История о великом князе Московском 19 страница
И что излишнѣ глаголю? Аще бы писалъ по родом и по имяномъ ихъ, ихже памятую добре, мужей оныхъ храбрыхъ и нарочитыхъ, благородныхъ в родѣхъ, и в книгу пишучи не вмѣстилъ бы. А что реку о тѣх, ихже памятью, немощи ради человѣческие, не бояхся и забвение уже погрузило? Но имяна ихъ в книгахъ животныхъ лутше есть приснопомянуты, а ни намнѣйшие их страдания не забвени пред Богомъ, мздовоздаятелемъ благимъ и сердцевитцемъ, тайныхъ всехъ испытателемъ.
К чему говорить лишнее? Если бы писал я их по именам и родам, кого хорошо помню, этих храбрых, знаменитых и благородного происхождения мужей, не уложился бы, переписывая их, в книгу. Но что сказать о тех, кого по человеческому несовершенству не удержал я в памяти и кого поглотило забвение? Их имена навсегда занесены в книги жизни, так что и малое самое их страдание не забыто у Бога, благого мздовоздаятеля и сердцеведца, испытателя всего тайного.
По тѣх же всехъ, уже предреченыхъ, убиенъ от него же муж в роде славны, егоже был сниглит избранные ради, Михаилъ Морозовъ[214] с сыномъ Иоанномъ, аки в осмидесяти лѣтех, с младенцом и со другим юнейшимъ, емуже имя забыхъ, и са женою его Евдокиею, яже была дщерь князя Дмитрея Бѣлского, ближняго сродника Ягайла короля. И воистину, глаголют еѣ во святом жителствѣ пребывающе, якоже последи и мученическихъ венцемъ с мужемъ своимъ и со возлюблеными своими вкупе украсилася, понеже вкупѣ пострадаша от мучителя.
|
|
|
После всех этих, уже названных, убит был им Михаил Морозов, муж славного рода лет восьмидесяти, был он сенатором избранной рады, со своим сыном Иваном, молодым человеком, и еще одним юношей, имя которого я забыл, и со своей женой Евдокией, была она дочь князя Дмитрия Бельского, близкого родича короля Ягайлы. Справедливо говорят, что вела она святую жизнь, потому что напоследок вместе с мужем своим и со своими возлюбленными украсилась мученическим венцом, ведь вместе претерпели они страдания от тирана.
О страдании священномученика Филиппа, митрополита московскаго.
О страдании священномученика Филиппа, митрополита московского.
Не небезбѣдно же ми, мню, умолчати о священомученикахъ, от него пострадавшихъ, но достоит, яко возможно вкратце притещи, оставляюще паче тамо живущимъ, сведомшим и ближайшимъ, паче же мудрѣйшимъ и разумнѣйшимъ, рекше моего недостатка грубство наполнити, елика достоитъ исправлению от нас написанныхъ о страдалцехъ, исправити и мученическия подвиги преукрасити и облаголѣпити, нежели от насъ в гонении крыющихся въ дальныхъ землях сущих[215] В недостатцехъ или в погрешеных молимся просити.
|
|
|
Думаю, что нельзя мне умолчать о священномучениках, пострадавших от царя, хотя коснуться этого нужно по возможности кратко, оставив лучше тем, кто живет там, кто ближе и лучше осведомлен, в особенности кто мудрее и разумнее, насколько возможно подвергнуть восполнению невежество и несовершенство, так сказать, написанного нами о страдальцах, исправить, раскрасить и сделать благолепными подвиги мучеников сравнительно с тем, как это сделано у нас, скрывшихся от погони и находящихся в далеких странах. Просим извинить за недостатки или погрешности.
