Отрывки из воспоминаний о гимназии (1902 год) 9 страница
Кречетов — говорит тенорком. Много движений. Впечатлительный. Добрый. Всегда искренен.
Березовский — курит (папиросы свертывает сам). Часто держит руки в карманах. Стоит, расставив ноги. Говорит с шутливым пафосом. Часто резонерствует.
Магницкий — близорук. За чтением надевает очки. Желчный, раздражительный. Всегда как бы начеку. Не говорит, а огрызается. Очень редко искренен.
Варакин — носит очки. Если смотрит на кого-нибудь долго, то глядит поверх очков. Если стоит задумавшись, руки держит позади, рот открыт, корпус наклонен вперед. Заикается, болтает руками. Очень искренен и добр.
Бандура — немного акцентирует: он малоросс. Прост. Совсем без пафоса.
Ф. Штеккер — говорит очень медленно, степенно, с сознанием важности своей персоны. Движения неторопливы, аккуратны.
Иванова — живая, быстрая речь. Но столько искренности, сколько рисовки (надо избегать карикатурности).
Петрова — вторит Ивановой.
Дворник — держит повестку грубо, неумело.
Походка
Прыщов — неуверенная, с развальцем. Комичная. Шаркает.
Его жена — обычная старушка. Частенько пятится назад. Отходит бочком, как бы боясь повернуться.
Зиночка — легкая (не нужно излишней грациозности). Ступни параллельно. Чуть заметный отпечаток простоты и «несветскости».
Кречетов — у него все зависит от настроения. Обычная походка быстрая, скачущая.
Березовский — ходит большими, твердыми шагами, спокойно и уверенно.
|
|
|
Магницкий — старается держаться прямо, чтобы скрасить свою невзрачность. Иногда забывает об этом. Шаркает в моменты проявления услужливости и вежливости.
Варакин — всегда быстрый, нелепый шаг, из стороны в сторону. Будто он не знает, куда нужно идти. Носки внутрь.
Бандура — обыкновенная, безо всяких особенностей.
Ф. Штеккер — ходит медленно, степенно, держится прямо.
Иванова — большой и быстрый мужской шаг.
Петрова — быстрая, маленькими шажками походка.
Дворник — грубый, тяжелый шаг. В комнате ходит нерешительно, стараясь не стучать каблуками.
{66} Занавес
I акт. Поднять быстро. Опустить средним темпом.
II акт. Поднять медленно, опустить быстро.
III акт. Поднять медленно. Опустить очень медленно.
На спектакле артистического кружка[21]
Когда в синематеатре придется услышать куплеты «имитатора» Арнольдини, куплеты, которым не может быть места в базарных балаганах, — то, прикрывшись тогой сентиментальности, мы умолчим о слышанном: этому имитатору также нужно есть. Мы понимаем это и не пытаемся дать оценку таланту Арнольдини.
Когда в благотворительном спектакле мы видим своих чад и домочадцев, разыгрывающих водевильчик, мы настраиваемся на снисходительный лад:
|
|
|
— Что ж, — благотворительность.
— Ведь они же любители…
— Что ж можно требовать…
И мы не даем рецензии об их спектакле.
Когда у вас во дворе под шарманку голодный человек поет «Ласточку», вы далеки от критики: вы кидаете ему монету не за наслаждение, доставленное вам пением…
Но когда перед вами выступает группа, поставившая своей задачей художественное развитие своих членов, когда на ваш суд выносится плод долговременной работы кружка, члены которого объединены не желанием сделать сбор, а «любовью к искусству», тут уж нет места ни чувствам снисходительности и жалости, ни «жалким словам» по адресу лиц, в пользу которых делается сбор.
В субботу 4‑го июля мы видели труд Артистического кружка.
Прежде всего мы искали хоть намека на отпечаток того, что называется любовью к делу.
И ни в чем не нашли.
Ни французские туфельки китаянок, ни их европейские веера, ни балаганные фонарики ни зеленые абажуры на головах хористов, ни шутовской костюм г‑жи В., ни колоннадный зал богдыхана в стиле Людовика XIV — не могли убедить нас, что это спектакль людей, любящих искусство.
