Слово прьвое. Како сътворися ему уродьство

Слово первое. Как он стал юродивым

Жизнь Богу угодну и житье непорочно мужа добронрава, о возлюбленьи, хотящю ми исповѣдати, приклоните себе, молюся вамъ, на послушание сихъ. Есть бо си повѣсть якоже медвену н ѣ каку воню каплющи, масть сладку и велми дивну. Тѣмже уготовитеся всею душею на се насыщение, да болми и азъ самъ подвигнуся на начатье повѣсти сея и положю пред вами духовныя доблести сего мужа. Есть же слово сего начатья сице.

О жизни богоугодной и непорочном житии добронравного мужа, дорогие мои, хочу я вам поведать, и потому прошу вас выслушать мой рассказ со вниманием. Ибо повесть эта как бы источает медвяное благоухание, сладкий и дивный елей. Поэтому приготовьтесь всей душой насладиться ею, и это еще более подвигнет меня приступить к началу этой повести и открыть перед вами духовное величие этого мужа. Вот начало рассказа о нем.

При цьсарьствѣ христолюбца цьсаря Лва Великого[1] бѣ нѣкто мужь в Костянтини градѣ именемь Феогностъ, иже бѣ протоспафаревымъ саномь[2] почтенъ от благовѣрнаго цьсаря, егоже по семь воеводу створи на въсточныхъ странахъ.[3]

В царствование христолюбивого императора Льва Великого жил в Константинополе некий муж по имени Феогност, которому благоверный император пожаловал титул протоспафария и назначил предводителем восточных областей.

Се же мужь многу челядь бѣ имѣя, послѣди же купи и ины многы, в нихже бѣаше и сь, иже ныня поминаемъ бываеть нашимъ смиреньемь. Бѣаше же родомъ словѣнинъ.[4]

Муж сей, имевший многочисленную челядь, купил после этого еще много новых рабов, среди которых был и тот, о ком мы теперь смиренно ведем рассказ. Был он родом славянин.

Егдаже господинъ его купи сего и съ прочими, се бѣаше младѣи всѣхъ плотнымь взоромъ и красенъ велми, яко смилитися ему у господина своего велми и прѣд нимь ему служити орудья требльшая. Абие же вда его, да ся научить святымъ книгамъ, еще грѣчкы молвити не разумѣющю.

Когда господин купил его вместе с остальными, он был по виду моложе всех и весьма красив, поэтому господин пожалел его и решил взять его в личное услужение. Тотчас отдал он его, не умевшего еще говорить по-гречески, учиться Святому писанию.

Трѣзвъ же сыи отрокъ умомь своимь, въскорѣ изучися Псалтыри и числомь и всему, еликоже учитель его веляше ему, якоже дивитися учителю его скорому его ученью. Не мнящю никомуже, якоже словѣнинъ есть личнаго взора дѣля и душевнаго разума, и плотьныя дѣля силы, и доброты дѣля писания его.

Благодаря ясному уму отрок вскоре обучился Псалтири и счету и всему, чему учил его учитель, так что учитель дивился быстроте его успехов. Никто не предполагал в нем славянина, ибо был он пригож лицом, наделен духовным разумом, физической силой и умел красиво писать.

Сего дѣля и господин его в нотарево мѣсто нача его водити на всяку потребну службу. Съ всимь прилежаниемь и тщаниемь кончава я, яко милу ему быти господину своему и госпожи своеи и от всихъ сущихъ в дому ихъ.

Поэтому господин стал поручать ему выполнение секретарских обязанностей. Он выполнял эту работу со всем прилежанием и тщательностью, за что был любим господином и госпожой и всеми домочадцами.

Многы же чти творяше ему Феогностъ и даяше ему от портъ своихъ, в нихже самъ хожаше, видя его всимь сердцемь прилежаста на имѣние его, яко видяще его молъвляху, яко: «Рабъ в лѣпшихъ портѣхъ господина своего ходить».

Феогност оказывал ему большую честь и одаривал своими одеждами, ибо видел, как усердно тот заботится о его имении, так что видевшие его говаривали: «Раб одет лучше своего господина».

Часто же хожаше по церквамъ и любляаше прочитати богодуховнъныя книгы, боле же святыхъ мучения и жизни святыхъ отець, яко горѣти серцю его на тѣхъ упованье, на подобие ихъ въставлятися. Особѣ бо вложи собѣ начало добраго житья. Тацѣмь образомъ Богу нача работати.

Он часто ходил по церквам и любил читать священные книги, особенно мучения святых и жития святых отцов, и сердце его горело желанием уподо-биться им. И в душе он решил начать праведную жизнь. Таким образом стал служить Богу.

Въ едину бо нощь въставъ одра своего, да ся помолить, по подобью рекшому: «Полунощи въстаяхъ исповѣдатися Тебѣ».[5] Завидив же неприязнивыи дѣмонъ добрууму начатью его, пришедъ, нача бити въ двери храмины тоя, в неиже уныи прибываше. Оужасъ же ся от страха, остася молитвы и скоро на одрѣ възлегъ, покрыся козичиною своею.[6] Се же видивъ Сотона, рад бысть и рече, яко к нѣкому подобну себѣ: «Видиши ли сего? Доселѣ тоштетину ялъ,[7] а уже строиться и сь на ны». И се рекъ, ищезе.

Однажды ночью он встал с постели помолиться, следуя сказавшему: «В полночь встал я исповедаться Тебе». Ненавидя его доброе побуждение, злобный Дьявол, придя, начал громко стучать в двери дома, где находился юноша. Сильно испугавшись, юноша прервал молитву и поспешно лег в постель и укрылся своей козичиной. Увидев это, Сатана возрадовался и сказал как бы своему собрату: «Посмотри на этого. Недавно еще тощую похлебку ел, а туда же готовится бороться с нами». И сказав это, исчез.

От страха же того усну твердо блаженыи. Види въ снѣ, яко бѣаше нѣгдѣ на позорищи.[8] Да бѣше на единои странѣ множьство ефиопъ много,[9] а на друзѣи странѣ множьство в бѣлахъ ризахъ и инѣхъ святыхъ мужь. Бѣаше же межю обою страну рѣць нѣкака о уристанѣи и о борении. Ефиопи бо, черна нѣкого велми велика имѣюще, прошаху у сбора бѣлоризець,[10] нѣ ли никогоже, иже ся бы уристалъ любо брался с цернымь симъ. Никтоже бо, глаголаху, нигдѣже не може ся ему противити, боръшюся ему съ мнозими. Бѣаше бо тысящникъ несытаго легеона Сотонина.

После такого испуга блаженный крепко уснул. Во сне он увидел, будто находится словно в каком-то театре. И на одной стороне было огромное множество эфиопов, а на другой стороне — множество белоризцев и других святых мужей. И между обеими сторонами идет спор о состязании в беге и борьбе. Эфиопы, имея на своей стороне некоего черного великана, вопрошают у собравшихся белоризцев, нет ли среди них такого, который состязался бы в беге или вступил в единоборство с этим черным. Ибо, говорили они, он со многими боролся и никто и нигде не может ему противостоять. Ибо это был тысяцкий несытого сатанинского легиона.

Да якоже онѣ началѣ бѣаху хвалитися тако, и блаженому ту стоящю и послушающю, а бѣлоризцемь не умѣющемь что отвѣщати, единъ нѣкто уноша велми красенъ слѣзе от горних, в руцѣ держа 3 вѣнца. Да единъ бѣаше украшенъ златомь чистомь и каменьемь чьстьным, а вторыи жемцюгомь великымъ драгымъ блискающимся, а 3-и велми болѣи обою от всякого цвѣта чьрвьлена и бѣла и от вѣтвия Божия рая исплетена, неувядаемъ николиже. Таку же воню имѣаху, якоже умъ человецьскъ не можеть нарещи.

И пока они так похвалялись, и блаженный там стоял и слушал, а белоризцы не знали, что отвечать, спустился с высоты прекрасный юноша, держа в руке три венца. Один из них был украшен чистым золотом и драгоценными камнями, а второй сиял крупным дорогим жемчугом, а третий, самый большой, был сплетен из всевозможных красных и белых цветов и неувядающих ветвей Божьего рая. Они испускали такое благоухание, что ум человеческий не в состоянии выразить.

Се же види Андрѣи, тужаше и торзашеся, кацѣмь образомь бы възмоглъ взяти понѣ единъ от вѣнець тѣхъ. И приступивъ к тому, иже то бѣаше видиниемь уноша, рече ему: «Тако ти Христа. Продаеши ли я? Аче бо любо не могу купити ихъ, но аче мало пождеши мене, шедъ, повѣдѣ господину своему, да вдасть ти злата, елико хощеши».

Видя это, Андрей стал тужить и терзаться, как бы ему заполучить хотя бы один из этих венцов. И, подойдя к тому, который был в обличье юноши, сказал ему: «Христа ради, продаешь ли их? Если я не смогу их купить, подожди немного, я схожу к моему господину, и он даст тебе столько золота, сколько пожелаешь».

Рече ему уноша, улыскаяся лицемь: «Ими ми вѣру, възлюблене, яко аще ми принесеши любо и всего сего мира злато, не вдам ти от сего цвѣта ни единого, ни тебе, ни иному никомуже, ни мнимому твоему господину. Не бо суть суетнаго сего мира, якоже ты мниши, нъ си суть от скровищь прѣнебесьныхъ вѣнци Христови, имиже ся вѣнчавають иже черныя оны избивають. Аще ли хощеши не единого токмо взяти, нъ и вся три, да шедъ борися съ ефиопомъ онѣмь чернымь. Да аще ему удолѣеши, не едины си, нъ ины, елико хощеши, крашьшя сихъ възмеши у мене».

