О различном достойном житии старцев

⇐ ПредыдущаяСтр 61 из 84Следующая ⇒

Повѣдаша о единомь ошельницѣ, яко отъиде в пустыню имы левытона[10] токмо, и похожь три дни, възиде на камень и видѣ под нимо злакъ, и человѣка пасома, акы звѣрь. И сълѣзе тамо и удержа и́.. Старець же бѣ нагъ, пренемогъ, и не смогыи понести воля человѣчьскы и, възмогъ же от него и побѣже. И погна братъ въслѣдъ его, вопия: «Бога дѣля жену тя, пожди мене». И обращеся, рече ему: «И азъ Бога дѣля бѣжю тебе». Послѣдь же яко отверже от себе ризу, пожда его. И яко приближися ему, рече: «Егда отвержеть имѣнье от себе свѣта сего, и азъ пождахъ тебе». И моляше и глаголя: «Отче, рци ми слово, како съпасуся?» Онъ же рече ему: «Бѣгай человѣкъ и молчи, и спасешися».

Рассказывали об одном отшельнике, который отправился в пустыню, одетый только в левитон, и, пройдя три дня, поднялся на скалу и увидел под ней траву и человека, пасущегося, словно зверь. И сошел он вниз и задержал его. Старец же был нагой, изможденный и, испугавшись человека, вырвался от него и побежал. И погнался брат вслед за ним, выкрикивая: «Бога ради бегу за тобой, подожди меня». И тот, обернувшись, ответил ему: «И я Бога ради бегу от тебя». Потом же, когда он снял с себя одежду, подождал его. И когда он приблизился, сказал <ему>: «Когда ты отказался от мирского имущества, я подождал тебя». Тот, взмолившись, проговорил: «Отец, скажи, как мне спастись?» А он ответил ему: «Избегай людей, безмолвствуй, и спасешься».

<...> Повѣда, рече, ошелникъ братии, сущий въ Раидѣ,[11] идеже есть 70 стеблъ фюникъ, идеже ополчися Моисий съ людми, егда изиде от Земля егупетьскы.[12] И глаголаше сице: «Помыслихъ иногда в пустыню, еда како обрящу далече мене живуща и работающю Владыцѣ Богу. И шедъ же 40 дний и 40 нощий и обрѣтохъ пещь; и приближивъся къ ней, и зрѣхъ же въ ню. И видѣхъ человѣка сѣдяща, и толкнухъ по обычаю мнишьскому, яко да излѣзеть целоватъ мене, онъ же не подвигнуся, бѣ бо умерлъ. Азъ бо небрегохъ ничтоже, вълѣзъ и яхъ и́ за руку его, и абье растаяся, и бысть персть. И видѣхъ еще ризу висющю, егда же и сию яхъ, растаяся и бысть ни въ чтоже. Якоже въ нечаянии быхъ, и изидохъ оттуду и пойдохъ в пустыню, и обрѣтохъ ину пещь и стопы мужьскы. Радъ же бывъ, приближися къ пещи, и яко толкнухъ и не озвася никтоже. Вълѣзъ же, никогоже не обрѣтохъ. Ставъ же вънѣуду пещи, глаголахъ въ себѣ, яко подобаеть рабу Божию прити, идеже аще есть, якоже убо день мимоидяше. И видѣх вельблуды идуща и раба Божия нага, власы своими оболчена срамныя уды тѣла. Егдаже приближися ко мьнѣ, мнѣвъ мя духа суща, ста на молитвѣ, бѣ бо, якоже послѣди глаголаше, многы напасти приялъ есть духы. Азъ же, разумѣвъ се, глаголахъ ему: “Человѣкъ есмь”. И егда рече: “Аминь”. Видѣвъ мя, утѣшися, и поимъ мя, и веде мя в пещь и въпрашаше, како сѣмо приде. Азъ же рекохъ: “Взискатъ рабъ Божий придохъ в пустыню сию. И не лишилъ есть Богъ хотѣния нашего”. И азъ въпрашахъ и́., глаголя: “Сѣмо убо како самъ прииде и како питаешися, и како, нагъ сыи, не требуеши ризы?” Онъ же рече: “Азъ въ монастырѣ бѣхъ во Вифаидѣ,[13] дѣло имый токалия. Вниде же в мя мысль, глаголющи: «Изиди и живи единъ, и можеши безъмлвьствовати и мьзду болшю стяжати от плода дѣла своего». Якоже обѣщахъся мысли и дѣло скончати, создавъ бо монастырь, имѣх повелѣвающая. Много же раздавая събираемая, подвизахъся нищиимъ и страннымъ раздаяти. Тоже врагъ нашь дьяволъ въздревновавъ яко присно, и тогда хотящю възданью быти, о нихже тщася труды мои Господеви въздаяти. Видѣвъ едину черноризицю, повелѣвшю ми единою, и сътворшю ми се, и давъшю нудитися и пакы нудитися, и пакы повелѣвати ино; и якоже обычай бысть и дерзновение болше, кончина — и осязанье руцѣ, и смѣхъ, и сужитие; и страдавъша родиховѣ безаконье. Яко пребыха с нею 6 месяць в падании, помыслихъ, яко Илии: «Днесь или утрѣ или по мънозѣхъ лѣтѣхъ съмерть подъиму, и прияти имамъ мучение вѣчное. Аще бо кто жену мужату посмрадить, мученью вѣчному повиненъ будеть».[14] Посмражи Христову невѣсту, и тако в пустыню сию таи избѣгохъ, оставивъ вся женѣ. И пришедъ, обрѣтохъ пьщью, источникъ сь и фюникъ, приносящь ми 12 меча[15] фюникъ. На месяць же приносить мечь единъ, еже ми годѣ есть на 10 дний, и посемь съзрѣваеть другыи. По лѣтѣхъ же мнозѣхъ въздрастоша ми власи, и ризамъ ми истьлѣвъшамъ, тѣми закрываю юже подобаеть, телесе срамоту. Якоже пакы въпрашахъ и́., “аще въ начатъцѣхъ сътужаше си ту?” “В начатцѣхъ оскърбляхъся зѣло, якоже на земли падати от ятръ, и не мощь ми стоящу службы тъворити, но лежащ ми на земли, вопияхъ къ Вышнему. Сущю же ми в пещи въ тузѣ мнозѣ и страсти, якоже дуже не можахъ исходити вонъ, видѣхъ мужа вълѣзша и глаголюща: «Чимъ болиши?» Азъ же малы възмогъ рещи: «Ятра мя болять». И рече ми: «Кде болиши?» И яко показахъ ему, персты рукы своея управле сочтавъ, прорѣза мѣсто, якы ножемъ, и истергь ятръ, показа ми струпы, и рукою истогравъ, въ платѣ струпы положи, рукою пожа за мѣсто, рече ми: «Се съдравъ бысть, служи Владыцѣ Христу якоже подобаеть». И оттолѣ быхъ сдравъ, и тако бо сътрада сде живу. Мъного же и молихъ, да быхъ жилъ в первѣи пещерѣ, и рече: «Не мощи, начнеши терпѣти напастии демоньскъ».

<...> Говорили о том, что один отшельник рассказал братьям из Раифы, где растут 70 финиковых пальм и где Моисей вооружился вместе с народом, когда они вышли из Земли египетской. А говорил вот о чем: «Задумал я как-то <отправиться> в пустыню, чтобы найти вдали от меня живущих и трудящихся для Владыки Бога. И шел 40 дней и 40 ночей, и нашел пещеру, и подошел к ней, и заглянул в нее. И увидел <там> человека сидящего, и постучал по монашескому обычаю, чтобы он вышел приветствовать меня, но тот не пошевелился, потому что был мертв. Я же, ничуть не обратив на это внимания, вошел и взял его за его руку, и он тотчас же растаял и сделался прахом. И увидел я еще висящую <в воздухе> одежду, но когда дотронулся и до нее, она <тоже> растаяла и исчезла. В смятении я вышел оттуда, и пошел по пустыни, и нашел другую пещеру и следы мужских ног. С радостью приблизился я к пещере, постучал, и никто не отозвал-ся. Когда же я вошел <туда>, то никого <в ней> не нашел. Стоя у пещеры, я подумал, что раб Божий должен вернуться, если он здесь живет, поскольку день близился к концу. И увидел я движущихся верблюдов и обнаженного раба Божьего, волосами своими прикрывающего срамные части тела. Когда он приблизился ко мне, то, приняв меня за духа, стал на молитву, ибо, как он потом говорил, много бед принял он от духов. И я, поняв это, сказал ему: “Я — человек”. И тогда сказал он: “Аминь”. Видя меня, он успокоился, взял меня <за руку> и повел в пещеру и спрашивал, зачем я сюда пришел. Я же ответил: “В поисках рабов Божиих пришел я в эту пустыню. И не отказал нам Бог в этом желании”. И я, спрашивая его, сказал: “Сюда как сам ты пришел и чем питаешься, и почему тебе, нагому, не требуется одежда?” И он ответил: “Я в монастыре был в Фиваиде, занимался ткачеством. И возник во мне помысл, говорящий: «Уйди и живи один, имеешь силы безмолвствовать и получишь большую награду от плодов своего труда». Как только я пообещал <это> помыслу, то <решил> работу <свою> закончить, поскольку имел приказание оставить монастырь. Многие раздавая доходы, старался нищим и странникам <их> раздавать. Тогда враг наш дьявол, позавидовав, как всегда, захотел воздать <мне> за ревностные труды мои к Господу. Встретил я одну монахиню, приказавшую мне однажды и, когда я это сделал, ставшую принуждать, и еще принуждать, и еще приказывать <делать> другое; и так стало это обычаем, и смелости стало болъше, а кончилось прикосновением рук, и смехом и сожитием; и делая это, породили мы беззаконие. Пребывал я с нею шесть месяцев в падении и вспомнил <слова> Илии: «Сегодня или завтра или через много лет смерть получу и приму вечные муки. Ибо, если кто мужнюю жену опорочит, вечным мукам предан будет». Я осквернил Христову невесту, и поэтому в эту пустыню тайно бежал, оставив все женщине. И, придя, я нашел пещеру, источник этот и финиковую пальму, приносящую мне 12 мечей фиников. В месяц она дает один меч, которого хватает мне на 10 дней, а потом созревает и другой. Через много лет отросли мои волосы; когда одежды истлели, ими прикрываю, как положено, постыдные места на теле”. Поскольку я еще расспрашивал его, — “не было ли тебе сначала здесь трудно?” <Он продолжил>: “Сначала я страдал очень, так что и на землю падал от болей в почках, и не мог совершать службу стоя, а лишь лежащим на земле, я призывал Всевышнего. Когда я лежал в пещере в сильной тоске и страдании из-за того, что совершенно не мог выходить наружу, увидел я человека, который вошел и спросил: «Чем ты болеешь?» Я же едва смог вымолвить: «Почки у меня болят». Он спросил меня: «Где болит?» И когда я показал ему, пальцами руки своей, соединив как должно, прорезал место, как ножом, вынул почки, показал мне струпья и, рукою выдернув, в лоскут струпья положил, рукою сдавил <больное> место, сказал мне: «Теперь ты здоров, служи Владыке Христу как следует». С тех пор я здоров и так, работая, живу здесь. Много <раз> я просил <его о том>, чтобы <позволено было> мне жить в прежней пещере, но он отвечал: «Не смей, иначе пострадаешь от козней демонских»”.

Азъ же истое се расмотре, молихъся ему, да помолься, отпустить мя. Си же повѣдахъ вамъ ползы дѣля».

Я же о сути этого <рассказа> рассудил, попросил его, чтобы, помолившись, он отпустил меня. А рассказал вам это пользы ради вашей».

