самом деле речь идет о сбое в развитии. После того как характер маленького ребенка претерпел изменения в ходе его дальнейшего развития, он снова может проявиться в своем первозданном виде, например при истерии. В поведении непослушного ребенка и человека, страдающего истерией, весьма много общего. А невроз навязчивых состояний, напротив, является проявлением преувеличенного развития нравственности, которая тяжким бременем упала на неокрепшую душу человека, характер которого еще не сформировался.

И потому многие из тех, кто сейчас любит своих братьев и сестер и кто не вынес бы их смерти, бессознательно носят в себе злые желания давних лет, которые могут возникать в сновидениях. Чрезвычайно интересно наблюдать за отношением маленьких детей до трех лет и младше к их младшим братьям и сестрам. Ребенок до появления на свет младших детей был единственным в семье; а теперь ему говорят, что аист принес ему братца или сестрицу. Ребенок смотрит на пришельца и говорит категорическим тоном: «Аист может унести его обратно!»[198] Я совершенно серьезно верю в то, что у ребенка может сформироваться адекватная оценка событий, которых он может ожидать в связи с появлением в его жизни маленького незнакомца – братика или сестрички. Одна моя знакомая дама, у которой сейчас прекрасные отношения с сестрой, на четыре года ее младше, рассказала мне, что, когда ей показали новорожденную сестричку, она упрямо воскликнула: «Но все равно я не отдам ей мою красненькую шапочку!» Если ребенок начинает сознавать лишь впоследствии, к каким осложнениям приведет это событие в его жизни, то и враждебные его чувства проявляются лишь позднее. Я знаю один случай, когда трехлетняя девочка пыталась задушить своего маленького брата в колыбельке, потому что была уверена, что его дальнейшее присутствие не сулило ей ничего хорошего. Дети в этом возрасте способны на явную ревность, иногда довольно ярко выраженную. Может случиться и так, что новорожденная сестричка действительно вскоре умрет, тогда старший ребенок снова станет единственным объектом любви своих родителей. Если же аист снова приносит малыша, у ребенка появляется обоснованное желание, чтобы нового конкурента постигла та же участь и чтобы ему снова было так же хорошо, как в тот промежуток между смертью первого ребенка и рождением второго[199]. Обычно подобное отношение ребенка к младшим братьям и сестрам обусловлено просто разницей в возрасте. Если она более значительная, то в старшей девочке могут, наоборот, проснуться материнские инстинкты по отношению к беспомощному новорожденному малышу.

Взрослым может быть и не заметно со стороны, до какой степени в детстве распространена враждебность между братьями и сестрами[200].

Я не успел понаблюдать за своими собственными детьми, которые быстро рождались, один за другим; но теперь я тороплюсь наверстать упущенное, наблюдая за моим маленьким племянником, единоличной власти которого пришел конец через пятнадцать месяцев, когда у него появилась крошечная конкурентка; хотя я и слышу, что мальчик относится к своей сестренке по-рыцарски, целует ей руку и гладит ее, я замечаю, что он, не достигнув еще двух лет, часто пользуется своим умением говорить, чтобы критиковать этого, совершенно лишнего, с его точки зрения, человека. Как только разговор заходит о ней, он тотчас же вмешивается и говорит недовольным тоном: «Такая кроха, такая кроха!» В последнее время, когда эта девочка уже порядком подросла и за то, что она маленькая, критиковать ее не получится, мальчик уже по-другому объясняет, отчего она не заслуживает такого внимания со стороны взрослых, по любому поводу он говорит: «У нее нет зубов»[201]. Старшая девочка другой моей сестры, когда ей было шесть лет, несколько раз приставала к своим тетушкам с вопросом: «Правда же, Люси еще ничего не понимает?» Сестра Люси, ее соперница, была моложе ее на два с половиной года.

Ни у одной из моих пациенток, например, мне не удалось столкнуться со сном о смерти брата или сестры, который бы сопровождался приступом враждебности. Мне пришлось встретиться с одним только исключением, которое во время анализа лишь подтвердило общее правило. Когда я однажды во время приема сообщил ей о том, что каждому человеку снится нечто подобное (на мой взгляд, это прямое отношение к тому симптому, с которым мы работали), она удивила меня ответом, что ей никогда не снилось ничего подобного. Она вспомнила про другой сон, который вроде бы не имел отношения к теме, которую мы обсуждали, – он посетил ее в возрасте примерно четырех лет, она была самым младшим ребенком в семье; с тех пор он несколько раз снился ей: целая толпа детей – все ее братья, сестры, двоюродные братья и сестры играют на лугу. Вдруг за спинами у них вырастают крылья, они взмывают вверх и исчезают. Она понятия не имела о том, что значил этот сон. Но нетрудно понять, что он символизировал смерть ее братьев и сестер и весьма незначительно подвергся цензуре. Я приступаю к анализу этого сновидения. Когда умер один из ее двоюродных братьев (в ее семье дети двух братьев росли вместе, как родные братья и сестры) – моей пациентке было тогда четыре года, и она спросила у одной своей взрослой родственницы, куда деваются дети, которые умерли. Ей ответили: «У них вырастают крылышки, и они превращаются в ангелов». В этом сновидении у всех братьев и сестер вырастают крылышки, как у ангелов, и – что самое важное – они улетают. Наша малышка во сне избавилась от всех других детей, осталась одна, и, что самое удивительное – она-то выжила, одна из всей детской толпы! Играющие на лугу дети, которые потом взлетают в небо, символизируют бабочек, словно этот маленький ребенок рассуждал точно так же, как и древние, которые наделили душу крыльями бабочки.

