Продолжение Общественного Дневника. 9 страница

(Я вставляю: совсем как «во всех Европах». И послы и «крупные политические деятели...» Ну, послам и Бог велел не понимать, что они не в Европах, а эти-то! Наши-то! Доморощенные-то слепцы! Туда же не понимают ничего!)

Продолжаю рассказ Petit:

«Во время поездки в Москву, Petit сопровождал Doumergua. Из официальных interpretoa были два офицера генерал, штаба, Муханов и Солдатенков. Doumergue их стес­нялся и уверял, что шпионы. В Москве Doumergue беседовал у себя, отдельно, с кн. Львовым и Челноковым. Львов произ­вел на него сильное впечатление. Любопытно, что во время беседы в номер вошел, не постучавшись, Муханов. Извинился и вышел. Потом и во время беседы Челнокова с Мильераном то же произошло, тоже вошел — не Муханов, а Солдатен­ков».

 

Интересен инцидент в Купеческой управе. Было много гостей, между прочим, Шебеко. Булочкин сказал официаль­ную речь. Doumergue (ничего не понял) отвечал. Этим должно было кончиться. Но через толпу пробрался Рябушинский, вы­нул из кармана записку и хорошо прочел резкую француз­скую речь. Нация во вражде с правительством, пр-во мешает нации работать и т.д. И что заем не имеет успеха.

Doumergue "avait un petit air absent", a Шебеко страшно злился. Тотчас по всем редакциям телефон, чтоб не только не печатать речи Рябушинского, но даже не упоминать его фа­милии. Doumergue не знал, кто Рябушинский, и очень уди­вился, что это «membre du Conseil de lEmpire» et archimillionaire. Уехала делегация через Колу.

 

После этой длинной записи о старых уже делах (но как характерно!) возвращаюсь к сегодняшнему дню.

Утром говорили, что путиловцы стали на работу, но за­тем выяснилось, что нет. Еду по Сергиевской, солнечно, мо­розно. Вдали крики небольших кучек манифестантов. То там, то здесь.

Спрашиваю извозчика:

— А что они кричат?

— Кто их знает. Кто что попало, то и кричит.

— А ты слышал?

— Мне что. Кричат и кричат. Все разное. И не поймешь их.

Бедная Россия. Откроешь ли глаза?

 

25 Февраля. Суббота.

 

Однако, дела не утихают, а как будто разгораются. Мед­ленно, но упорно. (Никакого систематического плана не видно, до сих пор; если есть что-нибудь — то небольшое, и очень внутри).

Трамваи остановились по всему городу. На Знаменской площади митинг (мальчишки сидели, как воробьи, на памят­нике Ал. III). У здания Гор. Думы была первая стрельба — стреляли драгуны.

Пр-во, по настоянию Родзянко, согласилось передать продовольственное дело городскому управлению. Как всегда — это поздно. Риттих клялся Думе, что в хлебе недостатка нет. Возможно, что и правда. Но даже если... то, конечно, и это «поздно». Хлеб незаметно забывается, забылся, как слу­чайность.

Газеты завтра не выйдут, разве «Новое Время», которое долгом почтет наплевать на «мятежников». Хорошо бы, чтобы они пришли и «сняли» рабочих.

Все-таки я еще не знаю, чем и как может это (хорошо) окончиться. Ведь 1905-1906 год пережили, когда сомнения не было, что не только хорошо кончится, но уже кончилось. И вот...

Но не забуду: теперь все другое. Теперь безмернее все, ибо война безмерная.

Карташов упорно стоит на том, что это «балет», — и студенты, и красные флаги, и военные грузовики, медленно двигающиеся по Невскому за толпой (нет проезда), в стран­ном положении конвоирующих эти красные флаги. Если ба­лет... какой горький, зловещий балет! Или...

Завтра предрекают решительный день (воскресный). Не начали бы стрелять во всю. А тогда... это тебе не Германия, и уже выйдет не «бабий» бунт. Но я боюсь говорить. Помолчим.

Интересно, что правительство не проявляет явных приз­наков жизни. Где оно и кто, собственно, распоряжается — не понять. Это ново. Нет никакого прежнего Трепова — «патро­нов на толпу не жалеть». Премьер (я даже не сразу вспоми­наю, кто у нас) точно умер у себя на квартире. Протопопов тоже адски пришипился. Кто-то, где-то что-то будто прика­зывает. Хабалов? И не Хабалов. Душит чей-то гигантский труп. И только. Странное ощущение.

