Архитектура: искусство жить в городе 9 страница
Всех полуостровов и островов в царстве
Нептуновом, в озерных и морских водах
Жемчужина, мой Сирмион! О, как рад я,
Как счастлив, что я здесь, что вновь тебя вижу![86]
Эту любовь к природе, это наслаждение, испытываемое при чувстве единения с ней, никто не смог воспеть лучше, чем Вергилий. Его жизненный путь — путь настоящего римлянина. Он родился в 70 году до н. э. в районе Мантуи, в сельской местности, где холмы редки и в основном каменисты, возле ручья, омывающего плодородные равнины; он рос в союзе с природой, а воспитание, которое он получил в маленьких городах своей земли, никогда не позволяло ему забыть родные пейзажи. Рим очаровал его, но все же он не остался в Риме и вернулся на свою «малую родину». Вергилий воспевает природу, и каждое его стихотворение, неся отпечаток той искренности, которую сообщает подлинность, позволяет нам почувствовать наслаждение, испытываемое им при виде любимой им сельской местности. Размытые контуры холмов возбуждают его воображение. Он блуждает по равнине, где в реках плавают белоснежные лебеди, где плодородные поля, разделенные живыми изгородями, питаются водами ручьев, где какой-нибудь крестьянин, подобно Мелибию, «прививает груши, рассаживает лозы». Вся поэзия Вергилия наполнена подобными сельскими сценками: пастух тащит козу, которая «только что скинула двойню, стада надежду»; жнец, истомленный изнуряющей жарой, «в тени шелковистого бука» ест «чабер и чеснок, душистые травы»; садовод «под высокой скалой, на приволье», поет свои песни, а ему вторят «голуби в роще и неустанно стенает на соседнем горлинка вязе». Без труда можно представить поэта, медленно погружающегося в мистическое время сумерек, когда все фибры души пропитываются чарами наступающего вечера. «Уж в отдаленье… задымились сельские кровли, и уж длиннее от гор вечерние тянутся тени». А «в доме у нас и очаг, и лучины смолистое пламя жарко горит»; там ждут крестьянина его жена и «милые детушки», которые повиснут у него на шее, осыпая его поцелуями.
|
|
|
Несомненно, Вергилий выражал то, что другим достаточно было чувствовать, ибо все эти крестьяне, приходившие на протяжении веков искать прибежища в Рим, теснившиеся там в сдающихся внаем домах, хранили в глубине души тоску о полях, о своей ферме, какой бы маленькой и бедной она ни была, о том месте, где вся семья собиралась вечером вокруг Лар и Пенат вместо того, чтобы рассеяться и потеряться в огромных, лишенных какого бы то ни было лица городских домах.
Часто римляне — как самые бедные, так и самые богатые — уезжали навестить свою родную провинцию — конечно, при условии, что там было кого навещать. Римляне вообще путешествовали много и часто — скорее для удовольствия, чем из обязанности. Античная жизнь, очень централизованная, много раз в году давала повод приехать в Рим: или для участия в играх во время какого-нибудь праздника, или для участия в ежегодных выборах магистратов, проходивших летом. Но поводы для путешествия могли быть и другими. Политики любили ездить по Италии: они посещали своих клиентов и пытались завоевать себе голоса на предстоящих выборах. В то время существовал уже и туризм в нашем смысле этого слова, а медлительность транспортных средств совершенно не обескураживала путешественников. Разумеется, столь дорогое удовольствие могли доставить себе только самые богатые. Особенно в моде были несколько мест: летом высшее общество посещало Тибур, Пренесту или Тускулум; зимой огромным успехом пользовались Тарент и Байский залив. В прибрежных городах отмечался такой упадок нравов, что Цицерон писал: «Ни один институт предков не может там сохраниться неизменным».
