История о великом князе Московском 39 страница
И царь, напившись от окаянных смертоносного яда, смешанного со сладкой лестью, а сам, наполнившись коварством, вернее же глупостью, расхваливает этот совет, любит и принимает их как друзей, связывает себя с ними клятвами, вооружившись как на своих врагов против святых и невинных, а потом против всех добрых, желающих ему добра и душу за него полагающих, собрав и построив вокруг себя сильный и большой прямо сатанинский полк. А что потом начинает он и делает тут же? Собирает он собраньем не только весь свой гражданский сенат, но и всех духовных, то есть митрополита призывает и епископов, из городов, а после прибавляет нескольких коварных монахов — Мисаила, по прозванию Сукина, давно прославившегося кознями, и неистового Вассиана Бесного, справедливо названного так, а с ними и других таких же и подобных, наполненных лицемерием, всяким дьявольским бесстыдством и дерзостью. Усаживает он их близ себя и с благодарностью прислушивается к ним, когда они клевещут и ложь изрекают на святых, с великой гордыней и презрением наговаривают на праведников несправедливости. Чем же занимаются на этом собрании? Расписав провинности этих мужей, заочно их исчисляют. Ведь и митрополит тогда сказал перед всеми: «Нужно, — сказал, — чтобы они были приведены сюда к нам, чтобы очевидны стали поклепы на них, а нам действительно нужно слышать, как они ответят на них». А когда порядочные все с ним согласились и то же сказали, погубители, то есть льстецы, завопили вместе с царем: «Не нужно, дескать, о епископ! Потому что если придут эти известные злодеи и колдуны, то царя околдуют и нас погубят!» Так что осудили их заочно. О смеха достойный, но бедствиями исполненный суд царя, обманутого льстецами!
|
|
|
Заточень бывает от него Селивестръ-пресвитеръ, исповедникъ его, аже на острове, яже на Студеномъ море, въ монастырь Соловецкий, край корелска языка, в лопи дикой лежаш. А Олексѣй отгоняется от очей его без суда в нововзятый град от насъ Фелинъ, и тамо антипатъ бываетъ на мало время. Егда же услышели презлые, иже и тамо Богъ помогает ему — понеже немало градовъ вифлянскихъ, еще не взятыхъ, хотяще податись ему, его ради доброты, ибо и в беде будуще положенъ, служаше царю своему верне, — они же паки клеветы клеветам, шаптание к шептанию, лжесщивание ко лжесщиванием цареви прелагаютъ на мужа оного и праведного, и доброго. И абие повелѣлъ оттуду свести в Дерптъ[129] и держанъ быти под стражею. И по дву месяцѣхъ потомъ в недуг огненый впаде, исповедався и взявъ святые Христа Бога нашего тайны, к нему отъиде. Егда же о смерти его услышавше, клеветницы возопиша цареви: «Се твой изменикъ самъ себе здалъ ядь смертоносный и умре».[130]
|
|
|
Иерей Сильвестр, его духовник, оказывается в заточении в Соловецком монастыре, на дальнем острове, что лежит в Ледовитом океане, в земле карел, диких лопарей. Алексей же удаляется без суда с глаз его в только что взятый нами город Феллин, где пребывает некоторое время экзархом. Но когда узнали злодеи, что и там помогает ему Бог — поскольку немало не взятых еще крепостей в Лифляндии захотели покориться ему ради порядочности его, ибо, и в опале оказавшись, царю своему служил он верно, — то вновь несут они царю клеветы за клеветами, нашептывания за нашептываниями, измышления за измышлениями на этого честного и порядочного человека. Царь тотчас распорядился отправить его в Дерпт и держать под стражей. Через два месяца после этого он заболел горячкой, исповедался и, приняв святые дары Христа, Бога нашего, к нему отошел. А когда клеветники узнали о его смерти, то с воплями бросились к царю: «Вот изменник твой сам принял смертоносный яд и умер».
