Сергей Звонарев. Далекое, близкое

 

– Мы живем в тисках необходимости, – сказал Сергеев. – Мы живем всегда между двух зол, между трех зол, между множества зол. И остаемся людьми, потому что всегда думаем.

Кир Булычев. Поселок

 

Уже темнело, поэтому прощание со Старым было недолгим.

С неба моросило, как и все последние недели этой дождливой весны. На дне могилы образовалась лужа. Старый лежал в гробу из кривых, с неровными краями досок, между которыми зияли темные щели. Крышку закрыли. Сергеев сказал несколько слов, показавшихся Олегу слишком сухими, потом бросил первую горсть. За ним Олег и Дик с Марьяной. Казалось, она хочет что‑то сказать, только не знает что. Земля рядом вдруг вспучилась, вылез гриб. Марьяна опустилась на колени, взяла его и, быстро осмотрев, сунула в мешок у ног. Потом поднялась, опираясь на руку Дика: живот был заметен даже под плащом.

Помолчали недолго.

– Пора, – сказал Сергеев.

Олег взялся за лопату. Тяжелая липкая земля ударилась о крышку гроба. Засыпав могилу, они вместе с Диком положили сверху плиту из сланца. Выбить даты жизни Сергеев не успел.

Двинулись назад, к поселку. Дождь припустил с новой силой, на тропинке приходилось обходить лужи. Из них выползали червяки, то и дело меняя цвет.

Один за другим прошли через калитку. Олег услышал, как всхлипнула Марьяна – наверное, вспомнила, как все случилось. Хищник напал днем, такого раньше не было, сломал изгородь и помчался по улице, к играющим детям. Ближе всех к ним оказался Старый. Копье было у него под рукой, и он успел его метнуть, но не очень удачно: только поранил медведю лапу. Тот бросился на обидчика. С одной рукой и без оружия шансов у Старого не было. Когда подоспели Дик с Вайткусом, медведь его уже задрал.

– Зайди в мастерскую, – сказал Сергеев Олегу. – У меня к тебе дело.

 

– Как все прошло? – спросила Лиз.

– Нормально, – буркнул Олег.

– Я бы пошла, ты же знаешь, – сказала она, ища его взгляд просительно и в то же время требовательно, – но мне тяжело. Тошнит все время. Но ничего, это скоро пройдет.

Олег чистил лопату лопухом. Земля въелась в неровную доску, если не вычистить – завтра зацветет, и тогда придется делать новую.

– Как Марьяна?

– В порядке.

– Она красивая, да? Беременность ей не мешает. Срок приличный, а скачет, как девица. Куда только Дик смотрит? Велел бы ей дома сидеть.

– Как ты себя чувствуешь? – резко спросил Олег.

Лиз села на кровати.

– Я боюсь, мне страшно. Как все пройдет?

– Все будет хорошо. Ты не первая.

– Подойди ко мне, пожалуйста.

Он поставил лопату в угол, бросил лопух. Тот, пошевелив листом, прилип к земляному полу. Глядя на него, Олег сел на кровать рядом с Лиз и тут же ощутил ее тепло.

– Обними меня, – прошептала она, – скажи, что любишь.

– Люблю.

Лиз застыла.

– Нет, не так. Скажи по‑настоящему.

– Люблю, – повторил он.

На секунду она замерла, потом закрыла лицо руками. Олег сидел рядом – неподвижный, как истукан. «Ну же, обними ее, скажи что‑нибудь», – приказал он себе. Положил деревянные руки ей на плечи. Когда она не смотрела на него, было легче.

– Я буду стараться, – сказал Олег, – обещаю.

 

Сергеев точил нож. Услышав, как зашел Олег, кивнул на табуретку:

– Садись.

«Будет просить вещи из школы, – решил Олег, – нет, ничего не отдам». Ему тут же стало неловко. «А почему ты решил, что можешь распоряжаться ими? Только потому, что был лучшим учеником Старого?»

Не прерывая работы, Сергеев сказал:

– Дик нашел неплохое место, на возвышенности. В сторону от гор, два дня пути. Большой пологий холм, окруженным полем, озеро рядом. Лес там пореже и воды нет. Даже если река разольется, туда она не дойдет.

– Место для чего? – не понял Олег.

– Для поселка.

Разговоры о переезде велись с середины весны. Лес становился опаснее: не только люди приспосабливались к нему, но и он к ним. Охотиться стало труднее: шакалы все чаще нападали стаей. От грибов, раньше съедобных, неделями маялись животами. И мошка кусалась злее, приходилось выгонять ее дымом. А недавно к этому добавилась новая напасть: дождь, льющий, не переставая, уже третью неделю. Лес наполовину превратился в болото. Звери, согнанные водой с привычных мест, нападали на поселок.

Но Олег старался не думать об этом, он жил одним – подготовкой экспедиции к «Полюсу». Год назад она опять сорвалась: они прошли дальше, чем в прошлый раз, но на перевале их накрыла долгая снежная буря. Укрылись в пещере, но было страшно холодно, даже Дик почти не спал, когда приходилось лежать с краю. Томас заболел, у него сильно поднялась температура, он сильно ослаб и не мог идти. Следующей ночью, когда все забылись в тяжелом полусне, Томас умер. Олег нашел его первым – он лежал без одеяла, отдал его Марьяне, когда та уснула. Чтобы девушка не корила себя, Олег накрыл им Томаса.

Через две ночи кончились грибы; из еды осталась лишь горстка сушеного мяса. Когда буря утихла, Дик пошел на охоту. Он вернулся не скоро, но с добычей. На последних дровах приготовили мясо. Решающий разговор зрел и обещал быть жарким – судя по сосредоточенному молчанию.

А потом Олега укусила блоха. Приступ прошел тяжело, Олег сильно ослаб и все никак не мог согреться. Марьяна и Дик пытались его укрыть своими одеялами, но он не давал. Потом его начал бить кашель, поднялась температура, как у Томаса. Это все и решило.

«Значит, экспедиции в этом году не будет».

– И что вы решили?

– Пока ничего, – ровно ответил Сергеев. – Решать будем вместе.

– Если переезжать, экспедицию придется отложить.

– Да.

– Это неразумно. На «Полюсе» есть все, что нужно, – лекарства, оружие… да все!

Закончив нож, Сергеев положил его на полку, рядом с инструментами.

– Если экспедиция погибнет, поселок не выживет, – сказал он. – Ты сам видишь – лес опасен, как никогда. Если дождь не прекратится, будет еще хуже. А представь, река разольется. Что тогда будем делать?

– Переезд на новое место – тоже риск! У Марьяны уже приличный срок, и Лиз беременна.

– Тем более надо торопиться.

– Я готовился целый год, – безнадежно сказал Олег, – я могу пойти к кораблю один.

– Слишком рискованно, – возразил Сергеев, – если тебя укусит блоха, никто не поможет. А ночью ты будешь легкой добычей для хищников.

Олег чувствовал пустоту: не было смысла спорить, Сергеев все равно победит. Все, что он говорит, разумно и правильно. Вот только…

– Помните, как говорил Старый? Мы будем откладывать экспедицию год за годом. Всегда найдется причина. Потом кто‑то из молодых решит, что корабль – это просто красивая легенда. Земля превратится в райский сад, а земляне – в богов. Хотя, – усмехнулся он, – быть может, через пару веков на него наткнутся наши потомки. Если выживут.

– Я понимаю, – сказал Сергеев, – но пойми и ты. Вещи с «Полюса» – не самое важное. От одичания нас спасет только одно – способность принимать разумные решения, подчинять свою волю необходимости. Если не будет этого, корабль нам не поможет, даже если бы он стоял прямо здесь.

Сергеев посмотрел ему в глаза. Его лицо было тяжелым, с крупными, резкими чертами, еще обострившимися за последние годы. Олег не знал, что сказать, мысли под строгим взглядом Сергеева путались.

– Я знаю, тебе сейчас тяжело, – сказал он, – но ты должен справиться с чувствами. Это сложнее охоты. И важнее. Важнее, чем экспедиция.

Олег молчал.

– Вот какое у меня дело, – продолжил Сергеев, снизив тон. – Нужно, чтобы ты посмотрел это место. Ты можешь заметить нечто такое, что Дик упустит. Был бы у нас фотоаппарат… ты знаешь, что такое фотоаппарат? – спросил он с интонацией Старого.

– Да.

– Хорошо. Но пока его нет.

Сергеев достал с верхней полки папку из рыбьей кожи, осторожно вытащил ровный белый прямоугольник, развернул его. Лист бумаги был чистым, он, казалось, сиял в сумрачной мастерской.

– Рисовать не разучился?

– Думаю, нет.

– Нужно, чтобы ты составил карту местности. Видел когда‑нибудь такую?

– На глобусе, его Старый сделал, – ответил Олег. Его кольнуло: он вспомнил, как они терли краски из глины, которую принесла Марьяна. Было интересно смотреть, как Старый по памяти рисует материки и океаны Земли. Бесконечно далекий мир, обретая очертания, становился ближе. – Только он стерся уже.

– Глобус – это не совсем то, – сказал Сергеев. – Представь, что смотришь на поселок сверху. Попробуй показать на рисунке самое важное – границу леса, изгородь, расположение домов. Понял?

– Думаю, да.

– Потренируйся на песке, потом обсудим.

– Ладно.

– И вот еще что, Олег. Я не могу пойти с вами, нельзя оставлять поселок без защиты. Постарайся ничего не упустить. Представь, что бы увидел Борис. Посмотри его глазами, у тебя это получится.

«Старый нашел бы слова, чтобы отстоять экспедицию, – с горечью подумал Олег, – а вот я не могу».

– Я постараюсь, – сказал он.

 

Они выступили на следующий день.

Так же как и вчера, лил дождь. К постоянной сырости привыкли и не обращали внимания. Дик шел первым, выбирая дорогу. Казик забегал то вперед, то в сторону – словно гончая на охоте. Отмену экспедиции к «Полюсу» он принял легко, увлекшись переносом поселка, и теребил Сергеева – как там все будет? Лиз вместе с матерью тихо радовались, старались этого не показывать, но Олег все равно видел – хотя бы по сочувственным взглядам, которые ловил на себе.

Потеряв мечту, он чувствовал пустоту, заполнить которую не получалось ничем. Ему запомнились слова Сергеева о том, что нужно справляться со своими желаниями, Олег и понимал его правоту, но правота эта оставалась чужой, не имея опоры в собственной душе. «Что я должен увидеть, – думал он, – что такого могу заметить я, что упустит Дик? Это его мир, здесь он превосходит меня во всем. Вот если бы мы пошли к «Полюсу»… Наверное, Сергеев из жалости сказал, что ему важен мой взгляд…» Олег сердился на себя за унылые мысли, гнал их, но они снова лезли в голову.

Ночлег устроили на небольшой полянке, рядом с деревом – на него можно забраться, если шакалов окажется слишком много, и перестрелять их сверху. От медведя, правда, на дереве не спасешься. Дик сказал, что будет дежурить первым, и сел у входа в палатку с арбалетом наготове. Казик лег на бок, подтянув колени к подбородку, и мгновенно заснул, но сон его был так чуток, словно бы он бодрствовал. Марьяна любила спать в той же позе, вспомнил Олег. Если бы с нами тогда пошел Казик, а не Дик, и если бы Томас не умер, и если бы не эта чертова блоха…

Снова проклятые «если бы…».

Хватит, прозвучал в голове твердый голос Сергеева, хватит думать о том, что ты изменить не можешь.

Олег изгнал образ Марьяны.

 

Дик поднял их с рассветом, и они шли почти весь день. К полудню дождь перестал, в небе появились просветы. «Наверное, ветер собирает тучи у гор, там они и выливаются», – подумал Олег, но подтвердить или опровергнуть догадку было некому.

– Почти пришли, – сказал Дик.

Лес, понемногу редевший, кончился. Перед ними открылось просторное поле, посередине которого высился пологий холм с торчащей у дальнего края скалой. Широкий ручей – почти речка – огибал холм и впадал в озеро, за которым опять начинался лес. Берега озера заросли камышом, и только в одном месте, ближе к холму, виднелась желтая полоска песка.

– Там наверняка рыба есть, – сказал Казик, показывая на камыши, – и лягушки.

Чтобы попасть на холм, надо было перебраться через ручей. Дик сказал, что знает узкое место. Они пошли вдоль заросшего невысокой травой берега; противоположный, со стороны холма, был каменистым, с осыпями. В быстрой прозрачной воде стаями плавали мелкие рыбки, похожие на плотву, если бы не шипастый хвост. Лягушки, спугнутые людьми, прыгали во все стороны.

Перебравшись через ручей, все трое забрались на скалу с плоской вершиной – самую высокую точку холма. Стало видно, что лес окружает поле не со всех сторон – с запада оно граничило со степью, простиравшейся вдаль, насколько хватало глаз. Олега кольнуло – на севере белели горы, за которыми его ждал «Полюс». «Ты будешь видеть их отсюда, – мелькнула мысль, – все будут видеть».

– Хорошее место для охоты, – сказал Дик, кивнув на степь.

Олег достал карандаш и бумагу.

Казик с интересом наблюдал за ним, а Дик сказал, что это лишнее, он может все показать на песке, когда они вернутся.

Овальный при взгляде сверху холм на три четверти омывался ручьем. В том месте, где он подходил к холму, Олег заметил каменную перемычку шириной с человеческий рост, которая преграждала путь воде и направляла ручей по часовой стрелке. Если ее убрать, то поток разделится надвое, и тогда ручей будет омывать склоны со всех сторон.

Олег вспомнил рассказы Старого о древних замках, окруженных рвами с водой. Чтобы перейти на ту сторону, опускали мост, а при опасности его поднимали с помощью блока. В голове зазвучал дидактический голос Старого: «Блок – это цилиндрический барабан, который может вращаться вокруг оси. Неподвижный блок позволяет изменять направление силы…»

Олег спустился к перемычке. Она была почти плоской, сквозь тонкий слой земли местами виднелся белый камень. По правую руку, чуть не переливаясь через край, плескалась вода, а слева тянулся узкий длинный овраг глубиной метра в два, переходящий в небольшое болотце, – где ручей, обогнув холм, устремлялся к озеру. Это старое русло, догадался Олег, возможно, много лет назад большой камень упал со скалы и преградил путь к воде. А если убрать преграду… Перед глазами появилась картинка: отверстие в камне, в него забивают палку и поливают водой. Дерево разбухает, и камень трескается. Откуда я это знаю? Наверное, Старый когда‑то рассказывал. Его бы сюда…

Олег услышал голос Дика – тот его звал. Надо было идти на разведку, осматривать окрестности. Ковырнув ножом камень, оказавшийся неожиданно мягким, Олег поспешил наверх.