|
|
|
Любовь к путешествиям заставляла граждан позабыть о своем долге. Военные трофеи и импорт, стимулирующий потребность в роскоши, а также само очарование этих мест порождали искушение отдаться расточительности и праздности. Общественное мнение запрещало добродетельной женщине ездить, например, в Байи — дабы не потерять свою добродетель. Жизнь на этих курортах по преимуществу протекала по ночам. Днем приезжие отдыхали, а с наступлением вечера все оживало. Бухты заполнялись многочисленными разукрашенными лодками с элегантными красавицами. Носовая часть лодок была посеребрена или позолочена. Весла блестели перламутром и серебряными пластинами. Паруса из пурпурного и белого, очень тонкого льна смущали взор эротическими фигурами. На маленькой мачте на корме развевалась на ветру длинная полоска ткани. Галантные дамы и кавалеры ужинали на воде, слушали музыку, распевали похотливые песенки, в это время на суше некоторые особо пылкие красавицы забывались в объятиях какого-нибудь случайного любовника. Марциал назвал Байи «брегом златым счастливой Венеры».
|
|
|
Но при том Байи был курортным городом. В моду входили термальные воды. Многие врачи прописывали эти спасительные поездки для здоровья тела — но, увы, душевное здоровье там терялось! (Между прочим, именно в Байи император Август каждый год лечил воспаление седалищного нерва.) «Там наслаждению предаешься от всего сердца, — писал Сенека, — там словно само место требует вести себя разнузданно… Эти пьяницы, блуждающие по берегу, гребцы в лодках, оглашающие пением и музыкой бухту, и все эти безумные наслаждения, нарушающие всякий закон, — разве это необходимо?» Похоже, да, поскольку курортные города служили настоящими храмами наслаждений. Клиентура в них самая разнообразная, и часто бывает, что рядом с военными, приехавшими излечить свои раны или настоящими больными оказывались люди совершенно здоровые, приехавшие лишь для того, чтобы, наоборот, растратить свое здоровье. Так ведут себя и те, кто приезжает на трехнедельное лечение и останавливается в более или менее комфортабельных гостиницах, и те, кто на своей великолепной вилле или на вилле друга живет на курорте весь сезон.
|
|
|
В моде были и более далекие поездки. Уже в эпоху Античности существовали путеводители, содержавшие сведения о крупных, наиболее посещаемых городах. Семь чудес света, Греция, Малая Азия (особенно Смирна и Эфес), острова Делос, Кипр, Самос, Родос, а также Сицилия, Галлия, Египет были среди мест, наиболее посещаемых богатыми путешественниками, которые не упускали случая нацарапать свое имя на исторических памятниках. Император Адриан был в числе таких путешественников. Страсть императора к путешествиям была столь велика, что его упрекали за то, что он слишком часто уезжал из Рима. Между 124 и 134 годами он посетил Галлию, Бретань, Испанию, Мавританию, Грецию, Сицилию, Малую Азию, Сирию, Аравию и Египет. Его вилла в Тибуре сохранила воспоминания об этих многочисленных путешествиях.
Путешествовали конечно же по-разному. Для бедняка транспортным средством служил мул (магистраты также располагали мулами для официальных поездок). Одетый в тунику, плащ с капюшоном и шляпу с широкими полями, путешественник проезжал в среднем 30 километров в день. Только самые бедные путешествовали пешком, но это было редкостью: римляне ненавидели ходьбу! На лошади можно было преодолевать от 60 до 65 километров в день. Требовалось от восьми до девяти дней, чтобы добраться из Бриндизи до Рима, а Цезарь из Рима добрался до Роны за восемь дней. Цицерон утверждал, что курьер мог преодолеть за одну ночь почти 100 километров. Экипажи, естественно, были не такими быстрыми: все зависело от числа лошадей. В основном использовалось от одной до четырех, но могло быть и больше: Светоний сообщает об экипаже, запряженном десятью лошадьми. Надо отметить, что римляне не знали хомута, появившегося только в Средние века. Простая шлейка, пропускавшаяся под грудью лошади, позволяла животному тянуть груз с наименьшей нагрузкой, и все же вес даже самых больших повозок не мог превышать 500 килограммов.
