О взаимоотношениях языка и социума 11 страница
Согласно средневековой теории, применённой к русскому языку учением о «трёх штилях» М.В. Ломоносова, единицы языка распределяются по принципу: плюс – ноль – минус (высокое – нейтральная точка отсчёта – низкое):
алчный – жадный – скупой;
ибо, затем что, поскольку – так как – потому что;
воскликнуть – закричать – заорать;
блуждать – бродить – плутать;
страдать – болеть – хворать, недужить;
возвратиться – вернуться – воротиться;
упокоиться (в бозе) – умереть – подохнуть.
Далеко не всегда синонимические, параллельные, сходные, соотносительные единицы выстраиваются в триады, тем более с чёткими оценками, как, например: внезапно, вдруг, неожиданно; лицедей, актёр, артист; украшать ёлку (интеллигентные семьи), наряжать ёлку (мещанские), убирать ёлку (самые простые). Считается неприличным говорить о себе кушать из‑за первоначального значения «отведать, попробовать»; вежливо приглашать: «Кушайте , дорогие гости!» – и осведомиться: «Хорошо ли покушали? »
Во многих случаях отрицательных слов больше: лик – лицо – физиономия, физия, морда, харя; очи – глаза – гляделки, буркалы, лупалы, зыркалы; кушать, вкушать – есть – жрать, лопать, уплетать, трескать, шамать, бирлять; похищать – красть – воровать, лямзить, тырить . Именно они используются в эмоционально‑экспрессивных целях.
Сильно действующей и запоминающейся убедительности в самых важных государственных вопросах добивается В.В. Путин: тянут резину и кормят «завтраками»; сделаю всё, чтобы правительство не дрыхло; частить нельзя, суетиться, заниматься кадровой чехардой, обрастать всякими рыбами‑прилипалами; не удастся растащить нас по затхлым психушкам . Задержка постройки роддомов так его рассердила, что невольно стал резок: «Мужики, вы чего? Значит, на следующей неделе, чтобы в руках у каждого программа была». За драку пригрозил бизнесменам, что «боевые ветераны так задницу надерут, что мало не покажется. Не заржавеет» (РГ. 2011. 22 сент.). «Шакалят по сторонам, никакого страхования рисков для них нет» (РГ. 2010. 30 янв.). «Частные собственники тырят там друг у друга доходы» (РГ. 2012. 12 апр.). «Мы должны быть честными с людьми и, если что обещаем, кровь из носа стараться сделать» (РГ. 2012. 3 дек.). «Если просто, извините за моветон, мы втупую будем выкачивать деньги из бюджета, то тогда ничего не получится» (РГ. 2013. 1 апр.). «Нужно вкалывать как следует» (РГ. 2013. 6 мая).
|
|
|
Достаточно полный список употреблённых им выражений дан в сборнике «Так говорил Путин. 77 лучших высказываний» (М., 2011). Иной раз на грани фола, они обычно столь к месту и образны, что их охотно тиражируют радио, телевидение, периодика, да и в народе повторяют. Строжайшая ревнительница правильного языка Л.А. Вербицкая справедливо одобряет мочить в сортире той ситуацией, в которой это прозвучало: «Не норма, но по‑русски нормально», – отчего журналисты так охотно затем тиражируют его высказывания (РГ – Неделя. 2011. 9 июня). Ненормативно, но нормально! Это не игра слов, а совершенно точная, стопроцентно по жизни целесообразная констатация.
|
|
|
Она опирается на мнение (отнюдь не оправдание, а убедительное разъяснение) самого В.В. Путина: «Ляпнул, что в сортире будем мочить. Не должен я, попав на такой уровень, так языком молоть, болтать. Переживал, а приятель передал слова таксиста: “Мужик какой‑то появился. Правильные вещи говорит”. Из этого сделал пару выводов. Никогда нельзя задирать нос. Я был премьером и считал, что меня все знают. А таксист говорит: “Мужик какой‑то”. То, что я ляпнул, по форме неправильно, а по сути верно. И нужно поступать, исходя из этих соображений целесообразности» (РГ. 2011. 18 июля; РГ – Неделя. 2011. 21 июля). Очень разумная мысль! В жизни весьма нередки ситуации, в которых адекватность и действенность содержания императивно требуют отхода от установленных нормативов. Нормальным становится, так сказать, несоблюдение языковой нормативности. В известном смысле образованный, обработанный язык просто не может сводиться к своей же собственной правильности. Его достоинство, ради которого он и нормализуется, связано с тем, что он ещё и постоянно обрабатывается, меняя свои качества и объём в зависимости от цели обработки.
|
|
|
Кажущийся не всегда желательным выход за пределы нормативности даже всего образованного языка должен, разумеется, быть осторожным и умеренным. Но есть сфера, в которой он оказывается ведущим, не выходя, разумеется, за положенные этические и эстетические пределы. По правилам игры его роль в художественно‑словесном творчестве, реалистически отражающем жизнь, созидательна и необходима. Выразительность превращается тут в художественную изобразительность, в лепку образов, в построение сюжетов, в средство увлекающего и воспитывающего воздействия на читателей.
