О видиньи святыя Богородици Вълахернахъ

О видении святой Богородицы во Влахернах

 

Неусыпающи службѣ бывающи въ святѣи церкви сущии Влахернах,[27] иде блаженыи Андреи тамо же, обычая дѣя своя. Бѣаше же Епифанъ и отрокъ его единъ с нимъ. Да стояху другоици до полунощи, а другоици до свѣта.

Когда бывало всенощное бдение в святой церкви во Влахернах, блаженный Андрей шел туда, совершая свои обычные дела. Епифаний с одним из своих слуг тоже бывал с ним. И стояли иной раз до полуночи, а иногда до рассвета.

 

Часу же нощному сущю 4-му,[28] узри блаженыи Андреи святую Богородицю очивѣсть, вельми сущю высоку, пришедшю цьсарьскыми враты, страшнами слугами, в нихже бѣаше честныи Предтеча[29] и Громныи Сынъ,[30] обаполу держащю ю. И инѣи святци мнозѣ в бѣлахъ ризахъ идяху предъ нею, а друзѣи по неи с пѣсними духовными.

В четвертом часу ночи блаженный Андрей увидел наяву святую Богородицу, вошедшую через Императорские врата — очень высокую, в сопровождении грозных слуг, среди которых были честной Предтеча и Сын Грома, поддерживавшие ее с обеих сторон. И множество других святых в белых ризах шли перед нею и за ней с духовными песнями.

 

Да егдаже приде близъ амбона, приде святець къ Епифанови и рече: «Видиши ли Госпожю всего мира и цьсарицю?»

И когда она приблизилась к амвону, святой подошел к Епифанию и спросил: «Видишь Владычицу и Царицу мира?»

 

Он же рече: «Вижю, отче мои».

Тот ответил: «Вижу, отец мой».

 

И сима зрящима, приклоньши колѣни, на многы часы молитися нача, слезами кропящи боговидное свое лице. По молитвѣ приде къ олтарю, молящися о стоящихъ людѣи тамо.

И на их глазах она преклонила колени и долго молилась, орошая слезами богоподобное свое лицо. Окончив молитву, она подошла к алтарю и молилась за стоящих там людей.

 

Да егда ся отмоли, мафоръ[31] ея, яко молниино видиние имѣя, еже на пречистѣмь ея вѣрсѣ лежаще, отвивши от себе и пречистыма своима рукама вземьши, страшьно же и велико суще, вѣрху всѣх людѣи простре стоящихъ ту. Еже на многы часы видисте святца вѣрху люди прострето суще и сияя, яко же иликтръ,[32] славу Божию. Да донелѣже бѣаше тамо святая Богородица, видисте и та, а понелѣже отиде, боле того не видисте, взяла бо будеть со собою, а благодѣть оставила есть сущимъ тамо.[33]

И помолившись, она сняла с себя сияющий, словно молния, мафорий, который покрывал ее пречистую голову и плечи, и, взяв в свои пречистые руки, — был он велик и страшен — распростерла над стоящими там людьми. Долгое время видели его святые распростертым над людьми и излучающим, словно электр, славу Божью. И пока святая Богородица находилась там, они видели и покров, а когда она удалилась, они его больше не видели, ибо она взяла его, очевидно, с собой, а благодать оставила тем, кто был там.

 

ПОВЕСТЬ О ВАРЛААМЕ И ИОАСАФЕ

Подготовка текста, перевод и комментарии И. Н. Лебедевой

ВСТУПЛЕНИЕ

Повесть о пустыннике Варлааме и царевиче индийском Иоасафе является одним из самых распространенных произведений в мировой литературе средневековья. Существует более 140 версий этой повести более чем на 30 языках. В славянские литературы «Повесть о Варлааме и Иоасафе» пришла в переводах с греческого языка. Греческая версия повести появилась в начале XI в. на Афоне и является в свою очередь переработкой версии грузинской. Древнерусский перевод «Повести...» относится к периоду Киевской Руси; по-видимому, он был сделан во второй половине XI или в самом начале XII в. Этот перевод сразу же вошел своими отдельными частями в состав русского Пролога, из которого заимствовал одну из притч повести Кирилл Туровский. Повесть широко распространилась в древнерусской письменности и в полном виде, и еще более в составе Пролога. В Пролог вошли прежде всего притчи, которые рассказывает Варлаам Иоасафу. Это своего рода небольшие новеллы поучительного содержания; все они восточного происхождения. Мы публикуем семь притч из «Повести...»: 1) О трубе смерти и четырех ковчегах; 2) О соловье; 3) Об единороге; 4) О трех друзьях; 5) О благоразумном царе; 6) О царе и нищем; 7) О молодой серне. Кроме того, автор греческой версии включил в текст повести памятник позднеантичной литературы — «Апологию» Аристида, своего рода «турнир религий». «Апология» вошла и в древнерусский перевод, и ее текст также публикуется. Текст «Апологии» вложен в уста волхва Нахора — язычника и колдуна, тем большую силу приобретает то, что говорит он против своей воли.

По разнообразию перипетий сюжета, по богатству притч и диалогов «Повесть о Варлааме и Иоасафе» занимает одно из первых мест во всей литературе средневековья. Отрывки из текста «Повести...» издаются по списку Соловецкой библиотеки № 208, хранящемуся в РНБ. Это самый ранний (начало XVI в.) и самый полный и исправный список древнерусского перевода. Незначительные его лакуны восполнены по рукописи из собрания Хлудова № 60, хранящейся в ГИМ.

ОРИГИНАЛ

КНИГЫ ВАРЛАМ. ИЗОБРАЖЕНИЕ ДУШЕПОЛЕЗНОЕ ИЗ УТРЕНЯЯ ЕФИОПЬСКЫЯ СТРАНЬІ, ГЛАГОЛЕМЫЯ ИНДЕЙСКЫЯ СТРАНЫ,[1] ВЪ СВЯТЫЙ ГРАД[2] ПРИНЕСЕНО ИОАНОМЪ МНИХОМЪ И МУЖЕМЪ ЧЕСТНЫМЪ И ДОБРОДѢТЕЛНЫМЪ СУЩАГО ОТ МАНАСТЫРЯ СВЯТОГО САВЫ

КНИГИ, НАЗЫВАЕМЫЕ ВАРЛААМ, ПОВЕСТЬ ДУШЕПОЛЕЗНАЯ, ИЗ ВОСТОЧНОЙ ЭФИОПСКОЙ СТРАНЫ, НАЗЫВАЕМОЙ ИНДИЕЙ, В СВЯТОЙ ГРАД ИЕРУСАЛИМ ПРИНЕСЕННАЯ ИОАННОМ, МОНАХОМ, МУЖЕМ ЧЕСТНЫМ И ДОБРОДЕТЕЛЬНЫМ, ИЗ МОНАСТЫРЯ СВЯТОГО САВВЫ

<...> Иньдейскаа глаголемаа страна далече бо прилежить Егупта, велика бо сущи и многочеловечьна. <...> Въста нѣкый царь в той странѣ именемъ Авениръ вели бо бысть богатствомъ и силою <...> зѣло о бесовьстѣй прелести[3] прилежа <...> Родися ему отроча отнуд красно <...> Иоасафъ нарече ему имя <...> Въ той же праздникъ рожение отрочяте приидоша къ царевѣ изборнии мужи яко до пятидесять и пять, от халдѣян[4] наученѣ мудростию о звѣздныихъ течений <...> Единъ же от звѣздословникъ с ними сы старѣй же всѣхъ и мудрѣй рече: «Яко научаютъ мя звѣзднаа течениа, о царю, поспѣшение <...> нынѣ родившюся отрочяте твоему не въ твое царство будеть, нъ въ ино въ лучше <...> Мню же и тобою гонимѣй крестьяньстѣй вѣрѣ прияти его...»

<...> Страна, называемая Индийской, лежит далеко от Египта, велика и многонаселенна. <...> Правил в той стране некий царь по имени Авенир, великий богатством и могуществом <...> весьма привержен он был бесовской прелести. <...> Родился у него прекрасный сын <...> Иоасафом назвал его царь <...> В самый праздник рождения отрока пришли к царю пятьдесят пять избранных мужей, наученных халдейской мудрости звездочетства <...> Один из этих звездочетов, самый старый и мудрый, сказал: «Как говорят мне движения звезд, о царь, преуспеяние <...> ныне родившегося сына твоего не в твоем царстве будет, но в ином, в лучшем <...> Думаю я, что примет он гонимую тобою христианскую веру...»

Царь же, яко услышавъ сиа, печаль бысть ему въ веселиа мѣсто. Въ градѣ Домосѣ[5] полату създавъ осъбъ красну <...> ту отроча всели по скончании перваго въздраста, не исшествовану ему быти ничегоже повелѣ, пѣстунѣя же и слугы пристави юны въздрастомь и образомъ красны, запретивъ имъ ничесо-же житиа сего явите ему, ни скорбна сътворити <...>, да <...> отнуд ни худымь глаголомъ о Христосѣ и учении его и о законѣ да услышить <...>

Царь, услышав об этом, впал в печаль вместо радости. Выстроив в городе Домосе уединенный прекрасный дворец, он поместил туда сына, как только тот вышел из детского возраста; и повелел, чтобы царевич не выходил никуда, и приставил к нему воспитателями и слугами молодых и самых красивых людей, запретив им рассказывать ему о жизни, о горестях ее <...>, чтобы <...> не услышал он ни одного слова о Христе, учении его и законе <...>

Бысть в то время мнихъ етеръ премудръ о божественыхъ, житиемъ и словомъ украшенъ <...> Варламъ бѣ имя сему старцю. Се убо откровениемь некоторымъ от Бога бысть ему увѣдити о сынѣ царевѣ. Изьшедшю ему ис пустынѣ, <...> в ризы же мирьскыя облекся и в лодию всѣдь, прииде въ царствие Иньдиское и створився купцем, в град той приде, идеже царев сынъ полату имяше <...> Пришедъ особь, глагола <...>: «<...> Купец есмь азъ <...> имамъ камыкъ честныи, емуже подобие нигдѣже не обретеся, <...> можеть слѣпыя сердцемъ свѣтъ даровати премудрый и глухыимъ уши отверзати и нѣмымь глас дасть <...>»

Был в то время некий монах, умудренный божественным учением, украшенный святой жизнью и красноречием <...> Варлаам было имя тому старцу. Божественным откровением дано было ему узнать о царском сыне. Покинув пустыню, <...> оделся он в мирскую одежду и, сев на корабль, прибыл в Индийское царство, прикинулся купцом и пришел в тот город, где жил во дворце царевич <...> Придя однажды, Варлаам сказал <...>: «Я купец <...> есть у меня драгоценный камень, подобного которому нет нигде; <...> может он тем, кто слеп сердцем, даровать свет мудрости, глухим открыть уши, немым дать голос <...>»

Глагола Иасафъ к старцю: «Покажи ми многоцѣннаго камыка <...> Ищю слова слышати нова и блага <...>»

Сказал Иоасаф старцу: «Покажи мне драгоценный камень <...> Хочу услышать слово новое и доброе <...>»

И Варлам вѣща: «<...> Бѣ бо нѣкый царь велий и славенъ, бысть же ему шествовати на колесницѣ позлащенѣ и окрестъ его оружници, якоже подобаеть царемъ; усрести два мужа растерзанами ризами и скверными оболчена суща, худа же лицемъ и зѣло поблѣдѣвша. Бѣ же царь сею зная, телеснымъ си томлениемъ и постныимъ трудом и потомъ тѣлу изѣдаему. Якоже узри я, съскочи абие с колесница и падъ при землѣ, поклонися има и, вставъ, обьятъ я с любовию и лобызаа ею. Велможе его и князѣ негодоваша о семъ, яко недостойно царьскыя славы се створити доумевающимъ. Не дерзающе же пред лицемъ обличити, искреному брату его глаголаша, да глаголеть къ царевѣ да не досажати высоту и славу царьскаго вѣнца. Сему же си къ брату глаголющю, негодующю ему тщеславиа его худаго, дасть ему отвѣтъ царь, егоже брат не разумѣ.

И Варлаам отвечал: «<...> Был некий царь великий и славный, ехал он однажды на золотой колеснице и в окружении стражи, как и подобает царям; встретились ему два человека, одетые в рваные и грязные одежды, с изможденными и бледными лицами. Знал царь их, истощивших свою плоть телесным изнурением, трудом и потом поста. Как только увидел он их, сошел тотчас с колесницы и, пав на землю, поклонился им; поднявшись, обнял их с любовью и облобызал их. Вельможи его и князья вознегодовали на это, полагая, что сделал он это недостойно царского величия. Не смея обличить его прямо, уговорили они брата его родного сказать царю, чтобы тот не оскорблял величия и славы царского венца. Когда брат сказал об этом царю, негодуя на неуместное его унижение, дал ему ответ царь, которого брат не уразумел.

Обычай же бѣ тому царю, егда отвѣтъ смертный которому даяше, проповедникы къ вратомъ его посылаше, въ трубе смертьнѣй увѣдати глаголемое, и гласомъ трубныимъ разумяху вси, яко виновать смерти тъ есть. Вечеру убо наставшю, посла царь трубу смертную въструбити при дверехъ дому брата своего. Якоже услыша онъ трубу смертную, недоумѣваше о своемъ животѣ и размышляше о себѣ всю нощь. Утру же наставшю, оболкъся в худыя и в плачаныя одежа, купно с женою и с чады иде къ полатѣ царевѣ и ста при дверехъ, плачяся и рыдая.

А у того царя был обычай: когда он выносил кому-либо смертный приговор, то посылал к дверям этого человека глашатая с трубой смерти возвестить приговор, и по звуку трубы узнавали все, что тот осужден на смерть. И когда настал вечер, послал царь трубу смерти трубить у дверей дома брата его. Когда же услышал тот трубу смерти, то отчаялся в своем спасении и всю ночь провел в мыслях о себе. Когда настало утро, то, одевшись в жалкие и траурные одежды, вместе с женой и детьми отправился он к царскому дворцу и встал у дверей, плача и рыдая.

Въведе же его царь к себѣ и тако видивъ и рыдая, глагола к нему: “О неразумне и безумне, яко ты тако устрашися преподобника[6] подобнорожена ти и подобночестна своего брата, к нему никакоже весма себѣ съгрѣшивша вѣдая, како на мя зазрѣние наведе, въ смирении цѣловавшю ми и проповидника Бога моего гласнѣе трубы наречествовавшю ми смерть и страшнаго усрѣтениа Владыкы моего, яко многа и велия в себѣ грѣхы свѣдая. Се убо нынѣ твоего обличяя неразумиа, таковымъ образомъ замыслихъ, такоже с тобою свѣщавшиимъ еже о мне зазора, скоро наявѣ обличю”. И тако угодивъ брату своему и показавъ, пусти в свой домъ.

Ввел его царь к себе и, видя его рыдающим, сказал ему: “О глупый и безумный, если ты так устрашился глашатая единоутробного и равного тебе честью брата, перед каковым не знаешь никакой своей вины, то как же мог ты укорять меня за то, что я смиренно приветствовал глашатаев Бога моего, громче трубы возвещающих мне смерть и страшное предстание перед Владыкой моим, перед которым сознаю в себе многие и тяжкие грехи. Таким образом и задумал я поступить с тобой, чтобы ныне обличить твое неразумие, а также заодно с тобой советовавших укорить меня скоро открыто обличу”. И так вразумив брата своего, отпустил его в дом его.

Повелѣ же царь створити ковчеги четыре от древа, два же обложи златомъ и костѣ мертвыя смердяща вложити в ня, златыими же гвозды загвозди а. Другою же двою помазавъ смолою и попелом и наполни а камыкъ честных и бисеръ многоцѣнныихъ, всѣхъ вонь благоуханных исполнивъ. Власяными ужи обязая и призвав вельможи, зазрѣвъшиимъ царя от двою оною мужю смиреною сретшею, и постави пред ними четыре ковчегы, да судять, колику достойна еста златаа, колику же осмоленая. Онѣ же двою златою осудиша я къ множеству цѣны достойна еста, мняхуть бо, яко царьстии вѣнци и поясы вложенѣ в ня. Смолою же помазаная и пепелом малы и худы цѣны достойна еста глаголаху. Царь же глагола к нимъ: “Видяхъ азъ, яко тако вамъ глаголати, чювьственыима очима чювьственый образъ разумеете, еще же не тако подобаеть творити, нъ утренима очима внутрь лежащее подобаеть видѣти, ли честь, ли бесщестие˝.

И повелел царь сделать четыре ковчега из дерева, два позолотить и вложить в них смердящие кости мертвецов, забив золотыми гвоздями; два же других, обмазав смолою и дегтем, наполнить драгоценными камнями, дорогим жемчугом, умастив их всякими благовониями. Обвязав ковчеги волосяными веревками, призвал царь вельмож, осуждавших его за смиренное приветствие тех двух мужей, и поставил перед ними четыре ковчега, чтобы оценили они достоинства позолоченных и осмоленных ковчегов. Они же оценили два позолоченных как достойные самой высокой цены, ибо полагали, что в них вложены царские венцы и пояса. О ковчегах же, обмазанных смолой и дегтем, сказали, что они достойны малой и ничтожной цены. Тогда царь сказал им: “Знал я, что так скажете, ибо, поверхностное имея зрение, воспринимаете вы лишь внешний образ; но не так следует поступать, а внутренним зрением подобает видеть сокрытое внутри — ценное оно или не имеющее цены”.

И повелѣ царь отврѣсти златаа ковчега. Отверзенома же ковчегома, злый смрадъ повѣа из нею и некраснаа видѣна бысть видъ. Рече убо царь: “Се образъ есть въ светлыя и славныя оболченыимъ, много славою и силою гордящиимься, и вънутрь суть мертве смердящаа кости и злыихъ делъ исполнь”. Таче повелѣ отверсти осмолена и бекомъ помазана. Сима же отверзенома сущиимъ ту вся възвеселиста о лежащиихъ в нею свѣтлости, и благоухание изиде от нею. Глагола же к нимъ царь: “Весте ли, кому подобна еста ковчега си? Подобна еста смиреныима онѣма и в худыя ризы оболченома, ихъже вы внешний образъ видяще, досажение въменисте лица ею мое поклоняние до земля. Азъ же разумныма очима доброту ихъ и честь душевную разумѣвъ, чюдився ею прикасание, лучше вѣнца и лучше царьскаго обдѣ честнейшая вменихъ˝. Тако осрами велможа своа и научи я о видимыхъ не блазнитися, нъ и разумных вниматися» <...>

И велел царь открыть позолоченные ковчеги. Как только раскрыли ковчеги, страшный смрад повеял оттуда и безобразное открылось взорам. И сказал царь: “Это подобие тех, кто облечен в сверкающие и дорогие одежды и горд своей славой и могуществом, внутри же полон мертвых и смердящих костей и злых дел”. Затем повелел открыть ковчеги, покрытые смолою и дегтем. И когда их раскрыли, все поразились прекрасным видом лежащего в них, и благоухание исходило из них. И сказал царь вельможам: “Знаете ли, кому подобны эти ковчеги? Подобны они тем двоим смиренным и в жалкие одежды облеченным; вы же, видя их наружный образ, поносили меня за то, что я до земли поклонился перед лицом их. Я же, разумными очами познав благородство их и красоту душевную, почел за честь для себя прикоснуться к ним, считая их дороже царского венца и лучше царской одежды”. Так устыдил царь своих вельмож и научил их не обманываться видимым, а внимать разумному» <...>

Иоасафъ же к нему отвѣща: «Велия и дивьныя вещи глаголеши ми, о человече <...> Что подобаеть сътворити намъ да избѣгнути уготованыихъ мукъ гръшникомъ и сподобитися радости праведникъ?» <...>

Иоасаф же ему отвечал: «Великие и дивные слова говоришь ты, человек. <...> Что же должны делать мы, чтобы избежать мук, уготованных грешникам, и удостоиться радости праведников?» <...>

Варламъ же купно отвѣщаваше: «<...> Сущему бо въ неразумении Божии тма есть и смерть душевная или работати идоломъ на погыбелие естественое <...> Кому уподоблю и како ти образъ неразумѣющиихъ предпоставлю, нъ притчю ти приложю, нѣкорымъ мужемъ премудрыимъ изглаголано ко мнѣ. Глаголаше бо, яко подобнѣ суть идоломь кланяющиися человеку липителю, иже устроивъ лѣпа, ятъ единъ от малых птиць, соловей сию наричють. Приим же нож, закалаеть ю на ядь, дасться соловьевѣ глас язычный, и глагола к лѣпителю: “Кая ти полза, человече, о моемь заколении? Не возможеши бо мною наполнити своего чрева, нъ аще от сихъ узъ свободиши мя, дам ти заповѣди три. Аще храниши, то велика полза ти будеть паче живота своего˝. Онъ же чюдивъся о глаголанию птици, воскорѣ свободить ю от узъ. Възвративъ же ся, соловей глагола человеку: “Никогдаже ничтоже от неприиманныхъ начни приимати, начнеши яти, и не буди каяся о вещи мимоходящи, и невѣрну слову никогда ими вѣру. Си убо три заповѣди храни, и добро ти будеть”.

Варлаам вновь отвечал: «<...> Тот, кто не ведает Бога, пребывает во тьме и смерти душевной и в порабощении идолам на погибель всей природы. <...> Чтобы уподобить и выразить неведение таких людей, поведаю тебе притчу, рассказанную мне одним мудрейшим человеком. Он говорил, что поклоняющиеся идолам подобны птицелову, который, устроив силки, поймал однажды малую птицу, называемую соловей. Взяв нож, собрался он уже заколоть ее, чтобы съесть, как вдруг соловей заговорил человеческим голосом и сказал птицелову: “Какая тебе польза, человече, если убьешь меня? Ведь не сможешь даже наполнить мною свой желудок, но если из силков освободишь меня, то дам тебе три заповеди. Соблюдая их, великую пользу приобретешь себе во всю твою жизнь”. Подивился птицелов речи соловья и обещал, что освободит его от уз. Обернувшись, соловей сказал человеку: “Никогда не стремись достичь невозможного, не жалей о том, что прошло мимо, и не верь никогда сомнительному слову. Храни эти три заповеди и будешь благоденствовать”.

Радуяся мужь о добрѣ видении и о разумнемъ глаголании, разрешивъ от уз, на аеръ пусти. Соловѣй же убо, хотя увѣдити, аще разумѣ мужь глаголаныих ему силу глаголъ и аще ли наплодися кою любо ползу от нихъ, глагола к нему парящи птица на аерѣ: “Въздохни о своемъ несъвѣщании, человече, каково бо днесь съкровище погуби. Есть бо внутренихъ бисеръ преимѣя величествомъ струфокамиловыих яиць˝.

