Мозаичная карта из с. Мадаба (Мадеба). VI в. 44 страница
Для всей традиции византийских псевдоямбов творчество Писиды оставалось образцом. Михаил Пселл в XI в. пишет трактат 110 под характерным заглавием «Спросившему, кто писал лучше стихи, Еврипид или Писида». Поэт, замкнувший своим творчеством ранневизантийский период и указавший пути последующим временам, разделил со своими античными предшественниками престиж классика.
Как уже сказано, львиную долю среди сочинений Писиды занимают поэмы, посвященные актуальным событиям: приветствие Ираклию, явившемуся из Карфагена в Константинополь для захвата власти, «Персидский поход» и «Аварская война», описывающие начало конфликта с Ираном и отражение аваро-славянской осады Константинополя в 626 г., наконец «Ираклиада» в трех книгах, воспевающая окончательный триумф Ираклия над Хосровом. Официозно-хвалебная установка делает описания военных действий несколько однообразными, поскольку любое событие призвано показывать блеск воинской храбрости и полководческих талантов императора, но батальным сценам нельзя отказать в энергии: {328}
| Но вот овладевает мной желание Узреть усладу изготовки битвенной И ужасы воспеть, не зная ужаса; Однако даже это предварение Меня пугает зримою жестокостью. Стояло войско строем и в оружии, Здесь были трубы, там гряда щитов к щитам, Колчаны, копья, и мечи, и дротики. Гремели латы громом устрашающим, Железными сдвигаясь сочлененьями, И, солнечным светилом освещаемы, Друг в друга отражали переменный
блеск |
| Небесного слепящего сияния: Когда, сплотив ряды к рядам воинственно, Они сомкнули крепко строй незыблемый, Казалось, что стоит стена оружия! Уже сходились воинства враждебные, Уже стучали меч о щит и щит о меч, Разимые жестокими ударами, Уже клинки, покрыты кровью алою, Являли образцы искусства бранного; Повсюду страх, и ужас, и смятение, Смертоубийство и кровопролитие 111. |
Наряду с эпическими поэмами на актуальные темы Георгий Писида сочинял также произведения в религиозно-дидактическом роде, среди которых выделяется самый объемистый его труд — «Шестоднев, или О сотворении мира» (в 1894 двенадцатисложниках). Эта поэма, вслед за прозаическим «Шестодневом» Василия Великого объединяющая тему ветхозаветной Книги Бытия с материалом популяризированной естественнонаучной эрудиции от Аристотеля до Элиана, была, между прочим, переведена на армянский и старославянский языки; перелицовка южнославянского извода специально для русского читателя была выполнена в 1385 г. 112 Морализирующие поэмы «На жизнь человеческую» и «На суету житейскую» полны довольно банальных, но темпераментных риторических выпадов против всеобщего неразумия людей. Такие выпады были обычны для греческой философской литературы; практика христианской проповеди их заново стимулировала, и в творчестве Писиды они являют собою столь же характерно византийский элемент, как и славословия в честь императора:
|
|
|
| Кто, глядя из сердечной глубины своей На этой жизни зрелище позорное, Не заглушит слезами смех свой зрительский? Со сцены сей над нами насмехаются Поддельных шуток мастера поддельные, Играя в троны, в расписные почести, В придуманные власти, как безумные. Из смеха порождаются несчастия: Вот он выходит в царском облачении, Гордясь собою, счастья причастившийся, |
| Безмолвствует в своем великолепии И мнит: «Я — все», меж тем как он и есть ничто, И мнит: «Все знаю», ничего не ведая, В одной душе двойное заблуждение: Мудрец он — мнимый, острослов — затупленный, И все ж он величается и тешится, Доколе смерть с подмостков не сведет его 113. |
Повсюду в литературе раннего VII в. мы ищем завершение того пути от «христианской античности» к византийскому средневековью, который составляет содержание ранневизантийского периода. Один из примеров тому — агиографический сборник Иоанна Мосха «Луг духовный», или «Лимонарь» (греч. — «лужок»).
|
|
|
О личности Иоанна Мосха, по прозвищу Евкрат («Анисное варево», мы знаем мало; даже его второе имя вызывает сомнения — виднейший византийский эрудит IX в. патриарх Фотий называл его почему-то не «Мосхом», а не то «Мосхским», не то «сыном Мосховым». Грузинские {329} историки литературы высказали гипотезу о его колхидском происхождении, поняв «Мосх» как этноним (мосхи или месхи — племя на юго-западе территории современной Грузии). Достоверно известно, что Иоанн монашествовал в Иерусалиме и в палестинской пустыне близ Иордана, что он долго жил в Александрии и обошел, множество монастырей Египта, Синая, Сирии, Малой Азии, Кипра, Самоса, повсюду собирая рассказы о чтимых «старцах», а умер в Риме, откуда тело его было доставлено в Иерусалим для погребения.