Художественно‑беллетристическая изобразительность особо важна в истории русского языка, образованию которого задавали тон именно писатели. Но и без повторения ссылки на них ясно, что мастера художественного слова видят в языковых, как и во многих других, законах и традициях просто препятствие для самовыражения творческого «я». Стилистика художественного языка жаждет избавиться от докуки, одобряя разумных смельчаков и вежливо отвергая тех, кто не знает края (вспомним нормализационную деятельность Г.Р. Державина и всё сказанное в разделе 1).
|
|
|
С благодарностью использую мысль о двух типах повествования, обозначившихся в русской классической литературе XIX века, которую высказала К.А. Рогова в частном обсуждении излагаемых взглядов и которая также отражена в её исследовании сегодняшних креолизованных (в моей терминологии – дисплейных) текстов. Взаимодействие идущих от А.С. Пушкина и И.С. Тургенева нормативно‑эстетических и идущих от Н.В. Гоголя и Н.С. Лескова индивидуально выразительных повествовательных принципов по нынешний день определяет характер образования нашего правильного общего языка. Эти два направления, несомненно, определили соотношение книжной и некнижной (разговорной) его разновидностей, сделав органичным, вполне ожидаемым, даже желательным их сближение в условиях нынешнего технического прогресса в реализации текстов.
Целевой замысел общения, несомненно, сильнее власти языковых правил. Выразительность, сфера культуры, вкуса, стилистики, риторики плохо уживаются с ригоризмом норм. Суровое непреклонное и мелочное их соблюдение может вести к обратному эффекту, к отторжению их самих. В.В. Виноградов шутил: «Можно сказать тро́льбус, троле́бус, трайлебу́с , если слушающие знают, что вы знаете, что правильно троллейбус ». Написанное рукою А.П. Чехова: «Хозяйка велела мне почистить селёдку, а я начал её с хвоста, а она взяла селёдку и ейной мордой начала меня в харю тыкать», – понимается как мастерский приём создания образа Ваньки Жукова, а не как неграмотность писателя.
Поэзия спокойно допускает форму крылы . У В.В. Набокова: «Волшебных крыл изгиб танцевал с нею тесный танго»; «…Плыли тучи, задевая крылами тонкими луну». У современных поэтесс: «Вода из‑под колёс взмахнёт крылами ». Также други, ветра («И в суховейные ветра . Живёт и строится Чита»), иные архаизмы‑поэтизмы наряду с друзья, крылья, ветры . Поэты завоевали право даже на своё индивидуальное правописание, не говоря уже о пунктуации.
Несоблюдение правильности, предписываемой нормативностью, не смущает, когда участники акта общения, во‑первых, понимают эмоциональные, экспрессивные, изобразительные, игровые мотивы отхода от неё, а во‑вторых, что важнее, хорошо владеют ею, чтобы знать, от чего отходить. Здоровое и здравое чутьё языка, самый характер и объём образованной его части вытекают из содержания, эстетики, этики, вкуса и задачи отдельного акта общения. Выразительность превыше нормативности в том, что управляет развёртыванием, нормированием не охваченных (не охватываемых принципиально и даже сознательно) языковых единиц, тем более всех средств выражения, в частности невербальных.
Конечно, важно знать меру, заботиться об охране иллюзии вечной неизменчивости образованного языка. На этом зиждутся стилистика, культура правильного употребления языка в любом акте общения, причём с разной обязательностью, как всегда настаивал К.С. Горбачевич, в словаре и синтаксических моделях предложения сравнительно с системообразующими фонетикой и морфологией.
Вспомним ещё и о том, что независимо от принадлежности к разновидности языка тексты в звуке и в печати различны по потенциям выразительности. Звучащий текст пользуется интонацией, детским, женским и мужским голосами, громкостью и вообще разным произнесением, бо́льшими невербальными носителями смысла. Печатный текст гораздо ограниченнее в этом плане, но способен многое восполнять собственно вербальным способом.
Соответственно, записываемый звучащий текст и читаемый вслух печатный тексты должны что‑то менять в своей языковой стороне (как это сознательно делал В. Маяковский в написанных и читаемых стихах), чтобы выглядеть естественно, чтобы оправдать ожидания слушателя/читателя и не казаться смешными. Из‑за привязанности орфографии и пунктуации к книжности запись звучащего текста значительно сложнее, чем чтение напечатанного.
