Основные даты эизни и творчества 26 страница
Трагическое известие ожидало его по возвращении из страны роз и соловьев. Его единственный внук, Нитиндро, хрупкий, чувствительный юноша, подававший большие надежды, которого он отправил в Германию обучаться типографскому делу, заболел скоротечной чахоткой. Нитиндро умер 7 августа.
Смерть единственного внука в чужой стране была тяжким ударом. Но поэт уже пережил много потерь, и каждая новая печаль делала дух его чище, а веру тверже.
Тагор никогда не был склонен к меланхолии. Он считал меланхолию болезнью ума, худшей, чем любая болезнь тела. Печаль и поражение — часть жизни, и их надо принимать с мужественным достоинством. Жалобный вой, подобный визгу побитой дворняжки, в котором некоторые поэты искали утешения, не принимала его сильная натура. Даже охваченный скорбью, он писал:
Я проснулся. За окном мрак ночной исчез.
Мир раскрылся, как цветок. Чудо из чудес.
Поражен я! Сколько звезд и материков
Не оставило следа. Сколько лет, веков
Пролетело. Где герой, наводивший страх?
Только тень его живет в сказках и стихах,
Сам истлел давным-давно… Не сочтешь племен,
Возводивших на костях стройный лес колонн.
Возникали города. Где они? Зола.
В смерче гибельном времен мне на лоб легла
Метка — солнца ранний луч, светлый знак небес.
Я проснулся. Вот оно — чудо из чудес .[105]
Эти и многие другие стихи, преисполненные настроением побежденного горя, вошли в книгу "Поришет" ("Завершение"), как казалось ему, — последнюю его книгу. Но он ошибся.
|
|
|
На самом деле завершилась лишь одна из его творческих фаз, начавшаяся четырнадцать лет назад, в 1914 году, выходом сборника "Болака". И это была величественная фаза, которая и началась и завершилась поэтическими шедеврами. Но впереди его ждали новые встречи с Музой — улыбающейся девушкой с полузакрытым лицом, поджидавшей его с пустой корзиной в руках.
К поэту словно вернулась молодость — его охватила страсть к экспериментаторству, стремление извлекать музыку из прозы, исследовать выразительные возможности обыденной речи. Хоть труден и неровен этот путь, он заставит свою музу двигаться по нему грациозно и самозабвенно. Успех английских переводов из "Гитанджали" укрепил в нем эту мысль, которую он использовал с законченным мастерством в изящных набросках, опубликованных в 1922 году в книге "Липика". Однако тогда он не сделал попытки разбить строки, чтобы подчеркнуть ритмическое построение. Теперь Тагор сделал это в новых стихах, которые опубликовал в сборнике "Пуношчо" ("Снова"), и посвятил Ниту, своему внуку, чья безвременная смерть глубоко его потрясла.
Представляя читателю эти стихотворения в прозе, поэт писал, что стремился создать произведения, которые не игнорировали бы правила ритмического стихосложения, а, наоборот, добившись свободы прозаического выражения, создали бы новый ритмический рисунок, расширив таким образом границы поэзии.
|
|
|
Поэт вновь обрел душевное равновесие, и его глаза вновь следили с мягкой симпатией за всем, что проходило мимо, уговаривая обыденное открыть свою скромную красоту. Одно из самых прекрасных среди этих стихотворений рассказывает о маленькой речке Копай, которая застенчиво петляет недалеко от Шантиникетона,
О, как она изящна, извиваясь
Среди теней и света!
Как в ладоши
Умеет хлопать! Как гибка, упруга
Бывает в дождь! Она не уступает
Танцующим девчонкам деревенским,
Что выпили немножечко вина.
Но и тогда речушка не выходит
Из берегов, чтоб затопить окрестность,
А лишь стремительным движеньем юбки
Бьет в берег и со смехом вдаль бежит .[106]
Стареющий поэт снова с интересом наблюдает близлежащую сельскую округу. Для него нет неприметных или незначительных для внимания предметов. Глаз художника замечает моментальное, преходящее, тогда как ум философа размышляет о вечном:
|
|
|
Средних лет хиндустанец.