По умертви митрополита московского Афонасия,[216] или по исшествию его волею от престола, возведенъ бысть Филиппъ, с Соловецкова острова игуменъ на архиепископский престолъ руские митрополыы. Муж, яко рѣхом, славна и велика рода и от младости своея волною мнишескою нищетою и священолѣпным жителствомъ украшенъ, в разуме жъ крѣпокъ и мужественнѣйшъ. Егда же уже епископъ поставленъ, тогда епископскими дѣлы начатъ украшатися, паче же апостолско и по Бозе ревновати. Видѣв оного царя не по Бозе ходяща, всяческими кровми христианскими невинными обливаемы, всякие неподобные и скверные дѣла исполняюще, началъ первие молити благовременне, яко апостолъ великий рече, и бѣзвременне налѣжати,[217] потомъ претити страшнымъ судомъ Христовымъ, заклинающе по данной ему от Бога епископской власти, и глаголати не стыдяся о свидѣнихъ Господнихъ такъ прегордому и прелютому, бесчеловѣчному царю. Онъ же многу с нимъ брань воздвиже и на потварии[218] презлыя и сикованцы абие устремился. О неслыханныя вещи, ко изглаголанию тяжки! Посылаетъ по своей тамо Руской землѣ ласкателей своихъ скверных, тамо и овамо рещуще и обтичюще, аки волцы-разтерзатели от прелютѣйшаго зверя послани, ищуще и набывающе на святого епископа измѣтных вещей, лжесвидѣтелей же многими дарми и с великихъ властей обѣщанми гдѣ бы обрести могли, тамо и овамо обзирающе, со прилѣжанием изыскуютъ.
|
|
|
По смерти ли митрополита московского Афанасия, по добровольном ли оставлении им престола на архиепископский престол русской митрополии был возведен Филипп, игумен с Соловецкого острова. Как мы говорили, был он муж славного и великого рода, от молодости своей украшен добровольной монашеской нищетой и благолепной жизнью иерея, духом тверд и мужествен. Когда поставили его епископом, стал он украшаться епископскими делами, прежде всего по-апостольски ревновать о Боге. Видя, что царь поступает не по-божески, обливаясь невинной христианской кровью и совершая всякие неподобающие и скверные поступки, стал он вначале обращаться, в подходящее время, с просьбами, как сказал великий из апостолов, и настаивать во всякое время, потом угрожать страшным судом Христовым, препятствуя данной ему от Бога епископской властью, и говорить без стеснения о Господней воле столь гордому, свирепому и бесчеловечному царю. Царь же повел против него большую войну и тотчас пустился на злобные поклепы и сикофантии. Дело неслыханное и нелегкое, чтобы о нем рассказать! Рассылает он по тамошним своим русским пределам скверных своих прихлебателей: рыщут и пробегают они тут и там, как кровожадные волки, посланные свирепейшим зверем, ищут они и добывают подложные сведения против святого епископа, старательно разыскивают, зыркая тут и там, где только найти можно лжесвидетелей за большие подарки и поддержку высшей власти.
|
|
|
О бѣды привеликия от неслыханные и претяжчайшие дерзности бесовские! О замышления человѣческая, безстудиемъ дияволимъ поджигаеми! Кто слыхалъ гдѣ епископа от мирскихъ судима и испытуема? Яко пишетъ Григори Богослов во Слове о похвалѣ Афонасия Великого, нарекающе на соборъ безбожных агирян: «Иже, рече, посаждаху мирскихъ людей и привождаху прет тѣхъ на испытаныя епископов и презвитеровъ, имже а ни края уха не достоило таковых послушати» и прочее. Гдѣ законы священые? Гдѣ правилы седмостолпные? Гдѣ уложения и уставы апостолские? Все попранны и наруганны от пресквернейшаго кровоятца-зверя и от пребезумнѣшихъ человѣковъ-угодников его, пагубниковъ отечества.