Здесь мне, возможно, возразят: «Допустим, детям свойственна враждебность по отношению к своим братьям и сестрам, но как ребенок может в одночасье вдруг сделаться настолько дурным, чтобы желать смерти своим конкурентам или более сильным товарищам по играм, словно смерть – это единственно возможное наказание для них? Все, кто утверждает подобное, не знают, что ребенок слабо представляет себе, что такое смерть на самом деле. Ребенок ничего не знает, как ужасны тление, могильный холод, бесконечное небытие – все, что связано со словом «смерть» у взрослых и о чем повествуют мифы о потустороннем мире. Страх смерти чужд детям, оттого они так легко произносят это страшное слово и желают смерти другому ребенку: «Если ты еще раз это сделаешь, то умрешь, как Франц!» А несчастная мать вздрагивает от ужаса, наверное зная о том, что большая часть человечества не доживает до зрелого возраста. Даже восьмилетний ребенок, вернувшись домой из какого-нибудь естественно-исторического музея, заявляет: «Мама, я тебя очень люблю. Когда ты умрешь, я из тебя сделаю чучело и поставлю здесь в комнате, чтобы тебя видеть всегда». Как отличается детское представление о смерти от нашего![202]

Для детей, которые не присутствуют при предсмертной агонии, «умереть» – значит примерно то же самое, что и «навсегда уйти», – просто больше не причинять окружающим беспокойства. Ему неважно, отчего это произойдет – оттого, что человек уехал, или оттого, что он умер[203]. Если няню малыша уволили и он расстался с ней в самом раннем детстве, а вскоре за тем умирает его мать, то в его воспоминаниях оба этих события накладываются друг на друга. Когда люди в отъезде, дети по ним особенно не скучают: многие матери с огорчением узнают, что, пока они были в отъезде несколько недель или уезжали на летний отдых, дети о маме ни разу не спросили. И, если она действительно отправляется туда, откуда нет возврата, дети поначалу совсем о ней забывают и лишь потом начинают вспоминать.

Таким образом, если у ребенка есть причины желать, чтобы другого ребенка не было, то он вполне может пожелать ему смерти. А психическая реакция на такие сновидения о смерти доказывает, что, несмотря на существующие различия, в сущности, когда ребенок желает кому-то смерти, он имеет в виду то же самое, что и взрослый человек[204].

Но если ребенок желает смерти своим братьям и сестрам в силу детского эгоизма, когда он считает их своими соперниками, как же мы можем объяснить его пожелания смерти собственным родителям, которые окружают его любовью и заботой, и в сохранении их жизни он должен быть эгоистически заинтересован?

Разрешить эту трудную загадку можно, если вспомнить, что сновидения о смерти родителей в огромном большинстве случаев касаются родителя одного пола, что и тот, кому они снятся: мужчине в большинстве случаев снится смерть отца, а женщине – смерть матери. Я не могу утверждать, что это универсальный закон, но подавляющее большинство примеров здесь настолько убедительно, что эта тенденция очевидна, и это чрезвычайно важно[205]. Похоже, что – вкратце – в раннем возрасте у ребенка проявляется сексуальное предпочтение: мальчики рассматривают своих отцов как соперников в любви, то же самое у девочек в отношении их матерей, и, если родитель одного с ними пола куда-то денется, это будет ими восприниматься как нечто положительное.

Прежде чем отвергнуть это утверждение, которое кажется чудовищным, необходимо провести анализ существующих в действительности взаимоотношений родителей и детей. Необходимо отличать культурную установку на почитание детьми родителей от того, что нам показывают ежедневные наблюдения. Между родителями и детьми имеется немало поводов для враждебности, немало условий для возникновения желаний, которые не соответствуют требованиям цензуры.

Рассмотрим вначале взаимоотношения между отцом и сыном. На мой взгляд, пиетет перед десятью заповедями притупляет наше понимание того, что происходит в действительности. Мы не решаемся признаться самим себе, что большая часть человечества нарушает четвертую заповедь. Как в высших, так и в низших слоях человеческого общества почитание родителей отступает на задний план, и другие интересы воспринимаются как более важные. Туманные сведения, дошедшие до нас из мифов и легенд давних времен, рисуют довольно мрачную картину безраздельной власти отца и его произвола. Хронос пожирает своих детей, как боров пожирает новорожденных поросят, а Зевс оскопляет своего отца[206]. Чем деспотичнее был отец в семье в стародавние времена, тем больше оснований было у сына как у его законного наследника, чувствовать к нему враждебность, тем сильнее было его нетерпение начать править самому, убив отца. Даже в наших современных семьях представителей среднего класса отцы, как правило, ограничивают самостоятельность сыновей и тем самым сеют вражду во взаимоотношениях с ними. Врач часто становится свидетелем того, как скорбь о потере отца не мешает сыну радоваться долгожданной свободе. В нашем обществе сегодня отцы отчаянно цепляются за свое печально известное и устаревшее право potestas patris familias[207], и те авторы, которые, как Ибсен[208], повествуют о вечном конфликте отцов и детей, могут не сомневаться, что им удается произвести впечатление.

Конфликты между дочерью и матерью возникают, когда дочь подрастает и стремится к сексуальной свободе, но мать держит ее под жестким контролем; и взросление дочери напоминает самой матери о том, что пришло время отказаться от собственных сексуальных притязаний.

Все это очевидно. Но это не помогает нам объяснить, отчего сны о смерти родителей снятся тем людям, чья почтительность к родителям не вызывает никаких сомнений. То, что мы уже обсуждали, наводит на мысль о том, что пожелания смерти родителям уходят корнями в далекое детство.

