Продолжение Общественного Дневника. 19 страница

 

10 сентября. Воскресенье.

 

Все дальнейшее развивается нормально. Травля Керен­ского Черновым началась. И прямо, и перекидным огнем. Вчера были прямые шлепки грязи. («Керенский подозрите­лен» и т.п.), а сегодня — «Керенский — жертва» в руках Са­винкова, Филоненко и Корнилова, «гнусных мятежников и контр-революционеров», пытавшихся уничтожить демократию» и превратить «страну в казарму». Эти «гнусные черносо­тенные замыслы», интриги, подготовление восстания и мя­тежа велись за «спиною Керенского», говорит Чернов (се­годня, а завтра в «Деле» Чернова опять пойдет непосред­ственная еда и Керенского).

Ах, дорогие товарищи, вы ничего не знали? Ни о запи­ске, ни о колебаниях Керенского, ни о его полусогласиях, — вы не знали? Какое жалкое вранье! Не выбирают средств для своих целей.

Президиум Совета Раб. и Солд. (Чхеидзе, Скобелев, Це­ретели и др.) на днях после принятия большевистской резо­люции, ушел. Вчера был поставлен на переизбрание и — про­валился. Победители, — Троцкий, Каменев, Луначарский, Нахамкес, — захлебываются от торжества. Дело их выго­рает. «Перевернулась страница»... да, конечно...

Керенский давно уехал в Ставку, и там застрял. Не то он переживает события, не то подготовляет переезд Пр-ва в Мо­скву. Зачем? Военные дела наши хуже нельзя (вчера — обход Двинска), однако теперь и военные дела зависят от здешних (которые в состоянии, кажется, безнадежном). Немцы, если придут, то в зависимости от здешнего положения. И все же не раньше весны. Слухам о мире даже «на наш счет» — мало ве­рится, хотя они растут.

Я делаю ошибку, увлекаясь подробностями происходя­щего, так как всего, что мы видим и слышим, всего, что де­лается, меняясь каждый час, — записать я не имею просто физической возможности. Будем же сухи и кратки.

Два слова о Крымове (которого Борис, уславливаясь с Корн. о присылке войск, просил не посылать, и который почему-то был все-таки послан).

Когда эти защитные войска были объявлены «мятеж­ными» и затем «сдавшимися», Крымов явился к Керенскому. Выйдя от Керенского — он застрелился... «Умираю от вели­кой любви к родине...». Беседа их с Керенским неизвестна (опять «неизвестна»! Как разговор с Львовым).

Этот Крымов участвовал в очень серьезном военно-фронтовом заговоре против Николая II перед революцией. Заговору помешала только разразившаяся революция.

А насчет Львова, который так и сидит, так и невидим, так и остается загадочнейшим из сфинксов, — пустили вер­сию, что он «клинически помешан». Я думаю, это сами г-да министры, которые продолжают ничего не понимать — и не могут так продолжать ничего не понимать. Не могут верить, что Корнилов послал Львова к Керенскому с ультиматумом (разум не позволяет); и не смеют поверить, что он никакого ультиматума не привозил — (честь не позволяет), ведь если поверили, что не привозил, — то как же они кроют обман или галлюцинацию Керенского, ездят в Зимний Дворец, не ухо­дят и не орут во все горло о том, что произошло?

А такой выход, что «Львов — помешанный», что-то на­болтал, на что-то, случайно, натолкнул, Керенский вскипел и поторопился, конечно, но... и т.д. — такой выход несколько устраивает положение, хотя бы временно... А ведь и Правительство-то «временное...»

Я это отлично понимаю. Многие разумные люди, истом­ленные атмосферой нелепого безрассудства, с облегчением схватились за этот лже-выход. Ибо — что меняется, если Ль­вов сумасшедший? Тем страшнее и Стыднее: от случайного бреда помешанного перевернулась страница русской исто­рии. И перевернул ее поверивший сумасшедшему. Жалкая была бы картина!

Но и она — попытка к самоутешению. Ибо я твердо уве­рена (да и каждый трезвый и честный перед собой человек), что:

1) нисколько Львов не сумасшедший;

2) никаких он ультиматумов не привозил.

 

Поздно веч. 10-го же.

