СЕБАСТЬЯН И ТАННЕР ВСТРЕЧАЮТСЯ 15 страница
— Иди сюда, — говорю я ей.
Отем заползает ко мне на колени, и я держу ее в своих объятиях так долго, сколько она мне позволяет. От ее щекочущих мою шею волос исходит запах ее любимого шампуня «Аведа», и в сотый раз мне жаль, что я не чувствую по отношению к ней никакого желания, а только глубокую привязанность. Теперь я понимаю, что имел в виду папа. Сказать, что я сохраню дружбу, легко, но мне нужно делать нечто большее. Мне нужно так же защищать своих друзей, как и они меня. Скорее всего, в следующем году мы с ней окажемся в разных университетах, и сейчас самое время убедиться в прочности нашей дружбы. Иначе потеря Отем меня опустошит.
***
Уорриорз играют в матче-реванше против Кавальерс, и папа по этому поводу врос в диван. Он напряжен всем телом. Такая ненависть к Леброну Джеймсу мне не совсем понятна, но винить отца за преданность любимой команде я все же не могу.
— Я сегодня виделся с Отем, — говорю ему я.
Согласно хмыкнув, папа кивает. И явно не слушает.
— Мы решили тайно сбежать отсюда.
— Вот как?
— Тебе нужно нарастить пивной живот, раз собрался сидеть перед телеком и не обращать внимания на все остальное.
Отец снова хмыкает и кивает.
— У меня проблемы. Мне нужно пятьсот долларов.
Наконец папа поворачивается с ужасом смотрит на меня.
— Что?
— Просто привлекаю внимание.
Поморгав, он с облегчением вздыхает, и тут как раз начинается реклама.
— О чем ты говорил?
|
|
— Что сегодня виделся с Одди.
— Она в порядке?
Я киваю.
— Кажется, она встречается с Эриком.
— С Эриком Кушингом?
Снова киваю.
Папины мысли идут в предсказуемом направлении:
— Я думал, ей нравишься ты.
Ответить на это, не став чуточку мудаком, невозможно:
— Кажется, я ей по-прежнему немного нравлюсь.
— Ты рассказал ей про Себастьяна?
— Ты серьезно? Конечно, нет.
Игра возобновляется, и хотя мне не хочется этого делать, я должен спросить как можно скорей. Если не задам свой вопрос, меня разорвет на части от беспокойства.
— Пап, а как отреагировала бабушка, когда ты рассказал ей, что встречаешься с мамой?
Нехотя отрываясь от телевизора, отец берет пульт и выключает звук. А потом поворачивается ко мне, положив одну согнутую ногу на диван.
— Это было очень давно, Танн.
— Просто хочу еще раз послушать, — эту историю я уже слышал, но в детстве детали обычно ускользают, и многое воспринимается не так, как было на самом деле. Рассказ о начале отношений моих родителей как раз такого типа: при первом изложении она казалась романтичной, а трудности, с которыми столкнулись папа и его родные — да и мама тоже, — на фоне счастливого конца этой грандиозной истории как-то позабылись.
|
|
Мне было тринадцать лет, Хейли десять, поэтому они поведали нам сокращенный вариант: бабуля хотела, чтобы папа женился на дочери ее лучшей подруги, на девушке, родившейся в Венгрии и приехавшей сюда учиться в колледже. Как нам сказали, это было в порядке вещей: когда родители устраивали сватовство. С нами не поделились деталями, о которых я узнал уже позже, в разговорах с тетками и кузенами. Например, что когда семья принимает в твоей жизни активное участие, она делает это по всем фронтам, и правила типа брак — это навсегда, а влечение преходяще, становятся незыблемыми. А найти кого-то из такого же социального круга и с теми же жизненными ценностями гораздо важнее, чем связать судьбу с человеком, с которым ты в течение нескольких месяцев всего лишь занимаешься сексом.
Но в Стэнфорде папа познакомился с мамой, и, по ее словам, она уже знала, что он ее единственный. Папа какое-то время сопротивлялся этой мысли, но, в общем-то, он это тоже понимал.
