Грязные танцы с чистым сердцем 11 страница
– Детство заканчивается тогда, когда человек понимает, что на свете нет чудес, и он рожден для того, чтобы работать, – умничает менеджер клуба Олег, подслушав наш с Пантерой разговор.
– Олег, я, конечно, рада твоему повышению зарплаты, но, знаешь ли, каждому свое.
– Будешь пререкаться со мной, я тебя оштрафую.
– Пользуешься полученными привилегиями?
– Минус тысяча рублей. Ты довольна?
– Засунь себе их в зад… в задний карман!
– Грубиянка! Я пожалуюсь на тебя шефу! – причитает Олег, быстро‑быстро моргая глазками в нервном припадке.
– Актриса, е мое! Когда‑нибудь ты доиграешься! – влезает в разговор бестактная стриптизерша Бейби, в надежде, что менеджер одобрит ее заискивания перед ним.
Как бы не так… Я не из тех, кто «вырастает» из своих заветных надежд. Возможно, поэтому надо мной смеются люди, называющие себя «нормальными». Я – посмешище для всех, кто отступился от прежних идеалов и теперь работает неизвестно кем, вопреки своим желаниям, зато на благо неизвестно чего. Работайте! Отказывайтесь от себя и дальше, а я сделаю все, лишь бы не изменять своей детской мечте.
Ежеминутно – занимаясь уборкой дома, стоя в очереди за хлебом, спеша по делам, сидя в салоне самолета, неспешно гуляя по набережным или просто глядя в окно на ночную Москву, – я живу мыслями о сцене. Я слышу аплодисменты переполненного зала, мои глаза слепит свет софитов, а тело напряженно вздрагивает, готовое к любому танцу. Все люди играют в игры. Но роли большинства скучны и предсказуемы: замученный бухгалтер, обманутая жена, уставший секретарь, забегавшийся курьер, боящийся за свои миллионы бизнесмен, обеспокоенная мамаша, голодный студент, честная проститутка… А я играю роли, которые задумала еще в детстве. Я ни на секунду не отступала от своего плана. Я билась головой даже в закрытые двери. Не берут в Академию хореографии? Но как же я буду жить без сцены? Мне больше ничего не нужно… Значит, я снова буду репетировать танцы, изгибаясь в неимоверных па посреди комнаты, разобью от усердия люстру, начитаюсь умных книжек об искусстве, поплачу над тем, что теперь не судьба идти по жизни на пуантах, а потом решу стать актрисой и пойду поступать во ВГИК. И, черт побери, получилось же… На этот раз все вышло по‑моему. И вот я почти Джульетта! Я – студентка актерского факультета!
|
|
|
Поначалу все было прекрасно. Успешно пройденные экзамены позволили попасть на бюджетное место. Но вскоре открылась настоящая правда жизни. После первого семестра студент из потомственной театральной семьи дал педагогам обычную взятку. Это все, что было нужно, чтобы девушку без нужных связей потеснили на коммерческое отделение. Парень без труда попал на бюджетное место, не прикладывая абсолютно никаких усилий. Людям из деканата было наплевать, что у меня меньше чем за полгода до этого умерла мама, а восемнадцатилетняя девушка вряд ли сможет заработать несколько тысяч долларов, чтобы платить за институт.
|
|
|
Поиск гигантских денег стал началом этапа борьбы за выживание. Я не могла расстроить папу сообщением, что едва не вылетела из института, сдав сессию на пятерки… В советское время подобная ситуация никому даже не пришла бы в голову, но, к несчастью, мы – дети современного общества, в котором правит бесчеловечность… Причиной многих бед становятся деньги, главное зло человечества…
Педагоги ВГИКа руководствовались не самыми чистыми побуждениями. Я бы сказала даже, что они мало походили на порядочных людей. С тоской вспоминая своих наставников по танцам, я удивлялась, что в таком престижном вузе преподают такие неприятные люди, у которых не хочется учиться ничему.
Миллионы восторженных выпускников по всей стране, едва окончив школу, стремятся поступить в этот институт, мечтая о романтике актерской жизни.