Во время психоанализа пациентов, страдающих неврозами, это предположение подтверждается. Выясняется, что сексуальные желания ребенка – насколько можно их считать таковыми в их зачаточном состоянии – проявляются очень рано и что первой привязанностью девочки становится отец, а первой привязанностью мальчика – мать. Тогда отец становится для сына соперником, а мать – соперницей для дочери, а как мало нужно для того, чтобы ребенок захотел пожелать кому-то смерти, мы уже убедились, рассматривая его взаимоотношения с братьями и сестрами. Сами родители тоже дают основание для таких предпочтений; обычно отец балует дочь, а мать – своих сыновей, но оба они с одинаковой строгостью относятся к воспитанию детей, если к этим отношениям не примешиваются сексуальные мотивы. Когда кто-то из родителей любит ребенка, он не просто удовлетворяет его потребность в этом, это также означает, что удовлетворяется его потребность в чем-то большем. Таким образом, ребенок повинуется собственному сексуальному инстинкту и при этом наполняет новыми силами склонность родителей друг к другу, если его выбор не отличается от того, что свойственно им.

Такие детские предпочтения не всегда сразу заметны, но некоторые из них обнаруживаются уже в самом раннем детстве. Одна моя знакомая восьмилетняя девочка каждый раз, когда мать выходит в кухню из-за стола, гордо говорит: «Теперь я буду мамой! Карл, хочешь еще зелени? Возьми, пожалуйста!» – и так далее… Одна способная, очень живая девочка восьми лет, яркий пример обсуждаемого нами психологического явления, так и заявляет: «Пусть мамочка умрет, папочка женится на мне, и я буду его женой». В детской жизни это желание отнюдь не противоречит тому, что ребенок нежно любит свою мать. Если маленький мальчик может спать рядом с матерью, как только отец уезжает, а после его возвращения должен вернуться в детскую к няне, которая нравится ему гораздо меньше, то у него очень легко может возникнуть желание, чтобы отец постоянно отсутствовал и чтобы он сам сохранил бы свое место рядом с милой мамой; а для этого, наверное, надо, чтобы отец умер, потому что ребенок знает: «мертвых», как, например, дедушки, никогда нет, они никогда не возвращаются.

Если такие наблюдения за маленькими детьми и приводят нас к подобным заключениям, все же они не предоставляют нам тех убедительных данных, которые можно получить, когда врач наблюдает пациентов, страдающих неврозом. Во втором случае подобные сновидения становятся частью анализа в таком контексте, что их невозможно интерпретировать иначе, кроме как сновидения об осуществленном желании.

Одна моя пациентка во время сеанса психоанализа была очень огорчена, и глаза у нее были на мокром месте. «Я не хочу больше видеть своих родных, наверное, они считают меня ужасным человеком». И сразу начинает рассказывать мне о том, что вспомнила одно свое сновидение, значения которого она не понимает. Это приснилось, когда ей было четыре года: по крыше идет какое-то животное, рысь или лиса (по-немецки звучат похоже: «Luchs» и «Fuchs»), потом что-то падает или это падает она сама. А потом вдруг из дома выносят мертвую мать, – и тут она заливается слезами. Я объяснил ей, что это сновидение, скорее всего, символизирует детское желание, чтобы мать умерла, именно потому она и думает, что родные плохо думают о ней. Как только я сказал это, она сразу же восстановила материал, из которого построено это сновидение. «Luchsaug» (пройдоха) – так ее обозвал какой-то уличный мальчишка; а когда ей было три года, на мать с крыши свалился кусок черепицы и до крови поранил ей голову.

Однажды у меня была возможность в течение продолжительного времени наблюдать за одной молодой женщиной, психические проблемы которой проявлялись очень разнообразно. Ее болезнь началась с приступов крайнего возбуждения и спутанного сознания, потом у нее стало проявляться болезненное отвращение к собственной матери, она поднимала на нее руку и ругала, как только та приближалась к ее постели, а со своей старшей сестрой у нее были нежные и теплые отношения. Потом у нее наступал более благополучный период, в котором она становилась апатичной и у нее были большие проблемы со сном; в этой фазе ее болезни я и приступил к лечению и стал анализировать ее сновидения. Большая часть их была связана, явно или неявно, со смертью матери: она то присутствовала на похоронах какой-то пожилой дамы, то видела себя и свою сестру сидящими за столом на поминках, одетыми в черное. Содержание ее сновидений было очевидным. По мере улучшения ее состояния у нее стали развиваться истерические фобии. Самая мучительная была связана с навязчивой идеей, что с ее матерью произошло несчастье. Где бы она ни была, она спешила домой, чтобы убедиться, что ее мать еще жива. Этот и другие похожие случаи весьма примечательны: здесь налицо различные способы реакции психики на одну и ту же идею, которая тревожит пациента. В состоянии возбуждения и спутанного сознания, при котором, как я считаю, вторая движущая психическая сила подавляется первой, которая обычно не активна, бессознательная враждебность по отношению к матери проявлялась в моторных действиях; в более спокойный период внутренний протест был подавлен и снова активно действовала цензура, и тогда эта враждебность проявлялась лишь в сновидениях, чтобы там осуществилось желание о смерти матери; по мере выздоровления проявлялась истерическая контрреакция, которая выражалась в чрезмерном беспокойстве за мать. В этом смысле вполне понятно, почему истерические девушки так преувеличенно выражают любовь к своим матерям.

В другой раз у меня была возможность проникнуть в бессознательную душевную жизнь одного молодого человека, который страдал неврозом навязчивых состояний и не мог выходить на улицу, так как его мучила мысль, что он может убить всех людей, которых встретит. Он тратил все свое время на то, что собирал доказательства своего алиби в случае, если против него вдруг будет возбуждено обвинение в каком-либо убийстве, совершенном в его городе. Думаю, уже понятно, что он был чрезвычайно нравственным и образованным человеком. В ходе психоанализа (благодаря которому он полностью излечился) вскрылась причина этой мучительной навязчивой идеи – его желание убить своего чрезмерно строгого отца; он осознавал это желание, к его удивлению, вполне сознательно, когда ему было около семи лет, но оно уходит корнями в еще более ранний период детства. После тяжелой болезни и смерти отца на тридцать первом году жизни больного у него стало появляться навязчивое чувство вины, которое в форме вышеупомянутой фобии было перенесено на чужих людей. Он чувствовал, что, раз он стремился низвергнуть своего отца, то ему не будут доверять близкие люди, и потому считал, что у него есть все основания вести затворнический образ жизни, и боялся выйти на улицу.