Обрадовался птицелов удачной встрече и разумным словам и, освободив птицу из силков, выпустил ее на воздух. Соловей же захотел проверить, уразумел ли человек смысл сказанных ему слов и получил ли какую-нибудь пользу от них, и сказала ему птица, паря в воздухе: “Пожалей о своем неразумии, человече, ведь какое сокровище упустил ты ныне. Есть внутри у меня жемчуг, превосходящий величиною страусово яйцо”.

Якоже услыша си лѣпитель, печаленъ бысть, каяся, како избѣжа соловей тъ из руку его, и хотя абие яти ю, рече: “Прии в домь мой, и друга створившему тя добрѣ с честию отпущю”. Соловѣй же рече к нему: “Нынѣ убо крѣпко не разумѣ. Приимъ бо глаголанное к тебѣ с любовию и съ сладостию послуша, ни единоя же от них ползы стяжа си. Рекохъ ти — не кайся о вещи мимоидущи, и бысть ти печаль, яко от руку твоею избѣгохъ, каяся о вещи мимошедьши. Глаголахъ ти — не начни от неприатыхъ приимати, и хощети яти мя, не могый приимати моего шествиа. К симъже и невѣрна глагола не ими вѣры, глаголахъ ти, нъ се веру ятъ, яко есть вънутренихъ моиъ бисеръ паче възраста моего, и недомыслися разумѣти, яко весь азъ не могу прияти в себѣ толико великыхъ яиць струфокамиловыихъ и како бисера толика вмѣстити имамъ в себѣ”. Тако убо не разумѣють надѣющися на идолы своя <...>»

Услышав это, опечалился птицелов, сожалея, что упустил соловья из рук, и, желая снова поймать его, сказал: “Приди в дом мой, и, приняв тебя как друга, с честью отпущу”. И ответил ему соловей: “Ныне оказался ты весьма неразумным. Ведь приняв сказанное тебе с любовью и охотно выслушав, никакой пользы не получил ты от этого. Сказал я тебе — не жалей о том, что прошло мимо, а ты печалишься, что выпустил меня из рук, жалея об упущенном. Сказал тебе — не стремись достичь невозможного, а ты хочешь поймать меня, не будучи в силах догнать. К этому же сказал я тебе — не верь невероятному, но ты поверил, что внутри меня есть жемчуг больше меня самого, и не сообразил ты, что весь я не могу вместить в себе такое большое страусово яйцо; как же может быть внутри меня жемчуг такой величины?” Таковы неразумием и те, кто надеется на идолов своих {...}»

Иоасафь рече: «<...> Хотяхъ путь обрести хранити истинно и повѣлѣниа Божиа и не уклонитися от нихъ...»

И сказал Иоасаф: «<...> Я желал бы обрести путь, чтобы хранить в чистоте заповеди Божии и не уклоняться от них...»

Варлам же глагола: «...Связанѣ житейскыми вещьми и своих прилежа печалий и мятежа и въ пищи живя... подобнѣ суть мужю, бѣгающю от лица бѣсующюмуся инорогу, яко не терпящу гласа въпля его и рютиа его страшнаго, нъ крѣпко отбѣгь, да не будеть ему ядь. Текущю же ему борзо, в великъ ровъ въпаде. Впадающю же ему, руцѣ простеръ, за древо твердо ятъся, держащю же ся ему крѣпко, яко на степенѣ нозѣ утвердивъ, мняше миръ уже есть и твердынѣ. Възрѣвъ же убо, видѣ двѣ мышѣ, едину белу, а другую черну, ядуща беспрестанѣ корень древа, идѣже бѣ держася, и елма же приближающися да погрызета древо. Възревъ въ глубину рва и змѣя види страшна образомь и огнемъ дышюща и горко взирающа, усты же страшно зѣвающа и пожрети его хотяща. Възрѣвъ же абие на степень онъ, идеже нозѣ его утверженѣ бѣста, четыре главы види аспидовы, из стены исходяща, идеже бѣ утвердился. Възрѣвъ очима, видѣ из вѣтвий древа того мало медъ. Оставивъ убо расмотряти одержащиихъ его напастей, яко внѣуду бо инорогъ злѣ бѣсуяся искаше его на ядь, долѣ же злый змий зѣяя да пожреть его, древо же, о немьже ятся, уже пастися хотяше, нозѣ же на колзание и нетвердо степенѣ утверженѣ, толикы убо и таковыихъ злыхъ забывъ, потща себе на сладость горкаго оного меду.

Варлаам же отвечал: «...Те, что связаны житейскими делами, и заняты своими заботами и волнениями, и живут в наслаждениях... подобны человеку, убегающему от разъяренного единорога: не в силах вынести звука рева его и рычания его страшного, человек быстро мчался, чтобы не быть съеденным. А так как он бежал быстро, то упал в глубокий ров. Падая, простер он руки и ухватился за дерево, и, крепко держась, уперевшись ногами на выступ, считал он себя уже в покое и безопасности. Взглянув вниз, увидел он двух мышей, одну белую, а другую черную, грызущих непрерывно корень дерева, за которое он держался, и уже почти сгрызших корень до конца. Взглянув в глубину рва, увидел он дракона, страшного видом и дышащего огнем, свирепо глядящего, страшно разевающего пасть и готового проглотить его. Посмотрев же на выступ, в который уперся ногами, увидел он четыре змеиных головы, выходящих из стены, о которую он опирался. Подняв глаза, увидел человек, что из ветвей дерева понемногу капает мед. Забыв и думать об окружающих его опасностях: о том, что снаружи единорог, свирепо беснуясь, стремится растерзать его; внизу злой дракон с разинутой пастью готов проглотить его; дерево, за которое он держится, готово упасть, а ноги стоят на скользком и непрочном основании, — забыв об этих столь великих напастях, предался он наслаждению этим горьким медом.

Се подобие въ прелести сущимъ сего жития створившемъ. Сию истину изглаголю ти мира сего прелщающихся, егоже сказание ныне реку ти. Ибо инорогъ образъ есть смерти гоняй выину и яти послѣдьствуеть Адамля рода. Ровъ же весь миръ есть, исполнь сы всѣхъ злыхъ и смертоносныхъ сѣтей. Древо же, от двою мышу беспрестанѣ грызаемо, ихже створихомъ путь есть, яко жившю комуждо ядомыи гибляяи час радѣ дневныхъ и нощныхъ и усѣкновение коренное приближается. Четырѣ же аспиды еже о прегрѣшеных и безмѣстныхъ стухый[7] и съставлено человечьское тѣло съставляется, имиже бещиньствующемь и мятущемься телесный раздрушается съставъ. К симъже огненый онъ и немилостивый змий страшное изобразуеть адово чрево, зѣвающю приати же сущихъ красотъ паче будущихъ блахъ изволѣша. Медвеная же капля сладость пробовляеть всего мира сладкыхъ, имже онъ прелща злѣ своя другы и оставляеть я прилежания творити о спасении своемь <...>

Это подобие тех людей, которые поддались обману земной жизни. Эту истину о прелыцающихся этим миром изложу тебе, смысл этого подобия сейчас расскажу тебе. Ибо единорог — это образ смерти, вечно преследующей род Адама и наконец пожирающей его. Ров же — это весь мир, полный всяких злых и смертоносных сетей. Дерево, непрерывно подгрызаемое двумя мышами, — это путь, который совершаем, ибо пока каждый живет, поглощается и гибнет сменой часов дня и ночи, и усекновение корня приближается. Четыре же змеиных головы — это ничтожные и непрочные стихии, из которых составлено человеческое тело; если они приходят в беспорядок и расстройство, то разрушается телесный состав. А огнедышащий и беспощадный дракон изображает страшное адово чрево, готовое пожрать тех, кто предпочитает наслаждения сегодняшней жизни благам будущей. Капля меда изображает сладость удовольствий этого мира, которыми он зло прельщает любящих его, и они перестают заботиться о спасении своем <...>

Абие подобнѣ суть възлюбившеи всего мира красоту и сладости его насладившеся, паче же будущихъ и недвижимыхъ мимотекущая и немощна пречестнаа изволѣша человеку, три другы имущю, в нихъ бо двою с любовию чтяше и зѣло любовию въсприимаше, даже и до смерти ихъ подвизаяся и ею радѣ бѣды терплю глаголаше, на третьемь же много небрежение имяше, ни чти, ни яко достояше его сподобити когда любо чти и любве, мало нѣкое и ничесо же рещи на нь творяше дружбу.

Возлюбившие же удовольствия этой жизни и наслаждающиеся ее сладостями, те, кто предпочитает быстропроходящее и непрочное будущему и надежному, подобны человеку, имевшему трех друзей; из них двух он весьма почитал и очень любил, говорил, что готов принять смерть и вынести любые испытания ради них; третьим же весьма пренебрегал, не уважал и никогда не удостоил его оказать ему честь и любовь, проявлял совсем малую дружбу, если не сказать — никакую вообще.

Въ единъ от дний дойдуть к нему страшнѣи нѣции и грознии воиници, тщашеся скоростию велѣею сего вести къ царю, слово да дастъ, имъже есть долженъ тмою талантъ. Унывшю же бывшю ему, искаше помощника, да заступить его къ страшному цареву отвѣту, текъ же убо къ первому своему и всѣх искренѣйша друга, глагола: “Свѣдаеши, о друже, яко выину полагахъ душю свою тебе ради. Нынѣ же требую помощи зъ день сей от одержащаа мя радѣ бѣды и нужа. Тако убо исповѣжь, заступиши ли мя ныня и каа от тебе будеть ми надежа, о друже възлюбленне”. Отвѣщавъ убо, онъ глагола: ”Нѣсмь тебѣ другъ, человече, ни свѣдаю, кто ты еси, ины бо имамъ другы, с ними же ми днесь веселитися и другыя на прочее створити. Се дамъ ти сукняницѣ двѣ, да имаеши на путѣ, аможе шествуеши, от нею же ти будеть никакаяже полза, иноя же ни единоя не чай от мене надежа”.

Однажды пришли к этому человеку страшные и грозные воины, чтобы немедля отвести его к царю отвечать за долг в десять тысяч талантов. Опечалившись, стал он искать заступника, чтобы помог ему ответить перед царем, и пошел к своему первому и самому близкому другу, говоря ему: “Ты знаешь, друг, что всегда готов был я душу положить за тебя. Ныне же и сам я нуждаюсь в помощи в постигших меня горе и нужде. Так скажи, поможешь ли ты мне теперь и на что я могу надеяться от тебя, любезный друг?” Тот же ему сказал в ответ: “Я не друг тебе, человек, и не знаю, кто ты; есть у меня иные друзья, с ними буду я сегодня веселиться и сделаю их друзьями и впредь. Тебе же дам два рубища, чтобы имел их в пути, которым пойдешь, но не будет тебе от них никакой пользы, а иной никакой не жди от меня помощи”.

Сия услышавъ онъ и недоумѣваяся о отвѣтѣ семъ, еяже помощѣ надѣяшеся от него, и тече къ етерому другу и глагола к нему: “Помниши, о друже, колико от мене приа честь и добрыхъ ученѣй. Днесь же и въ печаль впадь и въ напасть великую, требую съпоспѣшителемъ. Како убо можеши со мною потрудитися, и сихь да разумѣю”. Другъ же отвѣща: “Се празднень днесь с тобою потружатися, въ печалѣ бо и азъ и въ напастехъ впад, въ скорби есмь. Обаче мало с тобой пойду, аще обаче на ползу ти не буду и скоро обращаюся от тебе зде, своими печялми пекыйся”.

Услышав это и отчаявшись в ответе того, на чью помощь он надеялся, отправился человек ко второму другу и сказал ему: “Помнишь ли, друг, сколько видел от меня чести и добрых советов? Ныне же и я в печали и в напасти великой и нуждаюсь в помощнике. Как можешь разделить со мною мои трудности, хочу знать”. Друг же ответил: “Нет у меня времени сегодня делить с тобой трудности, ибо я сам в печали и напастях, одолевших меня, и в скорби. Впрочем, немного пройду с тобой, и если не смогу помочь тебе, то сразу вернусь от тебя сюда, свои имея заботы”.

Тщама же рукама оттуду възвратився человекъ той и о всѣхъ недоумѣвая, рыдаа себѣ о суетнѣй надеже неразумныхъ своихъ другъ и непромысленъ страды своея, ихъже онѣхъ ради любве потерпи, таже иде къ третьему своему другу, емуже никогдаже створи, ни зва, и глагола к нему осрамленом лицемъ и долу зря: “Не имамъ устъ развести к тебѣ, свѣдаа истинною, яко не помниши мене никогдаже добро створшю ти, аще и дружбу приложихъ к тебѣ. То зане напасть ятъ мя лютая. Никакоже весма от другъ моихъ обретохъ надежю о спасении моемъ, придохъ к тебѣ, моляся, аще есть ти възможно малу нѣкую помощь да подаси ми, не отрицайся, помня моего неразумиа”. Онъже рече тихимъ лицем и с радостию: “Подобаеть друга своего искрняго глаголю тя суща и малое помню твое оно добродѣяние, съ прилежаниемь днесь въздаваю ти, изъумолю о тебе царя. Не бойся убо, ни устрашайся, азъ бо преже тебе дойду къ царю и не предамъ тебе в рукы врагъ твоихъ. Дерзай убо, возлюбленне друже, и не буди въ скорбѣ и печалѣ”. Тогда умилився онъ глаголаше съ слезами: “Увы ми, како преже поплачюся о любвѣ, юже на непамятивую и неблагодарьственую и лживу дружбу оною ли вредоумную поплачу недоумѣвание, еже нъ и истиннаго сего искреняго показа друга”».

Возвратившись и от второго друга с пустыми руками, тот человек и совсем отчаялся, оплакивая пустую надежду на помощь от своих неблагодарных друзей и бессмысленные труды, которые претерпел прежде ради любви к ним; и пошел он к третьему своему другу, которому он никогда не услужил, не приглашал, и обратился к нему со смущенным лицом и глядя вниз: “Не смею и раскрыть уст перед тобой, зная истинно, что не вспомнишь ты, чтобы я когда-нибудь сделал тебе добро или проявил дружбу. Теперь же напала на меня беда злая. Не получив совсем никакой надежды на спасение от моих друзей, я пришел к тебе и молю, если только можешь, помоги мне хоть немного, не откажи мне, памятуя о моем неразумии”. Тот же отвечал с ласковым и радостным лицом: “Я считаю тебя ближайшим моим другом и, помня небольшое твое ко мне благодеяние, сторицею сегодня воздам тебе, попрошу за тебя царя. Не бойся и не страшись, ибо я пойду вперед тебя к царю и не предам тебя в руки врагов твоих. Мужайся, любезный друг, и не будь в скорби и в печали”. Тогда, раскаявшись, сказал тот человек со слезами: “Увы мне, о чем прежде плакать мне — о любви ли, что была у меня к той забывчивой, неблагодарной и лживой дружбе, или оплачу сводящее с ума отчаяние, которое, однако, показало этого истинного и близкого друга?”»

Иоасафь же, и сего слова приимъ, чюдися, извѣтованиа искаше, и глагола Варламъ: «Первый убо другъ есть богатое имѣние, еже и златолюбезно желание, егоже радѣ многыя человекы впадають в бѣды и многыя терпять страды. Пришедши же послѣднѣй смертнѣй коньчинѣ ничтоже от всѣхъ тѣхъ со събою възметь, токмо еже на провожение безуспѣшных другъ. Вторый же другъ нареченъ бысть жена и чада и прочаа ужикы и свои, тѣхже любвѣ прилѣпнѣ есмь, злѣ отринутися имамъ самой души и тѣлу любвѣ ихъ радѣ призираемому. Каа же есть нѣкая от нихъ добродѣтельствуеть в час смертный, нъ токмо еже и до гроба провожают, абие же обращаеться, своихъ имуть печалѣ и напастѣ, не имея забыти память ли тѣло, некогда възлюбленаго погребше въ гробѣ. Третѣй же друг есть мимотекый временный неприкосновеный, нъизбежный и якоже от побѣды, иже добрыми дѣлы ликъ пребываеть, еже есть вѣра, надежа, любы, милостынѣ, человеколюбие и прочихъ добродѣтельныхъ полкъ, могый предь нами шевствовати, егдаже исходимъ от тѣла, нас радѣ помолитися къ Богу и от врагъ нашихъ насъ избавити, от злых истяжатель словодатие намъ горко есть на аерѣ движющемъся и яти горко искуще. Се есть доброразумный другъ и благый, иже горкое наше доброжитие в память износя, с любовию и с лихвою намъ вся отдаваа».

Иоасаф, выслушав и эту притчу, удивился и попросил разъяснения, и сказал Варлаам: «Первый друг — это богатство и стремление к накоплению золота, из-за чего многие люди впадают в беды и многие терпят несчастья. Когда же приходит смертная кончина, то ничего из всего богатства не возьмет с собой человек, только на проводы напрасных друзей. Второй же друг — это жена и дети и другие родственники и домашние, к чьей любви привержены мы и ради любви к которым готовы отречься от собственных души и тела. Никакой нет от них пользы в час смертный, но до могилы только проводят, а затем сразу возвращаются, имея свои заботы и печали, похоронив память в забвении, как тело некогда любимого погребли в могиле. Третий же друг, мимо которого проходим, считаем временным, пренебрегаем им, избегаем его и которым в конце концов достигаем победы, — это лик добрых дел, а именно: вера, надежда, любовь, милосердие, человеколюбие и остальной строй добродетелей, которые могут идти впереди нас при исходе души из тела, помолиться за нас к Богу и избавить нас от врагов наших, от злых истязателей, которые движутся в воздухе, требуя безжалостно отчета от нас и непреклонно стремясь завладеть нами. Это благоразумный и добрый друг, который, помня и малое наше благотворение, воздает нам с лихвою».

Абие убо Иоасафъ вѣща: «<...> Убо еще изобразуй ми образъ суетнаго сего мира, како убо кто с миромъ и твердынею сего придеть».

Тогда Иоасаф сказал: «<…> Еще покажи мне образ этого суетного мира и как мирно и безопасно пройти эту жизнь».

Въсприимъ же слово Варламъ глагола: «Послушай убо и сей притчи подобие. Градъ некый великый слышахъ, егоже гражане тако обычай имяху от древнихъ приимати чюжа нѣкоего мужа, ни разумѣющю о законѣ града того, ни обычая ихъ весма разумѣющю, и сего царемь поставиша у себе и всю власть приимшю и свою волю невъзбранимо держа, дондеже скончася едино лѣто. Таче внезапу в тыя дни сущю ему бес печалѣ, питающю же ся ему обило беспрестанѣ, мнящю же ему царствие в вѣкы пребывати, въсташа на нь и царьскую одежю снемше с него, нага поругаша по всему граду, на озимьствование послаша его далече в великий нѣкый островъ пустый, в немже ни пища имея, ни одежа, злѣ стража, не надѣющю же ся ему пища и веселиа, абие въ скорбѣ ни чаяния, ни надежа послано.

Вняв ему, Варлаам сказал: «Выслушай пример и этой притчи. Слышал я про некий великий город, жители которого издавна имели обычай выбирать царем какого-нибудь чужестранца, не знакомого ни с законом того города, не знающего ничего об обычаях жителей, и ставили они его у себя царем, и принимал он всю власть и беспрепятственно выполнял свою волю до истечения одного года. Тогда неожиданно в те самые дни, когда он жил без печали, в непрестанной обильной роскоши и думал, что царствование его будет вечно, они нападали на него и, сорвав царские одежды, нагого водили с позором по всему городу, изгоняли его и отправляли его в изгнание далеко на некий большой пустынный остров, на котором, не имея ни еды, ни одежды, горько страдал он, не надеясь уже на роскошь и веселье, но в скорби не было ему ни чаяния, ни надежды.

Полѣдьствующе же убо обычай граждань тѣхъ поставленъ бысть нѣкый мужь въ царствие тоже, разума много и промышлениа имы в себѣ, да такоже не восхищенъ будеть, еже внезапу бывыию ему обилие ни иже преже его царьствовавшимъ и злѣ изгнаномъ, не печалованиа, възьревновавъ печалѣ имяше душею подвижение. Тако убо о себе добрѣ исправить, частого же совета истова увѣда нѣкыимь премудрымъ съветникомъ обычай гражанъ тѣхъ и мѣсто озимьствованое, якоже подобаеть ему твердо бес прелсти увѣдати. Якоже убо сиа увидѣ,[8] яко коли любо в томьже островѣ быти ему, сущю же ему чюжю царьствиа, отвръзъ сокровища своа, ихже еще въ областѣ имяше и невъзбраньно требование, вземъ на требование злато и сребро и камыкь честныхъ и велеихъ множество, вернымь своимь рабомь дасть, во онъ островъ посла, идеже ему послану быти.

И вот по обычаю тех горожан был поставлен царем некий человек, весьма разумный и заботящийся о том, чтобы не быть ему таким же образом лишенным царства, чтобы внезапно выпавшее ему богатство, как и у царствовавших прежде него и безжалостно изгнанных, не сменилось на печаль; и, опечалившись, возревновал он об этом. Чтобы обезопасить себя, часто советовался он и истинно узнал от одного премудрого советника об обычае тех горожан и о месте изгнания, как и подобало ему без заблуждения знать. И когда он узнал, что ему на том острове предстоит быть, когда он будет лишен царства, открыл он свои сокровища, которые имел в своем распоряжении невозбранно, и, взяв сколько нужно золота, серебра и драгоценных камней, велел множество их отдать верным своим рабам, послав их на тот остров, куда ему предстояло отправиться.

Скончавшюся реченому лѣту вставьше гражане, якоже и на перваго царя, нага на озимьствование послаша. Прочии бо неразумнии цареве злѣ въ гладѣ пребываху, се же богатьства оного преже пославый въ обилии выну живяше и пищю неизьѣдому имяше, страха всего отвергъ невѣрныхъ гражанъ онѣхъ, мудрою ихъ хваляше добраго съвъта.

По окончании года горожане подняли мятеж и, как и прежних царей, послали его нагим в изгнание. Прежние неразумные цари тяжко страдали от голода; этот же, послав заранее богатые запасы, жил в изобилии, имея нескончаемую роскошь, отбросив всякий страх перед теми коварными горожанами, и радовался своему мудрому и правильному решению.

