Немотивированное многоголосие
Второй тип отклонений от обычных форм введения чужого слова — введение его в авторскую речь без явной фабульной мотивировки — это прежде всего разновидность несобственно-прямой речи, характеризующаяся тем, что первое из трех условий, сформулированных в конце § 102, не соблюдено или соблюдено не полностью: в поле зрения повествователя и читателя нет конкретного субъекта, которому можно было бы приписать выражение, не согласующееся с позицией повествователя; или же, если потенциальный субъект чужого слова есть, последнее не приурочено к конкретному моменту фабульного времени и конкретной точке фабульного пространства, т.е. неизвестно, когда и где данный субъект подумал или сказал это, и подумал ли (сказал ли) он это вообще или только мог подумать либо сказать.
Один из частых случаев такого рода — характеристика персонажа или его поведения, данная как будто повествователем, но частично отражающая взгляд персонажа на самого себя:
Hippolyte Cérès, tolérant mais libre penseur, n'admettait que le mariage civil (Anatole France).
Mademoiselle Clarence se plaça au côté de sa mère, devant le vicomte Cléna, et elle "se tint longtemps agenouillée sur son prie-Dieu, car l'attitude de la prière est naturelle aux vierges sages et fait valoir les formes (Anatole France).
Во втором примере выделенный сегмент воспроизводит то, что она сама могла бы сказать о мотивах своего поведения; это, если так можно выразиться, лицемерное слово персонажа; а второе сказуемое этого же предложения с его дополнением отражает истинный мотив — то, что она на самом деле думала.
|
|
|
Другой случай — воображаемый монолог персонажа, не приуроченный ни к какому конкретному моменту его существования и как бы обобщающий его взгляд на ту или иную ситуацию или проблему. Вот, например, как начинается роман Арагона «Базельские колокола»:
Cela ne fit rire personne quand Guy appela M. Romanet Papa. C'était avant le dîner, près des capucines, autour de la petite table peinte où l'on voyait un pêcheur de crevettes jouant aux billes avec un montreur d'ours, qu'un artiste, Danois paraît-il (comme le chien de la villa verte), avait décorée pour payer sa note ou finir de payer sa note, c'est toujours ça. Pourtant tout le monde avait ri quand le bébé des dames à carreaux avait dit Papa au patron de l'hôtel, qui ressemblait au montreur d'ours, seulement avec une moustache, et des yeux tout à fait différents. Personne n'était très sûr, il faut dire, de ne pas se fourvoyer un peu, parlant avec son voisin, Cela prend toujours un diable de temps en villégiature de savoir qui est qui, et les messieurs surtout: au bord de la mer ils ne sont pas si communs qu'à la ville, après, quand on les rencontre.
Совершенно очевидно, что эта речь отражает точку зрения человека, который сам принадлежит к описываемому пространству, — это вытекает прежде всего из способа номинации людей и объектов. Из этого же, а также из общего характера номинативного содержания (и в том, и в другом отношении особенно характерна последняя фраза) можно сделать также вывод, что «первоначальный субъект» — женщина; более того, можно предположить, что у нее есть ребенок и что она воспитывает его одна (отсюда внимание к тому, чей ребенок кого назвал папой). Так выясняется, между прочим, что несобственно-прямая речь, как и прямая речь персонажа, может нести достаточно богатую и разнообразную информацию о субъекте, если мы таковой не располагаем.
|
|
|
Можно было бы предположить, что вообще все повествование будет вестись от лица героя (или героини?). Но на следующей странице выясняется, что все это — воображаемый внутренний монолог героини романа, Дианы де Нетанкур, в будущем Дианы Брюнель, которая действительно в данный момент не замужем и имеет сына Ги.
Третий случай: несобственно-прямая речь отражает взгляд целой группы людей, более или менее четко очерченной.
Классический пример такого построения мы находим в главе VII романа Золя «Западня», где торжественный обед в честь дня рождения героини — прачки Жервезы — почти целиком описан так, как его воспринимали хозяева и гости, не столько те или иные конкретные персонажи, сколько «общество» в целом. Мы приведем лишь короткий отрывок из длинного — в несколько страниц — текста:
|
|
|
La société, lancée, n'avait plus honte de se montrer à table; au contraire, ça la flattait et réchauffait, ce monde attroupé, béant de gourmandise: elle aurait voulu enfoncer la devanture, pousser le couvert jusqu'à la chaussée, se payer là le dessert, sous le nez du public, dans le branle du pavé. On n'était pas dégoûtant à voir, n'est-ce pas? Alors, on n'avait pas besoin de s'enfermer comme des égoïstes.
В этом отрывке легко обнаружить прежде всего несколько фамильярных и просторечных элементов, характерных для изображаемого социального пространства: ça, se payer (в значении 's'offrir' или 'prendre'), sous le nez de qn, on (в значении 'nous'); кроме того, две последние фразы как бы непосредственно воспроизводят сам ход рассуждения, саму интонацию пирующих. Все это вместе взятое и создает впечатление, что мы слышим их коллективный голос.
