Общественные классы, религия и культура императорской России 9 страница
Неудивительно, что активная и беспокойная натура Петра не могла смириться с «сонной» — на его взгляд — жизнью монахов. В отличие от Генриха VIII, он не закрыл монастыри, но попытался их дисциплинировать, чтобы использовать в качестве «богоугодных» заведений. Монастыри должны были давать приют инвалидам, нищим, ветеранам армии. Для того чтобы заставить их выполнять отведенную роль, Петр лишил монастыри всех доходов, назначив каждому монаху и монахине строго фиксированное денежноматериальное содержание, но лишь при условии строгой дисциплины и выполнения предписанной благотворительной работы. Прием новых послушников ограничивался: мужчины до тридцати лет и женщины до пятидесяти в монастыри не допускались. Хотя в основном монахи владели грамотой, им запрещалось писать что-либо без разрешения начальства и даже хранить в кельях перо и бумагу, так как «ничто так не нарушает монашеского спокойствия, как бесполезное писание». Нарушителей запрета удаляли из монастырей.
Некоторые исследователи называли реформу Петра «протестантской реформацией». В некотором смысле, конечно, это правильно: Петр подчинил церковь государству, отобрал финансы и заставил заниматься образовательной, благотворительной и социальной деятельностью. Но российский царь не был ни королем Англии, ни немецким «Landesherr». Определенные условия, жизненно необходимые для протестантской реформации, отсутствовали. Не было интеллектуальной традиции договорного богословия или естественного права. Приходская жизнь оставалась относительно неразвитой, более того, реформа еще больше подрывала ее. А главное, не существовало писаний на общеупотребительном языке, читая которые простые люди могли бы формировать и развивать свои личные религиозные убеждения. Те же общины, в которых подобные традиции были развиты — например, староверы, — находились в оппозиции к нововведениям императора.
|
|
|
В результате протестантская программа реформ для русской церкви так и осталась чуждым насаждением. Большинство священников и мирян по-прежнему видели в царе посланника Божьего, базилевса в византийском смысле, управляющего страной в согласии с церковью, тогда как Петр I преследовал совершенно иные цели и использовал церковь как инструмент реализации светской политики. Такое несоответствие во взаимоотношениях церкви и государства один из историков назвал «главной фальшью Синодального периода», тогда как другой заявил, что Петр учинил «настоящий глубокий раскол… раскол не столько между правительством и народом (как думали славянофилы), но между властями и церковью».
|
|
|
В государстве, правитель которого утверждает верховную власть на основе божественного права, подобный раскол особенно чреват опасностями. Унижение церкви государством, той церкви, которая подпирала его, явилось, вероятно, самой серьезной из всех ошибок российской монархии и, определенно, фундаментальной причиной революции 1917 года.
Официальное отчуждение церковного богатства завершили Петр III и Екатерина II. В 1762–1764 годах эти монархи передали под управление государства все оставшиеся церковные земельные владения и заменили доход от них пожертвованиями епархиям и монастырям, составившими примерно четверть прежних доходов. Выделение пожертвований обуславливалось выполнением церковью образовательных и благотворительных функций и соблюдением «штатных списков», определенных для каждого прихода и монастыря. Лишь один митрополит Ростовский Арсений решился протестовать против этих мер, заявив, что «наша нынешняя правительница не… тверда в вере», имея в виду Екатерину.
Коллеги не поддержали епископа: его судили за lèse majesté,[6] лишили духовного сана и приговорили к пожизненному тюремному заключению.
Совокупные действия этих изменений оказались чрезвычайно разрушительным для церкви в ее отношениях с государством, элитами общества и народными массами. Духовенство превратилось в обособленное и довольно бедное сословие Эта обособленность символизировалась стилем одежды священников: обязательное для элиты предписание Петра I одеваться на западный манер не касалось духовенства, а потому у священников был своеобразный и старомодный вид. Хотя духовенство являлось служилым сословием, его члены не имели чина или официального ранга, а потому не имели шансов сделать карьеру и повысить свой общественный статус. Характерно, что Екатерина II не включила в состав созванной ею Уложенной комиссии представителей лишь двух сословий: крепостных крестьян и духовенства.
|
|
|
Образование
Церковная система образования, до XVIII века единственно доступная населению, в основном оставалась без изменений, по-прежнему основываясь на латинских образцах каталической контрреформации, проникавших в Россию через украинских прелатов. Эта традиция оказалась несколько несовместимой со страной, чьи религиозные корни уходили в греческий мир Византии.
