Стилистика сказового повествования
В принципе воспроизведение звучащего слова в литературе следует оценивать по нескольким параметрам, соответствующим основным компонентам стиля, в первую очередь по тому, как передаются общие свойства устной спонтанной речи, а также социальная окрашенность речи рассказчика или персонажа (об этом уже упоминалось в параграфе, посвященном использованию прямой речи для передачи диалогов). Говоря о сказе, надо добавить еще один аспект: ориентированность на партнера, поскольку невозможно представить себе устный рассказ, не обращенный к кому-то. Именно поэтому в повествование типа II.2 так часто вводится фигура адресата (или адресатов), нередко почти бессловесная, но важная для мотивировки рассказывания и для определения коммуникативной ситуации.
Рассмотрим несколько примеров, начиная с Мериме:
Deux ou trois heures après, j'y pensais encore, quand arrive dans le corps de garde un portier tout haletant, la figure renversée. Il nous dit que, dans la grande salle des cigares, il y avait une femme assassinée, et qu'il fallait y envoyer la garde. Le maréchal me dit de prendre deux hommes et d'y aller voir. Je prends mes hommes et je monte. Figurez-vous, monsieur, qu'entré dans la salle je trouve d'abord trois cents femmes en chemise, ou peu s'en faut, toutes criant, hurlant, gesticulant, faisant un vacarme à ne pas entendre Dieu tonner. D'un côté, il y en avait une les quatre fers en l'air, couverte de sang, avec un X sur la figure qu'on venait de lui marquer en deux coups de couteau. En face de la blessée, que secouraient les meilleures de la bande, je vois Carmen tenue par cinq ou six commères. La femme blessée criait: «Confession! confession! je suis morte!» Carmen ne disait rien: elle serrait les dents, et roulait des yeux comme un caméléon.
|
|
|
Как показывает этот отрывок, последний из названных выше аспектов сказа — ориентированность на адресата — представлен у Мериме вполне явно; в специальном исследовании можно было бы показать, что дело здесь не только в наличии обращений типа Figurez-vous, monsieur, но и в том, что сам момент рассказа не выпадает из поля зрения читателя — Хосе периодически возвращается из прошлого в настоящее, оценивает прошлое с точки зрения настоящего.
Посмотрим, как обстоит дело с другими аспектами.
Согласно фабуле повести, Хосе рассказывает свою историю, естественно, по-испански; кроме того, его рассказ дается не прямо, а в переложении повествователя-француза. Однако, несмотря на такую, в сущности, двойную перекодировку, его речи придано совершенно определенное стилистическое своеобразие — стиль как будто вполне согласуется с личностью рассказчика.
В создании этого своеобразного колорита важную, но не решающую роль играет стилистически маркированная лексика: во-первых, иноязычные включения — испанские слова (такие, как don, gitanilla, manzanilla, cuarto, duro и т.п.) и калькируемые фразеологические обороты, а также баскские и цыганские выражения (последние главным образом в речи Кармен). Эти в общем немногочисленные элементы придают речи Хосе необходимый национальный колорит. Социальная же ее маркированность обеспечивается фамильярными и просторечными элементами. В приведенном отрывке имеется один неявный испанизм — сравнение comme un caméléon (во Франции хамелеонов нет, а в Южной Испании их много) — и несколько стилистически сниженных выражений: ne pas entendre Dieu tonner, les quatre fers en l'air (в применении к человеку, а не к лошади), bande (применительно к данной референтной ситуации) и commères. Как видим, вторых существенно больше, чем первых, но и они в общем немногочисленны: можно найти целые страницы текста без единого фамильярного слова.
|
|
|
Не менее важен здесь общий лексический фон: в рассказе Хосе нет ни одного слова, стилистическое значение которого противоречило бы заданной тональности и не вязалось бы с образом повествователя, задаваемым как стилем, так и другими уровнями текста. Это же, хотя и с некоторыми оговорками, можно сказать о синтаксисе: явно нелитературных конструкций в нем нет, как нет и «речевого брака», присущего спонтанной речи; однако, по тогдашним представлениям, в нем нет и ничего такого, что бы решительно противоречило заданному стилю 40, — синтаксис рассказа Хосе подчеркнуто прост.
|
|
|
Иначе говоря, стилистическое своеобразие, противопоставленность речи Хосе литературной повествовательной норме той эпохи достигаются не столько введением нелитературных или не вполне литературных элементов, сколько отсутствием непременных атрибутов художественного повествования, вообще «изящного слога». Эта подчеркнутая простота воспринимается особенно остро по контрасту с изысканной речью повествователя-француза — закон со-противопоставления, о котором мы уже много говорили применительно к «Кармен», определяет и восприятие стиля.