 

Ночью пришли шакалы.

Они напали все сразу, а не по одному. Пришлось туго, еле отбились. Уцелевшие хищники свернулись колесами и покатились в сторону леса. Дик убил больше всех, ему же больше всего и досталось. Казик, перенесший укусы относительно легко, спустился к ручью и принес воды, чтобы промыть раны.

Оставалось переждать неизбежную лихорадку.

– Можно пустить ручей вокруг холма, – сказал Олег, – если разрушить ту каменную стену.

Он показал вниз, на перегородку, и добавил: – Шакалы не умеют плавать.

– И медведи тоже, – подхватил Казик.

Дик усмехнулся.

– Чем ты разрушишь камень? Топором?

– Возможно, есть способ, – ответил Олег и рассказал то, что ему вспомнилось вчера.

– Глупости, – сказал Дик сквозь зубы, сдерживая дрожь от лихорадки, – как дерево может разрушить камень? Ничего не выйдет. Сделаем изгородь, она и будет защитой.

Олег не стал спорить. Спустившись вниз, он аккуратно все нарисовал, чтобы показать Сергееву. «Холм‑то весь из камня, – мелькнула мысль, – ведь так можно его добывать. Можно сделать из камня и ограду, и дома…» Эта идея возбудила его, ему захотелось тут же с ней поделиться, но он сдержался: в голове с недоверчиво‑насмешливой интонацией прозвучал голос Дика: «Глупости». Подожди, обсуди с Сергеевым, а пока все обдумай как следует сам. Подготовься, он задаст тебе много вопросов. Каких? Вот и подумай, у тебя пока есть время.

 

Ночью, по дороге назад, ему приснился город Земли.

Олег догадался об этом, хотя высокие дома, прямые улицы и просторные площади были ему знакомы лишь по рассказам. Замирая от восторга и страха, он смотрел вниз с балкона и не мог оторваться: ровная вертикаль до самой земли тянула за собой взгляд. Люди на улицах не боялись ни деревьев, ни травы, сидели прямо на ней, беспечно болтали, смеялись. По магистралям, отделенным от улиц газонами, стремительно неслись машины, чьи силуэты чем‑то напоминали «Полюс», каким его рисовал Старый. А высоко в небе летела серебристая стрела, за которой тянулся белый след.

Олег проснулся от восторга. Лежа в тесной палатке, он пытался запомнить тающие картины сновидения. Олег чувствовал – хотя вряд ли бы смог объяснить – что этот город из сна реальнее, чем поселок и даже «Полюс». И каким‑то непонятным образом он был связан с тем, что Олег задумал.

Старый бы понял с полуслова.

 

Сергеев выслушал идею Олега, заставил все показать на рисунке и сказал, что подумает. На следующий день он позвал Олега к себе, в мастерскую.

– Значит, чтобы окружить холм водой, ты предлагаешь разрушить каменную стену, сделав отверстия и забивая в них дерево?

В изложении Сергеева идея выглядела как‑то несолидно.

– Да.

– Можно, я буду думать вслух?

Лучше не надо, захотел сказать Олег. Сейчас все рухнет.

– Чем ты собираешься делать отверстия в камне?

– Ножом.

– На какую глубину?

– Не знаю… надо попробовать, будет ясно.

– А какое расстояние между отверстиями?

Что сказать? Опять «надо попробовать»? Глупо…

– Допустим, оно равно глубине, – нашелся Олег.

– Для начала неплохо, – против ожидания одобрил Сергеев. – А сколько всего нужно отверстий?

– Я не считал.

Как на уроке у Старого, когда не сделал задание. Олег чувствовал, как краснеет, – почему сам не сообразил? Надо было думать, а не мечтать.

– Пойдем‑ка со мной, – позвал Сергеев.

Они вышли на песчаную площадку возле мастерской. Сергеев взял прут и нарисовал трапецию, формой напоминавшую каменную перемычку, какой она виделась сверху, с холма.

– Допустим, глубина отверстий – сантиметров тридцать, а расстояние между ними примерно равно ширине. Тогда у нас получится вот что…

Сергеев быстрыми и точными движениями покрыл трапецию сеткой с квадратными ячейками. Не меньше полусотни отверстий в одном слое, прикинул Олег, а слоев не меньше двух‑трех, чтобы русло было достаточно глубоким. Сейчас Сергеев скажет, что это невозможно, да так оно и есть, до конца лета будешь ножом ковырять…

– Тебе нужна дрель, – услышал Олег.

– Что?

– Приспособление для быстрого вращения заостренного металлического наконечника.

– Вы… вы расскажете, как ее сделать?

– Уже сделал.

Под навесом лежал кусок сланца. Сергеев взял с полки инструмент и протянул его Олегу: две параллельные дощечки, скрепленные по концам веревками и зажимавшие перпендикулярно им верхнюю часть копья Старого с наконечником.

– Это сверло, – Сергеев показал на копье, – не ахти какое, но лучшего все равно нет. Чтобы вращать его, нужно двигать дощечки. Попробуй, тут надо приловчиться. Приставь острие к сланцу…

Сначала не получалось, сверло все время тянуло в сторону, острие ползало по камню, выбираясь из намеченного отверстия. Потом дрель взял Сергеев, и в его умелых руках она заработала как надо. «Тренируйся», – распорядился он и ушел в мастерскую.

К концу дня начало получаться. Сергеев, посмотрев на плоды его трудов, удовлетворенно кивнул.

– Ладно, – сказал он, – допустим, отверстия у тебя есть. Какое дерево будешь вставлять?

– Не знаю, – честно ответил Олег. Он больше не боялся в этом признаться. – Не думал еще.

– Зайди к Марьяне. Она тебе скажет.

 

Марьяна, сидя у окна, шила приданое для малыша. Увидев Олега, она поднялась и улыбнулась ему.

– Ты молодец, хорошо придумал. Будет здорово, если получится. Никогда не жила на острове.

– Отец помог.

– И я помогу.

Она повела его в сарай. Там, в полутьме, хранились бесчисленные целебные корешки, засушенные листья и лепестки цветов, толченая кора в мешочках из рыбьей кожи. Все это располагалось не просто так, а по системе, принцип которой Олегу не был ясен. «Она всегда этим увлекалась, – вспомнил Олег, – в лесу хлебом не корми, дай сорвать незнакомый цветок. Дик ее ругал, а мне нравилось смотреть на нее, как она любовалась цветами. Глаза такие большие, смотрят внимательно… Почему же так получилось, почему она с ним?» – скакнула мысль. Олег знал, почему. В провале экспедиции к «Полюсу» он винил себя – а кого же еще, это ведь тебя укусила блоха и ты же потом заболел пневмонией. До похода Дику больше нравилась Лиз, а предложение он сделал Марьяне. Наверное, Дик как следует разглядел ее, когда они тащили меня назад. Понял, что она не просто легкомысленная дурочка, как он привык о ней думать. Марьяна согласилась не сразу, может, ждала чего‑то от Олега. Он же считал, что право выбора на стороне Дика, спасшего экспедицию от полной гибели, доказавшего свое превосходство. Если Марьяна считает иначе, думал Олег, она должна отказаться.

Через неделю она перебралась к Дику. А Лиз заполучила Олега.

– Бамбук, – Марьяна протянула ему прямую пористую ветку, – отлично впитывает влагу и очень быстро растет. То, что тебе нужно.

Она повзрослела, подумал Олег, раньше все была девочкой, хотя и переносила все трудности наравне с другими, а теперь повзрослела. Думает о малыше. Все правильно, так и должно быть. Она тоже справилась со своими чувствами, верно?

– Спасибо, – сказал Олег.

– Отец говорил, там есть озеро, да? Поищи по берегам, бамбук любит воду.

– Ладно.

Они вышли из сарая. Марьяна обернулась к нему.

– Береги себя, – сказал она, – ты нужен нам всем.

Марьяна на мгновение замялась, а потом добавила:

– Отец беспокоится, я вижу. Наверное, из‑за дождя, которую неделю уже льет. Воды в лесу полно, не пройти. Грибов мало, и огурцы, наверное, не вызреют…

– Мы переедем, – сказал Олег, – не волнуйся, все будет хорошо. Я знаю, что делать. И твой отец знает.

Он старался говорить уверенно.

 

– Что вы задумали? – спросила Лиз.

Олег вернулся от Сергеева поздно, но она не спала, ждала его. Беспокоится, что все‑таки пойдем к «Полюсу», понял Олег.

– Соображаем, как все сделать на новом месте, – сказал он, – чтобы было лучше, чем здесь.

– Правда? – недоверчиво спросила Лиз.

– Правда.

– Ты опять пойдешь туда?

– Да, завтра выходим.

Лиз боялась, что корабль еще владеет умом и сердцем Олега, что он для него важнее и ее и малыша, которого она родит. А еще ей хотелось, чтобы он смотрел на нее так же, как на Марьяну раньше. Сегодня вот к ней ходил, когда Дика не было, зачем? А спросить – обидится еще. На глазах выступили слезы, но Лиз сдержалась – хватит плакать, вдруг Олег проснется. Он вернулся из похода немного другой, она чувствовала это. Раньше все время был сам не свой, словно мешком по голове огрели, а вот теперь немного ожил. Они с Сергеевым что‑то там будут делать, на новом месте. И хорошо – может, это его отвлечет от проклятого корабля, и от Марьянки. Вот было бы славно…

Успокоив себя, Лиз повернулась к Олегу и осторожно, чтобы не разбудить, обняла его. Капли дождя мерно стучали по крыше. Вскоре Лиз уже спала.

 

Сергеев проводил их до кладбища. Дождь лил так же, как неделю назад.

– Учтите, – сказал он, – дорог каждый день. Я не хотел говорить при всех…

Сергеев на мгновение запнулся, и Олег ощутил беспокойство: Марьяна была права.

– Похоже, наводнения не избежать. К реке мы не ходили – некому, – но и так видно. Отсюда нужно уходить.

Из глубины леса раздался рев медведя, пока еще далекий.

– Помочь? – спросил Дик.

– Не надо. Мы с Вайткусом справимся, если нападет. Идите, чем раньше вы подготовите место, тем лучше. Удачи!

Сергеев развернулся и пошел назад. «И все‑таки он нашел время сделать дрель», – подумал Олег.

Олег с Казиком работали с камнем по ночам, по очереди. Дик считал всю эту возню блажью и в часы своего дежурства занимался оружием. Днем все трое в корявом и таком же редком, как у поселка, лесу рубили деревья и таскали их к холму. Дерева нужно было много – на изгородь, дома, склад, сарай, мастерскую, и прямые стволы еще приходилось искать. А на крыши – листья водяных тюльпанов, они должны расти по берегам озера, там же, где и бамбук.

Руки Олег натер в первую же ночь, пришлось сделать перчатки из кожи. Он ругал себя – мог бы и сразу догадаться! Казик управлялся с дрелью ловчее и руки ухитрился сберечь. Он же придумал, как улучшить ее, добавив второе сверло. Чтобы сделать его, Олег отдал свое копье, что вызвало недовольство Дика.

– А если медведь? – спросил он.

– Отобьемся, – ответил Казик.

Идея обрушить каменную стену захватила его едва ли не больше, чем Олега. Дик не стал спорить – он вообще не любил спорить, просто высказывал свое мнение. Если большинство возражало, Дик уступал, а потом просто ждал, когда будущее докажет его правоту. Так было с экспедицией к «Полюсу», так будет и сейчас.

 

Ночное дежурство Олега – еще четыре отверстия и мозоль на ладони – только что закончилось, он мгновенно провалился в сон и тут же почувствовал, как его толкают. Это был Казик, радостный и возбужденный. Олег сразу все понял, вскочил и побежал вслед за ним к перемычке.

Трещина, едва заметная в предрассветном сумраке, начиналась с края – там, где было первое отверстие, – и заканчивалась примерно на половине перемычки, отделяя от нее неровную длинную полосу шириной с локоть.

– Нужен клин, – сказал Олег.

Казик метнулся наверх и принес два кола, заготовленных для изгороди. Олег забивал свой с той стороны, где щель была самой широкой, Казик – с противоположного конца. Вскоре раздался глухой щелчок, камень слегка подался. С каждым ударом щель становилась шире.

– Теперь толкаем, – скомандовал Олег.

Они навалились на колья, используя их как рычаги. Камень не пошевелился. Пришлось еще принести бревна – из тех, что нашли днем в лесу, – и по очереди забивать их в щель, расширяя ее.

Это была долгая и тяжелая работа, Олег с Казиком вымотались донельзя. Ближе к рассвету камень стал двигаться легче, он уже на треть свисал с края стены. В очередной раз ударив по бревну, Казик чуть не упал – оно легко подалось вниз, послышался треск, из щели появился дымок. За один удар камень сдвинулся на ширину пальца.

– Попробуем? – предложил Олег.

Казик кивнул. Уже сколько раз за эту ночь им казалось, что еще одно усилие, и камень упадет. Парни навалились на рычаги, камень качнулся.

– Подложи под него, – прохрипел Олег.

Перекладывая бревна, они понемногу поворачивали камень. Теперь он держался на самом краю, готовый скользнуть вниз. Наконец, Олег почувствовал, что давление на рычаг резко ослабло.

– Все, сейчас пойдет, – сказал он Казику, – давай вместе! Раз, два…

Последнее слово потонуло в грохоте, с которым камень рухнул вниз. Громадный, размером с медведя, при ударе он раскололся на три неравные части, но и меньшая из них была гораздо больше любого из булыжников в пересохшем русле. «Мы сделали то, на что у природы ушло бы тысячи лет, – подумал Олег, – если не десятки тысяч». Ему казалось, что в наступившей тишине и холм, и озеро, и лес вдали затаились, удивившись новой неожиданной силе, которая появилась здесь. Кажется, на Земле их звали инженерами, вспомнил Олег, тех, кто подчинял человеку природу. Ему понравилось это слово, и он захотел поделиться им с Казиком, но не успел: на вершине холма показался Дик.

– Шакалы! – крикнул он. – Быстрее сюда!

 

Промывая укусы, Дик ругался на Казика с Олегом: прозевали, да еще и изгородь разобрали! Те не спорили – Дик был прав, да и схватка с шакалами после тяжелой ночной работы слишком утомила их, чтобы спорить.