Дума — «заняла революционную позицию...» как вагон трамвая ее занимает, когда поставлен поперек рельс. Не бо­лее. У интеллигентов либерального толка вообще сейчас ни малейшей связи с движением. Не знаю, есть ли реальная и у других (сомневаюсь), но у либерало-оппозиционистов нет связи даже созерцательно-сочувственной. Они шипят: какие безумцы! Нужно с армией! Надо подождать! Теперь все для войны! Пораженцы!

Никто их не слышит. Бесплодно охрипли в Думе. И с ка­ждым нарастающим мгновением они как будто все меньше делаются нужны. («Как будто!» А ведь они нужны!).

Если совершится... пусть не в этот, в двадцатый раз, — опоздавшим либералам солоно будет это сознание. Неужели так никогда и не поймут они свою ответственность за на­стоящие и... будущие минуты?

В наших краях спокойно. Наискосок казармы, сзади ка­зармы, напротив инвалиды. Поперек улицы шагает часовой.

Вместо Беляева назначен ген. Маниковский.

 

26 Февраля. Воскресенье.

 

День чрезвычайно резкий. Газеты совсем не вышли. Даже «Новое Время» (сняли наборщиков). Только «Земщина» и «Христианское Чтение» (трогательная солидарность!).

Вчера было заседание Гор. Думы. Длилось до 3-х час. но­чи. Председательствовал Базунов. Превратилось в широкое политическое заседание при участии рабочих (от кооперати­вов), попечительств и депутатов. Говорил и Керенский. По­становлено было много всяких хороших вещей.

Сегодня с утра вывешено объявление Хабалова, что «бес­порядки будут подавляться вооруженной силой». На объявле­ние никто не смотрит. Взглянут — и мимо. У лавок стоят молчаливые хвосты. Морозно и светло. На ближайших ули­цах как будто даже тихо. Но Невский оцеплен. Появились «старые» казаки и стали с нагайками скакать вдоль тротуа­ров, хлеща женщин и студентов. (Это я видела также и здесь, на Сергиевской, своими глазами).

На Знаменской площади казаки вчерашние, — «новые» — защищали народ от полиции. Убили пристава, городовых оттеснили на Лиговку, а когда вернулись — их встретили криками: «ура, товарищи-казаки!»

Не то сегодня. Часа в 3 была на Невском серьезная стрельба, раненых и убитых несли тут же в приемный покой под каланчу. Сидящие в Евр. Гост. заперты безвыходно и го­ворят нам оттуда, что стрельба длится часами. Настроение войск неопределенное. Есть, очевидно, стреляющие (дра­гуны), но есть и оцепленные, т.е. отказавшиеся. Вчера отка­зался Московский полк. Сегодня, к вечеру, имеем определен­ные сведения, что — не отказался, а возмутился — Павлов­ский. Казармы оцеплены и все Марсово Поле кругом, убили командира и нескольких офицеров.

Сейчас в Думе идет сеньорен-конвент, на завтра назна­чено экстренное общее заседание.

Связь между революционным движением и Думой весьма неопределенна, не видна. «Интеллигенция» продол­жает быть за бортом. Нет даже осведомления у них настоя­щего.

Идет где-то «совет рабочих депутатов» (1905 год?), выра­батываются будто бы лозунги... (Для новых не поздно ли сх­ватились? Успеют ли? А старые 12-ти-летние, сгодятся ли?).

До сих пор не видно, как, чем это может кончиться. На красных флагах было пока старое «долой самодержавие» (это годится). Было, кажется, и «долой войну», но, к счастью, боль­шого успеха не имело. Да, предоставленная себе, не организо­ванная стихия ширится, и о войне, о том, что, ведь, ВОЙНА, — и здесь, и страшная, — забыли.

Это естественно. Это понятно, слишком понятно, после действий правительства и после лозунга думских и не дум­ских интеллигентов-либералов: все для войны! Понятен этот перегиб, но, ведь, он — страшен!

Впрочем, теперь поздно думать. И все равно, если это лишь вспышка и будет подавлена (если!) — ничему не нау­чатся либералы: им опять будет «рано» думать о революции.