Град убо разумѣй суетнаго сего мира. Гражанѣ же начялствие и властѣ бѣсовъ миродержьца тмѣ вѣка сего,[9] льстящем насъ сладкымъ исправлением, яко нетлѣнное вкладающемъ размышляти намъ тлѣнныхъ и мимотекущих, якоже въ вѣкы пребывати снами и бесмертна всѣмь пребывающим въ сладости. Тако убо отложившемь намъ и никакоже о великыхъ онѣхъ и вѣчныхъ съвѣтовавьше напрасно придеть на ны погыбелие смерти. Тогда бо, тогда нагыя насъ отсюду злѣ и горции поимше гражане тмѣ, яко онѣ все время свое пребыша, водять “в землю тмы вѣчныя, идеже нѣсть свѣтъ, ни видити житиа человечьскаго”,[10] ни съвѣтника блага, истовыхъ всѣхъ показающему и спасенаа научивше начинания к мудрому царю, моея приимай малыя низости, яко благый путь и несоблазненый показати ти приидохъ въ вѣчныхъ же и бесконечныхъ въводя <...>

Так вот, под городом разумей этот суетный мир. Горожане — это власть и господство бесов, владетелей тьмы этого мира, обольщающих нас покоем удовольствий и внушающих нам, чтобы тленное и преходящее мы принимали бы за вечно пребывающее с нами и считали бы, что все пребывающие в сладости бессмертны. И вот нас, живущих в заблуждении и никак не думающих об этом великом и вечном, внезапно постигает погибель смертная. Вот тогда-то злые и жестокие горожане тьмы, все свое время пребывавшие с нами, взявши нас, нагими отведут отсюда “в страну вечного мрака, где нет света, не видно жилья человеческого”, нет советника доброго, открывшего все истинное и научившего спасению мудрого царя, — подсоветником этим понимай мое ничтожество, ибо пришел к тебе, чтобы указать истинный путь, ведущий к вечным и бесконечным благам <...>

Притча о иномь царѣ и о убагом. Слышахъ бо царя нѣкоего бывьша, зѣло добрѣ сматряюща своего царствиа, кротокъ же и милостивь под нимь сущемь людемь. Симь бо единимъ блазнимься, якоже не имать богоразумнаго просвѣщениа, нъ блазнию идольскою диржимь бяше. Имяше же нѣкоего съвѣтника блага и всякымь украшена еже к Богу благочестие и прочее всею добродетѣлною премудростию, печалуяся и скорбя о прелщении царевѣ и хотя его о семъ обличити. Удержашется от таковыа вещи бояся да не злу съходатай себѣ же и своей дружинѣ будеть и бываемѣй имь многымъ на ползу усѣкнеть, обаче же искаше время доброугодное да привлечеть его на благое.

Притча о другом царе и о нищем. Слышал я о некоем царе, мудро правившем своим царством; был он кроток и милостив к своему народу. В одном только заблуждался он, ибо не имел света истинного богопознания, но одержим был заблуждением идолопоклонства. Был у него советник добрый и украшенный всяким благочестием к Богу и всей остальной добродетельной премудростью, который печалился и скорбел о заблуждении царя и желал обличить его в этом. Но медлил с этим, боясь повредить себе и своим близким и лишиться приносимой им для многих пользы, и искал он благоприятного времени, чтобы привлечь царя к истинному благу.

Вѣща убо единою въ днехъ царь нощию к нему: “Приди да изыдевѣ и походимъ по граду, егда что на ползу узрѣмъ”. Ходящема же имя по граду видиста свѣтлу зарю от оконца сиающю и к тому оконцю очи преложивша, узрѣста под землею мѣсто, яко вертепъ жилище, в немъже сѣдяще мужь въ послѣднѣй нищетѣ живяху и худыми рубами оболчена. Предстояшеть же ему жена его, вино черплющи ему. Мужю же чашю приимъшю сладкою пѣснь поющи, веселие ему творяше, пляшющи и мужевѣ похвалами хвалящи. Окрестъ же царя сущии в часъ велии сиа слышащемъ чюдишася, яко в такой тяжьций нищетѣ сущема, яко ни дому имѣюща, ни ризъ, такымь веселомь житиемь пребывашета.

И сказал ему однажды ночью царь: “Давай выйдем и походим по городу, не увидим ли что-нибудь полезное”. Идя по городу, увидели они луч света, исходящий из небольшого оконца, и, заглянув в это оконце, увидели они жилище под землею вроде пещеры, в котором сидел человек, живущий в крайней нищете и одетый в убогое рубище. Перед ним стояла жена его, наливая вино в чашу. И когда муж принимал от нее чашу, она пела, увеселяя его, и плясала, и ублажала мужа похвалами. Все, кто были вокруг царя, слыша это, дивились тем, кто среди столь тяжкой нищеты, не имея ни дома, ни одежды, пребывает в такой веселой жизни.

И глагола царь к первому совѣтнику своему: “Оле чюдо, друже, яко мнѣ и тебѣ никогда наше житие тако изволѣ в такой славѣ и пищи сиающема, яко худое се каянное житие таковых и неразумныхъ насладити и веселить тихимъ и веселъ острый сей ненавидимаа жизнь является”. Удобный же часъ приимъ, первосвѣтникъ глагола: “А тебѣ, царю, како таковыхъ являеться житие?” Рече царь: “Всѣхъ, елико когда видѣхъ, нелѣпын и тяжкыи насмисана же и безьнравна”. Тогда глагола к нему первопервосвѣтникъ: “Тако убо добрѣ разумѣй, о царю, и болма разлѣемо есть наше житие учителей видящимъ[11] вѣчное оного житиа и славу всѣхъ убо превосходящихъ благъ, а иже домове блещащимься златомь и свѣта и одежа и прочаа пища житиа сего подзери еже и омрачениа суть очима некрашьшее видѣвшиимъ неизвѣщанныхъ добротъ сущихъ на небесе нерукодѣланыхъ кущь и боготканныа же одежа и нетлѣнный вѣнець” <...>

И сказал царь первому советнику своему: “О чудо, друг, ведь ни мне, ни тебе, живущим в такой славе и роскоши, жизнь никогда не была столь мила, как ничтожная и жалкая жизнь этих неразумных людей наслаждает их и тихо веселит, и радостной кажется эта злая и незавидная жизнь”. Воспользовавшись удобным случаем, советник сказал: “А какою кажется тебе, царь, жизнь этих людей?” Ответил царь: “Из всех жизней, какие мне пришлось видеть, это самая тяжкая, нелепая, поруганная и безобразная”. Тогда сказал ему советник: “Так знай же, царь, что наша жизнь гораздо хуже жизни тех, у кого мы должны учиться, кто видит истину вечной жизни и славу превосходящих все благ; дома же, сверкающие золотом и светом, одежда и прочая роскошь этой жизни неприемлемы, мрачны и некрасивы для глаз тех, кто видел несказанные красоты небесных нерукотворных жилищ, боготканых одежд и нетленных венцов” <...>

Слышахомъ убо, глагола Варламъ, сему царю благочстиво и вѣрно живша на прочее и без буря шествовавша и сущаго житиа прешедша, будущаго же житиа не уполучивша блаженьства». <...>

Слышал я, — сказал Варлаам, — что этот царь жил далее в истинной вере и благочестии, и спокойно прожил, и окончил свою жизнь, достигнув блаженства будущей жизни». <...>

<...> Иоасафъ глагола къ старцю: «<...> Поимъ же мя с собою и изыдевѣ отсуду <...>»

<...> Сказал Иоасаф старцу: «<...> Возьми меня с собой и уйдем отсюда <...>».

Глагола же Варламъ к нему. «Младенець серний питаше нѣкый от богатыхъ. Възрастъши же ей пустыни желаше видити, роднымъ обычаемъ влекома. Ишедьши убо единою, обрете стадо сернъ пасомо и держашеся ихь, пребываше в пажитехъ селныхъ, вечеръ же обращашеся в домъ, идеже бяше въспитана, купно же пакы наутрѣя исходящи непризираниемь служаще о ней и с дивными въ стадѣ пребывающи. Стаду же далече пришедъшю пасущеся послѣдова же и та с ними. Богатаго же слуги се ощютивше, въсѣдавше на конѣ, погнаша въследь ихъ, свою бо уловивше, възвратишася, оттолѣ не исшествовати ей прочее створиша, прочее же стадо овы избиша, другыя же злѣ разгнаша, уязвивше. Симже образомъ боюся, да не будеть на насъ, аще съ мною послѣдьствовати имаши, да не излѣшен буду твоего сужительствиа и многомъ зломъ ходатай буду другомъ моимъ <...>»

Ответил ему Варлаам: «Один богатый человек вскормил молодую серну. Когда она подросла, то затосковала по свободе, влекомая прирожденным стремлением. Выйдя однажды, увидала она стадо пасущихся серн и пристала к ним; бродила она с ними по полям, а вечером возвращалась в дом, в котором была вскормлена, утром снова выходя, по недосмотру слуг, чтобы снова пастись со стадом диких серн. Когда однажды стадо отошло далеко, последовала и она за ним. Слуги богатого человека, увидев это, сели на коней и погнались за стадом; поймав свою серну, они вернули ее домой и заперли, чтобы не смогла выйти; из остального же стада они кого убили, кого разогнали, поранив. Боюсь, чтобы не было таким же образом и с нами, если ты последуешь за мной, чтобы не лишиться мне твоего сожительства и не причинить многих бед товарищам моим <...>»

<...> По отшествии Варламовѣ <...> Арахия <...> яко второй от царя <...> саномъ, вѣща: <...> «Азъ старца свѣдаю единого пустынника, Нахорь нарицаемъ, подобникъ Варламу всимь... нашея веры <...> и учителя моего въ учении бывша <...> Сего поставимъ яко Варламъ именовати его <...> Таче многымъ со прѣниемъ побѣжаемъ весма побѣженъ будеть. И сиа видя царевъ сынъ, яко Варламъ побежѣнъ бысть, <...> прелстивша его истовьствуеть <...>».

<...> После того, как ушел Варлаам <...> Арахия <...> второй после царя <...> саном, сказал <царю>: «<...>3наю я одного старца-пустынника по имени Нахор, который весьма похож на Варлаама... Он нашей веры <...> и мой учитель. <...> Представим Нахора за Варлаама. <...> В состязании с нашими мудрецами о вере он окажется побежденным. Царевич же, увидев это — поражение Варлаама, поймет, что тот ввел его в заблуждение».

<...> Тогда бо повелъ царь всѣмъ собратися идолослужителемь и християномъ... Въведенъ же убо бысть Нахорь въ Варлама мѣсто отвѣщавати <...>

<...> Тогда повелел царь собраться всем, и идолопоклонникам, и христианам... И приведен был Нахор, мнимый Варлаам, для спора <...>

Глагола царь к вѣтиямь своимъ и премудрым: «<...> Се бо подвигъ предълежить <...> подобаеть бо которому быти днесь в нас или наша утвердити, блазнитися Варламомъ и иже с нимъ. Аще же обличите я, то <...> вѣнци побѣдными вѣнчаномъ быти. Аще ли побѣженѣ будете, <...> злою смертию умретѣ».

И сказал царь ораторам и мудрецам своим: «<...> Предстоит вам подвиг <...> подобает сегодня ему быть нашим и утвердить нашу веру, а Варлаам, и те, кто с ним, окажутся заблуждающимися. Если обличите его, то <...> будете увенчаны победными венцами. Если же будете побеждены, <...> умрете жестокой смертью».

<...> Сынъ его ...явлениемь ему от Бога сномъ... превращение разумѣвъ... глагола къ Нахору: «<...> Аще ли побѣженъ будеши <...> руками своими сердце твое и языкъ твой искоренивъ, псомь на снѣдь сия съ прочимь тѣломь твоимь дам, да устрашятся вси тобою не прелщати сыны царевы». Сия глаголы услышавъ, Нахоръ унылъ бысть зѣло и осрамлен, видя себе впадша в ровъ, иже створи... Размысливъ убо себе приложитися паче к цареву сыну и его вѣру утвердить <...> отверзъ уста своа, якоже Валамль оселъ[12] яже непреложнаа рещи та изглагола, и глагола къ царю:

<...> Сын царя... узнав об обмане через посланный ему от Бога сон... сказал Нахору: «Если будешь побежден <...>, то своими руками вырву я сердце твое и язык и отдам на съедение псам вместе с остальным твоим телом, чтобы устрашились все твоим примером совращать царских сыновей». Услышав это, Нахор стал весьма уныл и пристыжен, видя, что упал в яму, которую сам вырыл... Размыслив, он решил стать на сторону царевича и утвердить его веру <...>; отверз он свои уста, как некогда Валаамова ослица, решив изречь непреложное, и сказал, обращаясь к царю:

«Азъ, царю, прилежаниемь Божиемь приидохъ в миръ и видивь небо и землю и море, солнце и луну и прочая, чюдихся красоту сихъ. Видивь же всего мира и сущая вся в немь, яко нужею и движема суть, разумѣхъ движащему и одержащю я есть Богъ. Все бо подвижаа крѣпкое есть движемаго и одержителнаго крѣплѣе держимо есть. Тому убо глаголю Богъ есть въставивьшему вся и одержащему, безначална и вѣчна, бесмертна и не требуя ничтоже, вышѣ всѣхъ грѣховъ и прегрѣшений, гнѣва же и забвение и творимая недоумѣвание и прочаа. Всяческая имь составлена быша. Не требуеть ни жертвы, ни требища, ни всихъ видимыхъ, вси же его требують.

«Я, о царь, по промыслу Божию пришел в мир и, увидев небо и землю, и море, солнце и луну, и все остальное, изумился красоте их. Увидев, что мир и все сущее в нем движутся по необходимости, уразумел я, что движущий и держащий все есть Бог. А все движущее сильнее движимого и держащее крепче держимого. Поэтому и утверждаю я, что Бог есть тот, кто создал все и устроил, он безначален и вечен, бессмертен и не зависит ни от чего, он выше всех грехов и прегрешений, гнева и забвения, того, что творит неведение, и всего остального. Все существует только через него. Он не нуждается ни в жертвах, ни в возлияниях, ни во всем остальном внешнем, но все нуждаются в нем.

Сия тако глаголана о бозѣ, якоже во мне вмѣсти о немъ глаголати, придемь же от человеческаго рода яко да видимъ, которѣи их держать истинну и которѣи соблазнь. Явѣ бо есть нам, о царю, яко три родѣ суть человечестии в семь мирѣ, в нихже суть поклонителе вама глаголемыхъ богъ, июдеяне, християне. Т ѣ же пакы, иже многыя чтяще богы, на три роды раздѣляются, на халдѣяны и на еллины и на егуптяны, си бо быша начальници и учителе и прочимь языкомь, многоименных богъ служителе. Видимь убо, которѣи ихъ держатся истинны и которѣи прелсти.

После того, как я сказал о Боге то, что он удостоил меня сказать о нем, перейдем теперь к человеческому роду и увидим, кто обладает истиной, а кто пребывает в заблуждении. Известно нам, царь, что есть три рода людей в мире: почитатели ваших так называемых богов, иудеи и христиане. В свою очередь, те, кто почитает многих богов, разделяются на три рода: халдеи, эллины и египтяне; эти три народа были родоначальниками и учителями прочих народов, почитающих многих богов. Посмотрим же теперь, кто постиг истину и кто заблуждается.

Ибо халдѣяне, иже не вѣдающе бога, прелщенѣ быша послѣдовати стихий и начаша честити тварь паче створившаго ихъ,[13] ихъже образъ нѣкоторыхъ створше, нарекоша от изображениа[14] небеснаго и земьнаго, и морю, солнцю же и луне и прочимъ стухиамъ и звѣздамъ и поставивше я в капищехъ, кланяются, богы наричюще, ихъже и стрегуть с твердию да не унырими будуть от разбойникъ, и не разумѣша, яко стрѣгий вяще стрегомаго есть и творяй творимаго есть, ибо аще невозможнѣ бозѣ ихъ о своемь спасении, како инѣмь спасение даровати имуть. Блазнию бо великою соблазнишася халдѣяне, чтяще кумиры мертвеца и не позна я. И дивовати ми ся хощеть, о царю, тако глаголемии премудрии ихъ не разумѣша, яко и та стухиа тлѣеми суть бози, како кумиры, яже створена в честь ихъ, бози суть.

Халдеи, не знающие истинного бога, будучи введены в заблуждение из-за существующих стихий, начали почитать сотворенное более творца; сделав некоторые изображения, они назвали их подобиями неба и земли, и моря, и солнца, и луны, и остальных стихий и звезд, и, поставив их в храмах, поклоняются им, называя их богами, и охраняют их надежно, чтобы не украли их грабители; и не сообразили они, что стерегущий сильнее охраняемого и создавший выше созданного; если же не в силах их боги охранять самих себя, то как же могут даровать спасение другим? Итак, в великое заблуждение впали халдеи, почитающие мертвых и бесполезных идолов. И дивлюсь я, о царь, как те, кто называются у них мудрецами, не смогли понять, что если те стихии тленные не являются богами, то как же идолы, сделанные в их честь, могут быть богами?

Придемъ убо, царю, и на сиа стихиа, яко да явимъ о нихъ, яко не суть бози, но тлѣема, измѣняема, от небытиа въ бытие створена повелениемъ истинным Богомъ, иже есть нетлѣемый, неизмѣнуемый и невидимъ, самь же всяческаа видить и якоже хощеть именуеть[15] и прелагает. Что убо глаголемь о стихиях?

Перейдем теперь, о царь, к самим стихиям, чтобы показать, что не боги они, но тленны и изменяемы, вызваны из небытия в бытие повелением истинного Бога, который нетленен, непреложен и невидим, сам же все видит и как хочет именует и изменяет. Что же скажу о стихиях?

Мняще небо есть богъ блазняться. Видимь бо его прелагаема и нужею движема и многыми уставлена, имьже красота же строй есть нѣкоего художника, устроено же начало и конець имы есть. Небо движется нужею светилома своима, ибо звѣзды чиномь и преступлениемь водими суть, знамениа въ знамение, ови бо заходять, и друзии же восходять и по вся лѣта шествование творять да совершать жатву и зиму, якоже повелѣно имъ есть от Бога, и не преступають своихъ повелений по разрушению естественою нужею с небесною красотою. Тѣмь явѣ есть, яко нѣсть небо богъ, но дѣло Божие.

Считающие небо богом заблуждаются. Ибо видим мы, что оно изменяется и движется по необходимости и состоит из многих частей, а красота есть устройство некоего искусного мастера; все устроенное имеет начало и конец. Движется же небесный свод по необходимости со своими светилами; звезды же движимы по порядку и пути своему, от созвездия к созвездию, одни заходят, другие восходят, и во все времена года совершают они свой путь, меняя лето и зиму, как повелено им Богом, и не преступают своих пределов, не нарушают естественного течения в соответствии с небесным порядком. Откуда явствует, что небо не бог, но творение Божие.

Мнящеи же землю есть богъ либо богыню, и тии соблазнишася. Видимь бо ю человекы досажаема и обладаема, и возмѣшаема, и копаема ими, и неключима бываема. Аще бо испечена будеть, то мертва будеть, ибо от скудѣли прозябаеть ничтоже. Еще же наипаче мочима будеть, тлѣеться и сама, и плодъ ея. Топчема же человекы и прочихъ скотинъ, кровию убиеныхъ оскверняется, рыема наполняема мертвыхъ телесъ ковчегъ бываеть. Симь такомь сущемь не подобаеть земли богыни быти, но дѣло Божие на требование человеком.

Считающие землю богом или богиней также заблуждаются. Ибо видим мы, что она оскверняется людьми, находится во владении у них, они размешивают и копают ее, и становится она непригодной. Если ее жечь, то делается мертвой; так, из черепицы ничто не произрастает. Если же, в особенности, намокает, истлевает сама и плодее. Топчут ее и люди, и животные, оскверняют кровью убитых, роют ее, и становится она ковчегом мертвых тел. И поскольку так обстоит все это, то невозможно, чтобы земля была богом, но она есть творение Божие на пользу людям.

Мнящеи же воду бога суща облазнишася. И та бо на требование человекомь бысть и одаляема ими, оскверняется и тлеема есть, измѣняется варима и вапы же размесима, и студеньствомь мразима, и кровию оскверняема и на нечистоту всякую на омывание и на опирание носима. Сего радѣ невозможно водѣ быти богомь.

Считающие воду богом заблуждаются. Ведь и она также существует на пользу людям; они распоряжаются ею, она оскверняется и уничтожается ими и изменяется; ее кипятят и меняют цвет ее красками, и твердеет она от холода, и оскверняется кровью, и употребляется для мытья всего нечистого, и носят ее для стирки. Поэтому невозможно воде быть богом.

Огнь бо бысть на требование человекомь и одаляемь, и мимоносимь от мѣста на мѣсто на варитву и на печитву всякимь мясомь, еще же и мертвыми телесы. Тлѣемь есть и многыми образы от человекъ огашаемь есть. Сего ради не подобаеть огню богомь быти, нъ дѣло Божие.

Огонь также создан на пользу людям, они распоряжаются им и переносят его с места на место для жарения и варения всякого мяса, а также для сожжения мертвых тел. Он уничтожаем, и многими способами люди погашают его. Поэтому не подобает огню быть богом, он лишь творение Божие.

Мняще же человека суща бога блазнятся. Видимь бо его движема нужею и питуема, и състарѣющася, и не хотящю ему. И когда бо радуется, когда же печаленъ будеть, требуя пища и питиа и одежа. Сущю же ему гнѣвливу и невниму, небрегому и прѣгрѣшениа многа имуща, гыблема же многими образы от стихий и животинами, и от предлежащаа смерти. Неподобаеть убо человеку быти богомь, но дѣло Божие. Блазнятся убо и прелестию велиею прелщени быша халдѣяне, послѣдующе желаниемъ своимъ. Вѣрують бо во тлимаа стухиа и мертвыхъ кумиръ и не разумѣюще сиа богы творять.

Считающие человека богом заблуждаются. Ибо видим, что и он подчиняется необходимости, и употребляет пищу, и стареет против своей воли. Он то радуется, то печалится, нуждаясь в пище, питье и одежде. При этом он бывает гневен, ревнив, бывает в пренебрежении, имеет многие недостатки; он уничтожим разными способами, от стихий и животных и от предстоящей ему смерти. Поэтому нельзя считать человека богом, но лишь творением Божиим. Итак, в великое заблуждение впали халдеи, следуя своим выдумкам. Ведь почитают они тленные стихии и мертвых идолов и не понимают, что сами творят из них богов.

Придемь убо къ елиномъ, что ти домышляються о бозѣ. Убо еллини премудрии глаголюще сущи уродѣви быша, хужьше халдѣянъ, приводяще богомь многомь бывшемъ мужьскых полъ, другыя и женьскыхъ полъ всяческыми грѣхи и всякы дѣлы безаконными. Тѣмъ смѣшеныхъ и уродивыхъ и нечестивыхъ глаголъ въведоша елини, о царю, не сущихъ богъ нарекоша богы по желанию своему злому, да суперникы сиа имуть от злыхь дѣяний и о злобѣ, прелюбы творят, въсхыщають, прелюбодеяние съ убийствомъ купно творять. Ибо бози ихъ таковаа створиша. От таковыхъ убо начинаниа прелестных ключися человекомъ брань имѣти и крамолъ частыхъ и закалание, и убийство, и пленение горкое. Нъ и по единому богомъ ихъ узриши безмѣстие и сквернаа дѣла ихъ, яже быша ими.