По моим многочисленным наблюдениям, родители оказывают самое существенное влияние на жизнь тех детей, у которых впоследствии развивается психоневроз. Любовь к одному из них и ненависть к другому и образуют те основные психические импульсы, которые формируются именно в этот период времени и которые играют такую важную роль, порождая симптомы невроза, который у них впоследствии разовьется. Но я не считаю, что те, кто страдает неврозами, значительно отличаются в этом от других здоровых людей. Гораздо более вероятно – и это подтверждается случайными наблюдениями за здоровыми детьми, – что их дружелюбные или враждебные желания по отношению к своим родителям лишь более преувеличенно демонстрируют тот процесс, который в той или иной степени проявляется в сознании большинства детей.

Это подтверждает легенда, которая дошла до наших дней со времен Античности: ее глубокий и универсальный смысл может быть понят лишь в том случае, если выдвинутая мной гипотеза в отношении психологии детей также универсальна. Я имею в виду миф о царе Эдипе и одноименную трагедию Софокла.

Эдип, сын Лая, фиванского царя, и Иокасты, был покинут своими родителями вскоре после рождения на свет, так как оракул возвестил отцу, что его еще не рожденный сын станет его убийцей. Эдипа спасают, и он воспитывается при дворе другого царя, пока однажды, сомневаясь в своем происхождении, не спрашивает об этом оракула и не получает от него совет избегать родины, так как он должен стать убийцей своего отца и супругом своей матери. По дороге с мнимой родины он встречает царя Лая и убивает его во внезапно разгоревшемся сражении. Потом подходит к Фивам, разрешает загадку преграждающего путь Сфинкса и в благодарность за это избирается на фиванский престол и получает в жены Иокасту. Долгое время он правит в покое и мире, и его жена-мать рожает ему двух дочерей и двух сыновей, как вдруг разражается чума, заставляющая фиванцев вновь обратиться к оракулу с вопросом о том, в чем причина этого бедствия. Здесь и начинается трагедия Софокла. Гонец приносит ответ оракула, что чума прекратится, когда из города будет изгнан убийца Лая. Где же он?

«Кто след найдет столь древнего злодейства?» (пер. Мережковского).

В трагедии все действие сводится к тому, что постепенно, с задержками и с постоянно нарастающим волнением, – как и в процессе психоанализа, – выясняется, что сам Эдип – это и есть убийца Лая и в то же время сын убитого и Иокасты. Потрясенный своим страшным злодеянием, Эдип ослепляет себя и покидает родину. Предсказание оракула сбылось.

«Царь Эдип» – это так называемая трагедия судьбы. Ее трагизм заключается в противоречии между высшей волей богов и напрасным стремлением людей избежать предначертанного несчастья. Из этой трагедии потрясенный зритель должен извлечь урок – что нужно подчиняться воле богов и осознать собственное бессилие. Современные писатели стремились к той же цели, изображая в своих поэтических творениях подобное противоречие, но развивая его на собственный манер. Но зритель лишь безучастно смотрел, как, несмотря на все свое сопротивление, невинные люди становились жертвами тяготевшего над ними проклятия; позднейшие трагедии рока успеха не имели.

Но если «Царь Эдип» производит на современного человека не меньшее впечатление, чем на античного грека, то причина этого не в том, что эта греческая трагедия изображает противоречие между судьбой человека и человеческой волей, а в особенностях самой темы, которая становится материалом для изображения этого противоречия. В нашей душе что-то откликается на неотразимую волю рока в «Эдипе», а в «Родоначальнице» или в других трагедиях рока мы не верим в то, что нам показывают. В истории самого царя Эдипа присутствует такая особенность. Судьба этого героя волнует нас потому, что она могла бы быть и нашей судьбой, потому что оракул предсказал и нам до нашего рождения такое же проклятие, как и Эдипу. Всем нам, быть может, суждено направить наше первое сексуальное чувство на мать, а первую ненависть и стремление к насилию – на отца; наши сновидения это доказывают. Царь Эдип, беззаконно убивший своего отца Лая и женившийся на своей матери Иокасте, лишь воплощает осуществление желания нашего детства. Но мы счастливее его, мы сумели перенести наше сексуальное чувство с матери на другого человека и забыть о своей ревности по отношению к отцу. Человек, осуществивший такое первобытное детское желание, внушает нам ужас, мы отворачиваемся от него со всей силой, которую нам диктует процесс вытеснения, который с самого детства был связан с подобными желаниями. Рассказывая о преступлении Эдипа, поэт помогает нам познать наше собственное «я», в котором все еще живы те же самые импульсы, но они подлежат подавлению. Хор в конце трагедии повествует нам об этом противоречии:


…Посмотрите на Эдипа,
На того, кто был великим, кто ни зависти сограждан,
Ни судьбы уж не боялся, ибо мыслью он бесстрашной
Сокровеннейшие тайны сфинкса древнего постиг.
Посмотрите, как низвергнут он судьбой[209]

Это напоминает о нас самих и о нашей гордости, о тех, кто, расставшись с детством, обрел мудрость и так возвеличился в своих собственных глазах. Мы, как и Эдип, живем, не сознавая своих безнравственных желаний, в которых говорит в нас Природа, а когда осознаем их, нам хочется закрыть глаза и никогда не видеть сцен нашего детства[210].