О, велика беда от неслыханной и тягчайшей бесовской дерзости! О, человеческие козни, разжигаемые дьявольским бесстыдством! Кто и где слыхал, чтобы епископа допрашивали и судили миряне? Как пишет Григорий Богослов в Слове о похвале Афанасия Великого, имея в виду собор безбожных агарян: «Которые сажали, дескать, мирских людей и приводили на испытание к ним епископов и пресвитеров, а ведь тем мирянам и краем уха не следовало таковых слушать», и так далее. Где священные законы? Где семистолпные правила? Где апостольские уложения и уставы? Все они попраны и поруганы самым скверным зверем-кровопийцей и безмозглыми людьми, угождателями ему, губителями отечества!
Что же по сихъ начинаетъ? На святителя дерзающе, не посылаетъ до потриарха констянтинаполского, под егожь судом руские митрополиты, аще бы были оклеветани от кого в чемъ, нигдеже инде, точию пред нимъ достойны о собе отвѣт дати. А ни спрошаетъ от престола патриаршеского егзарха во испытание епископъское. И воистину, бесясь на святаго архиепископа, негли забывъ еси повесть свежую или не зѣло давную, устнама твоима часто произносимую, о святомъ Петрѣ сущую, рускомъ митрополитѣ, на приключшуюся ему лжеклевету отверскихъ епископа прегордаго? Тогда, услышавше, вси велицы княжата руские не дерзнули разсмотряти между епископов или судити священиковъ. Бо абие послали ко патриарху костянтинополскому о ексарха, да росмотрит или расъсудитъ о семъ, яко пространѣйшие пишетъ в лѣтописней книзе руской о семь. Або тебѣ не образъ сие былъ, о зверю кровопивствѣний, аще ли еси християнъ хотѣлъ быти?
Что же он делает потом? Восставая против святителя, он не посылает, однако, к константинопольскому патриарху, перед судом которого русские митрополиты, если бы оказались кем в чем обвинены, — только перед ним обязаны давать о себе показания. Он не просит у патриаршего престола наместника, чтобы допросить епископа. И действительно, бесясь на святого архиепископа, забыл ты разве свежую или недавнюю историю, которую сам часто рассказывал, о святом Петре, митрополите русском, как был на него ложный донос от заносчивого тверского епископа? Ни один из русских князей, узнав об этом, не осмелился чинить разбор между епископами, то есть судить священников. Ведь они тотчас послали к константинопольскому патриарху за наместником, чтобы он разобрался и рассудил это, как подробно об этом написано в русской летописной книге. Иль не было тебе это за образец, о зверь-кровопийца, если бы хотел ты быть христианином?
Но собираетъ на святителя скверные свои соборища ереевъ Велзавелинихъ и проклятае сонмище согласниковъ Каияфиныхъ, и мируетъ с ними, яко Ирод со Пилатом. И приходят вкупѣ со зверемъ въ великую церковь, и садятся на мѣсте святѣ — мерзость запустѣния со главою окружения ихъ и со трудомъ устенъ ихъ! — и повѣлеваютъ от смрадящие и проклятые власти привести пред ся епископа преподобнаго, во освященыхъ одеждахъ оболчена. И поставляютъ лжеклеветателѣй, мужей скверных, предателѣй своего спасения — о коль тяжко и умиленно ко изречению! — и абие обдираютъ спасителские одежды с него и катомъ[219] отдаютъ в руки святого мужа, от младости в добродѣтелѣхъ превозсиявшего. И нага влекут изъ церкви и посаждаютъ на вола опоко — окоянны и скверны! — и биютъ лютѣ, нещадно тѣло, многими лѣты удрученъное от поста, ведяще по позорищам града и мѣста. Он же, боритель храбрый, вся сия терпяще, яко не имуща тѣла, хвалами и песнми в таковыхъ мучениях Бога благодаряще, безчисленых же народовъ, плачющихъ горце и рыдающихъ, священномученическою десницею своею благословяще.