А той Селиверстръ-пресвитеръ, еже преже даже не изгнанъ былъ, видѣв его, иже уже не по Бозе всякие вещи начинаетъ, претивъ ему и наказуя много, да во страсѣ Божии пребывает и (...) в воздержанию жительствуетъ, и иными множайшими словесы божествеными поучая и наказуя много. Он же отнютъ того не внимаше и ко ласкателем умъ свой и уши приклонил. Расмотрив же вся сия, пресвитеръ, иже уже лице свое от него отвратил, отшелъ былъ в монастырь, сто милъ от Москвы лежащъ, и тамо во мнишестве будуще, нарочитое и чистое свое жителство препровожал. Клеветницы же, слышавше, иже и тамо в чести имѣют оныя мниси его, сего ради завистию разсѣдаеми, ово завидяще мужу славы, ово боящися, да не услышит царь о семъ и паки да не возвратит его к собе и да не обличатся ихъ неправды и превращение судов, и многовзимателныя, любимыя издавна обыкновения ихъ, посулы и новоначатые пиянства и нечистоты паки не присекутца от оного святого, — и оттуды похватиша его и завезоша на Соловки, и аже преже рехомъ, идѣже бы и слухъ ево не обрелся, похваляющися, аки бы то соборне осудиша его, мужа нарочитого и готоваго отвещати на клеветы.
|
|
|
А иерей Сильвестр еще пока не был изгнан, заметив, что царь не по-божески уже начинает некоторые дела, препятствовал ему и часто наставлял, чтобы пребывал он в страхе Божьем, жил в воздержании, и другими многими божественными словами поучал и часто наставлял. А тот вовсе этого не слушал, но к льстецам склонил свое сердце и слух. Приняв все это во внимание и то, что царь отвернулся от него, пресвитер отбыл в монастырь, находящийся в ста милях от Москвы, и там, пребывая в монашестве, продолжал свою отменную и чистую жизнь. Но клеветники, узнав, что и там он окружен почетом от монахов, и потому, разрываясь от зависти, — то завидуя славному мужу, то опасаясь, чтобы не услышал о нем царь и не возвратил снова к себе, и чтобы не стали явны тогда их преступления и самоуправства в судах и издавна любимая их привычка к многочисленным взяткам, и чтобы вновь заведенные попойки и скверности снова не были пресечены этим святым, — извлекли они его оттуда и завезли на Соловки, как я уже раньше сказал, откуда бы и слух о нем не доходил, хвастаясь, будто бы на соборе осудили его, мужа отменного и готового ответить на клеветы.
|
|
|
Гдѣ таковъ суд слышан под солнцемъ без очевистного вещания? Яко и Златоусты пишет во епистоли своей ко Инокентию,[131] папе римскому, нарекающе на Феофила и на царицу и на все соборище его о неправедном изгнанию своемъ, емуже начало: «Первие, нежели отдани суть епистоли наши, мню, благочестие твое слышавше, яковъ здѣ мятеж творити дерзнула неправда». И паки и при конце в той же: «И аще противники обрели, иже такъ презрени сотворили, и еще замышляют ложные клеветы, понеже насъ безвинне изгнали, не давше намъ о ни преписей, а ни книжецъ, о ни объявивша клеветниковъ имѣти и оброняти, и мы сутъ будемъ и покажемъ оных самых, а не нас, быти винными, и что на нас воскладают, понеже неповинны есмя. И сопротив же они сотворили? Сопротивъ всех правилом, сопротивъ всемъ церковнымъ каноном. И что глаголю канономъ церковнымъ? А не в поганских судѣхъ, а ни в варварскихъ престолѣхъ таковые когда случилися, а ни скифы, а ни сармацыи, когда судили суть повелѣти единѣй странѣ заочне (...) оклеветанныхъ», и прочие, тѣмъ подобные, яко в томъ ево посланию лучше, читающе, разсмотрится. Сей соборный царя нашего християнского таковъ суд! Се, декрет[132] знамените произведенъ от вселукаваго сонмища ласкателѣй, грядущим родом на срамоту вечныя памяти и уничежения рускому языку, понеже у нихъ в земли уродилися таковые лукавые, презлые, ехеднины отроды! Уже у матери свое чрево прогрызли, сирѣчь земли святоруские, яже породила ихъ и воспитала, воистину на свою беду и спостошенье!