 

Дай Бог завтра вырваться на дачу. Эти дни сплошь Бо­рис, Ляцкий и всякие другие. Страшная обида, что мы уез­жаем (далеко ли?), особенно в виду планов Бориса с газетой. В них боюсь верить; во всяком случае об этом — после.

Сейчас мне рассказывали (с омерзением) знакомые, как 3-5 июля у. них «скрывался» дрожащий Луначарский, до «по-ганости» перетрусивший, и все трясся, куда бы ему уехать, и все врал, нагадив.

Часа в 4 сегодня был Карташев, — только что подал в отставку. Опять! Если опять с тем же результатом... Ведь, уж сколько их подавали-Мотивировал, что «при засилии крайних социалистиче­ских элементов...» и т.д.

Терещенко уговаривал: ах, подождите, приедет Керен­ский — мы вместе подадим, будет демонстрация. Этот ни­когда даже и не подаст.

Вечером Карташев уехал в Москву, чтобы там сдать дела своему товарищу С. Котляревскому. Жаль, Карташев тут очень вмешал свое юное кадетство, к которому относится прозелитически-горячо. Il est plus miluqué, que Milukoff.

Но и за то спасибо, что освободился... если освободился. Останется!

 

18 сент. Понедельник.

 

«...Демократическое Совещание» в Александринке нача­лось 14-го. Длится. Жалко. Сегодня оно какое-то параличное. Керенский тоже в параличе. Правительства нет. Дем. Сов. хо­чет еще родить какой-то «предпарламент». Чем все кончится — можно предугадать, но.., смертельная лень предугадывать.

 

20 сентября. Среда.

 

Затяжная скука (несмотря на всю остроту, невероятную, положения).

Вчера Борис. У него теперь проект соединения с каза­ками (и если не выйдет с ними газета — ехать на Дон). На это соединение я гляжу весьма сомнительно. Не только для нас, но и для него. Жечь корабли надо, но разумно ли все? И какую такая газета будет иметь «видимость»? Целесообразно ли рыть хотя бы «видимую» пропасть между собою и пра­ведно откалывающейся частью эс-эров, стоящих на верном пути? Не следует ли сейчас говорить самые правые вещи — в левых газетах? Не это ли только имеет значение?

Демокр. Сов. позорно провалилось. Сначала незначи­тельным большинством (вчера вечером) высказалось «за коа­лицию». Потом идиотски стало голосовать — «с к.д.» или «без». И решило — «без». После этого внезапно громадным большинством все отменило. И, наконец, решило не разъез­жаться «пока чего-нибудь не решит».

Сидит... в количестве 1700 человек, абсолютно глупо и зверски.

И Керенский сидит... ждет. Правительства нет.

Сейчас был Карташев, приехавший из Москвы.

Он как бы ушел... а в сущности нет. Занимается ведомством, отставка его не принята, «соборники» и синодчики вс­полошились, как бы к церкви не был приставлен «революцио­нер», «социалист», т.е. «не верующий в нее». Послали митр. Платона к Керенскому, с просьбой оставить им Карташева. (Т.е. не революционера, не социалиста, верующего в церковь).

Мне все так же, если не больше, жаль Карташева, его ценность.

Он весь в кадетском прозелитизме (его вечная «добросо­вестность»). И совершенно наивно говорит: «конечно, если ве­рующий — (тут подразумевается «верующий в Бога») — то только и может быть кадет. Какой же социалист — религиоз­ный»...

Звонит Л. Не может приехать, сидит в типографии, где у него «начались большевистские беспорядки» (?).

Свидание наше с «казаками» по поводу газеты будет зав­тра, у нас. Хорошо, если б они не понадобились. А газета нужна.

Д. В. от всего отстраняется. Дмитрий весь в мгновенных впечатлениях, линии часто не имеет.

 

Позднее, 20-го же.

 

Л. таки был. Арестовал кучу самых погромных прокла­маций. Грозил закрыть типографию.

Привез показания Савинкова по Корниловскому делу. Они очень точны и правдивы. Ничего нового для этой книги. Только детали.

Говорили много о Савинкове. Л. недурно его нащупы­вает.

Гораздо позднее, около 1 часу, телефонировал Борис. На собрании «Воли Народа», где он только что был, получилось странное сообщение: что будто президиум Дем. Совещания голосовал «коалицию» и большинством 28 голосов (59 и 31) высказался против, после чего будто бы Керенский «сложил полномочия». Удивляюсь, не разбираюсь, спрашиваю:

— Что же теперь будет?