О см ѣ рен ѣ и мудрости

О смирении

<...> Братъ скорбь имѣаше на брата. Слышав же то, приде покаятъся ему. Онъ же не отъверзе ему дверий. И иде къ единому старцю и повѣда ему вещь ту. И отвѣща ему старець, рекыи: «Блюди еда оправьданье имаши въ сердци своемь, яко зазря братѣ своемь, яко то есть повиненъ, себе же не оправдаеши. И сего дѣля не извѣстися ему отврѣсти, обаче се есть, глаголю ти, аще же и тъ согрѣшилъ есть къ тебѣ, иди, положи въ сердци своемь, яко ты согрѣшилъ еси к тому, и брата своего оправдаи, и тогда Бог извѣсти ему смиритися с тобою». — И проповѣда ему притчю сицю, глаголя: «Два бѣста проста людина говѣина, и свѣщавъша, изидоста и быста мниха. И ревнующа по еангъльску гласу, не вѣдяща же, скопистася, рекъше — Царствия ради Небеснаго. Слышавъ же архиепискъпъ, отлучи я´ от церкви. Она же, мнящеся, яко добро створиста, роптаста на нь, глаголюще: “Вѣ скопиховѣся иза Царствие Божие, и се отлучи на есть, но идѣвѣ, да повѣвѣ на нъ, ко архиепископу Ерусалимьскому”. Шедъша же, повѣдаста ему. И рече има архиепископ: “И азъ отлучаю ва”. И от сего пакы печаль приимъша, идоста во Аньтиохию ко архиепискупу, и рекоста ему яже о себѣ. И тъ отлучи я. И глагола къ себѣ: “Пойдевѣ въ Римъ к патриарху, и тъ мьститъ наю отъ всѣхъ сихъ”. Шедъша же къ великому архиепископу Римъскому, възвѣстиста ему, яже створиша има архиепископи. “Придоховѣ къ тобѣ, — рѣста, — яко ты еси глава вьсѣмъ”. Рече же има и тъ: “И азъ ва отлучаю, и отлучена еста”. Тогда стязающася къ себѣ, рекоста: “Си по себѣ суть единъ по единомъ, зане во сонмѣхъ суть сбирающеся, но идевѣ къ святому Епифанью, архиепископу Купрьску,[16] възвѣстистѣ ему, яко пророкъ есть и не обинуеть ся человѣку”. Егдаже приближистася къ граду его, и явися ему от нею, и пустиста въ сретение ему, он же рече: “Ни въ градъ сь вълазита”. Тогда бывъша въ себѣ рѣста: “Воистину вѣ согрѣшиховѣ. Что убо себе оправьдаювѣ? Буди яко они бес правды не отлучиша, еда убо и сь пророкъ, се бо Бог яви ему таиная”. И зазрѣста себе о грѣсѣ, яже створиста. Тогда видѣвъ сердцевѣдець Богъ, яко воистину зазрѣста себѣ, и сказа о нею отцю Епифанью. Пустивъ же, приведе я и утѣши и приятъ я въ причастье, и написа архиепископу Александрьску, глаголя: “Приими чадѣ твои, покаяста бо ся воистину”».

<...> Брат обиделся на брата. Тот, узнав об этом, пришел покаяться перед ним. Он же не открыл ему дверь. И пошел тот к некоему старцу и рассказал ему об этом. И ответил ему старец, говоря: «Остерегайся оправдать себя в сердце своем, ибо осуждая брата своего, что тот виновен, ты не оправдаешь себя. Из-за этого он не был извещен <свыше>, чтобы открыть <тебе дверь>, но, говорю тебе, если он и виновен перед тобой, иди, положи на сердце своем, что ты виновен перед ним, а брата своего оправдай, и тогда Бог известит его помириться с тобой». — И рассказал ему такую притчу, говоря: «<Жили> двое простых людей-постников, и, посоветовавшись, ушли <из мира> и стали монахами. И, следуя евангельской заповеди, но не понимая ее, оскопили себя, говоря — ради Царства Небесного. Архиепископ, узнав об этом, отлучил их от церкви. Они же, думая, что добро сделали, роптали на него, говоря: “Мы оскопили себя ради Царства Божьего, а он отлучил нас, но пойдем да пожалуемся на него архиепископу Иерусалимскому”. Пошли и рассказали ему. И сказал им архиепископ: “И я отлучаю вас”. И опечалившись от этого еще больше, они отправились в Антиохию к архиепископу и рассказали ему о себе. И тот <тоже> отлучил их. И сказали они друг другу: “Пойдем в Рим к патриарху, и он отомстит за нас всем им”. Придя к великому архиепископу Римскому, известили они его о том, что сделали им архиепископы. “Мы пришли к тебе, — сказали они, — потому что ты — самый главный”. Но сказал им и тот: “И я вас отлучаю, вы отлучены”. Тогда, обращаясь друг к другу, они сказали: “Все они друг за друга, потому что на соборах встречаются, но пойдем к святому Епифанию, архиепископу Кипрскому, и известим его, ведь он пророк и не станет лицемерить перед человеком”. Когда они приблизились к городу, где он жил, объявили ему о себе и пошли к нему навстречу, он сказал <им>: “Не входите в этот город”. Тогда они подумали: “Мы действительно согрешили. Чем себя оправдаем? Если бы те несправедливо нас отлучили, тогда этот пророк <был бы извещен>, ибо это Бог показал ему сокровенное”. И осудили себя за грех, который сделали. Тогда увидел всезнающий Бог, что они действительно осудили себя, и сказал о них отцу Епифанию. Тот, впустив их, привел их <к себе>, и утешил, и принял их в общение, и написал архиепископу: “Прими детей своих, потому что они действительно покаялись”».

И рече старець: «Се есть исцѣленье человѣку, и сему хощеть Богъ, да человѣкъ изложить соблазнъ свои предъ Бога». Слышавъ же братъ, створи по словеси старцю, и шедъ, толкънувъ въ двери братьня. Онъ же, яко токмо очюти утрь, преже его покаяся, и отъверзе ему, лобзастася отъ душа, и бы обѣма миръ великъ.

И сказал старец: «Исцеление человека, которого хочет Бог, в том, чтобы человек рассказал об искушении своем перед Богом». Выслушав, брат сделал так, как сказал старец: пошел, постучал в дверь брата. Тот же, как только услышал <это> внутри <келии>, раньше его покаялся и открыл ему, поцеловались они от души и помирились.

О прозорливых

О провидцах

<...> Рече авва Данилъ, ученикъ отца Антонья,[17] яко: «Повѣда намъ старць Антоний, акы о иномь единомь глаголя, обаче самъ себѣ, яко: “Сѣдящю от старець в келии своеи, приде гласъ, глася: «Приди, да покажю ти дѣла человечьска». И въставъ, изиде, и веде и́. на едино мѣсто, и показа ему мюрина, сѣкуща дрова и сътвориша бремя велико. Покушашеся же ся понести еи, не можаше, и, еже бы уяти от него, шедъ пакы сѣчаше дрова и прилагаше къ бремени, се же мъногажды творяше. И пришедъ мало, показа ему пакы человѣка стояща на кладязи и чреплюща въ сусѣкъ утелъ и ту же воду пущающа въ кладязь. Глагола же пакы: «Приди, да покажю ти иного». И се видехъ церковь и два мужа, сѣдяща на коню и носяща въ прекы древо единъ единому. Хотѣста же преити сквозѣ врата и не можаста, зане бѣ дрѣво въ прекы. Не съмириста же себе, единому управити древо въ правость, и сего дѣля остасте вне вратъ˝.

<...>Сказал авва Даниил, ученик отца Антония: «Рассказывал нам старец Антоний, говоря о каком-то другом брате, в действительности же сам о себе: “Когда старец сидел в своей келье, явился голос, произнесший: «Выйди, и я покажу тебе человеческие дела». И, встав, он вышел, а тот привел его на одно место и показал ему мурина, который рубил дрова и сделал большую охапку. Попробовал он поднять ее, но не смог и, вместо того, чтобы убавить, пошел и еще нарубил дров и прибавил их к охапке, и делал так много раз. И пройдя немного, показал <он> ему еще человека, стоящего у колодца и вычерпывающего <воду> в дырявую емкость и ту же воду выливающего в колодец. Сказал еще <голос>: «Пойдем, и <я> покажу тебе другое». И вот увидел я церковь и двух людей, сидящих <верхом> на конях и держащих с двух концов поперек бревно. Хотели они пройти в ворота, да не могли, потому что <держали> поперек бревно. Не договорились между собой, чтобы один повернул дерево правильно, и поэтому они остались за воротами”.

Си же суть носящеи, — яко правдѣ его с гордынею, и не сѣмиришася исправити себе и ходити со смѣреньемь в путехъ Христосовѣхъ, тѣмъже и стають вънѣюду Царствия Божия. Сѣкыи же дрова человекъ во мнозѣхъ грѣсѣхъ есть, и в покаянья мѣсто ина безаконье, прилагаеть верху безаконий своихъ, а чрепляй воду добра дѣла творя, но понеже имѣяше въ нихъ зла смиренья, о семь губить добрая своя дѣла».

Те, что несли дерево, — это правда с гордостью; не пожелали они смириться друг с другом и ходить со смирением по пути Христа, поэтому и останутся за пределами Царства Божьего. Тот, кто рубит дрова, — это человек, который имеет много грехов и, вместо покаяния, другое беззаконие прибавляет сверху беззаконий своих. А черпающий воду — это тот, кто творит добрые дела, но, поскольку не противится злу, тем самым губит свои добрые дела».

Достоить убо всякому человѣку бодру быти въ дѣлѣхъ своихъ, да не въ грѣхъ трудиться.

Следует любому человеку быть осмотрительным в своих поступках, чтобы не во грех трудиться.

<...> Повѣдаше единъ от старець, глаголя, яко: «Ошелникъ в пустыни Нильскаго града, и служаше ему простъ людинъ вѣренъ. Бѣ же и въ градѣ человѣкъ богатъ и нечьстивъ. Прилучися ему умрети, и проважаху тьи вси гражане и епископъ съ свѣщами. Изиде же служай ошелнику по обычаю нести ему хлѣбы, и обрѣте и́. изъѣдена уеною, и паде ниць предъ Богомъ, глаголя: “Не въстану, доньдѣже извѣстиши ми, что се есть, — яко онъ нечьстивыи толико имѣ провоженье, се же, работая ти день и нощь, како умре?” И приде ангелъ и рече ему: “Онъ же нечьстивыи имѣяше мало добро дѣло и приятъ сде, да тамо ни единого покоя прииметь. Се же ошелникъ, понеже бѣ человѣкъ устроенъ всякою благодатью, имѣяше и тъ яко человѣкъ мало соблазнъ, въсприятъ же сде, тамо обрящеться чистъ предъ Богомъ”. И въста си извѣщениемь, славя Бога, яко истови суть».

<...> Рассказывал один старец, говоря: «<Жил> в пустыни отшельник около города вблизи реки Нил, и прислуживал ему один преданный мирянин. А в городе жил один богатый и бесчестный человек. Случилось так, что он умер, и провожали его все горожане и епископ со свечами. Отправился, как обычно, тот, кто служил отшельнику, отнести ему хлеб, и нашел его изъеденным гиеной, и упал он ниц, взывая к Богу: “Я не поднимусь до тех пор, пока Ты не объяснишь мне, почему это так, — что тот нечестивец имел такие проводы, а этот, который служил тебе день и ночь, так умер?” И пришел ангел и сказал ему: “Тот нечестивец сделал мало добрых дел, но принял здесь <покой>, чтобы не иметь там никакого покоя. Этот же отшельник, поскольку был человеком, исполненным всяческой благодати и имел <в этом мире> мало соблазнов, получив <это> здесь, там будет чист перед Богом”. И встал <слуга>, просвещенный, прославляя Бога, потому что истина есть».

ИЗ ЕГИПЕТСКОГО ПАТЕРИКА

О черноризце Иоанне[18]

О черноризце Иоанне

Есть, рече, в пустыни сеи братъ нашь Иоаннъ, юнъ же тѣломъ, всѣхъ же нынѣшнихъ черноризець добротами преходя. Его же никтоже въскорѣ обрѣсти можеть, понеже преходить присно отъ мѣста до мѣста въ пустыняхъ. Тъи заперва стоялъ на камени по три лѣта, въину молитву творя пребываше, никакоже сѣдъ, ни спавъ елико стоя, сна мало взимааше. В недѣлю точию комкание взимая, прозвутеру ему приносящу, иного же ничсо не ядяше.

Есть, говорят, в этой пустыни брат наш Иоанн, юный телом, всех нынешних черноризцев добродетелями превосходящий. Его никто быстро найти не может, поскольку он всегда ходит с места на место в пустынях. Сначала он стоял на скале три года, постоянно пребывая в молитве, никогда не садился и спал даже стоя, да и то немного. В воскресенье только принимал Святые Дары, которые приносил ему пресвитер, а другого ничего не ел.

Въ единъ же от дний преобразився сатона въ прозвутера, рано к нему прииде, хотя ему комкание дати. Познав же его, блаженый Иоанъ рече к нему: «О, всему лукавьству и всеи прелести отець, враже всей правдѣ! Не останеши ли ся прелщая человѣча христьяньския душа, но дръзаеши и к самому прѣчистому комканию!» Онъ же к нему отвѣща: «Мало тебе не низложихъ, приобрѣтъ тя, тако бо и другаго отъ твоея братия прельстихъ, и безъ ума и сътворихъ, и бѣсенъ бысть. За него же мнози святии молитву сътвориша и одва възмогоша его умна сътворити». И се рекъ, бѣсъ отъиде от него.