Перейдем теперь к эллинам, что же они думают о Боге. Эллины, считающие себя премудрыми, еще более оглупели, чем халдеи, утверждая, что существуют многие боги, одни мужского пола, другие женского, являющиеся творцами всяких грехов и беззаконных дел. Поэтому смешные, глупые и нечестивые речи, о царь, говорят эллины, провозглашая несуществующих богов по своим собственным дурным страстям, чтобы, имея их защитниками злых деяний и злобы, могли бы они прелюбодействовать, красть, творить прелюбодеяния вместе с убийствами. Ибо боги их совершали таковые дела. Вот от этих-то заблуждений и начались у людей войны, и частые мятежи, и убийства, и тяжкие пленения. Но и по каждому из их богов увидишь бессмыслие и дурные дела, которые пошли от них.

Преже всѣхъ богъ бысть им Кронь, и сему жертву творять своа чада, иже имѣяше детищь много от Рее жены, и възбесився изьядая чяда своя. Глаголють же урѣзати истеса своя[16] и въврещи в море, тѣмь Афродѣи бысть лжа. Связавъ убо своего отца, Зеусъ вложи его въ тимение.[17] Видиши прелесть и блазнь, и скверное зазрѣние ихъ, и блудъ, егоже воводять на богъ свой? Подобаеть ли и богу связаному быти истесомъ урѣзана? Оле неразумие разума имѣющимь сиа имаеть изглаголати.

Первый из всех богов у них Кронос, и ему приносят они в жертву детей своих; у него было много сыновей от жены Реи, но, впадая в безумие, съедал он детей своих. Говорят, что он отрезал свой детородный член и бросил в море, откуда, как рассказывают в баснях, и появилась Афродита, Связав своего отца, Зевс вверг его в тартар. Видишь теперь, как они заблуждаются и обманываются, приписывая распутство богам своим? Подобает ли, чтобы бог был связан и лишен детородного члена? О неразумие, кто из имеющих разум может сказать такое?

Вторый же въводим есть Зеусъ, емуже глаголють царствовавша богомъ ихъ и преображатися во животины, яко да прелюбы творить с мертвыми[18] женами. Въводять сего преобразившюся въ юнець къ Европии,[19] а въ злато къ Данаинѣ, или коствованикомъ къ Антиопии, и въ градъ къ Емелини. Таче быти от тѣхъ женъ чада многа, Диониса, и Зифона и Афиона, Ираклина и Аполона, и Артемина и Персѣяна, Кастера же и Елина, Поледевки и Миноя, и Радаманфина, и Сарпидона, и девять дщерий, ихьже нарекоша богынѣ.[20] По семьже вводять яже о Ганимидинѣ. О царю, человекомъ подоблятися сиимъ всимъ и быти прелюбодѣйцемь, и ко мужескому полу бѣсование, и иныхъ злых дѣлъ дѣлателемь по подобьствию бога ихъ. Како убо довлити богу быти прелюбодѣяннику и къ мужескому полу похотника ли отцьубийца?

Вторым почитается у них Зевс; о нем говорят, что он царствует над богами и превращается в животных, чтобы прелюбодействовать со смертными женщинами. Рассказывают, что он превращался в быка ради Европы, в золото ради Данаи, в сатира ради Антиопы и в молнию ради Семелы. От этих женщин родилось потом у Зевса много детей: Дионис, Зет, Амфион, Геракл, Аполлон, Артемида, Персей, Кастор и Елена, Полидевк, Минос, Радамант, Сарпедон и девять дочерей, которых называют богинями. Потом рассказывают они о Ганимеде. Так вот, царь, люди стали подражать всему этому и впали в разврат, и в преступную страсть к мальчикам, и в другие дурные дела, по подобию богов их. Как может быть богом прелюбодеец и мужеложник или отцеубийца?

Съ сими же Ифестона нѣкоего приводять бога, держаща млатъ и клѣщѣ и кующу пищѣ радѣ. Убо требует ли богъ, иже не подобаеть богу си творити ли у человекъ просяща?

Вместе с теми почитают они богом и некоего Гефеста, владеющего молотом и клещами и занимающегося кузнечным ремеслом ради пропитания. Разве требуется что-нибудь богу и может ли быть, чтобы бог занимался таковым делом и просил у людей пропитания?

Таче Ермия въводять бога суща, желателя и тати, и хыщника, и вълъхва, и сухорука, словесемь толковати, еже не довлеть богу быть таковымь.

Далее, почитают они богом Гермеса, лихоимца, вора, гадателя и увечного, истолкователя снов, но не подобает, чтобы таковым был бог.

Асклипия же въводять бога суща и врача, и строителя былиемь, и помазателя пищи ради, проситель бо бѣ, послѣдь же поражену ему быти Диемь Дара[21] ради Лакодемонова сына и умрети. Аще Асклипий богъ сый пораженъ не возможе себѣ помощи, како инѣмъ помощи можеть?

Почитают они бога Асклепия, врача, составляющего лекарства и притирания пропитания ради, ибо и он в нужде, а потом Зевс поразил его насмерть из-за Тиндарея-лакедемонянина, и умер он. Если Асклепий, будучи богом, не смог помочь самому себе, пораженный громом, то как может он помочь другим?

Арѣй же въводится богъ сы воиникъ и ревнитель, и желатель скотинамъ и иному пленению, послѣди же ему прелюбодѣяние створившю съ Афродитиею, связану ему были от дѣтищю Еротомь и Ифестом. Како убо богъ бысть желатель и воиникъ, связанъ и прелюбодѣиць?

Арес почитается ими как бог, воитель, завистник, жадный до стад и другого имущества; затем его, прелюбодействовавшего с Афродитой, связали Эрот и Гефест. Как же может быть богом алчный воитель, заключенный в оковы, и развратник?

Деониса же воводять бога суща, на нощныя праздникы вводя и учителя пианьствию, и исхытающа искреных своихь женъ, и бѣсующася, и бегающа. Послѣди же убиену быти от титанъ. Аще убо Дионисъ от убийства себъ не возмоглъ помощи, нь бѣсуяся бысть пианица и бѣгатель, како бысть богъ?

Почитают бога Диониса, устроителя ночных празднеств, научившего пьянству, увлекающего за собой чужих жен, впадающего в безумие и беглеца. Убит он был потом титанами. Если же Дионис не мог себя спасти от убийства и был безумцем, и пьяницей, и беглецом, то как может он быть богом?

Ираклея же воводять бога суща. Упившюся ему бѣсоватися и чада своа закалати, таче огнемь съжену быти и умрѣти. Кака убо богъ бысть пияница и чадоубийц и съженъ, како ли инѣмъ помощи хощеть, себѣ помощи не возмогый?

И Геракла почитают они как бога. Он же, опьянев, беснуется и убивает своих детей, а затем сгорел в огне и умер. Как же может быть богом пьяница и детоубийца, сгоревший в огне, как же может помочь другим тот, кто не смог защитить себя?

Аполона же въводять бога суща, ревнителя еще же и стрелца и тулъ держаща, овогдаже гудуща и пѣснотвора, и волхвующа человекомъ мзды ради. Убо проситель есть, якоже не подобаеть богу просителю быти и ревнителю и гудцю.

Считают они богом Аполлона, завистника, держащего лук и колчан, иногда играющего и сочиняющего песни, и гадающего людям за плату. Стало быть, он в нужде, но не подобает, чтобы богом был нуждающийся, и завистник, и играющий.

Артемию же воводять, сестрѣ его сущи, ловящи и лукъ имущи с туломъ, и сей ристати по горамъ единой со псы, яко да уловить елень ли инорогъ. Како убо есть богыни таковая жена и ловителница, рищющи со псы?

Почитают они Артемиду, сестру Аполлоиа, охотницу, обладательницу лука с колчаном, носящуюся по горам со сворой собак, чтобы выследить лань или вепря. Как же может быть богиней такая женщина и охотница, бегающая со сворой псов?

Афродитию же глаголють и си богыни сущи, прелюбодеица, овогдаже имяше прелюбодѣйника Арина, овогдаже Анхисина, овогда же Аданина, егоже искаше, смерть плачющи рачителя своего, иже глаголють, и въ адъ съшедъшю, яко да искупить Адонона от Персефонъ. Видѣ ли, о царю, вящьща сего безумиа, богыни воводити убийци, прелюбодѣици, рыдающи и плачющи?

Об Афродите говорят, что и она богиня и прелюбодеица, ибо творит она прелюбодеяния то с Аресом, то с Анхизом, то с Адонисом, смерть которого оплакивает она в поисках своего возлюбленного; рассказывают, что и в ад спускалась она, чтобы выкупить Адониса у Персефоны. Видел ли ты, о царь, большее безумие, ведь вводят они в качестве богини убийцу, прелюбодеицу, рыдающую и плачущую.

Адона же воводять бога суща, ловца и злою смертию умрѣти, уязвѣна от сына[22] и не могша помощи окаяньствию своему. Како убо человекомъ прилѣжание сътворити можеть прелюбодѣйникъ и ловець и злосмертный?

Считают они богом Адониса, охотника, который погиб тяжкой смертью, убитый сыном, и не смог помочь несчастью своему. Как же может позаботиться о людях прелюбодей и охотник, погибший насильственной смертью?

Сия вся и много таковых, много множайша и сквернейша и злѣйша въведоша еллини, царю, от богъ своихъ, ихъже поистѣнѣ недостоить глаголати, ни в память приносити. Тѣмь приемше человеци таковыя вины от богъ своихъ творяху всякого безакониа и скверненое зазрѣние и бесчестие, оскверняюще землю и воздухъ злыми своими дѣянии.

Все это и много подобного и великое множество ужасного и дурного придумали эллины, о царь, о богах своих; о них поистине грешно и говорить, и держать их в памяти. А люди, беря такие примеры со своих богов, творят всякие беззакония, и скверные и злые дела, и бесчестие, оскверняя землю и воздух злыми своими деяниями.

Егуптяне же безумнѣйше и неразумнѣйше сихъ, уродѣвѣйше суще языкъ всѣхъ облазнишася, ибо не доволнѣ быша халдѣйсти и елиньстѣй вѣрѣ и покланянию, нъ еще и неразумныхъ скотинъ въведоша, богы наричаще, земныя бо и водныя, и древа, и зелиа, всякымъ бѣсовьствиемъ и сквернымъ зазрѣниемь хужьше всѣхъ языкъ, сущихъ на земли. Изначала бо вѣроваху въ Исону, имущи мужа и брата Осерна именемъ, заколена братомъ своимъ Туфоном, и сего ради бѣгаеть Исида съ Оромъ сыномъ своимъ увидивъ[23] суръстѣй, исщущи Осирида и горко рыдающи, дондеже възрасте Оръ и уби Туфона. Да не возможе Исиа помощи брату своему ни мужю, ни Осиръ убиемы Туфономъ възможе заступити его, Туфонъ же братоубийца, погубляемъ Оромъ и Исидою, не можеть себе избавити от смерти. Таче таковымъ бытиемъ вѣдоми суще ти бози от неразумныхъ егуптянъ въмѣними быша и не о сѣх еже доволнѣ быша ли прочиихъ вѣръ язычных и неразумных скотинъ въведоша богы суща, нъ неции от них овцамъ, ини же козломъ, етерѣи же телцемъ и коркодилу, змии и псу, и вл ѣ ку, и курицы, и тряпяску, и аспиду, и лукуду, и плейму, и чесновитку, и неразумеша, окаании, о всѣхь сихъ, яко ничтоже могуть.

Египтяне же еще более глупы и неразумны, впали в заблуждение хуже всех остальных народов, ибо они, не довольствуясь халдейской и эллинской верой и поклонением, стали поклоняться еще и лишенным разума животным, земным и водным, называя их богами, и деревьям, и травам; своим всяким безумием и скверными делами они хуже всех народов, сущих на земле. Сначала веровали они в Изиду, имеющую брата и мужа по имени Озирис, убитого братом своим Тифоном, и потому бегает Изида с сыном своим Ором по сирийской земле, ища Озириса и горько плача, пока не возрос Ор и не убил Тифона. И ни Изида не могла помочь своему брату и мужу, ни Озирис, убиваемый Тифоном, не мог противостоять ему; ни Тифон-братоубийца не смог избавить себя от смерти, погубляемый Ором и Изидой. И пребывающие в таковых несчастьях, были они признаны богами неразумными египтянами; и египтяне, не довольствуясь этими или другими предметами поклонения язычников, также ввели в качестве богов и лишенных разума животных, ибо некоторые из них поклоняются овце, другие козлу, иные тельцу, другие крокодилу, змее, и собаке, и волку, и курице, и обезьяне, и аспиду, и луку, и терну, и чесноку, и не поняли, окаянные, что не могут они ничего.

Приидемъ убо, о царю, и к июдеомъ, яко да видим, что мыслять о Боз ѣ . Си бо Аврамова ищадиа и Исакова и Яковля,[24] суть пришѣльствова въ Егупетъ, оттудѣже изведе я Богъ “рукою крепкою и мышцею высокою”, Моисѣемъ законодавцемъ ихъ и чюдесы многыми и знамениемъ показана имъ свою силу, нъ неразумнѣи явишася и непохвалнѣ, и многажды служиша языческу поклонянию и вѣрѣ, и посланымъ къ нимъ пророкы и праведникы избиша. Таче яко изволѣ Сынъ Божий прити на землю, негодовавше на нь, предаша и Пилату игѣмону римьскому, и осудивше, распяша и, не постыдившѣмъся добродътельствиа его и бесчисленыхъ чюдесъ, ихъ в них сътвори. И погыбоша своимъ безакониемъ, вѣрующе бо и нынѣ Богу единому Вседержителю, нъ не с разумомъ, Христа бо отмѣтаются Сына Божиа, и суть безаконици. Симь бо егда како приближатися истѣнѣ мнять, от неяже удалишася. О июдѣехъ бо тако есть.

Перейдем теперь, о царь, и к иудеям, и посмотрим, что они мыслят о Боге. Ибо они — потомки Авраама, Исаака и Иакова, пришли в Египет, откуда вывел их Бог рукою крепкою и мышцею высокою через Моисея, законодателя их, многими чудесами и знамениями показал им свою силу, но они оказались неразумными и неблагодарными и часто служили языческому поклонению и вере, а посланных к ним пророков и праведников убивали. После же того как Сын Божий соизволил прийти на землю, они, отвергнув его, предали его Пилату, начальнику римскому, и, осудив, распяли его, не устыдившись благодеяний его и бесчисленных чудес, которые он сотворил для них. И погибли они через беззаконие свое, хотя и веруют они ныне в единого Бога-Вседержителя, но не с разумом, ибо отвергают Христа, Сына Божия, будучи беззаконными. Ибо как же думают они, что близки к истине, на самом деле удалившись от нее? Вот это об иудеях.

Крестияне же родословять поченъше от господа Иисуса Христа. Сеже Сынъ Божий вышняго исповѣдаемъ есть, Духомь Святымъ с небесе сшед спасения ради человечьскаго, от Девы святыя рожься без сѣмени же и без истлѣния плоть въсприим и явися человекъ, яко да от многобожныя прелести възвратити человекы, и кончавъ дивнаго своего смотрения и распятиемъ смерть вкуси волею своею смотрениемъ великымъ. По трехъ же днехъ въскресе и на небеса взиде. Егоже слава пришествиа его от самех христианъ нарицаемое евангельское Писание подобаеть ти разумѣти, царю, аще бесѣдовати хощеши разумети. Се Христосъ 12 имяше ученикъ, си по вознесении его еже на небеса изидоша в начальствие всея вселеныя и научиша величествиа его. Единъ же от нихъ приде в нашю страну повеление проповѣдаа истины. Тѣмъ еще на службу оправданиемъ проповѣданиемь ихъ нарицаются крестияне, паче всѣхъ языкъ обретше истину. Свѣдають бо Бога творца и съдѣтеля, имъже всяческаа быша Сыномъ единочядымъ и Духомъ Святымъ. Иного бога паче сего не чтять, ни кланяются, имѣють же заповѣди гопода Иисуса Христа въ сердци ихъ написана, тыя храняще, чяють въскресение мертвымъ и жизнь будущаго вѣка. Не имуть прелюбодѣяти ни любодѣяти, не лжесвѣдительствують, не вжелають чюжаго, чтуть отца и матерь и искрених другъ, праведно судя, елико не хотять себѣ имъ да будеть, и иному не творять, обидящаа ихъ призывають тѣшаще и другы себѣ творять, на добродѣтельствиа тщаться; кротци суть и милостиви; от всякого счетаниа безаконна и от всея нечистоты въздержаться; вдовици не презрять, сиротамъ скорби не творять; имея неимеющему безь зависти подаваеть. Странна аще узрять, под кровь воводять и радуются о немъ яко о братѣ истѣннѣмъ, ибо не по плъти их братию нарицають, нъ сердцемъ и душею. Готовѣ суть Христа ради душа своя предложити; повелениа же его твердо хранят, преподобно и праведно живуще, якоже Господь богъ имъ повелѣ, благодарствующе его въ вся часы о всякой пищи и питии и прочихъ благъ. Поистинѣ убо тъ есть истинный, еликоже ихъ шествують по немъ, руководствуеть въ вѣчное царствие, обѣтованую Христомь в будущую жизнь.

Христиане же ведут свой род от Господа Иисуса Христа. Он исповедуем как сын Бога Всевышнего, через Духа Святого сшедший с небес ради спасения людей, рожден от Девы святой без зачатия и без истления, восприял плоть и стал человеком, чтобы вернуть людей от многобожного заблуждения к истине, и, совершив свой дивный промысел, принял смерть через распятие по своей воле, по великому предопределению. По истечении трех дней он воскрес и взошел на небеса. Славу же пришествия его подобает тебе знать, о царь, из книг, называемых самими христианами евангельским Писанием, если захочешь побеседовать об этом. Христос имел двенадцать учеников, которые, по возне-сении его на небеса, разошлись по областям всей вселенной, чтобы учить о величии его. Один из них пришел и в нашу страну, проповедуя учение истины. Откуда и пошло, что те, кто служат учению проповеди их, называются христиане, более всех других народов обрели они истину. Познали ведь Бога, творца и создателя всего, через Сына единородного и Духа Святого. Иного бога они не почитают и никому другому не поклоняются; заповеди же господа Иисуса Христа имеют записанными в своих сердцах и, сохраняя их, ожидают воскресения мертвых и жизни будущего века. Не прелюбодействуют они, не предаются блуду, не лжесвидетельствуют, не желают чужого, почитают отца и мать и близких друзей, судят по справедливости: то, чего себе не желают, того и другим не делают; обижающих их призывают, утешая, и делают их друзьями своими, стараются творить добро; кротки и милостивы, воздерживаются от всякого беззаконного сожительства и от всякой нечистоты; вдовиц не презирают, сирот не обижают; имущий неимущему подает без сожаления. Если увидят странника, принимают под свой кров и радуются ему как родному брату, ибо не по плоти называют людей своими братьями, но сердцем и душой. Они готовы ради Христа души свои положить, твердо соблюдают его заповеди, живя благочестиво и праведно, как повелел им Господь Бог, благодаря его во всякое время за пищу и питье и прочие блага. Поистине это верный путь; всех, кто идет им, Христос ведет в вечное царство, в обещанную им будущую жизнь.

И да вѣдай, царю, яко не о себѣ сиа глаголю, приклонився въ книгы крестианьскы, обрящеши ничтоже, кромѣ истино мя глаголюща. Добрѣ убо разумѣ и сынь твой, поистинѣ научи служити истинному Богу и спастися в будущий вѣкь шествующу ему. Яко велиа бо и чюдна християны глаголемая и творима, ибо не человечьскых глаголъ глаголють, нъ Божиа. Прочии же языцѣ блазнятся и блазнять себе и слушающимъ ихъ, шествующе бо во тмѣ падуть самѣ, яко пиани суще. Доселѣ к тебѣ мое слово, о царю.

И знай, царь, что не от себя говорю это, то, посмотрев в книги христианские, не найдешь ты там ничего, кроме сказанной мною истины. Поэтому правильно уразумел сын твой и верно научился почитать истинного Бога, чтобы спастись в будущей жизни. Ибо велико и чудесно то, что говорят христиане и делают, ибо не человеческие слова говорят они, но Божии. Остальные же народы заблуждаются и вводят в заблуждение и себя, и тех, кто слушает их, ибо идут во тьме и падут сами, словно пьяные. Вот мое к тебе слово, царь.

Иже поистинѣ разумомъ моимъ изглаголана, сего ради да умолкнуть неразумнии твои премудрии, в пустошь бо глаголють на Господа. Подобаеть бо Бога Творца чтуще и кланяющеся и нетлѣнныхъ его глаголъ внушити, да суда избѣгше и мукъ, жизни негыблющиа явитеся наслѣдници».

Перед тем, что произнесено истиною через разум мой, пусть умолкнут неразумные твои мудрецы, ибо пустословят они, рассуждая о Боге. Ведь подобает, почитая Бога-творца и поклоняясь ему, вслушиваться в бессмертные его слова, чтобы, избегнув Страшного суда и вечных мук, стали бы вы наследниками негибнущей жизни».

[1] ...из утреняя Ефиопьскыя страны, глаголемыя Индейскыя страны... — В греческом тексте «Повести...» произошло смешение топонимов Эфиопии и Индии. Греческая космография не знала внутренней Эфиопии, но уже в «Географии» Птолемея есть разделение Индии на внутреннюю и внешнюю. У христианских авторов, например у Козьмы Индикоплова, внутренней Индией назывались Эфиопия и Южная Аравия.

[2] ...святый град... — Имеется в виду Иерусалим.

[3] ...бесовьст ѣ й прелести... — идолопоклонству.

[4] ...от халд ѣ ян... — В древности в Греции халдеями называли вавилонских жрецов, обладавших познаниями в области философии, медицины и особенно астрономии и астрологии.

[5] Въ град ѣ Домос ѣ ... — Ошибка переводчика: в греческом тексте ἐν πόλει δὲ ὅμως ἰδιαξούση (в городе же особом) он два слова δὲ ὅμως (же) принял за название города Домоса.

[6] ...преподобника... — Ошибка переписчика. В протографе, видимо, было «проповедника» (греч. κήρυξ — глашатай).

[7] Четыр ѣ же аспиды еже о прегр ѣ шеных и безм ѣ стныхъ стухый... — В древнегреческой натурфилософии четыре стихии, или элемента (στοιχεῖον) — первовещества природы, из которых состоит также и человеческое тело: вода, огонь, воздух и земля.

[8] ...увид ѣ ... — Ошибка переписчика. В протографе, видимо, было «увѣде» (греч. ἔγνω — знать).