Слыхано ли под солнцем о таком суде без очного говорения? Так и Иоанн Златоуст порицает Феофила и императрицу и весь собор за несправедливое свое изгнание и пишет в своем послании к Иннокентию, папе римскому, начало которому следующее: «Думаю, что еще до отправления моих посланий слышало твое благочестие, какую смуту осмелилась здесь затеять неправда». А в конце того послания следующее: «И если мы оказались перед врагами, которые поступили столь презренно и замышляют новые козни, поскольку изгнали нас несправедливо, не дав ни записей, ни книг, не назвав доносителей, то мы сами должны защищаться и править суд и докажем, что сами они виновны в том, что на нас возводят, мы же невинны. А вопреки чему они поступили? Вопреки всем правилам, вопреки всем церковным канонам. Да что говорю я о церковных канонах? Такого никогда не бывало ни в языческих судах, ни при варварских тронах, и ни скифы, ни сарматы никогда не решались вести суд, если одна сторона была заочно оклеветана», и так далее и тому подобное, как это хорошо видно при чтении в этом его послании. Вот каков соборный суд нашего христианского царя! Вот как замечательно изготовлен декрет коварным сонмом льстецов на вечной памяти позор для грядущих поколений и на унижение русского народа, потому что в его земле родились эти коварные, злобные отродья ехидны! Прогрызли они чрево у матери своей, святой русской земли, что породила и воспитала их поистине на беду свою и запустение!
Что же по сихъ за плод от преславныхъ ласкателей, паче же презлых губителѣй, возрастает? И во что вещи оброщаются? И что царь от нихъ преобретает и получаетъ? Абие с ними Дияволъ умышляет первы вход ко злости, сопротив уского и мѣрного путя Христова, по преславномъ и широкомъ пути свободное хождение.[133] А яко же сие начинаютъ и како царева жития прежнею мѣрность[134] разоряют, еже нарицали неволею обьвязана? Начинаютъ пиры частые со многими пьянствы, от нихже всякие нечистоты родятся. И что еще к тому прилагают? Чашии великия, воистину Дьяволу обещанные! И чаши таковые: наложивши в нихъ зѣло пьяного питья, и совѣтуютъ первую цареви выпити, потомъ всемъ сущимъ пирующи с нимъ. И аще ли тѣми да обоумертвия, паче же до неистовства, не упиются, они другие и третие прилагаютъ и не хотящихъ ихъ пити и таковая беззакония творити заклинают со великими прещенми, цареви же вопиют: «Се, рече, онсица и онъсица, имя рекше, не хощетъ на твоемъ пиру веселъ быти, подобно тебя и насъ осуждаетъ и насмѣвает, аки пьяницъ, являющъ праведны лицемѣриемъ. И подобно твои сут недоброхоты, иже с тобою не согласуютъ и тебя не слушают, и еще Селивестров или и Алексѣевъ духъ, сиирѣчъ обычей, не вышелъ из нихъ!» И иными словесы бѣсовскими множайшеми нежели тѣх, многихъ трезвыхъ мужей и мѣрныхъ в житѣлстве добромъ и во нравех, наругаютъ и посрамощаютъ, льюще на нихъ чашии оные проклятые, имиже не хотяще упиватися, убо отнюдъ не могуще и ктому имъ смерти и различными муками претяще, яко и мало последи многихъ того ради погубиша. О воистину новое идолослужение и обещание, и приношение не балвану Аполонову и прочим, но сомому Сатоне и бѣсомъ его: не жертвы воловъ и козловъ приносяще, влекомые носилием на заколение, но самые души свои и телѣса самовластию волею, сребролюбия ради и славы мира сего ослепше, сия творяще! И сице первие царское чесное и воздержанное жителство разоряютъ, презлые и окоянные!
