О взаимоотношениях языка и социума 14 страница
Неосмотрительно увеличивать совокупность норм, нарушая синхронную незыблемость Нормы новшествами и переоценкой отдельных единиц, какие бы предупредительные пометы их ни ограничивали и какие бы цели ни преследовались. Норма не претендует на всеохват. От меньшего набора её составляющих легче, кстати, обоснованно отклоняться и легче его насаждать. Как и любое обязательное знание, норма должна охраняться и сохраняться в интересах всеобуча.
Отечественные лингвисты после дискуссии о языкознании и участия в ней И.В. Сталина со статьёй «Марксизм и вопросы языкознания» плодотворно различали в языке основной словарный фонд (неизбыточное и устойчивое ядро) и лексический состав. Последний, как открытую, подвижную часть лексики, можно исследовать, каталогизировать, но в целом нормализовать просто невозможно, да и вряд ли стоит труда.
* * *
Охраняя взаимопонятность и дисциплину общения, нормы являются базой образованного языка, и их избыток вредил бы воспитанию и просвещению, нуждающимся в соблюдении традиций, сохранении исторической памяти. Их задача – обеспечить равновесие между индивидуальным и всеобщим для понимания всех всеми, обезопасить нацию от языкового развала. Как упорядочивающая, так и учебно‑просветительская их роль связана с ядром языка, где определённость императивна. Силу создавать структуру им придаёт суммарно сжатое изложение, а отнюдь не внутриязыковая глобализация. При этом вряд ли полезно узнать, что было и прошло или гадать, что будет. Какое учащимся дело, что одни ревнители норм упрямо держатся старины, считая до сих пор нормой пять килограммов, сто граммов , а не пять килограмм, сто грамм и не пять кило . Другие, напротив, предпочитают уведомь(те), откупорь(те) , а не уведоми(те), откупори(те) . Это глубокомыслие, достойное чтения на досуге, но бесполезное для каждодневной воспитательной и учебно‑просветительской работы. Знать нормы и практически овладевать языком спокойнее без него.
|
|
|
Не имеет практического смысла также и раскрытие тайн смены норм, оснований выбора конкретной нормы и неодобрения, а то и запрета конкурентов. К тому же выбор часто неубедителен, субъективен, невнятен. Он в компетенции тех учёных дам и мужей, кто берёт на себя (открыто или тайно) благородную, но неблагодарную, нелёгкую задачу провозглашать нормы, кодифицировать их.
Людям, просто пользующимся языком, важно, не рассуждая, заучить, что сегодня надо говорить техник , а не технарь , хотя и второе достойно, выразительно на своём месте, не являясь нормой. Правильно платить за покупку и оплачивать покупку , но неграмотна их контаминация: оплачивать за . Грубая ошибка – «Граждане, не нарушайте! », «Соблюдайте в урны! » без указания, скажем, «правила перехода улицы», «чистоту , бросайте мусор в урны». Им нужен не объёмистый фолиант, наполненный фактами, аргументами, догадками, гипотезами, а удобный справочник с простым перечнем того, что сегодня признано нормами.
|
|
|
* * *
Невозможно одобрить излишнее рвение лиц, воинственно стремящихся к однозначному порядку, а на деле склонных лишь защитить свой, увы, часто необоснованный выбор. Поражает яростное ожесточение, с которым, невзирая ни на авторитеты, ни на терпимость здравого смысла и хорошего вкуса, отстаивается собственная привычка. В программе В. Дымарского на «Радио России» (05.04.2012) один слушатель требует запретить перенос ударения на предлог ехать за́ город, идти по́ воду, и́зо дня в день ) как «вопиющую безграмотность», но именно такова старая и народная норма, хотя с ней и конкурируют городские псевдоинтеллигентские за го́род, по во́ду, изо дня́ в день . Другой хочет наказать журналистов, которые латышей «безграмотно» называют латвийцами, но ведь и россияне, «граждане России», – не только этнические русские. Третий упрекает незабвенную Клавдию Шульженко за народный акцентологический приём в песенной строке: «Ах, как кру́жится голова, как голова кружи́тся»; второе – не ошибка, не архаизм, а живой поэтизм.