И созывает он против святителя свои скверные соборища иереев Вельзевула и проклятый сонм союзников Кайафы, и вступает с ними в соглашение, как Ирод с Пилатом. И приходят они вместе со зверем в большую церковь и садятся на святое место — о мерзость запустения с главой окружения их и с трудом уст их! — и приказывают от зловонной и проклятой власти привести к себе преподобного епископа, облеченного в освященные одежды. И выставляют они скверных людей: лжесвидетелей, предателей своего спасения — тяжко и горестно говорить об этом! — и тотчас сдирают с него спасительские одежды, и в руки палачам отдают святого человека, смладу воссиявшего добродетелями. И обнаженного волокут его из церкви и сажают на быка задом наперед — окаянные и скверные! — и свирепо без пощады бьют его тело, утомленное многолетними постами, и возят по площадям крепости и города. А он, храбрый борец, терпит все это так, как если бы не было у него тела, среди этих мучений благодарит Бога в хвалах и песнях, священномученической десницей своей благословляет бесчисленные толпы горько плачущих и рыдающих.
Согласующи же во всемъ злостию прелютый зверь прелютѣйшему древнему дракану,[220] губителю рода человѣческого, еще не насытился крови священномученика, а ни удовился неслыханнымъ от вѣкомъ бѣсчестием онымъ над преподобнымъ епископом. Ктому повѣлеваетъ его по рукам и ногамъ и по чресломъ претяжчайшими веригами оковати и воврещи во ускую и мрачную темницу мужа смученного, престарѣвшегося, во трудѣхъ мнозѣхъ удрученного и немощнаго уже тѣла суща, и темницу оную повелѣл твердыми заклепы и замки заключити, и согласниковъ своихъ в злости к темнице стражей приставилъ. Потомъ, аки день или два спустя, совѣтниковъ своихъ неякихъ посылаетъ к темнице видети, аще ужъ умеръ. И глаголютъ их нѣцы вшедшихъ в темницу, аки бы обрели епископа от тѣхъ тяжкихъ оковъ избавлена, на псалмопѣнияхъ божественыхъ воздѣвша руки стоявща; а оковы все кромѣ лежаще. Видѣвше же сие, посланые снигхлитове плачюще, рыдающе и припадающе х колѣномъ его, возвратившися же скоро к жестокой и непокоривой оной прегордой власти, и паче же ко прелютому и ненасытимому кровоядцу оному зверю, вся подрядъ ему возвещая. Его же абие возопивша глаголют: «Чары, рече, чары онъ сотворилъ, неприятель мой и измѣникъ!» Тѣх же совѣтниковъ, видевши умилившихся о семъ, начатъ им претити и грозити различными муками и смертми. Потомъ медведя лютого, заморивши гладомъ, повелѣлъ ко епископу оному в темницу пустити и затворити — сие воистину слышахъ от достоверного самовитца, на то зрящего. Потомъ на утрие самъ приде и повелѣл отомкнути темницу, уповающе сьѣденна его быти от зверя, епископа. И паки обрѣтоша его, благодати ради Божия, цела, а нимало чемъ врежденна, такоже, якоже и прежде на молитвѣ стояща, зверя же в кротость овчю преложившася, во едином угле темничномъ лежаща. Оле чюдо! Звѣрие, естеством люте бывше, чрезъ естество в кротость прелагаются,[221] человѣцы же, по естеству от Бога кротцы сотворены, от кротости в лютость и бѣзчеловѣчие самовласно волею измѣняются! Его же глаголютъ абие отходяща, глаголюща: «Чары, рече, творить епископъ». Воистину, нѣкогда тое жъ древни о творящих чюдеса мученицы же глаголали.