[9] ...начялствие...тм ѣ в ѣ ка сего... — Ср. Ефес. 6, 12.

[10] ...в землю тмы...житиа человечьскаго... — Иов. 10, 22.

[11] ...учителей видящимъ... — Видимо, ошибка переводчика. В греческом тексте — «свидетелей и посвященных» (ἐποπταῖς καὶ μυσταῖς).

[12] ...якоже Валамль оселъ... — Имеется в виду ослица пророка Валаама, которая, как рассказывается в библейской Книге Чисел, остановилась, увидев перед собой ангела, и, когда Валаам трижды ударил ее, чтобы заставить двинуться, заговорила человеческим языком (Чис. 22, 21—35).

[13] ...честити тварь паче створившаго ихъ... — Ср. Римл. 1, 25.

[14] ...от изображениа... — Неточный перевод греческого слова ἐκτυπώματα, которое было воспринято переводчиком как два слова: предлог ἐκ (от, из) и существительное τυπώματα (образы, отпечатки).

[15] ...именуеть... — Ошибка переписчика. В греческом тексте: «изменяет» (ἀλλοιοῖ).

[16] ...yp ѣ зaти истеса своя... — Неточный перевод. В греческом тексте: «Зевс отрезал у него детородный член...» (τὸν Δία κόψαι αὐτοῦ τὰ ἀνάγκαια). Переводчик, видимо, имя Зевса (Δία) принял за прилагательное «собственный».

[17] ...тимение... — грязь. — Так переводчик понял греч. слово Τάρταρος — пропасть, подземное царство.

[18] ...с мертвыми... — Ошибка переписчика. В протографе в соответствии с греческим текстом было «смертными» (θνητάς).

[19] ...Европии... — Начиная с Европы, дочери финикийского царя, похищенной Зевсом, далее перечисляются имена персонажей греческой и египетской мифологий. В переводе эти имена даны в современной транскрипции.

[20] ...богын ѣ ... — В греческом тексте — музы.

[21] Дара — Неверное прочтение переводчиком греческого имени Тиндарея (Τυνδάρεον): первую часть имени Τυν — он принял за артикль, а вторую за собственное имя.

[22] ...от сына... — Ошибка переводчика. В греческом тексте: «от кабана» (ὑπὸ τοῦ ὑός). Переводчик спутал два слова: «кабан» (ὕς) и «сын» (υἱός).

[23] ...увидивъ... — Ошибка переводчика. В греческом тексте: «в Библос» (εἰς Βύβλον). Эти два греческих слова переводчик принял за одно, глагол εἰσβλέπω (смотреть).

[24] Си бо Абрамова ищадиа и Исакова и Яковля... — Авраам, Исаак и Иаков — библейские патриархи, родоначальники еврейского народа.

ПЕРЕВОД

КНИГЫ ВАРЛАМ. ИЗОБРАЖЕНИЕ ДУШЕПОЛЕЗНОЕ ИЗ УТРЕНЯЯ ЕФИОПЬСКЫЯ СТРАНЬІ, ГЛАГОЛЕМЫЯ ИНДЕЙСКЫЯ СТРАНЫ,[1] ВЪ СВЯТЫЙ ГРАД[2] ПРИНЕСЕНО ИОАНОМЪ МНИХОМЪ И МУЖЕМЪ ЧЕСТНЫМЪ И ДОБРОДѢТЕЛНЫМЪ СУЩАГО ОТ МАНАСТЫРЯ СВЯТОГО САВЫ

КНИГИ, НАЗЫВАЕМЫЕ ВАРЛААМ, ПОВЕСТЬ ДУШЕПОЛЕЗНАЯ, ИЗ ВОСТОЧНОЙ ЭФИОПСКОЙ СТРАНЫ, НАЗЫВАЕМОЙ ИНДИЕЙ, В СВЯТОЙ ГРАД ИЕРУСАЛИМ ПРИНЕСЕННАЯ ИОАННОМ, МОНАХОМ, МУЖЕМ ЧЕСТНЫМ И ДОБРОДЕТЕЛЬНЫМ, ИЗ МОНАСТЫРЯ СВЯТОГО САВВЫ

<...> Иньдейскаа глаголемаа страна далече бо прилежить Егупта, велика бо сущи и многочеловечьна. <...> Въста нѣкый царь в той странѣ именемъ Авениръ вели бо бысть богатствомъ и силою <...> зѣло о бесовьстѣй прелести[3] прилежа <...> Родися ему отроча отнуд красно <...> Иоасафъ нарече ему имя <...> Въ той же праздникъ рожение отрочяте приидоша къ царевѣ изборнии мужи яко до пятидесять и пять, от халдѣян[4] наученѣ мудростию о звѣздныихъ течений <...> Единъ же от звѣздословникъ с ними сы старѣй же всѣхъ и мудрѣй рече: «Яко научаютъ мя звѣзднаа течениа, о царю, поспѣшение <...> нынѣ родившюся отрочяте твоему не въ твое царство будеть, нъ въ ино въ лучше <...> Мню же и тобою гонимѣй крестьяньстѣй вѣрѣ прияти его...»

<...> Страна, называемая Индийской, лежит далеко от Египта, велика и многонаселенна. <...> Правил в той стране некий царь по имени Авенир, великий богатством и могуществом <...> весьма привержен он был бесовской прелести. <...> Родился у него прекрасный сын <...> Иоасафом назвал его царь <...> В самый праздник рождения отрока пришли к царю пятьдесят пять избранных мужей, наученных халдейской мудрости звездочетства <...> Один из этих звездочетов, самый старый и мудрый, сказал: «Как говорят мне движения звезд, о царь, преуспеяние <...> ныне родившегося сына твоего не в твоем царстве будет, но в ином, в лучшем <...> Думаю я, что примет он гонимую тобою христианскую веру...»

Царь же, яко услышавъ сиа, печаль бысть ему въ веселиа мѣсто. Въ градѣ Домосѣ[5] полату създавъ осъбъ красну <...> ту отроча всели по скончании перваго въздраста, не исшествовану ему быти ничегоже повелѣ, пѣстунѣя же и слугы пристави юны въздрастомь и образомъ красны, запретивъ имъ ничесо-же житиа сего явите ему, ни скорбна сътворити <...>, да <...> отнуд ни худымь глаголомъ о Христосѣ и учении его и о законѣ да услышить <...>

Царь, услышав об этом, впал в печаль вместо радости. Выстроив в городе Домосе уединенный прекрасный дворец, он поместил туда сына, как только тот вышел из детского возраста; и повелел, чтобы царевич не выходил никуда, и приставил к нему воспитателями и слугами молодых и самых красивых людей, запретив им рассказывать ему о жизни, о горестях ее <...>, чтобы <...> не услышал он ни одного слова о Христе, учении его и законе <...>

Бысть в то время мнихъ етеръ премудръ о божественыхъ, житиемъ и словомъ украшенъ <...> Варламъ бѣ имя сему старцю. Се убо откровениемь некоторымъ от Бога бысть ему увѣдити о сынѣ царевѣ. Изьшедшю ему ис пустынѣ, <...> в ризы же мирьскыя облекся и в лодию всѣдь, прииде въ царствие Иньдиское и створився купцем, в град той приде, идеже царев сынъ полату имяше <...> Пришедъ особь, глагола <...>: «<...> Купец есмь азъ <...> имамъ камыкъ честныи, емуже подобие нигдѣже не обретеся, <...> можеть слѣпыя сердцемъ свѣтъ даровати премудрый и глухыимъ уши отверзати и нѣмымь глас дасть <...>»

Был в то время некий монах, умудренный божественным учением, украшенный святой жизнью и красноречием <...> Варлаам было имя тому старцу. Божественным откровением дано было ему узнать о царском сыне. Покинув пустыню, <...> оделся он в мирскую одежду и, сев на корабль, прибыл в Индийское царство, прикинулся купцом и пришел в тот город, где жил во дворце царевич <...> Придя однажды, Варлаам сказал <...>: «Я купец <...> есть у меня драгоценный камень, подобного которому нет нигде; <...> может он тем, кто слеп сердцем, даровать свет мудрости, глухим открыть уши, немым дать голос <...>»

Глагола Иасафъ к старцю: «Покажи ми многоцѣннаго камыка <...> Ищю слова слышати нова и блага <...>»

Сказал Иоасаф старцу: «Покажи мне драгоценный камень <...> Хочу услышать слово новое и доброе <...>»

И Варлам вѣща: «<...> Бѣ бо нѣкый царь велий и славенъ, бысть же ему шествовати на колесницѣ позлащенѣ и окрестъ его оружници, якоже подобаеть царемъ; усрести два мужа растерзанами ризами и скверными оболчена суща, худа же лицемъ и зѣло поблѣдѣвша. Бѣ же царь сею зная, телеснымъ си томлениемъ и постныимъ трудом и потомъ тѣлу изѣдаему. Якоже узри я, съскочи абие с колесница и падъ при землѣ, поклонися има и, вставъ, обьятъ я с любовию и лобызаа ею. Велможе его и князѣ негодоваша о семъ, яко недостойно царьскыя славы се створити доумевающимъ. Не дерзающе же пред лицемъ обличити, искреному брату его глаголаша, да глаголеть къ царевѣ да не досажати высоту и славу царьскаго вѣнца. Сему же си къ брату глаголющю, негодующю ему тщеславиа его худаго, дасть ему отвѣтъ царь, егоже брат не разумѣ.

И Варлаам отвечал: «<...> Был некий царь великий и славный, ехал он однажды на золотой колеснице и в окружении стражи, как и подобает царям; встретились ему два человека, одетые в рваные и грязные одежды, с изможденными и бледными лицами. Знал царь их, истощивших свою плоть телесным изнурением, трудом и потом поста. Как только увидел он их, сошел тотчас с колесницы и, пав на землю, поклонился им; поднявшись, обнял их с любовью и облобызал их. Вельможи его и князья вознегодовали на это, полагая, что сделал он это недостойно царского величия. Не смея обличить его прямо, уговорили они брата его родного сказать царю, чтобы тот не оскорблял величия и славы царского венца. Когда брат сказал об этом царю, негодуя на неуместное его унижение, дал ему ответ царь, которого брат не уразумел.

Обычай же бѣ тому царю, егда отвѣтъ смертный которому даяше, проповедникы къ вратомъ его посылаше, въ трубе смертьнѣй увѣдати глаголемое, и гласомъ трубныимъ разумяху вси, яко виновать смерти тъ есть. Вечеру убо наставшю, посла царь трубу смертную въструбити при дверехъ дому брата своего. Якоже услыша онъ трубу смертную, недоумѣваше о своемъ животѣ и размышляше о себѣ всю нощь. Утру же наставшю, оболкъся в худыя и в плачаныя одежа, купно с женою и с чады иде къ полатѣ царевѣ и ста при дверехъ, плачяся и рыдая.

А у того царя был обычай: когда он выносил кому-либо смертный приговор, то посылал к дверям этого человека глашатая с трубой смерти возвестить приговор, и по звуку трубы узнавали все, что тот осужден на смерть. И когда настал вечер, послал царь трубу смерти трубить у дверей дома брата его. Когда же услышал тот трубу смерти, то отчаялся в своем спасении и всю ночь провел в мыслях о себе. Когда настало утро, то, одевшись в жалкие и траурные одежды, вместе с женой и детьми отправился он к царскому дворцу и встал у дверей, плача и рыдая.

Въведе же его царь к себѣ и тако видивъ и рыдая, глагола к нему: “О неразумне и безумне, яко ты тако устрашися преподобника[6] подобнорожена ти и подобночестна своего брата, к нему никакоже весма себѣ съгрѣшивша вѣдая, како на мя зазрѣние наведе, въ смирении цѣловавшю ми и проповидника Бога моего гласнѣе трубы наречествовавшю ми смерть и страшнаго усрѣтениа Владыкы моего, яко многа и велия в себѣ грѣхы свѣдая. Се убо нынѣ твоего обличяя неразумиа, таковымъ образомъ замыслихъ, такоже с тобою свѣщавшиимъ еже о мне зазора, скоро наявѣ обличю”. И тако угодивъ брату своему и показавъ, пусти в свой домъ.

Ввел его царь к себе и, видя его рыдающим, сказал ему: “О глупый и безумный, если ты так устрашился глашатая единоутробного и равного тебе честью брата, перед каковым не знаешь никакой своей вины, то как же мог ты укорять меня за то, что я смиренно приветствовал глашатаев Бога моего, громче трубы возвещающих мне смерть и страшное предстание перед Владыкой моим, перед которым сознаю в себе многие и тяжкие грехи. Таким образом и задумал я поступить с тобой, чтобы ныне обличить твое неразумие, а также заодно с тобой советовавших укорить меня скоро открыто обличу”. И так вразумив брата своего, отпустил его в дом его.

Повелѣ же царь створити ковчеги четыре от древа, два же обложи златомъ и костѣ мертвыя смердяща вложити в ня, златыими же гвозды загвозди а. Другою же двою помазавъ смолою и попелом и наполни а камыкъ честных и бисеръ многоцѣнныихъ, всѣхъ вонь благоуханных исполнивъ. Власяными ужи обязая и призвав вельможи, зазрѣвъшиимъ царя от двою оною мужю смиреною сретшею, и постави пред ними четыре ковчегы, да судять, колику достойна еста златаа, колику же осмоленая. Онѣ же двою златою осудиша я къ множеству цѣны достойна еста, мняхуть бо, яко царьстии вѣнци и поясы вложенѣ в ня. Смолою же помазаная и пепелом малы и худы цѣны достойна еста глаголаху. Царь же глагола к нимъ: “Видяхъ азъ, яко тако вамъ глаголати, чювьственыима очима чювьственый образъ разумеете, еще же не тако подобаеть творити, нъ утренима очима внутрь лежащее подобаеть видѣти, ли честь, ли бесщестие˝.

И повелел царь сделать четыре ковчега из дерева, два позолотить и вложить в них смердящие кости мертвецов, забив золотыми гвоздями; два же других, обмазав смолою и дегтем, наполнить драгоценными камнями, дорогим жемчугом, умастив их всякими благовониями. Обвязав ковчеги волосяными веревками, призвал царь вельмож, осуждавших его за смиренное приветствие тех двух мужей, и поставил перед ними четыре ковчега, чтобы оценили они достоинства позолоченных и осмоленных ковчегов. Они же оценили два позолоченных как достойные самой высокой цены, ибо полагали, что в них вложены царские венцы и пояса. О ковчегах же, обмазанных смолой и дегтем, сказали, что они достойны малой и ничтожной цены. Тогда царь сказал им: “Знал я, что так скажете, ибо, поверхностное имея зрение, воспринимаете вы лишь внешний образ; но не так следует поступать, а внутренним зрением подобает видеть сокрытое внутри — ценное оно или не имеющее цены”.

И повелѣ царь отврѣсти златаа ковчега. Отверзенома же ковчегома, злый смрадъ повѣа из нею и некраснаа видѣна бысть видъ. Рече убо царь: “Се образъ есть въ светлыя и славныя оболченыимъ, много славою и силою гордящиимься, и вънутрь суть мертве смердящаа кости и злыихъ делъ исполнь”. Таче повелѣ отверсти осмолена и бекомъ помазана. Сима же отверзенома сущиимъ ту вся възвеселиста о лежащиихъ в нею свѣтлости, и благоухание изиде от нею. Глагола же к нимъ царь: “Весте ли, кому подобна еста ковчега си? Подобна еста смиреныима онѣма и в худыя ризы оболченома, ихъже вы внешний образъ видяще, досажение въменисте лица ею мое поклоняние до земля. Азъ же разумныма очима доброту ихъ и честь душевную разумѣвъ, чюдився ею прикасание, лучше вѣнца и лучше царьскаго обдѣ честнейшая вменихъ˝. Тако осрами велможа своа и научи я о видимыхъ не блазнитися, нъ и разумных вниматися» <...>

И велел царь открыть позолоченные ковчеги. Как только раскрыли ковчеги, страшный смрад повеял оттуда и безобразное открылось взорам. И сказал царь: “Это подобие тех, кто облечен в сверкающие и дорогие одежды и горд своей славой и могуществом, внутри же полон мертвых и смердящих костей и злых дел”. Затем повелел открыть ковчеги, покрытые смолою и дегтем. И когда их раскрыли, все поразились прекрасным видом лежащего в них, и благоухание исходило из них. И сказал царь вельможам: “Знаете ли, кому подобны эти ковчеги? Подобны они тем двоим смиренным и в жалкие одежды облеченным; вы же, видя их наружный образ, поносили меня за то, что я до земли поклонился перед лицом их. Я же, разумными очами познав благородство их и красоту душевную, почел за честь для себя прикоснуться к ним, считая их дороже царского венца и лучше царской одежды”. Так устыдил царь своих вельмож и научил их не обманываться видимым, а внимать разумному» <...>

Иоасафъ же к нему отвѣща: «Велия и дивьныя вещи глаголеши ми, о человече <...> Что подобаеть сътворити намъ да избѣгнути уготованыихъ мукъ гръшникомъ и сподобитися радости праведникъ?» <...>

Иоасаф же ему отвечал: «Великие и дивные слова говоришь ты, человек. <...> Что же должны делать мы, чтобы избежать мук, уготованных грешникам, и удостоиться радости праведников?» <...>

Варламъ же купно отвѣщаваше: «<...> Сущему бо въ неразумении Божии тма есть и смерть душевная или работати идоломъ на погыбелие естественое <...> Кому уподоблю и како ти образъ неразумѣющиихъ предпоставлю, нъ притчю ти приложю, нѣкорымъ мужемъ премудрыимъ изглаголано ко мнѣ. Глаголаше бо, яко подобнѣ суть идоломь кланяющиися человеку липителю, иже устроивъ лѣпа, ятъ единъ от малых птиць, соловей сию наричють. Приим же нож, закалаеть ю на ядь, дасться соловьевѣ глас язычный, и глагола к лѣпителю: “Кая ти полза, человече, о моемь заколении? Не возможеши бо мною наполнити своего чрева, нъ аще от сихъ узъ свободиши мя, дам ти заповѣди три. Аще храниши, то велика полза ти будеть паче живота своего˝. Онъ же чюдивъся о глаголанию птици, воскорѣ свободить ю от узъ. Възвративъ же ся, соловей глагола человеку: “Никогдаже ничтоже от неприиманныхъ начни приимати, начнеши яти, и не буди каяся о вещи мимоходящи, и невѣрну слову никогда ими вѣру. Си убо три заповѣди храни, и добро ти будеть”.

Варлаам вновь отвечал: «<...> Тот, кто не ведает Бога, пребывает во тьме и смерти душевной и в порабощении идолам на погибель всей природы. <...> Чтобы уподобить и выразить неведение таких людей, поведаю тебе притчу, рассказанную мне одним мудрейшим человеком. Он говорил, что поклоняющиеся идолам подобны птицелову, который, устроив силки, поймал однажды малую птицу, называемую соловей. Взяв нож, собрался он уже заколоть ее, чтобы съесть, как вдруг соловей заговорил человеческим голосом и сказал птицелову: “Какая тебе польза, человече, если убьешь меня? Ведь не сможешь даже наполнить мною свой желудок, но если из силков освободишь меня, то дам тебе три заповеди. Соблюдая их, великую пользу приобретешь себе во всю твою жизнь”. Подивился птицелов речи соловья и обещал, что освободит его от уз. Обернувшись, соловей сказал человеку: “Никогда не стремись достичь невозможного, не жалей о том, что прошло мимо, и не верь никогда сомнительному слову. Храни эти три заповеди и будешь благоденствовать”.

Радуяся мужь о добрѣ видении и о разумнемъ глаголании, разрешивъ от уз, на аеръ пусти. Соловѣй же убо, хотя увѣдити, аще разумѣ мужь глаголаныих ему силу глаголъ и аще ли наплодися кою любо ползу от нихъ, глагола к нему парящи птица на аерѣ: “Въздохни о своемъ несъвѣщании, человече, каково бо днесь съкровище погуби. Есть бо внутренихъ бисеръ преимѣя величествомъ струфокамиловыих яиць˝.

Обрадовался птицелов удачной встрече и разумным словам и, освободив птицу из силков, выпустил ее на воздух. Соловей же захотел проверить, уразумел ли человек смысл сказанных ему слов и получил ли какую-нибудь пользу от них, и сказала ему птица, паря в воздухе: “Пожалей о своем неразумии, человече, ведь какое сокровище упустил ты ныне. Есть внутри у меня жемчуг, превосходящий величиною страусово яйцо”.

Якоже услыша си лѣпитель, печаленъ бысть, каяся, како избѣжа соловей тъ из руку его, и хотя абие яти ю, рече: “Прии в домь мой, и друга створившему тя добрѣ с честию отпущю”. Соловѣй же рече к нему: “Нынѣ убо крѣпко не разумѣ. Приимъ бо глаголанное к тебѣ с любовию и съ сладостию послуша, ни единоя же от них ползы стяжа си. Рекохъ ти — не кайся о вещи мимоидущи, и бысть ти печаль, яко от руку твоею избѣгохъ, каяся о вещи мимошедьши. Глаголахъ ти — не начни от неприатыхъ приимати, и хощети яти мя, не могый приимати моего шествиа. К симъже и невѣрна глагола не ими вѣры, глаголахъ ти, нъ се веру ятъ, яко есть вънутренихъ моиъ бисеръ паче възраста моего, и недомыслися разумѣти, яко весь азъ не могу прияти в себѣ толико великыхъ яиць струфокамиловыихъ и како бисера толика вмѣстити имамъ в себѣ”. Тако убо не разумѣють надѣющися на идолы своя <...>»

Услышав это, опечалился птицелов, сожалея, что упустил соловья из рук, и, желая снова поймать его, сказал: “Приди в дом мой, и, приняв тебя как друга, с честью отпущу”. И ответил ему соловей: “Ныне оказался ты весьма неразумным. Ведь приняв сказанное тебе с любовью и охотно выслушав, никакой пользы не получил ты от этого. Сказал я тебе — не жалей о том, что прошло мимо, а ты печалишься, что выпустил меня из рук, жалея об упущенном. Сказал тебе — не стремись достичь невозможного, а ты хочешь поймать меня, не будучи в силах догнать. К этому же сказал я тебе — не верь невероятному, но ты поверил, что внутри меня есть жемчуг больше меня самого, и не сообразил ты, что весь я не могу вместить в себе такое большое страусово яйцо; как же может быть внутри меня жемчуг такой величины?” Таковы неразумием и те, кто надеется на идолов своих {...}»

Иоасафь рече: «<...> Хотяхъ путь обрести хранити истинно и повѣлѣниа Божиа и не уклонитися от нихъ...»

И сказал Иоасаф: «<...> Я желал бы обрести путь, чтобы хранить в чистоте заповеди Божии и не уклоняться от них...»

