Я ЖЕНЩИН НЕ БИЛ ДО СЕМНАДЦАТИ ЛЕТ

Владимир Семенович Высоцкий

Собрание сочинений в одном томе

http://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=2545905

«Владимир Высоцкий. Собрание сочинений в одном томе»: Эксмо; Москва; 2011

ISBN 978‑5‑699‑52267‑5

Аннотация

Любимого многими поэта Владимира Высоцкого представлять не нужно. Его песни находят отклик в душах большинства людей нашей страны. Эта книга представляет собой наиболее полное собрание стихотворений и прозы поэта. Ведь именно проза поэта, будучи явлением уникальным, приоткрывает завесу тайны с замыслов, внутренней жизни поэта, некоторых черт характера.

Владимир Высоцкий

Собрание сочинений в одном томе

Песни

1960 – 1966

СОРОК ДЕВЯТЬ ДНЕЙ

Суров же ты, климат охотский, –

Уже третий день ураган.

Встает у руля сам Крючковский,

На отдых – Федотов Иван.

Стихия реветь продолжала –

И Тихий шумел океан.

Зиганшин стоял у штурвала

И глаз ни на миг не смыкал.

Суровей, ужасней лишенья,

Ни лодки не видно, ни зги, –

И принято было решенье –

И начали есть сапоги.

Последнюю съели картошку,

Взглянули друг другу в глаза...

Когда ел Поплавский гармошку,

Крутая скатилась слеза.

Доедена банка консервов,

И суп из картошки одной, –

Все меньше здоровья и нервов,

Все больше желанье домой.

Сердца продолжали работу,

Но реже становится стук.

Спокойный, но слабый Федотов

Глодал предпоследний каблук.

Лежали все четверо в лежку,

Ни лодки, ни крошки вокруг.

Зиганшин скрутил козью ножку

Слабевшими пальцами рук.

На службе он воин заправский,

И штурман заправский он тут.

Зиганшин, Крючковский, Поплавский –

Под палубой песни поют.

Зиганшин крепился, держался,

Бодрил, сам был бледный как тень,

И то, что сказать собирался,

Сказал лишь на следующий день.

«Друзья!..» Через час: «Дорогие!..»

«Ребята! – еще через час. –

Ведь нас не сломила стихия,

Так голод ли сломит ли нас!

Забудем про пищу – чего там! –

А вспомним про наш взвод солдат...»

«Узнать бы, – стал бредить Федотов, –

А что у нас в части едят?»

И вдруг: не мираж ли, не миф ли –

Какое‑то судно идет!

К биноклю все сразу приникли,

А с судна летел вертолет.

...Окончены все переплеты –

Вновь служат, – что, взял океан?! –

Крючковский, Поплавский, Федотов,

А с ними Зиганшин Асхан!

1960

ТАТУИРОВКА

Не делили мы тебя и не ласкали,

А что любили – так это позади, –

Я ношу в душе твой светлый образ, Валя,

А Леша выколол твой образ на груди.

И в тот день, когда прощались на вокзале;

Я тебя до гроба помнить обещал, –

Я сказал: «Я не забуду в жизни Вали!»

«А я – тем более!» – мне Леша отвечал.

И теперь реши, кому из нас с ним хуже,

И кому трудней – попробуй разбери:

У него – твой профиль выколот снаружи,

А у меня – душа исколота снутри.

И когда мне так уж тошно, хоть на плаху, –

Пусть слова мои тебя не оскорбят, –

Я прошу, чтоб Леша расстегнул рубаху,

И гляжу, гляжу часами на тебя.

Но недавно мой товарищ, друг хороший,

Он беду мою искусством поборол:

Он скопировал тебя с груди у Леши

И на грудь мою твой профиль наколол.

Знаю я, своих друзей чернить неловко,

Но ты мне ближе и роднее оттого,

Что моя – верней, твоя – татуировка

Много лучше и красивше, чем его!

1961

КРАСНОЕ, ЗЕЛЕНОЕ

Красное, зеленое, желтое, лиловое,

Самое красивое – на твои бока!

А если что дешевое – то новое, фартовое, –

А ты мне – только водку, ну и реже – коньяка.

Бабу ненасытную, стерьву неприкрытую,

Сколько раз я спрашивал: «Хватит ли, мой свет?»

А ты – всегда испи тая, здоровая, небитая –

Давала мине водку и кричала: «Еще нет!»

На тебя, отраву, деньги словно с неба сыпались –

Крупными купюрами, «займом золотым», –

Но однажды – всыпались, и сколько мы ни рыпались –

Все прошло, исчезло, словно с яблонь белый дым.