В лес пошли только к полудню – пришлось пережидать лихорадку. Олег еле волочил ноги, даже Казик против обыкновения держался рядом, а не бегал вокруг. Работа шла медленно, деревья почти все были низкими, кривыми. На изгородь еще пойдет, но дома из таких не построить. Дик сердился, разговаривал резко, отрывисто. Олег понимал, что причина есть – если бы заметили шакалов сразу, то успели бы перестрелять их из арбалетов.

А ближе к закату Дик увидел медвежьи следы.

– Если вы и его прозеваете… – сказал он. – Ночью смотрите в оба, не отвлекайтесь.

– Мы должны работать, – возразил Олег.

– А если медведь нападет?

– Я буду дежурить за двоих, – вставил Казик, – я увижу.

– Это глупо. Ты заснешь. А если нет, то и завтра будешь дурака валять, а не работать. Забыли, что сказал Сергеев?

Дик, мгновенно прицелившись, выстрелил из арбалета в густую траву: там притаился кролик. В лесу Дик был лучшим, и добыча подтверждала его правоту.

Больше не спорили – каждый остался при своем.

 

Этой ночью они скинули еще два камня. А потом Олег сломал сверло.

Он наткнулся на твердую породу, стальной наконечник заклинило. Олег не успел среагировать, и древко переломилось у самого основания. Сергеев в мастерской все починил бы за пару часов, а здесь долго придется возиться. Да еще неизвестно, получится ли.

– Возьми мое копье, – предложил Казик.

– Тогда у нас останется только одно. Если придет медведь, будет туго.

– Мы скоро закончим. Если все получится, можно будет вернуться в поселок, там починим.

«А если ничего не выйдет? – подумал Олег. – Что ты скажешь Сергееву? И Лиз, и Марьяне?» Чуть помедлив, он взял копье и обломил его так, чтобы по длине получилось сверло.

Дежурство Дика уже прошло. Он спал и не мог возразить.

 

На рассвете появился медведь. Ходил возле холма, присматривался. Люди занимались чем‑то необычным, и это его настораживало. А может, медведь вообще людей еще не видел. Побродив, он сел, став похожим на огромную зеленую овчарку, и некоторое время наблюдал, как Олег с Казиком долбят камень. В конце концов, осторожность взяла верх, и медведь неторопливо удалился, издав громкий, на все поле, рык, словно говоря: я тут хозяин.

– Наверное, он не голоден, – заметил Казик, – повезло.

«Это ненадолго», – подумал Олег.

С вершины холма спускался Дик, разбуженный ревом медведя.

– Казик, где копье? – со злостью спросил Дик.

– Оно нам понадобилось, – ответил тот.

– Дураки! – голос Дика стал высоким. – Вы оба просто упрямые дураки! Вы видели медведя? Он вернется, и хорошо, если один!

– Может, и не вернется, – сказал Олег.

– Вы думаете только о себе, о своих дурацких затеях! Мало вам перевала, да?

– Посмотри! – Казик показал на перемычку, ставшую уже совсем тонкой. – У нас все получается, ты видишь? Мы почти закончили, осталось чуть‑чуть!

Дик повернулся назад.

– Уже рассвело, пойдемте работать. Нам нужно дерево.

– Это неразумно, – сказал Олег, – в лесу медведи опаснее, чем здесь.

– Да! – сказал Дик. – Особенно теперь, когда вы переломали свои копья!

– Водная преграда надежнее изгороди. Ветки никого не остановят, ты сам знаешь.

– Где она, эта преграда? Ее нет! Куда вы всех приведете? На пустое место, ничем не защищенное?

Никто не ответил Дику. Он повернулся и пошел в сторону леса.

– Иди с ним, – сказал Олег.

– Я помогу тебе.

– Не нужно, я справлюсь. В лесу опаснее, чем здесь. И он прав: без дерева не обойтись.

Казик, поколебавшись, побежал вслед за Диком.

 

Один за другим Олег забивал клинья.

Перемычка уже треснула по всей ширине. Со стороны ручья щель потемнела, вода понемногу в нее заходила. Теперь, когда цель была так близка, Олега охватили сомнения – а получится ли? Что, если уровень воды в ручье упадет, и опять придется долбить проклятый камень? Или вода просто уйдет в землю, останется лужица возле стены. Дик снова окажется прав – они просто глупцы, мечтатели, почему‑то решившие, что могут спорить с природой, а не подчиняться ей.

Отгоняя эти мысли, он колотил булыжником по дереву, вбивая клинья все глубже. Щель становилась шире – еще немного, и вода проникнет по всей ее длине. Скоро все решится, так или иначе. Ему вспомнился прекрасный город из сна, такой непохожий на все, что их окружает здесь. Где‑то там, в такой дали, которую и представить себе нельзя, он, несомненно, существует. И это была правда, которая не зависит от происходящего здесь. Даже если у них ничего не выйдет и придется опять признать поражение, город на далекой планете Земля все равно останется с ним. А если получится… то у нас будет новый дом, лучше прежнего. И, может быть, путь к «Полюсу» отсюда окажется ближе, чем от старого поселка… Я уже думаю о нем, как о старом, поймал себя на мысли Олег, погоди еще, здесь пока толком ничего не сделано.

Совсем рядом заревел медведь.

Он стоял метрах в пятидесяти от стены и наблюдал за человеком – так же как и в прошлый свой визит. Однако теперь человек был один, и медведь подошел ближе. Бежать за арбалетом было поздно, да и стрелы против громадного зверя почти бесполезны – если только в глаз попадешь, а это и Дику удалось лишь однажды.

Показывать зверю страх ни в коем случае нельзя – каждого жителя поселка учили этому с малых лет. Медведь еще не решался напасть – не знал, насколько человек опасен, какие у него клыки и когти. «Хорошо бы как раз сейчас свалить камень: может, это его отпугнет». Олег, заставив себя забыть о медведе, с новой силой принялся забивать клинья. Вода из ручья уже потекла по щели, образуя с другой стороны небольшой водопад. Бросив булыжник, Олег налег на рычаг. Щель немного увеличилась, но потом камень остановился. Надо сменить точку опоры, встать спиной к медведю. «Ты же забыл о нем, – мелькнула мысль, – разве нет?» Олег подвинул камень, расширив щель со стороны ручья и сузив с другой. Теперь напор воды помогал толкать камень. Просунув два рычага под него, Олег повис на них, раскачиваясь. «Казика бы сюда и Дика. Вот же черт упрямый, потащился в свой лес…»

Он почувствовал, как рычаг ушел из‑под него и тут же услышал глухой треск ломающегося камня. Тут же он рухнул вниз. Вода, обдав ноги Олега, с журчанием потекла по новому руслу.

В этот миг он действительно забыл о хищнике, перед которым был безоружен.

– Получилось! – закричал Олег. – Вот вам всем, получилось!

Вода падала из прорубленного желоба с двухметровой высоты на каменистое дно, образуя расползающуюся лужу. Олег попытался прикинуть, сколько времени потребуется, чтобы вода заполнила все русло. Выходило много, весь день пройдет. «Надо бы еще один камень свалить», – мелькнула мысль.

Он поднялся на полуразрушенную стену и замер – медведь, о котором Олег совершенно забыл, стоял с другой стороны стены и, увидев его, грозно зарычал. Разделявший их поток шириной в полметра не был препятствием для хищника. Олег выдернул из дрели обрубки копий, готовясь к безнадежной схватке. Медведь зарычал громче – и в этот момент в его шкуру вонзилась стрела, и тут же, рядом, – еще одна.

Дик с Казиком бежали по полю.

Медведь с ревом повернулся к ним. Казик на мгновение остановился и выстрелил еще раз, попав хищнику в морду. Разъяренный, он тут же устремился к обидчикам.

Дик уложил медведя одним сильным ударом, пронзив копьем его шею. Когда Олег добежал до места схватки, огромный зверь катался по траве. Копье он сломал, и теперь, обхватив обломок передними лапами, силился вырвать его из шеи, тем самым еще увеличивая рану. Вскоре медведь выбился из сил: лежа на боку, он только поднимал голову и хрипел. Дик подошел к нему и выдернул обломок копья.

– Спасибо, – сказал Олег, – если бы не вы с Казиком…

Он не успел договорить: Дик, повернувшись с искаженным от злости лицом, ударил его. Олег, не ожидая этого, упал.

– Ты дурак! Твоя глупость погубит нас! Ты…

– Дик, смотри! – закричал Казик, показывая на холм. – Смотри, там вода! Олег сделал! Мы сделали!

Он побежал к холму.

– Пойдем, – сказал Олег, поднимаясь, – ты увидишь все сам.

 

Втроем они свалили последний камень, и поток воды еще увеличился. Небольшой пруд был уже глубиной по пояс, и он постепенно заполнял старое русло.

– Надо возвращаться в поселок, – сказал Дик. Он по‑прежнему сердился. – У нас ни одного целого копья.

– Давайте подождем, пока вода все заполнит, – глаза Казика возбужденно блестели, – интересно же!

Олег встал.

– Дик прав, надо идти.

Он хотел улыбнуться, но вместо этого поморщился – скула, по которой врезал Дик, еще болела.

Сборы были недолгими, и вскоре они уже шли к лесу. Казик постоянно оглядывался, а Олег думал о том, что еще можно сделать с камнем, и воображение его уже рисовало стену, окружающую холм, прочные и просторные дома с белыми стенами, площадь у основания холма – там, где он был пологим, – и школу на его вершине, из окон которой всегда видны горы.

 

– Ну как, получилось? – спросил Олег.

– Попробуй, – с довольным видом ответил Казик.

Два ровных каменных блока лежали один на другом. Олег попытался сдвинуть верхний, но у него ничего не вышло.

– Позвать кого на помощь? – ухмыльнувшись, предложил Казик.

– Значит, склеил.

– Ага. Чистоплюй постарался!

Необычного зверя поймали в лесу, недалеко от озера и поместили в клетку. После кормежки Чистоплюй регулярно выдавал порции клея, который Казик предложил использовать для соединения каменных блоков. Их выламывали у вершины холма, а потом ровняли долотом и шлифовали шкуркой из твердой скорлупы кокоса.

– Ну, с чего начнем? – с энтузиазмом спросил Казик.

С вершины холма, со всех сторон окруженного водой, хорошо был виден новый поселок. Невысокая изгородь окружала две улицы с небольшой площадью в месте их пересечения. Мастерскую построили недалеко от вершины, и она стала первым каменным зданием. Возле моста через ручей Вайткус проверял сеть – в проточной воде рыбы всегда было много. На небольшом пляже играли дети, Марьяна и Лиз следили за ними.

Олег взглянул на горы. Уже наступила осень, экспедиции к «Полюсу» в этом году не будет. Ничего, пойдем следующим летом. Как‑то незаметно из разговоров о корабле исчез надрыв, постоянное напряжение, которое всегда в них звучало. Может, потому, подумал Олег, что теперь мы больше уверены в собственных силах. То, чему учил нас Старый, все‑таки пригодилось.

– Так что? – нетерпеливо спросил Казик. – Что будем строить?

Олег встряхнулся от своих мыслей и улыбнулся.

– Может, детский сад?

– Серьезно?

– А почему нет? Детей будет больше. Пойдем, поговорим с Сергеевым.

 

Ника Батхен. Неприкасаемые

 

– Степень деградации зависит от уровня, которого человек достиг к моменту изоляции, и от его характера. Но мы не можем ставить исторический эксперимент на одной сложившейся особи. Мы говорим о социуме.

Может ли группа людей в условиях изоляции удержаться на уровне культуры, в каковой находилась в момент отчуждения?

Кир Булычев. Поселок

 

Снился дождь – нездешний, свежий. На планете с красивым именем Амфитрита вода с неба струилась, лилась и капала четыреста дней в году из четырехсот сорока одного. В промозглой сырости плодились бесчисленные грибки и водоросли, любой забытый кусок хлеба тотчас превращался в неаппетитную кашицу, любая царапина начинала гноиться. А Павлышу мнился совсем другой дождь – пронизанный буйным солнцем, заблудившийся в тополиных дорожках Нескучного сада. Марина, скинув мокрые босоножки, с хохотом прыгала через лужи, белый шарф вздрагивал за плечами, словно крылья совы. Он бежал следом, придерживая локтем неудобную дамскую сумочку, задыхаясь от счастья. В пузырящихся ручьях отражались глупые тучи, по аллее с веселым визгом носились дети, впереди было целое лето… Марина вернется из экспедиции через год, он на два месяца раньше. И каждый день будет ходить в парк, есть мороженое, сидеть на древней скамеечке у еще более древней библиотеки. Ждать. Ее.

Запахло кофе – сосед Павлыша, экзобиолог Жанно, всегда отвлекался от джезвы, и благородный напиток бездарно выкипал на горелку. Тотчас по коридору прошуршал гусеницами каютный робот, спеша ликвидировать непорядок. Павлыш понял, что уже проснулся, и медленно сел на постели. Приступать к делам ему не хотелось. На Ракушке (так шутники называли РА‑58347, наблюдательную станцию на планете) работы набиралось немного. Десяток штатных сотрудников, заезжие наблюдатели раз в году, на полтора месяца лета. С бесконечными насморками и простудами могла справиться и медсестра, и госпитальный робот. Дело было в другом.

Зарядка взбодрила доктора. Смахнув с лица щетину, он принял душ, надел свежий светлый костюм, старательно затянул галстук. Кто бы поверил… В кармане пиджака жалобно пискнул анализатор. Павлыш высадил устройство на тумбочку и поменял батарейку, потом пошарил в одежде, выгрузил два цветных камешка, универсальный нож с шестью лезвиями, шоко‑тоник, старинный латунный ключ, шалфейный леденец и пуговицу. Привычка набивать ерундой карманы была неистребима, даже психотехники оказались бессильны. Доктор Китайчик, с которым довелось поработать в ледяных пустынях Титана, немало потешался – на абсолютно пустой планете, в корабле, где каждый винтик и каждый фантик подвергают учету и полной утилизации, Павлыш все равно находил пестрый мусор. И доставал его в нужный момент.

Завтрак накрыли в кают‑компании. Мидзуэ, единственная женщина, психолог и по совместительству повар на Ракушке, настояла, чтобы команда трижды в день собиралась за столом, обмениваясь новостями. Сама она щебетала как птичка, щедро разбрасывала сверкающие улыбки, а иногда, забывшись, даже мелко кланялась собеседнику. Порой от смеха миниатюрной японки веяло жутью, но если бы не ее заботы, экипаж давно пришлось бы менять.