Варлам же глагола: «...Связанѣ житейскыми вещьми и своих прилежа печалий и мятежа и въ пищи живя... подобнѣ суть мужю, бѣгающю от лица бѣсующюмуся инорогу, яко не терпящу гласа въпля его и рютиа его страшнаго, нъ крѣпко отбѣгь, да не будеть ему ядь. Текущю же ему борзо, в великъ ровъ въпаде. Впадающю же ему, руцѣ простеръ, за древо твердо ятъся, держащю же ся ему крѣпко, яко на степенѣ нозѣ утвердивъ, мняше миръ уже есть и твердынѣ. Възрѣвъ же убо, видѣ двѣ мышѣ, едину белу, а другую черну, ядуща беспрестанѣ корень древа, идѣже бѣ держася, и елма же приближающися да погрызета древо. Възревъ въ глубину рва и змѣя види страшна образомь и огнемъ дышюща и горко взирающа, усты же страшно зѣвающа и пожрети его хотяща. Възрѣвъ же абие на степень онъ, идеже нозѣ его утверженѣ бѣста, четыре главы види аспидовы, из стены исходяща, идеже бѣ утвердился. Възрѣвъ очима, видѣ из вѣтвий древа того мало медъ. Оставивъ убо расмотряти одержащиихъ его напастей, яко внѣуду бо инорогъ злѣ бѣсуяся искаше его на ядь, долѣ же злый змий зѣяя да пожреть его, древо же, о немьже ятся, уже пастися хотяше, нозѣ же на колзание и нетвердо степенѣ утверженѣ, толикы убо и таковыихъ злыхъ забывъ, потща себе на сладость горкаго оного меду.

Варлаам же отвечал: «...Те, что связаны житейскими делами, и заняты своими заботами и волнениями, и живут в наслаждениях... подобны человеку, убегающему от разъяренного единорога: не в силах вынести звука рева его и рычания его страшного, человек быстро мчался, чтобы не быть съеденным. А так как он бежал быстро, то упал в глубокий ров. Падая, простер он руки и ухватился за дерево, и, крепко держась, уперевшись ногами на выступ, считал он себя уже в покое и безопасности. Взглянув вниз, увидел он двух мышей, одну белую, а другую черную, грызущих непрерывно корень дерева, за которое он держался, и уже почти сгрызших корень до конца. Взглянув в глубину рва, увидел он дракона, страшного видом и дышащего огнем, свирепо глядящего, страшно разевающего пасть и готового проглотить его. Посмотрев же на выступ, в который уперся ногами, увидел он четыре змеиных головы, выходящих из стены, о которую он опирался. Подняв глаза, увидел человек, что из ветвей дерева понемногу капает мед. Забыв и думать об окружающих его опасностях: о том, что снаружи единорог, свирепо беснуясь, стремится растерзать его; внизу злой дракон с разинутой пастью готов проглотить его; дерево, за которое он держится, готово упасть, а ноги стоят на скользком и непрочном основании, — забыв об этих столь великих напастях, предался он наслаждению этим горьким медом.

Се подобие въ прелести сущимъ сего жития створившемъ. Сию истину изглаголю ти мира сего прелщающихся, егоже сказание ныне реку ти. Ибо инорогъ образъ есть смерти гоняй выину и яти послѣдьствуеть Адамля рода. Ровъ же весь миръ есть, исполнь сы всѣхъ злыхъ и смертоносныхъ сѣтей. Древо же, от двою мышу беспрестанѣ грызаемо, ихже створихомъ путь есть, яко жившю комуждо ядомыи гибляяи час радѣ дневныхъ и нощныхъ и усѣкновение коренное приближается. Четырѣ же аспиды еже о прегрѣшеных и безмѣстныхъ стухый[7] и съставлено человечьское тѣло съставляется, имиже бещиньствующемь и мятущемься телесный раздрушается съставъ. К симъже огненый онъ и немилостивый змий страшное изобразуеть адово чрево, зѣвающю приати же сущихъ красотъ паче будущихъ блахъ изволѣша. Медвеная же капля сладость пробовляеть всего мира сладкыхъ, имже онъ прелща злѣ своя другы и оставляеть я прилежания творити о спасении своемь <...>

Это подобие тех людей, которые поддались обману земной жизни. Эту истину о прелыцающихся этим миром изложу тебе, смысл этого подобия сейчас расскажу тебе. Ибо единорог — это образ смерти, вечно преследующей род Адама и наконец пожирающей его. Ров же — это весь мир, полный всяких злых и смертоносных сетей. Дерево, непрерывно подгрызаемое двумя мышами, — это путь, который совершаем, ибо пока каждый живет, поглощается и гибнет сменой часов дня и ночи, и усекновение корня приближается. Четыре же змеиных головы — это ничтожные и непрочные стихии, из которых составлено человеческое тело; если они приходят в беспорядок и расстройство, то разрушается телесный состав. А огнедышащий и беспощадный дракон изображает страшное адово чрево, готовое пожрать тех, кто предпочитает наслаждения сегодняшней жизни благам будущей. Капля меда изображает сладость удовольствий этого мира, которыми он зло прельщает любящих его, и они перестают заботиться о спасении своем <...>

Абие подобнѣ суть възлюбившеи всего мира красоту и сладости его насладившеся, паче же будущихъ и недвижимыхъ мимотекущая и немощна пречестнаа изволѣша человеку, три другы имущю, в нихъ бо двою с любовию чтяше и зѣло любовию въсприимаше, даже и до смерти ихъ подвизаяся и ею радѣ бѣды терплю глаголаше, на третьемь же много небрежение имяше, ни чти, ни яко достояше его сподобити когда любо чти и любве, мало нѣкое и ничесо же рещи на нь творяше дружбу.

Возлюбившие же удовольствия этой жизни и наслаждающиеся ее сладостями, те, кто предпочитает быстропроходящее и непрочное будущему и надежному, подобны человеку, имевшему трех друзей; из них двух он весьма почитал и очень любил, говорил, что готов принять смерть и вынести любые испытания ради них; третьим же весьма пренебрегал, не уважал и никогда не удостоил его оказать ему честь и любовь, проявлял совсем малую дружбу, если не сказать — никакую вообще.

Въ единъ от дний дойдуть к нему страшнѣи нѣции и грознии воиници, тщашеся скоростию велѣею сего вести къ царю, слово да дастъ, имъже есть долженъ тмою талантъ. Унывшю же бывшю ему, искаше помощника, да заступить его къ страшному цареву отвѣту, текъ же убо къ первому своему и всѣх искренѣйша друга, глагола: “Свѣдаеши, о друже, яко выину полагахъ душю свою тебе ради. Нынѣ же требую помощи зъ день сей от одержащаа мя радѣ бѣды и нужа. Тако убо исповѣжь, заступиши ли мя ныня и каа от тебе будеть ми надежа, о друже възлюбленне”. Отвѣщавъ убо, онъ глагола: ”Нѣсмь тебѣ другъ, человече, ни свѣдаю, кто ты еси, ины бо имамъ другы, с ними же ми днесь веселитися и другыя на прочее створити. Се дамъ ти сукняницѣ двѣ, да имаеши на путѣ, аможе шествуеши, от нею же ти будеть никакаяже полза, иноя же ни единоя не чай от мене надежа”.

Однажды пришли к этому человеку страшные и грозные воины, чтобы немедля отвести его к царю отвечать за долг в десять тысяч талантов. Опечалившись, стал он искать заступника, чтобы помог ему ответить перед царем, и пошел к своему первому и самому близкому другу, говоря ему: “Ты знаешь, друг, что всегда готов был я душу положить за тебя. Ныне же и сам я нуждаюсь в помощи в постигших меня горе и нужде. Так скажи, поможешь ли ты мне теперь и на что я могу надеяться от тебя, любезный друг?” Тот же ему сказал в ответ: “Я не друг тебе, человек, и не знаю, кто ты; есть у меня иные друзья, с ними буду я сегодня веселиться и сделаю их друзьями и впредь. Тебе же дам два рубища, чтобы имел их в пути, которым пойдешь, но не будет тебе от них никакой пользы, а иной никакой не жди от меня помощи”.

Сия услышавъ онъ и недоумѣваяся о отвѣтѣ семъ, еяже помощѣ надѣяшеся от него, и тече къ етерому другу и глагола к нему: “Помниши, о друже, колико от мене приа честь и добрыхъ ученѣй. Днесь же и въ печаль впадь и въ напасть великую, требую съпоспѣшителемъ. Како убо можеши со мною потрудитися, и сихь да разумѣю”. Другъ же отвѣща: “Се празднень днесь с тобою потружатися, въ печалѣ бо и азъ и въ напастехъ впад, въ скорби есмь. Обаче мало с тобой пойду, аще обаче на ползу ти не буду и скоро обращаюся от тебе зде, своими печялми пекыйся”.

Услышав это и отчаявшись в ответе того, на чью помощь он надеялся, отправился человек ко второму другу и сказал ему: “Помнишь ли, друг, сколько видел от меня чести и добрых советов? Ныне же и я в печали и в напасти великой и нуждаюсь в помощнике. Как можешь разделить со мною мои трудности, хочу знать”. Друг же ответил: “Нет у меня времени сегодня делить с тобой трудности, ибо я сам в печали и напастях, одолевших меня, и в скорби. Впрочем, немного пройду с тобой, и если не смогу помочь тебе, то сразу вернусь от тебя сюда, свои имея заботы”.

Тщама же рукама оттуду възвратився человекъ той и о всѣхъ недоумѣвая, рыдаа себѣ о суетнѣй надеже неразумныхъ своихъ другъ и непромысленъ страды своея, ихъже онѣхъ ради любве потерпи, таже иде къ третьему своему другу, емуже никогдаже створи, ни зва, и глагола к нему осрамленом лицемъ и долу зря: “Не имамъ устъ развести к тебѣ, свѣдаа истинною, яко не помниши мене никогдаже добро створшю ти, аще и дружбу приложихъ к тебѣ. То зане напасть ятъ мя лютая. Никакоже весма от другъ моихъ обретохъ надежю о спасении моемъ, придохъ к тебѣ, моляся, аще есть ти възможно малу нѣкую помощь да подаси ми, не отрицайся, помня моего неразумиа”. Онъже рече тихимъ лицем и с радостию: “Подобаеть друга своего искрняго глаголю тя суща и малое помню твое оно добродѣяние, съ прилежаниемь днесь въздаваю ти, изъумолю о тебе царя. Не бойся убо, ни устрашайся, азъ бо преже тебе дойду къ царю и не предамъ тебе в рукы врагъ твоихъ. Дерзай убо, возлюбленне друже, и не буди въ скорбѣ и печалѣ”. Тогда умилився онъ глаголаше съ слезами: “Увы ми, како преже поплачюся о любвѣ, юже на непамятивую и неблагодарьственую и лживу дружбу оною ли вредоумную поплачу недоумѣвание, еже нъ и истиннаго сего искреняго показа друга”».

Возвратившись и от второго друга с пустыми руками, тот человек и совсем отчаялся, оплакивая пустую надежду на помощь от своих неблагодарных друзей и бессмысленные труды, которые претерпел прежде ради любви к ним; и пошел он к третьему своему другу, которому он никогда не услужил, не приглашал, и обратился к нему со смущенным лицом и глядя вниз: “Не смею и раскрыть уст перед тобой, зная истинно, что не вспомнишь ты, чтобы я когда-нибудь сделал тебе добро или проявил дружбу. Теперь же напала на меня беда злая. Не получив совсем никакой надежды на спасение от моих друзей, я пришел к тебе и молю, если только можешь, помоги мне хоть немного, не откажи мне, памятуя о моем неразумии”. Тот же отвечал с ласковым и радостным лицом: “Я считаю тебя ближайшим моим другом и, помня небольшое твое ко мне благодеяние, сторицею сегодня воздам тебе, попрошу за тебя царя. Не бойся и не страшись, ибо я пойду вперед тебя к царю и не предам тебя в руки врагов твоих. Мужайся, любезный друг, и не будь в скорби и в печали”. Тогда, раскаявшись, сказал тот человек со слезами: “Увы мне, о чем прежде плакать мне — о любви ли, что была у меня к той забывчивой, неблагодарной и лживой дружбе, или оплачу сводящее с ума отчаяние, которое, однако, показало этого истинного и близкого друга?”»

Иоасафь же, и сего слова приимъ, чюдися, извѣтованиа искаше, и глагола Варламъ: «Первый убо другъ есть богатое имѣние, еже и златолюбезно желание, егоже радѣ многыя человекы впадають в бѣды и многыя терпять страды. Пришедши же послѣднѣй смертнѣй коньчинѣ ничтоже от всѣхъ тѣхъ со събою възметь, токмо еже на провожение безуспѣшных другъ. Вторый же другъ нареченъ бысть жена и чада и прочаа ужикы и свои, тѣхже любвѣ прилѣпнѣ есмь, злѣ отринутися имамъ самой души и тѣлу любвѣ ихъ радѣ призираемому. Каа же есть нѣкая от нихъ добродѣтельствуеть в час смертный, нъ токмо еже и до гроба провожают, абие же обращаеться, своихъ имуть печалѣ и напастѣ, не имея забыти память ли тѣло, некогда възлюбленаго погребше въ гробѣ. Третѣй же друг есть мимотекый временный неприкосновеный, нъизбежный и якоже от побѣды, иже добрыми дѣлы ликъ пребываеть, еже есть вѣра, надежа, любы, милостынѣ, человеколюбие и прочихъ добродѣтельныхъ полкъ, могый предь нами шевствовати, егдаже исходимъ от тѣла, нас радѣ помолитися къ Богу и от врагъ нашихъ насъ избавити, от злых истяжатель словодатие намъ горко есть на аерѣ движющемъся и яти горко искуще. Се есть доброразумный другъ и благый, иже горкое наше доброжитие в память износя, с любовию и с лихвою намъ вся отдаваа».

Иоасаф, выслушав и эту притчу, удивился и попросил разъяснения, и сказал Варлаам: «Первый друг — это богатство и стремление к накоплению золота, из-за чего многие люди впадают в беды и многие терпят несчастья. Когда же приходит смертная кончина, то ничего из всего богатства не возьмет с собой человек, только на проводы напрасных друзей. Второй же друг — это жена и дети и другие родственники и домашние, к чьей любви привержены мы и ради любви к которым готовы отречься от собственных души и тела. Никакой нет от них пользы в час смертный, но до могилы только проводят, а затем сразу возвращаются, имея свои заботы и печали, похоронив память в забвении, как тело некогда любимого погребли в могиле. Третий же друг, мимо которого проходим, считаем временным, пренебрегаем им, избегаем его и которым в конце концов достигаем победы, — это лик добрых дел, а именно: вера, надежда, любовь, милосердие, человеколюбие и остальной строй добродетелей, которые могут идти впереди нас при исходе души из тела, помолиться за нас к Богу и избавить нас от врагов наших, от злых истязателей, которые движутся в воздухе, требуя безжалостно отчета от нас и непреклонно стремясь завладеть нами. Это благоразумный и добрый друг, который, помня и малое наше благотворение, воздает нам с лихвою».

Абие убо Иоасафъ вѣща: «<...> Убо еще изобразуй ми образъ суетнаго сего мира, како убо кто с миромъ и твердынею сего придеть».

Тогда Иоасаф сказал: «<…> Еще покажи мне образ этого суетного мира и как мирно и безопасно пройти эту жизнь».

Въсприимъ же слово Варламъ глагола: «Послушай убо и сей притчи подобие. Градъ некый великый слышахъ, егоже гражане тако обычай имяху от древнихъ приимати чюжа нѣкоего мужа, ни разумѣющю о законѣ града того, ни обычая ихъ весма разумѣющю, и сего царемь поставиша у себе и всю власть приимшю и свою волю невъзбранимо держа, дондеже скончася едино лѣто. Таче внезапу в тыя дни сущю ему бес печалѣ, питающю же ся ему обило беспрестанѣ, мнящю же ему царствие в вѣкы пребывати, въсташа на нь и царьскую одежю снемше с него, нага поругаша по всему граду, на озимьствование послаша его далече в великий нѣкый островъ пустый, в немже ни пища имея, ни одежа, злѣ стража, не надѣющю же ся ему пища и веселиа, абие въ скорбѣ ни чаяния, ни надежа послано.

Вняв ему, Варлаам сказал: «Выслушай пример и этой притчи. Слышал я про некий великий город, жители которого издавна имели обычай выбирать царем какого-нибудь чужестранца, не знакомого ни с законом того города, не знающего ничего об обычаях жителей, и ставили они его у себя царем, и принимал он всю власть и беспрепятственно выполнял свою волю до истечения одного года. Тогда неожиданно в те самые дни, когда он жил без печали, в непрестанной обильной роскоши и думал, что царствование его будет вечно, они нападали на него и, сорвав царские одежды, нагого водили с позором по всему городу, изгоняли его и отправляли его в изгнание далеко на некий большой пустынный остров, на котором, не имея ни еды, ни одежды, горько страдал он, не надеясь уже на роскошь и веселье, но в скорби не было ему ни чаяния, ни надежды.

Полѣдьствующе же убо обычай граждань тѣхъ поставленъ бысть нѣкый мужь въ царствие тоже, разума много и промышлениа имы в себѣ, да такоже не восхищенъ будеть, еже внезапу бывыию ему обилие ни иже преже его царьствовавшимъ и злѣ изгнаномъ, не печалованиа, възьревновавъ печалѣ имяше душею подвижение. Тако убо о себе добрѣ исправить, частого же совета истова увѣда нѣкыимь премудрымъ съветникомъ обычай гражанъ тѣхъ и мѣсто озимьствованое, якоже подобаеть ему твердо бес прелсти увѣдати. Якоже убо сиа увидѣ,[8] яко коли любо в томьже островѣ быти ему, сущю же ему чюжю царьствиа, отвръзъ сокровища своа, ихже еще въ областѣ имяше и невъзбраньно требование, вземъ на требование злато и сребро и камыкь честныхъ и велеихъ множество, вернымь своимь рабомь дасть, во онъ островъ посла, идеже ему послану быти.

И вот по обычаю тех горожан был поставлен царем некий человек, весьма разумный и заботящийся о том, чтобы не быть ему таким же образом лишенным царства, чтобы внезапно выпавшее ему богатство, как и у царствовавших прежде него и безжалостно изгнанных, не сменилось на печаль; и, опечалившись, возревновал он об этом. Чтобы обезопасить себя, часто советовался он и истинно узнал от одного премудрого советника об обычае тех горожан и о месте изгнания, как и подобало ему без заблуждения знать. И когда он узнал, что ему на том острове предстоит быть, когда он будет лишен царства, открыл он свои сокровища, которые имел в своем распоряжении невозбранно, и, взяв сколько нужно золота, серебра и драгоценных камней, велел множество их отдать верным своим рабам, послав их на тот остров, куда ему предстояло отправиться.

Скончавшюся реченому лѣту вставьше гражане, якоже и на перваго царя, нага на озимьствование послаша. Прочии бо неразумнии цареве злѣ въ гладѣ пребываху, се же богатьства оного преже пославый въ обилии выну живяше и пищю неизьѣдому имяше, страха всего отвергъ невѣрныхъ гражанъ онѣхъ, мудрою ихъ хваляше добраго съвъта.

По окончании года горожане подняли мятеж и, как и прежних царей, послали его нагим в изгнание. Прежние неразумные цари тяжко страдали от голода; этот же, послав заранее богатые запасы, жил в изобилии, имея нескончаемую роскошь, отбросив всякий страх перед теми коварными горожанами, и радовался своему мудрому и правильному решению.

Град убо разумѣй суетнаго сего мира. Гражанѣ же начялствие и властѣ бѣсовъ миродержьца тмѣ вѣка сего,[9] льстящем насъ сладкымъ исправлением, яко нетлѣнное вкладающемъ размышляти намъ тлѣнныхъ и мимотекущих, якоже въ вѣкы пребывати снами и бесмертна всѣмь пребывающим въ сладости. Тако убо отложившемь намъ и никакоже о великыхъ онѣхъ и вѣчныхъ съвѣтовавьше напрасно придеть на ны погыбелие смерти. Тогда бо, тогда нагыя насъ отсюду злѣ и горции поимше гражане тмѣ, яко онѣ все время свое пребыша, водять “в землю тмы вѣчныя, идеже нѣсть свѣтъ, ни видити житиа человечьскаго”,[10] ни съвѣтника блага, истовыхъ всѣхъ показающему и спасенаа научивше начинания к мудрому царю, моея приимай малыя низости, яко благый путь и несоблазненый показати ти приидохъ въ вѣчныхъ же и бесконечныхъ въводя <...>

Так вот, под городом разумей этот суетный мир. Горожане — это власть и господство бесов, владетелей тьмы этого мира, обольщающих нас покоем удовольствий и внушающих нам, чтобы тленное и преходящее мы принимали бы за вечно пребывающее с нами и считали бы, что все пребывающие в сладости бессмертны. И вот нас, живущих в заблуждении и никак не думающих об этом великом и вечном, внезапно постигает погибель смертная. Вот тогда-то злые и жестокие горожане тьмы, все свое время пребывавшие с нами, взявши нас, нагими отведут отсюда “в страну вечного мрака, где нет света, не видно жилья человеческого”, нет советника доброго, открывшего все истинное и научившего спасению мудрого царя, — подсоветником этим понимай мое ничтожество, ибо пришел к тебе, чтобы указать истинный путь, ведущий к вечным и бесконечным благам <...>

Притча о иномь царѣ и о убагом. Слышахъ бо царя нѣкоего бывьша, зѣло добрѣ сматряюща своего царствиа, кротокъ же и милостивь под нимь сущемь людемь. Симь бо единимъ блазнимься, якоже не имать богоразумнаго просвѣщениа, нъ блазнию идольскою диржимь бяше. Имяше же нѣкоего съвѣтника блага и всякымь украшена еже к Богу благочестие и прочее всею добродетѣлною премудростию, печалуяся и скорбя о прелщении царевѣ и хотя его о семъ обличити. Удержашется от таковыа вещи бояся да не злу съходатай себѣ же и своей дружинѣ будеть и бываемѣй имь многымъ на ползу усѣкнеть, обаче же искаше время доброугодное да привлечеть его на благое.

Притча о другом царе и о нищем. Слышал я о некоем царе, мудро правившем своим царством; был он кроток и милостив к своему народу. В одном только заблуждался он, ибо не имел света истинного богопознания, но одержим был заблуждением идолопоклонства. Был у него советник добрый и украшенный всяким благочестием к Богу и всей остальной добродетельной премудростью, который печалился и скорбел о заблуждении царя и желал обличить его в этом. Но медлил с этим, боясь повредить себе и своим близким и лишиться приносимой им для многих пользы, и искал он благоприятного времени, чтобы привлечь царя к истинному благу.