Однажды преобразился сатана в пресвитера, придя к нему утром, хотел причастить его. Распознав его, блаженный Иоанн обратился к нему: «О отец всякого лукавства и всяческой лжи, враг всяческой истины! <Ты> не прекращаешь совращать христианские души людей, но ты дерзаешь <покушаться> на самое пречистое причастие». Тот же ему отвечал: «Чуть было я тебя не уловил, ну так я обманул другого из твоей братии и лишил его рассудка, и он стал бесноватым. И многие святые за него молились, но едва смогли возвратить ему рассудок». И, сказав это, бес отошел от него.

Рассѣдшемася его ногамъ от многаго стояния, и гною текущу от нихъ, пришедъ ангелъ, присягну ко устомъ его, глаголя: «Христос будет ти истинная ядь, и Дух Святый — истиное питие, и доволно да ти будеть духовная пища, да не, насытився, изблюеши». И исцѣливъ его, престави и́ от того мѣста.

Когда ноги его потрескались от долгого стояния, и из них потек гной, явился ангел, прикоснулся к его устам, говоря: «Христос будет тебе истинной пищей, а Дух Святой — истинным питьем, и да будет тебе достаточно духовной пищи, чтобы ты не изверг ее <никогда>, насытившись». И, исцелив его, он перенес его с того места.

Живяше же, по пустыни ходя, яды былия, в недѣлю же на томъ мѣстѣ ся обретааше, комкание възимаа. Фуничьное же листвие мало от прозвутера испросивъ, попругы плетяше. Хотящу же приити к нему хромцю нѣкоему исцѣления ради, и всяде тъчию на осля, тъгда же и ногама присягъ къ попругу, иже бяше плетенъ от святаго мужа, абие исцѣлѣ. Иногда же благословление къ болемъ пославъ, абие избыша недуга.

Так он жил, по пустыни ходя, ел траву, но в воскресенье на то же место возвращался и принимал причастие. Попросив у пресвитера немного пальмовых листьев, плел он подпруги. Когда один хромой захотел придти к нему, чтобы исцелиться, то как только сел он на осла и ногами коснулся подпруги, которая была сплетена святым человеком, сразу выздоровел.

Яви же ся ему иногда о своихъ монастырехъ, яко нѣции от нихъ неправедно житие имуть. Пишеть ко всѣмъ послание прозвутеромъ, яко некотории лѣнятся, друзии же подвизаються на добродѣяние, и обрѣтеся истина, тако ищуще. Пишеть же и ко отцемъ, яко отци отъ нихъ лѣнятся о спасении братии, и друзии же доволно я молять. И обоимъ честь и мукы исповѣдаше. И пакы инѣхъ ко свершенному устроению призывая, воспоминаше отъ видимыя на невидимыя отътити. «Время бо уже жития того показати, не бо дѣти, — рече, — или младенцы всегда хощема пребывати, но пакы къ свершеныимъ разумомъ преити и къ великимъ дѣломъ наступити».

Ему открылось некогда, что в его монастырях некоторые живут неправедно. Пишет он ко всем пресвитерам послание о том, что одни ленятся, другие же стремятся <совершать> добрые дела и так обретают истину, которую ищут. Пишет он и к отцам, что некоторые из них ленятся <заботиться> о спасении братии, а другие же много о нем молятся. И тем и другим честь и муки предсказывал. И еще, иных к совершенству духовному призывая, убеждал, чтобы возвысились они от видимых предметов к невидимым. «Пора показать при жизни, что мы — не детьми, — говорил, — или младенцами хотим оставаться, но к более высокой степени разумения перейти и к великим делам приступить».

Се и ина намъ и множаишая отець о святѣмъ мужѣ исповѣда, яже множества ихъ ради чюдесъ всѣхъ не писахомъ, не яко не суть не истинна, но инѣхъ ради невѣрьства. Мы же извѣсто вѣмъ, многи бо велиции мужи то же сповѣдаша, та же яже и очима видѣша.

Так и другое нам и многое отец о святом муже рассказывал, но мы из-за большого числа чудес обо всех их не писали, не потому, что они не правдивы, а потому, что некоторые не поверили бы. Мы же твердо знаем <об этом>, ибо многие великие подвижники то же рассказывали, все то, что своими глазами они видели.

О черноризц ѣ Пафнот ѣ

О черноризце Пафнутии

Видѣхомъ и мѣсто Пафнотово, мужа велика и добра дѣла исполненъ, иже преже малымъ временемъ скончася въ странахъ Ираклиовах Фиваиды. О нем же мнози многа сповѣдаху.

Видели мы и <монастырь> Пафнутия, человека великого и добродетельного, который недавно скончался в окрестности Гераклеополя в Фиваиде. О нем многие много рассказывали.

И по многых трудѣх моляше Бога: «кыих святыхъ подобенъ есмь». Аньгил же явився ему, рече: «Подобенъ еси того свирца, иже во градѣ живеть». Он же съ тъщаниемъ устремився к нему, вопрошаше от него жизни его и дѣла ему испыташе. Он же рече к нему, еже и бѣаше истинна, грѣшника и пияницу и блудника сам ся повѣдаше, но зѣло давно от разбойничества на се пришедше. Пытающу же от него, что доброе си когда управилъ, рече к нему: «Ничтоже добра себѣ свѣдѣ. Развѣ, яко иногда в разбойничестѣмъ дѣлѣ сыи, дѣву Христову хотящемъ разбойникомъ оплазити, отъях и нощию до веси проводих. Иногда же пакы жену обрѣтох зело лѣпу, блудящу по пустыни, гониму от княжь мужь долга ради мужа своего. И плачющуся обрѣтъ, вопрошах от неа плачю тому вины. Она же рече: “Ничтоже мене ни въпрашаи, владыко, не пытаи мене, окаану, но аки рабу свою поим, аможе хощеши, веди. Мужу моему многажды биену бывшю по двѣ лѣтѣ времени долга ради златникъ 300 и в темници затворену, и любыя моя дѣти тремъ проданомъ бывшемъ, азъ воставши бѣжахъ, мѣсто отъ мѣста преходяще. Нынѣ же по пустыни плаваю, многажды бо обрѣтена бывши и часто биена бывши, и 3 днии имамъ в пустыни не ядущи пребываю˝. Азъ же миловавъ ю, веде в пещеру, давъ еи 300 златникъ, до града проводихъ, свободивъ с дѣтми мужа еи».

После многих трудов он попросил Бога <указать>: «кому из святых я подобен». Ангел явился ему и сказал: «Подобен ты тому свирельнику, который в городе живет». Поспешно он отправился к нему, расспрашивал его о его жизни и какие он сделал дела. Тот же сказал ему, что и было правдой, что он грешник, пьяница и блудник, — так о себе рассказывал, — не так давно пришел на это из разбойничества. На расспросы о том, сделал ли он когда что-нибудь доброе, он ответил ему: «Никакого добра за собой не знаю. Кроме как, когда я был разбойником, тогда монахиню хотели разбойники оскорбить, я отнял <ее> и ночью до села проводил. Однажды еще женщину встретил очень красивую, бродившую по пустыни, преследуемую людьми сановника из-за долга мужа своего. Найдя ее в слезах, спросил я у нее о причине тех слез. И она ответила: “Не расспрашивай ни о чем меня, господин, не спрашивай, окаянную, но, как рабу свою возьми и куда хочешь уведи. После того как мужа моего много били в течение двух лет из-за долга в триста златников и посадили в тюрьму, а любимых моих троих детей продали в рабство, я встала и убежала, скитаясь с места на место. Теперь по пустыни брожу, много раз я была схвачена, часто меня били, а <последние> три дня хожу по пустыни голодная”. Я пожалел ее, привел в пещеру, дав ей триста златников, до города проводил, освободив мужа с детьми ее»>.

К тому отвѣща Пафънотъ: «Аз же себе не свѣдѣ ничьтоже от сих управиша, нъ о трудѣхъ черноризских, обаче слышалъ мя еси славна суща, не бо лѣностию свою жизнь проводихомъ. Мне убо о тебѣ Богъ откры, яко ничим же хуже еси мене о управлениих. И аще убо немало слово, брате, о тебе Божеству бываеть, не преобиди душа своея».

Ему отвечал Пафнутий: «Я за собой не знаю ничего, что было бы подобно <этим делам>, но в трудах черноризческих, — полагаю, ты слышал как славно мое имя, — ибо не в лености жизнь свою проводим. Однако Бог открыл мне о тебе, что ты ничем не хуже меня по <своим> заслугам. И, если великое слово за тебя, брат, сказано Богом, не забывай о душе своей».

Он же повергъ абие свирѣли и, пѣсни свирѣлныя на духовныя пѣсни преложивъ, въ слѣдъ его в пустыню поиде. Три же лѣта бывъ, трудився, и въ пѣснех и въ молитвах свою жизнь скончавъ. К небесному житию слашеся, святых лик и чинов праведных въчтенъ бывъ, почи.

Тот же бросил тотчас свирель и, песни свирельные на духовные заменив, вслед за ним в пустыню отправился. В течение трех лет трудился и в песнопениях и молитвах закончил свою жизнь. К небесному житию отправленный, он почил и был причтен к сонму святых и чинам праведных.

Да яко убо оного трудившася добрѣ къ Богу препроводи, преложе себѣ болша жития, паче первыих. И вопрошаше Бога паки явити ему, кыихъ святых есть подобенъ. И пакы глас Божий бысть к нему, глаголя: «Подобенъ еси ближняя веси старѣишине». Он же вскорѣ к нему прииде и абие ударившу ему во врата, изиде онъ, по обычаю своему странныя приемля. Измыв же нозѣ ему и поставивъ трапезу, повелѣ ему вкусити. Въпрашающу же дѣла ему и глаголющу: «Человѣче, свою жизнь исповежь ми, много бо черноризець, якоже ми обличилъ Богъ, прѣходиши». Он же глаголаше грѣшьна себе суща, не достоина имене черноризъскоу. Да якоже пребываше онъ вопрошая, отвѣща человѣкъ, глаголя: «Азъ же не имѣхъ нужею своя дѣло исповѣдати, елмаже от Бога глаголеши пришедшю ти, еже при мнѣ исповѣдаю ти.

После того как <Пафнутий> этого достойно трудившегося к Богу препроводил, он предался еще большим подвигам, чем прежде. И снова спросил он Бога явить ему, кому из святых он подобен. И опять голос Божий был к нему, произнесший: «Подобен ты старейшине ближайшего селения». Он же сразу пришел к нему и, как только постучал в ворота, вышел тот, чтобы по своему обыкновению принять странников. Омыв ноги ему и поставив <перед ним> трапезу, предложил он ему попробовать. Когда <Пафнутий> стал расспрашивать о его делах, говоря: «Человек, расскажи о своей мне жизни, ибо ты многих черноризцев, как мне открыл Бог, превосходишь». Он же назвал себя грешником, недостойным имени черноризца. Но, поскольку тот продолжал расспрашивать, человек ответил: «Я бы не хотел о себе рассказывать, но, если, как ты говоришь, пришел <по велению> Бога, я тебе расскажу о себе.

Мнѣ же уже тридесяте си есть лѣто, отколѣ сам ся от подружия отлучих. Четыри точию лѣта с нею живъ и три от нея сыны сътворивъ иже на потребу мою служать ми. Не престах любя странникы до днешняаго. Не имать похвалитися кто, токмо самъ преже мене, странникы примъ тщама рукама из моего двора. Не презрѣхъ убога отпадша, не подавъ ему доволна утѣшения. Не лицемѣръ бых чаду своему в судѣ. Не влѣзоша в домъ мои плоди туждии. Не бысть сваръ, егоже не умирихъ. Не похули ничтоже презрѣ дѣлъ дѣтей моих. Не прикоснушася туждиихъ плодовъ моя стада. Не осѣяхъ преже своих нивъ, но всѣмъ я обща положих останкы осѣях. Не дахъ силному нища обидѣти. Ни опечалих никогоже въ жизни своеи, ни суть кривины на когождо когда изнесох. Сия Богу хотящу, се вѣдѣ себе сътворена».