Но я сознаюсь, что говорю о думском блоке недоста­точно объективно. Я готова признать, что для «пропаганды» он имел свое значение. Только дела он никакого, даже своего прямого, не сделал. А в иные времена все дело в деле, — исключительно.

Я готова признать, что даже теперь, даже в этот миг (если это миг предреволюционный) для «умеренных» наших деятелей — ЕЩЕ НЕ ПОЗДНО. Но данный миг последний. Последнее милосердие. Они еще могут... нет, не верю, что могут, скажу могли бы, — кое-что спасти и кое-как спастись. Еще сегодня могли бы, завтра — поздно. Но ведь нужно рискнуть тотчас же, именно сегодня, признать этот миг пре­древолюционным наверняка. Ибо лишь с этим признанием они примут завтрашнюю революцию, пройдут сквозь нее, внесут в нее свой строгий дух.

 

Они не смогут, ибо в последний миг это еще труднее, чем раньше, когда они уже не смогли. Но я обязана констатиро­вать, что еще не поздно. Без обвинений, с ужасом, вижу я, что не смогут. Да и слишком трудно. А между тем оно не про­стится — кем-то, чем-то. Если б простилось! Но нет. Безголо­вая революция, — отрубленная, мертвая голова.

 

Кто будет строить? Кто-нибудь. Какие-нибудь третьи. Но не сегодняшние Милюковы, и не сегодняшние под-Чхеидзе.

Бедная Россия. Незачем скрывать — есть в ней какой-то подлый слой. Вот те, страшные, наполняющие сегодня теа­тры битком. Да, битком сидят на «Маскараде» в Имп. театре, пришли, ведь, отовсюду пешком (иных сообщений нет), лю­буются Юрьевым и постановкой Мейерхольда, — «один просцениум стоил 18 тысяч». А вдоль Невского стрекочут пу­леметы. В это же самое время (знаю от очевидца) шальная пуля застигла студента, покупавшего билет у барышника. Историческая картина!

 

Все школы, гимназии, курсы — закрыты. Сияют одни театры и.. костры расположившихся на улицах бивуаком вой­ск. Закрыты и сады, где мирно гуляли дети: Летний и наш, Таврический. Из окон на Невском стреляют, а «публика» спе­шит в театр. Студент живот свой положил ради «искусства»...

 

Но не надо никого судить. Не судительное время — грозное. И что бы ни было дальше — радостное. Ни полка­пли этой странной, внеразумной, живой радости не давала ни секунды война. Нет оправдания войне — для современного человеческого существа. Все в войне кричит для нас: «назад!»

Все в революционном движении: «вперед!». Даже при внеш­них сближениях — вдруг, точно искра, качественное различие. Качественное.

 

27 Февраля. Понедельник.

 

12 ч. дня. Вчера вечером в заседании фракций говорили, что у пр-ва существует колебание между диктатурой Прото­попова и министерством якобы «доверия» с ген. Алексеевым во главе. Но поздно ночью пришел указ о роспуске Думы до 1 апреля. Дума будто бы решила не расходиться. И, в самом деле, она, кажется, там сидит. Все прилегающие к нам улицы запружены солдатами, очевидно, присоединившимися к дви­жению. Приходивший утром Н. Д. Соколов рассказывает, что вчера на Невском стреляла учебная команда Павловцев, кото­рых в это время заперли. Это ускорило восстание полка. Ли­товцы и Волынцы решили присоединиться к Павловцам.

1¹/₂ ч. дня. Идут по Сергиевской мимо наших окон воору­женные рабочие, солдаты, народ. Все автомобили останавли­ваются, солдаты высаживают едущих, стреляют в воздух, са­дятся и уезжают. Много автомобилей с красными флагами, заворачивающих к Думе.

2 ч. дня. Делегация от 25 тыс. восставших войск по­дошла к Думе, сняла охрану и заняла ее место.

Экстренное заседание Думы продолжается?

Мимо окон идет странная толпа: солдаты без винтовок, рабочие с шашками, подростки и даже дети от 7-8 лет, со штыками, с кортиками. Сомнительны лишь артиллеристы и часть семеновцев. Но вся улицв, каждая сияющая баба убе­ждена, что они пойдут «за народ».