Юноша ответил ему с улыбкой: «Поверь мне, дорогой мой, что если даже ты принесешь мне золото всего мира, я не отдам тебе ни единого из этих цветков — ни тебе, ни кому другому, ни твоему мнимому господину. Ибо эти венцы не принадлежат этому суетному миру, как тебе кажется, это венцы Христовы из небесных сокровищниц, которыми венчаются те, кто побеждает этих черных. И если ты хочешь получить не один только, но все три, то иди и борись с этим черным эфиопом. И если победишь его, то не только эти, но и другие, лучше этих, какие только пожелаешь, получишь от меня».

Се слышавъ Андрѣи, о словесѣ семь дерьзновение взя и рече ему: «Вѣру ими ми, яко створю, елико ми еси реклъ. Толико научи мя клюкамъ его».

Услышав это, Андрей воодушевился и сказал ему: «Поверь мне, что я сделаю, как ты сказал. Только научи меня его уловкам».

И рече к нему уноша: «А ты не вѣси ли клюкъ его? Не ефиопѣ ли суть, грознѣ и страшивѣ, немощьни? Да не плашися страшнаго его величества и взора. Яко же бо зелье гнило, тако и тои есть изъгнилъ и немощенъ».

И говорит ему юноша: «А ты разве не знаком с его уловками? Ведь грозные и страшные эфиопы немощны. Не бойся же его огромного роста и страшного вида. Он, как гнилое растение, гнил и немощен».

Сими же словесы укрѣпивъ унаго, приимъ его красныи онъ уноша, яко творяся братися с нимь хотя, учаше его, како ся бы ему противити ефиопу. И рече ему въ ухо: «Егда тя возмет и начнет вертѣти тобою, се бо вѣдѣ азъ, нъ ты не мози ся ужаснути, нъ запни ему и узриши славу Божию».

Укрепив такими словами молодца, прекрасный юноша обхватил его, как бы намереваясь бороться с ним, и стал учить, как ему противостоять эфиопу. И сказал ему на ухо: «Когда он схватит тебя и начнет тебя кружить — ибо я знаю это — ты не бойся, а зацепи его ногу — и узришь славу Божью».

И изииде же абье блаженыи, да ся бореть, и рече великымъ гласомь: «Иди сѣмо, учѣрнене,[11] да ся боревѣ оба». Пришед же ефиопъ, дыша и грозяся, въсхыти Андрѣа, и нача имъ вѣртѣти на многы часы. И начаша ефиопи плескати, а бѣлоризци поблѣдѣша, мняху бо яко ударить имъ черныи о землю, да ему и оци искочита. Вертим же около Андрѣи, и стрясеся, запя ему ногою. И летящю таковому дѣмону, улучися лбу его на камени и абие нача въпити.

И тотчас вышел блаженный на борьбу и крикнул громким голосом: «Иди сюда, черномазый, поборемся с тобой!» Эфиоп подошел, грозно сопя и хрипя, схватил Андрея и начал его кружить и кружил долго. И стали эфиопы хлопать в ладоши, а белоризцы побледнели, думая, что сейчас ударит его черный о землю, так что у него глаза выскочат. Андрей же, кружась вокруг эфиопа, изловчившись, зацепил его ногу. И демон, падая, ударился лбом о камень и стал вопить.

Радость же велика и плесканье велико нача быти бѣлоризцемь. И въсхытиша праведника на высоту руками своими, възнака начаша его лобызати, мажюще муромь духовнымъ. Тогда же чернѣи онѣ разидошася вси с великомъ студомь. А красныи онъ уноша вда ему чьстныя вѣнца и лобзавъ его рече: «Иди с добромъ. Отселѣ уже нашь еси другь и брат. Теци уже добрыи подвигъ, нагъ буди и похабъ мене дѣля и многа добра причастьникъ будеши въ день цьсарства моего».

Обрадовались и захлопали в ладоши белоризцы. И, подняв праведника на руки, стали целовать его лицо, умащая его духовным елеем. Тогда все черные разошлись посрамленные. А прекрасный юноша отдал ему честные венцы и, поцеловав его, сказал: «Иди с добром. Отныне ты наш друг и брат. Устремись на добрый подвиг, наг будь и юродив меня ради и великого блага удостоишься в день царствия моего».

Си слышавъ, блаженыи от великого того сна убудися и нача дивитися о бывшихъ ему, мнози сущи вонѣ въ устѣхъ его; воняше и лице его яко Божия воня невидимо.

Услышав это, блаженный пробудился от глубокого этого сна и подивился случившемуся с ним, потому что на губах своих он ощущал благовония; и лицо его благоухало как бы божественным благоуханием, <источник которого был>невидим.

Заутра же приде ко мнѣ недостоиному и, дерьзнувъ, исповѣда ми бывшее видинье свое. Да подивихся, слышавъ, видинью его. Свѣщаховѣ же ся оба и судиховѣ, да ся прѣтворить нынѣ вмѣсто яко бѣшенъ есть, неистовъ ся дѣеть рекшаго дѣля к нему: «Буди похабъ мене дѣля и многа добра причастника тя сътворю въ день цьсарства моего».

Наутро он пришел ко мне недостойному и, решившись, рассказал мне о бывшем ему видении. И, выслушав его, я подивился его видению. Посовещавшись, мы решили, что ему нужно отныне преобразиться и представиться умалишенным и бесноватым ради того, который сказал ему: «Будь юродивым меня ради и великого блага удостоишься в день царствия моего».

Инако бо не можаше улѣсти плотнаго своего господина, якоже неудобь есть никомуже пустити хлапа своего, да будеть свободенъ, паче же на Божие дѣло, дьяволу възъбраняющю завистью сему.[12]

Иначе он не мог бы уйти от своего земного господина, ибо никому не хочется отпускать своего холопа на волю, тем более на Божье дело, ибо дьявол ревностно старается помешать этому.

Въ другую же нощь полунощи въставъ, помолися и кончавъ молитву, вземъ ножь, иде къ кладязю, иже бѣаше близъ ложница господина своего. И съвлекъ со себе ризу, в неиже самъ хожаше, нача ю дробити на платы. И якоже бѣшенъ ся дѣя, словеса нѣкая мутна нача молвити съ гласомъ беставномъ, якоже неистовѣи дѣють.

На другую ночь, поднявшись в полночь, Андрей помолился и, окончив молитву, взял нож и пошел к колодцу, который был возле спальни его хозяина. И сняв с себя одежду, которая была на нем, начал ее резать на куски. И притворяясь бесноватым, стал произносить бессвязные речи и бессмысленно бормотать, как делают умалишенные.

Убудив же ся господинъ его, дивитися нача бывшему, паче же полунощи. Розмысли же в себе, яко духъ кладяжьныи пришедъ, надохнулъ есть, егоже обрѣтъ прѣдъ собою, да обрѣлъ есть сего. Умолча же до заутрѣя.

Хозяин его, проснувшись, подивился всему этому, тем более, что была полночь. Но поразмыслив, решил что это колодезный дух вылез из колодца и дохнул на первого встречного, и им оказался Андрей. И он промолчал до утра.

И противу свѣту иде поваръ почретъ воды и видивъ бывшее Андриови, удивися. Остав же ся водоноса, шедъ, повѣда господину своему, поющю заутренюю. Се же слышавъ господинъ его, дивляшеся, яко Андрѣи, рече, неистов ся дѣя, сѣдить на устьи кладязя, порты своя роздравъ. Сниде же съ женою своею и со всимъ домомь своимь и видивше его несмысляща, плакашася немало и бишася, мняще, яко право демонъ се ему есть створилъ, да несмыслить. Господинъ же его велми печаленъ бывъ о напасти сеи и ничтоже не могъ ему помочи, повелѣ вести его въ церковь святыя мученица Анастасия,[13] юже есть създалъ благовѣрныи Левъ Мясникъ,[14] и ужи желѣзны привязати его тамо, пославъ и сребреникъ голѣмо слузѣ церковьному на сего потребу и угодие.

На рассвете повар пошел набрать воды и, увидев случившееся с Андреем, удивился. Оставив ведро, он пошел и рассказал хозяину, певшему на заутрени. Услышав это, хозяин удивился, что Андрей, как сказал <повар>, впал в безумие и, разодрав одежды, сидит на колодезном устье. Он вышел с женой и всеми домочадцами, и, увидев его в безумии, они горько плакали и сокрушались, думая, что он вправду стал жертвой нечистого духа. Господин его был весьма опечален этой напастью и, не зная, чем ему помочь, велел отвести его в церковь святой мученицы Анастасии, которую построил благоверный Лев Мясник, и там посадить его в оковы, и послал много сребреников церковному служителю на его содержание и кормление.

Чресъ день же весь праведникъ творяся несмысленъ, словеса глаголаше, якоже похабъ. В ту же нощь плакатися нача на сердци своемь, кланяяся, моляся мученици Христовѣ, дабы ся ему явила, а аче есть достоинъ, дабы его утѣшила, аще угодно есть начатье, еже есть почалъ.