Ни бесконечные жесты г‑жи Полозовой, ни ее мотанье по сцене, ни отсебятины г‑жи Вериной, ни польский акцент китайского богдыхана, ни смехотворная грация Сан-Тоя, ни жалкий вид хора, — не могли показать и крупицы этой любви.
|
|
|
{67} Для чего же, собственно, выступил кружок?
Уж не для того ли, чтобы поиздеваться над зрителем?
Может быть, Артистический кружок хотел блеснуть голосами и потому закрыл глаза на «мелочи», которые называются постановкой?
Не с вульгарным ли старческим голосом г‑жи В., не с носовыми ли вибрациями г‑жи Полозовой, не с придушенным ли тенором жениха Сан-Тоя, не с младенческим ли лепетом игравшего роль Ли, не с безголосием ли г‑на Константиныча — хотели познакомить публику Артистического кружка?
Побольше уважения к публике! Нельзя так злоупотреблять ее долготерпением.
Побольше внимания к своей работе, побольше любви, господа члены Артистического кружка!
Не ради аплодисментов и сборов выходите вы на сцену; вы показываете, что вами сделано за такой промежуток времени.
И что вы показали?
Глумление над автором оперетки[22], глумление над публикой, глумление над тем, что стоит на вашем знамени: «Любовь к искусству!»
Надо работать.
Надо думать над каждой мелочью, над каждым шагом, над каждым жестом.
Гаерство мы видели и видим достаточно.
|
|
|
Ни одного отрадного пятнышка…
Ни одной светлой точки на протяжении трах актов.
И единственное, на чем можно было отдохнуть — это голосок г‑жи Щекиной и… голубая лента г‑на Назарова.
Мило и просто пела г‑жа Щекина.
Чистенько и красиво покоилась голубая лента на жилете г‑на Назарова…
В.
К.[23] «У царских врат» Кнута Гамсуна[24]
19 июля я посетил спектакль Студенческого художественного драматического кружка. Шла пьеса Кнута Гамсуна «У царских врат». Мне было интересно посмотреть, как пройдет эта пьеса у студентов, сумеют ли они поставить именно ее, ибо пьеса, как принято выражаться в таких случаях, немного «скучна», хотя это слово далеко не определяет характера и достоинств ее.
Пьеса, безусловно, интересная по своему психологическому замыслу по построению, очень тонко написана, в ней каждое слово — значение, ней нет ни мелодрамы, ни сильных комических мест.
{70} И вот поэтому-то ее нужно смотреть с большим вниманием, вслушаться в мелодию пьесы, чтобы с интересом относиться к ней. Нечего и говорить о том, насколько тщательно нужно ее поставить, чтобы оттенить все детали, имеющие огромное значение.
[…] Художественно-драматический кружок приятно поразил меня. Было видно, что это не просто любители, ставящие пьесу для того, чтобы только ее поставить, а люди, исполненные уважения к искусству. Вся пьеса была понята, продумана и обставлена, каждый исполнитель был на месте.
Г‑н Вахтангов совершенно правильно понял образ Ивара Карено, и в его исполнении мы живо видели сильного и талантливого ученого, «восстающего против неба и земли» и потому — одинокого, и в то же время так трогательно беспомощного во всех житейских вопросах, нежно любящего свою жену и не сумевшего удержать ее любви, требовавшей непрерывного к себе внимания…
[…] Декорация была прекрасна и оригинальна.
Нужно отдать должное Студенческому художественно-драматическому кружку. Он дает все, что только можно дать при условиях провинциальной сцены. Из небогатой декорации он создает прелестные картины; с помощью не профессионалов артистов, а любителей создает типы. И пьесы его смотрятся с интересом, за что большое спасибо кружку с его режиссером г. Вахтанговым.
{71} Начало
1909 – 1912
В Школе драмы А. И. Адашева. — Поездка с Л. А. Сулержицким в Париж. — Поступление в Московский Художественный театр. — Первый год в театре. — Спектакли в Новгород-Северске. — Занятия по системе. Станиславского. — Зарождение Студии МХТ. — Летние каникулы в Скандинавии.