Высокорослый, худой.
Седые усы… Лицо похоже
На усыхающий плод.
В ситцевой куртке, в измятой дхоти,
Зонт на плече, посошок в руке,
Туфли из грубой кожи (круто загнуты вверх носки),
В город идет он.
Утро месяца бхадро.
……………………………
Возможно, он тоже видит меня
На рубеже пустыни своей,
Где в голубом тумане
Он ничем не связан ни с кем.
Дома есть у него теленок
И говорящая птица в клетке.
Жена на жернове мелет муку
(Руки — в тяжелых медных браслетах),
Есть у него сосед — стиралыцик.
Есть бакалейщик, и есть еще
Кабулийцам долги…
Но нет у него меня —
Некоего, неведомого .[107]
20 сентября 1932 года всю нацию потрясла весть об объявленной Махатмой Ганди в тюрьме голодовке "до смерти". Это был знак протеста против постановления премьер-министра Англии, известного как "Общинное решение", расчленявшее индуистское общество. В три часа утра, в день начала объявленной голодовки, Ганди писал Тагору:
"Дорогой Гурудев, сейчас раннее утро, 3 часа, вторник. В полдень я вхожу в огненные врата. Если ты можешь благословить мои усилия, я бы желал, чтобы ты сделал это. Ты был мне истинным другом, потому что ты был искренним другом и часто делился со мной своими сокровенными мыслями. Я ждал твердого мнения от тебя, того или другого. Но ты отказывался критиковать мои действия. Хотя впереди у меня лишь немного дней голодовки, я буду и впредь высоко ценить твое мнение, если твое сердце осудит мои действия. Если я узнаю, что ошибаюсь, я все равно слишком горд, чтобы открыто признать мою ошибку, какова ни была бы цена признания. Если твое сердце оправдывает мои действия, я хочу твоего благословения. Оно поддержит меня. Я надеюсь, что выразился ясно". В десять часов утра он прибавил постскриптум к уже написанному: "Как раз когда я передавал это надзирателю, я получил твою замечательную телеграмму, наполненную любовью. Она поддержит меня среди шторма, в который я вхожу. Я посылаю тебе телеграмму. Благодарю тебя".
|
|
|
Телеграмма, о которой здесь говорится, была послана Тагором накануне, немедленно по получении известия о намерении Махатмы начать голодовку, и выражала его солидарность с этим героическим поступком: "Единство Индии и ее общественная сплоченность стоят того, чтобы жертвовать во имя них твоей драгоценной жизнью. Хотя нельзя предвидеть, какое действие это будет иметь на наших правителей, которые могут не понять ее огромную важность для нашего народа, но мы чувствуем уверенность, что высший призыв такого самопожертвования к сознанию наших соотечественников не позволит разразиться национальной трагедии. Наши скорбящие сердца будут следить за твоей гордой мукой с уважением и любовью". Тагор, в свою очередь, тоже обратился к народу с призывом поддержать вызов, брошенный Махатмой, отказавшись от всех следов кастовых предрассудков и социальной дискриминации. "Кто оступится, — предупреждал он, — будет нести ответственность за одну из самых горьких трагедий".