Бог с тобой, с проклятою, с твоею верной клятвою

О том, что будешь ждать меня ты долгие года, –

А ну тебя, патлатую, тебя саму и мать твою!

Живи себе как хочешь – я уехал навсегда!

<1961>

Я БЫЛ ДУШОЙ ДУРНОГО ОБЩЕСТВА

Я был душой дурного общества,

И я могу сказать тебе:

Мою фамилью‑имя‑отчество

Прекрасно знали в КГБ.

В меня влюблялася вся улица

И весь Савеловский вокзал.

Я знал, что мной интересуются,

Но все равно пренебрегал.

Свой человек я был у скóкарей ,

Свой человек – у щипачей , –

И гражданин начальник Токарев

Из‑за меня не спал ночей.

Ни разу в жизни я не мучился

И не скучал без крупных дел, –

Но кто‑то там однажды скурвился, ссучился –

Шепнул, навел – и я сгорел.

Начальник вел себя не въедливо,

Но на допросы вызывал, –

А я всегда ему приветливо

И очень скромно отвечал:

«Не брал я на душу покойников

И не испытывал судьбу, –

И я, начальник, спал спокойненько

И весь ваш МУР видал в гробу!»

И дело не было отложено,

И огласили приговор, –

И дали всё, что мне положено,

Плюс пять мне сделал прокурор.

Мой адвокат хотел по совести

За мой такой веселый нрав, –

А прокурор просил всей строгости –

И был, по‑моему, не прав.

С тех пор заглохло мое творчество,

Я стал скучающий субъект, –

Зачем мне быть душою общества,

Когда души в нем вовсе нет!

1961

ЛЕНИНГРАДСКАЯ БЛОКАДА

Я вырос в ленинградскую блокаду,

Но я тогда не пил и не гулял.

Я видел, как горят огнем Бадаевские склады,

В очередях за хлебушком стоял.

Граждане смелые,

а что ж тогда вы делали,

Когда наш город счет не вел смертям?

Ели хлеб с икоркою, –

а я считал махоркою

Окурок с‑под платформы черт‑те с чем напополам.

От стужи даже птицы не летали,

И вору было нечего украсть.

Родителей моих в ту зиму ангелы прибрали,

А я боялся – только б не упасть!

Было здесь дó фига

голодных и дистрофиков –

Все голодали, даже прокурор, –

А вы в эвакуации

читали информации

И слушали по радио «От Совинформбюро».

Блокада затянулась, даже слишком,

Но наш народ врагов своих разбил, –

И можно жить как у Христа за пазухой, под мышкой,

Но только вот мешает бригадмил.

Я скажу вам ласково,

граждане с повязками,

В душу ко мне лапою не лезь!

Про жизню вашу личную

и непатриотичную

Знают уже органы и ВЦСПС!

1961

БОДАЙБО

Ты уехала на короткий срок,

Снова свидеться нам – не дай бог, –

А меня в товарный – и на восток,

И на прииски в Бодайбо.

Не заплачешь ты и не станешь ждать,

Навещать не станешь родных, –

Ну а мне плевать – я здесь добывать

Буду золото для страны.

Все закончилось: смолкнул стук колес,

Шпалы кончились, рельсов нет...

Эх бы взвыть сейчас! – жалко нету слез –

Слезы кончились на семь лет.

Ты не жди меня – ладно, бог с тобой, –

А что туго мне – ты не грусти.

Только помни – не дай бог тебе со мной

Снова встретиться на пути!

Срок закончится – я уж вытерплю,

И на волю выйду как пить, –

Но пока я в зоне на нарах сплю,

Я постараюсь всё позабыть.

Здесь леса кругом гнутся пó ветру,

Синева кругом – как не выть!

Позади – семь тысяч килóметров,

Впереди – семь лет синевы...

1961

ГОРОД УШИ ЗАТКНУЛ

Город уши заткнул и уснуть захотел,

И все граждане спрятались в норы.

А у меня в этот час еще тысячи дел, –

Задерни шторы

и проверь запоры!

Только зря: не спасет тебя крепкий замок,

Ты не уснешь спокойно в своем доме, –

Потому что я вышел сегодня на скок ,

А Колька Дёмин –

на углу на стрёме .

И пускай сторожит тебя ночью лифтер

И ты свет не гасил по привычке –

Я давно уже гвоздик к замочку притер,

Попил водички

и забрал вещички.

Ты увидел, услышал – как листья дрожат

Твои тощие, хилые мощи, –

Дело сделал свое я – и тут же назад,

А вещи – теще

в Марьиной Роще.

А потом – до утра можно пить и гулять,

Чтоб звенели и пели гитары,

И спокойно уснуть, чтобы не увидать

Во сне кошмары,

мусороóв и нары.