Уподобившись во зле самому первому и самому лютому дракону, губителю рода человеческого, этот лютый зверь не сыт еще кровью священномученика и не доволен этим неслыханным от века бесчестьем над преподобным епископом. Велит он затем оковать его тягчайшими цепями по рукам и ногам и по бедрам, ввергнуть престарелого и измученного человека, утомленного великими трудами и с немощным уже телом, в тесную и мрачную темницу, темницу велит он закрыть крепкими затворами и замками и стражу ставит к темнице — своих единомышленников во зле. Потом, день-другой спустя, посылает он в тюрьму кого-то из своих советников посмотреть, не умер ли уже. Говорят, что когда вошли в темницу, то будто обнаружили, что епископ освобожден от тяжких оков и, воздев руки, занят божественным псалмопением, а оковы лежат рядом. Увидев это, восплакали, возрыдали и припали к коленям его посланные сенаторы, а вернувшись с поспешностью к жестокой, сумоуправной и надменной этой власти, вернее же сказать, к лютому и ненасытному хищному зверю, все подробно возвестили. Говорят, что он тут же вскричал: «Чары, дескать, чары он пустил, враг мой и изменник!» А советников, которые умилились увиденному, стал притеснять и запугивать разными смертными муками. Потом, изморив голодом свирепого медведя, велел впустить его к епископу в темницу и затворить, — это я действительно слышал от достоверного свидетеля, видевшего это. После того сам он наутро пришел и велел открыть темницу, полагая, что зверь сожрал епископа. Однако опять нашли его по Божьей благодати цела и ничуть не поранена, стоящего, как и прежде, на молитве, зверь же, сделавшись кротким, как овца, лежал в углу темницы. О чудо! Звери, свирепые по природе, изменяются вопреки природе у кротких, люди же, созданные Богом кроткими по природе, собственной волей из кротости в свирепость и бесчеловечность переходят! Рассказывают, что царь тут же вышел и сказал: «Чары, дескать, пускает епископ». Поистине то же самое говорили в древности мучители о творивших чудеса мучениках.
Потом, глаголютъ, епископа от мучителя заведенна[222] во единъ монастырь, глаголемы Отрочь, во Тверской землѣ лежащий и тамъ глаголютъ его нѣцы пребывша мало не годъ цѣлы и аки бы посылалъ до него и просилъ благословения его, да простит его, такоже и о возвращению на престолъ его. Он же, яко слышахомъ, отвещал ему: «Аще, рече, обѣщаешися покаятися о своихъ гресехъ и отгнати от себя оный полкъ сатанинский, собранны тобою на пагубу христианскую, сиречь кромѣшниковъ, або апришнилцовъ нарицаемых, аз, рече, благословлю тя и прощу, и на престол мой, послушав тебе, возвращуся. Аще ли же ни, да будеши проклетъ в сем вице и в будущемъ и с кромѣшники твоими кровоядными, и со всеми согласущими тебѣ во злостяхъ!» И овыи глаголютъ его в томъ монастырѣ удавлена быти за повелѣниемъ его от единого прелютаго и бѣсчеловѣчного кромѣшника, а друзии поведаютъ, аки бо во единомъ любимомъ его граду, глаголемъ Слободе,[223] еже кровми христианскими исполненъ, созжена быти на горящемъ углию. Аще ли же сице или сице, всяко священомученическимъ от Христа венцемъ венчанъ, егоже измлада возлюбилъ, за негоже и на страсть пострадалъ.
Рассказывают, что потом отвел мучитель епископа в один монастырь под названием Отрочий, находящийся в Тверской земле, и там пробыл он чуть не целый год, как утверждают некоторые, а царь якобы посылал к нему и благословения просил, чтобы простил его, а также о возвращении на престол. Но тот, как мы слышали, отвечал ему: «Если, дескать, обещаешь покаяться в своих грехах и удалить от себя этот дьявольский полк, собранный тобою на гибель христианам, то есть опричников, или так называемых кромешников, я благословлю, дескать, тебя и прощу, и на престол свой, послушавшись тебя, вернусь. Если же нет, да будешь ты проклят в этом веке и в будущем вместе со своими хищными опричниками и со всеми единомышленниками твоими по злу!» И одни рассказывают, что по повелению царя был он задушен в том монастыре свирепым и бесчеловечным опричником, а другие передают, что был он сожжен на горящих углях в одной из любимых крепостей царя, называемой Слободой, что наполнена христианской кровью. Так или иначе, но во всяком случае был он увенчан священномученическим венцом от Христа, которого он возлюбил смолоду и за которого претерпел страдания.