— Я познакомился с твоей мамой в первый свой день в медицинской школе, — начинает он. — Она работала в одной экстравагантной закусочной рядом с кампусом, куда я зашел, вымотанный и голодный. Я переехал буквально за день до начала занятий, и реальность нахождения вдали от дома сильно отличалась от моих ожиданий. Жить в новом месте оказалось дорого, учебный график получился напряженный, а рабочая нагрузка практически сразу стала невероятно большой. Сделав мне самый лучший сэндвич с курицей на свете, твоя мама поинтересовалась, может ли пригласить меня поужинать.
|
|
Эту часть я слышал. И обожаю ее, потому что обычно папа отпускает шуточку про мамины кулинарные таланты, нечестно использованные в качестве приманки. Но только не в этот раз.
— Я думал, она просто проявила дружелюбие, поскольку я выглядел уставшим. Мне и в голову не приходило, что она думала о нас как о паре, — смеется отец. — Но когда она появилась у меня, стало ясно, что у нее есть некие намерения, — папа понижает голос. Кажется, мне больше не станут рассказывать поверхностную версию. Это разговор взрослого мужчины со своим взрослым сыном.
Мама всегда была очень красивой. А в сочетании с ее уверенностью в себе и гениальным умом она просто неотразима! У папы не было ни единого шанса устоять. В конце концов, ему был всего двадцать один год — довольно мало для студента-медика, — и в тот первый вечер за ужином он сказал себе, что нет ничего дурного в том, чтобы провести с ней время. До нее у него были одна или две подружки, но ничего серьезного. Папа всегда знал, что однажды вернется домой и женится на женщине своего круга.
|
|
Они встречались тайно, и, даже когда были вместе уже два года и когда он оставался у нее, отец продолжал настаивать, что женится на еврейке. Каждый раз, когда он об этом говорил, мама скрывала расстройство и отвечала: «Хорошо, Пол».
А когда к отцу на три недели приехала бабуля с папиной сестрой Бекой, мама с ними не встречалась. Он им о ней ничего не рассказывал, и все время, что они были в городе, папа у мамы не показывался. Будто исчез. Не звонил и не заглядывал. И она рассталась с ним, когда бабушка с теткой уехали, с чем папа спорить не стал. Пожелал ей всего хорошего и просто стоял и смотрел, как она уходит.
В то время как отец не особенно распространялся о том времени, мама со смехом называла его «Темный год». Но если отставить шутки в сторону, то я видел их фото того периода, и они заставляли меня беспокоиться. Мягко говоря. Мои родители были Влюблены друг в друга — с большой буквы. Папа считал маму красивой и талантливой и души в ней не чаял. В свою очередь, она считала его самым умным и самым замечательным человеком на земле. Я уверен, время, проведенное порознь, заставило их больше ценить друг друга, но их чувства зародились еще до разрыва. А на тех фото у них обоих заостренные черты лица и пустой взгляд. Синеватые круги под глазами папы кажутся темными фазами луны. Мама и так всегда была худенькой, но в «Темный год» стала похожа на скелет.
Папа рассказывает мне, что не мог уснуть. Почти год он каждую ночь спал около двух часов. Редко найдешь студента-медика, который не учился бы ночь напролет, но папа всегда был организованным, целеустремленным и лучшим среди остальных. И не спал он, потому что был влюблен в маму. В тот год он чувствовал себя вдовцом.
Поэтому он пришел в ее старую квартиру и умолял принять его обратно.
Об этом я ничего не знал. Слышал лишь, что они якобы случайно снова столкнулись в кампусе, и папа понял, что больше жить без нее не сможет.
— А почему ты рассказывал, будто вы с мамой случайно встретились в кампусе?
— Потому что именно это я рассказал бабушке, — тихо говорит он. — Я и так расстроил ее, женившись на Дженне. А говорить, что пришел сам и умолял вернуться, было бы еще большим предательством.
От его слов у меня сердце ноет. Видеться с Себастьяном ощущается предательством мамы. Просто до сих пор я не называл это таким словом.
— Дженна усадила меня на стул, — продолжает папа, — и кричала на меня целый час. Говорила, как это больно — оказаться в позиции, где ты ничего не решаешь. Говорила, что будет любить меня всегда, но доверять мне не может, — он смеется. — А потом выгнала меня и сказала, чтобы я реабилитировался в ее глазах.
— И что ты сделал?
— Позвонил бабушке и сказал, что влюблен в женщину по имени Дженна Петерсен. Потом купил кольцо и, снова придя к ней, попросил выйти за меня замуж.