— Да ничего... будет Авксентьев.

(Борис мог бы ответить мне совершенно так, как, в 16-м году, кажется, или раньше, ответил мне на подобный же во­прос Керенский, после роспуска Думы: «будет то, что начи­нается с а... И, конечно, сегодня А большое (Авксентьев) гораздо менее вероятно, нежели о маленькое... Будет не А...вксентьев, но а...нархия, все равно, «сложил» уже Керенский с себя какие-то «полномочия», или еще нет. Да и весть-то чепушистая).

Вероятно, это в связи с дневным происшествием: Керен­ский прислал в президиум извещение: — намерен сформиро­вать кабинет и завтра его объявить.

На это было отвечено строго и внушительно, чтобы и ду­мать не сметь. Ни-ни. Ни в каком случае.

 

21 сентября. Четверг.

 

Два казака. Настоящие, здоровенные, под притолку го­ловами. У одного — обманно-юношеское лицо с коротким и тупым носом, с низким лбом под седеющими кудрями — лицо римской статуи. Другой — губы вперед, черные усы, ка­зак и казак.

Не глупые (по моему — хитрые), не сложные, знающие только здравый смысл. Знающие свое, такое далекое всяким «нам» с нашими интеллигентскими извилинами, далекое вся­ким газетам, всякому Струве, Амфитеатрову... да и самой «политике» в настоящем смысле слова.

Это те «право-фланговые», с которыми faute de mieux хочет соединиться Борис для газеты. В их газете уже сидит Амфитеатров, но они смотрят на него столь же невинными глазами, как и на газету, и на нас.

Были, кроме них и Бориса, — Карташев, Л., М., и Фило-ненко.

Два слова о Филоненко, из-за которого, между прочим, тоже воевал Борис с Керенским, отстаивал его. Этот Фило­ненко уже не в первый раз у нас, его и раньше Савинков при­возил на газетные совещания. (Я просила привезти его, ибо хотела видеть, в чем штука, что за человека Борис так яро­стно отстаивает).

Должна сказать, что он производит очень неприятное впечатление. И не только на меня, но на всех нас, даже на Л. Небольшой черный офицер, лицо и голова — не то что некра­сивы, но есть напоминающее «череп». Беспокойливость вз­гляда и движений (быть может, после корниловской истории он несколько «не в себе», недаром писал в газеты какие-то декадентски-невразумительные и «лирические» письма; а, может, и они — наигранное). Присматриваясь и разбираясь, вне «впечатлений», нахожу: он очень не глуп, даже в известном смысле тонок, и совершенно не заслуживает доверия. Я ровно ничего о нем не знаю, и уж, конечно, никакого его «дна» не знаю, однако, вижу, что у него два дна. Почему так стоит за него Борис?

Филоненко его ставленник, он был его помощни­ком на фронте... это ничего бы не значило, но Филоненко так умно, тонко и непрерывно выражает полную преданность идеям, задачам и самому Борису, что... Борис должен этому поддаваться. Его и вообще-то «преданностью» весьма можно связывать, но когда это грубо, и человек глупый и маленький, — то кроме маленькой личной приятности и маленьких неу­добств из этого ничего не выходит. И Борис уже только смо­трит свысока на этих вассалов. Филоненко же не таков; он, повторяю, так умно «предан», что не сразу разберешься. А это «tare» Бориса, — весить людей, отчасти, и по их отноше­нию к себе.

Я предполагаю (насколько видно), что Филоненко поста­вил свою карту на Савинкова. Очень боится (все больше и больше), что она будет бита. Другой же карты пока у него нет, и он еще не хочет отвлекаться для поисков ее. Но, ко­нечно, исчезнет, решив, что проиграл.

Мы нисколько не скрыли от Бориса, что Филоненко нам не нравится. Он даже обещал к нам его не привозить без де­ла (С Фил. нам еще пришлось свидеться гораздо позднее, чуть не через год. Он уже разошелся с Сав. (чего мы не знали).и был в СПБ. нелегально. К моему впечатлению тогда прибавилось еще одно, неожиданное: никогда не видали мы человека с таким бесстрашием, смелостью — до дерзости. Это в нем было. (хотя и не послужило к тому, чего он хотел). (Примечание 1929 г.).)