Вот уже тридцать лет, как я сам отказался от жены, четыре только года с нею прожив и поимев от нее троих сыновей, которые по необходимости помогают мне. Не переставал любить странников и до сегодняшнего дня. Никто не похвалится, что только он <и> раньше меня странников принимал заботливыми руками из моего двора. Я не отверг падшего убогого, не подав ему необходимого утешения. Не взирая на лицо, не нарушал правосудия <даже> ради сына своего. Не проникали в мой дом плоды чужих трудов. Не было ссоры, которую бы я ни усмирил. Никто не бранил <или> презирал труды детей моих. Не прикоснулись к чужим посевам мои стада. Не засевал я свои поля прежде, чем другие, но засевал оставшиеся земли. Не давал обидеть сильному бедного. Никого не огорчил в жизни своей, никогда не возводил неправду на кого-либо. Коли Бог этого хочет, рассказал я <тебе>, что я это делал».

Слышавъ же Пафнотъ мужа сего добродѣяние, главу лобызааше, глаголя ему: «Благовѣстить тя Господь от Сиона и удивиша благая Иерусалима.[19] Добрѣ бо се управи, едина ти недостала есть добрыхъ дѣлесъ главизна — премудры о Бозѣ разум. Егоже не имаши мощи без болѣзни стяжати, аще не себе с миромъ отмѣта вся, вземъ крестъ, въслѣдъ Спасителя поидеши». Он же се яко услыша, абие ни къ своимъ ся съвѣща, идяше въслѣдъ мужа под гору.

Услышав о добрых делах этого человека, Пафнутий поцеловал его в голову, говоря ему: «Благовестит о тебе Господь с Сиона и узришь благое Иерусалима. Ибо ты хорошо все это делал, но тебе недостает одной от хороших дел части — глубокого познания Бога. Этого не сможешь безболезненно достигнуть, если не отметешь от себя все мирское и, взяв крест, не пойдешь вслед за Спасителем». Тот, как это услышал, сразу, не посоветовавшись с близкими, ушел за <Пафнутием> под гору.

ИЗ СИНАЙСКОГО ПАТЕРИКА

Слово 55

Единъ отьць повѣда шьдъшемъ намъ въ Фиваиду,[20] яко старьць сѣдяше вънѣ града Антинъ Великый, сътворивъ въ клѣтъцѣ своей лѣтъ 60. И имяше же ученикъ 10 и единого же имяше зѣло лѣнящася. Старьць же многашьды учаше и, глаголя и моляше и: «Брате, съмотри своей души, умерети имаши и въ муку ити!» Братъ же въину прѣслушаше старьца, не приемля глаголемыихъ от него. Прилучи же ся нѣ по комь лѣтѣ умерети брату. Мъного же печалова о немь старьць, в ѣ дяше бо, яко въ мнозѣ унынии и лѣности изиде отъ мира сего. И нача старьць молити и глаголати: «Господи Исусе Христе истиньный Боже нашь! Яви ми яже о души братьни». И се узьрѣ въ мьчьтѣ и яко въ стързѣ бывъ, видѣ рѣку огньну и множьство въ томь огни, и посредѣ брата, погружена до выя. Тогда глагола ему старьць: «Не сея ли мукы дѣля моляхъ тя, да посмотриши своей души, чадо?» Отъвѣща братъ и рече старьцю: «Благодарьствую Бога, отче, яко понѣ глава ми отъраду имать: тако ми молитвы твоея на врьсѣ епискупу стою!»

Когда мы шли в Фиваиду, один святой отец рассказал нам о старце Антине Великом, который, сделав маленькую келью, жил в ней за городом шестьдесят лет. Было у него десять учеников, а один из них — очень ленивый. Много раз старец выговаривал ему, и поучал его, и умолял: «Брат, позаботься о своей душе, ведь умрешь — и на мучение идти!» Брат же всегда ослушивался старца, не принимая сказанного им. Случилось же в каком-то году умереть брату. Много печалился о нем старец, зная, что в великой беспечности и лености ушел тот из мира сего. И начал старец молиться и проситъ: «Господи, Иисус Христос, истинный Бог наш! Дай мне увидеть душу брата». И вот взглянул в воображении, как будто в забытьи будучи, и увидел реку огненную, и много в ней пламени, а посредине брата, погруженного по шею. Тогда сказал ему старец: «Не этой ли муки ради молил я тебя позаботиться о душе своей, чадо?» Отвечал брат, сказав старцу: «Слава Богу, отче, что, по крайней мере, голова моя в покое находится: так по молитвам твоим на голове епископа стою!»

Слово 98

И се съказа нъ тъ же Паладий глаголя, яко: Слышахъ повѣдающю нѣкому кораблю старѣйшинѣ таково, яко «единою пловущю мнѣ, имѣх въсядьникы мужя и жены. И пришьдъше на пучину, — и вьсѣмъ добрѣ пловущемѣ: овѣмъ въ Костянтинъ градъ, овѣмъ въ Алексаньдрию,[21] другымъ же другоямо, вѣтру же не напокось сущю имъ плути. И прѣбыхомъ дьний пять, не поступяще от мѣста идеже бѣхомъ. Бѣхомъ же въ мънозѣ сътужении и недомышлении: чьто се убо есть. Азъ же, яко въ сн ѣ, навъклиръ, имы печаль о корабли, и иже, суть въ немь вьси, начяхъ ся молити Богу о томь. И единою приде ми гласъ невидимо глаголя: “Съврьзии Марию долу, да и стройно ти ся попловеть!˝ Азъ же помышляхъ, рекы: ”Чьто се си убо будеть? Кто есть Мария?˝ Ти, якожесебе недомышляхъ о семь, пакы приде ми гласъ, рекы: “Глаголахъ ти, съврьзи Марию долу, и гонезнете!” Тогда азъ умыслихъ сице и възъвахъ напрасно, вельми рекы: “Мария!” Она же възлежаше на постели своей, да и озъва ся рекущи: “Чьто велиши, господи?” Тогда рѣхъ ей: “Сътвори любъвь, доиди сьде”. Она же въставъши приде, и яко приде, поимъ ю и отведохъ одину и рѣхъ ей: “Видиши ли, сестро Марие, какы грѣхы имамь азъ, и мене ради вьси имате погыбнути”. Она же, вельми въздъхнувъши, рече: “По истинѣ, господи науклире, азъ есмь грѣшьница”. Пакы же азъ къ ней рѣхъ: “Жено, кыя грѣхы имаши?” Она же рече: “Лютѣ мнѣ, яко нѣсть грѣха, егоже нѣсмъ не сътворила; и моихъ ради грѣхъ вьси имате погыбнути”. Таче по томь рече, съповѣда ми жена, сице рекущи: “По истинѣ, господи науклире, азъ оканьна и зълогрѣшьна! Мужа имѣхъ и дъва дѣтища, пьрвый девяти лѣть, а другы — пятию. Таче по томь умьре мужь мой. Живяше же въскрай мене воинъ, да хотѣхъ да бы мя поялъ женѣ, и посълахъ къ нему нѣкого. Воинъ же рече: «Не поиму жены, имуща дѣтий отъ иного мужа!» Тогда азъ яко то слышахъ, яко не хощеть меня пояти дѣтий дѣля, къ тому же и любящи и, заклахъ дѣтища своя оба, оканьная, и вѣсть ему посълахъ рекущи: «Не имамь уже дѣтища, ни единого». Яко то слыша воинъ тъ, о дѣтищю тою, еже есмь сътворила, рече: «Живъ Господь, живый на небеси! — яко не поиму ея». Да тѣмь убоявъшися, еда се увѣдять и уморять мя, да тѣмь бѣжахъ”. Се слышавъ азъ отъ жены тоя, и тако не рачихъ ея въврещи въ пучину морьскую, нъ сице умыслихъ рече и рѣхъ ей: “Се азъ прѣбываю въ корабли, да вѣси убо жено: аще не пойдеть корабль, — то мои грѣси дрьжять корабль”, — таче възъвахъ корабльникы утрьнии корабль. Яко же сънидохъ въ кораблиць, то не бы ничьсоже не поступи, ни великый корабль не поступи. Тогда вълѣзъ въ великый корабль, глаголахъ женѣ: “Съниди ты въ кораблиць”, она же съниде.

И вот рассказал нам тот же Палладий, говоря: Слышал я, как поведал начальник одного корабля следующее: «Когда плыл я однажды, были со мною спутники, мужчины и женщины. Как вышли в открытое море — все благополучно плыли: те в Константинополь, те в Александрию, другие же в иное место, хотя ветер и не был им благоприятен. Мы же простояли дней пять, не сходя с места, где были. Впали мы в большую скорбь и в недоумение: что же это такое? Я же, начальник, как в сновидении, озабоченный кораблем и теми, кто на нем, начал молиться Богу об этом. И однажды раздался голос, невидимо говорящий: “Сбрось Марию в море, и свободно тебе поплывется!” Я же поразмыслил, сказав: “Так что же это будет? Кто такая Мария?” И, так как я не понял этого, снова раздался голос, говоривший: “Сказал я тебе: сбрось Марию в море, и спасетесь!” Тогда понял я наконец и воскликнул внезапно, громко сказав: “Мария!” Она же лежала на постели своей, да и откликнулась, говоря: “Что хочешь, господин?” Тогда сказал я ей: “Сделай милость, подойди сюда”. Она же, встав, подошла, а как подошла, взял ее, и отвел одну в сторону, и сказал ей: “Видишь ли, сестра Мария, какие на мне грехи, из-за меня и все можете погибнуть”. Она же, сильно вздохнув, сказала: “Действительно, господин кормчий, я грешница”. И снова я ей сказал: “Женщина, какие на тебе грехи?” Она же ответила: “Горе мне, ибо нет греха, которого я бы не сотворила; и моих ради грехов все вы погибнете”. И после этого раскрыла и поведала мне женщина, так говоря: “Действительно, господин кормчий, я несчастная и злогрешная! Был у меня муж и двое детей, первый девяти лет, а второй — около пяти. А потом умер муж мой. Жил же по соседству со мною воин, и захотела я, чтобы взял он меня в жены, и послала к нему кое-кого. Воин же сказал: «Не возьму женщину, у которой дети от другого мужа!» Тогда я как услышала, что не хочет меня брать из-за детей, да к тому же и любя его, убила детей своих обоих, несчастная, и сообщила ему, говоря: «Нет у меня больше ребенка, ни единого». Как услышал то солдат, о детях-то, что я наделала, воскликнул: «Жив Господь, живущий в небесах! — ибо не возьму ее». Потому испугалась я, что узнают и умертвят меня, да так и убежала”. Такое услышав от женщины той, не решился я ввергнуть ее в пучину морскую, но так надумал и сказал ей: “Вот я спускаюсь в лодку, так знай же, женщина: если не тронется корабль, значит — не мои грехи держат его”, то же сказал и корабельщикам на корабле. Когда же сошел я в лодку, ничего не случилось, корабль не тронулся с места. Поднялся я тогда на корабль, сказал женщине: “Спустись и ты в лодку”, и она спустилась.

И егда же тъчию съниде та, абие кораблиць нѣ до пятишьды обрьтѣвъ ся, стрьмо дьну иде и погрязе; великый же корабль поплу стройно, и трьми дьньми по немь прѣидохомъ пловуще, еже быхомъ прѣшли и 15 дьний».

И как только она спустилась, тотчас лодка, раз пять перевернувшись, стремительно пошла ко дну и затонула, корабль же поплыл быстро, и за три дня пришли мы, плывя на нем, куда нужно было бы плыть пятнадцать дней!»

