Слово о житии... святого Стефана, бывшего епископом в Перми... 22 страница
Нашею ловлею и ваши князи, и боляре, и вельможи обогащаеми суть? В ня же облачятся и ходят и „величаются подолки риз своих",[214] гордяшеся о народѣх людских, толикими долгими времены изобилующе и многовременными лѣты изобилующе и промысльствующе. Не от нашеа ли ловля и во Орду посылаются и досязают даже и до самого того мнимого царя,[215] но и въ Царьград, и в нѣмцы, и в литву, и в прочая грады и страны, и в далняя языки? И паки другоицы наша вѣра лучши есть паче вашеа, яко у нас единъ человѣкъ или сам другъ исходит многажды на брань, еже братися с медвѣдем, и, бравъся, побѣдивъ, низложит его, яко и кожу его принесет. У вас же на медвѣдя на единого мнози исходят, числом яко до ста или до двою сот. И многажды овогда привезуть, обрѣтше медвѣдя, иногда же без него возвращаются, без успѣха, ничтоже везуще, но всуе тружающеся, еже нам се мнится смѣх и кощуны. И паки другоицы наша вѣра лучши есть: вѣсти у нас въскорѣ бывают. Еже бо что сдѣется на далнѣй странѣ, на ином городѣ, на девятой земли, — сего дни доспѣлося что — а сего дни, в том часѣ, вѣсти у нас полные обретаются, егоже вы, христиане, неудобь возможете увѣдати во многи дни и во многи времена не увѣдаете. Да тѣм наша вѣра лучши есть многим паче вашея, имъже многи боги имам поспѣшествовавъшая нам». Божий же священникъ, отвѣща, рече ему: «Сим ли хвалишися, оканне, многобожие вводя и многи боги нарицаеши, имже было подобало паче постыдѣтися, по реченому: „Да постыдятся вси кланяющиися истуканным, хвалящиися о идолѣх своих?"»[216] (...) Отвеща же кудесникъ и рече: «Азъ въ вѣре, в нейже родихся и воспитахся, и возрастох, и ижжих, и състарѣхся, в нейже пребых вся дни живота моего, — в той да умру, ейже обыкшу ми, и нынѣ на старость не могу еа отврещися и похулити. И не мни мене единого ти глаголюща, но и за вся люди, сущая в земли сей. Не точию от мене мои, мню, глаголи, глаголемии к тебѣ, но яко сирѣчь от лица всѣх пермянъ глаголю ти. Еда лучши есмъ азъ паче отецъ моих, да сиа сотворю? Се бо отцы наши, дѣды, прадѣды и пращуры тако пожиша. Азъ ли добрѣиши сих обрящуся? Ни убо, да не будет. Скажи же ми, кую истину имате вы, христиане, яко о вашей жизни тако преобидите, дерзающе?» Божий же иеромонах, отвѣщавъ, рече ему: «Послушай Бога нашего силы и нашея вѣры тайны». И нача глаголати о милосердии Божии и о смотрении ни его еже к нам. И тако силою Святых Писании, наченъ от сотворениа миру, от созданиа твари, еже есть от Адама, даже и до распятиа Христова и воскресениа и вознесениа, таче и до скончаниа миру.