– Вы дерьмо! Вы бездари! Скажите спасибо, что вообще живете на свете! – орали на нас учителя.
|
|
|
Педагоги ставили цель превратить людей в податливый материал, из которого будут лепиться роли. Это было мучительно. Вот такой оказалась театральная романтика…
– Стать актером – значит забыть о том, кто ты есть, – утверждал один из наших педагогов.
Мы носили специальную черную униформу и убирали волосы в хвост. Девушкам строго воспрещалось пользоваться косметикой. Бесконечный террор создавал впечатление, будто мы – члены какой‑то секты.
– Хочешь быть актером – смирись с тем, что ты ничтожество, – ломали остатки наших индивидуальностей жестокие наставники.
Такая система обучения негативно отразилась на многих студентах. Один попал в психушку, другой ушел в монастырь, девушка из благополучной семьи стала конченой наркоманкой, большинству остальных ребят навсегда искалечили психику.
Вспоминается, например, такая история. Во время очередного урока по балету одна из студенток отсутствовала. Поставив в журнале посещаемости прочерк напротив ее фамилии, учительница приступила к занятию. Все шло как обычно… И вдруг, из‑за колонны фойе, где проходили занятия, появляется та самая прогульщица. Ее рук не видно – они спрятаны за спиной. Тихо подойдя к педагогу сзади, она что‑то заносит над ее головой, секунда – и студентка с размаху ударяет женщину по голове бутылкой из‑под шампанского. Та падает на пол, из раны струится кровь. Тихая с виду ученица чуть не убила педагога. Не хочется оправдывать ее, но крыша у человека едет явно не от хорошей жизни…
|
|
|
– Повторяйте за мной: я – никто. Я ничего не значу! – каждый день приказывала учительница по актерскому мастерству. В результате многие предпочитали прогуливать ее уроки, самостоятельно изучая суть системы Станиславского.
Единственным педагогом, которому было можно доверять, оказался наш преподаватель пантомимы. Он работал в цирке, выходя в основном в амплуа Грустного Клоуна. При небольшом педагогическом опыте на деле он умел гораздо больше, чем прочие бездарные актеры, которые преподают во ВГИКе, прячась от своей профессиональной несостоятельности. Этот человек учил студентов искусству языка жестов, обращаясь с нами, как с любимыми детьми. Его немногословные, но очень содержательные уроки усваивались гораздо лучше, чем истеричные приказы всех остальных преподавателей вместе взятых.
Отказывая себе порой даже в еде, мне удалось стать уважающей себя обладательницей диплома через четыре года. А теперь невозможно признаться, насколько жестокой школой жизни были годы обучения во ВГИКе. Правда, аккуратненький диплом, из‑за которого пришлось преодолеть столько страданий, так мне и не понадобился. Почему‑то ни на кинопробах, ни на телевидении его не просят предъявить в качестве подтверждения профессиональной состоятельности. Когда меня приглашают на съемки, все решает какая‑нибудь другая причина. Режиссерам явно наплевать, училась я на актрису или нет.
А вот мне не наплевать на то, о чем я мечтала. Я просыпаюсь и опять слышу, как зал взрывается овациями, вижу в полудреме, как кто‑то из первого ряда восхищенно преподносит мне огромный букет из белых роз. Я буду жить и умру на сцене. Вот только мечты об идеальном искусстве, заставляющем души трепетать от восторга, так и остаются только мечтами, сколько бы ни пришлось за них биться и страдать.
Очередной выходной после ночи в стрип‑клубе начинается ближе к пяти вечера. Молоко с печеньками… Полузакрытые шторы на окнах. И такое знакомое одиночество… Лежа в кровати, зарывшись головой в подушку, я слышу, как папа включает на кухне телевизор. На самом лучшем канале страны показывают тупой сериал про каких‑то крутых чуваков. В жизненное пространство нашей квартиры втискивается отвратительный сюжет про бесконечный секс, наркотики и убийства, засоряя мозг информационным дерьмом.
– Папочка, выключи, пожалуйста, этот ужас! Это же не кино, а параша!
– По другим программам еще более дурацкие сериалы.
– Тогда давай выбросим его в окно!
– Но я пришел с работы и очень устал. Мне хочется расслабиться и посмотреть кино. Потерпи.