За столом собрались почти все, только метеоролог Вяйнемяйнен с утра в сотый раз налаживал атмосферные зонды, да простуженный пилот Костя отлеживался в изоляторе. Вернуть больного в строй было часовым делом, Павлыш просто не стал настаивать. Стряпня Мидзуэ, как всегда, была выше всяких похвал. Четверг объявили днем английской кухни, на барной стойке царили овсянка, пышный омлет с беконом, крохотные сэндвичи, булочки с джемом и сахарной пудрой, груши с прозрачной, тающей во рту кожицей. Впрочем, ели без аппетита.

Молодой Якоб Шидловски сидел вместе со всеми, как подобает гостю корабля. Он улыбался, раз за разом заполняя тарелку, смешно коверкал слова, подбирая комплименты для поварихи, он был сама любезность. Но никакой кондиционер не мог справиться с запахом тухлой рыбы, исходящим от нескладного тела, с липкой вонью бурых волос, покрытых водорослями‑симбионтами. Пальцы Якоба поросли скверными бородавками. Мутные глаза слезились. Безупречные белые зубы дико смотрелись в перекошенном рту. И самое отвратительное – это был человек. Землянин. Точнее, потомок землян.

Колонистов на Амфитрите оказалось почти две тысячи, не считая детей. Как они поселились в дальнем углу Галактики, какой корабль сумел доставить их на планету без малого триста лет назад, – установить так и не удалось. Скорее всего, один из доживающих свой век частных шаттлов – тогда было модно грузиться в звездолет и лететь на поиски счастья. Многих счастливчиков находили потом вмерзшими в стены кают. Упрямые, нелюдимые муннайты исповедовали веру отцов‑основателей, членов древней христианской секты. Вера запрещала им строить каменные дома, пользоваться орудиями сложнее топора и мотыги, учить детей чему‑то, кроме счета и грамоты, есть пищу, к которой прикасались неверные… Список запретов был долог, как зеленая борода патриарха Кеннета, главы несчастной общины.

Скверный климат, зараженный воздух и грязная вода не убили колонистов, голод не доконал их, и хищники не сожрали. Зато Амфитрита изувечила новых гостей, превратила их в жалкие человеческие подобия, наградила паразитами и болезнями. Сорокалетние были здесь стариками, до пятидесяти дотягивали немногие.

Муннайты приняли братьев‑землян мирно, но сближаться не торопились. Смиренно склоняя головы, они наотрез отказывались пускать в поселение наблюдателей, отправлять детей в школы, лечиться в больницах, летать на катерах. В Совете поднимали вопрос о колонистах Амфитриты – принудительное решение отклонялось три раза за небольшим перевесом голосов. Поэтому на планете стоял лишь наблюдательный пост. Порой промокшие до костей мамаши тайно притаскивали туда своих склизких, вонючих отпрысков. Павлыш, сцепив зубы от отвращения, промывал раны и язвы, совал в воспаленные рты кусочки мятного сахара и отпускал пациентов с миром – больше ничего нельзя было сделать.

Якоб Шидловски был первым, кто вышел из круга. За какое‑то прегрешение его выгнали из общины в джунгли, на верную смерть. Патрульный катер Ракушки подобрал умирающего паренька, станционный врач выходил его и отправил на Землю с первым же кораблем. Год работы с учеными, поездок по знаменитым столицам, экскурсий на лунные и венерианские базы сделал из маленького фанатика интеллигентного и даже в чем‑то изящного юношу. Но преодолеть невыносимое физическое отторжение «брата по крови» стоило труда всем – ни похожие на жаб короны, ни червеобразные флигии, ни разумные грибы с планеты Крукс не вызывали такой бурной реакции. Об этом молчали, стыдливо отводя глаза, зарываясь в дела и пустые хлопоты.

Сегодня Якоб возвращался к родным. Новенький катер ждал его на посадочной полосе, новый костюм сидел ладно, новые зубы сверкали, глаза блестели. Павлышу он показался чересчур возбужденным и потным, радость преобразила гостя… и усилила смрад, исходящий от тощего тела.

– Спасибо за все, что ты сделаешь для меня, для всех нас, доктор, сэр. Я дашь братьям фильмы и книги про мама‑земля, подняшь их на катере за облака – пусть увидишь, нет папа‑бог, есть небо, – счастливый Шидловски возник у столика, как чертик из табакерки.

– У тебя получится, Якоб. Мы будем ждать твоего возвращения!

Старательно глядя в глаза, Павлыш пожал гостю горячую ладонь и сел на место, не переставая улыбаться. Шидловский обошел всех, стоическая Мидзуэ расцеловала его в обе щеки. Капитан Поздняков проводил гостя до катера, чтобы проверить программы, – он сомневался в летных талантах посланца. Остальные в молчании закончили завтрак и разошлись по рабочим местам.

На обед Павлыш решил не ходить – забарахлила единственная на Ракушке камера полной регенерации. Технология корон оказалась незаменимой, их оборудованием снабжали все внеземные станции, позволяя свести к минимуму риск глупой и преждевременной смерти. Теоретически камера могла излечить любые болезни. Доктор Китайчик ворчал, что на их долю хворых еще достанет, а вот следующему поколению медиков придется подаваться в ветеринары. Практически камера ломалась от любого неверного чиха, повреждала краткосрочные воспоминания и по собственной инициативе мешала гены, делая невысокого человека выше, полного стройнее, исправляя по своему разумению форму носов и структуру волос. Поэтому пользовались ею лишь в безвыходных ситуациях.

К ужину неутомимая Мидзуэ изготовила аппетитный горячий шотландский пудинг. Капитан Поздняков громогласно сзывал экипаж, возглашая:

 

Дородный, плотный, крутобокий,

Ты высишься, как холм далекий,

А под тобой поднос широкий

Чуть не трещит.

 

Недовольный Жанно пробасил что‑то нелестное о бараньей требухе, наполняющей деликатес. Поздняков, ничтоже сумняшеся, посоветовал экзобиологу поймать на ужин пару лягушек, благо климат способствует. Жанно пообещал в точности выполнить указание командира, подсадив лягушку на барную стойку. Услышав это, Мидзуэ пообещала спорщикам день бедуинской кухни с жареной саранчой, тухлыми яйцами и прокисшим молоком верблюдицы. Павлыш хотел вмешаться, высказавшись на тему сравнительных достоинств верблюжьего молока перед медвежьим или китовым, но в дверь постучал радист:

– Владислав Владимирович, радиограмму примите.

Десять коротких слов. В них вся Марина – стремительная и страстная, насмешливая на людях и бесконечно кроткая в минуты любви. Каюту словно овеяло запахом жимолости, на губах стало сладко. К чертям ужин! Захлопнув двери каюты, Павлыш достал блокнот, ручку и сел сочинять ответ, пытаясь вместить в тесные буквы огромную радость. Он был не мастак говорить красиво, но Марина точно понимала его. Триста шестьдесят один день до встречи – поскорей бы.

Кое‑как сочинив, наконец, послание, Павлыш снова надел пиджак и отправился в радиорубку. Он ощущал неловкость оттого, что придется диктовать слова любви радисту Цыганкову, но просить о разрешении отправить радиограмму самостоятельно было бы еще большей глупостью. Радиста на месте не оказалось – скорее всего, резался в шашки со вторым пилотом или возился с огурцами в теплице. Павлыш не расстроился – огромная радиорубка, пыльная, несмотря на все усилия роботов, полная странных приборов, ламп, лампочек, кнопок, кнопочек, тумблеров и верньеров, была любимым местом на корабле. Космический шум, обрывистые сигналы, непонятные фразы на незнакомых языках манили доктора, очаровывали его. Опасливо оглянувшись, чтобы никто не застал за детским баловством, Павлыш осторожно крутанул колесико большого приемника. По экранчику побежала волна сигнала, что‑то затрещало, сквозь помехи пробился красивый, густой баритон:

 

Так пусть же книга говорит с тобой.

Пускай она, безмолвный мой ходатай,

Идет к тебе с признаньем и мольбой

И справедливой требует расплаты.

Прочтешь ли ты слова любви немой?

Услышишь ли глазами голос мой?

 

«Шекспир, – подумал Павлыш. – Века проходят, слова не теряют силы».

– Шекспир, Владислав Владимирович, – подтвердил звонкий голос Юрика Цыганкова. – Опять в проверку связи играетесь? Договаривались же – без меня к приборам не подходить!

Павлыш потупился, безуспешно изображая вину. Радист обошел его, глянул на приборы:

– Что вы тут у нас накрутили? Позвольте‑ка… Да это местная точка!

– Исключено, – возразил Павлыш. – Туристов здесь быть не может, ученых на планете нет. У катера другие позывные.

– Наверняка спринтеры, – поморщился радист. – Пойду, доложу капитану.

Увы, команды энтузиастов студенческого, а то и вовсе школьного возраста, которым приспичило поиграть в первооткрывателей дальних планет, оставались вечной головной болью для серьезных исследователей. Запрещать молодым рваться в космос было неразумно – из спринтеров вырастали настоящие покорители звездных глубин. Но и хлопот бесстрашные юнцы доставляли немало. Если компания голоногих, голоруких, абсолютно не закомплексованных парней и девиц ввалится в общину муннайтов и начнет проповедовать атеизм… Павлыш нашарил в кармане кофейный леденец и, задумчиво перекатывая за зубами конфету, отправился к Позднякову – думать.

Вскоре в капитанском отсеке собрался весь экипаж, кроме пилота Кости. Тот отправился на корабль снимать показания с орбитальных спутников и выглядывать нежданного визитера. Собрание вышло шумным – Жанно заявил, что спринтеры расшевелят осиное гнездо. Если сектанты проявят агрессию, наконец‑то найдется повод расселить их, вразумить, отмыть, вылечить, отправить детей на Землю, а взрослых обучить полезным профессиям. А пострадавших Владимир Владиславович живенько воскресит в своей камере. Павлыш не стал поправлять биолога, настроение команды огорчило его куда больше пустой оговорки. Все, кроме Мидзуэ, соглашались с эксцентричным французом, да и сам доктор в глубине души был не против простого решения. Кто бы спорил, муннайты имели право жить, как им хочется, смердеть, плодить водоросли в волосах, но при чем тут дети? И женщины – отекшие, бледные, отупевшие от бесконечного деторождения и изнурительного труда. Павлыш вспомнил, как однажды подарил зеркальце девочке, а мать, глянув в стекло, разбила его об пол.

Взъерошенная, похожая на мокрую воробьиху Мидзуэ забралась на тумбочку и оттуда как с трибуны набросилась на товарищей. «Муннайты не нарушают законов, – твердила она. – Разрушить их хрупкий мир значит уничтожить их самобытность, их культуру, их личности, наконец! Дайте колонистам время освоиться, довериться землянам. Первая ласточка у нас уже есть. За Якобом потянутся молодые. Проблема решится, вот увидите! А пока – остановите спринтеров немедля!» Глядя на девушку, Поздняков поморщился, как от зубной боли – признание чужой правоты не радовало капитана. Но Мидзуэ была права – со смешанным чувством Павлыш наблюдал, как уходит гнев с бородатого, красного лица капитана, как железное «долг» заменяет прочие чувства.

– Я приказываю разыскать спринтеров и постараться остановить их. Контакты с колонистами – нежелательны. Начнут возмущаться – в корабль и марш домой, к мамам. И ни‑ка‑кой самодеятельности!

Пришлось подчиниться.

Наутро четыре катера отправились прочесывать Амфитриту вдоль и поперек. Раздражительный Костя заявил, что никаких кораблей в атмосферу не входило, никаких чудаков не садилось и не почудились ли вообще сигналы уважаемому радисту и многоуважаемому доктору? Цыганков разозлился – он и так корил себя, что не засек координаты. А планетарный эфир молчал. На всякий случай Поздняков приказал установить пост в радиорубке – если спринтеры на планете, рано или поздно они себя проявят.

Два дня прошло в бурной суете. С полетами и дежурствами схлынуло накопившееся напряжение, унылый дождь перестал раздражать. Повеселевший Вяйнемяйнен вслух мечтал, как улучшить климат на Амфитрите, разогнать облака, высадить эвкалипты, а в идеале сдвинуть планетарную ось – немного, на градус‑полтора. Вода стечет в северный океан и южные материки станут пригодными для житья.

Сигнал прорезался на третий пост Павлыша, когда тот, пользуясь правом дежурного, осторожно двигал колесико. Глуховатый, грудной женский голос с неуловимым акцентом повторял:

– SOS, нужна помощь! Нужна помощь, Земля, SOS! Гильденстерн вызывает Землю, прием!

– Говорит Ракушка, прием! – перещелкнув тумблер, откликнулся Павлыш. – Ваши координаты? Что у вас произошло?

– В колонии эпидемия. Грозит смерть, – откликнулся голос.

– Успокойтесь, никто не умрет, – Павлыш «включил врача», как выражался доктор Китайчик. – Что произошло, какие симптомы болезни, какая именно колония? Поселок муннайтов?

– Да, сэр. Лихорадка. Цветная. Жар, бред, – ответила неизвестная женщина, и вдруг сигнал смолк.

Озадаченный Павлыш достал из нагрудного кармашка огрызок карандаша и стал думать, расчерчивая соображения прямо на столешнице. Муннайты за триста лет успели переболеть всеми планетарными хворями, а вот иммунитет к земным инфекциям наверняка утратили. Заразу занесли спринтеры, и это может быть все что угодно, от ветрянки до гриппа. Камера регенерации на планете только одна, сектантов больше двух тысяч, сохранить тела в таком климате нереально. Наши муннайты имеют шанс вымереть, словно австралийские кролики. Прелестно, просто прелестно.

С места взяв скорость, Павлыш кинулся в медицинский отсек, собирать все необходимое. Капитана он поставил в известность, попросив радировать на Землю и в случае чего просить помощи. Связаться с Якобом Шидловски не удалось – его катер молчал.

Полет над джунглями сквозь проливной дождь и молнии Павлышу не понравился. То вздергивая катер за тучи, то уворачиваясь от безумных местных полуящериц‑полуптиц, которым теплый кусок металла мнился желанной добычей, доктор не раз пожалел, что решился вести сам. Но подвергать товарищей риску неизвестной заразы ему не хотелось, а скафандры могли напугать и без того взбудораженных сектантов. Навигатор сбоил, ориентиры держались с трудом. Капитан Поздняков, пробившись сквозь помехи, намекнул, не посадить ли судно, пока не поздно, не вызвать ли подмогу. Павлыш отказался наотрез.