Вѣща убо единою въ днехъ царь нощию к нему: “Приди да изыдевѣ и походимъ по граду, егда что на ползу узрѣмъ”. Ходящема же имя по граду видиста свѣтлу зарю от оконца сиающю и к тому оконцю очи преложивша, узрѣста под землею мѣсто, яко вертепъ жилище, в немъже сѣдяще мужь въ послѣднѣй нищетѣ живяху и худыми рубами оболчена. Предстояшеть же ему жена его, вино черплющи ему. Мужю же чашю приимъшю сладкою пѣснь поющи, веселие ему творяше, пляшющи и мужевѣ похвалами хвалящи. Окрестъ же царя сущии в часъ велии сиа слышащемъ чюдишася, яко в такой тяжьций нищетѣ сущема, яко ни дому имѣюща, ни ризъ, такымь веселомь житиемь пребывашета.

И сказал ему однажды ночью царь: “Давай выйдем и походим по городу, не увидим ли что-нибудь полезное”. Идя по городу, увидели они луч света, исходящий из небольшого оконца, и, заглянув в это оконце, увидели они жилище под землею вроде пещеры, в котором сидел человек, живущий в крайней нищете и одетый в убогое рубище. Перед ним стояла жена его, наливая вино в чашу. И когда муж принимал от нее чашу, она пела, увеселяя его, и плясала, и ублажала мужа похвалами. Все, кто были вокруг царя, слыша это, дивились тем, кто среди столь тяжкой нищеты, не имея ни дома, ни одежды, пребывает в такой веселой жизни.

И глагола царь к первому совѣтнику своему: “Оле чюдо, друже, яко мнѣ и тебѣ никогда наше житие тако изволѣ в такой славѣ и пищи сиающема, яко худое се каянное житие таковых и неразумныхъ насладити и веселить тихимъ и веселъ острый сей ненавидимаа жизнь является”. Удобный же часъ приимъ, первосвѣтникъ глагола: “А тебѣ, царю, како таковыхъ являеться житие?” Рече царь: “Всѣхъ, елико когда видѣхъ, нелѣпын и тяжкыи насмисана же и безьнравна”. Тогда глагола к нему первопервосвѣтникъ: “Тако убо добрѣ разумѣй, о царю, и болма разлѣемо есть наше житие учителей видящимъ[11] вѣчное оного житиа и славу всѣхъ убо превосходящихъ благъ, а иже домове блещащимься златомь и свѣта и одежа и прочаа пища житиа сего подзери еже и омрачениа суть очима некрашьшее видѣвшиимъ неизвѣщанныхъ добротъ сущихъ на небесе нерукодѣланыхъ кущь и боготканныа же одежа и нетлѣнный вѣнець” <...>

И сказал царь первому советнику своему: “О чудо, друг, ведь ни мне, ни тебе, живущим в такой славе и роскоши, жизнь никогда не была столь мила, как ничтожная и жалкая жизнь этих неразумных людей наслаждает их и тихо веселит, и радостной кажется эта злая и незавидная жизнь”. Воспользовавшись удобным случаем, советник сказал: “А какою кажется тебе, царь, жизнь этих людей?” Ответил царь: “Из всех жизней, какие мне пришлось видеть, это самая тяжкая, нелепая, поруганная и безобразная”. Тогда сказал ему советник: “Так знай же, царь, что наша жизнь гораздо хуже жизни тех, у кого мы должны учиться, кто видит истину вечной жизни и славу превосходящих все благ; дома же, сверкающие золотом и светом, одежда и прочая роскошь этой жизни неприемлемы, мрачны и некрасивы для глаз тех, кто видел несказанные красоты небесных нерукотворных жилищ, боготканых одежд и нетленных венцов” <...>

Слышахомъ убо, глагола Варламъ, сему царю благочстиво и вѣрно живша на прочее и без буря шествовавша и сущаго житиа прешедша, будущаго же житиа не уполучивша блаженьства». <...>

Слышал я, — сказал Варлаам, — что этот царь жил далее в истинной вере и благочестии, и спокойно прожил, и окончил свою жизнь, достигнув блаженства будущей жизни». <...>

<...> Иоасафъ глагола къ старцю: «<...> Поимъ же мя с собою и изыдевѣ отсуду <...>»

<...> Сказал Иоасаф старцу: «<...> Возьми меня с собой и уйдем отсюда <...>».

Глагола же Варламъ к нему. «Младенець серний питаше нѣкый от богатыхъ. Възрастъши же ей пустыни желаше видити, роднымъ обычаемъ влекома. Ишедьши убо единою, обрете стадо сернъ пасомо и держашеся ихь, пребываше в пажитехъ селныхъ, вечеръ же обращашеся в домъ, идеже бяше въспитана, купно же пакы наутрѣя исходящи непризираниемь служаще о ней и с дивными въ стадѣ пребывающи. Стаду же далече пришедъшю пасущеся послѣдова же и та с ними. Богатаго же слуги се ощютивше, въсѣдавше на конѣ, погнаша въследь ихъ, свою бо уловивше, възвратишася, оттолѣ не исшествовати ей прочее створиша, прочее же стадо овы избиша, другыя же злѣ разгнаша, уязвивше. Симже образомъ боюся, да не будеть на насъ, аще съ мною послѣдьствовати имаши, да не излѣшен буду твоего сужительствиа и многомъ зломъ ходатай буду другомъ моимъ <...>»

Ответил ему Варлаам: «Один богатый человек вскормил молодую серну. Когда она подросла, то затосковала по свободе, влекомая прирожденным стремлением. Выйдя однажды, увидала она стадо пасущихся серн и пристала к ним; бродила она с ними по полям, а вечером возвращалась в дом, в котором была вскормлена, утром снова выходя, по недосмотру слуг, чтобы снова пастись со стадом диких серн. Когда однажды стадо отошло далеко, последовала и она за ним. Слуги богатого человека, увидев это, сели на коней и погнались за стадом; поймав свою серну, они вернули ее домой и заперли, чтобы не смогла выйти; из остального же стада они кого убили, кого разогнали, поранив. Боюсь, чтобы не было таким же образом и с нами, если ты последуешь за мной, чтобы не лишиться мне твоего сожительства и не причинить многих бед товарищам моим <...>»

<...> По отшествии Варламовѣ <...> Арахия <...> яко второй от царя <...> саномъ, вѣща: <...> «Азъ старца свѣдаю единого пустынника, Нахорь нарицаемъ, подобникъ Варламу всимь... нашея веры <...> и учителя моего въ учении бывша <...> Сего поставимъ яко Варламъ именовати его <...> Таче многымъ со прѣниемъ побѣжаемъ весма побѣженъ будеть. И сиа видя царевъ сынъ, яко Варламъ побежѣнъ бысть, <...> прелстивша его истовьствуеть <...>».

<...> После того, как ушел Варлаам <...> Арахия <...> второй после царя <...> саном, сказал <царю>: «<...>3наю я одного старца-пустынника по имени Нахор, который весьма похож на Варлаама... Он нашей веры <...> и мой учитель. <...> Представим Нахора за Варлаама. <...> В состязании с нашими мудрецами о вере он окажется побежденным. Царевич же, увидев это — поражение Варлаама, поймет, что тот ввел его в заблуждение».

<...> Тогда бо повелъ царь всѣмъ собратися идолослужителемь и християномъ... Въведенъ же убо бысть Нахорь въ Варлама мѣсто отвѣщавати <...>

<...> Тогда повелел царь собраться всем, и идолопоклонникам, и христианам... И приведен был Нахор, мнимый Варлаам, для спора <...>

Глагола царь к вѣтиямь своимъ и премудрым: «<...> Се бо подвигъ предълежить <...> подобаеть бо которому быти днесь в нас или наша утвердити, блазнитися Варламомъ и иже с нимъ. Аще же обличите я, то <...> вѣнци побѣдными вѣнчаномъ быти. Аще ли побѣженѣ будете, <...> злою смертию умретѣ».

И сказал царь ораторам и мудрецам своим: «<...> Предстоит вам подвиг <...> подобает сегодня ему быть нашим и утвердить нашу веру, а Варлаам, и те, кто с ним, окажутся заблуждающимися. Если обличите его, то <...> будете увенчаны победными венцами. Если же будете побеждены, <...> умрете жестокой смертью».

<...> Сынъ его ...явлениемь ему от Бога сномъ... превращение разумѣвъ... глагола къ Нахору: «<...> Аще ли побѣженъ будеши <...> руками своими сердце твое и языкъ твой искоренивъ, псомь на снѣдь сия съ прочимь тѣломь твоимь дам, да устрашятся вси тобою не прелщати сыны царевы». Сия глаголы услышавъ, Нахоръ унылъ бысть зѣло и осрамлен, видя себе впадша в ровъ, иже створи... Размысливъ убо себе приложитися паче к цареву сыну и его вѣру утвердить <...> отверзъ уста своа, якоже Валамль оселъ[12] яже непреложнаа рещи та изглагола, и глагола къ царю:

<...> Сын царя... узнав об обмане через посланный ему от Бога сон... сказал Нахору: «Если будешь побежден <...>, то своими руками вырву я сердце твое и язык и отдам на съедение псам вместе с остальным твоим телом, чтобы устрашились все твоим примером совращать царских сыновей». Услышав это, Нахор стал весьма уныл и пристыжен, видя, что упал в яму, которую сам вырыл... Размыслив, он решил стать на сторону царевича и утвердить его веру <...>; отверз он свои уста, как некогда Валаамова ослица, решив изречь непреложное, и сказал, обращаясь к царю:

«Азъ, царю, прилежаниемь Божиемь приидохъ в миръ и видивь небо и землю и море, солнце и луну и прочая, чюдихся красоту сихъ. Видивь же всего мира и сущая вся в немь, яко нужею и движема суть, разумѣхъ движащему и одержащю я есть Богъ. Все бо подвижаа крѣпкое есть движемаго и одержителнаго крѣплѣе держимо есть. Тому убо глаголю Богъ есть въставивьшему вся и одержащему, безначална и вѣчна, бесмертна и не требуя ничтоже, вышѣ всѣхъ грѣховъ и прегрѣшений, гнѣва же и забвение и творимая недоумѣвание и прочаа. Всяческая имь составлена быша. Не требуеть ни жертвы, ни требища, ни всихъ видимыхъ, вси же его требують.

«Я, о царь, по промыслу Божию пришел в мир и, увидев небо и землю, и море, солнце и луну, и все остальное, изумился красоте их. Увидев, что мир и все сущее в нем движутся по необходимости, уразумел я, что движущий и держащий все есть Бог. А все движущее сильнее движимого и держащее крепче держимого. Поэтому и утверждаю я, что Бог есть тот, кто создал все и устроил, он безначален и вечен, бессмертен и не зависит ни от чего, он выше всех грехов и прегрешений, гнева и забвения, того, что творит неведение, и всего остального. Все существует только через него. Он не нуждается ни в жертвах, ни в возлияниях, ни во всем остальном внешнем, но все нуждаются в нем.

Сия тако глаголана о бозѣ, якоже во мне вмѣсти о немъ глаголати, придемь же от человеческаго рода яко да видимъ, которѣи их держать истинну и которѣи соблазнь. Явѣ бо есть нам, о царю, яко три родѣ суть человечестии в семь мирѣ, в нихже суть поклонителе вама глаголемыхъ богъ, июдеяне, християне. Т ѣ же пакы, иже многыя чтяще богы, на три роды раздѣляются, на халдѣяны и на еллины и на егуптяны, си бо быша начальници и учителе и прочимь языкомь, многоименных богъ служителе. Видимь убо, которѣи ихъ держатся истинны и которѣи прелсти.

После того, как я сказал о Боге то, что он удостоил меня сказать о нем, перейдем теперь к человеческому роду и увидим, кто обладает истиной, а кто пребывает в заблуждении. Известно нам, царь, что есть три рода людей в мире: почитатели ваших так называемых богов, иудеи и христиане. В свою очередь, те, кто почитает многих богов, разделяются на три рода: халдеи, эллины и египтяне; эти три народа были родоначальниками и учителями прочих народов, почитающих многих богов. Посмотрим же теперь, кто постиг истину и кто заблуждается.

Ибо халдѣяне, иже не вѣдающе бога, прелщенѣ быша послѣдовати стихий и начаша честити тварь паче створившаго ихъ,[13] ихъже образъ нѣкоторыхъ створше, нарекоша от изображениа[14] небеснаго и земьнаго, и морю, солнцю же и луне и прочимъ стухиамъ и звѣздамъ и поставивше я в капищехъ, кланяются, богы наричюще, ихъже и стрегуть с твердию да не унырими будуть от разбойникъ, и не разумѣша, яко стрѣгий вяще стрегомаго есть и творяй творимаго есть, ибо аще невозможнѣ бозѣ ихъ о своемь спасении, како инѣмь спасение даровати имуть. Блазнию бо великою соблазнишася халдѣяне, чтяще кумиры мертвеца и не позна я. И дивовати ми ся хощеть, о царю, тако глаголемии премудрии ихъ не разумѣша, яко и та стухиа тлѣеми суть бози, како кумиры, яже створена в честь ихъ, бози суть.

Халдеи, не знающие истинного бога, будучи введены в заблуждение из-за существующих стихий, начали почитать сотворенное более творца; сделав некоторые изображения, они назвали их подобиями неба и земли, и моря, и солнца, и луны, и остальных стихий и звезд, и, поставив их в храмах, поклоняются им, называя их богами, и охраняют их надежно, чтобы не украли их грабители; и не сообразили они, что стерегущий сильнее охраняемого и создавший выше созданного; если же не в силах их боги охранять самих себя, то как же могут даровать спасение другим? Итак, в великое заблуждение впали халдеи, почитающие мертвых и бесполезных идолов. И дивлюсь я, о царь, как те, кто называются у них мудрецами, не смогли понять, что если те стихии тленные не являются богами, то как же идолы, сделанные в их честь, могут быть богами?

Придемъ убо, царю, и на сиа стихиа, яко да явимъ о нихъ, яко не суть бози, но тлѣема, измѣняема, от небытиа въ бытие створена повелениемъ истинным Богомъ, иже есть нетлѣемый, неизмѣнуемый и невидимъ, самь же всяческаа видить и якоже хощеть именуеть[15] и прелагает. Что убо глаголемь о стихиях?

Перейдем теперь, о царь, к самим стихиям, чтобы показать, что не боги они, но тленны и изменяемы, вызваны из небытия в бытие повелением истинного Бога, который нетленен, непреложен и невидим, сам же все видит и как хочет именует и изменяет. Что же скажу о стихиях?

Мняще небо есть богъ блазняться. Видимь бо его прелагаема и нужею движема и многыми уставлена, имьже красота же строй есть нѣкоего художника, устроено же начало и конець имы есть. Небо движется нужею светилома своима, ибо звѣзды чиномь и преступлениемь водими суть, знамениа въ знамение, ови бо заходять, и друзии же восходять и по вся лѣта шествование творять да совершать жатву и зиму, якоже повелѣно имъ есть от Бога, и не преступають своихъ повелений по разрушению естественою нужею с небесною красотою. Тѣмь явѣ есть, яко нѣсть небо богъ, но дѣло Божие.

Считающие небо богом заблуждаются. Ибо видим мы, что оно изменяется и движется по необходимости и состоит из многих частей, а красота есть устройство некоего искусного мастера; все устроенное имеет начало и конец. Движется же небесный свод по необходимости со своими светилами; звезды же движимы по порядку и пути своему, от созвездия к созвездию, одни заходят, другие восходят, и во все времена года совершают они свой путь, меняя лето и зиму, как повелено им Богом, и не преступают своих пределов, не нарушают естественного течения в соответствии с небесным порядком. Откуда явствует, что небо не бог, но творение Божие.

Мнящеи же землю есть богъ либо богыню, и тии соблазнишася. Видимь бо ю человекы досажаема и обладаема, и возмѣшаема, и копаема ими, и неключима бываема. Аще бо испечена будеть, то мертва будеть, ибо от скудѣли прозябаеть ничтоже. Еще же наипаче мочима будеть, тлѣеться и сама, и плодъ ея. Топчема же человекы и прочихъ скотинъ, кровию убиеныхъ оскверняется, рыема наполняема мертвыхъ телесъ ковчегъ бываеть. Симь такомь сущемь не подобаеть земли богыни быти, но дѣло Божие на требование человеком.

Считающие землю богом или богиней также заблуждаются. Ибо видим мы, что она оскверняется людьми, находится во владении у них, они размешивают и копают ее, и становится она непригодной. Если ее жечь, то делается мертвой; так, из черепицы ничто не произрастает. Если же, в особенности, намокает, истлевает сама и плодее. Топчут ее и люди, и животные, оскверняют кровью убитых, роют ее, и становится она ковчегом мертвых тел. И поскольку так обстоит все это, то невозможно, чтобы земля была богом, но она есть творение Божие на пользу людям.

Мнящеи же воду бога суща облазнишася. И та бо на требование человекомь бысть и одаляема ими, оскверняется и тлеема есть, измѣняется варима и вапы же размесима, и студеньствомь мразима, и кровию оскверняема и на нечистоту всякую на омывание и на опирание носима. Сего радѣ невозможно водѣ быти богомь.

Считающие воду богом заблуждаются. Ведь и она также существует на пользу людям; они распоряжаются ею, она оскверняется и уничтожается ими и изменяется; ее кипятят и меняют цвет ее красками, и твердеет она от холода, и оскверняется кровью, и употребляется для мытья всего нечистого, и носят ее для стирки. Поэтому невозможно воде быть богом.

Огнь бо бысть на требование человекомь и одаляемь, и мимоносимь от мѣста на мѣсто на варитву и на печитву всякимь мясомь, еще же и мертвыми телесы. Тлѣемь есть и многыми образы от человекъ огашаемь есть. Сего ради не подобаеть огню богомь быти, нъ дѣло Божие.

Огонь также создан на пользу людям, они распоряжаются им и переносят его с места на место для жарения и варения всякого мяса, а также для сожжения мертвых тел. Он уничтожаем, и многими способами люди погашают его. Поэтому не подобает огню быть богом, он лишь творение Божие.

Мняще же человека суща бога блазнятся. Видимь бо его движема нужею и питуема, и състарѣющася, и не хотящю ему. И когда бо радуется, когда же печаленъ будеть, требуя пища и питиа и одежа. Сущю же ему гнѣвливу и невниму, небрегому и прѣгрѣшениа многа имуща, гыблема же многими образы от стихий и животинами, и от предлежащаа смерти. Неподобаеть убо человеку быти богомь, но дѣло Божие. Блазнятся убо и прелестию велиею прелщени быша халдѣяне, послѣдующе желаниемъ своимъ. Вѣрують бо во тлимаа стухиа и мертвыхъ кумиръ и не разумѣюще сиа богы творять.

Считающие человека богом заблуждаются. Ибо видим, что и он подчиняется необходимости, и употребляет пищу, и стареет против своей воли. Он то радуется, то печалится, нуждаясь в пище, питье и одежде. При этом он бывает гневен, ревнив, бывает в пренебрежении, имеет многие недостатки; он уничтожим разными способами, от стихий и животных и от предстоящей ему смерти. Поэтому нельзя считать человека богом, но лишь творением Божиим. Итак, в великое заблуждение впали халдеи, следуя своим выдумкам. Ведь почитают они тленные стихии и мертвых идолов и не понимают, что сами творят из них богов.

Придемь убо къ елиномъ, что ти домышляються о бозѣ. Убо еллини премудрии глаголюще сущи уродѣви быша, хужьше халдѣянъ, приводяще богомь многомь бывшемъ мужьскых полъ, другыя и женьскыхъ полъ всяческыми грѣхи и всякы дѣлы безаконными. Тѣмъ смѣшеныхъ и уродивыхъ и нечестивыхъ глаголъ въведоша елини, о царю, не сущихъ богъ нарекоша богы по желанию своему злому, да суперникы сиа имуть от злыхь дѣяний и о злобѣ, прелюбы творят, въсхыщають, прелюбодеяние съ убийствомъ купно творять. Ибо бози ихъ таковаа створиша. От таковыхъ убо начинаниа прелестных ключися человекомъ брань имѣти и крамолъ частыхъ и закалание, и убийство, и пленение горкое. Нъ и по единому богомъ ихъ узриши безмѣстие и сквернаа дѣла ихъ, яже быша ими.

Перейдем теперь к эллинам, что же они думают о Боге. Эллины, считающие себя премудрыми, еще более оглупели, чем халдеи, утверждая, что существуют многие боги, одни мужского пола, другие женского, являющиеся творцами всяких грехов и беззаконных дел. Поэтому смешные, глупые и нечестивые речи, о царь, говорят эллины, провозглашая несуществующих богов по своим собственным дурным страстям, чтобы, имея их защитниками злых деяний и злобы, могли бы они прелюбодействовать, красть, творить прелюбодеяния вместе с убийствами. Ибо боги их совершали таковые дела. Вот от этих-то заблуждений и начались у людей войны, и частые мятежи, и убийства, и тяжкие пленения. Но и по каждому из их богов увидишь бессмыслие и дурные дела, которые пошли от них.

Преже всѣхъ богъ бысть им Кронь, и сему жертву творять своа чада, иже имѣяше детищь много от Рее жены, и възбесився изьядая чяда своя. Глаголють же урѣзати истеса своя[16] и въврещи в море, тѣмь Афродѣи бысть лжа. Связавъ убо своего отца, Зеусъ вложи его въ тимение.[17] Видиши прелесть и блазнь, и скверное зазрѣние ихъ, и блудъ, егоже воводять на богъ свой? Подобаеть ли и богу связаному быти истесомъ урѣзана? Оле неразумие разума имѣющимь сиа имаеть изглаголати.

Первый из всех богов у них Кронос, и ему приносят они в жертву детей своих; у него было много сыновей от жены Реи, но, впадая в безумие, съедал он детей своих. Говорят, что он отрезал свой детородный член и бросил в море, откуда, как рассказывают в баснях, и появилась Афродита, Связав своего отца, Зевс вверг его в тартар. Видишь теперь, как они заблуждаются и обманываются, приписывая распутство богам своим? Подобает ли, чтобы бог был связан и лишен детородного члена? О неразумие, кто из имеющих разум может сказать такое?

Вторый же въводим есть Зеусъ, емуже глаголють царствовавша богомъ ихъ и преображатися во животины, яко да прелюбы творить с мертвыми[18] женами. Въводять сего преобразившюся въ юнець къ Европии,[19] а въ злато къ Данаинѣ, или коствованикомъ къ Антиопии, и въ градъ къ Емелини. Таче быти от тѣхъ женъ чада многа, Диониса, и Зифона и Афиона, Ираклина и Аполона, и Артемина и Персѣяна, Кастера же и Елина, Поледевки и Миноя, и Радаманфина, и Сарпидона, и девять дщерий, ихьже нарекоша богынѣ.[20] По семьже вводять яже о Ганимидинѣ. О царю, человекомъ подоблятися сиимъ всимъ и быти прелюбодѣйцемь, и ко мужескому полу бѣсование, и иныхъ злых дѣлъ дѣлателемь по подобьствию бога ихъ. Како убо довлити богу быти прелюбодѣяннику и къ мужескому полу похотника ли отцьубийца?