Весь день напролет праведник представлялся безумным и разговаривал, как юродивый, А ночью он заплакал от всего сердца, кланяясь и молясь мученице Христовой, чтобы она явилась ему и, если он достоин, чтобы сказала ему, угоден ли начатый им подвиг.

Вмалѣ же тому плачю и молитвѣ преставшю, види и се: 5 женъ очивѣсть придоша ту, и единъ нѣкто старець славою многою славимъ прѣдъ тѣми хожаше. Ходяще же хожаху по болемъ, лежащих ту единого по единому посѣчающе. Минувше же прочая, придоша и к тому, да прѣже старець ста, а от него святыя оны жены. Зряше на нь старѣць онъ беспрестани оцима, сладко нѣчто улыснуся к нему, нѣчто добро о немь промышляя. Рече же к женѣ пятѣи къ свѣтлѣишии, играя: «Госпоже Анастасье, не лѣкуеши ли ничтоже сдѣ?»

Когда он перестал плакать и молиться, он вскоре увидел, как в видимом образе пришли пять жен и с ними впереди почтенный старец. Они стали обходить лежавших там больных, посещая одного за другим. Пройдя всех, подошли и к Андрею, сначала остановился старец, а рядом с ним святые жены. Пристально глядя на него, старец ласково улыбнулся ему, что-то доброе замышляя. И сказал, как бы в шутку, обращаясь к пятой жене, которая сияла ярче всех: «Госпожа Анастасия, что же ты здесь не врачуешь?»

Рече ему она: «Господи учителю, инъ есть лѣковалъ, да нѣ ему надоби никтоже. Иже бо ему есть реклъ се, яко: “Да будеши похабъ мене дѣля и многа добра владыка будеши въ день цьсарства моего”. Да то есть лѣковалъ, да нѣ ему трѣбѣ ициленье. Уже бо реместву емуже ся есть научилъ и не остася его до послѣдняго своего дыханья, и будеть Богу съсудъ избранъ, избранъ и святъ и възлюбленъ Духомь».

Она отвечала ему: «Господин учитель, здесь другой врачевал, и никто больше ему не нужен. Ибо тот сказал ему: “Будь юродивым меня ради и много добра стяжаешь в день царствия моего”. И после такого врача он не нуждается в исцелении. Он уже научился этому ремеслу и не оставит его до последнего своего дыхания, и будет сосуд богоизбранный, святой и возлюбленный Духом».

Рече старець: «И азъ, госпоже, вѣдѣлъ есмь, нъ играя к тебе молвилъ есмь тако».

Старец произнес: «Я знал это, госпожа, и лишь шутя спросил тебя».

Се же глаголаше, зрящю Андрѣю, вдавше ему миръ, дну въ церковь внидоша кланяния дѣля. Оттолѣ же никогоже от тѣхъ не види ни вышедша, ни вшедша, даже нача клепати в било слуга. Оудивив же ся преподобьникъ видинымъ от его, прослави Бога и святую мученицю похвали, яже ускори на моление его.

Так они говорили в присутствии Андрея, потом, оставив его с миром, они вошли внутрь церкви поклониться. И после этого он не видел никого из них ни выходящими, ни входящими, пока не застучал в било служитель. Пораженный увиденным, преподобный восславил Бога и поблагодарил святую мученицу за то, что она поспешила на его молитву.

Сѣдѣвъ же день тои весь въ ужи, не вкуси ничегоже, нъ блядивая словеса молъвляше сѣдя. Нощи же наставши, уже оному бдящю до полунощи и по обычаю молитвы и моленья отаи в таинѣмь храмѣ сердца своего Богу и святѣи мученици приносящю, приде к нему очивѣсть дьяволъ съ многы бѣсы, держаи секиру, а они друзѣи ножи, друзѣи дрѣво и колье и меца и копья, друзѣи же ношаху ужа. Тысящьникъ бо бѣаше дѣмоня полку, да сего дѣля мнози бѣси бѣаху пришли по немь, да побиють блаженаго.

Целый день он просидел в оковах, не принимая пищи и произнося непотребные слова. Когда же настала ночь и он, дождавшись полуночи, по обыкновению, стал молиться в тайном храме своего сердца, вознося молитвы и мольбы Богу и святой мученице, пришел к нему во плоти дьявол со множеством бесов, держа секиру, а бесы несли ножи, дубины, колья, мечи, копья и цепи. Это был тысяцкий демонского войска, и потому многие бесы пришли с ним, чтобы погубить блаженного.

Рикати же нача издалеча изъгнилыи старець, тѣмь бо образомь ся бяше явилъ, якоже старыи синець, и потече на святаго, хотя убити его секырою, яже ношаше в руку. И вси дѣмонѣ сущеи с нимь потекоша, зарѣзати его хотяще. Он же съ слезами руцѣ въздѣвъ, къ Господу въпияше, глаголя: «Не предаи же звѣремъ душа моея исповѣдающюся тебе!» И се рекъ: «Святыи Иоанне апостоле Богослове, помози ми!»

И еще издалека зарычал гнилой старец <ибо он явился в образе старого черта> и бросился на святого, намереваясь убить его секирой, которую держал в руках. И все демоны, которые были с ним, бросились на него, желая его зарезать. Он же воздел руки и со слезами возопил к Господу: «Не предай зверям душу мою, верующую в тебя!» И еще сказал: «Святой апостол Иоанн Богослов, помоги мне!»

И абие громъ бысть, яко свыше, и голка людии многъ. И се старець нѣкто великама очима, въсъклоненъ мало, лице им ѣ я солнца свѣтлѣе, и множьство много с нимь. И рече к сущимъ со собою съ яростию: «Затворите врата, да не убѣжить никтоже». Си же болѣ онѣхъ суще, се твориша въскорѣ. Да якоже изъимани быша вси тѣ, рече единъ от черьныхъ къ другу своему отаи: «Горе часу сему, в онже мы ся прельстихомъ. Иоаннъ бо лютъ есть, да злѣ ны хощеть мучити».

И тотчас раздался гром, словно в небесах, и крики многих людей. И явился старец с большими глазами, слегка возлысый, с лицом, сияющим светлее солнца, и с ним многочисленная свита. И грозно сказал он пришедшим с ним: «Затворите врата, чтобы никто не убежал». И те, которых было больше, чем бесов, немедленно исполнили это. И когда все бесы были пойманы, один из них тайком сказал другому: «Будь проклят тот час, когда мы соблазнились на это дело. Ибо Иоанн суров и намерен тяжко покарать нас».

Повелѣ же честъныи онъ старець своимъ, да сняша желѣзное уже съ шия Андрѣовы. И ста внѣ вратъ и рече къ своимъ: «Ведите ми я по единому». Приведошя же и ростягоша по земли. И вземъ апостолъ уже желѣзное, прѣгну натрои, вда ему ранъ 100. И вопияше же яко человѣкъ: «Помилуи мя!»

Честной старец приказал своим спутникам снять железную цепь с шеи Андрея. И, выйдя за церковные врата, произнес: «Ведите мне их по одному». И привели первого и распростерли на земле. И апостол, взяв железную цепь, сложил ее втрое и ударил его раз сто. И вопил бес, словно человек: «Помилуй меня!»

По семь пакы протягоша другаго дѣмона, и бьенъ бы и тъ тако же.

Потом распростерли на земле другого демона, и тот был так же бит.

Слыша же блаженыи Андрѣи, еже въпияху «Помилуи насъ!», хотя любо не хотя нача ся смѣяти. Мняше бо ся Андреови, яко же и человѣци, ефиопи изьимани быша, да тепуть я явѣ. Протягоша же и третьяго, да и тъ толико же притерпѣ. Богъ бо бияше нелжею ранами, имиже родъ тѣхъ оскорбьляется. По ряду же бивше всихъ, биюще, повѣдаху биенымъ и пущенымъ: «Шедше, покажите себе отцю своему Сотонѣ, любо ли ему се будеть».

Слыша, как они вопят «Помилуй нас!», Андрей невольно начал смеяться. Ему казалось, что эфиопы, как люди, пойманы и их по-настоящему избивают. Распростерли и третьего, и тот столько же претерпел. Ибо Бог наносил им нешуточные удары, чувствительные для их естества. Избивая их всех по очереди, бьющие говорили избитым и отпущенным: «Идите и покажитесь отцу своему Сатане, любо ли ему это будет?»

Да якоже разидоша, вси бѣлоризьци они ищезнуша. Красныи же онъ старець приде къ рабу Божию и, възложивъ уже на выю его, рече к нему играя: «Видиши ли, како ти ся есмь уранилъ на помощь твою. Велми бо ся пеку тобою, мене бо наряди Богъ, повелѣвъ ми, да промышляю, яже тя на спасение твое приводять удобная, пекыися всегда и подая тебе. Да притерпи, да будеши о всемь искушенъ. Недалече бо ти будеть, и пущенъ будеши и ходити начнеши по своеи воли, кдѣ же будеть годѣ очима твоима».

И когда те разошлись, исчезли и все белоризцы. Благообразный же старец пришел к рабу Божию и, возложив оковы на его шею, сказал, шутя: «Видишь, как я поспешил к тебе на помощь. Ибо я весьма пекусь о тебе, потому что Бог повелел мне опекать тебя и заботиться о том, что более всего служит твоему спасению. Претерпи это, и будешь во всем искушен. Ибо вскоре наступит час, когда ты будешь отпущен и сможешь ходить свободно, где тебе заблагорассудится».