Какой же после того плод возрастает от знаменитых льстецов, вернее же злобных губителей? Какой оборот принимают события? Что царь от этого приобретает и получает? Тотчас на этом готовит Дьявол прямой вход ко злобе: свободно передвижение на широком и знаменитом этом пути в отличие от узкого и соразмерного пути Христова. Но как же начинают они это и как разрушают прежнюю умеренность жизни царя, о котором говорили, что он повязан рабством? Начинают они частые пиршества с великим пьянством, от которых рождаются всякие скверности. И что же прибавляют к этому? Чаши — и великие, поистине посвященные Дьяволу! А чаши таковы: наполняют их особо хмельным напитком и первую предлагают выпить царю, а потом всем присутствующим на пиру с царем. И если этими чашами до полусмерти, вернее же до неистовства, не упьются, они другую и третью прибавляют, а не желающих пить и творить эти беззакония они с великими угрозами заставляют и к царю взывают: «Вот, дескать, такой-то и такой-то имярек, не желают они веселы быть на пиру твоем, вроде как тебя и нас осуждают и насмехаются, как над пьяницами, лицемерно выставляя себя праведниками. Кажется, что они недоброжелатели твои, потому что с тобой не согласны и тебя не слушаются: Сильвестров или Алексеев дух, то есть навык, не вышел еще из них!» И другими еще более пространными бесовскими речами срамят и ругают многих трезвых, умеренных в порядочной жизни и обычаях людей, выливают на них проклятые эти чаши, которыми не желают, хотя бы и могли, те упиваться, а сверх того угрожают им смертью и разными муками, так что из-за этого многих вскоре погубили. Поистине новое идолослужение и посвящение и приношение не кумиру Аполлона и подобным, но самому Сатане и его бесам: приносят в жертву не волов и козлов, насильно влекомых на убиение, но свободной волей души свои и тела, и совершают это в слепоте ради сребролюбия и славы мира сего! И так разрушают прежнюю честную и воздержанную жизнь царя, злобные и несчастные!
Се, царю, получилъ еси от шепчющихъ ти во уши любимыхъ твоих ласкателей: вмѣсто святаго поста твоего и воздержания прежнего — пиянство губителное со обещанными Дияволими чашами, и вмѣсто целомудренного и святаго жителства твоего — нечистоты, всяких сквернъ исполненыя, вмѣсто же крѣпости и суда твоего царского — на лютость и бѣсчеловѣчие подвигоша, вмѣсто же молитвъ тихих и кроткихъ, имиже ко Богу твоему бесѣдовалъ еси — лѣности и долгому спанию научиша тя и во сне зиянию, главоболию с похмѣлия и другимъ злостямъ неизмѣримым и несповедимым. А еже восхваляше тя и возношаше, и глаголаше тя царя велика, непобедима и храбра, и воистину таковъ былъ еси, егда во страсѣ Божии жителствовалъ. Егда же надутъ от нихъ и прелщенъ, что получилъ еси? Вмѣсто мужества твоего и храбрасти — бѣгунъ пред врагомъ и храняка: царь велики християнски пред бусурманскимъ волкомъ, яже прежъ пред нами мѣста не нашел и на диком полѣ бегая! А за совѣтомъ любимыхъ твоихъ ласкателей и за молитъвами чюдовского Левки[135] и протчих всехъ лукавыхъ мниховъ, что добраго и полѣзного, и похвалного, и Богу угодного приобрел еси? Разве спустошение земли твоея, ово от тебя самого с кромѣшники твоими, ово от предреченнаго пса бусурманского и ктому злую славу от окрѣсныхъ суседовъ и проклятие, и нарѣкание слезъное ото всего народу. И что еще прегоршего и срамотнѣйшего, и ко слушанию притехчайшего — самое отечество твое, превеликое мѣсто и многонародное, град Москву, во вселѣны славны, созжен и потреблен со бесчислѣными народы християнъскими внезапу. О беда претѣхчайшая и ко слышанию жалостна! Али не часъ было образумитися и покаетися ко Богу, яко Манасия,[136] и отклонити волю естественного самовластия по естеству ко своему сотворителю, искупившему насъ надражайшего кровию своею, нежели то самовластие со произволениемъ самоволнымъ покоряти чрез естеством супостату человѣческому и внимати верным слугамъ его, глаголю, презлымъ ласкателемъ его?