По убиении же митрополита не токмо многих кририковъ, но и нехиротонисанныхъ мужей благородныхъ околко сотъ помучено различными муками и погублено. Бо тамъ есть в той землѣ мнози мужие благородные, свѣтлых родовъ имѣния маютъ, во время мирное архиепископом служат, а егда брань належитъ от супостатовъ окрестныхъ, тогда и в войску християнскомъ бывают. Которые не хиротонисанны.[224]
После убийства митрополита разными пытками замучено и уничтожено несколько сот клириков, а также нехиротонисанных благородных мужей. Ибо там, в той стране, многие благородные светлого рода мужи имеют собственность и в мирное время служат архиепископам, а когда случается война с соседними врагами, тогда входят они в христианское войско. Они не хиротонисаны.
И прежде, даже оному Филиппу на митрополию еще не возведенну, умоленъ былъ от князя великого епископ казански именемъ Германъ, да будетъ архиепископомъ руские митрополии. Онъ же, аще и много возбраняшесь от тое вещи, такъ от него, яко и соборне, принужденъ к сему. И уже аки два дни в полатахъ церковных на митрополичье дворѣ бывша его глаголютъ, но абаче еще воспрещающася от оные тяготы великого пресвитерства, но и паче же пот такъ лютымъ и неразсудным царемъ быти в томъ сану не хотяше. Вдался с нимъ, глаголютъ, в бѣседования, тихими и кроткими словесы его наказующе, воспоминающе ему он Страшный судъ Божий и стязания нелицеприятное кождаго человѣка о дѣлехъ, такъ царей, яко и простыхъ. По бѣседовании же оном отоиде царь от него во свои полаты, и абие советъ той духовны любимым своимъ ласкателѣмъ изъявил: уже бо слѣтѣшася к нему отовсюду вмѣсто оные добрые избранные ради не токмо навѣтники презлые и поразиты[225] прелукавыя, и блазни,[226] но и татие воистину, и разбойницы, и всякихъ сквернъ нечистых исполнены человѣцы. Они жъ, боящеся, аще бы епископа послушал совѣта, абие бы паки были отогнаны от лица его и изчезли в свои пропасти и норы, егда услышавше сие от царя, отвещали яко едиными усты: «Боже, рече, сохрани тебя от таковаго совѣта! Паки ли и хощеши, о царю, быти в неволѣ у того епископа, аще горшей, нежели у Алексѣя и у Силивестра былъ еси пред тѣмъ много лѣтъ?» И моляще его со слезами, х колѣномъ его припадающе, паче же единъ от нихъ, глаголемьш Алексѣй Басмановъ, с сыномъ своим. Онъ же, послушавъ ихъ, абие епископа съ полатъ церковныхъ изгнати повелѣлъ глаголюще: «Еще, рече, и на митрополию не возведенъ еси, а уже мя неволею обвязуешъ!» И по дву днехъ обретенъ во дворѣ своемъ мертвъ епископъ онъ казанский. Овы глаголютъ удушенна его тайнѣ за повелѣниемъ его, овы же ядомъ смертоноснымъ уморенна. А былъ той Германъ[227] свѣтла рода человѣкъ, яже Полевы нарицаются та шляхта по отчине. И бѣ он яко тѣла великого мужъ, такъ и разума многа, и мужъ чистого и воистину святаго жителства, и Священных Писаний послѣдователь, и ревнитель по Бозе, и во отрудѣхъ духовныхъ многъ. Ктому и Максима Философа мало нѣчто отчасти учения причастенъ былъ. Аще же и от осифлянскихъ мнихов четы произыде, но отнють обычая лукаваго и обыкновенного ихъ лицемѣрия не причастенъ былъ, но человѣкъ простый, истиный и непоколебим в разумѣ, и великъ помошникъ былъ в напастѣх и в бедах объятым, такоже и ко убогимъ милостивъ зело.
Дата добавления: 2018-11-24; просмотров: 150; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!