Последний из тех, что мы назовем, и наиболее трудный для восприятия случай — это никак не мотивированное с точки зрения фабульного действия введение чужого слова, отражающего чуждую идеологическую позицию, с целью его дискредитации. Такая смена голоса внутри авторского повествования нередко встречается в творчестве Анатоля Франса, в частности в «Острове пингвинов» 35:
Les plus anciens de ces rois ont laissé seulement un nom. Encore ne savons-nous ni le prononcer ni l'écrire. Le premier Draconide dont on connaisse l'histoire est Brian le Pieux, estimé pour sa ruse et son courage aux guerres et dans les chasses.
|
|
|
Il était chrétien, aimait les lettres et favorisait les hommes voués à la vie monastique. Dans la salie de son palais où, sous les solives enfumées, pendaient les têtes, les ramures et les cornes des bêtes sauvages, il donnait des festins auxquels étaient conviés tous les joueurs de harpe d'Alca et des îles voisines, et il y chantait lui-même les louanges des héros. Equitable et magnanime, mais enflammé d’un ardent amour de la gloire, il ne pouvait s'empêcher de mettre à mort ceux qui avaient mieux chanté que lui.
Выделенные сегменты отрывка — традиционные формулы, как будто вырванные из учебника по истории для начальной школы, — контрастируют с его началом, где господствует простое слово. Здесь соединены два голоса, две манеры, два стиля: собственно авторский и пародируемый автором апологетический стиль официальной историографии, националистической и клерикальной по своему духу, которая стремится представить в благоприятном свете даже самые неприглядные факты отечественной истории. Возвышающие перифразы, характерные для этого стиля, дискредитируются путем выявления того, что на самом деле скрывается за ними, как в последней фразе этого отрывка: «справедливый и великодушный король» на самом деле оказывается деспотом и варваром, причем последнее сообщается в той же фразе и тем же стилем: не просто il tuait ceux qui avait mieux chanté que lui, a il ne pouvait s'empêcher de mettre à mort ceux qui avaient mieux chanté que lui. Выражаясь словами Л.Н. Толстого, автор как бы смеется над теми, «кто бы и в самом деле так говорил».
Чужое слово, восходящее к неопределенному адресанту, иногда вводится в повествование и в форме прямой речи:
Ses répits, il les trouvait naguère dans l'abrutissement des barbituriques, nuits d'encre, bénies, qu'il lui semblait traverser sans un rêve. Ou bien au volant, suivant à travers la ville des itinéraires aberrants, son corps occupé à la mécanique des gestes et laissant le vide, lentement, le noyer. Ce qu'ils appellent: Réfléchir. Moi, si quelque chose me préoccupe, mon cher, hop, la voiture et un tour au hasard, rien de tel pour réfléchir. Non: le vide. C'était une aubaine après la crispation de ses comédies. Il se dénouait (Nourissier, La Crève).
Повествование в этом отрывке представляет собой приближенную к авторскому слову несобственно-прямую речь, воспроизводящую содержание сознания центрального персонажа. Однако фраза «Moi, si quelque chose me préoccupe...» — это вовсе не слова героя, а воображенные им (или повествователем?) слова одного из бесчисленного множества тех, кто обозначен местоимением ils, — людей «нормальных», устроенных, чувствующих себя вполне комфортабельно в мире, в противоположность герою, который выбился из колеи.
Еще один пример, на этот раз из Арагона, для которого этот прием вообще очень характерен:
La pluie intermittente n'empêche pas le public de cerner le palais, comme des mouches attirées par la chair décomposée. La foule s'est un peu apaisée à sept heures, quand on a eu la bonne idée de renvoyer les voitures. Il n'y aura rien de toute façon avant neuf heures: un petit groupe de mousquetaires et de garde du corps reste de garde, les autres, qu'ils aillent dîner dans les restaurants du quartier! Ne vous éloignez pas trop, de toute façon, nous autres, nous ferons mouvement ce soir (La Semaine sainte).
Здесь примерно та же стилистическая композиция, что и в предыдущем примере: прямая речь, воспроизводящая неизвестно чьи слова, вклинивается в несобственно-прямую речь, отражающую поток сознания героя. Разница же в том, что там за прямой речью стоял некий обобщенный субъект, а здесь, по всей видимости, конкретное, но неназванное лицо, вероятно, офицер полка, в котором служит герой — Теодор Жерико.
Введение в повествование контрастирующих друг с другом чужих слов — в форме ли прямой или несобственно-прямой речи, явной или скрытой, либо в форме немотивированных включений, как в приведенных выше примерах из Анатоля Франса, — в некоторых текстах практикуется настолько часто, что само повествование становится принципиально разностильным. Именно это имеет место в «Острове пингвинов». Художественный смысл такого повествования в творчестве Анатоля Франса, для которого оно особенно характерно, — столкновение различных идеологических кругозоров, полемика, борьба с традиционной возвышающей фразеологией, стремление освободить простую истину от многовековых наслоений красивой лжи. В других текстах, систематически практикующих многоголосие (например, у Арагона), такой постоянной пародийной установки может и не быть. Но суть, структурный инвариант художественного смысла остается тем же: со-противопоставление частных позиций, стоящих за стилем, в результате которого, как мы уже говорили в § 92, возникает более глубокое и многостороннее познание объекта, а сами эти позиции вовлекаются в круг изображаемых явлений и подвергаются авторскому суду.
Дата добавления: 2022-07-16; просмотров: 27; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!