Существовало множество разновидностей двухколесных экипажей, маленьких — быстрых и легких кабриолетов для пассажиров без багажа с откидным верхом, влекомых двумя мулами. Для более долгих поездок использовали четырехколесные повозки. Среди них были и роскошные, позволявшие даже спать в дороге, настоящие кареты. Можно было нанимать лошадей и экипажи на постоялых дворах или в особых пунктах проката. Когда богатые граждане путешествовали, случалось, что за ними следовал целый кортеж со множеством повозок для перевозки посуды и мебели, а также эскорт. В поезде Нерона никогда не бывало меньше тысячи повозок. Люди состоятельные также использовали носилки или портшезы, мода на которые пришла с Востока. Разлегшись или сидя среди подушек, защищенный от нескромных взглядов занавесками, путешественник продвигался с комфортом, не спеша, с помощью двух, четырех или восьми рабов, одетых в ливреи ярких цветов.
Сеть дорог во времена Империи охватывала всю Италию. Всего насчитывалось тридцать дорог, состояние которых варьировалось в зависимости от эпохи и района. Разумеется, одновременно использовались не все дороги, и иногда дожди или половодье прерывали движение. Вот почему римляне часто пользовались водными путями, по крайней мере, в период навигации, то есть с апреля по октябрь.
Путешествия длились много дней, а в пути необходимо было спать. Вдоль дорог располагались постоялые дворы, в которых мог отдохнуть путник, не имевший возможности остановиться у кого-нибудь из своих друзей. Могло случиться, что на постоялом дворе останавливалась какая-нибудь важная персона, подобно будущему императору Вителлию, который к тому же даже не имел денег. Хозяева постоялых дворов старались привечать клиентов и даже предлагали им утром завтрак. Но в основном на постоялых дворах останавливались граждане среднего достатка, торговцы, погонщики мулов. Условия там были весьма посредственными, если не сказать больше. Иногда постояльцам самим приходилось готовить себе пищу, а некоторые привозили с собой свою посуду. Дело в том, что еда на постоялых дворах была плохой. Гораций, остановившийся в Ариции по пути в Бриндизи, «от несвежей и мутной воды повздорив с желудком», предпочел лечь спать не поужинав. Но обстановка там была веселой, особенно когда «лодочник пьяный с погонщиком нашим / Взапуски петь принялись про своих далеких подружек / Вскоре один захрапел; а другой зацепил за высокий / Камень свою бечеву и мула пустил попастися, / Сам же на спину лег и спокойно всхрапнул, растянувшись»[87]. Спокойно поспать удавалось редко: путешественника одолевали мошкара, блохи, ящерицы, ядовитые пауки. Комфорт в комнатах отсутствовал, но дверь закрывалась на ключ или задвижку. Кровать, подсвечник и матрас, зачастую набитый соломой, — вот вся обстановка.
Римляне из высшего общества, обладающие некоторым состоянием, редко останавливались на постоялых дворах. Как правило, они располагали виллами или, по крайней мере, временными пристанищами, служившими им убежищем на время путешествия. Так, кроме домов в Риме у Цицерона было не менее восьми резиденций: фамильный дом в Арпинуме, дом в Тускулуме, а в Кампании виллы в Форми, Антинуме, Помпеях, Куме — это наиболее известные. Цицерон не входил в число самых богатых граждан своего времени; у других богатых людей домов было не меньше. Тускулум являлся одним из этапов на пути в Рим, так же как Арпинум, а кампанийские виллы Цицерона располагались на пути из Арпинума, что позволяло ему ночевать только в собственных домах, когда он посещал свои частные владения в Кампании. Для путешествий в других направлениях Цицерон располагал десятком временных пристанищ, более скромных, чем вышеперечисленные дома. Плиний Младший, чьи письма остаются для нас ценнейшим источником, поступал подобно Цицерону: он, не колеблясь, покупал дом, расположенный на полпути к одной из своих вилл, чтобы иметь возможность переночевать в нем, отправляясь в свои владения. Разумеется, эти богатые римские путешественники имели дома не на каждом направлении, а только там, куда ездили чаще всего.