24 сентября Тагор, не в силах оставаться наблюдателем, отправился в Пуну, чтобы навестить Махатму в тюрьме. Поскольку британское правительство уступило основному требованию и приняло компромиссную формулировку, предложенную всеми политическими партиями и общинами страны, Махатма прервал голодовку, причем Тагор находился в то время рядом с ним в тюрьме. Перед тем как прервалась голодовка, поэт пропел один из своих бенгальских гимнов — стих из "Гитанджали": "Когда сердце опалено гневом, сойди на меня дождем сострадания. Когда милосердие утрачено, приди с внезапно рожденной песней…"
День окончания голодовки совпал с днем шестидесятичетырехлетия Ганди по индийскому календарю. Обращаясь в этот день к участникам общественного митинга в Пуне, Тагор сказал: "День рождения Махатмаджи встает перед нами сегодня в ужасном величии смерти, которая только что оставила его победителем. Сегодня мы чувствуем огромное счастье, что такой человек пришел к нам и, что еще более редкостно, что мы не отреклись от него, как столь часто делали по отношению к посланникам свободы и правды. Его вдохновение возбуждает умы по всей Индии и за ее границами. Оно разбудило наше сознание для правды, которая выходит далеко за пределы наших собственных интересов. Его жизнь — это постоянное напоминание о том, что свобода должна выразиться в служении и самоотдаче". Несколько позже Тагор выпустил брошюру, написанную во время голодовки Махатмы, названную "Махатмаджи и подавленная человечность", которую он посвятил выдающемуся ученому сэру П. К. Рою, преданному почитателю Ганди. Поэта глубоко взволновало, что Махатма едва не принял смерть ради секты неприкасаемых. Его хрупкая истощенная фигура, распростертая на полу тюрьмы Еравда, запечатлелась в сердце Тагора. Во многих статьях и посланиях поэт писал о великом гуманизме и несгибаемом духе Ганди, но не мог ограничиться только этим. Воздействие Ганди через несколько месяцев нашло выражение в драме, которая относится к шедеврам Тагора. Она называется "Чандалка" ("Девушка-неприкасаемая") и основана на древней буддийской легенде.
Ананда, любимый ученик Будды, однажды возвращался из гостей и вдруг почувствовал жажду. Заметив колодец у дороги и девушку, поднимающую воду, он попросил у нее напиться. Девушка, которая принадлежала к самой нижней касте неприкасаемых, так называемых "чандалов", дала ему воды напиться и, увидев, как он красив, влюбилась в него. Не в силах забыть прекрасного юношу монаха, она заставила свою мать, которая умела колдовать, приворожить его. Заклинания оказались сильнее, чем воля Ананды, и околдованный монах явился ночью к их дому. Но когда он увидел, что девушка готовит ему ложе, Ананду охватили стыд и раскаянье, и он стал молить бога, чтобы тот спас его. Будда услышал молитву и разорвал волшебные чары, и Ананда ушел неоскверненным.
Этот простой сюжет народной легенды, показывающий, как духовная сила Будды спасла его преданного последователя от страсти девушки-чандалки, превращен Тагором в психологическую драму большой духовной мощи. Он создал рассказ не о распутнице, а о чувствительной и гордой девушке, осужденной своим рождением на проклятье. Она переступила через все религиозные ограничения, ибо религии и обществу она обязана лишь своим унижением. Религия, которая унижает, говорит она, это не религия, и заставляет свою мать обратить свое колдовское искусство на Ананду. Она относится к колдовству как к первозданному заклятию, заклятию земли, гораздо более сильному, чем духовный самогипноз монахов. (Автор удачно назвал свою героиню Пракрити, что значит Природа).
"Чандалка" — трагедия избыточного самосознания. Самосознание, до известного предела, необходимо для саморазвития, ибо без сознания собственной ценности человек не может выполнять свой долг перед миром. Без прав не может быть обязанностей; служение и добродетель, если они насильственны, становятся клеймом рабства. Но самосознание, как хорошее вино, иногда дурманит голову, и не всегда просто найти нужную меру. Тогда тщеславие и гордость берут верх, и тот, кто цепляется за свои права, слишком часто ущемляет права других.
В этот период Калькуттский университет обратился к Тагору с просьбой занять кафедру бенгальского языка, и Тагор прочел студентам курс лекций. Он также взял на себя руководство составлением словаря технических и научных терминов на бенгали — интерес к этому делу он проявлял еще полвека назад, совсем еще молодым человеком.