В самом тексте трагедии Софокла присутствует абсолютно точное описание эдипова комплекса, что доказывает его происхождение из древнейших снов, в которых присутствуют вызывающие у ребенка беспокойство образы его взаимоотношений с родителями, в которых проявляется его пробуждающаяся сексуальность. Когда Эдип вдруг начинает испытывать беспокойство, хотя еще не понял, что с ним происходит, Иокаста утешает его, она напоминает ему о сновидении, которое посещает многих людей, но которому не стоит придавать значения:


Ведь до тебя уж многим людям снилось,
Что с матерью они – на ложе брачном,
Но те живут и вольно, и легко,
Кто в глупые пророчества не верит.

И в наши дни люди с возмущением и удивлением рассказывают о сексуальных отношениях с матерью, которые им приснились. В этом и заключается ключ к трагедии и объяснение смысла сновидений о смерти отца. История об Эдипе – это реакция воображения на оба эти типичных сновидения, и, подобно тому как сновидения эти вселяют во взрослых чувство отвращения, так и этот миф должен внушать ужас, чувство вины и желание понести за нее наказание. Ее дальнейшие модификации коренятся в неправильном вторичном переосмыслении материала, что было использовано в теологических целях. Эта попытка привести всемогущество богов в гармонию с чувством ответственности человека за свои поступки должно естественным образом нарушить связь с основным содержанием пьесы и со всем остальным.

Еще одно величайшее поэтическое произведение – шекспировский «Гамлет» – восходит к той же основной мысли, что и «Царь Эдип»[211]. Но, хотя материал здесь совершенной другой, здесь выявляются все различия в психической жизни этих двух столь отдаленных друг от друга культурных периодов развития человечества, весь вековой прогресс процесса вытеснения в его душевной жизни. В основе мифа об Эдипе желание ребенка становится явным и осуществляется, как это и происходит в сновидении. В «Гамлете» оно подавляется, и мы узнаем о том, что оно существует, – как и при неврозе, – лишь по тем последствиям, которые повлекло за собой его подавление. Что странно: более современная трагедия производит на зрителя такое сильное впечатление, что люди совершенно не понимают сути характера главного героя. Драма построена на том, что Гамлет не уверен, стоит ли ему выполнять обещание отомстить; о причинах или мотивах этих сомнений в тексте не сказано ничего, и многочисленные попытки толкования драмы не принесли результатов. Согласно господствующему еще и теперь толкованию Гете, Гамлет воплощает тип человека, жизненная энергия которого парализована склонностью к излишним рассуждениям («Он болен бледностью мыслей»). Другая точка зрения заключается в том, что Шекспир стремился изобразить человека со слабым, нерешительным характером, склонного к неврастении. Но сюжет пьесы доказывает, что Гамлет далеко не тот, кто не способен на решительные действия. Мы дважды убеждаемся в его решительности: в первый раз, когда он в порыве чувств закалывает подслушивающего за портьерой Полония, а во второй раз – когда он со всем коварством принца эпохи Возрождения отправляет на смерть тех двух придворных, которые замысливали убить его самого. Отчего же он не решается привести в исполнение месть, о которой умолял его призрак отца? Ответ в том, что ему необходимо выполнить особенную миссию. Гамлет способен на все, но только не на месть человеку, который убил его отца и занял его место у матери, человеку, воплотившему его вытесненные детские желания. Вместо того чтобы испытывать ненависть, которая должна была бы побудить его к мести, он упрекает себя и даже мучается угрызениями совести, оттого что и он сам не лучше, чем этот преступник, которого он должен покарать. Здесь я использую формулировки, имеющие отношение к сознанию, изучая то, что бессознательно и что дремлет в душе этого героя; если кто-нибудь скажет, что Гамлет страдал истерией, то я буду считать, что этот вывод сделан на основе моего толкования. Сексуальное отвращение, которое Гамлет выражает в разговоре с Офелией, играет здесь принципиально важную роль, и это сексуальное отвращение, которое в последующие годы все больше и больше овладевает самим Шекспиром, которое в полной мере выразилось в «Тимоне Афинском». В «Гамлете» перед нами открывается собственная душевная жизнь поэта; из книги Георга Брандеса о Шекспире (1896) мы узнаем, что эта трагедия написана вскоре после смерти его отца (1601), то есть под впечатлением от недавно пережитого горя, когда воскресли все детские чувства по отношению к отцу. Известно также и то, что рано умершего сына Шекспира звали Гамнет (звучит похоже на Гамлет). В драме «Гамлет» речь идет об отношении сына к родителям, а в «Макбете», который был создан примерно в это же время, поднимается тема бездетности. Все невротические симптомы, и потому также и сновидения, могут быть подвергнуты «сверхинтерпретации», и это так и должно быть, чтобы их можно было полностью понять, но и все гениальные произведения тоже являются продуктом более чем одного мотива и более чем одного импульса поэта, потому для них возможна не только одна-единственная интерпретация, а гораздо большее их количество. Здесь я лишь попытался вскрыть один из глубочайших пластов жизни, связанных с импульсами этого великого писателя[212].