Может, и хорошо, что я передумала и не стала ломиться в актрисы? Но сколько ни перещелкивай каналы, всюду человечество захватывает какой‑то массовый пиздец, который каждый день выливается на нас с голубых экранов.
К черту телевизор! Все эти рожи до того уродливые и тупые, что мне кажется самым ужасным наказанием стать одной из них. Мое искусство совсем другое… Оно призывает чувствовать и думать, а не «быть клевым» и «не париться». Когда‑нибудь я совмещу все свои знания и придумаю свое шоу… Плевать, что его никогда не покажут по телевизору. Но я не зря училась танцевать и перевоплощаться. Вот только как найти согласие с этим миром? Почему в меня тычут пальцами и называют странной? Может быть, это вы все неправильно живете? Я вижу по вашим глазам, что ваши мечты с треском развалились. Вам уже никогда не стать собой… Поэтому вы хотите сделать то же самое и со мной, да?!
– Ты куда, дочка?
– Пойду погуляю. Хочу побыть одна.
– Оденься потеплей и будь осторожней. Вечно тебе спокойно не сидится…
Каждый человек имеет право на кусочек счастья… За окном простирается серая осенняя меланхолия… Зонт, раскрывающий над головой небо в клетку… Недолгая прогулка под дождем. Спешно возвращаюсь домой, плюхаюсь рядом с папой на диван, мешаю ему разгадывать кроссворд. Тычусь носом, как собака, ему в плечо. Папа ворчит. Он так хотел разгадать пятнадцатый вопрос по вертикали! Но, заметив удрученное безмолвие дочери, откладывает в сторону журнал для эрудитов и несколько раз целует меня в лоб.
А потом наступает вечер наедине с фильмом, который давно пересмотрен… Плюшевый мишка Пыльный восседает на кровати, будто в первом ряду кинотеатра, завернувшись вместе со своей хозяйкой в теплый шотландский плед. Еще глинтвейна, дружище? Ты смотришь на меня круглыми черными бусинками, все понимающими игрушечными глазами, и знаешь, как я устала слышать один и тот же вопрос – почему я работаю стриптизершей, имея высшее образование актрисы? Да, такой вот сценарий у моей жизни. Не каждому дано упорно стремиться к цели, а потом, пройдя через все круги ада, почти достигнув желаемого, свернуть на другую дорогу. Но моя совесть чиста. Я никогда не изменяла своей мечте. Я слишком сильно хочу быть собой. Как жаль, что ты только слушаешь меня, дружок, и молчишь… Ты не можешь подсказать, как мне быть дальше. Впрочем, пока мне достаточно твоего понимающего молчания.
Давай поставим на паузу этот прекрасный эпизод, где героиня старого кино рассуждает о настоящей любви, сжимая в руках портрет единственного мужчины. Давай полюбуемся этим потрясающим моментом, когда в глазах человека видна его обнаженная душа. А потом, выбрав новый стоп‑кадр, будем плакать как в детстве, сострадая замыслу режиссера. Телевизор нужен только для того, чтобы наслаждаться на видео лучшими фильмами, которые покупаешь для себя. Но, выключив любимое кино на самом интересном месте, я выбегаю из дома.
Серый вечер, который я провожу наедине с мучительными мыслями, гонит меня за порог, и я бегу – в надежде встретить одного важного человека. Мне нужен тот самый совет, который поможет понять, как быть дальше. Я искала правду в беседах с лучшей подругой, в толстых книгах, на задворках чужих судеб, даже в разговорах со случайными людьми, но не нашла ее нигде. Записная книжка, пересмотренная вдоль и поперек, брошена посреди комнаты. Теперь я знаю, к кому должна бежать за советом. Во всем разнообразии лиц огромного города мне нужен один Грустный Клоун.
И вот передо мной возвышается знакомое здание, строгое и холодное. Как давно я не была здесь… Дорога, по которой раньше меня вело чувство долга, вспомнилась легко. Этот путь, обильно политый слезами, я не перепутаю ни с чем. Переходы, коридоры и лестницы страшного места, где четыре года жесткие равнодушные руки ломали мою душу, все так же давят молчанием. Я так долго здесь не была, но ничего не изменилось. И вот я захожу в знакомый класс и, открывая дверь, вижу прежнюю мизансцену. Печальный лицедей сидит спиной к двери на краю стола, погрузившись в свои мысли. Его волосы и борода все такие же серебряные, и кажется, что от него исходит лунный свет. В этом классе проходили те самые занятия, на которых он учил нас настоящему искусству. Осторожно, разбивая тишину, я зову его по имени. Словно ожидая меня именно сегодня, спустя столько лет, учитель оборачивается.