В сентябре в Калькутте состоялась премьера двух пьес — "Карточное королевство" и "Чандалка". Вскоре после представления и лекции "Чхондро" ("Просодия") в Калькуттском университете Тагор уехал в Бомбей в сопровождении группы студентов Шантиникетона и художников на "Неделю Тагора", организованную его почитателями под руководством индийской поэтессы Сароджини Найду. Тагор вернулся в Калькутту в конце декабря. Здесь он прочел свою знаменитую речь "Рам-мохон Рай, Паломник Индии". До конца года опубликовал две новые повести — "Сестры" и "Сад жизни" — и драму в прозе "Бансари" (по имени главной героини пьесы).
Возвратившись в Шантиникетон в начале января 1934 года, Тагор через две недели принимал у себя Джавахарлала Неру и его жену Камалу.[108] Поэт, восхищавшийся Джавахарлалом Неру за его страстную искренность и интеллектуальную зависимость, за рациональные взгляды и интернациональные симпатии, устроил большой прием в честь гостя и его жены.[109]
Поэт не мог найти покоя — как всегда, его томила жажда странствий. Он все еще надеялся снова поехать на Запад, как это видно из следующего письма, написанного 8 апреля 1934 года чешскому писателю Арносту Чех-Чехерхерцу в благодарность за его книгу: "Ваша книга посредством ее языка, неизвестного мне, говорит о днях, которые я провел в Вашей стране, когда мне было оказано щедрое гостеприимство, давшее мне почувствовать, что Вы приняли меня как своего ближнего. Чувствовать, что Вы нашли во мне душу, не чуждую Вам, есть редкая счастливая судьба для поэта, которому была тдна возможность переступить географические границы и послать свой голос в сердце далекой земли. Я все еще надеюсь, хотя я и состарился, еще раз посетить Вашу страну и встретиться с Вами в Вашем доме".
Его беспокоила не только проблема возраста, но и безденежье. Университет в Шантиникетоне так сильно разросся, что угрожал превратиться в белого слона, на которого все хотят смотреть, но никто не хочет платить. Поэт, давший своему народу великие и более долговечные богатства, чем кто-либо другой, оказался в унизительном положении просителя. В Индии богатые классы сыплют пожертвования либо в руки священников, либо в карманы политиков. Тагор не был ни тем, ни другим и часто говорил с печальной улыбкой: "Если бы я только мог завернуться в одеяние цвета охры или надеть набедренную повязку и взять в руки четки, деньги бы так и посыпались!"
Правда, для стареющего поэта оставался еще один выход — сделать саму школу доходной, подготовить группу актеров и танцовщиц, которые бы ставили его пьесы и балеты в различных городах. Ведь он и сам стремился увидеть собственные творения на сцене. В отличие от прочих творений песни должны петься, балеты и драмы ставиться. Итак, перед страной предстало необычное зрелище почтенного поэта и подвижника, сопровождающего группу артистов, певцов и танцовщиков по всей Индии. Первая из таких поездок состоялась на Цейлон (помимо более ранней в Бомбей), ибо для этого чудесного острова всегда сохранялся уголок в сердце Тагора. Поездка, которая состоялась в мае — июне 1934 года, оставила глубокий отпечаток в памяти тех, кто видел представление драмы с танцами "Шапмочан", выставку картин, слышал выступления поэта.
Именно во время пребывания на Цейлоне Тагор закончил свой последний роман — "Чар Адхьяй" ("Четыре главы"). В этом коротком, но важном романе он возвращается к конфликту, который разрабатывал ранее, в другом варианте, в романе "Дом и мир", — конфликту между человеческими ценностями и политическими идеалами. Дело происходит в подполье революционного движения в Бенгалии; героизму и самоотречению противопоставлены беды любви и постепенное разрушение человеческих ценностей. Показ мотивов, вдохновлявших политическое самопожертвование, отмечен глубоким проникновением в психологию характеров. Это трагедия разбитого идеализма, воссозданная языком величественной силы и красоты. Роман возбудил бурю разногласий в Бенгалии, и автора безжалостно бранили. Он раскрыл перед чужими слишком много домашних секретов.