Когда город уснул, когда город затих –

Для меня лишь начало работы...

Спите, граждане, в теплых квартирках своих –

Спокойной ночи,

до будущей субботы!

1961

* * *

Что же ты, зараза, бровь себе подбрила,

Для чего надела, падла, синий свой берет!

И куда ты, стерва, лыжи навострила –

От меня не скроешь ты в наш клуб второй билет!

Знаешь ты, что я души в тебе не чаю,

Для тебя готов я днем и ночью воровать, –

Но в последне время чтой‑то замечаю,

Что ты стала мине слишком часто изменять.

Если это Колька или даже Славка –

Супротив товарищев не стану возражать,

Но если это Витька с Первой Перьяславки –

Я ж те ноги обломаю, в бога душу мать!

Рыжая шалава, от тебя не скрою:

Если ты и дальше будешь свой берет носить –

Я тебя не трону, а в душе зарою

И прикажу залить цементом, чтобы не разрыть.

А настанет лето – ты еще вернешься,

Ну а я себе такую бабу отхвачу,

Что тогда ты, стервь, от зависти загнешься,

Скажешь мне: «Прости!» – а я плевать не захочу!

1961

* * *

Позабыв про дела и тревоги

И не в силах себя удержать,

Так люблю я стоять у дороги –

Запоздалых прохожих пугать!

«Гражданин, разрешите папироску!»

«Не курю. Извините, пока!»

И тогда я так просто, без спросу

Отбираю у дяди бока .

Сделав вид, что уж все позабыто,

Отбежав на полсотни шагов,

Обзовет меня дядя бандитом,

Хулиганом – и будет таков.

Если ж женщину я повстречаю –

У нее не прошу закурить,

А спокойно ей так замечаю,

Что ей некуда больше спешить...

Позабыв про дела и тревоги

И не в силах себя удержать,

Так люблю я стоять у дороги!..

Только лучше б мне баб не встречать!

<1961 или 1962>

СЕРЕБРЯНЫЕ СТРУНЫ

У меня гитара есть – расступитесь, стены!

Век свободы не видать из‑за злой фортуны!

Перережьте горло мне, перережьте вены –

Только не порвите серебряные струны!

Я зароюсь в землю, сгину в одночасье –

Кто бы заступился за мой возраст юный!

Влезли ко мне в душу, рвут ее на части –

Только б не порвали серебряные струны!

Но гитару унесли, с нею – и свободу, –

Упирался я, кричал: «Сволочи, паскуды!

Вы втопчите меня в грязь, бросьте меня в воду –

Только не порвите серебряные струны!»

Что же это, братцы! Не видать мне, что ли,

Ни денечков светлых, ни ночей безлунных?!

Загубили душу мне, отобрали волю, –

А теперь порвали серебряные струны...

1962

ТОТ, КТО РАНЬШЕ С НЕЮ БЫЛ

В тот вечер я не пил, не пел –

Я на нее вовсю глядел,

Как смотрят дети, как смотрят дети.

Но тот, кто раньше с нею был,

Сказал мне, чтоб я уходил,

Что мне не светит.

И тот, кто раньше с нею был, –

Он мне грубил, он мне грозил.

А я все помню – я был не пьяный.

Когда ж я уходить решил,

Она сказала: «Не спеши!»

Она сказала: «Не спеши,

Ведь слишком рано!»

Но тот, кто раньше с нею был,

Меня, как видно, не забыл, –

И как‑то в осень, и как‑то в осень –

Иду с дружком, гляжу – стоят, –

Они стояли молча в ряд,

Они стояли молча в ряд –

Их было восемь.

Со мною – нож, решил я: что ж,

Меня так просто не возьмешь, –

Держитесь, гады! Держитесь, гады!

К чему задаром пропадать,

Ударил первым я тогда,

Ударил первым я тогда –

Так было надо.

Но тот, кто раньше с нею был, –

Он эту кашу заварил

Вполне серьезно, вполне серьезно.

Мне кто‑то нá плечи повис, –

Валюха крикнул: «Берегись!»

Валюха крикнул: «Берегись!» –

Но было поздно.

За восемь бед – один ответ.

В тюрьме есть тоже лазарет, –

Я там валялся, я там валялся.

Врач резал вдоль и поперек,

Он мне сказал: «Держись, браток!»

Он мне сказал: «Держись, браток!» –

И я держался.

Разлука мигом пронеслась,

Она меня не дождалась,

Но я прощаю, ее – прощаю.

Ее, как водится, простил,

Того ж, кто раньше с нею был,

Того, кто раньше с нею был, –

Не извиняю.

Ее, конечно, я простил,

Того ж, кто раньше с нею был,

Того, кто раньше с нею был, –

Я повстречаю!