Однако в обоих случаях нормативность отнюдь не излишня не только как точка отсчёта. Знание её необходимо, чтобы заиграли высокие и низкие параллели, иные развёртываемые средства достижения выразительности и тем более изобразительности. В этом смысле они выполняют роль актрисы второго плана (supporting actress), которая делает всё, чтобы главная выглядела звездой.
* * *
Культурное общение остро различает незнание нормативного языка и осознанное, конечно, частичное его несоблюдение во имя смысла и цели. Мотивированное отступление от него столь же закономерно, что и самоя́ категория нормативности. Обществу свойственны самоохранительные настроения, в том числе и принятое соотношение между всем языковым океаном и выделенным из него, более того, осторожно, но постоянно им питающимся литературно образованным каноном.
Во второй половине прошлого столетия велись громкие споры вокруг свободы в мысли, чувстве и скупой, сухой точности во всём, возбуждённые статьёй А. Вознесенского «Физики в почёте, лирики в загоне». Правда, оказалось в итоге, что лирики отнюдь не в загоне, а «физики шутят». Поиски середины между консерватизмом и новаторством продолжаются естественно и вечно.
В целом общество, сплочённое в своём единстве, всегда нуждается в «дорожной карте», безусловно указывающей удобный путь, если не лучшие, то и не худшие альтернативы. Нормативность языка – маяк лёгкого и корректного умения справляться с устным и письменным, серьёзным и повседневным общением. Оно увязывается с такой могущественной силой, как заданные традицией принципы построения текстов в разных жанрах и стилях. Только тот, кто наделён художественным даром, опытен и уверен в себе, может избрать собственную более живописную и изящную тропу.
Выразительность увязывается с явлениями, которые в силу их созидательной природы вообще вряд ли возможно нериторически описать. В какой‑то мере помогает разграничение терминов стилистический и стилевой как двух прилагательных по многозначности слов стиль , стилистика .
Стилистические единицы относятся к языку, к структурно‑парадигматической стилистике, например уже рассмотренные и другие синонимические, параллельные, соотносительные средства выражения. Они доступны нормированию. Стилевые явления мало ему подвержены, относясь к функциональным типам текстов, к их типологии. Они существуют лишь в конкретных образцах, весьма индивидуально устанавливающих общие принципы отбора и композицию средств выражения в пределах деловых, научных, разговорных, тем более художественных, текстов.
Соответственно, различаются формальная правильность (на уровне языковых единиц, отдельно взятых средств выражения) и правильность функциональная (на уровне ситуации, высказывания, текста). Первая отнюдь не исчерпывает ни красноречия риторов и искусства ораторов, ни творчества поэтов и писателей, ни сочинений учёных, ни повседневности. В то же время любая единица, вырванная со своего нормативного места, произвольно отправленная на другое, искажает любой контекст.
Второй позволительно в обоснованных случаях выходить за пределы первой, проявляясь в тайнах синтаксических единств, в межтекстовых связях, различиях книжности и разговорности. Она творчески свободна, индивидуальна и оттого малопредсказуема. Она бывает, скажем, семантико‑лексически строгой, даже терминологически замкнутой или, напротив, сдержанной и раскованной, непринуждённой, высокой и сниженной.
Стиль – это не человек, как считал Ж. Бюффон, а отношение человека к миру . Законы правильного строения текста не имеют характера и силы норм. Их существо иного рода и связывается с содержательно‑мыслительными категориями, с принципами теории коммуникации и эффективности воздействия, действенностью общения, логикой. Выработанные традицией и узусом конструктивно‑стилевые векторы (разные авторы употребляют разные термины применительно к этому понятию: полярные стилевые черты, стилеобразующие стержни, конструктивные принципы ) трудно представить в виде обязательных правил. Их обязательность относительна, хотя традиционно достаточно жестка.
Не задавая материала воплощения, но лишь направление отбора средств выражения и их композиции, эти векторы обеспечивают креативную природу текста. Существуя в сознании членов языкового и культурного общества как понятийные категории или рекомендательные модели, эталонные образцы той или иной внеязыковой установки человека (общественной группы), они реализуются лишь на конкретном, единичном уровне. Эти векторы управляются также вкусом как категорией культуры. Применительно к языку вкус понимается как ценностное отношение и набор общих установок к его использованию в данный период. Вкус формируется в ходе усвоения социальных настроений, знаний, правил. Отражая динамику общественного и национального сознания, он конкретен, социален, историчен и общ для членов данного общества. По К. Фосслеру, психологизм этого понятия определяет умение человека интуитивно оценивать правильность, уместность, эстетичность выражения.
Вкус весь в этике и эстетике, в музыке, в таинственной красоте мифотворчества, в новых ритмах, свежих словах и их смыслах. Он выше забот о нормах, он ими владеет, но может и ими командовать. Жан Кокто сказал: «Я скрыт от ваших глаз, я весь в плаще из слов…» Истинный языковой вкус никак не сводится к слепому следованию нормам, как и к иным затверженным догмам. Он помогает осмыслить объективные законы языка и приспособить его функционирование (включая установление самих норм) к общей эстетике, к тенденциям, настроениям и потребностям эпохи и общества.