Так скупыми языковыми средствами создается достаточно условный, но в целом психологически убедительный сказ. Такая установка хорошо согласуется с художественной манерой Мериме в целом, для которой характерны сдержанность, недосказанность, намек. Однако не следует думать, что он один поступает таким образом: изложенная техника построения сказа может рассматриваться как общий принцип создания художественного образа чужого стиля, так называемой стилизации (см. § 108).
Очевидно, что сам этот принцип выборочного и условного отражения особенностей стиля есть всего лишь одно из конкретных проявлений общего закона искусства: целое через часть.
|
|
|
Возьмем теперь два примера из Мопассана: первый из рассказа «Омут», а второй из рассказа «Знак».
1. «Ici, m'sieu l'président, il faut que j'entre dans le détail.
«Y avait cinq minutes que nous étions là quand la ligne du voisin s'met à plonger deux fois, trois fois; et puis voilà qu'il en amène un, de chevesne, gros comme ma cuisse, un peu moins p't-être, mais presque! Moi, le cœur me bat; j'ai une sueur aux tempes, et Mélie qui me dit: «Hein, pochard, l'as-tu vu, celui-là?»
«Sur ces entrefaites, M. Bru, l'épicier de Poissy, un amateur de goujon, lui, passe en barque et me crie: «On vous a pris votre endroit, monsieur Renard?» Je lui réponds: «Oui, monsieur Bru, il y a dans ce monde des gens pas délicats qui ne savent pas les usages.»
2. Et voilà la pendule qui se met à sonner cinq heures, et Raoul rentre tous les jours à cinq heures et demie! S'il revenait avant que l'autre fût parti, songe donc! Alors... alors... j'ai perdu la tête... tout à fait... j'ai pensé... j'ai pensé... que... que le mieux... était de... de... de... me débarrasser de cet homme le... le plus vite possible... Plus tôt ce serait fini... tu comprends. ... et... et voilà... voilà... puisqu'il fallait... et il le fallait, ma chère ... il ne serait pas parti sans ça... Donc, j'ai... j'ai ... j'ai mis le verrou à la porte du salon... Voilà.
Сразу бросается в глаза, что условность воспроизведения устного рассказа в обоих примерах неизмеримо меньше, чем у Мериме — особенности речи того и другого персонажа воспроизводятся гораздо полнее. В первом примере говорящий — мелкий торговец, который выступает в качестве обвиняемого в суде присяжных. Его речь очень четко окрашена социально и эмоционально; имитируется главным образом «простонародное» произношение и разговорный синтаксис. Во втором примере некая баронесса (молодая женщина) рассказывает своей подруге (маркизе) одно из своих галантных похождений. Здесь социальной окраски практически нет, если не считать того, что ее рассказ несет такой характерный отпечаток женской речи, как эвфемистичность — мужчина в аналогичной ситуации скорее всего назвал бы вещи своими именами. Однако очень тщательно воспроизводится психологическая специфика речи, которая внешне проявляется в непрерывных паузах колебания и повторах, что вообще свойственно спонтанному говорению, а здесь «обозначает» замешательство, смущение персонажа.
Точность и полнота воспроизведения первоначальной речи в обоих случаях связаны с двумя обстоятельствами: 1) и там, и здесь субъект является носителем статуса, в определенном отношении противоположного статусу автора и его потенциальных читателей 41 (Мопассан — это все-таки в основном писатель для мужчин); 2) и там, и здесь текст представляет собой случай, переходный от диалогизированного повествования типа I.1 к повествованию типа II.2; а диалоги персонажей Мопассан воспроизводит, как правило, очень скрупулезно.
Вообще, как неоднократно отмечалось, характерность речи в сказе тем ярче, чем рельефнее обрисован говорящий персонаж. «Образ субъекта, повествователя «определяет», вставляет в более или менее строгие социально-характеристические рамки сказовую структуру, когда осуществлен акт его именования» 42 — писал по этому поводу академик В.В. Виноградов. Видимо, обобщая, можно сказать: речевое своеобразие в сказе тем сильнее, чем полнее и точнее охарактеризован коммуникативный акт со всеми его параметрами: кто, кому, где, когда, зачем и как это рассказывает. Эта формула объясняет и большую условность сказа по сравнению с диалогом: коммуникативная рамка диалога, как правило, четче очерчена, чем коммуникативная рамка сказа.
Дата добавления: 2022-07-16; просмотров: 25; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!