1962

У ТЕБЯ ГЛАЗА – КАК НОЖ

У тебя глаза – как нож:

Если прямо ты взглянёшь –

Я забываю, кто я есть и где мой дом;

А если косо ты взглянёшь –

Как по сердцу полоснешь

Ты холодным, острым серым тесаком.

Я здоров – к чему скрывать, –

Я пятаки могу ломать,

Я недавно головой быка убил, –

Но с тобой жизнь коротать –

Не подковы разгибать,

А прибить тебя – морально нету сил.

Вспомни, было ль хоть разок,

Чтоб я из дому убег, –

Ну когда же надоест тебе гулять!

С грабежу я прихожу –

Язык за спи ну заложу

И бежу тебя по городу шукать.

Я все ноги исходил –

Велисипед себе купил,

Чтоб в страданьях облегчения была, –

Но налетел на самосвал –

К Склифосовскому попал, –

Навестить меня ты даже не пришла.

И хирург – седой старик –

Он весь обмяк и как‑то сник:

Он шесть суток мою рану зашивал!

А когда кончился наркоз,

Стало больно мне до слез:

Для кого ж я своей жистью рисковал!

Ты не радуйся, змея, –

Скоро выпишут меня –

Отомщу тебе тогда без всяких схем:

Я тебе точно говорю,

Востру бритву навострю –

И обрею тебя наголо совсем!

1962

Я В ДЕЛЕ

Я в деле, и со мною нож –

И в этот миг меня не трожь,

А после – я всегда иду в кабак, –

И кто бы что ни говорил,

Я сам добыл – и сам пропил, –

И дальше буду делать точно так.

Ко мне подходит человек

И говорит: «В наш трудный век

Таких, как ты, хочу уничтожать!»

А я парнишку наколол –

Не толковал, а запорол, –

И дальше буду так же поступать.

А хочешь просто говорить –

Садись со мной и будем пить, –

Мы все с тобой обсудим и решим.

Но если хочешь так, как он, –

У нас для всех один закон,

И дальше он останется таким.

<1962>

ВЕСНА ЕЩЕ В НАЧАЛЕ

Весна еще в начале,

Еще не загуляли,

Но уж душа рвалася из груди, –

И вдруг приходят двое

С конвоем, с конвоем:

«Оденься, – говорят, – и выходи!»

Я так тогда просил у старшины:

«Не уводите меня из Весны!»

До мая пропотели –

Всё расколоть хотели, –

Но – нате вам – темню я сорок дней.

И вдруг – как нож мне в спину –

Забрали Катерину, –

И следователь стал меня главней.

Я понял, я понял, что тону, –

Покажьте мне хоть в форточку Весну!

И вот опять – вагоны,

Перегоны, перегоны,

И стыки рельс отсчитывают путь, –

А за окном – в зеленом

Березки и клены, –

Как будто говорят: «Не позабудь!»

А с насыпи мне машут пацаны, –

Зачем меня увозят из Весны!..

Спросил я Катю взглядом:

«Уходим?» – «Не надо!»

«Нет, хватит, – без Весны я не могу!»

И мне сказала Катя:

«Что ж, хватит так хватит». –

И в ту же ночь мы с ней ушли в тайгу.

Как ласково нас встретила она!

Так вот, так вот какая ты, Весна!

А на вторые сутки

На след напали суки –

Как псы на след напали и нашли, –

И завязали суки

И ноги и руки –

Как падаль по грязи поволокли.

Я понял: мне не видеть больше сны –

Совсем меня убрали из Весны...

1962

* * *

У меня было сорок фамилий,

У меня было семь паспортов,

Меня семьдесят женщин любили,

У меня было двести врагов.

Но я не жалею!

Сколько я ни старался,

Сколько я ни стремился –

Все равно, чтоб подраться,

Кто‑нибудь находился.

И хоть путь мой и длинен и долог,

И хоть я заслужил похвалу –

Обо мне не напишут некрóлог

На последней странице в углу.

Но я не жалею!

Сколько я ни стремился,

Сколько я ни старался, –

Кто‑нибудь находился –

И я с ним напивался.

И хотя во все светлое верил –

Например, в наш советский народ, –

Не поставят мне памятник в сквере

Где‑нибудь у Петровских ворот.

Но я не жалею!

Сколько я ни старался,

Сколько я ни стремился –

Все равно я спивался,

Все равно я катился.

Сочиняю я песни о драмах

И о жизни карманных воров, –

Мое имя не встретишь в рекламах

Популярных эстрадных певцов.

Но я не жалею!

Сколько я ни старался,

Сколько я ни стремился, –

Я всегда попадался –

И все время садился.

Говорят, что на место все встанет.