Интересы выразительности и, шире, индивидуальной или групповой самоидентификации, всех явлений стиля, слога, культуры, традиции, вкуса предполагают наличие в общепринятом и общепонятном употреблении не только того, что безусловно вытекло из процессов нормализации. К тому же историческое движение её процессов не позволяет ограничиться достигнутой на данный момент нормативностью. Остаётся либо признать, что нормы – нечто условно привносимое, даже не очень нужное (фикция, как считали многие авторитеты), либо узреть в них авторитарно насаждаемую вытяжку из природного языкового океана.
Можно, однако, увидеть, различить среди них явления, вполне допустимые, но разной ценности, сути, разного назначения, по общему соотношению данного, естественного и искусственного, созданного или упорядоченного человеком – дичка и яблони, леса и парка, волка и собаки, хлопка и нейлона (см. раздел 4).
Л.В. Щерба великолепно писал: «Авторов, вовсе не отступающих от нормы, конечно, не существует – они были бы невыносимо скучны. Когда чувство нормы воспитано у человека, тогда‑то он начинает чувствовать всю прелесть обоснованных отступлений от неё у разных хороших писателей. Я говорю “обоснованных”, потому что у плохих авторов они бывают часто недостаточно мотивированы внутренним содержанием , поэтому‑то эти авторы и считаются плохими» (Щерба Л.В. Очередные проблемы языковедения // Известия АН СССР. Отделение литературы и языка. 1945. Т. IV. Вып. 5. С. 183; выделено нами. – В.К. ). В этих мудрых словах мало видеть защиту отхода от нормативности языка, ещё важнее в них утверждение, что ничего не может быть без неё – ни объединяющей общество собственно информативной коммуникации, ни полнокровного общения, насыщенного живой человечностью, немыслимой не только без почитания дисциплинирующего (образованного!) начала в языке, но и при слепом и тупоумном соблюдении его предписаний. Нормы всегда, а сегодня особенно проходят горнило испытаний на прочность, но без всенепременного минимума твёрдых ориентирующих идеалов нет порядка. Нормы не против свободы выражения, но служат его базой, на которой расцветают для полнокровного общения параллельные, но не обязательные возможности: синонимы, метафоры, соотносительные, параллельные, вариантные, дублетные. Самоё их наличие – хлеб стилистики.
Щербовскую позицию образно изложила С.Г. Тер‑Минасова: «Литературный язык лишён цвета и запаха, он нужен как ткань, на которой вышивается узор. Узор, вышивка, отклонение от нормы не может существовать без ткани, холста, литературно‑языковой основы. Норма существует для того, чтобы было от чего отклоняться; тогда включается стилистическая игра. Это высшая культура речи, но – от великого до смешного один шаг. Эти отклонения у одного – художество, у другого – монстр» (Тер‑Минасова С.Г. Интервью // Мир русского слова. 2002. № 4. С. 20).
Не всем и не всегда дано право на самоидентификацию, она смешна, если за ней не стоят компетентность, опыт, знания, раздумья. Надо уметь нарушать правила в рамках правил по немецкой поговорке «Meister kann die Form zerbrechen» («Только мастер может разбить форму»), потому что он способен сделать новую лучше.
Нормативность
Постановка проблемы
Каждый из нас говорит по‑своему, но мы без труда понимаем друг друга, потому что это наш язык с одинаково общей нормативностью. Не мешает общению и постоянное во времени, но малозаметное в каждый данный момент обновление самого языка: меняясь, он остаётся самим собой в нормативности как своём качестве. Нормализация результатируется в нормативности как обязательном свойстве образованного языка, объём и понимание которого остаются в целом шире. Это противоречие смягчается более гибким применением термина «норма (нормы)» к языку.
Слово норма означает «не выходящая из порядка мера, установленное правило, принятый образец, единица измерения»: норма выработки и оплаты труда . Пока не узаконено одно именование, нет и порядка. Значение растворяется в аналогичных, синонимичных, соотносительных, схожих понятиях. Нормы едины, однозначны, узаконены именно как нормальное . По логике термина, они эталонны, общеприняты, обязательны. За килограмм преступно выдавать 975 граммов, скрытно насыпая их в привычный пакет за ту же цену. Варианты тут крайне нежелательны даже в именованиях, не говоря уже о сути предмета.
Иное дело сокращение: распространённое несклонение кило и грамм («Взвесьте пять килограмм, кило » вместо килограммов ), хотя и нормативно, как и технические нормы: 220 вольт , а не вольтов . Мог не склоняться и старый пуд: Семь пуд поднимал!
Дата добавления: 2018-10-26; просмотров: 115; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!