|
|
|
Многие любители радиопередачи «Как это по‑русски?», утомлённые поиском того, как лучше, только радовались бы крайнему устрожению норм и, к счастью, невозможному регламентированию всего и вся. Они против любой вполне достойной параллели и готовы насаждать свой выбор всеми способами, вплоть до насилия: «А я бы повару иному / Велел на стенке зарубить: / Чтоб там речей не тратить по‑пустому, / Где нужно власть употребить» (Крылов И.А. Кот и повар).
Здравый смысл в наше время, пожалуй, на стороне таких ревнителей. Мириться с попустительством вплоть до отказа от однозначных сингулярных норм – значит перестать беспокоиться о здоровье языка и говорящего на нём народа. Верность традициям нуждается в стерильной однозначности, защищающей от расхлябанности, заставляя поддержать, скажем, жалюзи́ , относя распространённое жа́люзи к ненормализуемым (конечно, не навязываемым, но и не запрещаемым) профессионализмам. Падение общей культуры заставляет объявить обязательным написание буквы ё , которая пишется пока, так сказать, по требованию.
|
|
|
* * *
В наше время происходит «размораживание» языковых норм, сужение их синхронии. Отсюда жалобы старших носителей литературно обработанного языка, перестающих понимать младших. Ментальность, взгляды на жизнь нового поколения отражаются в иных, пока неведомых принципах нормализации, создавая самоуправную многоголосицу.
В побеждающей демократии трудно находить равнодействующую многочисленных волеизъявлений и мнений. Авторитарное установление и внедрение одномерных единых норм теперь отторгаются. Преодоление разнобоя в возведении языковой единицы в ранг нормы сопрягается с обязанностью, поступаясь собственными навыками, руководствоваться общим благом. Увы, стало неприемлемым и ласковое принуждение древних русских книжников, и тем более добровольно‑принудительная практика советских лет.
Нельзя не радоваться тому, что либерализация всё меньше сводит общение к нормам, что коммуникативная целесообразность и меняющийся вкус всесильно владеют текстами, что законно сблизились разговорная и книжная разновидности языка. Однако без надлежащей оглядки на непоколебимые на протяжении своего мандата нормы возникает опасная утрата своеобразия книжности, строгости научного и официального общения, особенно когда они попадают под чары массмедиа с их размытыми дисплейными текстами, да ещё и сомнительной языковой и эстетической ценности. «Своя воля доведёт до неволи», – говаривала няня в повести Э. Во «Испытание Гилберта Пинфолда», правда, добавляя: «Слово не палка, больно не ударит».
Борьба за однозначные нормы в их скользкой устойчивости стала казаться бесперспективной суетой. Нормы, дескать, нечто придуманное, мешающее прихотям развития языка, не вытекающее прямо ни из его системы, живущей по своим законам, ни из желаний, ожиданий, предрассудков общества. Но нормы обеспечивают взаимопонимание людей, сплочение, историческую преемственность.
Нечего и мечтать, чтобы – помимо чисто учебных ситуаций – ограничиться жёстким перечнем норм, как было возможно исторически хотя бы в изображении «трёх штилей», которыми М.В. Ломоносов преодолевал диглоссию церковнославянского и русского языков. Нет возврата и к «правильности» деревянного языка советской идеологии. Бесхитростная прямолинейность ныне никого не устраивает, но и коварство вольнолюбиво‑освободительных устремлений не смеет покуситься на ориентирующие и объединяющие нормы. Только строго соблюдаемый набор конкретных средств выражения способен удержать язык от рыхлости и развала.