Рече Андрѣи: «Господи мои, а ты кто еси? Не вѣдѣ бо, кто ты еси».

Андрей спросил: «Кто ты, мой господин? Я тебе не знаю».

Он же рече: «Азъ есмь иже възлеже на честныя и животворящяя пьрси Господа нашего Исуса Христа».[15] И се рекъ, якоже въ молнию себе прѣтворивъ, из очию его отииде.

Старец ответил: «Я тот, кто возлежал на честной и животворящей перси Господа нашего Исуса Христа». И сказав это, исчез из виду, словно превратившись в молнию.

Блаженыи же Андрѣи дивляшеся и велми Божию милость славляше, яко тако по всему словеси и орудью помощникъ ему бысть и како его избави от темныхъ духъ, въстающихъ на него. И молъвляше в таинѣ: «Господи Исусе Христе, велика и неизвѣдома есть сила твоя и боле естьства суть милосердия твоя, яко мене смиренаго милуеши и печешися мною, да мнѣ ся дивно творить и велми чюдно. Да и еще съхрани мя по истѣнѣ твоеи и створи мя достоина обрѣсти благодѣть у тебе. Вышнѣи, великая сила, страшныи, не оставляи насъ».

Дивился блаженный Андрей и горячо прославлял милость Бога, помогающего ему в словах и делах, избавившего его от нечистой силы, ополчившейся против него. И молвил про себя: «Господи Исусе Христе, велика и непостижима сила твоя и безгранично милосердие твое, коль ты ко мне смиренному благоволишь и заботишься обо мне, являя мне дивное чудо. Сохрани и далее меня на пути истины твоей и сделай меня достойным обрести твою благодать. Вышний, великая сила, грозный, не оставляй нас».

Се же ему молящюся, наста нощь, и мало поспавъ, види въ снѣ, яко бѣаше в полатахъ цьсаревахъ. Сущю же ему тамо, призва его цьсарь полатъ тѣхъ к себе. Пришедшю же ему и ставшю пред нимь, и рече к нему цьсарь: «Хощеши ли ми работати всею душею и створю тя, да будеши ты единъ от славныхъ в полатѣ моеи?» Рече Андрѣи: «Кто ся можеть отричати добраго? Азъ бо и велми хотѣлъ быхъ орудью сему».

Пока он молился, настала ночь, и задремав, увидел он себя во сне в царских палатах. Когда он там находился, позвал его царь к себе. И когда он пришел и стал перед ним, спросил его царь: «Хочешь ли ты всей душой работать для меня, и я сделаю тебя одним из почитаемых в моих палатах?» Андрей ответил: «Кто же отказывается от блага? Я бы очень хотел этого».

Рече цьсарь: «Да аще хощеши, да приими моея работы снѣдь». Да словомь вда ему нѣчто, яко и снѣгъ. И се вземъ, снѣде. Бѣаше же сладко, якояже сласти умъ человѣць приложити не можеть ни к чемуже. Нъ бѣаше его мало, и се снѣдь, нача ся молити в себе, да быша далѣ ему и еще от того же. Молъвляше бо, яко «егда се ядяхъ, мнѣхъ, яко въ муро Божие приложилася есть сласть си».

Сказал царь: «Если хочешь, прими пищу моего служения». И с этими словами он подал ему нечто похожее на снег. Взяв, Андрей съел ее. Было так сладко, что подобной сласти ум человеческий не в состоянии сравнить ни с чем. Но ее было мало, и съев, Андрей стал про себя молить, чтобы ему дали еще того же. «Ибо, — говорил он, — когда я ел, мне казалось, что с миром Божьим сравнима эта сласть».

И пакы вда ему, якоже се есть кидонатъ[16]кусъ малъ. И рече к нему: «Възми и яжь». И вземъ, снѣ. Бѣаше люто и горко, велми боле пелына, да яко гнуситися нача ему и она сладкая добрая снѣдь.

И опять дал ему небольшой кусок чего-то, похожего на кидонат. И сказал ему: «Возьми и съешь». Андрей, взяв, съел. Это было жгучее и горькое, горьче полыни, так что ему стала противна и предыдущая сладкая добрая снедь.

Видив же цьсарь съгнусившася его тако, рече к нему: «Видѣ ли, како не може притищати горкаго вкушения того свершенаго моего служения разумѣти? Сънѣдь вдах ти, та бо есть узкыи и оскорбленыи путь, водяи хотящая внити въ врата цьсарства моего».

Царь, видя его отвращение, сказал ему: «Видишь, как не смог ты воспринять этого горького вкушения, означающего служение мне? Пища, которую я тебе дал, — это узкий и скорбный путь, ведущий тех, кто хочет войти во врата царства моего».

Рече блаженыи: «Горко есть орудье се, владыко. Да кто се можеть ясти, а тобѣ работая?»

Блаженный сказал: «Горька эта пища, владыка. Кто же способен вкушать ее и служить тебе?»

Рече цьсарь: «Да горкое разумѣлъ еси, а сладкому н ѣ си ли разум ѣ лъ? Нѣсмь ли ти вдалъ и пьрвое сладкое и потомъ горкое?»

Отвечал царь: «Смысл горького ты понял, а сладкого понял ли? Не дал ли я тебе сначала сладкое, и потом горькое?»

Рече онъ: «Тако, владыко. Но о горцѣмь единемь реклъ еси рабу своему, яко се есть скорбьнаго пути образъ».

Сказал он: «Да, владыка. Но только о горьком сказал ты рабу твоему, что это образ скорбного пути».

Рече цьсарь: «Ни, нъ посредѣ сладкаго и горкаго есть путь. Да в горцѣмь показано ти есть вкушенье страстемъ и болѣзнемъ, яже ти есть прияти мене дѣля, а въ сладцѣмь и добрѣишимь бываеть хладъ и покои и утѣшенье стражющимъ мене дѣля. Оть моя благодѣти да нѣ горкое едино присно, ни сладкое по единому образу, нъ другоици се, а другоици оно, другъ друга прогоняща. Да аче хощеши, въвѣчаи ми ся, да быхъ вѣдѣлъ».

Сказал царь: «Нет, путь лежит посередине между сладким и горьким. И в горьком воплощено вкушение мучений и страданий, которые тебе предстоит принять ради меня, а в сладком и лучшем обретается прохлада, покой и утешение страждущим меня ради. От моей благодати не исходит одно только горькое или одно только сладкое, но порой одно, порой другое, перемежаясь и чередуясь. И если ты желаешь трудиться для меня, скажи мне, чтобы я знал».

Рече Андрѣи: «Даи ми пакы ясти того же, да видивъ, повѣдѣ ти». Он же пакы вда ему горкое, потомь сладкое. Степе же ся болми горкымъ тѣмь вкушеньемь, рече: «Не могу азъ работати тебе сице ядыи. Орудье бо се горко есть и тяжко».

Сказал Андрей: «Дай мне еще раз отведать того же, я попробую и скажу». И он опять дал ему горькое, а потом сладкое. Страдая от горечи, Андрей сказал: «Не могу я служить тебе, питаясь этим. Пища эта горька и тяжела».

Цьсарь же улыснувся, выня ис пазухы своея н ѣ что узрачье, еже бѣаше видиниемь, яко огнь, и вельми добрѣ воняя и цвѣтомъ одѣно образомъ. И рече ему: «Възьми и яжь, да забудеши все, елико еси видилъ и слышалъ». Онъ же вземъ, снѣ да на многы часы от сласти тоя и от великыя радости и от многыя воня и славы стояше забывся. На свои же умъ пакы нашедъ, паде на ногу великаго цьсаря того и моляшеся ему, глаголя: «Помилуи мя, владыко добрыи, и не отрини мене отселѣ от работы твоея. Яко разумѣхъ поистинѣ, яко велми сладокъ есть путь службы твоея, да кромѣ тоя не поклоню шия своея никомуже».

Царь улыбнулся и вынул из пазухи своей нечто другое, с виду словно огонь, источающее благоухание и украшенное цветами. И сказал ему: «Возьми, съешь и забудешь все, что видел и слышал». Он же, взяв, вкусил и простоял долго в забытьи от этой сладости и от огромной радости и от великого благоухания и славы. А придя в себя, упал в ноги великому царю тому и взмолился со словами: «Помилуй меня, владыка добрый, и не отвергни отныне меня от служения тебе. Ибо уразумел я воистину, что весьма сладок путь твоего служения, и вне его не поклоню своей головы ни перед кем».

Рече ему онъ: «Сему ли вкушению ся еси удивилъ? Вѣру ми ими, яко в добрыхъ, сущихъ у мене, се есть хуже всего. Нъ аще мене покоиши, все мое твое будеть и створю тя друга собѣ и причастишися святаго цьсарства моего и наслѣдникъ мои будеши». Се рекъ к нему, яко се его послалъ бѣаше нѣгдѣ на орудье. И абие убудися.

И тот ответил ему: «Это ли вкушение тебя удивило? Поверь мне, что среди моего добра это наименьшее. Но если ты меня успокоишь, все мое твое будет и ты будешь мне другом и причастишься святого царства моего и наследник мой будешь». И сказав это, словно на подвиг его послал. И тотчас Андрей пробудился.

Се же все блаженыи съблюдаше въ сердци своемь и дивляшеся, глаголя: «Что се хощеть быти?»

Все это блаженный сохранил в своем сердце и дивился, говоря: «Что бы это могло быть?»