«Луг духовный» — это собрание поучительных новелл из жизни аскетов, продолжающее традицию «Лавсаика» Палладия и других сборников монашеского «фольклора». Объем эпизодов и сложность сюжетов весьма различны — от развернутой новеллы в самом настоящем смысле слова до односложного рассказа, намечающего ситуацию и передающего острое, ложащееся на память изречение какого-нибудь известного подвижника. Заглавие разъясняется самим Мосхом во вступлении: рассказы и афоризмы, составляющие книгу, разнообразные варианты аскетической добродетели, в ней представляемые,— словно пестрые цветы на лугу, из которых сочинитель то ли сплетает гирлянду, то ли, «подражая премудрой пчеле», собирает мед для питания души (метафора двоится, что довольно характерно для такого рода словесности). Язык куда примитивнее и ближе к разговорному, чем это было у Палладия,— античность за два века отступила в даль времен. Успех книги Мосха был велик, о чем можно судить по изобилию рукописей и иноязычных переводов. На Руси с ней знакомятся начиная с XI—XII вв.; ее традиционное обозначение в древнерусской традиции — «Синайский патерик».
|
|
|
Вот для примера один из самых коротких эпизодов «Луга духовного». Знаменательно его содержание: это контраст между античной образованностью, культивирующей слово, и аскетической духовностью, культивирующей молчание.
«Двое любомудров пришли к старцу и просили его молвить им слово пользующее; старец же молчал. И снова любомудры приступили к нему:
— Ты чего нам не ответишь, отче?
Тогда говорит им старец:
— Что люборечивы оба вы, вижу, а что любомудры не настоящие, свидетельствую. Доколе вы будете искушаться в речах, так и не постигнув, что есть слово? Итак, вот вам дело любомудрия — непрестанно размышлять о смерти; и оградитесь молчанием и тихостию» (Pratum spirituale, 156).
Византийская литература последующего периода, т. е. времени иконоборческих споров, почти ничем не напомнит нам о Нонне, Агафии, Павле Силентиарии; она будет далека и от монументальной драматичности Романа Сладкопевца. Но настроение «Луга духовного» с характерной, очень неантичной смесью восторга перед чудом, чувствительности к трогательному и вкуса к забавному встретится нам не раз. Доведенная до предела, с античной точки зрения попросту утрированная декоративная симметрия Акафиста тоже найдет непосредственное продолжение в поэзии, а отчасти и прозе последующих веков Византии. Бесполезно спрашивать, что выше — стиль Палладия или стиль Иоанна Мосха, поэтика Романа или поэтика Акафиста: но в обстановке перехода от ранневизантийской стабилизации к кризису VII в. продуктивной была линия Акафиста и Мосха. {330}
7
Риторика
Трудно переоценить роль риторики в общественно-политической жизни ранней Византии, в становлении византийской культуры и литературы. Справедливо считают, что риторика оказала огромное влияние на формирование многих литературных жанров и в какой-то мере на своеобразие стиля византийской литературы вообще.
Традиции античного ораторского искусства не умерли в ранней Византии. Гражданская, общественно-политическая риторика доживает до середины VI — начала VII в. Ее сохранение во многом обусловливалось традициями общественной, политической жизни ранней Византии, преимущественно ранневизантийского города. И в VI в. во многих городах были риторские школы, города имели муниципальных риторов-учителей и городских ораторов 1. Античное ораторское искусство с течением времени трансформировалось в оригинальное и внутренне целостное византийское. Оно во многом способствовало становлению христианской риторики и в свою очередь было обогащено принципами последней.
Как справедливо указывалось, «унаследованная Византией от античности теория риторики — более важная и содержательная система, чем обычно полагают» 2. Дело не только в том, что в IV в. сложилась и оформилась во всех основных видах новая, христианская риторика, что «усиление роли церкви в политической и духовной жизни империи сказалось на развитии красноречия, которое становится теперь достоянием церкви» 3. Дело и в том, какое значение на исходе античности, с падением образованности, воспитательного значения литературы, книги, театра обретала живая речь с ее приемами прямого и эмоционального обращения к человеку, массе. Не случайно приемами риторики, ее духом в конечном счете оказались проникнуты едва ли не все жанры византийской литературы.