Широко был распространен закон гостеприимства. Путешественник мог остановиться у какого-нибудь родственника или друга. Мог он также остановиться и у друзей своих друзей, представив рекомендательное письмо. Прием был всегда самый радушный. В одном из своих писем Плиний рассказывает, как его принимали у тещи. Он предупредил о своем приезде простой запиской. По приезде его ожидала баня. Все рабы были к его услугам и столь почтительны, что он чувствовал себя как дома, на одной из своих собственных вилл. В другой раз он рассказывает, как был принят в доме своего друга, к сожалению, на тот момент отсутствовавшего. Но оказанный ему прием был таким теплым, как если бы присутствовал сам хозяин. «Тебя нет, но переселился ты сюда целиком. Столько городской и деревенской снеди нанесли мне от твоего имени. Хоть это и бессовестно, но я все взял: и твои меня просили взять, и я побоялся, что, если не возьму, ты рассердишься и на меня, и на них»[88], — благодарил он в письме своего друга. В свою очередь, Плиний никогда не забывал пригласить хозяина, чтобы тот мог насладиться его гостеприимством.
Начиная с конца Республики, но особенно в период Империи, загородная вилла становится настоящим раем для наслаждений. Изначально слово «вилла» означало ферму сельскохозяйственного назначения, часто управлявшуюся экономом, которую посещал хозяин, наблюдая за правильным использованием своих земель. Постепенно богатые городские собственники начинают приезжать в деревню в поисках отдыха и развлечений. Ферма обзаводится домом, предназначенным для хозяина и более роскошным, чем остальные строения. Потом забота об обработке земли отходит на второй план, и самые богатые из римлян строят на фермах великолепные дворцы, где в полной мере наслаждаются прелестями бытия. Однако римлянин не забывал и о первом предназначении фермы, и вилла включала в свой состав сельскохозяйственные угодья.
На протяжении веков эти дома становятся все более и более роскошными. Но назначение их остается неизменным и свидетельствует о все той же любви римлянина к природе. В то время как римский дом, как мы видели, остается полностью замкнутым, оставляя открытым лишь маленький внутренний атриум, вилла все более открывается навстречу окружающей ее природе, саду, широким бухтам. У ее обитателей создается впечатление, что они полностью открыты миру, имея над головой лишь крышу, защищающую от солнца и дождя. Главную роль в концепции дома играет ориентация по солнцу. На первое место выходит сад, а вместе с ним и перистиль. Атриум отодвигается на второй план, и часто именно через перистиль попадают на виллу. Эта тенденция становится заметной уже в республиканскую эпоху даже в самых скромных домах. Вилла, которую имел в Сабине благодаря Меценату Гораций, являет такой пример. Она хотя и не слишком большая, но ориентирована таким образом, что одно крыло дома заливало солнце, в то время как другое погружено в приятную тень. Большой, в две с половиной тысячи квадратных метров, сад был огражден криптопортиком — большой крытой галереей шириной больше трех метров, позволявшей прогуливавшемуся там в любое время находиться по желанию то в тени, то на солнце. О том же позаботился Цицерон, когда пытался перестроить старый фамильный дом, чтобы придать ему надлежащие блеск и комфорт. В письмах, адресованных брату, он настаивает на сохранении сада и на изменении его планировки, позволяющей наслаждаться прохладой с наибольшим комфортом.