Бросить пить?.. Видно, мне не судьба, –

Все равно меня не отчеканят

На монетах заместо герба.

Но я не жалею!

Так зачем мне стараться?

Так зачем мне стремиться?

Чтоб во всем разобраться –

Нужно сильно напиться!

<1962 или 1963>

ЛЕЖИТ КАМЕНЬ В СТЕПИ

Артуру Макарову

Лежит камень в степи,

А под него вода течет,

А на камне написано слово:

«Кто направо пойдет –

Ничего не найдет,

А кто прямо пойдет –

Никуда не придет,

Кто налево пойдет –

Ничего не поймет

И ни за грош пропадет».

Перед камнем стоят

Без коней и без мечей

И решают: идти или не надо.

Был один из них зол –

Он направо пошел,

В одиночку пошел, –

Ничего не нашел –

Ни деревни, ни сел, –

И обратно пришел.

Прямо нету пути –

Никуда не прийти,

Но один не поверил в заклятья

И, подобравши подол,

Напрямую пошел, –

Сколько он ни бродил –

Никуда не добрел, –

Он вернулся и пил,

Он обратно пришел.

Ну а третий – был дурак,

Ничего не знал и так,

И пошел без опаски налево.

Долго ль, коротко ль шагал –

И совсем не страдал,

Пил, гулял и отдыхал,

Ничего не понимал, –

Ничего не понимал,

Так всю жизнь и прошагал –

И не сгинул, и не пропал.

<1962>

БОЛЬШОЙ КАРЕТНЫЙ

Левону Кочаряну

Где твои семнадцать лет?

На Большом Каретном.

Где твои семнадцать бед?

На Большом Каретном.

Где твой черный пистолет?

На Большом Каретном.

А где тебя сегодня нет?

На Большом Каретном.

Помнишь ли, товарищ, этот дом?

Нет, не забываешь ты о нем.

Я скажу, что тот полжизни потерял,

Кто в Большом Каретном не бывал.

Еще бы, ведь

Где твои семнадцать лет?

На Большом Каретном.

Где твои семнадцать бед?

На Большом Каретном.

Где твой черный пистолет?

На Большом Каретном.

А где тебя сегодня нет?

На Большом Каретном.

Переименован он теперь,

Стало все по новой там, верь не верь.

И все же, где б ты ни был, где ты ни бредешь

Нет‑нет да по Каретному пройдешь.

Еще бы, ведь

Где твои семнадцать лет?

На Большом Каретном.

Где твои семнадцать бед?

На Большом Каретном.

Где твой черный пистолет?

На Большом Каретном.

А где тебя сегодня нет?

На Большом Каретном.

1962

* * *

Если б водка была на одного –

Как чудесно бы было!

Но всегда покурить – на двоих,

Но всегда распивать – на троих.

Что же – на одного?

На одного – колыбель и могила.

От утра и до утра

Раньше песни пелись,

Как из нашего двора

Все поразлетелись –

Навсегда, кто куда,

На долгие года.

Говорят, что жена – на одного, –

Спокон веку так было.

Но бывает жена – на двоих,

Но бывает она – на троих.

Что же – на одного?

На одного – колыбель и могила.

От утра и до утра

Раньше песни пелись,

Как из нашего двора

Все поразлетелись –

Навсегда, кто куда,

На долгие года.

Сколько ребят у нас в доме живет,

Сколько ребят в доме рядом!

Сколько блатных мои песни поет,

Сколько блатных еще сядут –

Навсегда, кто куда,

На долгие года!

1963

* * *

Всё позади – и КПЗ, и суд,

И прокурор, и даже судьи с адвокатом, –

Теперь я жду, – теперь я жду –

куда, куда меня пошлют,

Куда пошлют меня работать за бесплатно.

Мать моя – давай рыдать,

Давай думать и гадать,

Куда, куда меня пошлют.

Мать моя – давай рыдать,

А мне ж ведь в общем наплевать,

Куда, куда меня пошлют.

До Воркуты идут посылки долго,

До Магадана – несколько скорей, –

Но там ведь все, но там ведь все –

такие падлы, суки, волки, –

Мне передач не видеть как своих ушей.

Мать моя – давай рыдать,

Давай думать и гадать,

Куда, куда меня пошлют.

Мать моя – давай рыдать,

А мне ж ведь в общем наплевать,

Куда, куда меня пошлют.

И вот уж слышу я: за мной идут –

Открыли дверь и сонного подняли, –

И вот сейчас, вот прям сейчас

меня кудай‑то повезут,

А вот куда – опять, паскуды, не сказали.

Мать моя – опять рыдать,

Опять думать и гадать,

Куда, куда меня пошлют.