В. Лужский
Слово об ученике[25]
Возвратившись после первого распада адашевских курсов к преподаванию на них, должно быть, в 1909 году, осенью, я впервые встретился там с покойным Евгением Богратионовичем. Он был, если мне не изменяет память, уже второкурсником адашевской школы и считался главным образом по классу Сулержицкого, с которым он и ездил вскоре в Париж работать вместе над постановкой метерлинковской «Синей птицы»[26]. Красивый, смуглый молодой человек с вьющимися, негустыми каштановыми {72} волосами, с природной пластичностью движений, легкостью, изысканностью и предупредительностью манер, с чуть навыкате глазами и искусно выработанным не школой, а своим, житейским, способом маскировать заикание. В этом недостатке — он ему не мешал ни в жизни, ни на сцене — никто не смог меня разубедить; он придавал очень характерную для моего слуха манеру речи Вахтангова. Я и сейчас слышу не то фразу, не то строчку песни из рассказа Мопассана: «К‑ак хороша, к‑ак хороша…»
Голос Евгения Богратионовича во времена адашевских курсов был тихий, тускловатый. Недаром же Владимир Иванович [Немирович-Данченко], когда делился со мной своими впечатлениями об экзаменационных отрывках адашевцев, сказал: «А мне понравился ваш Собачкин (Владимир Иванович говорил именно о Вахтангове, а не о самом отрывке), — он очень жизненный, по существу, и гоголевский. Только уж очень комнатный, интимный… рискует, что его не услышат». Мне думается, что Евгений Богратионович делал это умышленно; он тогда уж очень вдумчиво относился к воспитанию актерской техники, к ненарушению творческого процесса правды. Он мог говорить, усиливая звук, он и тогда уже умел слышать зрительный зал, но ему по самочувствию, по неуверенности в выношенной практикой правде не хотелось давать звук сильнее, тем более что дикция и мысль его, подаваемая им зрителю, были безукоризненные.
Обращал на себя внимание Вахтангов и тем, что всегда был снисходительным учеником. Мы, тогдашние преподаватели, как в «Онегине»: только не «учились», а учили «чему-нибудь и как-нибудь». «Система» только собиралась, еще не была разработана, проверена и дополнена. Снисходительность ученика Вахтангова учила и преподавателя самого, заставляла уважать пытливость ученика его вдумчивость, серьезность, вкус, желание и умение помочь не только себе в преодолении актерской техники, но и своим двум партнершам, с которыми Евгений Богратионович проходил у меня отрывок из «Сна в летнюю ночь».
Я никак не согласен с его надписью мне на карточке от участников этого отрывка: «От ваших мучителей». Вернее было бы написать: «Вам с моими мучительницами». Если отрывок был строен и слажен, то только благодаря ему, занимавшемуся, с правда способными, ученицами Наумовой и Оболенской еще самостоятельно, между моими уроками.
А как много энергии, граничившей и тогда еще, в те давние времена, с самосжиганием, как много выдумки и вкуса вносил он на модных тогда вечерах-кабаре в пользу курсов Адашева или их недостаточных учеников. {73} Как он тонко и ядовито иронизировал в куплетах над окладами сотрудников МХТ, как изумительно копировал Качалова в прогремевшем андреевском «Анатэме».
Из записной книжки
Выехал 27 декабря 1910 г. в 9 час 5 мин веч. Брестский вокзал.
30 декабря 1910 г.
Приезд в Берлин. Городовые. Фридрихштрассе. Зоологический сад. Не ели до вечера[27]. Гостиница «Россия».
31 декабря 1910 г.
Музей Королевский. Национальная галерея (беглый обзор: иконы, итальянские мастера. Скульптура древних. Не успели картины). Памятники. Замок. Тиргартен. (Аллея победителей). Статуи. Рейхстаг.
Переезд через границу Бельгии. Никакого осмотра. Снег. Солнце. Тоннели. Фабричные трубы. Фламандское и Валлонское. Приезд в Париж. Метро. Латинский квартал.
3 (16) января 1911 г.[28]
Встали поздно (в 11). Нашли Зину[29]. Пошли в столовку. Гуляли в Люксембургском саду. Дворец и Пантеон были заперты. Вечером пили чай с ромом у камина. Митька ушел. Я писал.
4 (17) января 1911 г.
Пантеон. Стенная живопись. (Жизнь св. Жанны, Жанна д’Арк.) Люксембургский музей. Две скорби — скульптура Родена из цветного мрамора, вне света.
5 (18) января 1911 г.