* * *
Своеобразной реакцией на наблюдаемые растерянность и сумятицу стали разные взгляды на идею нормализации. Справедливо отвергаются свойственные даже историко‑динамическим концепциям норм середины прошлого века прямолинейные оценки как исключительных гарантов стабильной правильности и понимание всего образованного (нормативно и литературно) языка как их совокупности. Предлагается говорить о нормах первого уровня и нормах второго уровня . Первые кодифицированы, а вторые свободно обращаются в жизни образованных людей, хотя и не записаны, не утверждены. Они если иногда и записаны, то не в общеязыковом масштабе, а ограниченно – в сфере науки, профессии, социальной группы. Это соответствует различению в общем литературно образованном языке таксонов норм и ненорм, однако неудачно наводит на мысль, будто, помимо всеобщего литературного языка, существуют параллельные ему субстандарты. В целом же этой теории нельзя отказать в дальновидной объяснительной силе, хотя, в принципе, ей чужда идея таксономии нормативного образованного языка, наличия в нём, наряду с нормами, ненормированных (по большей части принципиально не нормируемых) ресурсов.
* * *
Вполне разумно разделение норм языка и норм речи, хотя оно, как кажется, нарушает представление соотношения «язык – речь» и понятие правильного образованного языка как некоторого единства. Эта точка зрения прекрасно обоснована А.Ю. Константиновой в статье «Современные тенденции развития русского языка» (в сб. «Тексты лекций и образцы уроков» (М., 2011)) и в полемических статьях «Нормы успеха» и «И в каждой букве дух живёт» (ЛГ. 2014. № 3, 6). Сходную позицию занимали ещё в ГДР авторы сборников «Sprachliche Kommunikation und Gesellschaft», «Normen in der sprachlichen Kommunikation» (Веrlin, 1974; 1977) и др., увязывая нормализацию с пониманием «правильного языка (речи)» (см. раздел 8).
Нельзя не вспомнить здесь и работы замечательного исследователя О.Б. Сиротининой. Разрабатывая теорию хорошей речи, она писала об узуальной норме, которая, конечно же, не подвергает сомнению необходимость корпуса собственно норм в языке. Заметим, что узуальные нормы, как и только что упомянутые речевые , лишний раз оправдывают выделение в самом образованном языке таксона разнообразных ненорм (см. раздел 5.5).
Труднее согласиться с набирающей сейчас популярность концепцией вариативности норм, которая растворяет их значение как стражей порядка, единообразной правильности. В периоды бурного языкотворчества, когда русский язык «на грани нервного срыва», как удачно выразился М. Кронгауз, велик соблазн переувлечься сбором новшеств, классификацией социальных, функциональных и иных дифференциаций. Это, несомненно, благородное и нужное дело, особенно в стране, освободившейся от стеснений строгого диктата консервативного нормализаторства. Естественно желание теоретика собрать как можно больше примеров обновления в надежде, что их научное изучение поможет познать потенции, пути и законы развития, даже предугадать его мыслимую динамику в будущем.
Как мы уже упоминали, от этого не уберёгся сам великий А.А. Шахматов, подменяя норму образцами употребления, вызвав тем самым гнев гимназического учителя И.Х. Пахмана. Тащить в единую норму всё, что реально существует в пределах образованного языка, тем более на его периферии, противно учительскому сознанию. Выход здесь именно в признании и утверждении таксономии образованного языка. Ненорм значительно больше, чем норм, но они (как, конечно, и антинормы), в отличие от норм, совсем не предмет научения. Важно не думать, что это утверждение и рекомендация новых норм. Ведь и учёный, жаждущий привести в известность, инвентаризовать всё наблюдаемое в языке, не может не понимать, что есть некая грань, за которой видна гибель литературно образованного языка.