Мать моя – опять рыдать,

А мне ж ведь в общем наплевать,

Куда, куда меня пошлют.

И вот на месте мы – вокзал и брань, –

Но, слава богу, хоть с махрой не остро.

И вот сказали нам, что нас

везут туда – в Тьмутаракань –

Кудай‑то там на Кольский полуостров.

Мать моя – опять рыдать,

Опять думать и гадать,

Куда, куда меня пошлют...

Мать моя, кончай рыдать,

Давай думать и гадать,

Когда меня обратно привезут!

1963

* * *

Сколько лет, сколько лет –

Всё одно и то же:

Денег нет, женщин нет,

Да и быть не может.

Сколько лет воровал,

Столько лет старался, –

Мне б скопить капитал –

Ну а я спивался.

Ни кола ни двора

И ни рожи с кожей,

И друзей – ни хера,

Да и быть не может.

Только – водка на троих,

Только – пика с червой, –

Комом – все блины мои,

А не только первый.

<1962>

ПРАВДА ВЕДЬ, ОБИДНО

Правда ведь, обидно – если завязал,

А товарищ продал, падла, и за все сказал:

За давнишнее, за драку – все сказал Сашок, –

Двое в синем, двое в штатском, черный воронок...

До свиданья, Таня, а может быть – прощай!

До свиданья, Таня, если можешь – не серчай!

Но все‑таки обидно, чтоб за просто так

Выкинуть из жизни напрочь цельный четвертак!

На суде судья сказал: «Двадцать пять! До встречи!»

Раньше б горло я порвал за такие речи!

А теперь – терплю обиду, не показываю виду, –

Если встречу я Сашка – ох как изувечу!

До свиданья, Таня, а может быть – прощай!

До свиданья, Таня, если можешь – не серчай!

Но все‑таки обидно, чтоб за просто так

Выкинуть из жизни напрочь цельный четвертак!

<1962>

ЗЭКА ВАСИЛЬЕВ И ПЕТРОВ ЗЭКА

Сгорели мы по недоразумению –

Он за растрату сел, а я – за Ксению, –

У нас любовь была, но мы рассталися:

Она кричала и сопротивлялася.

На нас двоих нагрянула ЧК,

И вот теперь мы оба с ним зэка –

Зэка Васильев и Петров зэка.

А в лагерях – не жизнь, а темень‑тьмущая:

Кругом майданщики , кругом домушники ,

Крутом ужасное к нам отношение

И очень странные поползновения.

Ну а начальству наплевать – за что и как, –

Мы для начальства – те же самые зэка –

Зэка Васильев и Петров зэка.

И вот решили мы – бежать нам хочется,

Не то все это очень плохо кончится:

Нас каждый день мордуют уголовники,

И главный врач зовет к себе в любовники.

И вот – в бега решили мы, ну а пока

Мы оставалися всё теми же зэка –

Зэка Васильев и Петров зэка.

Четыре года мы побег готовили –

Харчей три тонны мы наэкономили,

И нам с собою даже дал половничек

Один ужасно милый уголовничек.

И вот ушли мы с ним в руке рука, –

Рукоплескали нашей дерзости зэка –

Зэка Петрову, Васильеву зэка.

И вот – по тундре мы, как сиротиночки, –

Не по дороге всё, а по тропиночке.

Куда мы шли – в Москву или в Монголию, –

Он знать не знал, паскуда, я – тем более.

Я доказал ему, что запад – где закат,

Но было поздно: нас зацапала ЧК –

Зэка Петрова, Васильева зэка.

Потом – приказ про нашего полковника:

Что он поймал двух крупных уголовников, –

Ему за нас – и деньги, и два ордена,

А он от радости все бил по морде нас.

Нам после этого прибавили срокá,

И вот теперь мы – те же самые зэка –

Зэка Васильев и Петров зэка.

1962

СИВКА‑БУРКА

Кучера из МУРа укатали Сивку,

Закатали Сивку в Нарьян‑Мар, –

Значит, не погладили Сивку по загривку,

Значит, дали полностью «гонорар».

На дворе вечерит, –

Ну а Сивка чифирит.

Ночи по полгода за полярным кругом,

И, конечно, Сивка – лошадь – заскучал, –

Обзавелся Сивка Буркой – закадычным другом,

С ним он ночи длинные коротал.

На дворе вечерит, –

Сивка с Буркой чифирит.

Сивка – на работу, – до седьмого поту,

За обоих вкалывал – конь конем.

И тогда у Бурки появился кто‑то

Занял место Сивкино за столом.

На дворе вечерит, –

Бурка с кем‑то чифирит.

Лошади, известно, – всё как человеки:

Сивка долго думал, думал и решал, –

И однажды Бурка с «кем‑то» вдруг исчез навеки –

Ну а Сивка в каторги захромал.