|
|
|
Не нашей добычей обогащаются и ваши князья, и бояре, и вельможи. В нее облачаются и ходят, и «кичатся подолами своих одежд», гордясь благодаря простым людям, со столь давних времен живущим в изобилии, многие годы живущим в изобилии и занимающимся промыслами. Не наша ли добыча посылается и в Орду, и доходит до самого того мнимого царя, и даже в Царьград, и к немцам, и к литовцам, и в прочие города и страны, и к дальним народам? И потому еще наша вера гораздо лучше вашей, что у нас один человек или вдвоем многократно выходит на битву сразиться с медведем и, сразившись и победив его, убьет да и шкуру его принесет. У вас же на одного медведя ходит много народа, числом так до ста, а то и двух сотен. И нередко то привезут медведя, добыв, то без него возвращаются, без успеха, ничего не везя, а напрасно трудившись, что кажется нам смехотворным и вздорным. И вот почему еще наша вера лучше: у нас новости быстро доходят. Если что случится в дальней стороне, в ином городе, в тридевятой земле, — если что случится в этот день — в тот же день, в тот же час имеются у нас полные известия, каковые вы, христиане, с трудом можете узнать через много дней и долгое время не знаете. Потому-то наша вера много лучше вашей, что имеем многих помогающих нам богов». Божий же священник, отвечая, сказал ему: «Исповедуя многобожие и признавая многих богов, не тем ли хвалишься, окаянный, чего подобало бы более стыдиться, по сказанному: «Да постыдятся все поклоняющиеся истуканам, похваляющиеся своими идолами?»« <...> Отвечая, кудесник сказал: «В той вере, в которой я родился и воспитывался, и вырос, и прожил, и состарился, в которой пребывал все дни моей жизни, — пусть я и умру в ней, к которой привык и ныне, в старости, не могу от нее отказаться и хулить ее. И не думай, что я тебе так говорю только от себя, но — от всех людей, живущих на этой земле. Думаю, что слова, которые говорю тебе, не только мои, к тебе я словно бы от лица всех пермяков обращаюсь. Разве я много лучше отцов моих, чтобы так поступить? Так ведь прожили наши деды, прадеды и прапрадеды. Я ли окажусь лучше их? Да не будет так ни в коем случае. Скажи же мне, какую истину имеете вы, христиане, что дерзаете так пренебрегать вашей жизнью?» Божий же иеромонах, отвечая, сказал ему: «Послушай о силе нашего Бога и тайне нашей веры». И начал говорить о милосердии Божьем и о его заботе о нас. И так с помощью Священного Писания начав от сотворения мира, от создания твари, то есть от Адама, и до распятия Христова и воскресения и вознесения — и так до конца света.
|
|
|
|
|
|
И пребыста сама два, токмо другъ съ другом истязающеся словесы, весь день и всю нощъ, без брашна и без сна пребывающи, ни престатья имуще, ни почиваниа сотваряюще, ни сну вдающеся, но присно о спирании супротивляхуся, словесы упражняхуся. И убо аще и много изглагола к нему, но обаче мняшеся, аки на воду сѣявъ. «Въ душу бо, — рече, — безумнаго не внидеть мудрость, ниже имат вкоренится въ сердцы оскверненѣ».[217] Кудесникъ же, аще и многая поучениа слышавъ, но ни единому же вѣрова и не внимаше глаголемых и не приимаше прежереченых, но, супротивъ пряся, отвещеваше, глаголя: «Азъ не иму вѣры. То все мнит ми ся лжа и басни, и кощуны, вами умышлены. И азъ не вѣрую, аще не прииму искушениа вѣры».
|
|
|
И пребывали вдвоем наедине, лишь друг с другом в словах состязаясь, весь день и всю ночь, пребывая без еды и без сна, не имея перерыва, не делая отдыха, не предаваясь сну, но постоянно противостояли в споре, противоборствовали словами. И хоть многое <Стефан> высказал ему, казалось, тем не менее, что будто на воду сеял. «Ибо в душу, — сказано, — безумного не войдет мудрость и не сможет укорениться в оскверненном сердце». Кудесник же, хоть и много поучений услышал, но ни одному не верил и не внимал сказанному, и не принимал вышеизложенного, но, выступая против, отвечал, говоря: «Я не верю. Все это мне кажется ложью и вымыслом, и вздором, придуманным вами. И я не уверую, если не испытаю веру».
И бысть по словесѣх сих, егда скончашася вся словеса си, по мнозѣх распрѣниих и супротиворѣчии, изволися има обѣма, и избраста себѣ оба сама — два и восхотѣста приати искушение вѣры. И рекоста другъ ко другу: «Придивѣ и вожжевѣ огнь и внидевѣ во нь, яко и сквозѣ огнь пламененъ проидева, посреди пламени горяща вмѣсте, купно проидева оба — азъ же и ты, и ту приимевѣ искушение, и ту возмевѣ извѣщение вѣры: да иже изидет цѣлъ и невреженъ, сего вѣра права есть, и тому вси послѣдуим. И паки, другойцы, другое извещение приимем. Тѣм же образом придевѣ оба, имшася за руцѣ когождо, и внидевѣ вкупѣ въ едину пролубь и низ снидевѣ, въ глубину реки Вычегды, и пустивѣся нанизъ по подледью и паки по часѣ доволнѣ, ниже единого плеска, единою пролубью оба купно, паки возникневѣ. Да егоже аще вѣра права будет, сии цѣлъ изидет, невреженъ, и тому прочее вси повинуются». И угодно бысть слово се пред всѣм народом людии, и рѣша вси людие: «Воистину добръ глаголъ, еже рѣсте дньсь».