Слово 99

Азъ же и господь мой Софроний[22] идоховѣ въ домъ философа Стефана да прѣбудемъ: бѣ же пладьнуя. Живяше же идуще къ Святѣй Богородици, юже съзьда блажены папа Еулогий[23] на въстокы великаго Тетрафола.[24] Якоже въсклепаховѣ въ домъ философа, приниче дѣвица, глаголющи нама: «Възлежить, нъ мало потьрпита». Тогда глаголахъ господи моему Софронию: «Поидивѣ къ Тетрафолу, да ту прѣбудевѣ». Есть же мѣсто Тетрафола зѣло чьстимо от александрѣнъ, глаголють бо, яко мощи пророка Иеремия[25] от Егупта възьмъ, Александръ зиждитель[26] ту я положи. Якоже идоховѣ къ Тетрафолу, не обрѣтоховѣ никогоже, тъкмо три слѣпьца; полудьне бо бѣ. Идоховѣ же близь слѣпьць, и съ безмлъвиемь и съ млъчаниемь сѣдоховѣ, имуща кънигы наю. Глаголаху бо слѣпьци много, и глагола другъ къ другу: «Воле, ты како бы слѣпъ?» Отвѣща, глаголя: «Корабльникъ бѣхъ, и якоже бѣхъ унъ, и от Африкия пловяхомъ на пучинѣ призьрѣхь ся, и не имы како ся быхъ уцѣлилъ. Бѣльма начяхъ имѣти въ очию моею». Глаголяхъ же и другому слѣпьцю: «Ты како же осльпе?» Отвѣща и онъ, глаголя: «Стькляничьную хытрость бѣхъ имы, и от огня истечение ми бысть обѣма очима моима, и осльпохъ». Глаголаста же ему и она: «Ты же како бысть слѣпъ?» Отвѣща: «Сущу ми азъ вама глаголю. Егда же бѣхъ унъ, възненавидѣхъ дѣлати зѣло, быхъ же и не спасенъ. И не имѣхъ, откуду ясти — абие же крадяхъ. Въ единъ же от дьнии по сътворении моемь мъного зъла, стоящю ми на мѣстѣ, идеже мучать, и видѣхъ мьртвьць износимъ, добромь покръвена. Идохъ же въ слѣдъ носимааго, да быхъ видѣлъ, къде и хотя погрести. Си же доидоша зади святого Иоана Великааго и положиша и въ гробѣ и отидоша. Азъ же, яко видѣхъ отшьдъшея, вълѣзохъ въ гробъ и съвлѣкохъ ии, въ неже бѣ одѣнъ, оставивъ на немь одину тъчию поняву. Хотящю же ми излѣсти из гроба, възьмъ много зѣло, зълое мое зьдание глагола ми: “Възьми и поняву его, яко красьна есть”. Обратих ся, лишеникъ, яко же съвлѣкохъ поневу съ него, да и быхъ нага оставилъ, въздвигъ ся сѣде прѣдъ мьною мьртвьць, и, простьръ обѣ руцѣ свои на мя, пьрсты своими одьра лице мое и изятъ обѣ очи мои. Тогда азъ, лишеникъ, оставивъ вься, съ мъногою бѣдою и скрьбию изидохъ отъ гроба. Се повѣдахъ вамъ и азъ, как быхъ слѣпъ». Се слышавъшема нама, поману ми Софроний и отидоховѣ отъ нихъ, и глагола ми: «Воле, господи и авва Иоаний, не съдѣивѣ дьньсь зъла, вельми бо пользу обрѣтоховѣ», пользу же приимъша, напьсаховѣ, да и вы пользу приимете, яко никътоже творя зъло утаить ся Бога.

Я же и господин мой Софроний пошли в дом мудреца Стефана, чтобы побыть там: был уже полдень. Жил же он по дороге к церкви Святой Богородицы, которую создал блаженный папа Евлогий на восток от большого Тетрафола. Когда же постучались мы в дом мудреца, выглянула служанка, говоря нам: «Он еще лежит, немного подождите». Тогда сказал я господину моему Софронию: «Пойдем к Тетрафолу да там и побудем». Тетрафол — место, очень чтимое александрийцами, говорят даже, что мощи пророка Иеремии, в Египте взяв, Александр, основатель города, тут положил. Пока шли мы к Тетрафолу, не встретили никого, только трех слепцов, ибо был полдень. Прошли мы вблизи слепцов и в безмолвии и в молчании сели, раскрыв наши книги. Слепцы же много говорили и расспрашивали друг друга: «Ну-ка, как ты ослеп?» Отвечал один, говоря: «Я был моряком, и, когда был молод, плыли мы от Африки морем, занедужил глазами и не знал, как исцелиться. Бельма появились в глазах моих». И спросил другого слепца: «А ты как ослеп?» Отвечал и тот, говоря: «Был я стеклодувом, и вытекли от огня оба моих глаза, и ослеп я». Спросили они и третьего: «Ты же как ослеп?» Отвечал он: «Раз уж я здесь, то расскажу вам. Будучи юным, очень презирал я работу, потому и не спасся от беды. Не знал я, где достать еды — тотчас же крал. В один из дней, уже наделав много зла, когда стоял я на месте, где казнят, увидел, как выносят мертвеца, богато накрытого. Пошел я вслед покойному, чтоб посмотреть, где его погребут. Итак, зашли они за церковь святого Иоанна Великого, и положили его в склепе, и отошли. Я же, как увидел ушедших, влез в гробницу и снял одежду, в которую был тот одет, оставив на нем одно лишь покрывало. Когда же хотел я покинуть склеп, взяв уже очень много, злое мое естество подсказало мне: “Возьми и покрывало его, уж очень красиво”. Повернулся я, несчастный, и лишь только снял с него погребальное покрывало, оставляя его нагим, как, поднявшись, сел предо мною мертвец и простер обе руки свои ко мне, пальцами оцарапал мне лицо и выдрал оба глаза мои. Тогда я, несчастный, оставив все, в великой беде и печали вышел из склепа. Вот рассказал я вам, как и я ослеп». Когда мы услышали это, поманил меня Софроний, и отошли мы от них, и сказал мне: «Ну-ка, господин и отец Иоанн, не совершим же сегодня недоброго, ибо большое благо сыскали»; пользу же получив, записали, чтобы и вы это восприняли: никто из творящих зло не утаится от Бога.

Слово 119

Тъ же отьць нашь Георгий архимандритъ повѣдаше намъ о аввѣ Иулиянѣ, глаголя: бывъшиимь епискупѣ Вострѣнемъ.[27] Яко егда ити ему отъ манастыря и быти епискупу въ Вьстрѣнѣхъ, нѣкыя богатины того же града, ненавистьници, въсхотѣша отравами погубити и. И прѣглаголаша чьваньчию его, имѣние дающу, и даша ему съмьртьно, да чьванующю митрополиту, въложить отраву въ чашю его. Отрокъ же яко наученъ бысть, тако сътвори, и, придавъ чашю, отрокъ божьствьнуму Иулияну отраву възятъ. И отъ Бога разумѣвъ съвѣту, иже сътвориша, възьмъ чашю, постави ю предъ собою, ничьсоже рѣхъ бьхъма отрочищю и, пустивъ, призва богатины, въ ни же бѣша и иже на нь съвѣтъ сътвориша. Божьствьный же Иулиянъ, не хотя обличити сътворьшихъ, кротъко глагола вьсѣмъ: «Аще мьните съмѣренааго Иулияна отравлениемь уморити, се предъ вьсѣми вами испиваю». И знаменавъ тришьды чашю прьсты своими и, рекъ: «Въ имя Отьца и Сына и Святого Духа испиваю сию чашю», и предъ вьсѣми испивъ ю, — без врѣждения пребысть. И, видѣвъше, поклониша ся ему до земля.

Тот же отец наш, Георгий-архимандрит, поведал нам об отце Юлиане, рассказав, как был он епископом в Востренах. Когда пришлось идти ему из монастыря, чтобы стать епископом в Востренах, некие вельможи этого города, недоброжелатели, захотели отравой погубить его. И подговорили виночерпия его, посулив мзду, и дали тому яд, чтобы, прислуживая митрополиту, всыпал отраву в чашу его. Слуга, как научен был, так и сделал, и, положив в чашу, слуга божественному Юлиану отраву поднес. Но от Бога постигнув заговор, который содеяли, взяв чашу, поставил Юлиан ее пред собою, совершенно ничего не сказал слуге и, послав, призвал он вельмож, среди них и тех, которые на него устроили заговор. Божественный Юлиан, не желая обличать заговорщиков, кротко сказал всем: «Коли надеетесь смиренного Юлиана уничтожить отравой, вот перед всеми вами и пью». И перекрестив трижды чашу перстами своими, и сказав: «Во имя Отца и Сына и Духа Святого пью эту чашу», и выпив ее перед всеми, — остался он невредим. И видевшие это поклонились ему до земли.

Слово 134

Яко отъ единого попьрища[28] святого Иердана рѣкы лавра естъ, авва Герасима нарицаема.[29] Въ ту лаврю прѣходящемъ намъ повѣдаша сѣдящии ту старьци о аввѣ Герасимѣ, яко ходя единою по блату святого Иердана, усърѣте и львъ, зѣло рыдая отъ ногы своея; имяше бо трьстяну трѣску, уньзъшю ему. Яко отъ сего отещи ему нозѣ и плънѣ гноя быти. Якоже узьрѣ львъ старьца, показаше ему ногу, яже бѣ язвьна отъ уньзъшая порѣзи, плачя ся яко и нѣчьсо и моля ся ему, исцѣленъ от него быти. Якоже видѣ и старьць въ такой бѣдѣ, сѣдъ и имъ и за ногу и роздвигъ мѣсто, изя тръсть съ мъногомь гноимь. И, добрѣ очистивъ струпъ и обязавъ платомь, пусти и. Львъ же ицѣленъ по семь не оста старьца, нъ яко свой ученикъ, яможе идяаше ему, яко чюдитися старьцю, толику разуму звѣри, и прочее. Оттолѣ старьць питаше и, помеща ему хлѣбъ и мочена сочива. Имяше же та лавра одинъ осьлъ, на немьже приношааше воду въ потрѣбу отьцемъ святого Иердана, отнюдуже пиють воду; отстоить же от лавры рѣка попьрище одино. Обычай же имяху старьци даяти льву, да ходить и пасеть и по краю святого Иердана. Одиною же пасомъ осьлъ отъ льва, отиде отъ него не маломь отшьствиемь. И се мужь съ вельблуды отъ Аравия идыи обрѣтъ и поятъ и въ своя си. Львъ же, погубивъ осьла, приде въ лавру зѣло унывъ и дряхлъ къ авва Герасиму. Мьняше же авва Герасимъ, яко изѣлъ есть осьла львъ, глаголя ему: «Къде есть осьлъ?» Сь же, яко человѣкъ, стояше млъчя и долу зьря. Глагола ему старьць: «Изѣлъ ли и еси? Благословенъ Господь, еже творяше осьлъ, отселѣ тебѣ есть творити». Отътолѣ же млъвльшю старьцю ношаше канпилий комърогы имущь четыри и приношаше воды. Приде же одиною воинъ молитвы дѣля къ старьцю и, видѣвъ льва, носяща воду и увѣдѣвъ вину, помилова и́., и, выньмъ три златьникы, дасть старьцемъ, да купять осьлъ въ потрѣбу себѣ и свободять отъ таковыя работы льва. Вельблудьникъ же, иже бѣ осьла поялъ, идяше пакы пьшениця продаятъ въ святый градъ, имы осьлъ съ собою. И прѣшьдъ святого Иердана, усърѣте ся по сълучаю съ львомь, и видѣвъ и, оставивъ вельблуды, бѣжа. Львъ же, познавъ осьлъ, тече к нему и усты имъ и, якоже бѣ обыклъ, ведяше и съ трьми вельблуды, радуя ся въкупѣ и зовы, яко осьла, егоже погуби, обрѣтъ, приведе и къ старьцю. Старьць бо мьняше, яко львъ изѣлъ осьла. Тогда старьць, увѣдѣвъ, яко облъганъ бысть львъ, положи же имя льву Иерданъ. Сътвори же въ лаврѣ львъ вяще пяти лѣтъ, не отлучая ся отъ него присно. Егда же къ Господу приде авва Герасимъ и отьци погребены бысть, по съмотрению Божию львъ не обрѣте ся въ лаврѣ. По семь же мало приде львъ въ лавру и искаше старьца своего. Авва же Севатий киликъ,[30] ученикъ авва Герасима, видѣвъ и, глаголаше ему: «Иердане, старьць нашь остави насъ, сиры, и къ Господу изиде, — нъ възьми ѣждь». Львъ же ѣсти не хотяше и начатъ стоя очима своима сѣмо и онамо чясто възирати, ища старьца своего, рикая вельми и не трьпя отъчаяти ся. Авва же Севатий и прочии старьци, гладяще и по хрьбьту, глаголаху: «Отиде старьць къ Господу, оставивъ ны». Ни тако имъ глаголюще къ нему, не можяху его отъ въпля и от рыдания уставити. Нъ елико же мьняху его словомь утѣшити и прѣмѣняти, толико же онъ паче рыдаше и въпля больша двизаше, и рыданию притваряше, показая гласы и измѣнуя гласы, — и лицьмь, и очима печаль, юже имяше, не видя старьца. Тогда глагола ему авва Севатий: «Поиди съ мьною, понеже не имеши намъ вѣры, и покажю ти, къде лежить нашь старьць». И поимъ веде и, идеже бѣша погребли его. Отстояше же отъ церкве полъ попьрища. Ставъ же авва Севатий врьху гроба авва Герасима, глагола льву: «Се старьць нашь сьде погребенъ бысть». И прѣклони колѣнѣ авва Саватий врьху гроба старьча. Якоже слыша львъ и видѣ, како поклони ся авва Саватий врьху гроба и плакаше ся, поклони ся и сь, и, ударяя главою о землю зѣло и ревы. И тако абие скоро умретъ врьху гроба. Се же вьсе бысть не яко душю словесьну имѣюща, нъ яко Богу хотящю славящимъ его прославити не тъкмо въ житии семь, нъ и по съмрьти, и показати намъ, како повиновение имяаху звѣрие къ Адаму прѣжде ослушания его заповѣди и еже въ породѣ пища.