4 ч. дня. Известия о телеграммах Родзянки к царю; пер­вая — с мольбой о смене правительства, вторая — почти па­ническая — «последний час настал, династия в опасности»; и две его же телеграммы Брусилову и Рузскому с просьбой под­держать ходатайство у царя. Оба ответили, — первый: «ис­полнил свой долг перед царем и родиной», второй: «теле­грамму получил поручение исполнил».

4 часа. Стреляют, — большей частью в воздух. Изве­стия: раскрыты тюрьмы, заключенные освобождены. Кем? Толпы чаще всего — смешанные. Кое-где солдаты «снимали» рабочих (Орудийный зав.) — рабочие высыпали на улицу. Из Предварилки между прочим выпущен и Манасевич, его чуть ли не до дому проводили.

Взята Петропавловская крепость. Революционные вой­ска сделали ее своей базой. Когда оттуда выпустили Хрусталева-Носаря (председатель сов. рабочих депутатов в 1905 г.), рабочие и солдаты встретили его восторженно. По рассказу Вани Пугачева на кухне (Ваня — старинный знако­мый, молодой матрос):

«Он столько лет страдал за народ, так вот, недаром». (Мое примечание: Носарь эти десять лет провел в Париже, где вел себя сомнительно, вернулся только с полгода; по всем сведениям — сумасшедший...) «Сейчас это его взяли и по­везли в Думу. А он по дороге: постойте, говорит, товарищи, сначала идите в Окружный Суд, сожгите их гадкие дела, там и мое есть. Они пошли, подожгли, и сейчас горит. Ну, при­везли в Думу — к депутатам. Те сейчас согласились, пусть он какую хочет должность берет и министров выбирает. Стал он, значит, глава совета рабочих депутатов. (Мое примеча­ние: Ваня совсем не «серый» матрос; но какая каша, даже лю­бопытно: «глава» сов. раб. депутатов — «выбирает» мини­стров и садится на любую «должность»)... «Потом говорит: поедемте на Финляндский вокзал вызванные войска встре­чать, чтобы они сразу стали за народ. Ну, и уехали».

Окружный Суд, действительно, горит. Разгромлено также Охранное Отделение и дела сожжены.

4 ¹/₂ часа. Стрельба продолжается, но вместе с тем о прав. войсках ничего не слышно. Ганфман поехал в Думу на мо­торе, но «инсургенты» его высадили. В Думе идут жаркие пре­ния. Умеренные хотят временное министерство с популяр­ным генералом «для избежания анархии», левые хотят вре­менного правительства из видных думцев и общественных деятелей.

Узнала, что Дума, получив приказ о роспуске, вовсе не решила «не расходиться», весьма заколебалась и даже начала, было, собираться восвояси; но ее почти механически задер­жали события, — первые подошедшие войска из восставших, за которыми полились без перерыва и другие. Передают, что Родзянко ходит, растерянно ударяя себя руками: «сделали меня революционером! Сделали!»

Беляев предложил ему сформировать кабинет, но Род­зянко ответил: «поздно».

5 часов. В Думе образовался Комитет «для водворения порядка и для сношения с учреждениями и лицами». Двенад­цать: Родзянко, Некрасов, Коновалов, Дмитрюков, Керенский, Чхеидзе, Шульгин, Шидловский, Милюков, Караулов, Львов и Ржевский.

Комитет заседает перманентно. Тут же во дворце Таври­ческом (в какой зале — не знаю) заседает и Сов. Раб. депута­тов. В какой они связи с Комитетом — не выясняется опреде­ленно. Но там и представители кооперативов.

5 ¹/₂ часов. Арестовали Щегловитого. Под революционной охраной привезли в Думу. Родзянко протестовал, но Керен­ский, под свою ответственность, посадил его в Министерский павильон и запер.

(Голицын известил Родзянку, что уходит, равно, будто бы, и другие министры, кроме Протопопова).

Все ворота и подъезды велено держать открытыми. У нас на дворе солдаты искали двух городовых, живущих в доме. Но те переоделись и скрылись. Солдаты, кажется, были вы­пивши, один стрельнул в окно. Угрожали старшему, ранили его, когда он молил о пощаде.

На улицах пулеметы и даже пушки, — все забранные ре­волюционерами, ибо, повторяю, о правит, войсках не слышно, а полиция скрылась.

Насчет других районов — слухи противоречивы: кто го­ворит, что довольно порядливо, другие — что были разгромы лавок, — ружейной на Невском и Гв. О-ва.