Применительно к педагогической практике концепция вариативности норм не кажется ни удовлетворительной, ни перспективной, ни полезной для его упорядочения и преподавания. Она дезориентирует ревнителей культуры языка, учителей, авторов словарей, описательных грамматик, учебников. Будучи представлена в виде «пучка» вариантов, норма, как материал или хотя бы ориентир правильности, теряет сингулярность, свою однозначную суть, ставит всех в неловкое положение, затем что мешает хранить традицию, отдавать дань призыву А.С. Пушкина уважать «отеческие гробы».
Сходная ситуация излишнего разнобоя в языке послереволюционных лет прошлого столетия породила замечательную статью А.М. Пешковского «Объективная и нормативная точка зрения на язык» (Избранные труды. М.; Л., 1959). Сегодня эта статья вновь злободневна, потому что растворение понятия нормы в хитросплетениях теории и истории делает борьбу за культуру общения бескрылой, тогда как сиюминутная практика требует, напротив, дисциплинировать расхлябанное неуважение к языку.
Внедряемые школой и мнением широкой публики нормы удерживают порядок в публичном и повседневно‑личностном общении. Выверенный их базовый кодекс корректирует и разумное обращение к ненормируемым богатствам языка, управляет полем чересполосного их взаимодействия с иными возможностями передачи содержания. Тут и приходится наступать на горло собственной песне. Не говоря о школьнике, всякий взрослый, стоящий на прочной почве здравомыслия и не желающий опростоволоситься, хочет подтвердить своё мнение ясным советом компетентных специалистов.
Учителю, позиция которого непроста и ответственна, тем более не обойтись без определённости авторитетных пособий, учреждений и лиц. Он с интересом узнаёт, что нормы вариативны, прихотливо зависят от динамики языка и настроя общества, отражают взаимодействие коммуникативной целесообразности и традиции. Можно потешить себя, признав сегодняшнюю разболтанную вседозволенность. Но беда, если он на месте хранителя синхронно неподвижной правильности, не сможет передать эту правильность своим воспитанникам.
Учитель призван внедрять бесспорно и однозначно правильное. Его роль и авторитет абсолютны, как образец для подражания он преодолевает и собственные сомнения. При возражении ученика, дома у которого говорят ща́вель , он попросит на его уроках говорить щаве́ль , потому что сам так привык по аналогии с мете́ль, посте́ль, шине́ль . Непослушание же его привычкам – наказуемая ошибка по праву учительского «красного карандаша». Если, решив содействовать аналитизму, учитель не сочтёт ошибкой несклонение таких географических названий, как Сколково, он прослывёт неисправимым новатором. Его же будут считать безнадёжным консерватором, если он будет настаивать на правильности живу в Сколкове, недалеко от Сколкова . Таковы опасности профессии, но ещё хуже заявить, что и так и так можно, что это варианты одной и той же нормы.
Колеблющаяся вариативная норма теряет смысл как гарант порядка. Конечно, скрывать от учеников, что язык, незаметно для нас меняясь, порождает разные возможности выражения, вряд ли конструктивно. Коль скоро учитель, не мудрствуя лукаво, аргументировал что‑то для себя, то и ученики этому последуют; помимо заботы о языке, укрепится авторитет учителя. Но он перестанет быть воспитателем, если отбросит строгую кодификацию.
Компендиум норм, как дорожная карта, диктует оптимальное движение в упорядоченных нравственных, этических и эстетических границах. Как карта указывает маршруты, нормы указывают пути к порядку, гармонии, благопристойности и морали. При всех трудностях установления единичных норм, они составляют базу единства и общности языка; только на них, отталкиваясь от них, осторожно дополняя, частично меняя их, возможно порождать самые разные, но легко понятные, правильные, достойные тексты. Теории неустойчивости, колебания, вариативности норм как обязательных базовых средств выражения лишают смысла существование их самих.