Что касается казаков и казачьей газеты, то я — против. Это не средство для достижения целей Бориса. Действовать «право» — надо, но действительна эта правизна лишь из ле­вого угла.

Карташев бредит новым блоком направо — без предела. Нет, если спасать все-таки «стенающую тварь» — нужна ме­ра. А без меры — прежде всего не выйдет.

Никаких «полномочий» Керенский и не думал «склады­вать». Изобретают теперь «предпарламент» и чтобы Пр-во (будущее) перед ним отвечало. Занятия для предпарламента готово одно (других не намечается): свергать правительства. Керенский согласен.

Большевики, напротив, ни с чем не согласны. Ушли из заседания.

Предрекают скорую резню. И серьезную. Конечно! Очень серьезную.

На улице тьма, почти одинаковая и днем и ночью. Склизь.

Уехать бы завтра на дачу. Там сияющие золотом березы и призрак покоя.

Призрак, ибо и там все думаешь об одном, и пишутся та­кие стихи, как «Гибель»: — «близки кровавые зрачки... дымя­щаяся пасть... Погибнуть? Пасть..?»

Впрочем, последний раз я не стихами только занима­лась: М. дал мне свое «воззвание» против большевиков. Длин­ные, скучные страницы... А по моему — следовало бы мани­фест, резкий и краткий, от молчаливой интеллигенции. «В виду преступного слабоволия правительства...»

Но, конечно, я понимаю: ведь это опять лишь слова. И даже на слова, такие определенные, уже не способна интелли­генция. Какой у нее «меч духа!» Ни черта не выйдет, тем бо­лее, что тут М. С ним как-то особенно не выходит.

 

30 сентября. Суббота.

 

Со дня последней записи мы уже ездили на Красную Дачу и вновь приехали в Петербург. Нас вызвали из-за га­зеты (уже не казачьей). Не пишу обо всех этих канителях, со­браниях, свиданиях с Савинковым и Л., ибо это кухня, и ка­кой выйдет обед, и выйдет ли, — еще неизвестно.

Сегодня немцы сделали десант на Эзеле-Даго. В стране нарастающая анархия.

Позорное Демократическое Совещание своим очеред­ным позором и кончилось. На днях откроется этот «предпар­ламент» — водевиль для разъезда.

«Дохлая» правительственная коалиция всем одинаково претит. Карташев идет по той наклонной плоскости, на кото­рую вступил весной. Его ценность все равно, уже наверно, будет потеряна. Но мне его жалко и как человека. И чем зара­зился?

Сохранившие остаток разума и зрения видят, как все это кончится.

Все — вплоть до «Дня» — грезят о штыке («да будет он благословен»), но — поздно! поздно! Говорится: «пуля — дура, штык — молодец»; и вот, опоздали мы со штыком, до­ждемся мы «пули-дуры».

Керенский продолжает падение, а большевики уже беспо­воротно овладели Советами. Троцкий — председатель.

Когда именно будет резня, пальба, восстание, погром в Петербурге — еще не определено. Будет.

 

8 октября. Воскресенье. Кр. Дача.

 

Нужно иметь недюжинные силы, чтобы не пасть духом. Я почти пала. Почти...

Керенский настоял, чтобы Пр-во уезжало в Москву. И с «Предпарламентом», который, под именем «Совета Россий­ской Республики», вчера открылся в Мариинском Дворце. (Я и не написала, что у нас объявлено: пусть Россия называется республикой. Ну что ж, «пусть называется». Никого «слово» не утешило, ровно ничего не изменило).

Открытие нового места для говорения было кислое. Председатель — Авксентьев. Внедрили туда и к.-д., и «цензо­вые элементы». На первом же заседании Троцкий, с пособни­ками, устроил базарный скандал, после которого больше­вики, с угрозами, ушли. (Это их теперешняя тактика везде).

А «Совет Р.» — тоже разошелся, до вторника. И то бар­ские языки устали.

Внешнее положение — самое угрожающее. Весь Риж­ский залив взят, с островами. Но вряд ли до весны немцы и при теперешнем положении двинутся на Петербург.

Или, разве, если Керенский отъздом пр-ва ускорит дело. Отдаст Петербург сначала на бойню большевистскую, а по­том и немцам. Уж очень хочется ему улепетнуть от своих ав­густовских «спасителей». Еще выпустят ли? Они уже начали возмущаться.