Гробница Пантеона (Жан-Жак Руссо, Гюго, Вертело, Вольтер). Дом инвалидов (гроб Наполеона). Мост Александра III.
Институт Пастера (мыши, кролики и обезьяны, химическая лаборатория). Вечером лекция Ленина[30].
{74} 6 (19) января 1911 г.
Разбудил Леопольд Антонович. Пошли к Режан. Оттуда к Егорову[31]. Перевезли Леопольда Антоновича. Обед у Дюваля. Монмартр. Цирк. Ужин в дорогом ресторане.
7 (20) января 1911 г.
Разбудил переводчик. Пошли к Леопольду Антоновичу. Искали ему шляпу. Обедали у Дюваля. Мои франки летят. Купил за 30 фр. 40 сант. бархатный костюм. Встреча в театре. Высокомерие г‑жи Метерлинк (Леблан). Первые впечатления. Осмотр. Леопольд Антонович растерялся. Хамы. Отвратительно[32].
8 (21) января 1911 г.
Сижу в театре. Сейчас должна начаться репетиция. Сулера до сих пор труппе не представили. Начали. Сулер показывает. Понемногу симпатии завоевываются. Г‑жа Метерлинк снисходит до разговора со мной. До сих пор со мной здоровается только шеф сцены. Без шапок — уважение к сцене. Артисты репетируют по-провинциальному. Вечером костюмированный вечер Артистического кружка. Напились. Чуть побезобразили. Нехорошо.
9 (22) января 1911 г.
Встал после вчерашнего поздно. Спал до 3 час. Свечкой разводил камин. Переводил «Синюю птицу». Весь день дома.
10 (23) января 1911 г.
Вторая репетиция. Сулера хвалят. Но если б он показывал так у нас, его бы не хвалили. Окончательно утверждаюсь в мысли, что система Станиславского — великая вещь. Меня не замечают, да и немудрено. Вечером все были в Мулен-Руж. Гадко здесь безгранично.
11 (24) января 1911 г.
Третья репетиция. Первый и второй акты. Актерам показываются только мизансцены. Они довольны. Думают, что у них уже готов акт. Ох, как мало им нужно. Вечером все пошли в театр Режан. Играла труппа бельгийцев. Превосходно. Свобода диалога.
{75} 12 (25) января 1911 г.
В метро действую свободно. Спрашивать не стесняюсь. В магазинах чуть робею. Чисел не понимаю до сих пор. Трудно привыкнуть к быстрой речи. Сейчас смотр балерин. Дети уродуются.
13 (26) января 1911 г.
Утром Пти-Пале (три Грации). Елисейские Поля. Триумфальные ворота. Звезда, Avenues. Булонский лес. Луврский магазин. Вечер дома. Подсчитали деньги: всего 26 фр. у Митьки [Д. В. Вельского]. Пишу домой. Что-то будет? Реферат Ленина не состоялся[33].
14 (27) января 1911 г.
Утром — Лувр (Венера Милосская), Тюльери (игла Клеопатры). Площадь Согласия. Эйфелева башня. Колесо-карусель. Вечером дома читал Гершуни. Завтра собираемся на митинг студентов в память Созонова. Опустил письмо Ваньке [И. Г. Калатозову].
15 (28) января 1911 г.
Репетировали 4‑ю картину. Сулер завтра едет к Горькой [Е. П. Пешковой]. Меня не взял. А ведь обещал! Вечером были на митинге.
16 (29) января 1911 г.
Трокадеро. Денег у обоих 3 фр. Часа два бродили по Булонскому лесу. Вечером пришла Зина.
17 (30) января 1911 г.
Репетировали «Ночь»[34]. Сулер показывает только mise-en-scene’ы. Интересного мало. Поучительно одно: так играть, как играют французы, — нельзя. Техника. И плохая. У Пса есть внешний образ. Сулер хвалит Ночь. Я нахожу отвратительную и грубую декламацию. Егоров и Сулер приглашены обедать. Дома все благополучно. Сейчас проел последние 20 сант. Холодно. Угля нет. Писал письмо в шубе и шапке. Мне все-таки становится весело. А весь день было грустно. Виноват Сулер.
18 (31) января 1911 г.
Митька достал 2 фр., и мы пообедали. Поехал на репетицию. Сулер должен получить деньги. Я попросил на несколько Дней 50 фр. «Нет, — сказал он, делая приятную улыбку. — Вы спустите, я дам вам 10».
