Глава I ДЖИВС ШЕВЕЛИТ МОЗГАМИ 21 страница
— Добрый день, мистер Вустер. Рад, что нам наконец представилась возможность поговорить наедине. Но, возможно, мисс Уикем уже успела вам все объяснить? Ага, успела. Тогда все в порядке, и я могу не опасаться, что вы случайно меня выдадите. Вы ведь понимаете, что миссис Артроуз ни в коем случае не должна заподозрить истинной цели моего пребывания в доме.
— Само собой… Молчание и тайна, верно? Если она догадается, что вы наблюдаете за ее сыном, чтобы выяснить, действительно ли у него шариков в голове не хватает, она ведь может обидеться или даже возмутиться до глубины души.
— Совершенно с вами согласен.
— Ну и как, что-то проклюнулось?
— Простите?
— Я про ваши наблюдения. Удалось вам углядеть какие-нибудь признаки того, что он слетел с катушек?
— Если вы подразумеваете, составил ли я уже определенное мнение относительно вменяемости Уилберта Артроуза, я отвечу — нет. Как правило, мне бывает достаточно одной беседы с пациентом, чтобы дать однозначный ответ, но в случае молодого Артроуза я все еще не могу ничего сказать наверняка. С одной стороны, мы знаем его «послужной список».
— Бомбы со зловонным газом? — Совершенно верно.
— Размахивает кольтом в банках.
— Правильно. И другие выходки, которые указывают на психическую неуравновешенность. Вне всякого сомнения, Уилберт Артроуз — личность эксцентрическая.
— Но, по вашему мнению, мерку для смирительной рубашки снимать еще рано?
|
|
|
— Я бы предпочел продолжить наблюдения.
— Дживс упоминал о некоем факте из жизни Уилберта Артроуза, о котором ему кто-то рассказал, когда мы были в Нью-Йорке. Возможно, это могло бы пролить свет.
— Вполне вероятно. А что это за факт?
— Он забыл.
— Жаль. Но, возвращаясь к нашему разговору: события его прежней жизни свидетельствуют о глубоко укоренившемся неврозе или даже шизофрении, но в разговоре симптомы этих заболеваний никак не проявляются. Вчера утром я имел с ним весьма продолжительную беседу, и он произвел на меня впечатление очень умного человека. Он интересуется старинным серебром и с восхищением расхваливал сливочник в виде коровы работы восемнадцатого века из коллекции вашего дяди.
— А он не говорил, что он сам — сливочник?
— Нет, разумеется.
— А, может, он просто маскируется?
— Простите?
— Я хочу сказать, затаился на время. Хочет усыпить нашу бдительность. А потом, рано или поздно, покажет свое истинное лицо. Эти типы с глубоко укоренившимися неврозами бывают ужасно хитрыми.
Он с неодобрением покачал головой.
— Никогда не следует делать поспешных выводов, мистер Вустер. Мы не должны судить предвзято. Никогда не мешает как следует взвесить факты. Я думаю, вы не забыли, как однажды я поторопился при оценке вашего психического состояния. Эти двадцать три кошки в вашей спальне…
|
|
|
Я густо покраснел. История произошла несколько лет назад, и, на мой взгляд, стоило давно предать ее забвению.
— Но все же потом разъяснилось.
— Совершенно верно. Мне доказали, что я был не прав. Именно поэтому я и говорю, что в случае Уилберта Артроуза не стоит торопиться с выводами. Мне нужны дополнительные факты.
— Чтобы их взвесить?
— Да, если вам угодно, чтобы их взвесить. Но вы звонили, мистер Вустер. Чем могу служить?
— Честно говоря, я хотел виски с содовой, но мне неловко вас беспокоить.
— Дорогой мистер Вустер, вы забываете, что в этом доме я — пусть на время — дворецкий, и, надеюсь, добросовестный дворецкий. Я принесу вам виски немедленно.
Когда он ушел, я задумался: не сказать ли ему о том, что миссис Артроуз тоже занимается взвешиванием фактов о нем самом, и решил, что лучше не стоит. Зачем смущать его душевный покой? Хватит с него и того, что приходится откликаться на такое имя, как Макпалтус. Если навалить еще новых забот, он совсем с лица спадет.
Вернувшись, он принес мне не только кубок, льющий теплый юг, к которому я с благодарностью тут же припал, но и письмо, пришедшее с дневной почтой. Утолив жажду, я взглянул на конверт и увидел, что письмо от Дживса. Я распечатал его без особого интереса, думая, что он просто сообщает мне, что благополучно добрался до места и выражает надежду, что письмо застало меня в таком же добром здравии, в каком оно оставило его самого. Словом, обычная чепуха.
|
|
|
Но, оказалось, что далеко не чепуха. Едва пробежав письмо глазами, я невольно охнул, отчего папаша Глоссоп взглянул на меня с интересом.
— Плохие новости, мистер Вустер? Надеюсь, ничего страшного?