Вот что, царь, получил ты от наушничающих тебе, возлюбленных твоих льстецов: вместо прежнего твоего святого поста и воздержания — губительное пьянство с посвященными Дьяволу чашами, вместо святой и целомудренной жизни — мерзости, наполненные всякими сквернами, вместо твердости и царского твоего суда — к жесткости и бесчеловечию толкнули, вместо тихих и кротких молитв, с которыми обращался ты к своему Богу, — научили тебя лени и долгому сну, а после сна зевоте, головной боли с похмелья и другим безмерным и несказанным бедам. А то, что восхваляли тебя, возносили и говорили, что ты великий, непобедимый и храбрый царь, то действительно ты был такой, когда жил в Божьем страхе. Но, надменный и обольщенный ими, что ты получил? Вместо мужества твоего и храбрости — беглец от врага и трус: великий христианский царь бежит от басурманского волка, который сам раньше, от него убегая в степь, места себе не находил! Что доброго, полезного и похвального и Богу угодного приобрел ты по совету возлюбленных твоих льстецов и по молитвам чудовского Левки и всех других лукавых монахов? Разве что опустошение земли твоей — как от тебя самого с твоими опричниками, так и от помянутого пса басурманского, а сверх того, дурную славу у соседних народов, проклятие и слезные укоры от всего народа. А что еще хуже и постыдней и о чем слышать особенно тяжело — сама отчина твоя, великий и многолюдный город, славный во всей вселенной град Москва нежданно сожжен и истреблен с бесчисленным христианским населением. О самая тяжкая беда, о которой горько слышать! Уж не пора ль было образумиться и покаяться перед Богом, как Манассия, и самому творцу, искупившему нас драгоценной своей кровью, предаться волей врожденной по природе свободы, чем свободу эту по добровольному выбору отдать вопреки природе в рабство врагу человеческому, внимая верным его слугам, то есть злобным льстецам?
Ещели ся не расмотришъ, о царю, к чему тя привели человѣкоугодницы и чемъ тя сотворили любимыя маньяки твои, и яковъ опровергли и опроказили прежде святую и многоденую, покаяниемъ украшенъную совесть души твоей? И аще намъ не веришъ, нарицающе насъ туне измѣнниками прелукавыми, да прочтетъ величество твое во слове, златовещателными устнами изреченному, о Ироде, емуже начало: «Днесь намъ Иоанново преподобие, Иродова лютость егда возвещалася, смутилися внутреные, сердца вострепетали, зракъ помрачился, разумъ притупился». Или что твердо в чювствах человеческих, егда погубляетъ добродѣтелѣй величество злостѣй множество? И паки мало пониже: «Достойнѣ убо смущалися внутреные, сердца трепетали, понеже Ирод осквернил церковь, иерейство отнял (яко ты: аще не Иоанъна Крѣстителя, но Филиппа архиепископа со другими святыми смутил), чинъ скверно содѣлолъ, царство сокрушилъ. Что было благочестия, что правилъ, что жития, что обычаевъ, что веры, что наказания — погубилъ и смѣсилъ. Ирод, — рече, — мучитель, гражан, воиновъ разбойник (...), друговъ спустошитель». Твоего же величества произобилие злости, иже не токмо друговъ, но и всея святоруские земли с кромѣшники твоими спустошения, домовых грабитель и убийца сыновъ! От сего Боже сохрани тебя и не попусти тому быти, Господи, царю векомъ! Бо уже и то аки на острию сабли виситъ, понеже аще не сыновъ, но соплемянныхъ и ближнихъ в роде братию уже погубилъ еси, наполняюще мѣру кровопицевъ — отца своего и матери твое и дѣда.[137] Яко отецъ твой и мати, — иже всемъ ведомо, колико погубили. Такоже и дѣд твой со гречкою, бабою твоею, сына предобраго Иоанна от первые жены своея, от тверские княжны, святые Марии рожденна, наимужественнешего и преславного в богатырскихъ исправлениях, и от него рожденнаго боговенчанного внука своего, царя Димитрия[138] с материю его святою Еленою, ового смертоноснымъ ядом, а того многолѣтнымъ заключениемъ темничнымъ, послѣди же удавлением погубиша, отрекшись и забывши любови и сродства. И не удовлевся тѣм! Ктому брата единаутробного, Андрѣя Углецкого, мужа зело разумного и мудраго, тяжкими веригами в темнице за малыя дни удавил, и двухъ сыновъ ево (...), от сосецъ матернихъ оторъвашихъ — о умиленно ко услышанию и тяжко ко изречению, человѣческа злость в толикую презлость превозрастаемо, паче жъ от християнскихъ началниковъ! — многолѣтнымъ заключениемъ темничным нещадно поморилъ! Князя Симиона же, глаголемаго Ряполовского, мужа зело пресилного и разумного, влекомого от роду великого Владимера, главным посечениемъ убилъ. И другихъ братию свою, ближних ему в роде, овыхъ розгнал до чюждых земель, яко Верейскаго Михаила и Василия Ярославича, а других, во отроческом веку еще сущих, тамо же темничным заключением, на скверно и проклято заветной грамоте — о увы, о беда ко слышанию тяжка! — заклинающе сына своего Василия, повелѣлъ неповинных погубити неотрочне.