Разумеется, нельзя забыть слова Л.В. Щербы: «Чрезмерная [так! – В.К. ] нормализация зловредна: она выхолащивает язык, лишая его гибкости… Всегда и везде есть факторы, которые грызут норму» (Щерба Л.В. Очередные проблемы языковедения // Известия АН СССР. Отделение литературы и языка. 1945. Т. IV. Вып. 5. С. 180, 187). Ныне эти факторы, связывавшиеся им прежде всего с разговорным диалогом, «сотканным из всяких изменений нормы», удесятерены звучащими, прежде всего дисплейными, текстами. Но отсюда отнюдь не следует, что нынешнее состояние языка лишается порядка и дисциплинирующей определённости. Объясняя расширение состава образованного языка и затруднительность сведения его к сингулярным нормам, оно не растворяет нормы в вариативности и не превращает их в фикцию. Нормы остаются привнесённой в язык категорией, категорией здравомыслия. Здравомыслия и целомудрия.
Антинормы
Наряду с таксоном норм, гарантирующим устроенность литературно культивируемого, нормативно образованного языка, в нём обретаются значительные ресурсы, неподвластные прямой и очевидной нормативности. Их можно разделить на антинормы и ненормы . Проще всего в таксономии выявить первые – антинормы, очевидный антипод норм, олицетворяющих безусловно однозначную правильность, чаще всего сухую, бесстрастную. В отличие от них, антинормы указывают зону запрета, чаще всего связанную с повышенной экспрессией, крайними эмоциями или с грубым нарушением элементов и закономерностей языковой системы.
С запретом всегда проще, чем с рекомендацией. Если принять, что нормы диктуют, перечисляют (и то отнюдь не исчерпывающе), что, безусловно, необходимо и безопасно, то антинормы фиксируют то, что нельзя, нежелательно или запрещено. Антинормы противоречат законам языка и настроениям общества, эстетике, традиции, приличию. Это языковые единицы по какой‑то причине табуированные, просторечные, архаичные, диалектные, жаргонные, необоснованно избыточные, общественно осуждаемые. Жаль, что у журналистов повелась мода изображать неприятного персонажа, переходя на его язык: «Ему бы сбить бабло . Он давно свалил за кордон ».
Нормы необходимо знать, чтобы придерживаться их. С антинормами сложнее. Вообще‑то надо знать то, что запрещено. Но не хочется уподобиться тому папаше, кто непедагогично велел сыну заучить те слова, которые он никогда не должен произносить. Антинормы придают нежелательную отрицательную характеристику лицу, их употребляющему. Надёжнее всего было бы знать нормы и, по возможности, не выходить за их пределы.
Русское общество относит к антинормам прежде всего ругательства, неприличные, оскорбляющие слова и выражения. Вне закона их ставит, собственно говоря, не язык, а эстетическое и этическое общественное понимание приличия. Учёные называют их обсценными , народ – матерными , а журналисты – непечатными . В последние годы стало модным называть эти слова ненормативными , что не пригодно хотя бы потому, что они вполне соответствуют требованиям языковой системы.
На эти слова накладывается табу, особенно если они употреблены не в предметном значении, а бездумно, как междометия, для неумелого заполнения пауз, ради спонтанной связности. Указ Президента Российской Федерации от 9 апреля 2013 года устанавливает наказание для организаций и отдельных лиц за их употребление. Предпринимаются жёсткие меры, чтобы их «забанить» в блогах, «запикать» на радио и телевидении, в письме замаскировать точками, которые легко расшифровать. Это лишь пропагандирует крайне сильные выразители настроения, без которых многие люди не могут обойтись теперь, как и раньше, и от которых не отучатся, более чем вероятно, ещё долго. «Литературная газета» (2013. № 25/26) не зря сгущает краски, запугивая: «Мат стал реалией современной школы… Все мы говорим сегодня не просто с вкраплениями мата, а на мате, как на некоем параязыке». Вечно неувядающей борьбе с ругательствами сейчас наносит удар автоматически нефильтруемое сетевое общение, да и писатели забыли про свою ответственность за образованный язык и не поддерживают протесты делом.
Дата добавления: 2018-10-26; просмотров: 138; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!