— Смотря что считать плохой новостью. Сенсационная новость — уж это точно. Это от Дживса, моего слуги, он сейчас ловит креветок в Херн-Бей, и письмо его проливает ослепительный свет на частную жизнь Уилберта Артроуза.
— В самом деле? Чрезвычайно интересно.
— Начну с того, что, когда Дживс уезжал в отпуск, у нас зашел разговор об У. Артроузе, поскольку тетя Далия сказала мне, что он — один из ее гостей, и мы подробно его обсуждали. Перемывали косточки, как водится. Так вот, перед тем, как уйти, Дживс и обронил то важное замечание, о котором я только что упоминал, насчет того, что он что-то слышал про Уилберта, а потом забыл. «Если вспомню — напишу», сказал он мне. И, черт меня подери, вспомнил. Знаете, что он пишет в этом послании? Угадайте с трех раз.
|
|
|
— Полагаю, сейчас не время для игры в угадайку.
— Вы правы, хотя я эту игру очень люблю. Так вот, он пишет, что Уилберт Артроуз…. Господи, опять забыл это слово, — я заглянул в письмо, — ну да, клептоман. А это означает — на случай, если вы не знакомы с этим термином — субъекта, который крадет все, что подвернется под руку.
— Боже милостивый!
— Я бы даже сказал — «Будь я проклят!»
— Мне и в голову не приходило…
— Я же говорил, что это маскировка. Наверное, они и за границу-то его из-за этого увезли.
— Вне всякого сомнения.
— Не учли, что в Англии тоже есть чего свистнуть, не меньше, чем в Америке. Вы ни о чем сейчас не подумали?
— Разумеется, подумал. О коллекции вашего дяди.
— И я тоже.
— Это сильное искушение для несчастного молодого человека.
— Не уверен, что он так уж несчастен. Готов поспорить, кражи доставляют ему удовольствие.
— Нужно немедленно пойти проверить коллекцию. Может быть, что-то уже пропало.
— Боюсь, что там остались лишь голые стены. Их просто не унесешь.
Нам потребовалось время, чтобы добраться до комнаты, где хранилась коллекция, ибо папаша Глоссоп был скроен скорее с расчетом на устойчивость, чем на скорость, но в конце концов мы туда доплыли, и моим первым чувством, когда я оглядел помещение, было облегчение, потому что вся серебряная рухлядь, казалось, была in statu quo. И только после того, как папаша Глоссоп выдохнул «Уфф» и вытер пот со лба после быстрой ходьбы, я обнаружил недостачу.
Сливочник в виде коровы исчез.
Глава VII
Для тех, кому интересно, спешу сообщить, что сливочник представлял собой серебряный сосуд, или кувшинчик, или как там еще называют емкости подобной формы, выполненный почему-то в виде коровы с задранным дугой хвостом и физиономией малолетней преступницы, на которой ясно было написано, что она задумала во время следующей дойки засветить хозяйке копытом промеж глаз. На спине у нее открывалась крышка на петлях, а кончик хвоста касался хребта, образуя что-то вроде ручки, за которую это сооружение надлежало держать при разливании сливок. Для меня всегда оставалось загадкой, как может нравиться подобное уродство, но, по-видимому, в восемнадцатом веке такие сливочники шли на ура, да и в наше время дядя Том от него просто без ума, так же, как и Уилберт — если верить показаниям свидетеля Глоссопа. Ну, да о вкусах не спорят.
Впрочем, дело не в том, нравится кому-то это страшилище или нет, а в том, что корова бесследно исчезла, и я уже собирался поставить об этом в известность папашу Глоссопа и выяснить его просвещенное мнение по этому поводу, как в комнату вошла Бобби Уикем. Она уже приготовилась к отъезду и сменила рубашку и шорты на дорожное платье.
— Всем привет, — сказала Бобби. — Как жизнь? Чего это ты такой взъерошенный, Берти. Что стряслось?
— Я скажу тебе, что стряслось, — прямо в лоб брякнул я. — Ты знаешь коровий сливочник дяди Тома?
— Нет. Что это за штука?
— Это такой кувшинчик для сливок, безобразный до ужаса, но чертовски дорогой. Можно без преувеличения сказать, что дядя Том бережет его, как зеницу ока. Просто души в нем не чает.
— Ну и на здоровье.
— Оно, конечно, так, только чертова штуковина пропала. Тишину летнего дня нарушил звук, похожий на гудение шмеля, который пытается выбраться из бутылки. Это зажужжал папаша Глоссоп. Глаза у него округлились, нос начал подергиваться, и можно было легко догадаться, что эта новость подействовала на него как удар по основанию черепа носком, в который предварительно набили мокрый песок.
— Пропала?
— Да.
— Вы в этом уверены?
Я сказал, что уверен, потому что, как вы знаете, так оно и было.
— Может быть, вы просто его не заметили?
— Такую штуку нельзя не заметить. Он снова зажужжал.
— Но это же ужасно!