Завершая обсуждение типичных сновидений и сновидений о смерти близких, я непременно должен сказать несколько слов, которые позволяют пролить свет на их значение для теории сновидения в целом. В этих сновидениях мы обнаруживаем весьма необычное состояние мыслей, которое формируется в результате воздействия подавляемых мыслей, с которыми цензура совершенно не в состоянии справиться, и потому они проникают в сны совершенно не подвергаясь изменениям. На это должны быть особые причины, и я считаю, что возникновение этих снов происходит при активном участии двух факторов. Прежде всего, трудно представить себе желание, корни которого уходят в такое далекое прошлое по отношению к сегодняшнему дню: «Нам такое и не снилось» – так мы считаем по поводу подобных желаний. Потому наша внутренняя цензура не готова к встрече с такими чудовищными вещами. Например, в античном кодексе Солона не было предусмотрено наказания за отцеубийство. Во-вторых, в этом случае подавляемое желание, о котором спящий даже не подозревает, часто в процессе формирования сновидения сталкивается с остаточными воспоминаниями минувшего дня, и так формируется беспокойство за того близкого человека, о котором ему снится этот сон. Такое беспокойство может проникнуть в этот сон, лишь опираясь на соответствующее желание; хотя оно может принять облик беспокойства, которое человек испытывал в течение дня накануне сновидения. Мы склонны считать, что все обстоит гораздо проще и что человек продолжает во сне думать о том, что занимало его мысли в состоянии бодрствования; но в этом случае нам нужно совершенно оставить в стороне те сны, в которых человек видит смерть своих близких, и не рассматривать их применительно к нашему объяснению происходящего в сновидениях в целом, и, таким образом, мы будем считать абсолютно загадочным то явление, для которого можно найти разгадку.

Весьма поучительно также проследить, как связаны такие сновидения с тревожными сновидениями. В сновидениях о смерти близких людей, которые мы обсуждаем, вытесненное желание находит способ обойти цензуру и то искажение, которое она вызывает. При этом спящий человек постоянно страдает во сне. Точно так же и тревожное сновидение возникает лишь если цензура полностью или частично подавляется, а этому способствует то, что беспокойство уже возникает в силу соматических провоцирующих факторов. Итак, мы ясно видим, к какой цели стремится цензура, искажающая то, что происходит в сновидении: она стремится предотвратить появление беспокойства или других аффектов, доставляющих страдания.

Я уже упоминал об эгоизме, присущем детскому сознанию, и сейчас могу к этому добавить, ссылаясь на возможную взаимосвязь между этими двумя фактами, что на сны тоже распространяются эти характеристики. Все они абсолютно эгоистичны[213]: во всех них предстает их любимое Эго, даже если оно меняет свое обличье. Те желания, которые в них сбываются, – это неизменно желания самого Эго, и, если кажется, что такое сновидение порождается альтруистическими соображениями, то нас просто сбил с толку их обманчивый облик.

I

Один четырехлетний мальчик рассказал вот про какой сон: ему приснилось большое блюдо, на котором лежит большой кусок жареного мяса с овощным гарниром. И вдруг кто-то его – раз! – и съел, даже не разрезав на кусочки. Он даже не видел того человека, который сделал это[214].

Кто же был этот человек, который съел всю большую порцию еды с тарелки в этом детском сне? Ответ на этот вопрос мы найдем, изучив переживания предыдущего дня. Мальчику в течение нескольких дней была прописана молочная диета; вечером накануне этого сновидения он плохо вел себя и в наказание за это был лишен ужина. Раньше уже его наказывали подобным образом, и он перенес это очень мужественно. Он знал, что ничего не получит, но ни одним словом не намекнул на то, что голоден. Воспитание уже начинает оказывать на него свое действие; оно проявляется уже в сновидении, где присутствуют элементы его искажения. Безусловно, что он и есть тот человек, который мечтает о сытном ужине. Но он знает, что наказан и не имеет права ничего есть, потому во сне он не решается даже сесть за стол и съесть это вкусное блюдо, как это бывает в сновидениях с голодными детьми (вспомним про сновидение о землянике, которое приснилось маленькой Анне Фрейд). А кто именно съел обед этого мальчика, так и не удалось выяснить.

II

Однажды мне приснилось, что в витрине одного книжного магазина выставлен новый выпуск той серии книг в роскошных переплетах, которые я обычно покупаю (монографии о художниках, по истории, по вопросам искусства и т. п.). Новая серия называлась «Знаменитые ораторы» или «Речи», и первый выпуск посвящен доктору Лехеру.

Когда я стал анализировать это, мне показалось маловероятным, что в мои сновидения мог проникнуть доктор Лехер, знаменитый долгими оппозиционными речами в парламенте. Накануне, за несколько дней до того, как мне это приснилось, я приступил к лечению нескольких новых пациентов и вынужден был говорить без остановки от десяти до одиннадцати часов в сутки. Таким образом, я сам побил рекорд по длинным выступлениям.

III

В другой раз мне приснилось, что один мой знакомый университетский преподаватель говорит: «Мой сын, Миопс». Затем последовал диалог из коротких вопросов и ответов. Вслед за этим я вижу себя самого и своих сыновей. Что касается подоплеки этого сновидения: профессор М. и сын просто символизируют меня самого и моего старшего сына. К анализу этого сновидения я еще вернусь, поскольку в нем есть одна интересная особенность.

IV

Сновидение, в котором проявляются низменные эгоистические чувства под маской искренней заботы и беспокойства о другом человеке.

Мой друг Отто очень плохо выглядит. У него лицо коричневого оттенка и выпучены глаза.