Пребывшю же ему въ церкви святыя Анастасия до 4-и мѣсяць, видивши церковныя слугы, яко не можеть ицилѣти, нъ пуще ся ему дѣеть, и възвѣстиша о немь къ господину его. Слышав же се Феогностъ, остався его, яко безумна и бѣшена, и повелѣ отрѣшивше пустити его, да снидеть. Отрѣшивше же его церковьници, пустиша. Видивъ же блаженыи, яко все, еже на сердцѣ имѣаше, сбывается ему, прослави Бога, створившаго, да ся сбудеть воля его.

По истечении четырех месяцев его пребывания в церкви святой Анастасии, церковные слуги, видя, что он не выздоравливает, но, напротив, ему становится хуже, сообщили о нем его господину. Услышав это, Феогност отказался от него, как от безумного и бесноватого, и велел, сняв с него оковы, отпустить на свободу. И сняв с него оковы, церковные служители отпустили его. Видя, что задуманное им сбывается, Андрей прославил Бога, устроившего так, чтобы сбылась воля его.

Начало жития его

Ристати же оттолѣ нача и играти по улицамъ по образу дрѣвле бывшю похабу Смеона[17] оного дивнаго <...> и прѣхожаше день весь ни ѣдъ, ни посѣдѣвъ нигдѣже. Вечеру же наставшю, егда ему бѣаше любо, не спавше, нъ хожаше по улицамъ градьнымъ, молитвы дѣя на сердцѣ, всю нощь бдя пребываше, а заутра почиваше; егда же ли ся ему не хотяше ходити в нощи, да съглядаше по улицамъ мѣста, кдѣ же пси лежать, да тамо шедъ, единого от нихъ прогнавъ, лежаше, яко на одрѣ почивая, нагъ, лишенъ, неимовитъ, ни рогозины имѣя, ни сукна, ни власяницѣ или платъ понѣ малъ отруянъ. Се едино суконце, еже преже реченое, в немже хожаше, то имяше за все.

С того времени он начал бегать и резвиться на улицах, следуя примеру своего предшественника Симеона Юродивого <...> и бродил целый день без еды и без отдыха. Когда же наступал вечер, он либо не спал, если ему было не угодно спать, а ходил по городским улицам и в душе молился и так всю ночь бодрствовал, а наутро почивал; либо, когда ему не было угодно ходить в ночи, искал на улице место, где лежат собаки, и прогнав пса, ложился на его место и почивал, словно на постели, — наг, убог, нищ, не имея ни рогожи, ни платья, ни власяницы или хотя бы куска материи. Вместо всего этого имел он на себе, как прежде было сказано, единственное суконце, в нем и ходил.

Заутра же пакы въстая, на сердцѣ своемъ к себѣ тако глаголаше: «Се, лишена боголиши Андрею, всю нощь пьсъ съ псы наспалъся еси по простору. Да идемъ пакы дѣлатъ, яко приближается смерть. И никтоже бо тебе да не прельстить, яко въ тъ час можеть ти помощи кто любо. Всякъ бо человѣкъ трудъ плода своего снѣсть въ время исхода жизни сея. Да уже потечемъ, лишене, съ трудомъ, укаряемѣ от человѣкъ в мирѣ семь, да хвалу и славу приимемъ от небеснаго цьсаря и Бога».

Вставая утром, он говорил себе: «Ну вот, презренный юродивый Андрей, наспался пес с псами всю ночь на приволье. Пойдем дальше работать, ибо приближается смерть. И пусть никто не соблазнит тебя, ибо в час смерти никто тебе не поможет. Ибо каждый человек плод своего труда принимает в час исхода этой жизни. Пойдем же поскорее, несчастный, поругаемый людьми в этом мире, и удостоимся похвалы и славы у небесного Царя и Бога».

Се глаголя, тщашеся честныи человѣкъ, по велицѣмь апостолѣ Павлѣ, на прѣдняя спѣвати, а задняя забывати.[18] Зряще на нь человѣци глаголаху: «Се нова бѣшенина». Друзѣи же глаголаху, яко: «Земля си николиже бесъ салоса нѣсть». Да друзѣи пхаху его и по шии бьяхуть его и слинами лице его кропляху, гнушающеся.

Говоря это, стремился честный человек, по слову великого апостола Павла, простираться вперед, забывая заднее. Смотря на него, люди говорили: «Вот новый бесноватый». Другие говорили: «Не стоит земля без юродивого». А иные толкали его и в шею били, и с презрением плевали в лицо.

Терпя же все се, алченъ, жадая пити, зимою умирая, зноемъ угараемъ и все зло терпя, пребываше непобѣдимъ. Молитву же толку приялъ бѣаше в таинѣмь храмѣ сердца своего, якоже шепту устенъ его далече и-звѣнѣти. Яко же бо котелъ безмѣрнымъ кипѣньемь възмутився, пару густу износить, тако и тому исхожаше из устъ пара Святого Духа, якоже зряще на него друзѣи глаголаху, яко: «Дѣмонъ, иже в немь живеть, от того пара си износится». А друзѣи глаголаху: «Ни, нъ сердце его нетища неприязниваго духа, тако дышеть». Нъ се не тако бѣаше, нъ молитва бѣаше бес прѣстанка богоугодна, яже си являше. Тѣмже невѣгласии, якоже древле прѣмѣнение языкъ пьяньствомь мнѣху, тако и сдѣ о славнѣмь семь помышляху.

Терпеливо снося все это, голодный, жаждущий, умирая от холода, опаляемый зноем и терпя обиды, он оставался неуязвимым. И такую молитву носил он в тайном храме сердца своего, что, когда он шептал ее, она была далеко слышна. И как из бурлящего котла при бурном кипении исходит густой пар, так и из его уст исходил пар Святого Духа, так что некоторые видевшие его говорили: «Это сидящий в нем демон, это он извергает этот пар». А другие говорили: «Нет, это сердце его, гневаясь от присутствия бесовского духа, так дышит». Но это было не так, это являла себя непрестанная богоугодная молитва. Так что, как раньше несведующие считали пьяным всякого говорящего на другом языке, так и здесь об этом славном думали.

О блудницах

Въ едину же близъ блудныхъ храмъ[19] мимоидяше играя. Едина от блудниць, яко се боголишь видивши, я его за скутъ лихого сукна, в немже хожаше, и въвлече его дну. Истиньныи же посмихатель сотонинъ, ослабивъ, вниде с нею. И якоже вниде въ храмину, събрашася о немь и прочая блудница и смѣющася ему, въпрашаху его: «Како ся створило есть тебе се?» Праведникъ же толико усмихашеся, не отвѣщая ничегоже. Пихающе его, веляху ему нудма скверненое дѣло блудное створити, таиныя его уды гнетуще. Другыя же лобызающе цѣломудраго, искушаху, на срамъ зовуще. Другыя глаголаху: «Бляди с нами, похабе, и насыти духовьную си похоть».

Однажды он проходил, играя, мимо блудилища. Одна из блудниц, видя юродивого, схватила его за край ветхой одежды, которая была на нем, и втащила его внутрь. Истинный насмешник над Сатаной уступил и вошел вместе с ней. И когда вошел в блудилище, вокруг него собрались и другие блудницы и, потешаясь над ним, спрашивали: «Как это тебя угораздило?» Праведник же только усмехался, ничего не отвечая. Толкая его, они пытались заставить его сотворить скверный блуд, лаская тайные его уды. Иные, лобзая, искушали целомудренного, стремясь склонить к сраму. Другие говорили: «Соблуди с нами, юродивый, и насыти свою духовную похоть».

Чюдо бо дивно бѣаше видити, еже о немь. В толици скоктаньи, елико ему створиша, никакоже подвигънути или въсхотѣти смердящему недугу тому не могоша его навести.

Но дивное чудо явил он. Ввергая его в столь сильный соблазн, они нисколько не смогли подвигнуть его к желанию смердящего этого недуга.

Приложивъше же ся, тако глаголаху: «Любо мертвъ есть, любо ли дрѣво есть, да не чюется, любо ли камень неподвижимъ. Колико бо его нудихомъ на похоть и не могохомъ ничтоже сътворити ему».

Тогда они оставили свои намерения со словами: «Либо он мертвец, либо бревно бесчувственное, либо камень лежачий: сколько ни распаляем мы его на похоть, ничего у нас не выходит».

Рече едина от нихъ: «Дивлюся безумью вашему, яко клюдите тако. Боголишь бо и бѣшенъ, алченъ и зименъ, не имѣя главы подъклонити, чимь хощеть имѣти таку похоть? Да останитеся его, да шедъ, творить безумье».

Одна из них сказала: «Удивляюсь я вашему неразумию и возмущению. Он ведь юродив и бесноват, голоден и холоден, и негде ему голову приклонить — откуда взяться у него похоти? Оставьте его, пусть себе безумствует».

Видяше же праведникъ блуднаго дѣмона ту стояща посредѣ блудниць. Бѣаше видиниемь, яко синець, уснатъ, власа не имѣя на главѣ, нъ гнои конескъ, смѣшенъ с пепеломъ. А оци его бѣсте, якоже и лисици, и лиха прота платъ лежаше на плещю его. Смрадъ же исхожаше из него изъгнила гноя, якоже от горка смрада его нетища блаженыи нача плевати часто и портомъ своимъ зая носъ свои.