По мере развития светских школ, распространявших идеалы европейского Просветительства, предлагаемое церковными школами казалось все более и более архаичным и служило еще большей изоляции духовенства от имперских элит как в культурном, так и в общественном плане. Симптоматично, что из всех европейских стран только в российских университетах не было богословского факультета. Светские ученые и ученые-священнослужители жили в совершенно иных мирах.
|
|
|
По существу, мир и церковный приход начали отдаляться друг от друга в XVIII веке. Этот процесс продолжался в течение столетия не только из-за того, что священников стали назначать сверху. Прежде они были более-менее едины как приходская община, основная единица и церковного, и светского управления. Губернская реформа Петра I покончила с ролью прихода в светском управлении, приход превратился в чисто церковное учреждение, в то самое время, когда прихожане стали терять свое влияние на церковные дела.
Все это оказалось частью очищения церкви, начатого ревнителями благочестия и лишь на время грубо прерванного Никоном. Епископы желали убрать из церковных зданий все недостойные атрибуты светскости: из церковных дворов удалялись рынки; запрещалось открывать вблизи от церкви пивные; все празднования, сопровождающиеся громким смехом, веселыми разговорами и выпивкой, надлежало проводить в других местах. Священникам вменялось в обязанность бороться с языческой практикой и народными суевериями, а это часто вызывало недовольство крестьян. В одном получившем печальную известность случае толпа напала на митрополита Амвросия и растерзала его только за то, что тот во время вспышки чумы 1771 года распорядился убрать из церкви не освященную «чудотворную» икону.
Такие профилактические меры ослабляли роль церкви как центра деревенской или городской культурной жизни. Падало и образовательное значение церкви, так как доступные всем приходские школы постепенно уступали место специализированным духовным школам, предлагавшим хорошее образование по образцу того, которое давали в католических странах Центральной Европы: латынь и церковно-славянский языки, библейская история, классические мифология и литература, риторика, философия и богословие. Из таких курсов вышли многие хорошие ученые. Однако многие из простых священников убедились на практике, что все это слабая подготовка для деревенской жизни и тех практических задач, которые необходимо выполнять на селе. В любом случае, многие из учеников из-за бедности или неуспеваемости уходили из этих школ задолго до окончания.
Испытывали трудности и семинарии, средние церковные школы: хронически не хватало денег, занятия проходили в полуразрушенных зданиях, часто не было необходимых книг и оборудования, отсутствовали квалифицированные преподаватели. Инспекция одной из семинарий, проведенная в 1840 году, показала, что в библиотеке не оказалось ни одного учебника, требуемого программой, и даже ни единого Нового Завета на каком бы то ни было языке. В Перми в 1829 году семинаристам приходилось спать на столах, так как ничего другого им предложить не могли. Из-за сырости, отсутствия элементарных удобств и несоответствия помещений гигиеническим требованиям многие учащиеся заболевали и даже умирали.
В подобных условиях о росте культурного уровня, расширении кругозора или духовном обогащении речь не шла, все сводилось к формальным достижениям и зубрежке. Такая учеба формировала у выпускников ограниченные мещанские взгляды, что заставило И. С. Тургенева весьма резко отозваться о «вульгарных семинаристских принципах» и «засаленных воротничках», желавших «стереть с лица земли поэзию, искусства и эстетические удовольствия».
В результате реформы, проведенной Александром I, в семинариях сократили изучение латыни и сделали упор на преподавание более современных практических предметов, таких, как математика, география, история, но при этом добавили греческий, немецкий, иврит и французский языки, что составляло чрезмерный груз. Системность образования заметно усилилась, и ученики, покинувшие семинарию по каким-либо причинам, все же получали определенный багаж знаний. Однако культурный разрыв между священниками и прихожанами отнюдь не стал меньше.
Священные писания
Как мы уже видели, в начале 1820 года Александр предпринял неудавшуюся попытку опубликовать тексты Священных писаний на современном русском языке. Неудача привела к сохранению отчужденности между народом и духовенством. И все же один человек долгое время боролся с этим — митрополит Московский Филарет, блестящий ученый и бывший ректор Санкт-Петербургской Духовной Академии. По его убеждению, православная церковь могла выжить только в том случае, если писания станут доступны рядовым верующим и будут изданы на понятном для них языке. «Все, что необходимо для спасения, излагается в Священном писании с ясностью таковой, что любой читатель, тронутый искренним желанием просветления, может это понять. Конечно, для менее образованных христиан нужны толкователи Писаний. Но установить в качестве принципа, что излагать основные положения веры должен авторитетный толкователь, значит, унизить достоинство Божьего слова…»
Филарет поднял этот вопрос в 1842 году, и одним из тех, кто выступил против, стал митрополит Санкт-Петербургский Серафим. По его мнению, появление Библии на современном русском языке могло только «подтолкнуть праздные умы к спорам, противоречиям и заблуждениям». По его мнению, могло создаться впечатление, что «люди могут быть судьями в вопросах веры». Обер-прокурор Протасов связал выпуск Библии с новым текстуальным критицизмом, идущим из Германии: «Лютеранские принципы вкрались в толкование Библии… Поднимаются вопросы, которые оскорбили бы наших предков… все с целью замены веры разумом».