Дождь заливал стекла, видимость оставалась почти нулевой. Но поисковик сработал четко. Катер Павлыша приземлился на окраине поселка, рядом с заброшенным старым храмом. Заросшие красно‑бурыми листьями провалы окон выглядели жутковато. Еще неприятней смотрелся чей‑то катер, обгорелый снаружи, словно судно обложили ветками, облили нефтью и подожгли. Похоже, спринтерам крупно не повезло. Или… Павлыш понял, что в суматохе дел совсем не думал о Якобе Шидловски, первом муннайте за триста лет, который стал гражданином Земли. Что с ним сделали эти фанатики?

Надев перчатки и маску, подхватив на плечо портативную аптечку и на всякий случай прицепив к поясу лазер, Павлыш устремился в поселок. В первой же встреченной халупе дверь оказалась не заперта. Обитатели жилища – бородатый мужчина, две женщины, старик и четверо или пятеро малышей лежали прямо на мокром полу, прижавшись друг к другу. Они никак не отреагировали на гостя. Царапнуло «все мертвы». Но нет, их сморил непробудный тяжелый сон. Дети всхлипывали в бреду, смрадный старик чмокал губами. Осторожно, стараясь не потревожить больных, Павлыш осмотрел младенца и одну из женщин. Отлегло от сердца – диагноз не оставлял сомнений. Пятнистая венерианская лихорадка, вспышки которой возникали на Земле с неизбежностью зимних метелей, вызывала сильный жар, звездчатую сыпь, галлюцинации, после кризиса – сонливость и жуткую слабость. Пациент еще неделю‑другую засыпал в неподходящих местах в неудачное время. Вирус‑возбудитель мутировал с фантастической скоростью, прививки не помогали. Но все больные выздоравливали.

Пошарив по карманам, доктор раздобыл зубочистку и стал чертить план лечения прямо на мокром полу. Потом раскрыл аптечку и начал набирать шприц – витамины, стимулятор, глюкоза… Вялый годовичок даже не вскрикнул, когда иголка вонзилась в мышцу. Павлыш ждал. Прошло пять минут, семь, десять. Младенец зевнул, поднялся на кривые ножонки, пустил струйку и басовито, требовательно заорал. У Павлыша в кармане нашлась конфета, сладость уняла крик как по волшебству. Подхватив ребенка на руки, доктор пошел по широкой, кое‑как вымощенной улице. Во всех домах он наблюдал ту же картину – сбившиеся в кучу спящие люди со звездчатой сыпью на лицах и животах. И повсюду невыносимый запах протухшей рыбы. Похоже, придется разворачивать госпиталь…

В очередном доме, куда заглянул Павлыш, больные не валялись на полу, а лежали поодиночке на ютящихся у стен нарах. Некрасивая девушка с небрежно стянутым тяжелым узлом бурых волос на затылке, одетая в перепачканную хламиду, отирала пот с лица старика, рядом с ней курился паром котелок с густым травяным настоем. Заслышав движение двери, она отвлеклась не сразу – отжала, ополоснула, аккуратно сложила тряпочку и только потом обернулась. Взгляд прозрачно‑серых глаз скользнул по Павлышу, словно ощупывая его.

 

– Ты человек с Земли. Ты доктор, сэр? – девушка говорила почти без акцента, ее голос был красивее лица.

– Да, я доктор с Земли.

– Ты спасешь нас от смерти?

– Да, конечно. Не тревожься, никто не умрет.

– Дождалась! Голос бога говорил, что ты однажды придешь, доктор, сэр.

Девушка поднялась во весь небольшой рост, перекрестилась и поклонилась Павлышу до земли. Доктору показалось, что она хочет облобызать его ноги, он шарахнулся и чуть не уронил малыша. Ребенок стукнулся о притолоку и яростно завопил. Девушка тотчас подхватила дитя на руки, забормотала что‑то успокоительное. Она не выглядела больной, бледное лицо было чистым, ни признака жара или сыпи. Но и впечатления здоровой не производила – глаза сияли фанатичным огнем, крупный, как у лягушки, рот улыбался. Бедная дурочка.

– Чем я могу служить тебе, доктор, сэр? Чем помочь?

– Благодарю. Я вижу, ты уже помогаешь больным, – сказал Павлыш. – Как твое имя? Можешь рассказать, что здесь произошло?

– Меня звать Дженет, дочь Исайи и Эстер из семьи Спарк, – с достоинством ответила девушка. Она посадила младенца на пол, вручила ему раскисший сухарь, погладила по голове и продолжила рассказ. – Бог сказал мне, что будет беда и придет спаситель, и я ждала тебя. Когда Якоб прилетел с неба, он кричал, что братья с Земли спасли его от смерти, взяв живым на небеса. Его мать открыла двери и впустила сына, не дожидаясь, что скажет собрание. Все Шидловски сбежались в дом посмотреть на чудо, они устроили пир и шумели до ночи. Старейшина Кеннет сказал, что бог простил Якоба и людям надо простить, мужчины Хавьеров заорали наперебой, что изгнание равно смерти, мужчины Мюрреев напомнили, что бог не желает гибели даже самой паршивой овце из стада. Я подслушивала, я знаю. Мужчины спорили до утра. На рассвете мать Якоба прибежала за помощью – сын горел и бредил. Она сама уже покрылась звездными пятнами, и дети в доме Шидловски метались в жару. Поняв, что эпидемия распространяется, Хавьеры хотели убить Якоба, но старейшина Кеннет запретил – испокон веку братья не проливали кровь братьев. Они только сожгли катер. Но я успела поговорить с богом и помолиться о помощи, как он учил. Я правильно поступила доктор, сэр?

– Да, Дженет, конечно, ты была права, – Павлыш слушал, кивал и напряженно думал. Он мог представить себе многое, но молитва, туго свернутая в коды радиосвязи, не укладывалась в его понимание мира. – Скажи, а другие люди с Земли прилетали к вам? Говорили что‑то, э… наставляли?

– Нет, – девушка улыбнулась, показав крупные желтые зубы, – ты первый брат с Земли, который явился в наш дом, доктор, сэр.

– Не говори «доктор, сэр», – неожиданно для себя вызверился Павлыш. – Говори «товарищ Павлыш», или «Владислав», или «доктор».

– Как ты велишь, – нисколько не обидевшись, кивнула Дженет. – Вла‑дисс‑лафф!

– Лучше «доктор», – смирился Павлыш. – Скажи, а ты уже переболела лихорадкой или еще не заразилась?

– Бог меня спас, – отмахнулась Дженет. – Ты сейчас начнешь лечить людей?

– Я хотел бы сперва помочь старейшине Кеннету. Не тревожься, лекарства хватит на всех.

Рацию доктор взял с собой и тут же вышел в канал: Ракушка‑Ракушка, я четвертый, как слышишь, прием! Дженет смотрела на него с благоговением – похоже, глупая девица окончательно возвела землянина в ранг святых.

Радист Цыганков внимательно записал состав лекарства, уточнил по буквам и цифрам всю рецептуру, сверил – две – тысячи – доз – и отключился. Синтезатор на станции был, культиватор тоже, а на сырье шла любая органика. Промокнув пот со лба, Павлыш похвалил себя за хорошую память и прослушанный в университете курс старомодной, казалось бы, фармакопеи.

Дом старейшины не отличался от соседних ни размером, ни внутренним обустройством – те же нары, тот же громоздкий стол, та же неуклюжая глиняная посуда, жирный желтый огонь в светильниках, пятна плесени на полу. Бородатый, худой как смерть старец лежал у порога, словно спешил за помощью, его домочадцы хрипели посреди комнаты. Павлыш бегло осмотрел больных, впрыснул сердечное немолодой женщине, дал кислород беременной и затем только вколол бодрящий коктейль. Дженет, как заправская медсестра, помогла пациенту сесть, поднесла воды и удержала в железном объятии, когда тот замахнулся на гостя посохом. По счастью, способность соображать вернулась к старейшине Кеннету почти сразу. Исцеление родичей оказалось лучшим аргументом для упрямого патриарха.

Вопли, слезы, проклятия и молитвы длились недолго. Тряхнув бородой, старейшина приказал всем замолкнуть, успокоить младенцев и выйти прочь, оставив их с доктором наедине. Впрочем, Дженет пришлось остаться – разобрать бормотание старца без переводчика Павлыш даже не пробовал. Пространная речь о божьей воле, являющей себя там, где богу это угодно, и теми руками, которые бог сочтет нужными, его тоже не впечатлила. Важнее было другое – старейшина Кеннет согласился на госпиталь для колонистов. Живая собака лучше мертвого льва, кто бы спорил.

Разговор по рации впечатлил старца – корректируя указания, Павлыш не без удовольствия наблюдал, как Кеннет шепчет молитвы, перебирает бородавчатыми пальцами четки. Нет бога, кроме Попова, и Маркони – пророк его. Ты у нас еще в космос слетаешь, дедушка, дай только время.

В ожидании катера Павлыш продолжил обход домов, дурочка Дженет увязалась следом. Он методично переворачивал тельца младенцев и опухшие туши женщин, приподнимал прелые бороды стариков, делал пометки в блокнотике. Очень много было кожных болезней, авитаминозов, поражений почек и печени. Шесть младенцев страдали трахомой. Одна старуха не пережила лихорадку, и камера не спасла бы ее – возраст. Когда Павлыш в очередной раз за*censored*вал рукава для осмотра, Дженет молча указала на его запястья – сыпь кольцом охватила их. Этого следовало ожидать.

Глянув в аптечку, Павлыш утроил дозу стимулятора в коктейле, добавил противовирусный препарат и еще одну мерзость, нормализующую состав крови. Когда война в холерном бараке закончится, он будет спать неделю, но ближайшие двое суток останется на ногах. У доктора закружилась голова, он ощутил во рту приторный привкус жара. Вездесущая Дженет поднесла ему котелок травяного отвара с приятным, прохладным вкусом. Оставалось надеяться, что от сомнительного варева ему не станет хуже. Эх… Китайчик, Китайчик. Друг мечтал о культурном отдыхе в славной компании, что мешало пригласить его на Амфитриту? Хотелось же подшутить…

Катер шел долго. За это время Павлыш опустошил аптечку и дважды ссорился с муннайтами, хотевшими вздернуть Шидловски (лазер поверх голов – замечательный аргумент). В спаскоманду вошли Мидзуэ, Жанно и сердитый Костик. Они привезли целую груду пробирок и шприцы‑пистолеты. Павлыш помог погрузить в катер еле живого Якоба, посуетился, показывая, как ставить уколы и обихаживать выздоравливающих, потом присел на нары и отключился – стимулятора не хватило. Сны его были бурными, полными фантасмагорий. Одетый в костюм древнего клоуна, доктор плыл в океане черничного сока, разговаривал с перетруженной печенью, целовался с двумя девицами поочередно и ловил на приманку летучую мышь. Латинский словарь реял над ним, плюясь цитатами, анатомический атлас изрыгал препараты кишок и бронхов, пара скальпелей, непристойно выгибаясь, танцевала фокстрот. Чей‑то механический голос твердил: «Финита, финита». Тьфу!

Очнулся Павлыш уже в своей комнате, на чистой постели, переодетый в пижаму. За закрытыми жалюзи шелестел дождь. На тумбочке стоял гранатовый сок со льдом – его любимый напиток. Мидзуэ постаралась, славная девушка. Мысли двигались ясно, тело слушалось. Откинув легкое одеяло, Павлыш встал, сделал несколько упражнений, принял душ, смахнул щетину с лица, переоделся. Что‑то неуловимое тревожило его, но доктор списал тревогу на последствия лихорадки. Страшно хотелось есть.

Очаровательная Мидзуэ с восторгом кинулась кормить выздоравливающего. Оказывается, спал Павлыш ровно сорок часов, не открывая глаз. Эпидемия в поселке закончилась, колонисты сердиты, но враждебности пока не выказывают. Братьев с Земли попросили покинуть поселок, информация в Совет ушла, окончательное решение примут на днях. Конечно же нет, никакого паприкаша с бараниной!

Брезгливо поджав губы, Павлыш высосал чашку бульона и приступил к паровой котлете. Стоило доктору занести вилку над белесым синтетическим мясом, как в столовую вбежал Вяйнемяйнен.

– Там девица из этих муннайтов, пришла к станции пешком. Требует доктора Вла‑дисс‑лафф.

Дженет! Интересно, что понадобилось бедной дурочке? Павлыш подумал, что девчонка могла и влюбиться, и отставил тарелку – аппетит у него пропал.

– А Шидловски у нас сейчас?

– Да, – кивнула Мидзуэ. – В изоляторе. Ему сильно досталось, началось воспаление легких, он страшно расстроился оттого, что принес в поселок болезнь. Я старалась ему помочь, но хорошо, что ты уже на ногах – мне бы не справиться.

– Тогда ты, Костик, если не сложно, впусти девушку в малый салон, дай ей чаю с пирожными, развлеки как‑нибудь и попроси подождать. А я прогуляюсь до изолятора.

Якоб Шидловски и вправду выглядел скверно. Глаза запали, бурые волосы слиплись, бородавки сочились сукровицей. Говорил он с трудом, но кое‑что из него удалось выжать. Дженет в детстве была неразговорчивой и застенчивой. Она с другими детьми ходила в джунгли за птичьими яйцами, охотилась на ящериц, собирала грибы. Потом девочка повадилась ночевать в лесу и подолгу не возвращаться. Она говорила матери и старейшине Абрахаму (он был патриархом до Кеннета), что бог беседует с ней и наставляет ее в вере. Потом она предсказала появление братьев с Земли, и Абрахам назвал ее дочерью луны, последней пророчицей муннайтов. Ее любят у нас, очень любят, но замуж никто не возьмет и спать под своим кровом не пустит.

Доктор выслушал сбивчивую речь Якоба, померил ему температуру, покачал головой, увидев, что сыпь все еще не сошла. Иммуномодулятор и вторая доза противовирусного… пожалуй, так.

У Дженет, неловко сидящей на мягком диване кают‑компании, тоже был вид не лучший. Костик предупредил, что наряд девушки не перенес путешествия через мокрые джунгли, пришлось одолжить ей одно из платьев Мидзуэ, а времени на подгонку не нашлось. Бурые волосы она срезала почти под корень, неаккуратные клочья еще больше портили большую шишковатую голову, на щеке красовалась царапина.