Праведник же увидел блудного беса, стоящего среди блудниц, внешне он был похож на эфиопа, губаст, на голове вместо волос конский навоз, смешанный с золой. А глаза его были словно лисьи; ветхое тряпье покрывало его плечи. И исходил от него такой зловонный запах нечистот, что, не выдержав этого тяжкого смрада, блаженный начал часто плеваться и закрыл одеждой свой нос.

Видя же его скарѣды онъ дѣмонъ отгрѣбающаяся блуда, неистовъ ся дѣяше и глас испусти тако: «Мене, рече, человѣци имѣють, якоже сладокъ медъ на сердци своемь, а сеи, иже ся ругаеть ходя всему миру, брѣзгая мною, плюеть на мя. Да ты добра дѣля не створился еси похабомъ, но любо ли отлѣсти хотя симь образомь плотныя работы».

Видя, что Андрей гнушается блуда, разъярился блудный бес и завопил: «Люди меня лелеют, словно мед сладкий, на сердце своем, а этот глумится над всем миром, брезгуя мною, плюет на меня. Да сам ты благой ли цели ради стал юродивым, а не для того ли, чтобы таким образом уклониться от земных трудов?»

Блаженыи же видяше его явѣ, блудница же глас его слышаху, а не видяху никогоже. Сѣдя же средѣ ихъ, смияшеся смраду его и нелѣпотѣ его. Видяще же оны смѣхъ его, глаголаху: «Видите ли, како ся смѣеть с демономъ своимъ?» Едина же от нихъ рече: «Добра есть одежа его. Да вземше у него, продадимъ, да ны будеть пити днесь». Абие же въставша, съвлекоша его и поставиша его нага, а одежю продаша на сребреници и роздѣлше по двѣима чатамъ.

Блаженный видел его наяву, блудницы же только голос беса слышали, но никого не видели. Сидя среди них, блаженный смеялся над зловонным и безобразным бесом. Увидев, что он смеется, они сказали: «Поглядите, как он со своим демоном смеется». А одна из них сказала: «У него хорошая одежда. Давайте возьмем ее и продадим, и у нас будет сегодня питье». Быстро поднявшись, они раздели его, оставив нагим, а одежду продали за сребреники и разделили, каждой досталось по два медяка.

Рече старѣишия другымъ: «Не пустимъ его нага, нъ вдадимъ ему понѣ рогозину ветху». Принесоша же рогозину и прорѣзавше среду ея, възложиша на шью его въ мѣсто одежа и тако его изъгнаша изъ храма.

Старшая сказала остальным: «Давайте не отпустим его нагим, а дадим ему хотя бы ветхую рогожу». Принесли рогожу и, сделав прорезь в середине ее, возложили на шею его вместо одежды и прогнали его из дома.

И шедъ же на улицю вне и нача ристати играя. Зрящеи же глаголаху, смѣющеся ему: «Добръ подъкладъ лежить на твоемь ослѣ, похабе». Он же глаголаше: «Право, похабе, в добрѣ рюи хожю. Патрика[20] бо мя есть створилъ Владыка».

И выйдя на улицу, он начал бегать, юродствуя. Видевшие его, смеясь над ним, говорили: «Хорошая попона лежит на твоем осле, юродивый». Он же отвечал: «Воистину это вы юродивые, я ношу добрую одежду. Ибо Господин мой сделал меня патрикием».

Нѣцѣи же христолюбци даяху чаты по волѣ, а не по прошенью. Христосъ бо печашеся имъ. И елико же ему кто вдаяше, примаше. Другоици бо и двадесятъ чатъ днемь взимаше, любо 3-десять и боле. Нъ углядаше мѣсто таино, кдѣ же будяше сборъ нищихъ, да идяше к нимъ, носяи чаты в руцѣхъ, творяся играяи, да быша не разумѣлѣ дѣла его, сѣдъ, начняше играти чатами. Да егда кто от нищихъ, дерьзнувъ, въсхыщаше у него, пьхняше его пястью. Се же видивше прочѣи нищии мьстити хотяще друга своего, поидяху на нь с батогы. Вину же обрѣтъ бѣганье, повѣргъ же чатѣ, побѣгняше от нихъ. Они же к тому начняху грабити цаты его.

Некоторые христолюбцы сами давали ему медяки, хотя он не просил. Ибо Христос заботился о нем. И сколько бы ему ни давали, он принимал. Иногда приходилось до двадцати, иной раз тридцать и более медяков в день. И высматривал укромное место, где собирались нищие, и шел к ним с медяками в руках, притворяясь блаженным, чтобы они не разгадали его замысла, и, присев, начинал играть медяками. И когда кто-нибудь из нищих пытался отнять их у него, он давал ему затрещину. Видя это, остальные нищие шли на него с палками, желая отомстить за товарища. Используя это как повод для бегства, бросив медяки, он убегал от них. Тогда они присваивали себе его медяки.

Видиние богатаго умерша

Видение богатого покойника

Пакы же ходящю ему на духовное свое дѣло и мало нѣколико прѣиде, да узри издалеча мертвеца несома противу себѣ. Бѣаше же мужь добръ, велми богатъ.

Однажды, когда Андрей шел на духовное свое дело, отойдя немного, он увидел вдалеке, как навстречу ему несут покойника. Это был знатный, очень богатый человек.

Множество же много идяше по немь. Глас же бѣаше слышати велми великъ поющихъ съ многами свѣщами и кадиломь. Голка же и въпль великъ исхожаше от своихъ ему.

Великое множество народа шло за гробом. Слышалось громкое пение идущнх со многими свечами и кадильницами. Стенания и громкие вопли испускали его близкие.

Видив же святець, что ся дѣяше надъ мертвымъ, да ста и нечюти себе нача на многы часы. Узри и се, прѣдъ свѣщами множество ефиопъ дѣмонъ[21] идяше, болми пѣвець въпиюще: «Горе ему, горе ему». Все же, еже тамо кажаху, яко мотыла смердяху, и якоже мѣхы держаще в руку, известъ и попелъ сыпаху по единому. Идущю множеству тому пляшющемъ и смѣющимся бе-студа, якоже бестудныя блудница, да другоици лаяху, якоже пси, а другоици въпияху, якоже свинья. Да бѣаше имъ мерьтвець онъ веселье и радость. Да друзѣи около одра его идяху, гноимь и скалушьною водою лице мертваго кропяще, а друзии по вѣтри лѣтающе, около одра лѣтаху.

Видя, что происходит над покойником, святой остановился и на долгое время впал в забытье. И увидел: перед свечами идет множество черных демонов, кричащих, заглушая певцов: «Горе ему! Горе ему!» И все, что они кадили, смердело нечистотами, и они несли какие-то мешки и рассыпали попеременно пепел и золу. И все это множество, приплясывая на ходу и нагло смеясь, подобно бесстыжим блудницам, то лаяло по-собачьи, то по-свински визжало. И был для них мертвец предметом веселья и радости. И одни из них шли рядом с телом, кропя лицо покойника нечистотами и навозной жижей, а другие, летая по воздуху, вились около одра.

Великъ же смрадъ исхожаше изо одра того и ис тѣла того грѣшнаго, якоже се кыдающе и скалушу и мотыла истлѣвша и смердяща кромѣ кыдають. Да друзѣи пѣсья мотыла и масло морьскаго пса и съ инѣми смрады кладяху на лице его, друзѣи же въслѣдъ идуще плясаху, плещюще рукама, а ногама тъпътъ великъ творяще, смѣющеся и ругающеся невидимо поющимъ и глаголюще: «Не даи вы Богъ видити ни единому васъ свѣта, лишенѣи хрестьяни, поюще надъ псомъ ”съ святыми си покои душю его”, нъ и раба Божия наричающе его, сущаго повиньна всему дѣлу злому».

Нестерпимый смрад исходил из одра и от тела того грешника, как бывает, когда выгребают отхожие места и расплескивают вокруг навозную жижу и раскидывают смрадные нечистоты. И иные клали на его лицо собачий кал и жир морского пса и прочие зловония, другие же, идя следом, плясали, хлопая в ладоши и ужасно топая ногами, смеясь и издеваясь невидимо над поющими, и приговаривая: «Не дай Бог и никому из вас видеть свет, жалкие христиане, поющие над псом “со святыми упокой душу его” и называющие рабом Божьим того, который чинил всякое зло».

И есть страшное видинье святаго. Възрѣ, и се: князь нечистыхъ дѣмонъ, имѣя оци, яко диковы, и страхъ творяща зрящему на него, держаше же и огнь в руцѣ своеи и сѣру, и смолу и идяше къ гробу лишенаго оного, охриту створити тѣло его и огнемь съжещи, еже и по погребенью створися.

И вот страшное видение святого. Взглянул он и видит: князь нечистых бесов с разъяренным взором, наводящим ужас на смотрящих, держа в руках своих огонь, серу и смолу, идет к гробу того несчастного, чтобы опозорить его тело и сжечь огнем, что и произошло по погребении.

Пакы же минувшю мерьтвецю, смотри, видивъ и се: въслѣдъ идяше нѣкыи уноша красенъ плачася, печалью одержимь. Плакашеся плачемь великомъ, мимо же идыи близъ бысть святого.

И когда покойника проносили мимо, взглянул Андрей и увидел: вослед идет красивый юноша и плачет, одержимый печалью. И рыдая, проходит мимо святого.