В самом деле, естественное, природное обрамление остается очень важным, и пейзаж играет первостепенную роль в наслаждении, которое получает владелец такой роскошной виллы. Это поистине жемчужина, помещенная в естественную среду. Гораций уже обрел «необширное поле, / Садик, от дома вблизи непрерывно текущий источник, / К этому лес небольшой!». Амфитеатр холмов, море, река являются элементами идеального обрамления. Подробно описывая одну из двух своих вилл, Плиний все время возвращает своего читателя к природному ее окружению. Так он представляет свое владение в Тоскане:
«Общий вид местности прекрасный: представь себе огромный амфитеатр, такой, который может придумать только природа. Широко раскинувшаяся равнина опоясана горами, вершины которых покрыты высокими старыми рощами. Охота там занятие обычное, дичь разнообразная. Дальше спускаются по горе леса, откуда берут листья на корм скоту; между ними холмы с жирной почвой (если даже будешь искать здесь камни, вряд ли они попадутся), плодородием не уступающие полям на равнине; обильная жатва тут ничуть не хуже, только вызревает позднее. Ниже по всему боковому склону сплошные, широко и далеко раскинувшиеся виноградники представляют вид однообразный; по краю они как бы окаймлены деревьями, по которым вьются лозы. Дальше идут луга и поля — поля, которые могут поднять только очень крупные волы и самыми крепкими ралами; при первой вспашке из вязкой земли выворачиваются такие глыбы, что совсем их измельчить удается только при девятой. Луга в пестрых цветах с клевером и другими нежными травами, всегда мягкими, словно весенними: их питают непересыхающие источники, но даже там, где воды много, болот не бывает. Земля здесь со склоном, и вся вода, которую она получает, но не впитывает, стекает в Тибр. Он пересекает поля, судоходен, и по нему везут в Рим и зерно, и плоды, но только зимой и весной; летом он мелеет, русло у него высыхает: назвать его полноводной рекой в это время нельзя, но по осени опять можно. Ты получишь большое наслаждение, если оглядишь всю эту местность с горы; тебе покажется, что ты видишь не просто земельные угодия, а картину редкой красоты: куда ни обратишь глаза, они будут отдыхать на этом разнообразии, на этой упорядоченности»[89].
Важное место в окружающем виллу пейзаже занимала вода. Река, озеро, море привлекали римлян своей поэтической красотой и прохладой. Цицерону нравилось, что его вилла в Арпинуме расположена в месте слияния двух рек. У Плиния было две виллы на берегу озера Комо, а Катулл любил свою виллу в Сирмионе, расположенную на краю полуострова, вдававшегося в озеро Гарде. Сенека писал как-то: «До каких пор не будет у твоей виллы озера или источников, изобильно омывающих твой сад?» Самыми многочисленными были виллы на берегу моря, особенно в Кампании или в Байском заливе, где римские богачи «погружали в море мраморные стены своих дворцов; обширные портики смотрелись в голубые волны; в них жили мраморные боги под сенью рощ с блистающей листвой».
Марциал воспевает счастливое пребывание в Формии:
Фетиду бороздит здесь ветерок мягкий,
Не дремлют волны, но живая гладь моря
При легком дуновенье челн несет пестрый;
Прохладой веет тут, как будто бы дева
Полой пурпурной машет, не любя зноя;
Добычи в море леска здесь не ждет долго,
Но лишь закинь ее с постели иль с ложа,
Уж сверху видно: тащит в глубь ее рыба[90].
Это ли не настоящий рай?!
Сейчас мы вместе с Плинием совершим обзорную экскурсию на его виллу в Лавренте. В своем описании автор углубляется в многочисленные детали, могущие показаться скучными. Тем не менее воспользуемся этими сведениями, выданными нам в беспорядке, а также археологической реконструкцией дома, по крайней мере, гипотетической. Воспроизводимый нами план представляет одну из таких реконструкций.
Рисунок 2. План виллы Плиния Младшего. Реконструкция Виннефельда:
1 — Атриум (4); 2 — дворик в форме буквы D (4); 3 — внутренний двор (5); 4 — обеденный зал (5); 5 — большая спальная комната (6); 6 — малая спальная комната (7); 7 — комната, заканчивающаяся аркой (8); 8 — надстроенный пассаж (9); 9 — комната (9); 10 — изящно декорированная комната (10); 11 — большая комната (10); 12 — комната с прихожей (10); 13 — холодная баня (11); 14 — туалетная комната (11); 15 — комната отопления (11); 16 — парильня (11); 17 — две маленькие комнаты (11); 18 — бассейн (11); 19 — зал для игры в мяч (12); 20 — башенка (12); 21 — комнаты на первом этаже башенки (12); 22 — другая башенка (13); 23 — амбар (13); 24 — обеденный зал (13); 25 — две комнаты, соединенные с башенкой (15); 26 — крытая галерея (16); 27 — в павильоне: солнечная парильня (20); 28 — комната (20); 29 — ниша (21); 30 — ночная комната (22); 31 — маленькая комната для отопления (23); 32 — комната с прихожей (23).
Дата добавления: 2018-10-26; просмотров: 172; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!