6 часов. В восставших полках, в некоторых, убиты офи­церы, командиры и генералы. Слух (непроверенный), что убит японский посланник, принятый за офицера. Насчет ар­тиллеристов и семеновцев все также неопределенно. На ули­цах ни одной лошади, ни в каком виде; только гудящие авто­мобили, похожие на дикобразов: торчат кругом щетиной бле­стящие иглы штыков.

7 часов. На Литейной 46 хотят выпустить «Известия» от комитета журналистов, — там Земгор, союзы и т.д. «Изве­стия» думцев, которые они уже начали, было, печатать в ти­пографии «Нов. Вр.», не вышли: явились вооруженные рабо­чие и заставили напечатать несколько революционных про­кламаций «неприятного» тона, — по словам Волковысского (сотр. моек. газеты «Утро России»). Он же говорит, что «дви­жение принимает стихийный характер». Родзянко и думцы те­ряют всякое влияние. Мало, мол, они нас предавали. Терпи, да терпи, да сами разговоры разговаривали...

(Это похоже на правду. И эта возможность, конечно, са­мая ужасная. Да, неизъяснимо все страшно. Небывало страшно. То «необойдимое», что, зналось, все равно будет. И лик его закрыт. Что же? «Она» — или «Оно»?

9 часов. Есть тайные слухи, что министры засели в гра­доначальстве, и совещаются под председательством Прото­попова. Вызваны, кажется, войска из Петергофа. Будто бы начало сражения на Измайловском, но еще не проверено.

Воззвание от Совета Раб. депутатов. Очень куцое и смутное. «Связывайтесь между собой... Выбирайте депута­тов... Занимайте здания...» О связи своей с Думским Комитетом — ни слова.

Все думают, что и с правительством еще предстоит бой­ня... Но странно, что оно так стерлось, точно провалилось. Если соберет какие-нибудь силы — не задумается начать рас­стрел Гос. Думы.

Вдоль Сергиевской уже смотрит пушка, но эта — рево­люционная. (Ядра-то у всякой — те же).

О назначении, будто бы, Алексеева — слух смолк. Гово­рят о приезде то Ник. Ник-ча, то Мих. Ал-ча, то еще кого-то.

(Опять где-то стрельба).

11 час. веч. Вышли какие-то «Известия». Общее подтвер­ждается. Это Комит. петерб. журналистов. Есть еще воззва­ние рабоч. депутатов: «Граждане, кормите восставших сол­дат...»

О связи (?), об отношениях между Комитетом Думским и С. Р. Д. — ни тут, ни там — ни слова.

12 час. У нас телефоны продолжаются, но верного ниче­го. От выводов и впечатлений хочется воздержаться. Одно только: сейчас Дума не во власти ли войск, — солдат и рабо­чих? Уже не во власти ли?

 

28 Февраля. Вторник.

 

Вчера не кончила и сегодня, очевидно, всего не напишу.

Грозная страшная сказка.

Н. Слонимский пришел (студент, в муз. команде преображенцев), принес листки. Рассказывал много интересного. Сам в экстазе, забыл весь свой индивидуализм.

 «Известия» Сов. Раб. Депутатов: он заявляет, что засе­дает в Таврич. Дворце, выбрал «районных комиссаров», при­зывает бороться «за полное устранение стар. пр-ва и за созыв Учр. Собрания на основе всеобщего, тайного...» и т.д.

Все это хорошо и решительно, а вот далее идут «воззва­ния», от которых так и ударило затхлостью, двенадцатилет­нею давностью, точно эти бумажки с 1905 года пролежали в сыром подвале (так, ведь, оно и есть, а новеньких и не успели написать, да не хватит их, писак этих, одних, на новенькие).

Вот из «манифеста» СДРП, ЦК-та: «...войти в сношения с пролетариатом воюющих стран против своих угнетателей и поработителей, царских правительств и капиталистических клик для немедленного прекращения человеческой бойни, ко­торая навязана порабощенным народам».

Да ведь это по тону, и почти дословно — живая «Новая Жизнь» «социалдемократа-большевика» Ленина пятых годов, где еще Минский, напрасно стараясь сделать свои «над­стройки», получил арест и гибель эмиграции. И та же припод­нятая тупость, и невежество, и непонимание момента, вре­мени, истории.

---

Дата добавления: 2018-10-27; просмотров: 155; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!