– Привет, как здорово, что ты пришла. – В голубых глазах видна настоящая радость.
– Александр Владимирович, я часто вспоминала ваши уроки и давно хотела сказать спасибо за все, чему вы меня научили! – отвечаю я, а на душу нисходит волшебное спокойствие.
– Рад, что хоть кому‑то из моих учеников пригодились мои наставления, – печально улыбается мой самый чуткий педагог.
– На самом деле, я пришла к вам за советом…
– Надеюсь, я смогу тебе помочь, – кивает артист.
– Александр Владимирович, знаете, я сильно разочаровалась в современном театре и кино, – начинаю я с опаской.
Грустный Клоун молчит и внимательно слушает, а я, уловив в его взгляде сочувствие, продолжаю:
– До того, как я поняла, что творится вокруг, мне очень хотелось быть актрисой. Но чем дальше, тем чаще я прихожу к выводу, что современное искусство изживает себя. Как вы думаете, я сошла с ума?
Дальше мне страшно говорить. Да кто я такая, чтобы так рассуждать? Может, я и правда – тупая дура, которая ничего не понимает в жизни? Говорят же люди, что с такими, как я, лучше не общаться… Грустный Клоун понимающе касается моего плеча, будто знает, что я скажу в следующую минуту, и отвечает:
– Ты не сошла с ума. Культура двадцать первого века переживает глубочайший спад. Пришла эпоха коммерческих ценностей. Все делается не для того, чтобы человек думал и чувствовал, а чтобы он отключал голову. Нам предлагают отсутствие интеллектуального содержимого, чтобы стало проще, так сказать, «тупить». Я правильно понял, что ты не особо хочешь сниматься в дурацких сериалах и передачах, которыми забиты сейчас все каналы?
– Да, да, вы так правы! – соглашаюсь я, искренне радуясь, что хоть кто‑то догадался, что происходит у меня в голове. – Но что же это за парадокс – стать актрисой для того, чтобы понять, что детская мечта сбылась напрасно?
– Ну, ты не одна такая. Многие опытные, состоявшиеся актеры сейчас отказываются участвовать в бездарных проектах. Кто‑то навсегда уходит из профессии, кто‑то подался в авторское искусство.
Глядя на этого талантливого артиста, как на свою последнюю надежду, я, набравшись храбрости, рассказываю историю того, как однажды встала на путь причудливого творчества. В сбивчивых объяснениях сквозит история о преданности мечте, к исполнению которой я пошла другой дорогой. Лицедей слушает внимательно и заинтересованно. В его мудрых глазах читается одобрение и понимание.
– Александр Владимирович, люди называют меня странной, потому что я не похожа на них. А как мне жить, если сердце говорит, что по‑другому невозможно? – жалуюсь я.
– Не обижайся на тех, кто смеется над тобой, – отвечает мудрый учитель. – Эти люди несчастны, они не знают, что такое слушать свою душу.
Продолжая такую важную беседу, понимая, наконец, что я не одинока, я осмеливаюсь задать и тот вопрос, который мучает меня все это время:
– Александр Владимирович, а как вы отнесетесь к тому, что москвичка с высшим образованием работает в стрип‑клубе? – Подруги были правы, что проще говорить о себе, как о ком‑то другом, если страшно рассказать правду прямо.
– Все зависит от того, почему человек пришел к такому решению.