И после этих слов, когда все эти слова кончились, после многих распрей и споров решили они оба избрать самих себя, желая испытать веру. И сказали друг другу: «Пойдем и разожжем огонь и войдем в него да и сквозь огонь пламенный пройдем, посреди горящего пламени вместе, вдвоем пройдем оба — я и ты, и здесь будет нам испытание, и здесь получим доказательство <истинности> веры: кто выйдет цел и невредим, у того вера правая, и за тем все последуем. И еще кроме того иное доказательство получим. Таким же образом пойдем оба, взявши друг друга за руки, и войдем вместе в одну прорубь и спустимся вниз, в глубину реки Вычегды, и устремимся вниз по течению подо льдом и потом, спустя достаточное время, пониже одного плеса из одной проруби оба вместе вновь появимся. Чья вера будет правой, тот целым выйдет, невредимым, и ему все в дальнейшем подчинятся». И по душе была эта речь всей толпе народа, и сказали все люди: «Поистине, хорошо то слово, что сказали вы сегодня».
Съшедшимся бес числа людем, и Стефанъ сам, посредѣ их стоя, приглашаше же пришедшим: «Мужи и братиа, слышасте ли словеса сиа от устъ наших? Вонмѣте же разумно глаголемая и „будете, не обинующеся лица человѣча"[218] и не стыдящеся ни единого наю, но „праведенъ судъ судите".[219] Мнѣ бо подвигъ крѣпокъ предлежит, и азъ с радостию тщуся подвизатися и пострадати. И не точию же се, но и умрети рад есмъ за святую вѣру православную». (...)
Когда сошлось бесчисленное множество людей, сам Стефан, стоя среди них, призывал пришедших: «Мужи и братья, слышали ли вы эти слова из уст наших? Внемлите же сказанному разумно и «не будете взирать на лица человеческие» и стыдиться ни одного из нас, но «праведным судом судите». Ибо мне предстоит трудный подвиг, и я с радостью стремлюсь совершить его и пострадать. И не только это, но и умереть я рад за святую веру православную». <...>
И сотворь молитву, рекъ: «Аминь», и по «Аминѣ» рече к людем: «Миръ вам. Спасетеся. Простите и молите о мнѣ. „Терпѣнием бо течем на предлежащий нам подвигъ, взирающе к началнику вѣре, свершителю Исусу"».[220] И тако тщашеся, дръзая внити во огнь, и обращъся к волхву, и рече ему: «Поидевѣ оба вкупѣ, имшася за руцѣ, якоже обѣщаховѣся». Онъ же не поиде. Устрашився шума огненаго, ужасенъ бывъ, обаче не вниде — народу же предстоящу, человѣком собраным, людем зрящим во очию лѣповидцемъ. Огню горящу, и пламени распалающуся; преподобный же паче прилежаше ем, понужая его, но и рукою явъ за ризу влъхва и крѣпко съжемъ ю, похващаше и и нудма влечаше и къ огню очима. Чародѣй же паки въспять въспящашеся. И елижды сему бываему, толь краты же сий, нагло влеком, вопиаше, глаголя: «Не дѣйте мене, да почию!» Паки же третицею стуживъ си, преподобный позываше и, глаголя: «Поидивѣ, да внидевѣ оба во огнь палящъ, по словеси твоему и по суду твоему, якоже изволилъ еси». Онъ же не хотяше внити. И рече ему Стефанъ: «Не се ли суть твоя словеса, яже преже глаголалъ еси? Не сам ли ты сиа избралъ еси и тако восхотѣлъ еси „искусити Бога жива"?[221] То како нынѣ сего сотворити не хощеши?» Онъ же, пометая себе, биаше челом и, припадая пред ногама его, обавляше вину сущу свою, и немощъ свою излагая, суетьство же и прелесть свою обличая.
И, сотворив молитву, произнес «Аминь» и после «Аминь» сказал людям: «Мир вам. Спаситесь. Простите и молитесь обо мне. «Пойдем же с терпением на предстоящий нам подвиг, взирая на главу и создателя веры Иисуса»«. Таковое он имел усердие, дерзая войти в огонь, и, обратившись к волхву, сказал ему: «Пойдем оба вместе, взявшись за руки, как обещали». Он же не пошел. Испугавшись шума огненного, был он в ужасе, не вошел все-таки — в присутствии народа, перед собравшимися людьми, при том, что люди все хорошо видели своими глазами. Горел огонь и пламя распалялось; и преподобный еще пуще принялся за него, понуждая — и взявшись за одежду волхва рукой и крепко ее сжав, схватил его и силой потащил лицом к огню. Колдун же вновь стал пятиться назад. И сколько это происходило, столько же этот, насильно выволакиваемый, вопил, крича: «Не трогайте меня, оставьте в покое!» Понуждая его еще и в третий раз, преподобный призывал его со словами: «Пойдем, войдем оба в огонь палящий по слову твоему и рассуждению твоему, как ты пожелал». Он же не хотел войти. И сказал ему Стефан: «Не твои ли это слова, которые ты прежде говорил? Не сам ли ты это избрал и так захотел «испытать Бога живого?» Так почему же сейчас ты не хочешь этого сделать?» Он же, пав ниц, бил челом и, припадая к ногам его, признал свою вину, объявляя о своем бессилии и обличая суетность и обман свой.