Отто – мой семейный врач, я стольким ему обязан, что даже не знаю, смогу ли отплатить ему за все, что он сделал для меня: уже несколько лет он занимается здоровьем моих детей и очень успешно лечит их; а еще он делает им подарки по поводу и без повода. Накануне этого сновидения он был у нас, и моя жена заметила, что он устал и плохо выглядит. Ночью я вижу сон, в котором у него наблюдаются некоторые признаки базедовой болезни. Те, кто не знаком с моими принципами толкования сновидений, истолкует это сновидение в том смысле, что я волнуюсь о здоровье моего друга и это проявляется во сне. Это не только противоречило бы моему утверждению, что в сновидении мы видим осуществление желания, но и другое мое утверждение о том, что такие желания воплощают исключительно эгоистические импульсы. Но я был бы рад, если бы кто-то, воспринимающий это сновидение именно так, объяснил мне, отчего я нашел у Отто симптомы именно базедовой болезни, хотя для такого диагноза у меня нет ни малейшего основания. Благодаря анализу я нашел следующий материал, связанный с эпизодом, который произошел лет шесть назад. В компании знакомых, среди которых был, между прочим, и профессор Р., мы ехали ночью по лесу, в нескольких часах езды от нашей дачи. Кучер был навеселе, экипаж перевернулся, и лишь по счастливой случайности мы все остались целы. Но нам пришлось переночевать в ближайшей гостинице, где известие об этом происшествии вызвало живое сочувствие. Какой-то господин с весьма отчетливыми признаками базедовой болезни – впрочем, у него был только коричневый цвет кожи и глаза навыкате, струмы, как и в сновидении, не наблюдалось, – предложил свои услуги и спросил, не может ли он быть нам чем-нибудь полезен. Профессор Р. в своей обычной манере ответил: «Разве что одолжите мне ночную сорочку». На это благородный человек сказал: «Увы, нет», – и удалился.

Продолжая анализ, я вспоминаю, что Базедов – это не только фамилия врача, но и одного из известнейших педагогов (в состоянии бодрствования я в этом не совсем уверен[215]). Но именно коллегу Отто я просил в случае, если со мною что-нибудь случится, взять на себя заботу о физическом развитии моих детей, особенно когда они войдут в подростковый возраст (ночная сорочка, наверное, символизировала именно это). Когда в моем сновидении у коллеги Отто появились симптомы этой болезни того благородного человека, я хочу, по-видимому, этим сказать: «Если со мною что-нибудь случится, от него помощи не дождешься, как и от того барона Л., несмотря на его любезное предложение». Так проявляется эгоистическая подоплека моего сновидения[216].

Но где же здесь осуществление желания? Конечно, не в мести коллеге Отто, которому я отвожу такую незавидную роль в моих сновидениях[217]; мое желание заключается совершенно не в этом. Заменяя коллегу Отто в сновидении благородным человеком из той истории про сорочку, я при этом отождествляю себя с другим человеком, а именно с профессором Р., поскольку требую от Отто того же, что по другому поводу потребовал профессор Р. от барона Л. Вот и разгадка. Профессор Р., как и я, сделал карьеру не в университете, и лишь в пожилом возрасте получил давно заслуженное им звание. Так что я снова хочу стать университетским профессором. Даже указание на пожилой возраст представляет собою осуществление желания, поскольку здесь содержится намек на то, что я проживу достаточно долго, чтобы самому позаботиться о своих детях, когда они подрастут.

γ. Другие типичные сновидения

Лично меня другие виды типичных сновидений не посещали, например, такие, в которых спящий с наслаждением летит по воздуху или стремительно падает вниз с огромной высоты, и все замирает у него внутри; так что все, что я могу утверждать по поводу таких сновидений, я смог почерпнуть из моих сеансов психоанализа[218].

Эти мои наблюдения убеждают меня в том, что и в этих снах воспроизводятся впечатления детства, они могут быть связаны с подвижными играми, которые так любят дети. Разве найдется такой дядюшка, который бы не поднимал малыша высоко к потолку и не бегал бы с ним по комнате, держа ребенка на вытянутых руках, или кто бы не сажал бы его к себе на колени, подбрасывая вверх, а потом резко отодвигая ногу в сторону, делая вид, будто хочет, чтобы малыш упал, но при этом крепко держал бы его. Детям такие забавы по душе, и они просят повторять их снова и снова, особенно потому, что все страшное и волнующее притягивает их к себе, как магнит. Проходит время, и ощущения, которые они испытывали во время таких игр, начинают им сниться; но в этих снах уже нет тех надежных рук, которые держали их, а потому спящий словно парит в воздухе или стремительно несется вниз, без страховки. Все знают, как детям нравятся разные качели, а когда они видят в цирке акробатические номера, воспоминания об этом снова оживают. Истерические припадки у мальчиков иногда заключаются в том, что они просто воспроизводят подобные переживания, весьма мастерски. Далеко не всегда бывает так, что такие подвижные игры, какими бы невинными они ни были, вызывают сексуальные чувства[219]. Ощущения, возникающие во время детской «возни» («Hetzen»), если допустимо здесь использование этого просторечного оборота, появляются потом в снах, где человеку кажется, что он летит, откуда-то падает, что все вокруг вращается и т. д., а неприятные чувства, связанные с такими играми, превращаются в чувство беспокойства. Как знает каждая мама, часто игры начинаются с веселой возни, а заканчиваются перебранкой и горькими слезами.

Потому у меня есть все основания для того, чтобы отвергать теорию, в которой утверждается, что сновидения, в которых человек летает или откуда-то падает, спровоцированы нашими тактильными ощущениями во время сна или ощущениями дыхания в легких. С моей точки зрения, эти ощущения сами по себе воспроизводятся как часть воспоминаний, с которыми связано такое сновидение: то есть они вплетены в ткань сновидения, а вовсе не являются его источником.

Я, безусловно, признаю, что мне не по силам предоставить исчерпывающее объяснение этой категории сновидений[220]. Поэтому я настаиваю на том, что в целом утверждение о том, что на тактильные и моторные ощущения в этих типичных сновидениях немедленно возникает отклик, связано с тем, что для этого существует и какая-то психологическая причина и что на них можно не обращать внимания, если в них нет такой потребности. Также я придерживаюсь мнения, что связь подобных сновидений с событиями и переживаниями детства подтверждается на основе проведенного мной анализа психоневротиков. Но я, тем не менее, не могу утверждать, какие именно значения могут присоединиться к подобным воспоминаниям на протяжении всей следующей жизни – возможно, в каждом индивидуальном случае это будут различные значения, несмотря на то что формы сновидений являются типичными. Я был бы рад восполнить этот пробел с помощью тщательного анализа разных ярких примеров этого. Если кого-то удивит, что, несмотря на распространенность таких снов, как сны о полете, падении с большой высоты и выдирании зубов, я жалуюсь на отсутствие материала в этой области, я должен пояснить, что лично мне такие сны не снились, и потому я обратил свое внимание на интерпретацию сновидений. Более того, сны, которые посещают людей, страдающих неврозом, на материале которых я строю свои исследования, не всегда могут быть интерпретированы – или, по крайней мере, не во всех случаях – до такой степени, чтобы можно было выявить их скрытое значение; какая-то психическая сила, которая отвечает за формирование неврозов и которая оживает всякий раз, когда мы пытаемся им противостоять, не дает нам до конца раскрыть все их секреты.