На дворе вечерит, –

Сивка в каторге горит...

1963

* * *

– Эй, шофер, вези – Бутырский хутор,

Где тюрьма, – да поскорее мчи!

– Ты, товарищ, опоздал,

ты на два года перепутал –

Разбирают уж тюрьму на кирпичи.

– Очень жаль, а я сегодня спозаранку

По родным решил проехаться местам...

Ну да ладно, что ж, шофер,

тогда вези меня в «Таганку», –

Погляжу, ведь я бывал и там.

– Разломали старую «Таганку» –

Подчистую, всю, ко всем чертям!

– Что ж, шофер, давай назад,

крути‑верти свою баранку, –

Так ни с чем поедем по домам.

Или нет, шофер, давай закурим,

Или лучше – выпьем поскорей!

Пьем за то, чтоб не осталось

по России больше тюрем,

Чтоб не стало по России лагерей!

<1963>

* * *

За меня невеста отрыдает честно,

За меня ребята отдадут долги,

За меня другие отпоют все песни,

И, быть может, выпьют за меня враги.

Не дают мне больше интересных книжек,

И моя гитара – без струны.

И нельзя мне выше, и нельзя мне ниже,

И нельзя мне солнца, и нельзя луны.

Мне нельзя на волю – не имею права, –

Можно лишь – от двери до стены.

Мне нельзя налево, мне нельзя направо –

Можно только неба кусок, можно только сны.

Сны – про то, как выйду, как замок мой снимут,

Как мою гитару отдадут,

Кто меня там встретит, как меня обнимут

И какие песни мне споют.

1963

РЕЦИДИВИСТ

Это был воскресный день – и я не лазил по карманам:

В воскресенье – отдыхать, – вот мой девиз.

Вдруг – свисток, меня хватают, обзывают хулиганом,

А один узнал – кричит: «Рецидивист!»

«Брось, товарищ, не ершись,

Моя фамилия – Сергеев, –

Ну а кто рецидивист –

Ведь я ж понятья не имею».

Это был воскресный день, но мусора не отдыхают:

У них тоже – план давай, хоть удавись, –

Ну а если перевыполнят, так их там награждают –

На вес золота там вор‑рецидивист.

С уваженьем мне: «Садись! –

Угощают «Беломором». –

Значит, ты – рецидивист?

Распишись под протоколом!»

Это был воскресный день, светило солнце как бездельник,

И все люди – кто с друзьями, кто с семьей, –

Ну а я сидел скучал как в самый гнусный понедельник:

Мне майор попался очень деловой.

«Сколько раз судились вы?»

«Плохо я считать умею!»

«Но все же вы – рецидивист?»

«Да нет, товарищ, я – Сергеев».

Это был воскресный день – а я потел, я лез из кожи, –

Но майор был в математике горазд:

Он чегой‑то там сложил, потом умножил, подытожил –

И сказал, что я судился десять раз.

Подал мне начальник лист –

Расписался как умею –

Написал: «Рецидивист

По фамилии Сергеев».

Это был воскресный день, я был усталым и побитым, –

Но одно я знаю, одному я рад:

В семилетний план поимки хулиганов и бандитов

Я ведь тоже внес свой очень скромный вклад!

1963

* * *

Пока вы здесь в ванночке с кафелем

Моетесь, нежитесь, греетесь, –

В холоде сам себе скальпелем

Он вырезает аппендикс.

Он слышит движение каждое

И видит, как прыгает сердце, –

Ой, жаль, не придется вам, граждане,

В зеркало так посмотреться!

До цели всё ближе и ближе, –

Хоть боль бы утихла для виду!..

Ой, легче отрезать по грыже

Всем, кто покорял Антарктиду!

Вы водочку здесь буздыряете

Большими‑большими глотками,

А он себя шьет – понимаете? –

Большими‑большими стежками.

Герой он! Теперь же смекайте‑ка:

Нигде не умеют так больше, –

Чего нам Антарктика с Арктикой,

Чего нам Албания с Польшей!

<1963>

Я ЖЕНЩИН НЕ БИЛ ДО СЕМНАДЦАТИ ЛЕТ

Я женщин не бил до семнадцати лет –

В семнадцать ударил впервые, –

С тех пор на меня просто удержу нет:

Направо – налево

я им раздаю «чаевые».

Но как же случилось, что интеллигент,

Противник насилия в быте,

Так низко упал я – и в этот момент,

Ну если хотите,

себя осквернил мордобитьем?

А было все так: я ей не изменил

За три дня ни разу, признаться, –

Да что говорить – я духи ей купил! –

Французские, братцы,

за тридцать четыре семнадцать.