Начало практического формирования византийской риторики относится к IV в. У истоков ее стоят такие знаменитые риторы и софисты, как {331} Ливаний, Гимерий, император Юлиан, Фемистий, Синесий — язычники или полуязычники по своим взглядам, культуре и традициям, плеяда новых христианских ораторов и проповедников — создателей основных форм христианского красноречия: Василий Великий, Иоанн Златоуст, Григорий Назианзин и Григорий Нисский. Всех их объединяет не только одна эпоха, но и начальная языческая школа риторики — афинская, александрийская, антиохийская школы, к которым позднее прибавились константинопольская, кесарийская, бейрутская, газская — новые центры сложившейся христианской риторики. С IV в. связан подъем ораторского искусства, когда «на передний план снова выдвигается ораторская речь» 4. Причины этого подъема иногда видят в обострении борьбы христианства и язычества в «эпоху последней схватки язычества с побеждавшим его христианством» 5. Однако тогда же наблюдается и оживление гражданской риторики, связанное не с борьбой христианства и язычества, а с решением общественно-политических проблем, выработкой новых политических концепций. Вокруг реформ Диоклетиана и Константина развертывается достаточно острая борьба, стимулировавшая оживление гражданской риторики.
Расцвет ораторского искусства в IV в. многим обязан второй, или новой, софистике, знаменитым греческим ораторам I—II вв.
Одним из наибольших авторитетов для риторов и софистов IV в. был кинический оратор и философ Дион Хрисостом из Прусы (середина I — начало II в.). Ему подражали император Юлиан и Ливаний, его почитал Синесий. В Дионе Хрисостоме их привлекал прежде всего общественно-политический практицизм. В своих речах Дион выступает в большей степени как «политический философ», выказывая скептически-саркастическое отношение к своим собратьям — отвлеченно философствующим софистам. Ему принадлежат ставшие популярными у ранневизантийских, гражданско-политических философов четыре речи «О царской власти», сыгравшие большую роль в разработке в IV в. образа идеального правителя — умеренного монарха, заботящегося о «всеобщем благе», и ставшие образцом критики правителя-тирана 6. Его «Вифинские речи» (32—35), обращенные к жителям различных городов, также стали своего рода образцом речей-советов, речей-увещаний для муниципальных ораторов IV в.
Дион Хрисостом способствовал упрочению авторитета классических греческих ораторов — Лисия, Гиперида и особенно Демосфена, творчество которого он расценивал как вершину политического красноречия. В этом отразились не только эллинский патриотизм и литературный аттикизм Диона, но и его общественно-политическая и философская позиция, представление о важнейшей роли ораторского искусства в жизни государства и общества.
Отсюда — внимание Диона к вопросам преподавания риторского искусства. Совершенствование в искусстве речи он считал обязательным для всякого, «кто намерен участвовать в общественных делах» («О чтении», 18). В речах Диона ярко выражено его собственное, индивидуальное отношение к предмету. Он охотно говорит о себе, и его, вероятно, следует считать основоположником «личной» речи. Может быть, именно по-{332}этому с таким восхищением относились ораторы и писатели IV—V вв. к Диону Хрисостому 7.
Другой фигурой, оказавшей на них значительное влияние, был знаменитый афинский богач и софист II в. Герод Аттик, прославившийся прежде всего как воспитатель целого поколения софистов эпохи Антонинов. Крайний аттикист, он сыграл немалую роль в распространении «чистых образцов» аттической речи и лексики. С этим связано и его обостренное внимание к истории, характерное, например, для его единственной сохранившейся декламации «О государстве», демонстрирующей стремление к точному знанию исторических событий и пониманию политических отношений эпохи. Этот «историзм» был воспринят и некоторыми риторами IV в., в частности Ливанием.
Обращение к аттикизму приобретало в определенной мере антиримский и антиэллинистический характер. Господствующие интеллектуальные круги восточных провинций не вдохновляла ни культурная «романизация», ни «ориентализация», начавшая принимать нежелательные для эллинской верхушки восточных провинций масштабы. Отсюда тот поворот к классической античности и даже к самым ранним этапам ее истории, который позволял стоявшим на строго эллинских позициях авторам вообще выбрасывать из своих исторических экскурсов как эпоху эллинизма, так и бóльшую часть эпохи римского владычества.
Немалое влияние на ранневизантийское ораторское искусство оказал ученик Герода Аттика Элий Аристид (129—189), автор 55 речей и двух руководств по риторике. Уже для ближайших поколений он являлся классиком красноречия. Ранневизантийские ораторы ставили его чуть ли не на второе место после Демосфена. Его речи отличались исключительной тщательностью и изяществом отделки. В отличие от Диона Элий Аристид далек от политической злободневности. Сближают же его с Дионом виртуозное владение языком классической литературной прозы и, с другой стороны, незнакомые классике индивидуализм и эмоциональность. Шесть его «священных речей» (XXIII—XXVIII) — своего рода история мучившей его болезни, где он искренне описывает свои переживания. Близка к ним «Монодия на гибель Смирны», проникнутая неподдельным чувством. В ней использован арсенал более выразительной, но весьма далекой от обычного классического аттикизма азианской прозы, дававшей больше возможностей для выражения индивидуальных эмоций. Это делало популярным Элия Аристида и среди христианских авторов IV в.