δ. Сны об экзаменах

Каждый, кому приходилось сдавать экзамен на аттестат зрелости, жалуется на то, что ему постоянно снится, будто он провалил экзамен, что его отправили на пересдачу и т. д. Обладателю академического диплома вместо этого типичного сновидения снится, как он защищает диплом и даже во сне напрасно сопротивляется этому, сообщая комиссии, что он уже давно занимается профессиональной деятельностью, читает лекции в университете или возглавляет какую-то организацию. Неизгладимые воспоминания о наказаниях за детские проступки снова оживают в контексте этих двух самых главных событий нашей учебной жизни – «dies irae, dies ilia» – День Гнева, День Божьего Суда, – когда мы должны сдавать самые трудные экзамены. «Страх перед экзаменами» у невротиков подпитывается этими детскими страхами. После того как мы вышли из детского возраста, мы больше не боимся родителей, воспитателей и учителей. Теперь нашими учителями стали события нашей жизни, которые следуют одно за другим, не давая нам передышки, и теперь нам снятся экзамены на получение аттестата зрелости или защита диплома (а кто же их не боялся, даже те, кто был уверен в себе); и всякий раз, когда мы опасаемся, что какое-нибудь дело нам не по плечу, если мы в чем-нибудь провинились или что-то сделали или не сделали так, как нужно, – всякий раз мы ощущаем бремя ответственности.

За более подробные разъяснения сновидений, в которых фигурируют экзамены, я благодарен одному моему опытному коллеге (Штекелю), который однажды в научной беседе подчеркнул, что сновидения об экзаменах посещают лишь людей, которые успешно сдали эти экзамены, и никогда тех, кто их провалил. Сновидение об экзамене (которое вызывает страх и которое посещает человека, у которого завтра наступит ответственный день или он может как-то опозориться) в качестве материала выбирает какой-то эпизод из прошлого, когда наш страх оказался необоснованным и был опровергнут, когда мы успешно сдали этот экзамен. Это действительно чрезвычайно яркий пример неправильной интерпретации сновидения сравнительно с состоянием бодрствования. Это сновидение вызывает наше негодование: «Как так, я ведь уже дипломированный врач!», но на самом деле оно снится нам в качестве утешения: «Не бойся завтрашнего дня; подумай о том, как ты боялся выпускного экзамена и сдал его успешно. Теперь ты уже врач… и так далее…» Тот страх, который мы испытываем в сновидении, связан с остаточными воспоминаниями, связанными с периодом бодрствования.

Справедливость этой интерпретации подтверждается как моим собственным опытом, так и опытом других людей. Например, студентом я провалился на экзамене по судебной медицине; этот эпизод никогда мне не снился, но в повторяющихся сновидениях мне часто приходится сдавать экзамены по ботанике, зоологии и химии; на эти экзамены я шел, опасаясь, что не сдам их, но или судьба была ко мне благосклонна, или экзаменаторы ко мне благоволили, но сдавал я все успешно. Когда мне снятся выпускные экзамены в гимназии, то в них я сдаю экзамен по истории, который я на самом деле сдал блестяще, хотя, правда, только потому, что мой симпатичный преподаватель – одноглазый участник сновидения – заметил, что на билете, который я вынул и возвратил ему, я поспешил ногтем отметить средний из трех вопросов, в знак того, что его мне не стоит задавать. Один из моих пациентов, который в свое время решил не сдавать экзамены на аттестат зрелости и сдал их впоследствии, затем провалился на экзамене в военной академии и потому не мог стать офицером; он сообщил мне, что ему очень часто снится гимназический экзамен, а в военной академии – никогда.

При толковании сновидений об экзаменах возникают те же трудности, что и при интерпретации большинства типичных сновидений[221]. Тот, кого они посетили, лишь в редких случаях в состоянии предоставить нам достаточно ассоциаций для такого толкования. Лишь собрав значительное количество примеров подобных сновидений, мы сумеем лучше их понять. Недавно я окончательно убедился в том, что фраза «Ты ведь уже получил диплом врача…» и ей подобные содержат в себе не только неявное утешение, но и упрек: «Ты же теперь взрослый, опытный человек, а глупишь, как ребенок». Такое сочетание самокритики и утешения выявляет скрытый смысл подобных сновидений про экзамены. Неудивительно, что эти упреки в «глупости» и «ребячестве» в последних проанализированных нами примерах относились к недостойным поступкам сексуальной направленности.

Вильгельм Штекель, который первым интерпретировал сновидения, посвященные сдаче экзаменов на аттестат зрелости [ «Matura»], полагал, что такие сновидения регулярно посещают человека, которому необходимо будет доказать свою сексуальную состоятельность и зрелость. Мой личный опыт это подтверждает[222].

Дата добавления: 2019-02-12; просмотров: 233; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:


⇐ Предыдущая15161718192021222324Следующая ⇒


Мы поможем в написании ваших работ!
.
.
© 2014-2024 — Студопедия.Нет — Информационный студенческий ресурс. Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав (0.277)