Но был у нее продавец из «ТЭЖЭ» –

Его звали Голубев Слава, –

Он эти духи подарил ей уже, –

Налево – направо

моя улыбалась шалава.

Я был молодой, и я вспыльчивый был –

Претензии выложил кратко –

Сказал ей: «Я Славку вчера удавил, –

Сегодня ж, касатка,

тебя удавлю для порядка!»

Я с дрожью в руках подошел к ней впритык,

Зубами стуча «Марсельезу», –

К гортани присох непослушный язык –

И справа и слева

я ей основательно врезал.

С тех пор все шалавы боятся меня –

И это мне больно, ей‑богу!

Поэтому я – не проходит и дня –

Бью больно и долго, –

но всех не побьешь – их ведь много.

1963

* * *

Мы вместе грабили одну и ту же хату,

В одну и ту же мы проникли щель, –

Мы с ними встретились как три молочных брата,

Друг друга не видавшие вообще.

За хлеб и воду и за свободу –

Спасибо нашему совейскому народу!

За ночи в тюрьмах, допросы в МУРе –

Спасибо нашей городской прокуратуре!

Нас вместе переслали в порт Находку,

Меня отпустят завтра, пустят завтра их, –

Мы с ними встретились как три рубля на водку,

И разошлись как водка на троих.

За хлеб и воду и за свободу –

Спасибо нашему совейскому народу!

За ночи в тюрьмах, допросы в МУРе –

Спасибо нашей городской прокуратуре!

Как хорошо устроен белый свет! –

Меня вчера отметили в приказе:

Освободили раньше на пять лет, –

И подпись: «Ворошилов, Георгадзе».

За хлеб и воду и за свободу –

Спасибо нашему совейскому народу!

За ночи в тюрьмах, допросы в МУРе –

Спасибо нашей городской прокуратуре!

Да это ж математика богов:

Меня ведь на двенадцать осудили, –

У жизни отобрали семь годов,

И пять – теперь обратно возвратили!

За хлеб и воду и за природу –

Спасибо нашему совейскому народу!

За ночи в тюрьмах, допросы в МУРе –

Спасибо нашей городской прокуратуре!

1963

ПРО СЕРЕЖКУ ФОМИНА

Я рос как вся дворовая шпана –

Мы пили водку, пели песни ночью, –

И не любили мы Сережку Фомина

За то, что он всегда сосредоточен.

Сидим раз у Сережки Фомина –

Мы у него справляли наши встречи, –

И вот о том, что началась война,

Сказал нам Молотов в своей известной речи.

В военкомате мне сказали: «Старина,

Тебе броню дает родной завод «Компрессор»!»

Я отказался, – а Сережку Фомина

Спасал от армии отец его, профессор.

Кровь лью я за тебя, моя страна,

И все же мое сердце негодует:

Кровь лью я за Сережку Фомина –

А он сидит и в ус себе не дует!

Теперь небось он ходит по кинáм –

Там хроника про нас перед сеансом, –

Сюда б сейчас Сережку Фомина –

Чтоб побыл он на фронте на германском!

...Но наконец закончилась война –

С плеч сбросили мы словно тонны груза, –

Встречаю я Сережку Фомина –

А он Герой Советского Союза...

1964

ШТРАФНЫЕ БАТАЛЬОНЫ

Всего лишь час дают на артобстрел –

Всего лишь час пехоте передышки,

Всего лишь час до самых главных дел:

Кому – до ордена, ну а кому – до «вышки».

За этот час не пишем ни строки –

Молись богам войны артиллеристам!

Ведь мы ж не просто так – мы штрафники, –

Нам не писать: «...считайте коммунистом».

Перед атакой – водку, – вот мура!

Свое отпили мы еще в гражданку,

Поэтому мы не кричим «ура» –

Со смертью мы играемся в молчанку.

У штрафников один закон, один конец:

Коли, руби фашистского бродягу,

И если не поймаешь в грудь свинец –

Медаль на грудь поймаешь за отвагу.

Ты бей штыком, а лучше – бей рукой:

Оно надежней, да оно и тише, –

И ежели останешься живой –

Гуляй, рванина, от рубля и выше!

Считает враг: морально мы слабы, –

За ним и лес, и города сожжены.

Вы лучше лес рубите на гробы –

В прорыв идут штрафные батальоны!

Вот шесть ноль‑ноль – и вот сейчас обстрел, –

Ну, бог войны, давай без передышки!

Всего лишь час до самых главных дел:

Кому – до ордена, а большинству – до «вышки»...

1964

Дата добавления: 2018-10-26; просмотров: 260; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

12 3 4 5 6 7 8 9 10 Следующая ⇒

Мы поможем в написании ваших работ!