Сопротивление встретила даже попытка Филарета опубликовать новый катехизис, на том основаниии, что он включил в него десять заповедей и «Отче наш» на современном русском.
И все же, в конце концов, упорство Филарета было вознаграждено. В 1859 году Александр II наконец-таки поручил Святейшему Синоду дать разрешение на полный перевод Библии на современный русский язык под надзором всех четырех богословских академий. В связи с тем, что значительная часть работы уже была проведена, проект осуществили довольно быстро: в 1861 году появились Евангелия, в 1862-м — Новый Завет, а в 1876-м — вся Библия целиком, сразу ставшая столь популярной, что пришлось сразу же переиздавать ее несколько раз. За период с 1863 по 1865 год Общество по Распространению Священных писаний только в столице продало и распространило 1,25 млн. экземпляров.
По иронии судьбы появление Библии на русском языке произошло сразу после публикации на нем «Капитала» Карла Маркса. Последующие сто лет можно оценивать и как борьбу этих двух доктрин за умы российских трудящихся.
Приходское духовенство
После восстания Пугачева Екатерина II запретила подачу петиций крестьянами. В связи с тем, что чаще всего петиции составляли священники, указ способствовал сокращению их контактов с жителями деревни и возможности обсуждения политических и общественных проблем. Но, разумеется, о полном прекращении не могло быть и речи, и когда впоследствии император Павел аннулировал указ, духовенство порой открыто поддерживало протесты своих прихожан. В 1796 году во Владимирской губернии один священник подписал мирской приговор, затем направленный Павлу, в котором крестьяне жаловались императору на то, что местный помещик прибрал к рукам почти всю общинную пахотную землю и выгон для скота, оставив их без средств к существованию. Похожую петицию, посланную в следующем году в связи с голодом, подписал приходский дьякон: в ней говорилось, что помещик заставляет крестьян работать на бумажной фабрике, из-за чего им некогда обрабатывать свои поля.
Утрата приходами определенных прав и возможностей влияния не означала, что им уже не нужно заботиться о содержании священников и их семей. Священнику выделялся участок земли, кроме того, прихожане оплачивали «дополнительные» ритуальные услуги. Способность прихода нести это бремя зависела как от численности и зажиточности прихожан, так и от щедрости помещика. Бедная деревня с прижимистым помещиком могла обречь священника и его домочадцев на пожизненную нужду. Попытки установить официальные размеры расходов редко приводили к положительному результату. Чаще всего получалось так, что священнику приходилось торговаться с прихожанами, прежде чем совершить тот или иной обряд, — для многих этот процесс был унизителен. Как заметил один священник середины века: «Вот вершина бесчестия и позора: даже примирив кающегося грешника с Богом, он берет деньги; даже совершив святое причастие, он не отшатывается в ужасе от платы… Разве он после этого не простой наемный работник?»
К концу XVIII века духовенство стало более-менее закрытым сословием, т. е. почти превратилось в касту, хотя формального запрета на доступ или выход не существовало. Для дворян переход в священники означал понижение социального статуса, и кроме того, они не имели соответствующего образования. Что касается крестьян и мещан, те редко располагали средствами для долгого обучения в семинарии, а кроме того, общины редко соглашались отпускать своих членов, ведь для остальных это означало увеличение налогового бремени. Детям самих священников не представлялось иного выбора, кроме как последовать по стопам родителей. Образование не позволяло рассчитывать шагнуть по социальной лестнице выше, а иначе остался лишь переход в податные сословия с риском быть рекрутированным в армию.
В результате к концу XVIII века духовное сословие разбухло до такой степени, что на всех попросту не хватало приходов. Это вызвало жесткие конфликты внутри самого духовенства, порождало соперничество семей: ведь только получение прихода, пусть и небольшого, могло спасти от нужды и социальной деградации. Один пожилой священник из Владимирской епархии, не имевший, как и его коллеги, никаких перспектив на получение пенсии, в 1781 году с необыкновенной прямотой написал об этом епископу: «Позаботьтесь обо мне и моей впавшей в бедность семье, прикажите какому-нибудь студенту Суздальской семинарии жениться на моей дочери, а потом назначьте зятя на мое место».