– Знаете, может, это и покажется возмутительным, но мне приятнее заниматься собственным творчеством, даже если ради него приходится работать в ночном заведении. Это лучше, чем сниматься в кино, в котором нет даже намека на искусство… Вот. Возможно, вы, как представитель интеллигентного искусства, не одобрите мои фрик‑эксперименты как попытку найти себя в творчестве, но все именно так…
По моему лицу градом текут слезы. Исповедь далась мне нелегко. Тишина старого класса, в котором несколько лет я училась актерскому искусству, звенит в ушах пронзительно и пугающе. Похоже, я наговорила лишнего…
– Я сам принципиально не снимаюсь в кино и вполне счастлив, ради чего делать из себя «продукт массового употребления»? – отвечает Александр Владимирович, внимательно выслушав меня. Вот так признание талантливого артиста! Я, открыв от удивления рот, будто глупый галчонок, не могу найти ни одного подходящего слова, чтобы ответить. А мудрый учитель, вытирая мои слезы, продолжает:
– Телевидение за последние годы окончательно разбило мои представления о том, какое искусство стоит показывать людям. Я все наблюдаю, как с каждым годом из нас делают дебилов с помощью зомби‑ящика, и изо всех сил стремлюсь с ним не связываться.
Оказывается, я напрасно думала, что превращаюсь в изгоя общества. Ведь есть те, кто мыслит так же!
– А как же театр? – с нетерпением спрашиваю я.
– Я работал в театре несколько лет… Окунувшись в атмосферу театральной богемы, я разочаровался в тех, кто называют себя служителями Высокого Искусства. Это оказались по большей части двуличные люди, которые выглядят благородно, только произнося реплики великих пьес великих драматургов… Но все человеческие ценности, какими обладают их герои на сцене, в реальности сменяются низкими поступками бесчестных тварей. Пьянство, расточительность, подлость, беспорядочный секс – вот настоящее лицо подобной «элиты». Конечно, ни одна актриса не признается в том, сколько раз ей пришлось раздвинуть ноги ради того, чтобы получить роль в какой‑нибудь дурацкой постановке. Тебе повезло, ты не стала игрушкой в руках какого‑нибудь режиссера.
Откровения Александра Владимировича шокируют меня. Значит, актерская карьера строится только через постель… Вот почему многие режиссеры заманчиво обещали «большое будущее», заигрывая со мной. Как хорошо, что я не работаю актрисой…
– Знаешь, я ведь поэтому посвятил жизнь арене цирка, а ведь я тоже актер по профессии. Амплуа Грустного Клоуна позволяет донести до зрителей настоящие тонкие чувства, которые они никогда не увидят ни в одном «продвинутом» кино. Намного приятнее выступать для детей, чем играть в театре для самовлюбленной богемы. Дети – самая благодарная аудитория. Меня тоже считают странным, но я счастлив.
Слушая рассказ печального лицедея, я прихожу к выводу, что он тоже своего рода фрик. Ведь фриком можно назвать любого человека, кто видит мир глубже и хочет сделать его прекраснее вопреки непониманию.
– Александр Владимирович, спасибо вам большое! Вы так мне помогли! – говорю я сквозь слезы, обнимая своего любимого учителя, как много лет назад, когда впервые нашла в нем поддержку в жестокой реальности ВГИКа.
– Верь своим мечтам, и пусть у тебя все получается.
Александр Владимирович гладит меня по плечу, как ребенка. Посмотрев на меня, как заботливый отец, он добавляет:
– Приходи, когда станет трудно разбираться в жизни. Буду рад, если снова смогу помочь.
На обратном пути я смотрю на мир другими глазами, не боясь смеяться в лицо всему, что хочет помешать мне остаться собой, идти навстречу мечте. Надеюсь, меня однажды услышат. Я продолжаю играть ту же роль в спектакле «Жизнь».
Стоя лицом к спешащей толпе, рука торопливо смахивает слезы с лица. В меня злобно врезается очередное плечо, но сердце сейчас чувствует только любовь. Хочется спросить у каждого: ты когда‑нибудь кормил с руки мечту? Ты когда‑нибудь бросал горсть блесток высоко в воздух, отпуская мерцающую пыль лететь по ветру? Если это и вправду было, ты знаешь, что это путь, с которого не свернуть, как не стереть ожоги от полуденного солнца, прикасаясь руками к коже. Город оглушает стуком механического сердца, давая понять, что не желает ничего слышать об этом. Истерика подкатывает к горлу, хочется дать ей волю, выпустить ее…
Дата добавления: 2018-10-25; просмотров: 189; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!