Он же мнѣвъ, яко по праву уноша есть нѣкыи и близокъ есть умершаго, да сего дѣля плачется, да яко забывъ по Бозѣ таинаго дѣла, простеръ руку свою, имъ плачющагося уношю, моляся, рече ему: «Тако ти Бога небеси и землѣ, кая ти вина есть, еяже дѣля слезы такы тоциши, плачася? Нѣсмь бо видилъ николиже никогоже тако ся плачюща о мертвѣцѣ, да повѣжь ми, молю ти ся, почто се тако твориши?»

Полагая, что он и вправду юноша и <один> из родственников умершего, потому и плачет так, и словно забыв про тайные дела Господа, он протянул свою руку и, коснувшись плачущего юноши, обратился к нему со словами: «Заклинаю тебя Богом неба и земли, в чем причина твоего плача и почему ты такие слезы льешь? Никогда мне не приходилось видеть, чтобы кто-нибудь так плакал по мертвецу; скажи мне, пожалуйста, почему ты это делаешь?»

Рече к нему ангелъ: «Моего плача вина си есть, яко оного, егоже оно несуть, егоже еси видилъ, взялъ его есть дьяволъ себѣ. То есть вина моего плача и печали, да погубивъ его, плачюся».

Отвечал ему ангел: «Причина моего плача в том, что того, кого сейчас хоронят, кого ты видел, дьявол взял себе. Он и есть причина моего плача и печали, и потеряв его, плачу».

Рече к нему святыи: «Повѣжь ми, друже мои милыи, разумѣхъ бо, кто ты еси, что суть былѣ грѣси его?»

Сказал ему святой: «Скажи мне, друг мой милый — ибо я понял, кто ты — каковы были его грехи?»

Рече к нему ангелъ: «Понеже еси, Анъдрѣа, и ты самъ изъбраныи Божии, разумѣхъ, да понеже достоить ти увѣдити, внимаи и да услышиши. Ныня бо твоя доброта красныя твоея душа чиста и льщиться, да якоже злато чисто узрѣвъ, понѣ мало утѣшихся от печали моея. Се же великъ мужь бѣаше у цьсаря, бѣаше же грѣшенъ человѣкъ и лютъ велми въ своемь житьи. По всему бѣаше же блудникъ и прѣлюбодѣи и съ отрокы лѣгаше, лестивъ и немилосердъ, буи и гордъ и сребролюбець, и лживъ и человѣконенавистникъ, памятивъ злу и мьздоимець, и ротникъ, убогую свою челядь моря гладомъ и ранами, и наготою, бес портъ и безъ обуви оставляя ихъ въ дни зимныя, многы жь обоимь убивъ и подъ коньскыи помостъ покопалъ. Такъ же бѣаше на скарѣдое и огнемь пожьжено мужелѣганье отроцие и скопьче и Богомъ ненавидиму похоть, яко осквернилъ есть до триста душь мерьзкымь симь и скарѣдымь грѣхъмь. Да уже, друже мои о Господи, приде на него жатва, да пришедши смерть, обрѣте его не покаявшася, неизъглаголаны и многы грѣхы имѣюща, а скверненое его тѣло самъ еси видилъ, кацѣмь бесчестиемь несомъ есть къ гробу. Да сего дѣля, о святая душе, и азъ самъ тужю и печалью великою одержимъ, плачюся, понеже, возлюблене мои, дѣмономъ есмь смѣхъ, смраду скарѣду храмина».

И ответил ему ангел: «Поскольку ты, Андрей, и сам Божий избранник и поскольку тебе позволено это знать, внемли и услышь. Ибо ныне твоя прекрасная душа чиста и светла, и я, словно чистое золото увидев, немного утешился в своей печали. Это был знатный муж у императора, но был он при жизни грешник и очень злой человек. Во всем он был блудник и прелюбодей и мужеложец, коварен и немилосерден, кичлив и гордец, и сребролюбец, и лжив, и человеконенавистлив, злопамятен и мздоимец, и клятвопреступник, бедных своих слуг морил голодом, и побоями, и наготой, оставляя их без одежды и без обуви в холодные дни; многих же, палкой забив, закопал в конюшне. И так распалялся он гнусной и богопротивной похотью к отрокам и скопцам, что осквернил до трехсот душ этим мерзким и отвратительным грехом. Но вот, друг мой в Господе, пришла на него жатва, и смерть, придя, застала его без покаяния, погрязшего во многих неописуемых грехах, а скверное его тело, ты сам видел, с каким бесчестием несут к могиле. И потому, о святая душа, и я тужу и в великой печали плачу, ибо, возлюбленный мой, я стал посмешищем демонам и вместилищем гнусного смрада».

О пов ѣ сти ангелов ѣ

О рассказе ангела

Се Божию ангелу глаголющю, рече к нему святыи: «Молю ти ся, друже, да приимеши добру утѣху. Понеже неприязнену кончину приялъ есть, да якоже ся есть потщалъ на лихая, такоже да ся ихъ насытить. Ты же, пламянообразне, вели похоти исполнене, и о имени Господа Саваофа вседержителя будеши одержимъ в добрая отселѣ и въ вѣкы».

Когда ангел закончил, святой сказал ему. «Прошу тебя, друг мой, успокойся. Он заслужил скверную кончину: он стремился ко злу и теперь насытился им. Ты же, огнеподобный, исполненный услады, во имя Господа Саваофа вседержителя будешь пребывать во благе отныне и во веки».

В такои же бесѣдѣ отиде от него ангелъ невидимо. Идущю же по улици, на неиже съ аньгѣломъ повѣсти дѣяше святыи, и видяше единого стояще и повѣсти дѣюща, ангела бо не видяху, недостоини суще, да глаголаху къ себѣ сами: «Зрите на боголишь ону, како ся глумить, къ стѣнѣ повѣсти дѣя, несмысля». Ринувше же его и отгоняще, глаголаху: «Что то есть, похабе, надшене, еже стоя бесѣды дѣяше къ стѣнѣ?»

После этих слов ангел невидимо улетел. Прохожие, шедшие по улице, на которой святой разговаривал с ангелом, и видя, что он стоит и разговаривает сам с собой — ибо ангела они не видели, будучи недостойны — говорили друг другу: «Взгляните на этого юродивого, как он дурачится, бессмысленно разговаривая со стеной». И толкая его и отгоняя, говорили: «Что это ты вздумал, дурак, бесноватый, стоишь и со стеной разговариваешь?»

Святыи же си словеса слышавъ, еже ти блядяху, помродавъ и молча. И посмиявъся невѣдѣнью ихъ, отиде от нихъ и шедъ на покровно мѣсто, умолча.

Святой же, слыша, что они болтают, улыбнулся и ничего не сказал. И посмеявшись их неведению, отошел от них и, придя в укромное место, предался молчанию.

Молитва святого за умершаго

Молитва святого за умершего

И помянувъ лишена оного, егоже бѣ видилъ несома къ гробу, и плакася горко, донелѣже немощи нача, якоже от многа плача опухлѣ ему бѣаста и оцѣ. Глаголаше же сию молитву къ Господу, плачася: «Неизвѣдомыи и покровныи и страшенъ Богъ Отець, творець и Господь, свѣршитель бесконѣчныхъ вѣкъ и изъобрѣтель всякои премудрости и художеству. Нерасудимое рожение, вьлелѣпие святыя славы, подобныи и единочестьныи Отцю и възлюбленому твоему и вседержителю Духу, родивыися исперва от великаго ума, всегда бывая на лонѣ родившюму тя, единыи неприкосновенѣи Троицѣ и по вочеловѣчении твоемь. Молю ти ся, избави оного лишенаго тѣло от поругания смолнаго и сѣры, приклони утробу свою святую къ молитвѣ худаго твоего раба. Понеже скверненая его душа избавленья не имѣеть, смерть бо уже заградила есть еже о немь, да молю ти ся прося понѣ тѣло его дабы ся избавило от студа того, дабы не отинудь веселитися наченъ о немь, глубныи змѣи[22] проклятыи пожерлъ душю его и с тѣломъ и оскорбится святое твое имя».

И вспомнив о том несчастном, которого несли к могиле, стал горько плакать, пока не изнемог и глаза у него не опухли от долгого плача. И в слезах он произносил такую молитву к Господу: «Неисповедимый и невидимый и страшный Бог Отец, творец и владыка, создатель бесконечных веков и начало всякой мудрости и знания! Непостижимое рождение, великолепие святой славы, подобный и равночтимый с Отцом и возлюбленным твоим и вседержителем Духом, родившийся искони от великого ума, всегда оставаясь в лоне родившего тебя, один из нераздельной Троицы и по твоем вочеловечении! Прошу тебя, избави тело того несчастного от поругания смолой и серой, приклони утробу свою святую к молитве ничтожного твоего раба. Поскольку оскверненной его душе нет избавления, ибо смерть закрыла для него все, прошу тебя и молю, чтобы хотя бы тело его избавилось от такого позора, чтобы не до конца порадовался добыче проклятый глубинный змей и не поглотил душу его вместе с телом, оскорбляя святое твое имя».

Се святому молившюся, Божие просвѣщенье бысть о немь. Въ ужасти бывъ, себе види пришедша на гробъ лишена того. И се, сниде ангелъ Господень, яко скора молния, держа палицю пламяну в руцѣ своеи и прогоняше нечистыя духы, сущая тамо. И ищезоша, и прѣста от трыжнения тѣло, да не згорить смолою и сѣрою.