Людие же, ту сущии, трикраты вопросиша я, глаголюще: «Поиди, лишене, что ради не идеши?» Онъ же трижды отвръжеся, глаголя, яко: «Не мощно ми ити, не дръзаю прикоснутися огню, щажуся и блюду приближитися, множеству пламени горящу, и, „яко сѣно сый сухое",[222] не смѣю воврещися, да не, „яко воскъ таетъ от лица огню, растаю",[223] да не ополѣю, яко воскъ и трава сухая, и внезапу сгорю и огнем умру, „и ктому не буду".[224] „И кая будет полза въ крови моей, егда сниду въ истлѣние?",[225] волшество „мое переиме инъ",[226] „и будет дворъ мой пустъ, и в погосте моем не будет живущаго"».[227]
Люди же, бывшие там, трижды его спросили, говоря: «Пойди, несчастный, почему не идешь?» Он же трижды отказался, говоря: «Не могу я идти, не осмеливаюсь прикоснуться к огню, остерегаюсь и опасаюсь приближаться, когда горит такое большое пламя и «будучи словно сухая трава», не смею в него броситься, чтобы «как тает воск от лица огня, не растаял» я, чтобы не был я опален, как воск и сухая трава и внезапно не сгорел и не погиб от огня, «и больше меня не было». «И какая будет польза в крови моей, если сойду в могилу?», колдовство «мое наследует другой», «и будет двор мой пуст, и в селении моем не будет живущего»«.
Преподобный же Стефанъ, побѣдився с волхвом различным симъ начинаниемъ, паки инѣм образом побѣду воздвиже на нь. И поим его с народомъ, и приведе и к рѣцѣ. И сотвориша двѣ велицѣ пролуби, — едину выше, а другую вдале, близъ, ова убо, яже есть врьхняа, а удуже понрети има обѣма вкупѣ, имшася за руцѣ; ова же нижняя, ею же низшедше по подледью и паки выспрь возницати. Чародѣивый же влъхвъ, и тамо, побѣженъ, посрамися. Но и тамо трикраты понуженъ бывъ, и многажды отвержеся, глаголя, яко: «Не мощенъ есмъ сице сотворити, аще и тмами виновата мя сотворите». Мужи же вопросиша и, глаголюще: «Обетшале злыми деньми, се нынѣ приспѣша лишениа твоя на тя. Рцы, оканне, что ради не вниде ниже во огнь, ниже в воду, но всячески посрамленъ еси?» Отвѣщав же волхвъ рече: «Азъ не навыкох преобидѣти огнь и воду, а дидаскалъ вашъ Стефанъ, въ дѣтьствѣ сый и во уности своей, научился есть от своего отца волшвением и чарованием умлъвливати огнь и воду, да ни огнь его жжет, ни вода его топит, — понеже наученъ есть тому и умѣет зило. Азъ же многи злокозненыя хитрости во всем своемъ житии училъ есмъ и умѣю чары творити, волъшвениа же и кудешениа, обаяниа же и потворы и прочая многи мечты, а сего единого не умѣю, — еже умолъвливати огнь и воду или преобидѣти а — у батька своего сего не навыкох».
Преподобный же Стефан, сразившись с волхвом таким образом, еще и по-иному одержал над ним победу. Взял он его с народом и привел его к реке. И сделали две большие проруби — одну выше, а другую — чуть подалее. В ту, что была верхней, следовало нырнуть им обоим вместе, взявшись за руки; а из той, что была нижней, пройдя подо льдом <по течению>, вновь наверх выйти. Чародей же волхв, будучи побежден, и там был посрамлен. И там он, будучи трижды понуждаем, многократно отказался, говоря: «Не могу я этого сделать, хоть и тысячу раз объявите меня виновным». Мужи же спросили его, говоря: «Обветшавший недобрыми днями, ныне настали для тебя твои несчстья. Скажи, окаянный, почему ты не вошел ни в огонь, ни в воду, а совершенно осрамился?» Отвечая, волхв сказал: «Не научился я побеждать огонь и воду, а дидаскал ваш Стефан в детстве и в юности своей научился от своего отца волшебством и колдовством заговаривать огонь и воду, чтобы ни огонь его не жег, ни вода его не топила, — поскольку он этому научен и хорошо умеет. Я же в своей жизни изучил многие злокозненные искусства и умею колдовать, волхвовать и кудесничать, зачаровывать и превращать, и устраивать многие другие наваждения, одного лишь не умею — заговаривать огонь и воду или укрощать их — этому я у батьки своего не научился».