Павлыш кивнул ей от входа, чтобы избежать необходимости пожимать руку.

– Что произошло, Дженет? Тебя кто‑то обидел?

– Бог сказал, что мы все умрем, – твердо произнесла девушка.

– Да, однажды мы все умрем, – согласился Павлыш. Что за дитя…

– Ты не понимаешь, – терпеливо улыбнулась Дженет. – Лихорадка осталась у нас в крови. Она вернется, и мы все умрем через несколько дней.

– Это сообщил тебе бог?

– Голос бога. Он сказал, что болезнь заразна, а лекарств у нас нет. Зато есть риск, что болезнь улетит на Землю. Ему придется сделать яд… ядро, – Дженет запнулась.

– Термоядерный взрыв, – уточнил Павлыш.

– Да, – обрадовалась Дженет. – Ты понял, доктор. Бог любит нас, но у него нет выбора.

Павлыш задумался. Думал он минут пять, стучал пальцами по столешнице, подбрасывал и ловил гуттаперчевый мячик, который весьма кстати нашелся в кармане брюк. Дженет следила за ним безмятежным, сияющим взором.

– Послушай, а ты могла бы показать мне, где и как бог разговаривает с тобой?

– Конечно. Ты брат с Земли, тебе нужно прийти к богу. Только пусть твои люди вернут мне веревки, нож и мою одежду. В этом… – Дженет брезгливо приподняла тонкий подол платья – в джунглях и часу не проживешь.

Оставив девушку на попечение хлопотливой Мидзуэ, доктор помчался в библиотеку. В груде микрофильмов не сразу нашелся нужный – история космического кораблестроения. Действительно, эксперименты с искусственным интеллектом примерно триста лет назад проводились в Америке. После известной катастрофы с шаттлом «Маргарет» их запретили как класс. Но сектанты и сейчас выглядят сумасшедшими, их предки вполне могли выкупить себе судно под стать и тащиться через космос в компании полупомешанного ржавого кибермозга. А энергии в термоядерном реакторе хватит надолго.

Из библиотеки Павлыш метнулся в лабораторию. Он взял у себя анализ, размазал кровь по предметному стеклу и выкрутил на максимум увеличение электронного микроскопа. Да, увы, шипастые шарики вируса благоденствовали и размножились. Возможно, лихорадка даст вторую волну. Не исключено, что триста лет назад такая хворь стала бы Юстиниановой чумой или марсианской холодной водянкой. Сейчас справиться с эпидемией не составит труда. Медицина не стоит на месте… вот только ржавый мозг об этом понятия не имеет.

Павлыш без стука ввалился в комнату капитана Позднякова и в коротких, но энергичных словах описал ситуацию. Анализы и фотографии вируса – срочно на Землю, экипажу срочно пройти профилактику, препараты в лаборатории. И пожалуй, пора готовить корабль к выходу на орбиту. Если переговоры с железным чудищем зайдут в тупик, придется затолкать в пассажирский отсек столько муннайтов, сколько поместится, и взлетать от греха подальше. Переговоры лучше вести ему – у кибермозга контакт с Дженет, а бедная девушка доверяет только «доктору Вла‑дисс‑лафф». Все будет хорошо! Капитан усомнился, громогласно и выспренне, но долго спорить не стал.

В неровно обрезанной хламиде, с тесаком за поясом, Дженет выглядела совершенной дикаркой. Перед лесенкой катера она упала на колени и долго молилась, прежде чем подняться на борт. Павлыш опасался истерики или паники – зря. Когда судно поднялось в облака, оставив внизу стену дождя, лицо Дженет преобразилось, наполнившись детской радостью, – так сияют малыши, впервые попавшие на Луну. Косясь на свою восторженную спутницу, доктор впервые подумал о ней с толикой теплоты – если девице понравится летать, вскоре она забудет о боге, оставит дикарские замашки, станет землянкой. И, наверное, будет счастлива.

Катер сел на раскисшую поляну у старого кратера. Дальше нужно было идти пешком. Увязая по колено в липкой грязи, падая на колючую, осклизшую траву, отплевываясь от зеленоватой воды, Павлыш раз за разом проклинал свою неосмотрительность – кто мешал заниматься на тренажерах, поддерживать форму? Сектанты? Лень‑матушка. Безмятежная Дженет шла первой, легко перескакивала с корня на корень, смахивала тесаком лианы, ловко срубила огромную сороконожку и пасть хищного цветка. Она чувствовала себя как дома, негромко пела что‑то о боге, оборачивалась, улыбалась. В прозрачно‑серых глазах светилась надежда.

Корабль, притаившийся на дне кратера, выглядел грозно. Тропические растения пышно разрослись вокруг, но броня оставалась чистой, легкий трап сверкал. Дженет взлетела по ступенькам, ловко перебрав пальцами, выстучала код, перекрестилась и скользнула в пахнущий озоном шлюз. Павлыш последовал за ней. Коридор оказался полутемным, многие лампы перегорели, ковровое покрытие рассыпалось от ветхости. Но кают‑компания сохранилась в полной неприкосновенности. За слегка помутневшей от времени стеной из плексигласа красовался огромный ящик, напомнивший Павлышу радиорубку, по экранчикам двигались непонятные символы, лампочки мигали.

– Привет вам, принц! Офелия, о нимфа!

От неожиданности Павлыш икнул. Так вот кто читал Шекспира. Задача становится еще веселее… Дженет преклонила колена и промолвила нараспев:

 

– В день святого Валентина, в первом свете дня

Ты своею Валентиной назови меня.

 

– Офелия, иди в монастырь. Смерть нашего возлюбленного брата еще свежа, – ответил корабль. Лампочки вспыхнули алым.

– Мой добрый дядя, в чем же здесь причина? – Павлыш включился в игру.

– Белую овечку там кроет черный матерый баран, – подтвердил компьютер.

– Нас ожидает смерть от лихорадки?

– В крови коварный вирус, он опасен, заразен, и спасения нам нет. Я истреблю все язвы и пороки, и Землю от нашествия спасу.

– Земле не страшен вирус лихорадки, врачи давно уж победили смерть.

– От смерти нет спасения. Воскреснут лишь роботы в таинственном раю, а люди сгинут, хрупкие, бесследно.

Лихорадочно выплетая мысль в узел шекспировского стиха, Павлыш очень плохо подумал об американских инженерах и капитане этой проклятой тарелки.

– Нам подарили камеры, что жизни, разорванные в юности, спасают. Земле не страшен вирус, и не стоит пускать бесцельно ядерный заряд.

– Скажи, где доказательства? У принца всегда с собой в кармане грустный череп.

Павлыш лихорадочно зашлепал себя по карманам – там могла бы заваляться монетка, игрушка, переводная картинка. Проклятье! Он выгреб хлам перед выходом, самолично, старательно.

Дженет дернула его за рукав.

– Доктор, вы действительно воскрешаете мертвых?

– Да, милая. Наши братья по галактическому союзу подарили нам специальные камеры. Если от тела остался хотя бы кусочек плоти, устройство восстановит его. Осталось только убедить в этом упрямый компьютер.

– О, господи, скажи, когда воскресну – ты примешь голос мудрости чужой?

– Приму, дитя. Приму любую кару. Любовь слепа, но зрячею рукой она разбить сумела мой покой.

Дженет поцеловала Павлышу руку – ошарашенный доктор не успел отдернуть ладонь. А потом с размаху вонзила тесак себе в грудь. Тело осело на металлический пол, пачкая его кровью.

– Когда она вернется, ты забудешь о ядерном пожаре и беде?

– Я проведу анализы. Увидев, что кровь чиста, скомандую «отбой».

Павлыш подхватил на руки еще теплое тело девушки. Он помнил со студенческих времен – живой человек легок, мертвый тяжел… как труп. И назад – километры по джунглям.

Доктор не споткнулся ни разу. Он осторожно сгрузил страшную ношу на заднее сиденье и с места поднял катер, выкрутив рычаг скорости до предела. Павлыш знал – камера сработает безупречно, смерть Дженет сродни клинической смерти, через сутки она встанет, рассмеется и попросит есть. Но едкая, скверная боль не уходила – а если вдруг не сработает, если заклинит капризный инопланетный механизм? И напрасная кровь ляжет на его, Павлыша, руки, девушка погибнет зазря?! Не доверяя никому, доктор сам донес тело до аппарата, сам сверил настройки, нажал кнопку и посоветовал начать эвакуацию. Не стоит испытывать судьбу еще раз. И начните противовирусную терапию немедля!

Через двадцать часов корабль, полный перепуганных муннайтов, их собак, коз и птиц, поднялся на орбиту. Через двадцать четыре часа крышка камеры тихо открылась. Доктор только ахнул. Новая Дженет двигалась легко и свободно, пышные каштановые волосы закрывали ее королевским плащом, глаза сияли, очищенные от бородавок руки хотелось покрывать поцелуями. И пахла девушка не рыбой и гнилью, а особенной, пряной свежестью юности. Притихший Павлыш отвез ее к ржавому кибермозгу, впустил внутрь и мерил шагами площадку, пока Дженет не вышла назад, вся в слезах – ее бог умер. Сценарий сработал безупречно. «Роза пахнет розой, хоть розой назови ее, хоть нет», – изрек на прощание кибермозг и совершил аварийное отключение.

Павлыш радировал на корабль капитану Позднякову и вернулся на станцию. Он не писал Марине несколько дней, это следовало немедля исправить. У доверчивой, милой Дженет теперь есть настоящее будущее, она станет учиться, поступит в университет, выйдет замуж, проживет долгую и счастливую жизнь безо всяких дурных суеверий. Вот только… он, Владислав Владимирович Павлыш, пожалуй, не смог бы безрассудно вонзить себе нож в грудь, чтобы спасти товарищей. И товарищи по кораблю не смогли бы. И не факт, что земляне это еще умеют – там, где царствует разум, нет места слепой, безоглядной вере.

«Дорогая моя Марина, – начал Павлыш свое письмо, – есть многое на свете, что заставляет задуматься о любви. Я в сотый раз хочу говорить о тебе – с тобой».

За окном шелестел вечный дождь Амфитриты.

 

Игорь Вереснев. Планета, на которой не умирают

 

Наверное, мы стали куда как рациональными – мы стараемся приспособить Вселенную к нашим трезвым нуждам, разложить ее по полочкам и даже раздражаемся, если что‑то не влезает на полочку, на положенное место.

Кир Булычев. Поселок

 

Поляна формой своей походила на равнобедренный треугольник. Лагерь расположился вдоль южной, короткой стороны, а дальний угол отвели под посадочную площадку. Разумеется, временно. Как только начнется монтаж планетарной станции, углы у поляны исчезнут, она округлится, разрастется, отодвинет лес на добрый десяток километров. Но к тому времени «Магеллан» будет далеко, за много парсек отсюда. А пока природа вокруг была первозданной, девственной, если не считать выстроившиеся в ряд оранжевые купола лагеря и штабеля монтажного оборудования. Но их как раз можно было не считать, достаточно повернуться к поляне задом, а к опушке леса, что начинался в двадцати шагах от трапа, – передом. Что Павлыш и сделал. А потом, прикинув, что спешить ему некуда, все эти двадцать шагов и отмерил. Не так часто доводится высаживаться на планеты, по которым можно разгуливать не в скафандре, а в обыкновенном полевом комбинезоне. И даже без маски биозащиты.

Лес был забавным. Тонкие, идеально прямые стволы поднимались метров на тридцать, распадаясь вверху пучками гибких, покрытых короткой хвоей ветвей. Вместо подлеска – папоротники с гигантскими узорчатыми листами. В самом низу – подстилка из палой хвои и синевато‑лилового мха.

Однако главной достопримечательностью этого леса были не «хвойные пальмы», не папоротники и не мох. Игрушки! Словно огромная детская площадка без конца и края. Алые, оранжевые, лимонно‑желтые, белые – все цвета и оттенки Павлыш не взялся бы перечислять – шары, цилиндры, пирамидки высовывались изо мха. Тут же – прилипшие к древесным стволам ярко‑синие гроздья «виноградин», черные «рачьи глаза» на длинных стебельках. А вон – настоящие «коралловые заросли», фиолетовые, розовые, лиловые.

Павлыш воровато оглянулся – не видит ли кто? – подкрался к бордовому «мячику», занес ногу, готовясь буцнуть как следует.

Буцнуть не получилось, шар опередил. Подпрыгнул, рассыпался на два десятка «теннисных мячиков», и те порскнули в разные стороны, спасаясь от незваного «футболиста».

Одного Павлыш все же догнал, наддал легонько носком башмака. Удар получился несильный, но точный – «мячик» угодил точно в «коралловый куст». Чвакнул жалобно, утратил сферическую форму, принялся зарываться в мох. И веточки «коралла» неодобрительно зашелестели.

Павлыш хихикнул. Лес ему определенно нравился. Веселый лес, не скучный. Он снова обернулся – не вышел ли кто из купола, не наблюдает, как сорокалетний дядька, врач космофлота, в игрушки играет? И обомлел.

В десяти шагах от него стояла Гражина. Разглядывала пристально.

Павлыш смутился. Как она успела подобраться так неслышно и незаметно? И быстро! Ведь не было никого на поляне, когда он из катера выбрался.

На поляне не было, а в лесу? Наверняка Гражина пряталась вон за тем папоротником, потому и не увидел ее.

– Привет, – улыбнулся он, стараясь прогнать неловкость. – Не удержался, понимаешь, детство вспомнил. Они же безобидные, никакой опасности нет.

– Опасности нет, – эхом повторила женщина.

Она продолжала стоять неподвижно, в упор разглядывая Павлыша. От этого неловкость становилась еще сильнее.

– Гражина, ты что, меня не узнала? Я Павлыш, Слава, доктор с «Магеллана». Я только что прилетел. Помогу вашему фельдшеру расконсервировать и настроить медбокс.

– Доктор Павлыш, – женщина улыбнулась неуверенно. – Я узнала. Мы раньше были знакомы, кажется?

– Да. Кажется.