И пока святой молился, на него снизошло озарение. И впав в экстаз, увидел себя пришедшим на могилу того несчастного. И вот спустился с небес ангел Господний, словно быстрая молния, держа в руке огненный жезл и прогоняя находившихся там нечистых духов. И они исчезли, и было прекращено поругание тела сожжением в смоле и сере.

Се видивъ святыи, благодѣть възда Богу, ускорившему на молитву его.

Видя это, святой вознес благодарность Богу, исполнившему его молитву.

О тати гробномъ

О могильном воре

По нѣколико же днии прѣставися дщи нѣкого болярина. Бѣаше же дѣвою, живши житье свое чисто. Закля же отца своего, прѣдъ градомъ сущю селу ихъ, да въ церкви сущѣи въ виноградѣ, ту да погребуть.

Спустя несколько дней преставилась дочь одного вельможи. А была она девицей, жившей жизнь свою в чистоте. Умирая, она просила своего отца, чтобы ее похоронили в их загородном имении в часовне посреди сада.

Да яко же успе, вземше, понесоша ю на то мѣсто, гд ѣ же б ѣ закляла отца своего.

И когда она скончалась, ее понесли хоронить на то место, которое она при жизни указала своему отцу.

В то же время бѣ нѣкто гробныи тать, иже отгрѣбая мертвеца, совлачаше с нихъ порты. Да стоя на пути, зряше, кдѣ ю хотя нести и погрести. И увѣдѣвъ, гдѣ есть погребена дѣвица, умысли и на тои то же створити.

В то время был один могильный вор, который, разрывая могилы, снимал с мертвецов одежды. И стоя на пути, он наблюдал, куда ее собираются нести и хоронить. И узнав, где она похоронена, задумал и с ней сотворить то же.

Пригоди же ся мимоити тудѣ святому, Господа дѣля творящю ему обычаи свои. Да якоже прозря сердецьныма оцима, разумѣ духомь тщивую мысль лукаваго того. И хотя възбранити его от сего дѣяния, видяше бо, кака пагуба хощеть ему быти, да изувиро възрѣвъ ему на лице, рече к нему, яко се гнѣваяся: «Тако глаголеть Духъ, судныи ядущему[23] порты лежащиихъ въ гробѣхъ: “Уже ти есть не видити солнца, уже ти есть не видити дни, уже ти есть не видити образа человѣцьска. Затворять бо ся врата дому твоего и боле того не отворятся. И померкнеть день и не просвѣтится въ вѣкы”».

Случилось же проходить мимо святому, совершавшему Христа ради свои дела. И словно провидев сердечным взором, он постиг духом подлый умысел этого нечестивца. И желая отвратить его от этого деяния, ибо он знал, какое наказание тому уготовано, и грозно посмотрев ему в лицо, сказал ему с гневом: «Так говорит Дух, судящий похитителей одежд лежащих в гробах: “Не видеть тебе больше солнца, не видеть больше дня, не видеть больше человеческого лица. Ибо затворятся врата дома твоего и более никогда не отворятся. И померкнет день и вовеки не рассветет”».

Он же се слышавъ, не разумѣ, что се глаголеть святыи, и небрѣгъ ни о комже, поиде.

Тот же, услышав это, не понял, о чем говорит святой и, ни о чем не беспокоясь, отошел прочь.

Святыи же, възрѣвъ рече к нему: «Иди, иди, лишене, укради. Тако ми Исуса, аще створиши, нѣсть ти видити солнца».

Святой же, посмотрев на него, сказал: «Иди, иди, кради, безумец. Клянусь Исусом, если сотворишь это, не видеть тебе солнца».

Он же разумѣвъ гораздно, что ему есть реклъ, хвалити его нача, праведника его наричая:[24] «Право боголиши бѣшена, и ты глаголеши безвѣстьная и таина от смущения дѣмоньска. Язъ тамо хощю ити, да вижду, что успѣють твоя словеса». Святыи же играя, мимоиде.

Тот же, вполне уразумев, что сказал ему <Андрей>, стал хвалить его, называя праведником <и говоря>: «Право, несчастный бесноватый, и ты по дьявольскому наущению говоришь о неизвестном и тайном. Я <нарочно> пойду туда, чтобы увидеть, исполнятся ли твои слова». Святой же, юродствуя, продолжил свой путь.

Вечеру же наставшю, обрѣте годину лишеникъ и шедъ, отвали камень от гроба и вниде во нь. Да и пьрвое взя саванъ и амафоръ,[25] добра суща и честна велми. Да егда се взя, въсхотѣ отити.

Когда настал вечер, безумец выбрал час и, придя к могиле, отвалил камень и вошел внутрь. И сначала взял саван и накидку, которые были красивы и драгоценны. И взяв это, хотел уйти.

Ненавистник же человѣцьскому роду дѣмонъ научи его сняти и срацицю и оставити тѣло наго, еже и створи. Да егда взя и срацицю, повелѣньемь Божиимь, яко дивна есть пов ѣ сть си, десную свою руку въздвигши мертвая дѣвица, удари его за скрань. И абие ослепосте оци его. И ужасъся, нача трепетати, яко от страха того начаша скрушатися челюсти его и съ зубы и колѣнѣ его такоже.

Но ненавистник человеческого рода демон подсказал ему снять и сорочку и оставить тело нагим, что он и сотворил. И когда он взял сорочку, по воле Божьей — ибо удивительна повесть эта — мертвая девица, подняв свою правую руку, ударила его по щеке. И тотчас его глаза ослепли. И ужаснувшись, он затрепетал так, что от страха стали стучать его челюсти и колени.

Отверъзши же уста своя мертвая дѣвица, тако ему отвѣща: «Оканьне и лишене буди, яко Бога ся еси не боялъ, ни ангелъ его. Да понѣ, яко и ты человѣкъ еси, да стыдитися бы было тобѣ видити женьское тѣло обнажено, то ти бы было досити, еже еси преже взялъ, а срацьку вдалъ бы лишеному моему тѣлу. Нъ немилостивъ человѣкъ и лютъ на мнѣ ся еси явилъ, да умыслилъ еси створити мя смѣху въ второе пришествие всимъ святымъ дѣвамъ. Да се ныня азъ тя устрою, да будеши к тому не кралъ николиже и да увѣси, яко есть Богъ живыи Христосъ и яко судъ есть и възданье и по смерти животъ, и весели будуть любящеи Господа».

И отверзнув свои уста, мертвая девица так сказала ему: «Будь несчастен и убог за то, что не побоялся ни Бога, ни ангелов его. И хотя бы ты, как человек, постыдился видеть женское тело обнаженным и удовольствовался бы тем, что ты взял сначала, а сорочку оставил бы моему несчастному телу. Но ты поступил бесчеловечно и жестоко и задумал сделать меня посмешищем перед всеми святыми девами в день второго пришествия. Но нынче я тебя проучу, чтобы ты никогда больше не крал и чтобы ты понял, что Христос — живой Бог, и что будет суд и воздаяние и жизнь после смерти, и веселы будут любящие Господа».

Се рекши дѣвица въста и въземши срацицю, облачеся и саваномъ огнуся, и мафориемь, и пакы леже с миромь вкупѣ усну, се рекши, яко: «Ты, Господи, единого на упованье вселил мя еси».

Сказав это, девица встала и, взяв сорочку, облачилась и завернулась в саван и накидку, и вновь легла и уснула с миром, сказав: «На тебя единственного, Господи, мое упование».

Лишеныи же онъ одва възможе налѣсти стѣну виноградную и тако изиде. И близъ сущю людьскому пути, пытая рукама стѣну до стѣны, и приде въ вратомъ граднымь. И вопрашающимъ вину ослѣпленья его и како ся ему се есть створило, да тогда инако повѣдаше, а не яко ся есть створило. Послѣди же утѣшився, исповѣда все по праву к некому приязни своему. И оттолѣ нача просити и тако ся нача кормити.

Несчастный же тот едва сумел найти садовую стену и так вышел. И поскольку поблизости была дорога, он, идя наощупь от стены до стены, пришел так к городским вратам. И спрашивавшим о причине его слепоты и о том, как это с ним произошло, он поначалу сказал нечто другое, а не то, как было на самом деле. Но потом, успокоившись, рассказал всю правду своему другу. И с тех пор начал просить милостыню и тем стал кормиться.

Да другоици сѣдя и ко жрелу своему глаголаше, сваряся: «Проклятъ да будеши, несытыи гортане, яко тебе дѣля и чрева моего слѣпоту сию приялъ есмь». И пакы глаголаше: «Иже есть кормитель чреву своему, а не дѣлая, да тои крадеть и добываеться сего».

И порой, сидя и обращаясь к своей глотке, ругался: «Будь ты проклята, несытая гортань за то, что из-за тебя и чрева моего я принял слепоту». И еще говорил: «Тот, кто чревоугодничает и не работает, тот крадет и получает по заслугам».

Поминая же святого, дивляшеся, яко прорече ему все, ели ся ему хотяаше створити.

Вспоминая же святого, дивился, как тот ему предсказал все, что с ним должно было произойти.

Мнозѣ же в ту годину се чюдо слышавше, отвѣргошася сотонина дѣла и быша добрии нравомь и дѣломь.

Многие же в то время, слыша об этом чуде, отвергались сатанинских дел и были добры нравом и делом.

Дата добавления: 2018-11-24; просмотров: 285; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

⇐ Предыдущая 58 59 60 61 626364 65 66 67 Следующая ⇒

Мы поможем в написании ваших работ!