{76} 19 января (1 февраля) 1911 г.
В театр не ходил. Весь день сижу дома. Завтра жду денег от Ваньки.
20 января (2 февраля) 1911 г.
Репетиции сегодня нет. Утром нигде не были. Митька добыл денег. Пообедали. Заплатили по 21 фр. за квартиру. Перевода мне нет. Я почему-то спокоен. Всегда везло — почему я теперь должен сесть. Нет положений, не имеющих выхода. Домой хочется сильно. Оставшись один — тоскую. Вечером музей Grevin. (Смерть Наполеона, Катакомбы.) Palais Mirage.
Денег ни одного сантима.
21 января (3 февраля) 1911 г.
Сейчас репетируется I акт. Мне жалко. Сулера. Ничего не выходит. Исполнители забыли все свои ремарки. На Сулера это действует. Он придрался к случаю. Отменил репетицию. Занял у Сулера 50 фр.
22 января (4 февраля) 1911 г.
Утро — Катакомбы. Вниз — 90 ступеней. Шли около 3/4 часа под землей. Бесчисленное множество человеческих костей и черепов. Латинские надписи (сделаны, разумеется, французами). Денег не перевели. Что это значит? Как же я уеду? Ничего. Не пропаду же, в самом деле. Вечером «Фауст» в Гранд-Опера (Мефистофель — шут).
23 января (5 февраля) 1911 г.
Утром — Лувр. Один шатался по Риволи. Встретил товарища С. Д. Он показал мне еврейскую часть города. Дома. Улицы. Дворы. Грязно. Пусто. Бедно. Русские вывески.
24 января (6 февраля) 1911 г.
Утром — Père Lachaise. (Красота, богатство. Стена коммунаров.) Ее памятник — работа бельгийского скульптора. Часовня со славянскими надписями. Крематорий. (Похороны. Прах.) Вечером на репетиции.
25 января (7 февраля) 1911 г.
Утром Нотр-Дам и музей Клюни. Очень интересно. Внешняя история Франции, костюмы, монеты, игрушки, обувь, экипажи, etc. Вечером один. Прочел «Редактора Люнге» Гамсуна. Денег не шлют. Завтра надо дать телеграмму.
26 января (8 февраля) 1911 г.
День малость нелепый. Нигде не был. Денег нет. Не обедал. С утра до 12 час ночи выпил только 4 стакана чаю и ел хлеб. {77} Послал Ваньке телеграмму, чтоб перевел на Лионский кредит. Митька получил деньги. Решил ехать послезавтра. Отправил в «Терек» корреспонденцию о «Синей птице»[35]. Завтра собираемся в Версаль.
27 января (9 февраля) 1911 г.
Весь день до 9‑ти вечера провели в Версале. Осматривали дворец Людовиков XIV, XV, XVI, апартаменты, зеркальную галерею. Парк. Катались на коньках. Видели аэроплан над собой. Собрались уходить — заперто. Бродили. Перелезли через высокую каменную стенку. Поужинали там же, где обедали. Дома застал телеграмму Ваньки с сообщением, что 100 руб. высланы 25‑го.
28 января (10 февраля) 1911 г.
Утром получил деньги из дому, 265 фр. Дал Митьке 44 фр. К вечеру у меня осталось 175: делал покупки. Кое‑что купил товарищам по школе. Вечером пошли к Сулеру. Не было дома. Ждал. Пришла жена Горького. Узнал, что Леопольд Антонович в театре. Здесь монтировка I акта. Расцеловались. Тепло простились. Завтра ехать.
29 января (11 февраля) 1911 г.
Утром был на вокзале Gare de l’Est. Справлялись, высчитывали. Решили ехать через Вену на Лозанну, Женеву, Цюрих, Мюнхен.
31 января (13 февраля) 1911 г.
Утром в 8 час в Лозанне. Походили по городу. Были около университета. Весной здесь, наверное, хорошо. Обедали на вокзале. Фуникулером до Уши. До Шильона. В Шильоне осмотрели замок. Здесь на фуникулере поднялись на Глион. Выше — пешком. Вернулись в Лозанну железной дорогой.
Дата добавления: 2019-02-12; просмотров: 129; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!