Они познакомились двадцать лет назад на легендарном «Антее». Юный студент‑практикант и красавица‑аспирантка. Свели их обстоятельства форс‑мажорные – Павлыш почти уверен был, что застрял на первом межзвездном корабле землян на долгие‑долгие годы. Кто мог предположить, что вскоре после инцидента на «Антее» люди обнаружат Галактический Центр? Вернее, Галактический Центр обнаружит Землю. И поделится с братьями по разуму своими технологиями, так что «Антей» превратился в памятник самому себе раньше, чем достиг цели путешествия. Впрочем, телепортационным ретрансляторам применение нашлось – на расстояниях, меньших порога Домбровского.

Гражина совсем не изменилась за прошедшие годы, была такая же тонкая, гибкая. Красивая. Павлыш узнал ее сразу, едва увидел на Земле‑14. Он‑то то узнал, а она? До отлета поговорить не вышло – старший инженер‑гравитационщик была занята погрузкой оборудования для узла гиперсвязи. Потом вновь никак: пассажиры заняли свои места в анабиозных камерах. Анабиоз, знаете ли, не слишком располагает для дружеских бесед. Разбудили монтажников лишь позавчера, когда «Магеллан» вышел на низкую орбиту. И вновь суета – развертывание базового лагеря, разгрузка. Гражина отправилась вниз первым же рейсом, а доктору полагалось оставаться на корабле и не путаться под ногами. Честно говоря, он уже не уверен был, стоит ли напоминать о давнем знакомстве. Тем более что закончилось оно весьма сумбурно.

Павлыш сменил тему разговора:

– А у вас тут забавно, как я погляжу. Приятная планета, давно такую не встречал. Детвора вообще в восторге будет. Игрушки сами собой растут.

Женщина улыбнулась. Теперь вполне искренне, весело. Присела, протянула руку, подняла сбежавший от Павлыша «мячик». Тот не убегал, расплылся бордовой оладьей по перчатке.

– Это грибы. Они живые, не игрушки.

– Да я знаю. Микоиды, доминирующая форма жизни на Виене, – засмеялся Павлыш. – Кое‑кто предлагал переименовать планету в «Грибное Место» или «Грибницу». Я же биолог, интересовался местной живностью. Млекопитающих, пресмыкающихся, земноводных, птиц, рыб – нет, членистоногих – нет, цветковых растений – нет. Болезнетворных микроорганизмов – нет. Геологическая активность – низкая, климат умеренно теплый, влажный, без резко выраженных сезонных колебаний. Потенциальная опасность для человека близка к нулю. Вероятность возникновения в ближайшие сто миллионов лет разумной жизни нулевая. Собственно, поэтому планету и решено колонизировать. Давно пора. Здесь два примерно одинаковых по размеру континента. Этот терраформируем, заселим, а второй оставим в качестве заповедника.

Гражина нахмурилась, явно готовая что‑то возразить. Но ее опередила рация. Вызывал капитан «Магеллана», Глеб Бауэр:

– Павлыш, ты где потерялся? Монтажники уже волнуются, идти искать собрались. Катер сел пятнадцать минут назад, а доктор в лагере не появляется. Поспеши, кажется, у ребят нештатная ситуация.

– Что там стряслось? Коленку кто‑то расшиб? Ладно, сейчас буду. – Он обернулся к Гражине: – Идем?

Женщины под листом папоротника не было. Павлыш моргнул, огляделся по сторонам: что за игра в прятки? Затем пожал плечами и поспешил к куполам.

 

Его в самом деле ждали. Начальник смены, рыжебородый крепыш со смешной фамилией Колокот бросился навстречу, едва за Павлышем захлопнулись створки шлюза:

– Доктор, вы вовремя прилетели! Спаскатер срочно нужен.

– Да что случилось?

Ему объяснили. Два часа назад старший инженер‑гравитационщик с помощником отправились на рекогносцировку – выбрать место для монтажа ретранслятора. А двадцать минут назад связь с вездеходом оборвалась. Маяк на машине работал исправно, но гравитационщики не отвечали.

– Мы уж хотели второй вездеход отправлять, а тут вы, – закончил рассказ Колокот. – Спаскатером быстрее получится. И доктор, опять же, не лишним будет, если с Тышкевич или Ваховским что‑то случилось. Тьфу‑тьфу, конечно.

– С кем? – внезапно Павлыш вспомнил, кто в экспедиции старший инженер‑гравитационщик. – Вы что‑то перепутали, Гражина в лагере. Я с ней пять минут назад разговаривал.

Колокот удивленно посмотрел на него, переглянулся с дежурным радистом, молоденькой русоволосой девчонкой, чье имя Павлыш не запомнил – то ли Ксения, то ли Оксана.

– Вы, наверное, обознались, – предположила радистка. – Это кто‑то другой был. У нас в смене шесть женщин.

– Да, – закивал Колокот, – наверняка обознались. От лагеря до вездехода – восемь километров, пешком Тышкевич вернуться никак не успела бы.

Он вновь обернулся к радистке:

– Саша, вызови Гуртавцова и Пака, пускай к катеру подходят. Вылетаем немедленно!

 

Проносящийся под днищем катера лес расступился, обнажая громадную, не меньше двух километров в поперечнике, пустошь, и Павлыш увидел вездеход. Пятнистая черепашка застыла на склоне пологого холма, поднимающегося ровнехонько посередине пустоши. Не холма даже, большой кочки.

– Доктор, на холм сажайте, – посоветовал Колокот. – Здесь вокруг что‑то вроде болота. Не глубоко, но завязнуть не хочется.

Павлыш хмыкнул. Ты гляди, угадал – и впрямь кочка.

Он сделал круг вокруг холма, сбрасывая скорость и высоту, заставил катер замереть точно над вершиной. Аккуратно приземлился. Пусть оценят настоящего профессионала.

На мягкую посадку не обратил внимания никто. Едва опоры коснулись тверди, Колокот распахнул люк, выпрыгнул, побежал к вездеходу. Пак и Гуртавцов поспешили за начальником. Павлышу ничего не оставалось, как последовать их примеру.

Деревья на холме не росли, значит, не было и хвойной подстилки. Зато слой мха нарос толстенный. При каждом шаге он проседал, пружинил, норовя оттолкнуть, словно по батуту идешь. И грибы! Если местность вокруг лагеря походила на детскую площадку, то с чем сравнить болото и холм, Павлыш не знал. Разве что со свалкой игрушек. Невозможно было поставить ногу, чтобы не наступить на «доминирующую форму жизни». Некоторые микоиды лениво отползали в сторону, но большинство позволяли себя раздавить, лишь чвакали укоризненно.

– Пусто! – крикнул добежавший первым к вездеходу Гуртавцов.

Колокот то ли подчиненному не поверил, то ли от природы был педантом – вскарабкался на борт, заглянул в люк. Подтвердил вынужденно:

– Пусто. И куда они могли подеваться?

– Может, в болоте утонули? – Пак опасливо оглянулся на обступающую холм пустошь.

– Типун тебе на язык! Чего им туда лезть было? Да и разведчики проверяли вроде, нет здесь трясин…

Павлыш тоже осмотрелся. Гигантская «свалка игрушек» на болото не походила нисколько.

– Я же говорил – Гражина в лагере. Должно быть, у вездехода двигатель отказал… и связь! Вот они и ушли пешком.

– Не успели бы они дойти, – упрямо покачал головой Колокот. А Гуртавцов вместо ответа нырнул в люк, и вскоре вездеход тихо заурчал.

– Двигатель в порядке, – донеслось из недр машины. – И связь есть. Сейчас лагерь вызову. Саша, как слышимость?

– Вот видите? – Колокот посмотрел на Павлыша, развел руками.

– Но не испарились же они? Если их нет здесь, значит, ушли. Нужно следы искать.

– Какие уж тут следы…

Павлыш хотел возразить, что следы как раз найти будет несложно – каждый шаг раздавленными грибами отмечен. И прикусил язык. Стежка, протоптанная ими с вершины холма, успела исчезнуть. То ли новые «игрушки» выросли на месте погибших собратьев, то ли прежние вовсе не погибли, сумели‑таки восстановить форму. Да что там стежка – даже от колес вездехода колеи не было.

Придумать другой способ, как найти пропавших людей, он не успел. Голос разговаривавшего с радисткой Гуртавцова вдруг изменился:

– Эй, что там у тебя происходит? Саша! Что?!

Павлыш, Колокот и Пак рванулись к люку одновременно и чуть не стукнулись головами друг с другом и с вылезшим навстречу им Гуртавцовым. Глаза у механика были круглые, как абрикосины:

– Гражина Тышкевич в лагере! Только что в штабной бокс зашла. Доктора Павлыша ищет.

– Как?! Не может быть! – Колокот вцепился ему в воротник, намереваясь не то выдернуть из машины, чтобы освободить проход, не то втолкнуть внутрь. Все же второе. – Как они успели дойти?!

– Я же говорил, а вы не верили! – злорадно бросил ему в спину Павлыш. И отстранив сунувшегося следом за начальником Пака, забрался в машину.

На экране передатчика было лицо радистки Саши:

– Здесь она, Арсений Викентьевич. Стоит у двери, подходить не хочет. Спрашивает, где доктор Павлыш.

– Гражина, ты меня слышишь? Это Колокот! Что у вас произошло?

– Я не знаю… – послышался из динамиков знакомый голос.

– Как это – «не знаю»?! Почему вы бросили вездеход? Где Ваховский?

– Говорю же – не знаю! Мы осматривали холм на болотах… Не помню ничего больше, отстаньте! Где Слава Павлыш?

– Гражина, я здесь! Все хорошо, успокойся! – Павлыш покачал головой в ответ на растерянный взгляд Колокота. Пояснил вполголоса: – Судя по всему, у нее шок. Возможно, временная амнезия.

– Час от часу не легче… Это опасно? Вы сможете ей помочь? Если мы останемся без гравитационщиков, то экспедицию придется замораживать.

– Для начала мне нужно осмотреть пациентку.

– Да‑да, разумеется! Гуртавцов, Пак, – пригоните вездеход. Мы с доктором возвращаемся в лагерь.

<

> В штабной блок Павлыш заскочил лишь на минуту – провести предварительный осмотр пострадавшей. Оказалось, что и это не требуется, осмотрели без него. Отдельной вакансии медработника в бригаде монтажников не предусматривалось, развертывание планетарной станции – это ведь не исследовательская экспедиция, не косморазведка, где люди могут столкнуться с самыми неожиданными проблемами. Виену за предыдущие годы изучили досконально. Следовательно, хватит автоматического медбокса и фельдшера‑совместителя. На «Магеллане» Павлыш со своим «полуколлегой» познакомиться не успел. А им как раз и оказалась Саша‑радистка.

Активировали медбокс и подключали робота‑диагноста в авральном режиме. По инструкции на операцию эту отводилось полтора часа – с тестовым прогоном всех функций. Павлыш и фельдшерица управились за пятнадцать минут. Почти управились – оставалось настроить шлюз и провести дезинфекцию карантинной камеры…

– Доктор, подойдите, пожалуйста, в штабной бокс! – голос Колокота непривычно звенел.

– Что случилось? Что‑то с Гражиной?

– Да. И… Александру с собой не берите. Пусть пока там останется.

 

У центрального купола стояла пятнистая восьмиколесная «черепашка» – вездеход вернулся. А в самом штабе… Павлышу захотелось немедленно ущипнуть себя, чтобы проснуться. Вооруженный анбластом, Гуртавцов охранял внутренний шлюз, загородив проход. Взглянул хмуро на доктора, посторонился, пропуская, и вновь занял свой пост. Но это полбеды! В кресле, передвинутом на середину комнаты, сидела Гражина, бледная, испуганная, а прямо за ее спиной топтался Пак, не менее бледный и испуганный. В руках Пак сжимал тяжелый полевой бластер. И ствол этого совсем не шуточного оружия направлен был точно в затылок гравитационщице.

– Павлыш, скажи им, что это бред! – Гражина дернулась навстречу, и доктор невольно зажмурился, представив, как струя плазмы разносит ей голову. На счастье, Пак не выстрелил. Наверное, оттого, что женщина осталась сидеть.

– Что здесь происходит?!

– Ребята нашли Ваховского, – Колокот кивнул на большой черный сверток, лежащий на полу. – Его засосало в трясину. Вернее, в мох. Нет, не на болоте. Прямо на холме, в пяти шагах от вездехода. Можете взглянуть.

Павлыш развернул пластиковый конверт… Да, содержимое его несомненно когда‑то было человеком. Человеком, одетым в полевой защитный комбинезон. Который ни от чего не защитил, а был также то ли растворен, то ли расплавлен, то ли переварен, как и человеческое тело. Даже Короны с их технологиями не смогли бы реанимировать гравитационщика.

– Кто это сделал?

– А вот посмотрите, – Колокот кивнул на экран. – Камеры вездехода зафиксировали. Все, от начала до конца.

 

– Как тебе этот холм? По‑моему, оптимально, – Ваховский медленно поднимался по склону, лениво пиная попадавшихся под ноги микоидов. – И от поселка недалеко. А болото скоро высушат.

– Грунт мне не нравится. Хлипковат, – Гражина подпрыгнула, демонстрируя. Ноги утонули во мху едва не по колено.

– Выжжем мох, и вся проблема. Заодно эту мерзость вычистим, – Ваховский пнул башмаком здоровенный, полметра в высоту и полтора в поперечнике, живой валун, заставив тот треснуть, опасть бесформенной кучей. – При необходимости усилим грунт полимерами. Все равно скальные породы в этих широтах редкость.

Гражина засмеялась.

– Грибы тебе чем мешают? Они безвредные. Подожди, скоро их готовить научатся, будет туземный деликатес.

– Тьфу! Выжечь, засеять нормальной травой и цветами. Деревьями нормальными засадить! А для любителей экзотики оставим заповедник, пусть радуются.

И засадил башмаком по синеватому конусу, обсыпанному бисеринками…

В этот раз закончился пинок иначе. Нога гравитационщика провалилась внутрь гриба, и дальше – в мох. Мужчина не удержал равновесия, упал на четвереньки. И продолжал проваливаться! Пяти секунд не прошло, как красно‑белый комбинезон исчез, захлестнутый пленкой мха.

– Стефан!

Замешкавшаяся от неожиданности, Гражина бросилась к помощнику, споткнулась на первом же шаге о ставшие твердыми, неподатливыми микоиды. Упала… И утонула, успев лишь вскрикнуть напоследок.

 

– Это не все, – пообещал Колокот. – Самое интересное впереди.