Вторым почитается у них Зевс; о нем говорят, что он царствует над богами и превращается в животных, чтобы прелюбодействовать со смертными женщинами. Рассказывают, что он превращался в быка ради Европы, в золото ради Данаи, в сатира ради Антиопы и в молнию ради Семелы. От этих женщин родилось потом у Зевса много детей: Дионис, Зет, Амфион, Геракл, Аполлон, Артемида, Персей, Кастор и Елена, Полидевк, Минос, Радамант, Сарпедон и девять дочерей, которых называют богинями. Потом рассказывают они о Ганимеде. Так вот, царь, люди стали подражать всему этому и впали в разврат, и в преступную страсть к мальчикам, и в другие дурные дела, по подобию богов их. Как может быть богом прелюбодеец и мужеложник или отцеубийца?

Съ сими же Ифестона нѣкоего приводять бога, держаща млатъ и клѣщѣ и кующу пищѣ радѣ. Убо требует ли богъ, иже не подобаеть богу си творити ли у человекъ просяща?

Вместе с теми почитают они богом и некоего Гефеста, владеющего молотом и клещами и занимающегося кузнечным ремеслом ради пропитания. Разве требуется что-нибудь богу и может ли быть, чтобы бог занимался таковым делом и просил у людей пропитания?

Таче Ермия въводять бога суща, желателя и тати, и хыщника, и вълъхва, и сухорука, словесемь толковати, еже не довлеть богу быть таковымь.

Далее, почитают они богом Гермеса, лихоимца, вора, гадателя и увечного, истолкователя снов, но не подобает, чтобы таковым был бог.

Асклипия же въводять бога суща и врача, и строителя былиемь, и помазателя пищи ради, проситель бо бѣ, послѣдь же поражену ему быти Диемь Дара[21] ради Лакодемонова сына и умрети. Аще Асклипий богъ сый пораженъ не возможе себѣ помощи, како инѣмъ помощи можеть?

Почитают они бога Асклепия, врача, составляющего лекарства и притирания пропитания ради, ибо и он в нужде, а потом Зевс поразил его насмерть из-за Тиндарея-лакедемонянина, и умер он. Если Асклепий, будучи богом, не смог помочь самому себе, пораженный громом, то как может он помочь другим?

Арѣй же въводится богъ сы воиникъ и ревнитель, и желатель скотинамъ и иному пленению, послѣди же ему прелюбодѣяние створившю съ Афродитиею, связану ему были от дѣтищю Еротомь и Ифестом. Како убо богъ бысть желатель и воиникъ, связанъ и прелюбодѣиць?

Арес почитается ими как бог, воитель, завистник, жадный до стад и другого имущества; затем его, прелюбодействовавшего с Афродитой, связали Эрот и Гефест. Как же может быть богом алчный воитель, заключенный в оковы, и развратник?

Деониса же воводять бога суща, на нощныя праздникы вводя и учителя пианьствию, и исхытающа искреных своихь женъ, и бѣсующася, и бегающа. Послѣди же убиену быти от титанъ. Аще убо Дионисъ от убийства себъ не возмоглъ помощи, нь бѣсуяся бысть пианица и бѣгатель, како бысть богъ?

Почитают бога Диониса, устроителя ночных празднеств, научившего пьянству, увлекающего за собой чужих жен, впадающего в безумие и беглеца. Убит он был потом титанами. Если же Дионис не мог себя спасти от убийства и был безумцем, и пьяницей, и беглецом, то как может он быть богом?

Ираклея же воводять бога суща. Упившюся ему бѣсоватися и чада своа закалати, таче огнемь съжену быти и умрѣти. Кака убо богъ бысть пияница и чадоубийц и съженъ, како ли инѣмъ помощи хощеть, себѣ помощи не возмогый?

И Геракла почитают они как бога. Он же, опьянев, беснуется и убивает своих детей, а затем сгорел в огне и умер. Как же может быть богом пьяница и детоубийца, сгоревший в огне, как же может помочь другим тот, кто не смог защитить себя?

Аполона же въводять бога суща, ревнителя еще же и стрелца и тулъ держаща, овогдаже гудуща и пѣснотвора, и волхвующа человекомъ мзды ради. Убо проситель есть, якоже не подобаеть богу просителю быти и ревнителю и гудцю.

Считают они богом Аполлона, завистника, держащего лук и колчан, иногда играющего и сочиняющего песни, и гадающего людям за плату. Стало быть, он в нужде, но не подобает, чтобы богом был нуждающийся, и завистник, и играющий.

Артемию же воводять, сестрѣ его сущи, ловящи и лукъ имущи с туломъ, и сей ристати по горамъ единой со псы, яко да уловить елень ли инорогъ. Како убо есть богыни таковая жена и ловителница, рищющи со псы?

Почитают они Артемиду, сестру Аполлоиа, охотницу, обладательницу лука с колчаном, носящуюся по горам со сворой собак, чтобы выследить лань или вепря. Как же может быть богиней такая женщина и охотница, бегающая со сворой псов?

Афродитию же глаголють и си богыни сущи, прелюбодеица, овогдаже имяше прелюбодѣйника Арина, овогдаже Анхисина, овогда же Аданина, егоже искаше, смерть плачющи рачителя своего, иже глаголють, и въ адъ съшедъшю, яко да искупить Адонона от Персефонъ. Видѣ ли, о царю, вящьща сего безумиа, богыни воводити убийци, прелюбодѣици, рыдающи и плачющи?

Об Афродите говорят, что и она богиня и прелюбодеица, ибо творит она прелюбодеяния то с Аресом, то с Анхизом, то с Адонисом, смерть которого оплакивает она в поисках своего возлюбленного; рассказывают, что и в ад спускалась она, чтобы выкупить Адониса у Персефоны. Видел ли ты, о царь, большее безумие, ведь вводят они в качестве богини убийцу, прелюбодеицу, рыдающую и плачущую.

Адона же воводять бога суща, ловца и злою смертию умрѣти, уязвѣна от сына[22] и не могша помощи окаяньствию своему. Како убо человекомъ прилѣжание сътворити можеть прелюбодѣйникъ и ловець и злосмертный?

Считают они богом Адониса, охотника, который погиб тяжкой смертью, убитый сыном, и не смог помочь несчастью своему. Как же может позаботиться о людях прелюбодей и охотник, погибший насильственной смертью?

Сия вся и много таковых, много множайша и сквернейша и злѣйша въведоша еллини, царю, от богъ своихъ, ихъже поистѣнѣ недостоить глаголати, ни в память приносити. Тѣмь приемше человеци таковыя вины от богъ своихъ творяху всякого безакониа и скверненое зазрѣние и бесчестие, оскверняюще землю и воздухъ злыми своими дѣянии.

Все это и много подобного и великое множество ужасного и дурного придумали эллины, о царь, о богах своих; о них поистине грешно и говорить, и держать их в памяти. А люди, беря такие примеры со своих богов, творят всякие беззакония, и скверные и злые дела, и бесчестие, оскверняя землю и воздух злыми своими деяниями.

Егуптяне же безумнѣйше и неразумнѣйше сихъ, уродѣвѣйше суще языкъ всѣхъ облазнишася, ибо не доволнѣ быша халдѣйсти и елиньстѣй вѣрѣ и покланянию, нъ еще и неразумныхъ скотинъ въведоша, богы наричаще, земныя бо и водныя, и древа, и зелиа, всякымъ бѣсовьствиемъ и сквернымъ зазрѣниемь хужьше всѣхъ языкъ, сущихъ на земли. Изначала бо вѣроваху въ Исону, имущи мужа и брата Осерна именемъ, заколена братомъ своимъ Туфоном, и сего ради бѣгаеть Исида съ Оромъ сыномъ своимъ увидивъ[23] суръстѣй, исщущи Осирида и горко рыдающи, дондеже възрасте Оръ и уби Туфона. Да не возможе Исиа помощи брату своему ни мужю, ни Осиръ убиемы Туфономъ възможе заступити его, Туфонъ же братоубийца, погубляемъ Оромъ и Исидою, не можеть себе избавити от смерти. Таче таковымъ бытиемъ вѣдоми суще ти бози от неразумныхъ егуптянъ въмѣними быша и не о сѣх еже доволнѣ быша ли прочиихъ вѣръ язычных и неразумных скотинъ въведоша богы суща, нъ неции от них овцамъ, ини же козломъ, етерѣи же телцемъ и коркодилу, змии и псу, и вл ѣ ку, и курицы, и тряпяску, и аспиду, и лукуду, и плейму, и чесновитку, и неразумеша, окаании, о всѣхь сихъ, яко ничтоже могуть.

Египтяне же еще более глупы и неразумны, впали в заблуждение хуже всех остальных народов, ибо они, не довольствуясь халдейской и эллинской верой и поклонением, стали поклоняться еще и лишенным разума животным, земным и водным, называя их богами, и деревьям, и травам; своим всяким безумием и скверными делами они хуже всех народов, сущих на земле. Сначала веровали они в Изиду, имеющую брата и мужа по имени Озирис, убитого братом своим Тифоном, и потому бегает Изида с сыном своим Ором по сирийской земле, ища Озириса и горько плача, пока не возрос Ор и не убил Тифона. И ни Изида не могла помочь своему брату и мужу, ни Озирис, убиваемый Тифоном, не мог противостоять ему; ни Тифон-братоубийца не смог избавить себя от смерти, погубляемый Ором и Изидой. И пребывающие в таковых несчастьях, были они признаны богами неразумными египтянами; и египтяне, не довольствуясь этими или другими предметами поклонения язычников, также ввели в качестве богов и лишенных разума животных, ибо некоторые из них поклоняются овце, другие козлу, иные тельцу, другие крокодилу, змее, и собаке, и волку, и курице, и обезьяне, и аспиду, и луку, и терну, и чесноку, и не поняли, окаянные, что не могут они ничего.

Приидемъ убо, о царю, и к июдеомъ, яко да видим, что мыслять о Боз ѣ . Си бо Аврамова ищадиа и Исакова и Яковля,[24] суть пришѣльствова въ Егупетъ, оттудѣже изведе я Богъ “рукою крепкою и мышцею высокою”, Моисѣемъ законодавцемъ ихъ и чюдесы многыми и знамениемъ показана имъ свою силу, нъ неразумнѣи явишася и непохвалнѣ, и многажды служиша языческу поклонянию и вѣрѣ, и посланымъ къ нимъ пророкы и праведникы избиша. Таче яко изволѣ Сынъ Божий прити на землю, негодовавше на нь, предаша и Пилату игѣмону римьскому, и осудивше, распяша и, не постыдившѣмъся добродътельствиа его и бесчисленыхъ чюдесъ, ихъ в них сътвори. И погыбоша своимъ безакониемъ, вѣрующе бо и нынѣ Богу единому Вседержителю, нъ не с разумомъ, Христа бо отмѣтаются Сына Божиа, и суть безаконици. Симь бо егда како приближатися истѣнѣ мнять, от неяже удалишася. О июдѣехъ бо тако есть.

Перейдем теперь, о царь, и к иудеям, и посмотрим, что они мыслят о Боге. Ибо они — потомки Авраама, Исаака и Иакова, пришли в Египет, откуда вывел их Бог рукою крепкою и мышцею высокою через Моисея, законодателя их, многими чудесами и знамениями показал им свою силу, но они оказались неразумными и неблагодарными и часто служили языческому поклонению и вере, а посланных к ним пророков и праведников убивали. После же того как Сын Божий соизволил прийти на землю, они, отвергнув его, предали его Пилату, начальнику римскому, и, осудив, распяли его, не устыдившись благодеяний его и бесчисленных чудес, которые он сотворил для них. И погибли они через беззаконие свое, хотя и веруют они ныне в единого Бога-Вседержителя, но не с разумом, ибо отвергают Христа, Сына Божия, будучи беззаконными. Ибо как же думают они, что близки к истине, на самом деле удалившись от нее? Вот это об иудеях.

Крестияне же родословять поченъше от господа Иисуса Христа. Сеже Сынъ Божий вышняго исповѣдаемъ есть, Духомь Святымъ с небесе сшед спасения ради человечьскаго, от Девы святыя рожься без сѣмени же и без истлѣния плоть въсприим и явися человекъ, яко да от многобожныя прелести възвратити человекы, и кончавъ дивнаго своего смотрения и распятиемъ смерть вкуси волею своею смотрениемъ великымъ. По трехъ же днехъ въскресе и на небеса взиде. Егоже слава пришествиа его от самех христианъ нарицаемое евангельское Писание подобаеть ти разумѣти, царю, аще бесѣдовати хощеши разумети. Се Христосъ 12 имяше ученикъ, си по вознесении его еже на небеса изидоша в начальствие всея вселеныя и научиша величествиа его. Единъ же от нихъ приде в нашю страну повеление проповѣдаа истины. Тѣмъ еще на службу оправданиемъ проповѣданиемь ихъ нарицаются крестияне, паче всѣхъ языкъ обретше истину. Свѣдають бо Бога творца и съдѣтеля, имъже всяческаа быша Сыномъ единочядымъ и Духомъ Святымъ. Иного бога паче сего не чтять, ни кланяются, имѣють же заповѣди гопода Иисуса Христа въ сердци ихъ написана, тыя храняще, чяють въскресение мертвымъ и жизнь будущаго вѣка. Не имуть прелюбодѣяти ни любодѣяти, не лжесвѣдительствують, не вжелають чюжаго, чтуть отца и матерь и искрених другъ, праведно судя, елико не хотять себѣ имъ да будеть, и иному не творять, обидящаа ихъ призывають тѣшаще и другы себѣ творять, на добродѣтельствиа тщаться; кротци суть и милостиви; от всякого счетаниа безаконна и от всея нечистоты въздержаться; вдовици не презрять, сиротамъ скорби не творять; имея неимеющему безь зависти подаваеть. Странна аще узрять, под кровь воводять и радуются о немъ яко о братѣ истѣннѣмъ, ибо не по плъти их братию нарицають, нъ сердцемъ и душею. Готовѣ суть Христа ради душа своя предложити; повелениа же его твердо хранят, преподобно и праведно живуще, якоже Господь богъ имъ повелѣ, благодарствующе его въ вся часы о всякой пищи и питии и прочихъ благъ. Поистинѣ убо тъ есть истинный, еликоже ихъ шествують по немъ, руководствуеть въ вѣчное царствие, обѣтованую Христомь в будущую жизнь.

Христиане же ведут свой род от Господа Иисуса Христа. Он исповедуем как сын Бога Всевышнего, через Духа Святого сшедший с небес ради спасения людей, рожден от Девы святой без зачатия и без истления, восприял плоть и стал человеком, чтобы вернуть людей от многобожного заблуждения к истине, и, совершив свой дивный промысел, принял смерть через распятие по своей воле, по великому предопределению. По истечении трех дней он воскрес и взошел на небеса. Славу же пришествия его подобает тебе знать, о царь, из книг, называемых самими христианами евангельским Писанием, если захочешь побеседовать об этом. Христос имел двенадцать учеников, которые, по возне-сении его на небеса, разошлись по областям всей вселенной, чтобы учить о величии его. Один из них пришел и в нашу страну, проповедуя учение истины. Откуда и пошло, что те, кто служат учению проповеди их, называются христиане, более всех других народов обрели они истину. Познали ведь Бога, творца и создателя всего, через Сына единородного и Духа Святого. Иного бога они не почитают и никому другому не поклоняются; заповеди же господа Иисуса Христа имеют записанными в своих сердцах и, сохраняя их, ожидают воскресения мертвых и жизни будущего века. Не прелюбодействуют они, не предаются блуду, не лжесвидетельствуют, не желают чужого, почитают отца и мать и близких друзей, судят по справедливости: то, чего себе не желают, того и другим не делают; обижающих их призывают, утешая, и делают их друзьями своими, стараются творить добро; кротки и милостивы, воздерживаются от всякого беззаконного сожительства и от всякой нечистоты; вдовиц не презирают, сирот не обижают; имущий неимущему подает без сожаления. Если увидят странника, принимают под свой кров и радуются ему как родному брату, ибо не по плоти называют людей своими братьями, но сердцем и душой. Они готовы ради Христа души свои положить, твердо соблюдают его заповеди, живя благочестиво и праведно, как повелел им Господь Бог, благодаря его во всякое время за пищу и питье и прочие блага. Поистине это верный путь; всех, кто идет им, Христос ведет в вечное царство, в обещанную им будущую жизнь.

И да вѣдай, царю, яко не о себѣ сиа глаголю, приклонився въ книгы крестианьскы, обрящеши ничтоже, кромѣ истино мя глаголюща. Добрѣ убо разумѣ и сынь твой, поистинѣ научи служити истинному Богу и спастися в будущий вѣкь шествующу ему. Яко велиа бо и чюдна християны глаголемая и творима, ибо не человечьскых глаголъ глаголють, нъ Божиа. Прочии же языцѣ блазнятся и блазнять себе и слушающимъ ихъ, шествующе бо во тмѣ падуть самѣ, яко пиани суще. Доселѣ к тебѣ мое слово, о царю.

И знай, царь, что не от себя говорю это, то, посмотрев в книги христианские, не найдешь ты там ничего, кроме сказанной мною истины. Поэтому правильно уразумел сын твой и верно научился почитать истинного Бога, чтобы спастись в будущей жизни. Ибо велико и чудесно то, что говорят христиане и делают, ибо не человеческие слова говорят они, но Божии. Остальные же народы заблуждаются и вводят в заблуждение и себя, и тех, кто слушает их, ибо идут во тьме и падут сами, словно пьяные. Вот мое к тебе слово, царь.

Иже поистинѣ разумомъ моимъ изглаголана, сего ради да умолкнуть неразумнии твои премудрии, в пустошь бо глаголють на Господа. Подобаеть бо Бога Творца чтуще и кланяющеся и нетлѣнныхъ его глаголъ внушити, да суда избѣгше и мукъ, жизни негыблющиа явитеся наслѣдници».

Перед тем, что произнесено истиною через разум мой, пусть умолкнут неразумные твои мудрецы, ибо пустословят они, рассуждая о Боге. Ведь подобает, почитая Бога-творца и поклоняясь ему, вслушиваться в бессмертные его слова, чтобы, избегнув Страшного суда и вечных мук, стали бы вы наследниками негибнущей жизни».

[1] ...из утреняя Ефиопьскыя страны, глаголемыя Индейскыя страны... — В греческом тексте «Повести...» произошло смешение топонимов Эфиопии и Индии. Греческая космография не знала внутренней Эфиопии, но уже в «Географии» Птолемея есть разделение Индии на внутреннюю и внешнюю. У христианских авторов, например у Козьмы Индикоплова, внутренней Индией назывались Эфиопия и Южная Аравия.

[2] ...святый град... — Имеется в виду Иерусалим.

[3] ...бесовьст ѣ й прелести... — идолопоклонству.

[4] ...от халд ѣ ян... — В древности в Греции халдеями называли вавилонских жрецов, обладавших познаниями в области философии, медицины и особенно астрономии и астрологии.

[5] Въ град ѣ Домос ѣ ... — Ошибка переводчика: в греческом тексте ἐν πόλει δὲ ὅμως ἰδιαξούση (в городе же особом) он два слова δὲ ὅμως (же) принял за название города Домоса.

[6] ...преподобника... — Ошибка переписчика. В протографе, видимо, было «проповедника» (греч. κήρυξ — глашатай).

[7] Четыр ѣ же аспиды еже о прегр ѣ шеных и безм ѣ стныхъ стухый... — В древнегреческой натурфилософии четыре стихии, или элемента (στοιχεῖον) — первовещества природы, из которых состоит также и человеческое тело: вода, огонь, воздух и земля.

[8] ...увид ѣ ... — Ошибка переписчика. В протографе, видимо, было «увѣде» (греч. ἔγνω — знать).

[9] ...начялствие...тм ѣ в ѣ ка сего... — Ср. Ефес. 6, 12.

[10] ...в землю тмы...житиа человечьскаго... — Иов. 10, 22.

[11] ...учителей видящимъ... — Видимо, ошибка переводчика. В греческом тексте — «свидетелей и посвященных» (ἐποπταῖς καὶ μυσταῖς).

[12] ...якоже Валамль оселъ... — Имеется в виду ослица пророка Валаама, которая, как рассказывается в библейской Книге Чисел, остановилась, увидев перед собой ангела, и, когда Валаам трижды ударил ее, чтобы заставить двинуться, заговорила человеческим языком (Чис. 22, 21—35).

[13] ...честити тварь паче створившаго ихъ... — Ср. Римл. 1, 25.

[14] ...от изображениа... — Неточный перевод греческого слова ἐκτυπώματα, которое было воспринято переводчиком как два слова: предлог ἐκ (от, из) и существительное τυπώματα (образы, отпечатки).

[15] ...именуеть... — Ошибка переписчика. В греческом тексте: «изменяет» (ἀλλοιοῖ).

[16] ...yp ѣ зaти истеса своя... — Неточный перевод. В греческом тексте: «Зевс отрезал у него детородный член...» (τὸν Δία κόψαι αὐτοῦ τὰ ἀνάγκαια). Переводчик, видимо, имя Зевса (Δία) принял за прилагательное «собственный».

[17] ...тимение... — грязь. — Так переводчик понял греч. слово Τάρταρος — пропасть, подземное царство.

[18] ...с мертвыми... — Ошибка переписчика. В протографе в соответствии с греческим текстом было «смертными» (θνητάς).

[19] ...Европии... — Начиная с Европы, дочери финикийского царя, похищенной Зевсом, далее перечисляются имена персонажей греческой и египетской мифологий. В переводе эти имена даны в современной транскрипции.

[20] ...богын ѣ ... — В греческом тексте — музы.

[21] Дара — Неверное прочтение переводчиком греческого имени Тиндарея (Τυνδάρεον): первую часть имени Τυν — он принял за артикль, а вторую за собственное имя.

[22] ...от сына... — Ошибка переводчика. В греческом тексте: «от кабана» (ὑπὸ τοῦ ὑός). Переводчик спутал два слова: «кабан» (ὕς) и «сын» (υἱός).

[23] ...увидивъ... — Ошибка переводчика. В греческом тексте: «в Библос» (εἰς Βύβλον). Эти два греческих слова переводчик принял за одно, глагол εἰσβλέπω (смотреть).

[24] Си бо Абрамова ищадиа и Исакова и Яковля... — Авраам, Исаак и Иаков — библейские патриархи, родоначальники еврейского народа.

ИЗ ПРОЛОГА

---

Дата добавления: 2018-11-24; просмотров: 281; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!