Паки же людие вопросишай, глаголюще: «Повѣждь нам, чародѣйниче, что ради сице сотворилъ еси, — а вѣдый свою немощъ и зловѣрие держа и невѣрьствием одръжим сый, и за вѣру дерзо обещеваещися „проити огнь и воду"?»[228] Онъ же, отвеща, рече им: «Перевѣдал мя Стефанъ, мнѣ вопросившу его о умѣнии таковыя хитрости, онъ же ми отвеща: „Не умѣю азъ умолвити огня и воды, не учился азъ сего". Азъ же, сиа от него слышавъ, вѣровах слову его и помыслих в себѣ, глаголя: „Аще сии не умѣет, якоже и рече, но азъ тѣм пострашу его, хотя сам не умѣю". Но оному того не вѣдущу моего неумѣниа, надѣахся своими клюками переклюкати его и, одолѣвъ, посрамити его и восхищеныя внезапу оттръгнути от руку его и привести а паки въ свой давный обычай. Сих всѣх, увы мнѣ, не получих и „яму, юже ископах, впадох в ню",[229] и „в сѣти сей, юже скрых, увязе нога моя",[230] и „ровъ изрых ему, и сам вринухся во нь".[231] „И быша ми послѣдняя горши первых",[232] понеже Стефанъ, мя одолѣвъ, посрами и суетна мя показа, и всего мя немощна явль. И нынѣ что сотворю или камо бѣжу, не вѣдѣ. „Покры срамота лице мое",[233] и нынѣ нѣсть мнѣ отврести устъ поношению и студу. „Бых поношению сусѣдом моим и страх знаемым моим",[234] „подражание и поругание сущим окрестъ нас".[235] „Весь день срам мой предо мною есть, и студ лица моего покры мя"».[236] Людие же рѣша к нему: «Всюду, оканне, самъ свое изглагола погибелие. (...) Хощеши ли убо вѣровати и креститися, понеже уже препрѣнъ еси?» Очарованый же влъхвъ нечестивый не восхотѣ разумѣти истиннаго разума и тако, не обинуяся, рече: «Не хощу вѣровати и креститися».
Вновь люди спросили его, говоря: «Поведай нам, чародей, зачем ты это сделал, зная свое бессилие, пребывая в зловерии и будучи одержим безверием — дерзко обещал за веру «пройти огонь и воду»?» Он же, отвечая, сказал им: «Превзошел меня Стефан. Когда я спросил его о владении этим искусством, он мне ответил: «Не умею я заговаривать огонь и воду, не учился я этому». Я же, услышав это от него, поверил его слову и подумал про себя, рассуждая: «Если он не умеет, как и сказал, то я тем и напугаю его, хотя сам не умею». И в то время как он не знал о моем неумении, я надеялся своими хитростями его перехитрить и, одолев, посрамить его и похищенных исторгнуть внезапно из его рук и привести их вновь к своему древнему обычаю. Всего этого, увы мне, я не достиг и «упал в ту яму, которую выкопал», и «в сети, которую скрыл, запуталась нога моя», и «ров ему выкопал, и сам туда упал». «И было мне последнее хуже первого», поскольку Стефан, одолев меня, посрамил и показал, что я никчемный, и представил меня совершенно бессильным. И теперь не знаю, что делать или куда бежать. «Покрыл стыд лицо мое», и ныне не могу рта открыть от поношения и стыда. «Подвергся поношению у соседей моих и был пугалом для знакомых моих», «на посмешище и поругание живущим вокруг нас». «Всякий день срам мой предо мной, и стыд лица моего покрыл меня»«. Люди же сказали ему: «Везде, окаянный, ты сам провозгласил свою погибель. <...> Хочешь ли верить и креститься, ибо ты уже побежден?» Пребывая под чарами, нечестивый волхв не захотел понимать истинной мудрости и без обиняков так сказал: «Не хочу веровать и креститься».
Дата добавления: 2018-11-24; просмотров: 194; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!