В августе того же года английский ученый и гуманист Гилберт Мюррей обратился к Тагору с открытым письмом, приглашая его принять участие в деле пропаганды взаимопонимания между интеллигенцией Запада и Востока. Он затронул проблему, близкую сердцу поэта. В своем ответе Тагор воздал должное ценностям цивилизации обоих полушарий, но, выражая свое восхищение вкладом Запада в области научного мышления, вновь обратил внимание на опасность западной технократии. Он, однако, чувствовал уверенность, что "светлейшие души молодой Европы готовы ныне ответить на вызов времени". Тагор оставался несгибаемым оптимистом и добавил: "Я горжусь, что был рожден в этот великий век". Открытое письмо, написанное двумя ведущими гуманистами, появилось в печати в 1935 году при содействии Международного института интеллектуального сотрудничества в Париже.
Все это время перо его не знало усталости. За пять лет, с 1932 по 1936 год, несмотря на многочисленные путешествия по стране и за ее пределами, Тагор выпустил семь поэтических сборников, два романа, драму, а также сочинил музыку к пяти своим танцевальным драмам и руководил их постановкой. Из семи поэтических сборников четыре представляют собой стихотворения в прозе.
Почитание Тагора на Западе (к счастью для поэта) пошло на убыль, и само его имя стало лишь бледным воспоминанием о когда-то мелькнувшем метеоре. Да поэта уже больше и не прельщала роль проповедника. "Проповедник — это профессиональный торговец идеями, — писал он. — Покупатели приходят к нему в любое время дня со своими вопросами. У него появляется навык давать ответы на каждый из них, но ответы эти теряют искренность, и самим идеям его грозит опасность быть раздавленными под грузом мертвых слов. Такое случается нередко, особенно с самыми добрыми из проповедников, — они всегда рады давать благие советы, не задумываясь, обеспечены ли их слова золотом мудрости. Все это наводит меня на мысль, что уж лучше быть поэтом, и не более чем поэтом. Потому что поэт должен быть верен самому себе, а не ожиданиям других людей".
Счастьем для него и для его читателей стало то, что в последние годы поэт оставался на родной земле и питался из родных источников.
Многие видные бенгальские критики утверждают, что лучшие стихи Тагора написаны именно в это последнее десятилетие. Что ж, не будем спорить. Тагор покорил немало вершин за время своей долголетней творческой деятельности. Поэтому естественно, что самая последняя из них, то есть ближайшая к современному читателю, кажется нам самой величественной. Не говоря уже о том, что покорение ее совершено в преклонном возрасте, что уже само по себе равнозначно подвигу.
Сборник стихов "Пуношчо" ("Снова") и последовавшие за ним сборники стихотворений в прозе "Шеш шопток" ("Последняя октава", 1935), "Потропут" ("Чаша листьев", 1936) и "Шамоли" ("Смуглая", 1936) замечательны по разнообразию тем и настроений. В них включены стихи веселые и философские, фривольные и печальные, повествовательные и лиричные, иронические и сентиментальные. В этих сборниках преобладает дух воспоминания, потребность оглянуться на долгий пройденный путь; мысленные горизонты все ширятся, и крепнет сочувствие к тому, что обычно считается презренным, низменным или недостойным внимания. Форма стихов демонстрирует неустанное стремление исследовать возможности бенгальского языка, находить скрытую музыку в нестройной речи.
Одновременно со стихотворениями в прозе Тагор продолжал писать стихи и песни в традиционном стиле. Хотя он перерос свое прошлое и пробовал теперь новые формы и средства выражения, в основе своей он не перестал быть таким, каким был всегда: влюбленным в природу, в землю, в жизнь, в смерть, в тайну, соединяющую жизнь и смерть. Эта любовь позволила ему вместить в душу самые разные явления жизни, позволила взрастить свой всеобъемлющий гуманизм, всемирные симпатии и всепоглощающую нежность ко всему, что вскормлено грудью матери-земли. Эта любовь и нежность — главная тема его поэзии, прослеживаемая на протяжении шести десятилетии.
Дата добавления: 2018-10-27; просмотров: 195; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!