Будет у нас, наконец, чистая «Петроградская» респу­блика, сама себе голова анархическая.

Когда история преломит перспективы, — быть может, кто-нибудь вновь попробует надеть венец героя на Керенско­го. Но пусть зачтется и мой голос. Я говорю не лично. И я умею смотреть на близкое издали, не увлекаясь. Керенский был тем, чем был в начале революции. И Керенский сейчас — малодушный и несознательный человек; а так как фактически он стоит наверху — то в падении России на дно кровавого рва повинен — он. Он. Пусть это помнят. Жить становится невмоготу.

 

19 октября. Чете. (давно Спб).

 

Собственно все, даже мелкие течения жизни сейчас важны, и вся упущенная мною хронология. Но почему-то, от «революционной привычки», что ли, я впала в тупую скуку и лень записывать. Особенная, атмосферная, скука. Душенье.

Резких изменений пока еще нет. Предпарламент на днях оскандалился, вроде Дем. Сов.: не мог вынести резолюцию по обороне. Борис выбран в этот, как он говорит, «предбанник» (Учр. Собр. — будет баня!) от казаков. Вообще он, кажется, с «казачьем» что-то варит (уж не газетное, с газетой всякая возня в других аспектах).

Быть может, это и недурно, быть может, казаки и приго­дились бы для известного момента... если б знать, какие у них силы и что у них на уме. Даже не в смысле их «правости»; в «делах» — правости сейчас никакой не надо бояться. Они хо­роши бы как сила внешняя для опоры средней массы демократов-оборонцев (кооператоров, крест, сов. и т.д.).

Но боюсь, что и Борис не вполне все знает о казаках. Они загадочные. Керенского терпеть не могут.

Вот уже две недели, как большевики, отъединившись от всех других партий (их опора — темные стада гарнизона, ма­тросов и всяких отшибленных людей, плюс — анархисты и погромщики просто), — держат город в трепете, обещая гене­ральное выступление, погром для цели: «вся власть советам» (т.е. большевикам).

Назначили самовольно съезд советов, сначала на 20-е, когда и объявили, было, знаменитое высту­пление, но затем отложили и то, и другое, — на 25 октября. Ленин каждодневно в «Рабочем Пути» (б. «Правда»), совер­шенно открыто, наставляет на этот погром, утверждая его, как дело решенное. Газеты спешат сообщить, что Пр-во «со­бирается» его арестовать. Вид: Керенский, во всем своем «дохлом» окружении, кричит Ленину:

— Антропка-а-а». Иди сюда-а... Тебя тятька высечь хочи-и-ить!

Оповещенный Антропка и не думает идти, хотя в отли­чие от Антропки тургеневского, не затихает, голос подает все время, и ни в какую порку не верит. И прав...

Это мы еще сохраняли остатки наивности, веря иной раз оповещенным намерениям «власти». Стоит этой власти что-либо проникать, как знай: именно этого не будет. Просто замнется. С переездом Пр-ва в Москву: уже замялось. Хотя и думаю, что Керенский, попробовав почву и видя, что ни от­куда не одобрен, решил пришипиться и удрать молчком, — ищи ветра в поле! притом ищи пешком, ибо всякое пассажир­ское движение проектируется приостановить. Или это тоже вранье и дороги просто сами собой остановятся? Ну, Керен­ский все-таки удерет, в последнюю минуту.

Было у нас много разных «газетных» заседаний, бывали мы у Л. и у Бориса, но вот отмечу один недавний вечер, как не лишенный любопытности.

У Глазберга (крупного дельца) на Вас. острове по ини­циативе М., вкупе с теми интеллигентскими кругами (ныне раздробленными остатками, непристроенными или полупри­строенными к пр-ву), что процветали здесь до революции. Ну, и всякого жита по лопате. Цель — посовещаться о «возмож­ности коллективного протеста интеллигенции против боль­шевиков». Замечательно, что самого М. не было: уехал зачем-то в Новгород. Лекции, что ли, читать... (Вовремя!) Доклады­вала его проекты Z. У. Тут явился на сцену и мой резкий ма­нифест с Красной Дачи.

---

Дата добавления: 2018-10-27; просмотров: 156; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!