Преемниками Элия Аристида были самые разные представители ораторского искусства IV в. Его аттикизм, строгую форму изложения усвоил Ливаний, тягу к пышной декламации, искусству слова как таковому — Гимерий.
В известной мере итог развития риторики I—II вв. подвел Гермоген из Тарса (II—III вв.), автор прославленного «Руководства», особенно популярного в Византии. Речи (λόγοι) он разделил на две группы — «политические» (в том числе судебные) и «панегиристические», целиком построенные на классических образцах. Старое учение о формальных типах речей он дополнил учением об их «качествах» — «идеях», стилисти-{333}ческими их характеристиками, такими, как «красота», «величавость», «ясность».
На ранневизантийскую риторику оказали влияние и другие жанры предшествовавшей литературы, отражавшие рост индивидуального самосознания, интереса к личности, ее переживаниям. Примером для Ливания служили не только Демосфен, Дион Хрисостом, Элий Аристид, но и Филострат, Лукиан. Ораторская проза IV в. наполняется бытовыми реалиями и ситуациями, в ней появляются элементы пародии; она пронизывается духом экзальтированной патетики, превращающей панегирик в непристойное превозношение, а инвективу — в поношение. Психологический эффект грекоязычной риторической прозы усиливался тем, что проявлявшееся со II в. тяготение к ритмике приводит в IV в. к утверждению в ней настоящего ритмического закона 8.
Подлинный столпом красноречия IV в. считают Ливания (344—ок. 393), антиохийского ритора и язычника. До нас дошло около 70 его речей на современные ему темы, около 50 декламаций — на темы вымышленные и более 1000 писем. До нас дошло довольно много списков его произведений (500), что свидетельствует о его исключительной популярности. Его влияние на формирование следующего поколения риторов и софистов было огромно. Известны имена 134 его учеников 9. Как писал он сам (XII, 27—30), «у меня есть дети... одни во Фракии и Великом городе (Константинополе.— Г. К.), другие в Вифинин, третьи — в Геллеспонте, в Карии и Ионии, можно найти... и у пафлагонцев, и у каппадокийцев... и в городах Галатии... в Армении... большое число киликийцев, а еще больше... сирийцев... Обязаны мне некоторою признательностью и Финикия, и Палестина и с ней — арабы, исавры, писидийцы, фригийцы... каждая область получила от меня несколько риторов». Из его школы вышло немало христианских ораторов и проповедников, например знаменитый Иоанн Златоуст. Как писал Ливаний в своей автобиографии (155), «рук множества переписчиков оказывалось недостаточно по сравнению с числом жаждавших их (речей.— Г. К.)». Ливаний, как и Дион, происходил из среды муниципальной аристократии. Не будучи в состоянии занять видное положение в курии, он не видел лучшего средства послужить интересам муниципальной аристократии, своим общественным идеалам, как избрать профессию ритора, что убедительно свидетельствует о значении риторики в IV в. Можно согласиться с утверждением, что «для ее адептов характерна глубокая убежденность в исключительном общественном значении своего дела, которая искони была непременной чертой греческого „софиста“...» 10, но вряд ли можно целиком принять тезис о том, что она «в условиях борьбы с христианством получила новый, углубленный смысл» 11. Вряд ли возможно, и в первую очередь по отношению к Ливанию, все сводить к борьбе язычества с христианством. Не полемика с христианством лежит в основе большинства речей Ливания — его больше волнуют общественные дела, конкретные политические проблемы. Он был наследником и продолжателем тра-{334}диций общественно-политической риторики. IV век ставил одну за другой конкретные проблемы политической жизни города, и в обращенности к ним Ливания — одна из причин его успехов и популярности. Как и многие другие риторы IV в., он продолжил в 336—340 гг. свое совершенствование в «городе афинян — звезде Греции» у лучших учителей аттического красноречия, стяжав себе устойчивую известность и право открыть собственную школу. В течение 14 лет он ведет жизнь странствующего софиста — преподает и выступает в Константинополе, Никее, затем в Никомидии. Насколько ценилось в середине IV в. ораторское искусство видно из того, что города переманивали друг у друга лучших риторов, соперничали своими школами, устраивали состязания. Выступления риторов, даже обычные учебные декламации привлекали массу народа. «Весь город,— писал Ливаний,— был в моем распоряжении, подобно школе». В Никомидии он одержал победу над одним из знаменитейших афинских ораторов — Гимерием, в Константинополе — над Бемархием.
Дата добавления: 2019-01-14; просмотров: 200; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!