В одном поприще от святого Иордана-реки есть лавра, называемая лаврой отца Герасима. Когда перешли мы в ту лавру, рассказали нам живущие тут старцы об отце Герасиме, как ходил он однажды по болоту у Иордана, и встретил его лев, громко ревевшнй из-за лапы своей: вонзилась в нее тростниковая щепка. От этого распухла лапа и наполнилась гноем. Как увидел лев старца, показал ему лапу, пораненную вонзившейся занозой, плача и как бы умоляя его исцелить. Как увидел старец его в такой беде, сел и, взяв его за лапу, раздвинул рану и вынул тростинку с обильным гноем. Хорошо очистив язву и завязав ее платком, отпустил его. Исцеленный же лев потом не оставил старца, но, как ученик, куда бы ни шел тот, следовал за ним, так что дивился старец и впоследствии такому разуму зверя. С тех пор старец кормил его, бросал ему хлеб, давал чечевичную похлебку. Был же в той лавре один осел, на котором приносили воду для нужд святых отцов из святого Иордана, откуда пьют воду; отстоит же от лавры река в одном поприще. Вошло у старцев в обычай льва посылать, чтобы ходил он и пас осла по краю святого Иордана. Однажды, пасясь, отошел осел ото льва довольно далеко, и вот человек с верблюдами, из Аравии идущий, нашел его и взял с собою. Лев же, утратив осла, вернулся в лавру, очень печальный и угрюмый, к отцу Герасиму. Решил же отец Герасим, что съел осла лев, и спросил: «А где осел?» Тот же, подобно человеку, молча стоял, глядя в землю. Сказал ему старец: «Съел ли его ты? Благословен Господь: все, что делал осел, отныне делать тебе». С тех пор, как и сказал старец, таскал он короб с четырьмя кувшинами и приносил воду. Пришел же однажды воин к старцу молитъся и увидел льва, носящего воду, а узнав причину, сжалился над ним и, вынув три золотых, дал старцам, чтобы купили осла для своих надобностей и освободили бы от такой работы льва. Владелец же верблюдов, который похитил осла, вновь возвращался, чтобы продать пшеницу в святом граде, и осел был при нем. Перейдя святой Иордан, случайно тот встретился с львом: увидел его и, оставив верблюдов, бежал. Лев, признавши осла, помчался к нему и, взяв его пастью за холку, как делал обычно, привел — с тремя верблюдами, одновременно и радуясь, и возглашая, что осла, которого потерял, отыскав, привел к старцу. Старец же думал, что лев съел осла. Тогда старец, узнав, что оболган был лев, дал имя льву Иордан. Находился же в лавре лев свыше пяти лет, не отлучаясь из нее никогда. Когда же к Богу отправился отец Герасим и погребен был отцами, по Божьему усмотрению не было в лавре льва. Немного спустя вернулся он в лавру и искал старца своего. Отец Севатий, ученик отца Герасима, киликиец, увидя его, сказал: «Иордане! Старец наш оставил нас, сирот, и отправился к Господу, — но возьми и поешь!» Лев же есть не хотел и начал, стоя, глазами своими туда и сюда часто поводить, ища старца своего, громко рыча, но не теряя надежды. Отец же Севатий и прочие старцы, гладя его по спине, говорили: «Отошел старец к Господу, оставив нас». Но хотя ему так они говорили, не могли его от воплей и рыдания отвратить. Только думали его словом утешить и успокоить, как он лишь пуще рыдал, и вопли сильней испускал, и стоны издавал, перемежая их криками, — и мордой, и глазами выражая печаль, какую испытывал, не видя старца. Тогда сказал ему отец Севатий: «Пойди со мною, потому что не веришь нам, и покажу тебе, где лежит наш старец». И взяв, повел его туда, где того погребли. Находилось это от церкви за полпоприща. Став над могилой отца Герасима, отец Севатий сказал льву: «Вот, старец наш здесь погребен был». И преклонил колени отец Севатий над гробом старца. Лишь услышал лев и увидел, как склонился отец Севатий над гробом, оплакивая, наклонился и он, сильно ударяя головою о землю и ревя. И так очень скоро умер над гробом. Все это было с бессловесной душой, как если бы Бог желал прославить его почитающих не только в сей жизни, но и после смерти, и показать нам, как повиновались звери Адаму до ослушания им божеской заповеди и до лишения блаженства в раю.

Слово 148

Повѣда намъ авва Данилъ старьць отъ Егупта, глаголя, яко възиде старьць одиною въ Терфинъ рукодѣлания своего продаятъ. Уноша же нѣкъто моляше старьца, глаголя: «Бога дѣля, калогере, поиде въ домъ мой и сътвори надъ женою моею молитву, зане неплоды есть». Старьць же, понуженъ отъ уноша, иде въ домъ его, и сътворь молитву женѣ его. И Богу въсхотѣвъшю имяше жена въ чревѣ. Нѣции же мужи, не бояще ся Бога, начяша облъгати старьца, и глаголати, яко уноша бещадьнъ есть, нъ отъ авва Данила брежа есть жена. Приде же слухъ къ старьцю и възвѣсти старьць мужю жены: «Яко егда родить жена твоя, възвѣсти ми». Егда же роди жена, възвѣсти ему уноша въ скутъ рекы: «Бога дѣля и молитвъ твоихъ, отьче, дѣтищь ны ся роди». Тогда авва Данилъ глаголаше къ уноши: «Сътвори бракъ крыцению и призови родъ твой и другы твоя». И якоже обѣдоваху, възьмъ старьць дѣтищь въ руцѣ свои предъ всѣми, глагола отрочяти: «Къто есть отьць твой, дѣтищю?» Глагола дѣтищь тако, показа прьстом ручьныимь уношю. Бѣ же дѣтищь дьни 12.

Поведал нам отец Данил, старец из Египта, рассказав, как вышел однажды старец в Терфин, чтобы продать плоды своих трудов. А некий юноша умолял старца, говоря: «Ради Бога, отец, пойди ко мне в дом, помолись над моею женою, так как бесплодна она». Понуждаемый юношей, старец пошел в его дом, сотворив жене его молитву. И когда Бог пожелал, женщина зачала. Некие же люди, не боясь Бога, начали клеветать на старца и говорить, что юноша бездетен, и от отца Данила беременна его жена. Дошел слух до старца, и попросил старец мужа женщины: «Когда родит твоя жена, сообщи мне». Когда же родила женщина, дал знать ему юноша тайно, говоря: «Благодаря Богу и молитвам твоим, отче, младенец родился у нас». Тогда отец Данил попросил юношу: «Устрой пир в честь крещения, созови твоих родственников и друзей». И во время обеда перед всеми взял старец младенца на руки, спросив его: «Кто здесь отец твой, младенец?» И ответил младенец этот, пальцем руки указав на юношу. Было же ему всего двенадцать дней.

Слово 234

Глаголаше Саватий рекы, яко: «Сѣдохъ въ лаврѣ отьца Фирьмина,[31] приде разбойникъ къ отьцю Зосимѣ и моляше старьца, рекы: “Сътвори любъвь Бога ради, имь же мънога убийства сътворилъ, да мя бы чрьноризьца сътворилъ и умлъкъ быхъ, и осталъ ся своего зъла”. Старьць же, наказавъ и, сътвори чрьноризьца, давъ ему и образъ. Потомь же скоро рече старьць: “Ими ми вѣру, чядо, яко сьде прѣбывати не можеши, аще бо тя услышить кый кънязь, то иметь тя и глаголющеи на тя побьють тя. Нъ послушай мене и веду тя въ манастырь подаль отсуду”. И веде и въ Дорофеовъ манастырь въскрай Газы.[32] И сътвори ту 9 лѣтъ, и навыче Пьсалтырь и вьсь строй чрьньчьскыи, и пакы възиде къ старьцю въ Фирмине мѣсто и рече ему: “Господи, отьче, сътвори въ милость и дажь ми ризы моя мирьскыя, и възьми си чрьноризьчьскыя”. Старьць же съжали си, рече къ нему: “Чьсо ради, чядо?” Отвѣща ему братъ, рекы: “Се, яже вѣси, отьче, 9 лѣтъ имамь въ манастыри, и, елико же могы, алъкахъ и въздрьжахъ ся, и съ вьсѣмъ млъчаниемь и страхом Божиемь жихъ, повинуя ся. И вѣдѣ же, яко благыни Его приятъ мя мъногымь моимь зъломь. Обаче вижю присно въ сънѣ, въ црькви и яко поиду комъкати, и въ обѣдьници — дѣтищь глаголющь ми: «Почьто мя еси убилъ?» И ни въ единъ часъ не попустить ми. Сего ради убо хощю ити, отьче, да дѣтища ради умьру, без ума бо и убихъ”. И, възьмъ ризы, облѣкохъ ся въ ня, изиде из лавры, и, яко приде къ Диополу граду,[33] другый дьнь яша и убиша и.

Рассказывал Савватий, говоря: «Был я в лавре отца Фирмина, пришел разбойник к отцу Зосиме и умолял старца, говоря: “Сделай милость Бога ради! Совершил я множество убийств, позволь мне быть монахом, и прекратил бы я, и отстал бы я от своего зла”. Старец же, прочтя ему наставление, поставил его черноризцем, подавая ему пример во всем. Но вскоре же сказал старец: “Верь мне, чадо, что здесь ты оставаться не можешь, ибо если услышит о тебе какой-нибудь правитель, то схватит тебя, и обвиняющие тебя убьют. Но послушай меня: отведу тебя в монастырь, подальше отсюда”. И отвел его в Дорофеев монастырь возле Газы. И провел он тут девять лет, изучил Псалтырь и всю монашескую службу, и снова вернулся к старцу в фирминскую лавру, и сказал ему: “Господи, отче, сделай милость и верни мне одежды мои мирские, возьми себе монашеские”. Старец же опечалился и молвил ему: “Зачем, чадо?” Отвечал ему брат, говоря: “Вот, как ты знаешь, отче, девять лет я в монастыре, и, насколько мог, я постился и воздерживался, и в полном молчании и в страхе Божьем жил, повинуясь. И познал я, что благость Его меня приняла со всем моим злом. Однако вижу всегда — и во сне, и в церкви, и как пойду причащаться, и за едой — младенца, спрашивающего меня: «За что ты меня убил?» И ни на один час не отпускает меня. Вот почему и хочу я, отче, идти, чтоб умереть за младенца, ведь я и убил-то его бессмысленно”. И, взяв одежды, облекся в них и покинул лавру, а как пришел в город Диапол, на другой день схватили и убили его».

Слово 258

Глаголаше намъ и се о томь же тъ же Дионисий прозвутеръ, яко одиною хожаше старьць въ прѣдѣлѣхъ Сохуста села,[34] еже ему бѣ и пещера. И ходя велика льва узьрѣ противу идуща. И идяше путьмь тѣснъмь зѣло межю дъвѣма ограждениема, якоже е обычай дѣлателемъ огражавати нивы своя, тьръновьная дрѣва садяще. И толику тѣсноту путь имѣ, яко единому комужьдо пѣшему ничьсо же носящю одъва проити; понеже отсудѣ трьние бѣ ся сърасло, и неудобь яко хотяще путьмь минути мимо ходящю ему. Якоже другъ друзѣ приближиста ся старьць же и львъ, старьць ся увративъ въ распутие уступити льву: ни за тѣсноту пути львъ можаше съвратити ся, ни минути ся има бѣ льзѣ. Видѣвъ же львъ, божия угодьника проити хотяща и никакоже обратити ся хотяща, на задьнею ногу ставъ простъ ошююю старьца и граждения, и тяжьствомь и силою тѣлесьною мало пространьство сътворивъ, бес пакости правьдьнуму путь сътвори. И тако мину старьць, задьнихъ прикасая ся льву, и по миновении его въставъ львъ отъ гражения своимъ путьмь отиде.