Видимо, мама поинтересовалась, когда именно. А папа ответил: «Когда хочешь». Так что на следующее утро они поженились в здании суда, — еще одна деталь, о которой я не знал. Я видел огромное количество фотографий с их официальной свадьбы: подписание ктубы [еврейский брачный договор — прим.перев.]; мама в плотной фате, готовящаяся пойти по проходу; папа, разбивающий стакан под хупой [балдахин, где совершается церемония бракосочетания у евреев — прим. перев.]; множество фото почетных гостей и членов семьи, произносящих Шева Брахот [«семь благословений», читает раввин или избранный гость свадьбы — прим. перев.]; мои родители, сидящие на поднятых вверх деревянных стульях и друзья, танцующие вокруг. Все эти фото висят в коридоре наверху.
Я и понятия не имел, что на тот момент они уже год были законными мужем и женой.
— А бабушка знает, что ты уже был женат?
— Нет.
— Ты чувствуешь себя виноватым?
Папа улыбается.
— Ни капли. Твоя мама — мое солнце. Во всем моем мире становится теплее, когда она рядом.
— Даже не знаю, каково тебе было, — опустив взгляд на свои руки, говорю я. — Не представляю себе, как смог бы держаться подальше от Себастьяна. Если бы вообще смог, — пусть мне и страшно услышать ответ, но я должен спросить: — Ты рассказал маме, что застукал нас с Себастьяном?
— Рассказал.
— Она злилась?
— Она не удивилась, но была согласна с тем, что я тебе сказал, — папа подается вперед и целует меня в лоб. — Рядом со мной Дженна всегда чувствовала себя в сильной позиции, даже если у нее возникало ощущение, будто я не осознаю ее важность в своей жизни. Ты не беспомощен в своих взаимоотношениях. Но тебе нужно проговорить, на что ты готов соглашаться, а на что нет, — положив палец под мой подбородок, отец приподнимает его. — Ты готов оставаться его секретом? Возможно, пока что да. Но это твоя жизнь, и она у тебя впереди. Поэтому единственный человек, который решает, как она будет выглядеть, — только ты сам.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Себастьян пишет мне каждый вечер перед сном и по утрам, едва проснется. Иногда его сообщение — это простое «Привет».
В другие моменты они чуть длиннее, но не особо. Вот, например, в среду после ужина он прислал сообщение, в котором написал: «Я рад, что мы с тобой смотрим на ситуацию одинаково».
Я так понимаю, это значит, что мы вместе.
И тайно.
И получается… что мы немного бездомные. Мой дом для встреч не подходит. Дом Себастьяна — тем более. Мы могли бы проводить время в моей машине, правда это не только выглядит подозрительно, но и попросту опасно, ведь мы будем сидеть в ней, как в аквариуме, ощущая ложную приватность.
Поэтому, начиная с тех выходных, когда к нам в комнату вошел папа, мы с Себастьяном как минимум дважды в неделю ходим гулять в горы.
Что не только позволяет скрыться от любопытных глаз, поскольку в это время года в горах никого нет, но и сжечь — по крайней мере, мне — излишек энергии, которой я переполнен. Иногда бывает жутко холодно, но результат того стоит.
Что мы делали, с тех пор как сквозь поцелуй Себастьян шепотом произнес слова «мой парень»:
• отпраздновали неделю, а потом и две недели наших отношений самым скучным образом: капкейками и сделанными вручную открытками;
• обменивались многозначительными взглядами во время занятий Семинара;
• тайком передавали друг другу письма — как правило, под видом сдачи ему глав «моей книги» на прочтение (заметка на полях: моя книга просто струится из меня, но я в который раз напоминаю себе, что пора остановиться и перестать писать. И при мысли об этом меня охватывает паника. Но я стараюсь оставаться спокойным);
• перечитывали письма, до тех пор пока бумага не протиралась до дыр;
• находили креативные варианты использования эмодзи в сообщениях.
Чего мы не делали, с тех пор как сквозь поцелуй Себастьян шепотом произнес слова «мой парень»:
• не целовались.
Я знаю, что нам обоим трудно переносить эту близость, отказываясь от настоящей близости, но все остальное ощущается невероятно хорошо, так что я не позволю отсутствию объятий (и не только) спустить меня с небес на землю.