Большинство стремились примерно к тому же, хотя и не столь открыто. Положение усугублялось тем, что женатый священник не мог быть произведен в епископы. Обычно этого сана удостаивались только монахи, а это создавало еще одно противоречие — между приходским и монастырским духовенством.
В условиях подобного давления церковь стала своего рода биржей труда и местом социального обеспечения, но оказалась явно не в состоянии обеспечить всех священнослужителей и их семьи. Попытки реформ в этом направлении неоднократно проваливались. При Николае I Святейший Синод дважды, в 1829 и 1842 годах, предпринимал усилия по перестройке приходских структур, чтобы сократить штат приходских священников, находящихся на содержании прихожан, и обеспечить более надежные источники доходов в форме земельных наделов, государственных субсидий и утвержденных оплат за обрядовые услуги. Однако на практике подобные меры применялись столь редко, что говорить о каком-то реальном успехе не приходилось. Духовенство сопротивлялось переводу в другие места и планам сокращений, а епископы не желали оказывать давление на рядовых священников. Государственных субсидий не хватало, да и они были использованы неэффективно, нередко на другие цели, а прихожане и землевладельцы не хотели вкладывать больше деньги на поддержку церкви. Немногим более удачными можно назвать и попытки реформ в этой области, предпринятые в 1860-е и 1870-е годы при Александре II.
Угроза сектантства
Таким образом, к началу XIX века православная церковь, по сути, превратилась в нечто подобное благотворительной организации для низкооплачиваемых и неуверенных в своем положении священников. При этом ей постоянно угрожали соперничающие вероисповедания, казавшиеся более привлекательными и преуспевающими: староверчество, различные секты, протестантство, католицизм и униатство. Историк Михаил Погодин заметил в 1840-е годы, что если бы не боязнь отлучения от церкви, то половина русских крестьян присоединилась бы к раскольникам, а половина дворянской аристократии приняла бы католичество.
В отношении «раскольников» (так государство называло староверов) государство опробовало несколько подходов. Петр I запретил их преследование, так как поощрял коммерческую деятельность, а многие староверы проявили себя надежными и удачливыми бизнесменами. Император позволил им селиться в городах с регистрацией властями и, воспользовавшись возможностью, обложил двойным налогом. Однако многие из раскольников, не желая регистрироваться — в их глазах это значило быть отмеченным «печатью Зверя», — предпочитали оставаться в глухих регионах страны. Императрицы Анна и Елизавета возобновили преследования, но затем Петр III и Екатерина II разрешили зарегистрировавшимся староверам селиться в определенных районах Сибири, Белоруссии и севера России и даже основывать свои монастыри на реке Иргиз на Урале. Согласно Жалованной грамоте городам 1785 года, они даже имели право избираться на муниципальные должности. В Москве у староверов была собственная купеческая община с церковью и кладбищем (Рогожское кладбище).
В отдельных епархиях епископы даже разрешали проводить службы по старым книгам и правилам: подобную практику санкционировал митрополит Московский Платон в 1800 году с одобрения императора Павла. Так создавалось единоверие, движение, дававшее реальную надежду преодолеть пагубный раскол внутри православной веры или, по крайней мере, способное привлечь всех, кроме самых упрямых фанатиков, к официальной церкви. Однако церковь отказалась отменить анафему 1667 года, о чем просили староверы, и не разрешала общение представителей двух вероисповеданий, возможно, опасаясь, что «скрытые» раскольники начнут открыто проповедовать свои убеждения.
Николай I возобновил политику преследования раскольников. Многие церкви и молельные дома староверов были закрыты, колокола конфискованы, а православные священники, совершавшие богослужения, наказаны. Монастыри на Иргизе не избежали общей участи. Браки, заключенные по староверческим обычаям, объявлялись незаконными. Для координации действий против раскольников и сектантов даже был учрежден «особый комитет». В основе всех мер лежала весьма распространенная в церковных кругах точка зрения, что староверчество — опаснейший враг официальной церкви, а его учения крайне соблазнительны для необразованных и простодушных.
Однако в последние десятилетия XIX века у церкви и государства появились более серьезные противники, и в 1883 году староверы получили некоторые из прежних прав, включая разрешение строить молельные дома. Но как и раньше, запрещалось проповедовать староверчество и принимать в свои ряды православных.
Дата добавления: 2019-02-12; просмотров: 144; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!