Рассказывал нам о том же и тот же Дионисий-пресвитер, как однажды ходил старец по полю Сохусты, где и была его пещера. И, двигаясь, увидел огромного льва, навстречу идущего. А шел он очень узкой дорогой между двумя изгородями, ибо принято было у земледельцев огораживать свои поля, терновые кусты насаживая. Дорожка была настолько узкой, что лишь одному пешему, ничего не несущему, едва пройти, поскольку терновник сильно разросся и нельзя было разминуться при встрече, если кто-то проходил мимо. Когда же сблизились друг с другом старец и лев, старец отклонился на перекрестке, чтобы уступить льву: из-за узости дороги ни лев не мог пройти, ни разминуться им нельзя было. Увидев, что божий угодник хочет пройти и никак не желает возвращаться, лев, доверчиво на задние лапы став слева от старца и изгороди, тяжестью тела и силой образовал небольшой проход, безвредно праведному проделал дорогу. И так прошел старец, к задним ногам прикасаясь льва, а потом и лев, отойдя от изгороди, своим путем пошел.

Слово 266

Въ самомь островѣ[35] повѣда намъ боголюбивая и нищелюбивая Мария, мати Павля канъдита,[36] глаголющи, яко: «Егда бѣхъ въ градѣ Ниесиви,[37] бѣ ту жена крьстияна, имущи мужа елина. Бѣста же убога, имяста же серьбрьниць великыхъ 50. Одиною же рече мужь женѣ своей, яко: “Дадивѣ сребрьникы сия въ заимъ, да понѣ малу утѣху имавѣ отъ нихъ. Аще ли по единой изѣмъ я, и не будеть ихъ”. Отвѣщавъши же жена та добрая, глагола ему: “Аще велиши дати я въ заимъ, прѣдажь я въ заимъ Богу крьстьяньску”. Глагола ей мужь: “То къде е Богъ крьстьяньскъ, да ему давѣ въ заимъ?” Глагола ему жена: “Азъ тобѣ и покажю, аще бо сему даси въ заимъ, не тъчию не погубиши ихъ, нъ и лихвы тебѣ подасть, и главьства усугубить”. Онъ же рече ей: “Пойди покажи ми, и дамь ему въ заимъ˝. Она же, поимъши мужа своего, веде и въ црькъвь святую. Имать же цьркы Нисийская пятера врата великая: якоже въведе и въ врата црькъвьная, иде же суть великыя двьри, показа ему нищая рекъши ему: “Симъ аще подаси, Богъ крьстьянь се въземлеть, вьси бо си того суть”. Онъ же абие съ радостию подасть три десяти сребрьникъ убогымъ, и идоста въ домъ свой. По трьхъ же месяцихъ оскудѣвъшема пищами, глагола мужь женѣ: “Сестро, не хоще ли Богъ крьстьяньскъ подати нама ничьсоже отъ длъга оного?˝ Отвѣщавъши же; жена рече ему: “Ей, иди идеже еси положилъ и подасть ти съ вьсею волею”. Онъ же, текы, иде въ святую црькъвь и бывъ на мѣстѣ, идеже сребрьниця дасть убогымъ; и, походивъ црькъвь вьсу, сумьняся видѣти, не видѣ никого же, хотяща ему чьто подати, нъ тъчию едины убогыя сѣдяща. Пакы мыслящю ему въ себѣ: “Кому рещи? кого истяжеть?” — видѣ прѣдъ ногама своима на мороморѣ одину сребрьницю велику лежащю, отъ нихъже бѣ раздаялъ братии. Прѣклонивъ ся, възьмъ ю, иде въ домъ свой и глагола женѣ своей: “Ходихъ въ црькъвь вашю, вѣру же ми ими, жено, не видѣхъ, якоже ты ми рече, Бог крестьяньска, и никтоже ми дасть ничьтоже, тъчию сию сребрьницю обрѣтохъ, лежящю ту, идеже азъ дахъ 50 сребрьникъ”. Тогда рече ему чюдьная та жена: “Тъ есть, иже невидимо тебѣ подасть, невидимъ бо есть и невидимою силою и рукою миръ строить. Нъ иди, господи мой, купи намъ нѣчьто, да ѣмы дьньсь, и тъ пакы дасть тебѣ”. Онъ же шьдъ купи имъ хлѣбы и вина и рыбы и принесъ дасть женѣ своей. Она же възьмъши рыбу, начятъ ю омывати и, роспоръши ю, обрѣте утрь въ ней камыкъ зѣло чюдьнъ. Яко женѣ почюдити ся ему, тъчию не вѣдяще, чьто есть, обаче съхрани и. Пришьдъшю же мужю ея, ядущемъ имъ, показа камыкъ, егоже обрѣте, глаголющи: “Се сь камень обрѣтохъ въ рыбѣ”. Онъ же, видѣвъ, чюди ся добротѣ его, не вѣдя же, чьто есть. Глагола ей ядъшемъ имъ: “Даждь ми, да продамь и шьдъ, аще бо обрящю на немь чьто възяти”. Не вѣдяше бо, якоже рѣхъ, чьто е невѣжа сы. Възьмъ же камыкъ, иде къ трапезьнику, еже есть сребропродавьчи: “Хощеши ли купити камыкъ сь?” Видѣвъ же и сребропродавьчи, глагола ему: “Чьто хощеши на немь възяти?” Глагола ему продаяй: “Дажь, еже хощеши”. Глагола ему онъ: “Вьзьми пять сребрьникъ”. Продаяй же, мьнѣвъ, яко играеть ему, глагола ему то: “Даси ли селико на немь?” Сребропродавьчий же сребро, мьнѣвъ яко ругаеться, тако отвѣщавъ, глагола ему: “То възьми 10 сребрьниць”. Продаяй же мьнѣвъ, пакы имь луковати, умлъча. Глагола сребродавьчи: “Възьми 20 сребрьникъ на немь”; онъ же млъчаше, ничьсоже отвѣщавая, яко и до 30 и до четыръ десятъ и до 50 сребрьникъ възиде сребропродавьчий. Сии хотя дати, кльняше ся въ истину. Тогда продаяй, пришьдъ въ ся, помысливъ, яко аще бы сему не бы велика цѣна была, пятидесятъ сребрьникъ не бы далъ на немь. Начя же паче тяжьчити е, помалу же сребропродавьчий възнося дасть ему до три сътъ сребрьникъ великъ. И се възьмъ и камень давъ, приде къ женѣ, радуя ся. Она же, видѣвъши, рече ему: “На колицѣ прода?” — мьнѣвъши, яко или на пяти, или на 10 мѣдьниць продасть и. Онъ же изнесъ три съта сребрьникъ великъ, дасть ей, рекы: “На толицѣ продано бысть”. Она же человѣколюбивуму Богу чюдивъши ся благости, глагола къ нему: “Вижь, мужю, Богъ крьстьяньскъ коль есть благъ, и благоразумьливъ, и богать. Видиши ли, яко не тъчию 50 сребрьникъ, нъ и лихву тебѣ далъ есть, въ заимъ ему давъшю, нъ въ мало дьнъ шестерицю тебѣ дасть. Вѣжь же, яко нѣсть Бога иного на земли и небеси, нъ тъ единъ”. Вѣру же имъ, симъ чюдесемъ и искушениемъ навыкъ истинѣ бысть крьстиянинъ абие и прослави Христа Бога нашего съ Отьцьмь и Святымь Духомь, много хваля съмысльство своея жены, ею же бысть ему дано въ истину Бога познати».

На острове Самосе поведала нам боголюбивая и нищелюбивая Мария, мать кандидата Павла, говоря: «Когда была я в городе Ниесевии, жила там женщина-христианка, имевшая мужа язычника. Жили же они бедно, но было у них пятьдесят больших сребреников. Однажды сказал муж жене своей: “Отдадим сребреники эти взаймы, по крайней мере какую-то пользу получим от них. А если по одному их истратим, то не станет их вовсе”. Отвечая, та добрая женщина сказала ему: “Если велишь отдать их взаймы, передай их взаймы Богу христианскому”. Сказал ей муж: “Где же тот Бог христианский, чтобы дать ему взаймы?” Ответила ему жена: “Я тебе покажу его; если же этому дашь ты взаймы, не только не потеряешь деньги, но с процентами тебе их вернет и капитал приумножит”. Он же попросил ее: “Пойди, покажи мне, и дам ему взаймы”. И она, взяв мужа своего, повела его в святую церковь. Есть же в церкви Ниесевийской пять огромных притворов; и как ввела его в притворы церковные, где огромные двери, показала ему нищих, промолвив: “Если этим отдашь, Бог христианский возьмет сие, ибо все они — божьи слуги”. И он тотчас с радостью подал пятьдесят сребреников убогим, и вернулись оба домой. Но через три месяца, как кончилась у них еда, сказал муж жене: “Сестра! Не желает ли Бог христианский вернуть нам что-нибудь из того долга?” Отвечая, жена сказала ему: “Да! иди туда, где положил, и подаст он тебе с полным желанием”. Он же, торопясь, пришел в святую церковь и стал на месте, где отдал нищим сребреники; и, обойдя всю церковь, усомнился, не видя никого, кто хотел бы подать что-нибудь, одних лишь сидящих нищих. Но лишь снова подумал он про себя: “Кому сказать? с кого стребовать?”, как увидел под ногами своими на мраморе один большой сребреник, из тех, что он роздал нищим. Наклонившись и взяв его, вернулся домой и сказал жене своей: “Ходил я в вашу церковь, поверь мне, жена, не видел я Бога христианского, как ты обещала, и никто мне не дал ничего, только этот сребреник нашел я лежащим там, где сам я роздал пятьдесят сребреников”. Тогда сказала ему та удивительная женщина: “Он есть тот, кто невидимо подал тебе, ибо невидим он и незримою силою и рукою мир созидает. А теперь иди, господин мой, купи нам что-нибудь, чтобы поесть сегодня; он же снова подаст тебе”. Тот же, пойдя, купил хлеба, и вина, и рыбы и, вернувшись, дал жене своей. А она, взяв рыбу, начала ее мыть и, вспоровши ее, нашла внутри рыбы камень, весьма удивительный. Жена лишь подивилась ему, не зная, что это, но сохранила его. Когда же вернулся ее муж, за едой показала она камень, который нашла, говоря: “Вот этот камень нашла я в рыбе”. И он, посмотрев, дивился его красоте, также не зная, что это. После того. как они поели, сказал он: “Дай мне, пойду продам его, может быть, и дадут за него что-нибудь”. Ибо не ведал, как я сказал, этот невежда, что это такое. Взяв камень, пошел он к меняле, который торговал и серебром: “Хочешь ли купить камень этот?” Увидев камень, торговец серебром сказал ему: “Что хочешь за него взять?” Ответил ему продающий: “Дай сколько хочешь”, и ответил ему меняла: “Возьми пять сребреников”. Продающий же, думая, что шутит он над ним, спросил: “Да дашь ли столько за камень?” Торговец же серебром, полагая, что тот так негодует, отвечая, сказал: “Ну, возьми десять сребреников”. Продающий же, решив, что снова над ним смеются, промолчал. Сказал торговец: “Возьми двадцать сребреников за него”; тот снова молчал, ничего не отвечая, пока и до тридцати, и до сорока, и до пятидесяти сребреников не поднял цену торговец серебром. Клялся он, что взаправду хочет так дать. Тогда продающий, придя в себя, подумал, что, если бы камню не была велика цена, пятидесяти сребреников за него бы не дали. Начал он снова наценивать камень и, постепенно цену все увеличивая, дал ему торговец триста больших сребреников. Взяв их и камень отдав, пришел тот к жене своей, радуясь. Она же, увидев это, спросила: “За сколько продал?” — думая, что или за пять, или за десять медных монет продал его. Он же вынул триста больших сребреников, отдал ей, сказав: “За столько продано было”. Та же, человеколюбивого Бога дивясь благости, сказала мужу: “Видишь, муж, Бог христианский сколь благ, и благоразумен, и богат. Видишь ли, что не только пятьдесят сребреников, но с процентами дал тебе, взаймы ему давшему, в малый срок в шесть раз тебе воздал. Знай же, что нет Бога иного на небесах и на земле, но только этот один”. И принял он веру, этим чудом и опытом наученный истине, стал христианином тотчас же и прославил Христа Бога нашего с Отцом и Святым Духом, много похваляя мудрость своей жены, ибо благодаря ей дано было ему воистину Бога познать».