Отем берет себе лист бумаги из пачки раздаточных материалов и бросает эту стопку на мою часть стола, тем самым вытаскивая меня из размышлений. Себастьян стоит перед классом, склонившись над блокнотом вместе с Клайвом и Буррито-Дэйвом. И в этот момент мне не важно, что Клайв встречается с Камиллой Харт, а Буррито-Дэйв — со всеми одиннадцатиклассницами подряд. Под ребра вонзается ревность.
Будто почувствовав на себе мой обжигающий взгляд, Себастьян поднимает голову, а потом, покраснев, снова склоняется над блокнотом.
— Как ты… — начинает Отем, а потом мотает головой. — Ладно, неважно.
— Ты о чем?
Она подается вперед ко мне и шепотом спрашивает:
— Как считаешь, ты ему нравишься? Себастьяну.
От ее вопроса сердце на секунду замирает, и, заставив себя посмотреть на экран стоящего передо мной ноутбука, я несколько раз набираю одно и то же слово:
четверг
четверг
четверг
четверг
В четверг, через три дня, мы снова пойдем гулять.
— А я откуда знаю? — спрашиваю я. Небрежно. И равнодушно.
Наверное, все-таки стоит пригласить на выпускной Сашу.
Фудзита ходит по классу, останавливаясь около каждого, чтобы оценить прогресс в выборе слов, развитии сюжета и характеров героев. Сегодня 10 марта, и на этот момент у нас должно быть написано порядка двадцати тысяч слов — как и у критиков, которых подобрали в пару каждому участнику. Я написал сорок тысяч слов, но показать главы не могу никому.
Отем со мной в паре работать отказалась — всех, кроме меня, это удивило, — так что из-за отсутствия партнера я старался не особо светиться. Но мне стоило бы раньше догадаться: несмотря на свой взбалмошный писательский вид, Фудзита очень придирчив к деталям.
— Таннер, — говорит он, подойдя ко мне сзади так тихо, что я подпрыгиваю и захлопываю ноутбук. Он смеется и, наклонившись, громким драматическим шепотом интересуется: — Что за роман ты пишешь, приятель? Что за жанр?
Если бы у меня была полная свобода, то от подросткового романа я перешел бы к порно, но, естественно, этому не бывать. Опять же: наши тайные бездомные отношения, о которых нельзя упоминать. Опять же-2: как можно скорей мне нужно начать новую книгу.
— Современный, — отвечаю я и добавляю, на случай если он видел столбик слов «четверг»: — А сегодня что-то завис немного.
— У всех так бывает. Иногда пишется гладко, а иногда вообще никак, — громко замечает Фудзита, чтобы все услышали, а потом снова наклоняется: — Но ты при этом следуешь графику?
— Удивительно, но да, — говорю я.
Зависит от того, как посмотреть, конечно.
— Хорошо, — Фудзита опускается на корточки, и его глаза оказываются вровень с моими. — Слушай-ка, все остальные разбились по парам для взаимной критики. Поскольку ты от графика не отстаешь, а сегодня просто немного завис, я попрошу Себастьяна дать тебе обратную связь, — мой пульс ускоряется. — Я знаю, что он уже разговаривал с тобой по поводу идеи, поэтому, раз у нас нечетное количество учеников, это самое очевидное решение.
Фудзита похлопывает меня по колену.
— Устраивает?
Я широко улыбаюсь.
— Устраивает.
— В чем дело?
Мы с Фудзитой поднимаем головы: Себастьян уже стоит рядом с нами.
— Я сейчас говорил Таннеру, что ты будешь его партнером и критиком.
Улыбка Себастьяна расслабленная и уверенная. Но его взгляд метнулся ко мне.
— Круто, — говорит Себастьян, и его темные идеальные брови приподнимаются. — Это означает, что ты мне все покажешь.
Я приподнимаю брови в ответ.
— Там все слишком голо.
— Вот и хорошо, — беззаботным тоном отвечает он. — Я тебе с этим помогу.
Сидящая рядом Отем покашливает.
А Фудзита хлопает нас с Себастьяном по спине.
— Отлично. За работу!
Себастьян кладет мне на стол папку.
— Здесь несколько моих заметок с нашей последней встречи.