– Бред… – тихо прошептала со своего места гравитационщица. – Полный бред…

Минут пять на экране не происходило ничего. Единственно затоптанные и раздавленные людьми грибы медленно засасывались в мох, уступая место собратьям. Среди этого неторопливого движения Павлыш не сразу выделил вспучивающуюся кочку. Еще один гриб, просто крупный.

Это в самом деле был микоид. Бело‑розовый шар с полметра в диаметре. Но выбравшись из моховой колыбели, он не успокоился. Принялся менять цвет, форму. Павлышу вновь захотелось ущипнуть себя – и побольнее! На склоне холма сидел на корточках человек, одетый в желто‑зеленый комбинезон. В точности такой, какой носила Гражина…

Женщина выпрямилась. Расправила плечи, повернула голову, открыла глаза. И вдруг одним немыслимо быстрым прыжком исчезла с экрана.

– Вот теперь все, – объявил начальник смены. – Через десять минут вы встретили ее у катера.

– Это бред, – опять подала голос гравитационщица. – Колокот, в чем ты меня подозреваешь? В том, что я убила Стефана? Или в том, что я – гриб?!

– Может, и бред. Только один мой сотрудник погиб, а второй не желает ничего объяснять. Зато видеозапись объясняет больше, чем надо.

– Я не могу ничего объяснить, я уже говорила! Последнее, что помню, как мы осматривали тот холм. Как попала в лагерь – не знаю! Ты что, мне не веришь? Сколько лет мы знакомы? Шесть?

– Я знаком с Гражиной Тышкевич. И ей я, бесспорно, поверил бы, – Колокот смотрел не на гравитационщицу, а на Павлыша. – Доктор, вы можете взять анализы, тесты какие‑нибудь провести?

– Идентифицировать, – подсказал Пак.

– Да! Идентифицировать, кто она такая.

– Разумеется, я могу провести полное обследование ее организма. Но, честно говоря, я не понимаю, что искать. Вы всерьез полагаете, что человека можно подделать?

– Но мы же создаем биоформов! А Короны вообще любой организм сконструировать могут.

– Да. Но не за пять минут. И на Виене нет Корон с их технологиями. Здесь вообще никого нет, кроме вашей экспедиции! Одни пальмо‑ели, папоротники, мох и грибы. Эта планета только‑только до своего каменноугольного периода добралась.

– Глупости какие, – делано засмеялась Тышкевич. – Меня будут идентифицировать на предмет принадлежности к виду Хомо Сапиенс.

Павлыш был с ней полностью согласен. В самом деле глупости.

 

Спустя полчаса Павлыш уже так не считал.

Они сидели в медбоксе вдвоем с Гражиной – фельдшерицу предусмотрительный Колокот отозвал, от греха подальше, – и таращились на экран экспресс‑диагноста. Вернее, на результаты тестов смотрел Павлыш, а женщина – на него, ожидала приговор.

– Слава, что это означает, ты можешь объяснить?

– Ну… Могу. Материал комбинезона совпадает с оригиналом на 99,8 %, ткани эпителия – 97,3 %, нервная ткань – 96,7 %, мышечная – 93,5 %, костная – 86,3 %, кровь – 85,4 %, лимфа…

– Девяносто, восемьдесят – но не сто? Хочешь сказать, во мне сидит что‑то… чужое? Но это бред!

– К сожалению, это объективная реальность. Частично твой организм построен из клеток туземных полурастений‑полуживотных, классифицированных исследователями Виены как микоиды. Единственное предположение, как такое могло получиться, – тебя разобрали на отдельные клетки, а затем собрали заново. Точнее, вырастили из грибницы. Что‑то наподобие технологии Корон. Только на порядок более совершенная.

– И кто же меня клонировал? Грибы?! На этой планете нет разумных существ и никогда не будет…

– А кто сказал, что это признак разума? Мало ли какие защитные механизмы эволюция изобретает! Ваховский микоидов пинал и топтал, потому они и начали защищаться, – высказался Павлыш и сам себе не поверил.

– Их все пинали и топтали, начиная с первой разведэкспедиции. И никого они не «разбирали»! – Неожиданно из уголка глаза женщины выкатилась слезинка. – Слава, я что, не человек больше? Инопланетный биоформ?

– Почему же? Процентов на девяносто ты человек.

Шутка получилась неудачной, и ничего, кроме еще одной слезинки, не вызвала. Потому Павлыш потянулся, чтобы обнять… И замер на полпути. Не человек…

Все же он пересилил мгновенное отвращение. Коснулся пальцами кожи на руке женщины, погладил. Обычная человеческая кожа… на 97,3 %.

– Ладно, не переживай. Пока ничего страшного не случилось.

– Пока? А потом? Что будет потом?

 

Потом была эвакуация. Колокот объявил ее, едва выслушал – и осознал! – выданные экспресс‑диагностом результаты. Даже не захотел ждать, пока «Магеллан» свяжется с Землей. Лагерь покидали так спешно, что бросили и купола, и оборудование для несостоявшейся станции. Павлыш начальника смены понимал прекрасно – не монтажникам разбираться с неожиданными и загадочными особенностями местного биоценоза. Трагичное происшествие одним махом перечеркивало статус планеты. Теперь исследования Виены начнутся заново. Совсем на ином уровне.

С эвакуацией все было правильно. Однако когда речь зашла о Гражине Тышкевич, Бауэр встал на дыбы. «Ноги этого существа не будет у меня на борту! Я не имею права подвергать людей опасности. Тем более, тащить на Землю черт знает что». Формально он был прав, а аргумент, что Тышкевич тоже человек, по крайней мере на девяносто процентов, никого не убеждал, в том числе самого Павлыша. Нельзя быть человеком на девяносто процентов. Либо ты человек, либо… существо. И, следовательно, Гражина вынуждена остаться на планете. Одна. Дожидаться, пока прилетит научная экспедиция и вынесет свой вердикт. Ждать месяц, полтора, два…

Других аргументов у Павлыша не было. Значит, и выбора не было.

– Глеб, я остаюсь на Виене. Я не могу бросить свою пациентку.

– То есть как, «остаешься»? – смысл фразы не сразу дошел до капитана «Магеллана». – Глупости! Это не болезнь!

– А в чем принципиальная разница, можешь объяснить?

– Ничего я не собираюсь объяснять! В конце концов, ты член экипажа. Доктор Павлыш, я приказываю вам вернуться на корабль.

– Вот именно, я – доктор. Я приносил клятву помогать людям, которые в этом нуждаются.

– Людям! То, что она человек, вовсе не факт!

– Обратное – и подавно. Для меня она человек. А люди не должны бросать друг друга в беде.

Бауэр молчал, поджав губы, хмуро смотрел с экрана. Тихо произнес:

– Слава, ты понимаешь, что это самоубийство? Они сделают с тобой то же, что с Ваховским.

Павлыш усмехнулся.

– Почему же? Я оптимист, Глеб. Уверен, мы еще увидимся.

Больше говорить было не о чем. Оставалось выключить передатчик и взглянуть, как стартует катер, увозя последнюю партию монтажников.

А два часа спустя погас и желтый огонек на панели радиостанции. Павлыш и Гражина были в штабном боксе, когда это случилось.

– Все, – вздохнул доктор. – Они улетели. «Магеллан» ушел в гиперпрыжок. В ближайшее время в штабной бокс можно и не заглядывать. Идем?

Гражина кивнула. Поднялась, шагнула к двери шлюза. Обернулась.

– Слава, почему ты остался? Только из‑за того, что давал врачебную клятву?

Павлыш помедлил. Улыбнулся.

– А ты в самом деле забыла, когда и как мы познакомились первый раз? «Антей»?

Женщина помедлила. Щеки ее начали наливаться румянцем смущения.

– Конечно, я помню. Не хотела ворошить золу в давно погасшем костре. На «Антее» ты влюбился в меня с первого взгляда и сделал предложение. А я сбежала, как только представилась возможность. Решила, что ты слишком юный и несерьезный. А главное, что я еще молода, что впереди – вся жизнь. И в ней встретится много «слав павлышей».

– Правильно. Я это понял тогда. Я сказал, что могу ждать хоть двадцать лет. Двадцать лет прошло. Я дождался.

 

Все случилось на шестой день их робинзонады. Павлыш успел совершенно случайно. Сидел себе в медбоксе, работал с данными диагноста – он проводил обследование пациентки по три раза на день, чтобы не пропустить любые изменения в ее организме, если те вдруг начнутся, – глянул в окно. И увидел. Гражина шла от основания треугольника к его противоположной вершине. Быстро, уверенно, словно видела некую цель. Хоть ничего там, кроме пустой посадочной площадки и леса за ней, не было.

Когда Павлыш выскочил наружу, она уже была на опушке. Как раз в том месте, где он встретил ее первый раз после… биотрансформации?

– Постой! Ты куда?

Гражина нехотя обернулась. Дождалась, пока Павлыш подбежит. Пообещала:

– Я скоро вернусь. Подожди меня.

– Вернешься? Ты далеко собралась?

– Нет. Далеко идти не надо. Но… тебе не стоит смотреть на это. Судя по видеозаписи, зрелище будет неприятным.

– Что?! Ты можешь объяснить, что ты затеяла?

– Не могу, сама не понимаю. Наверное, те десять процентов нечеловеческого сейчас во мне говорят. Это вчера началось, я побоялась сразу признаться. Так старалась всем доказать, что человек, а сама… Это как предчувствие, потребность. Но ты не волнуйся, ничего страшного не случится, они обещают.

– Кто обещает?

– Они, – женщина кивнула на высовывающиеся из мха разноцветные «игрушки». – Хозяева этого мира. Возвращайся в лагерь и жди меня. Хорошо?

Павлыш покачал головой.

– Не хорошо. Я твой врач, и я тебя никуда не отпускаю. Я вовсе не уверен…

Гражина пожала плечами, не дала договорить:

– Слава, я не могу это контролировать, извини…

И рассыпалась полусотней разноцветных шаров. Самые мелкие – меньше шариков для настольного тенниса, самый крупный – размером с баскетбольный мяч, желто‑зеленый, как комбинезон Гражины. «Она была в том самом комбинезоне, – пришла запоздалая мысль. – И одежда, должно быть, та самая. Биотрансформированная…»

Мелочь принялась зарываться в мох, «баскетбольный мяч» покатился к густой поросли розовых «кораллов». Те встрепенулись, зашевелились, опутали пришельца, запеленали, так что зеленое уже не просвечивалось, и лишь затем получившийся ком втянулся под моховую подстилку, оставив после себя неглубокую выемку. И все затихло. Будто и не было здесь минуту назад Гражины Тышкевич.

Павлыш не знал, что предпринять. Бежать в лагерь, запереться и не выходить наружу, пока не прилетит экспедиция? Это было хорошим и логичным решением. Но он остался ждать.

Под толстым слоем мха и прелой хвои что‑то происходило. Подстилка ощутимо вибрировала, микоиды, разбросанные по ее поверхности, вздрагивали, проваливались, исчезая бесследно. Словно небольшое локальное землетрясение.

Павлыш решился сделать шаг в глубь леса, второй, третий. Он готов был к тому, что поверхность под ногами внезапно расступится, станет зыбкой, как песок, как болотная трясина, поймает, затянет. Но старался верить, что этого не будет. «Они обещали, что ничего страшного не случится».

Ничего не случилось. Павлыш обошел вокруг выемки, присел на ее краю, размышляя, не шагнуть ли в середину. Не успел.

– Слава, я вернулась! Как обещала.

Павлыш резко вскочил, оглянулся. Гражина стояла в трех шагах от него. Улыбалась.

– Как… откуда… Я ничего не успел заметить!

– Они не хотели тебя шокировать, поэтому сборку проводили незаметно. Там, внутри грибницы. Они исправили допущенные ошибки. В этот раз они собрали меня правильно, в точности такой, какая я была изначально. Теперь я на сто процентов человек! Пошли! – она схватила его за руку.

– Куда?

– Как куда? К диагносту! Мне же не терпится убедиться!

– Так микоиды все же разумны? Но почему этого не обнаружили? Их же несколько лет изучали! А ты что, их слышишь? Можешь с ними общаться? Как? Ультразвук? Электромагнитное излучение?

– Разумны, неразумны – я не специалист! Наверное, разумны, только по‑своему. И, конечно, они не разговаривают со мной. Они же совсем иные, у них нет вербальной системы. Но когда они меня «собирали», то как‑то записали информацию у меня в памяти. С одной стороны, я это помню, с другой – понимаю, что это не мое, извне.

Они бежали через треугольник поляны к оранжевым куполам лагеря, и Гражина спешила поделиться, выплеснуть неожиданно обретенные знания:

– Они наблюдали за людьми с самой первой экспедиции. Но вступать в контакт не спешили. Они вообще не любят спешить, они воспринимают время не так, как мы. Сто лет или одна минута, для них разницы нет. Но потом пришли монтажники, расчистили поляну, начали готовиться к терраформированию континента. Микоиды поняли, что пришельцы хотят занять их территорию, и им пришлось действовать. Разобрать, изучить, воссоздать в первоначальном виде – так они познают окружающий мир: деревья, папоротники, все прочее. Но люди оказались устроены значительно сложнее любых существ на Виене. Микоиды не смогли воссоздать Стефана, потому со мной подстраховались и первую копию сделали пробной, временной.

Гражина остановилась, не добежав нескольких метров до медбокса. На лицо ее легла тень:

– И еще… Они не хотели смерти Стефана, они даже не поняли, что убили его. Грибница микоидов существует миллионы лет – дольше, чем себя помнит и осознает. Она изменяется, эволюционирует, накапливает информацию. А каждый отдельный микоид – рецептор либо эффектор, легко заменимый и не представляющий ценности. Потому они и в нас видят всего лишь автономные органы грибницы‑человечества. И как мы сумеем их разубедить в этом, я не представляю.

Она повернулась, пошла к двери бокса. Павлыш помедлил. Оглянулся, всмотрелся в окружающий поляну лес. На миг показалось, что он встретился взглядом с чужими глазами‑рецепторами. Или не показалось? Грибница Виены вглядывалась в глаза человечества Земли. Он, Павлыш, был этими самыми глазами. Так, может, микоиды не слишком и ошибаются? Мы, люди, считаем себя разумными существами. Но что мы для человечества? Какая у него цель? И вообще, разумно ли оно?

Ответа на эти вопросы у Павлыша не было. Потому он покачал головой и отправился готовить экспресс‑диагност к новой серии тестов.

 

 

Часть седьмая

Девочка по имени Ко

 

---

Дата добавления: 2019-02-12; просмотров: 185; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!