Слово 270

Идохомъ въ Аскалонъ,[38] въ гостиницю отьць, и повѣда намъ авва Евьсевий прозвутеръ, яко купьць града сего, плувъ и погубивъ своя и чюжая, самъ тъчию спасенъ бысть. Пришьдъ же сѣмо, ятъ бысть отъ давъшихъ въ заимъ ему, въсаженъ бысть въ тьмьницю и разграбиша домъ ему. И въ нихъ же хожаше жена ему, она же отъ мънога сътужения тѣснотою заповѣдь възимааше, да понѣ хлѣбомь питаеть мужа. Сѣдящи же ей единою и ѣдущи съ мужьмь въ тьмьници, въниде великъ чьстьнъ мужь — дати хотя благотворьство въсаженымъ, и, узьрѣвъ свободьну жену, съ своимь мужьмь сѣдящю, упаде ся на ню, бѣ бо красьна зѣло. И възвѣсти ей тьмьничьникомь. Она же съ радостию приде, мьнящи любъвь възяти, и поимъ ю одину, рече ей: «Чьто ти е и почьто еси сьде?» И повѣда ему вьсе. Глагола ей: «Аще искуплю вы длъгу, ляжеши ли съ мною въ сию нощь?» Въ истину красьна и съмысльная глагола ему: «Слышахъ, владыко, апостола, глаголюща, яко жена не владеть своимь тѣлъмь, нъ мужь. Пожиди же, владыко, да въпрошю мужа моего, и, яко же рече, сътворю». И пришьдъши, повѣда мужю вься. Онъ же, плънъ сы разума и съмотрения своей женѣ не въстъща ся, да бы избылъ тьмьниця, нъ въздъхнувъ, съ сльзами рече женѣ своей: «Иди, сестро, отрьци ся человѣкови, и надѣевѣ ся Господи нашемь Исусѣ Христѣ, яко не оставить насъ до коньчины». И въставъши отпусти человѣка рекъши: «Рѣхъ мужю моему, то не рачи». Въ то же врѣмя бѣ земьникъ въ ту же тьмьницю и прѣже даия купьчя. И вься съблюдаше и слышаше жены и мужа, и въздъхну, въ себѣ глаголя: «Вижь, в какой напасти сия еста, и свободы своея не продаста имѣния дѣля възяти и пущенома быти, нъ съмысльство паче богатьства избьраста и о сей жизни не родиста. То чьто сътворю азъ, страстьны, иже николи же въ разумѣ своемь помянувъ, яко аще Богъ, сего дѣля и разбою быхъ достоинъ». И призъвавъ къ себѣ двьрцами клѣтьца, идеже бѣ въсаженъ, глагола имъ: «Азъ разбойникъ есмь и разбою виньнъ, и въ нь же часъ придеть игемон, умерети имамь, яко убийца. Видѣвъ же съмысльство ваю, съмѣрихъ ся. Нъ идѣта на се мѣсто стѣны градьскыя и, копавъша, възьмѣта имѣние, еже обрящета. Имата и по искуплении, и ино мъного благословение, и молита за мя, да обрящю и азъ милость». И по дьньхъ пришьдъ игемонъ, повелѣ разбойника извести и заповѣда юсѣкнюти его. И по единомь дьни глагола жена мужю: «Велиши ли, господи мой, да иду, яможе рече разбойникъ? Аще буде истиньствовалъ?» Онъ же рече: «Яко ти годѣ». Она же, възьмъши малу мотычицю вечеръ и, ставъши на мѣстѣ и копавъши, обрѣте гръньць откръвенъ, и, вьзьмъши, иде. И мудростию начьнъши помалу, малы дающи, яко отъ сего и отъ иного приемлущи, искупи ся и изведе мужа своего. И глаголаша повѣдавъй: «Вижь, якоже съхраниста си заповѣдь Господа нашего Исуса Христа, — тако и сь увеличи милость свою на нею».

Пришли мы в Аскалон, в гостиницу при лавре, и поведал нам отец Евсевий, священник, как купец из этого города, плывя, потерял и свое, и чужое, сам лишь спасен был. Вернувшись сюда, схвачен был заимодавцами, посажен в темницу, а дом его был разграблен. И в темнице посещала его жена, которая, придя в большую печаль от нужды, испросила разрешения хотя бы хлебом кормить мужа. Сидела она однажды и ела с мужем в темнице, как вошел знатный вельможа, желавший оказать милости узникам, и, увидев свободную женщину, рядом с мужем сидящую, ею увлекся, ибо была она очень красива. И позвал ее через тюремщика. Она же с радостью пришла, думая получить милость, но, оставив ее одну, сказал ей вельможа: «Кто ты и почему здесь?» И поведала ему все. Он предложил: «Если выкуплю ваш долг, ляжешь ли со мною в эту ночь?» Воистину красивая и мудрая ответила ему: «Слышала я, господин, апостол говорил, что жена не владеет своим телом, но муж. Подожди здесь, господин, спрошу я мужа своего и, как он скажет, сделаю». И, вернувшись, рассказала все мужу. Он же, полный рассудительности и заботы о своей жене, не заторопился, чтобы покинуть темницу, но, вздохнув, сказал жене своей: «Иди, сестра, откажи человеку, будем надеяться на Господа нашего Иисуса Христа, не оставит нас до конца». И, вернувшись, отпустила она человека, сказав: «Говорила я это мужу моему, но не согласился он». Тогда же посажен был в ту же темницу разбойник, еще до ареста купца. И все наблюдал он, и слышал жену и мужа, и вздохнул про себя, говоря: «Смотри, в какой беде эти двое, но и свободы своей не отдают за богатство, чтобы, взяв его, откупиться, предпочитая благоразумие, и за жизнь свою не тревожатся. Что же сделаю я, несчастный, никогда и не вспомнивший, что существует Бог — почему и разбойником стал?!» И подозвал их к себе, позванивая дверцами решетки, за которую посажен был, и сказал им обоим: «Я разбойник и виновен в разбое; сейчас придет начальник, и умру я как убийца. Увидев же благоразумие ваше, смирился я. Так идите на эту сторону городской стены и, выкопав, возьмите сокровище, какое найдете. Хватит и на выкуп, и на другое доброе дело, молитесь и за меня, пусть и я получу прощение». Через несколько дней пришел начальник, велел разбойника вывести и приказал отрубить ему голову. Еще через день сказала жена мужу: «Прикажешь ли, господин мой, идти, куда указал разбойник? Может быть, он и правду сказал». Тот же ответил: «Если тебе угодно». Она же, вечером взяв небольшую мотыгу и став на указанном месте, копая, отыскала спрятанный горшок и, взявши, ушла. Хитроумно начав с малого, давая понемногу, как будто получала от того и иного, выкупила и освободила мужа своего. И добавил рассказчик: «Видишь: сохранили те двое заповедь Господа нашего Иисуса Христа — и преумножил он милость свою на них».

Слово 271

Повѣдаше намъ Афанасий, иже въ Зимархѣ антиохѣнинъ, глаголя о аввѣ Врохатѣ егуптѣнинѣ, яко пришьдъшю ему от Егупта вь Селеукия, близь Антиохия,[39] обрѣте вънѣ града мѣсто пусто, искаше себѣ сътворити малу клѣтьцю. И съзьдавъ, не имяше чимь покрыти ея. И вълѣзъ одиною въ градъ, обрѣте Анатолия, ему же имя гръбаваго дѣлателя суща, селеуки и антиохи, вънѣ дому своего сѣдяща. И пришьдъ къ нему, глагола ему: «Сътвори любъвь, владыко, дажь ми мало древьце, да покрыю клѣтьцю мою». Онъ же вельми съгнѣва ся, глагола ему: «Се дрѣво, възьми — и иди», — показавъ ему велико древо, еже имѣ прѣдъ домомь своимь лежаще, еже творяше кораблю на потрѣбу пяти тьмъ. Глагола ему авва: «Благослови и възьму же». Глагола ему Анатолий пакы, кручиньствуя: «Благословенъ Бог». Онъ же, възьмь дръво и възложивъ на плещи свои, иде въ клѣтьцю свою. И чюдивъ ся о прѣславьнѣмь чюдеси Анатолий, дарова ему толико дрѣво въ потрѣбу, емуже и хотяше. Отъ него же не тъчию реченую клѣтьцю покры, но ина мъногая же въ манастыри сътвори отъ него дѣла.

Поведал нам Афанасий, по рождению антиохиянин, говоря об отце Врохате, египтянине, что, когда пришел тот из Египта в Селевкию близ Антиохии, нашел вне города место пустынное и хотел себе построить маленькую келью. Построив же, не знал, чем покрыть ее. Однажды вошел он в город и встретил Анатолия, так звали селевкийца и антиохийца, гробовщика, который сидел возле дома своего. И, подойдя к нему, сказал: «Сделай милость, господин, дай мне маленькое деревце, чтобы покрыть мою келью». Тот же очень разгневался и крикнул: «Вот дерево, бери — и иди», указав на огромное дерево, перед домом его лежащее, достаточное, чтобы построить корабль для пятидесяти тысяч. Ответил ему святой отец: «Благослови, и возьму». Снова крикнул ему Анатолий язвительно: «Благословен Бог!» Тот же, взяв дерево и возложив на плечи свои, пошел к себе в келью. И дивился преславному чуду Анатолий, подарил ему то дерево на нужды, какие были. Он тем деревом не только помянутую келью покрыл, но и многое другое для монастыря устроил таким поступком.

Слово 284

Повѣдаше нѣкъто отъ отьць, яко нѣкогда каменьникъ, егоже наричють кавидарионъ, имы камень мъногоцѣньнъ и бисьръ, възиде въ корабль съ отрокы своими, хотя ити на куплю. Прилучи же ся по съмотрению възлюбити отрока нѣкого корабльника, иже творяше ему служьбу и почиваше. И сь отъ него яды, отъ нихъже ѣдяше. Въ единъ же дьнь слышить отрокы шьпъчюща, утвьрдивъшемъ се, да врьгуть кавидара въ море камения дѣля многоцѣньнаго. Абие же отроку съ мъногомь уныниемь по обычаю сътворити ему служьбу, глагола ему: «Чьто унылъ еси дьньсь, дѣтищю?» Онъ же потай рекы: «Ничьтоже». Пакы же въпрашаше его, глаголя: «Въ истину рьци ми, чьто ти есть?» Тъгда ражьже ся плачьмь и глагола ему, яко: «Тако съвѣтъ сътворишя корабльници на тя». Глагола ему, опасьно отъвѣща ему тако: «Утвьрьдиша ся о тебѣ». Тогда призъва отрокы своя и рече имъ: «Еже вы реку сътворите без лѣности и безъ размышления нѣкого». Тогда простьреть поняву и начатъ глаголати имъ: «Принесѣте музикия», — и принесоша. И отврьзъ, начя распростирати камения, и егда положиша вься, начя тако глаголати: «Се ли е животъ? сихъ ли дѣля бѣду приемлю въ мори и стражю, и по семь умираю, ничьсоже възьмъ съ собою отъ мира сего?» И глагола отрокомъ своимъ: «Исыплѣте вься въ море». И чюдиша ся корабльници, и разиде ся съвѣтъ ихъ.

Поведал некий святой отец, как некогда каменщик, называемый гранильщиком, с драгоценным каменьем и бисером взошел на корабль с помощниками своими, собираясь торговать. Случилось же, по предначертанию, что сдружился он с неким слугой корабельщика, который прислуживал ему и отдыхал с ним. И от гранильщика тот кормился, от того, что он ел <сам>. Однажды слышит слуга, как шепчутся помощники корабельщика, решившие сбросить гранильщика в море из-за драгоценных камней. И так как в тот день, как обычно исполняя свои обязанности, слуга выглядел очень унылым, то спросил его гранильщик: «Что ты печален сегодня, сын мой?» Тот же тихонько ответил: «Ничего». Снова спросил гранильщик, говоря: «Правду скажи мне, что с тобой?» Тогда разразился он плачем и сказал ему: «Такой заговор устроили корабельщики на тебя». Когда переспросил гранильщик, осторожно ответил ему: «Так решились поступить с тобою». Тогда призвал гранильщик слуг своих и сказал им: «Что скажу вам, исполните быстро и без рассуждения всякого». Расстелил он полотно и приказал им: «Принесите ларцы», — и принесли. И, раскрыв их, начал раскладывать каменья, а разложив все, произнес: «Это ли — жизнь? их ли ради несчастье приму я в море и пострадаю, а потом и умру, ничего не взяв с собою из этого мира?» И сказал своим слугам: «Высыпьте все в море!» И дивились корабельщики, и разрушился заговор их.

ЖИТИЕ АНДРЕЯ ЮРОДИВОГО

Дата добавления: 2018-11-24; просмотров: 402; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

⇐ Предыдущая 56 57 58 59 606162 63 64 65 Следующая ⇒

Мы поможем в написании ваших работ!