Пульс срывается с места в галоп, и дрожащим голосом я пытаюсь ответить как ни в чем не бывало:
— Супер. Спасибо.
Едва он уходит, я кожей чувствую взгляд Отем.
— Одди, что случилось? — не поворачиваясь к ней, спрашиваю я.
Она наклоняется ко мне и шепчет:
— В вашем разговоре с Себастьяном был сексуальный подтекст.
— Правда?
Отем ничего не отвечает, но ее молчание воспринимается словно еще один собеседник, сидящий рядом.
Когда я наконец взглядом встречаюсь с Одди, мне хочется понять, что именно она видит в моих глазах. Потому что даже не сомневаюсь, что у меня на лице так же ясно, как рекламном плакате, написано:
СЕБАСТЬЯН И ТАННЕР ВСТРЕЧАЮТСЯ
— Таннер, — медленно и драматично, будто приближаясь к концовке романа Агаты Кристи, говорит Отем.
Я поворачиваюсь к ней всем телом. Под одеждой кожа горит огнем, а в груди горячо и колет.
— Думаю, я приглашу на выпускной Сашу.
***
«Т,
Как прошли выходные? Твои родители в итоге съездили в Солт-Лейк-Сити?
На этой неделе в доме Бразеров царил настоящий хаос. Казалось, в дверь звонили без остановки. В субботу в церкви прошло несколько важных мероприятий. Мы с Лиззи помогали с организацией, но попытки выстроить в ряд два десятка шестилеток были похожи на дрессировку диких кошек. Еще мне кажется, что Сестра Купер после занятий угостила детей конфетами, потому они так бесились.
В субботу я пришел домой поздно и сразу же отправился в свою комнату. И думал о тебе не меньше двух часов, прежде чем смог уснуть. Вернее, я думал о тебе, потом молился, а потом снова вернулся мыслями к тебе. После обоих этих действий я чувствовал себя потрясающе — чем больше молился, тем становился увереннее, что в том, чем мы занимались, нет ничего неправильного, — но потом ощутил одиночество. Мне хочется, чтобы в итоге мы были вместе и разговаривали бы, находясь друг с другом рядом, а не обменивались письмами. Но пусть будет хотя бы так.
А еще у нас с тобой впереди четверг. Это безумие, что я так взволнован? Возможно, тебе придется меня контролировать. Все, чего я хочу, — это целовать, и целовать, и целовать тебя.
Когда ты дашь мне почитать твою новую версию книги? У тебя очень хорошо получается, Таннер. Я страшно хочу увидеть, о чем ты сейчас пишешь.
Я собираюсь поехать в кампус и сегодня на Семинаре отдам тебе это письмо. Когда закончишь читать, знай, что прямо во время написания этого предложения я представлял, как тебя поцелую (да и во время написания всего письма тоже).
Твой
С».
Я прочитал письмо раз семнадцать, после чего спрятал в самый дальний карман рюкзака, где буду хранить его до тех пор, пока не приду домой, а там положу его в коробку из-под обуви на верхней полке шкафа (впрочем, если я сегодня умру, родители сразу же откроют коробку, чтобы понять, в чем причина произошедшего; так что стоит придумать тайник получше).
Эти малозначимые мысли отвлекают меня от беспокойства, которое я испытываю из-за любопытства Себастьяна по поводу моей книги.
Не поймите меня неправильно: я действительно люблю все, что написал. Но мне все равно придется столкнуться с реальностью, потому что на данный момент книги, которую можно сдать, у меня нет. До сих пор этот факт работал как отталкивающий магнит — и мои мысли летели в противоположные от него стороны. Я снова и снова говорю себе, что вполне могу показать часть написанного, дать Фудзите прочитать несколько страниц в качестве примера (прежде чем по сюжету появляется прототип Себастьяна) — сославшись на просьбу о конфиденциальности — и попросить его поставить мне оценку исходя из тех фрагментов, которые он прочитает. Фудзита не сильно заморачивается насчет четкого соблюдения правил, и думаю, сможет это для меня сделать. Или же могу признаться Себастьяну, что книга по-прежнему о нас, и уговорить его поставить оценки нескольким проектам, включая мой, под предлогом желания освободить Фудзиту от части работы.
Дата добавления: 2018-10-27; просмотров: 119; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!