Все ли еще не разумеешь, о царь, к чему привели тебя угождатели и что сделали из тебя возлюбленные твои маниаки, и как низвергли и сделали прокаженной совесть твоей души, прежде святую и украшенную многодневным покаянием? А если не веришь нам, понапрасну именуя нас коварными изменниками, пусть твое величество прочтет в «Слове о Ироде», произнесенном златовещательными устами, начало которому: «Когда стали нам теперь известны праведность Иоанна, жестокость Ирода, потряслись утробы, вострепетали сердца, померкло зрение, притупился ум». Что из чувств человеческих останется крепким, когда множество пороков губят величие добродетели? И несколько ниже еще: «И стоило потрястися утробам, вострепетать сердцам, ибо Ирод осквернил церковь, пресек иерейство (так и ты: если не Иоанна Крестителя, то архиепископа Филиппа с прочими святителями смутил), осквернил порядок, сокрушил царство. Все, что касалось благочестия, правил жизни, нравов, веры, учения, — уничтожил и смешал. Ирод, — говорит, — тиран гражданам, насильник над воинами, губитель друзей». Но изобилие злобы твоего величества таково, что уничтожает не только друзей, но вместе с опричниками твоими всю святую землю русскую, разграбитель домов и убийца сыновей! Да сохранит тебя Бог от этого и не попустит быть этому Господь, царь веков! Ведь уже и то все как по лезвию ножа идет, потому что если не сыновей, то единокровных и близких по рождению братьев ты погубил, переполняя меру кровопийцев — отца твоего и матери твоей и деда. Ведь отец твой и мать — всем известно, сколько они убили. Точно так и дед твой, с бабкой твоей гречанкой, отрекшись и забывши любовь и родство, убил своего замечательного сына Ивана, мужественного и прославленного в геройских предприятиях, рожденного от его первой жены святой Марии, княжны тверской, а также родившегося от него своего боговенчанного внука царя Димитрия вместе с матерью, святой Еленой, — первого смертоносным ядом, а второго многолетним заключением в темнице, а потом удушением. Но этим он не удовлетворился! Сверх того, в малое время удушил он в темнице тяжкими веригами своего единоутробного брата Андрея Углицкого, человека весьма рассудительного и умного, а двух его сыновей, отнятых от материнской груди, — скорбно об этом слышать и тяжко говорить, когда до такой степени возрастает человеческая злоба, особенно у христианского владыки! — без жалости уморил долголетним тюремным заключением. И князя Симеона, по прозванию Ряполовского, происходящего из рода великого Владимира, человека мужественного и умного, убил через отсечение головы. А других своих братьев, близких ему по родству, одних разогнал по чужим землям, как Михаила Верейского и Василия Ярославича, а иных, пребывающих еще в отрочестве, велел без дальних рассуждений уничтожить неповинных через тюремное заключение, закляв сына своего Василия — увы, беда, и слышать тяжело! — на скверной и проклятой заветной грамоте.
Дата добавления: 2018-11-24; просмотров: 406; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!