— Хуже не придумаешь, согласен.
— Ваш дядя будет страшно огорчен.
— Да он будет реветь от горя, как белуга.
— Почему именно, как белуга?
— Этого я вам сказать не могу, но то, что заревет — гарантирую.
По выражению, появившемуся на лице Бобби, пока она слушала наш диалог, можно было догадаться, что от нее ускользает суть разговора. Как будто мы говорим на суахили.
— Ничего не понимаю, — сказала она. — Как это — пропала?
— Ее украли.
— В загородных домах не бывает краж.
— Бывают, если появится Уилберт Артроуз. Он же кле… клеп… ну, как там это называется, — сказал я и протянул ей письмо Дживса. Она с большим интересом его изучила, и когда смысл послания до нее дошел, воскликнула: «Чтоб мне провалиться со всеми потрохами», добавив, что в наше время можно ждать чего угодно. «Но, с другой стороны, — сказала она, — это нам на руку».
— Теперь, сэр Родерик, вы сможете с полным основанием подтвердить, что он и вправду чокнутый.
Последовала пауза, во время которой папаша Глоссоп, по-видимому, взвешивал ее слова и, скорее всего, сравнивал с У. Артроузом других чокнутых, которых ему доводилось встречать на протяжении долгой лечебной практики.
— Вне всякого сомнения, его метаболизм чрезмерно подвержен стрессам, возникающим вследствие взаимодействия внешних раздражителей, — произнес он, и Бобби с покровительственным видом похлопала его по плечу, на что я ни за что не отважился бы, хотя наши отношения, как я уже упоминал, стали гораздо более сердечными, чем прежде, и заявила, что лучше не скажешь.
— Ну вот, давно бы так! Повторите эти слова миссис Траверс, когда она вернется. Тогда у нее будут все козыри на руках в этой истории с Уилбертом и Филлис. У нее, наконец, появится аргумент, чтобы заявить протест против заключения брака. «А что вы скажете насчет его метаболизма?»— спросит она, и Апджону нечем будет крыть. Так что все прекрасно.
— Все, — уточнил я, — кроме того, что дядя Том лишился зеницы ока.
Она задумчиво закусила губу.
— Да, верно. Здесь ты прав. Какие мы можем принять меры? Она взглянула на меня, и я сказал, что не знаю, и тогда она взглянула на папашу Глоссопа, и он тоже сказал, что не знает.
— Ситуация чрезвычайно деликатная. Вы со мной согласны, мистер Вустер?
— На все сто.
— При сложившихся обстоятельствах ваш дядя не может просто пойти к этому молодому человеку и потребовать вернуть похищенную собственность. Миссис Траверс со всей недвусмысленностью подчеркнула, что следует соблюдать величайшую осторожность, чтобы не нанести мистеру и миссис Артроуз…
— …обиды?
— Я собирался сказать «оскорбления».
— Можно и так. Что в лоб, что по лбу.
— А они, вне всякого сомнения, почувствуют себя оскорбленными, если их сына обвинят в краже.
— Да это все равно, что раскрыть красный зонтик прямо перед мордой быка. Они прекрасно знают, что Уилберт воришка, но кому понравится, когда об этом говорят другие.
— Вот именно.
— Тактичный человек не станет заикаться об этом в их присутствии.
— Совершенно верно. Решительно не представляю себе, что тут можно сделать. Я в полном недоумении.
— И я тоже.
— Зато я — нет, — сказала Бобби.
Я затрепетал как вспугнутый… как его… ну, неважно, кто бы там ни был. В ее голосе мое многоопытное ухо различило то особенное оживление, по которому я безошибочно догадался, что она опять что-то затевает. Я понял, что сейчас она предложит нам план, в результате которого не только содрогнется потрясенное человечество и луна окрасится в цвет крови, но и некий несчастный — я имел все основания подозревать, что этим несчастным буду я, — окажется ввергнутым в то, что Шекспир называл «целым морем бед», если это, конечно, Шекспир.[61] Мне доводилось слышать это оживление в ее голосе и прежде, например в ту ночь, когда она, вложив в мою длань шило, объясняла, где находится грелка сэра Родерика Глоссопа. Многие придерживаются мнения, что Роберту, дочь покойного сэра Катберта и леди Уикем из Скелдинг-Холла, графство Хартфордшир, нельзя держать на воле. Я один из горячих приверженцев этого философского направления.
Папаша Глоссоп, малознакомый сданной представительницей прелестного пола и потому не знавший, что с детских лет ее девизом было «Где наша не пропадала!», был весь внимание и любезность.
— У вас есть конкретный план, мисс Уикем?
— Разумеется. Все ясно, как дважды два. Вы знаете, в какой комнате живет Уилберт?
Он ответил, что знает.
— А вы согласны, что человек, который гостит в загородном доме и стащил что-то из хозяйского добра, может спрятать это что-то только в своей комнате?
Он сказал, что, несомненно, так оно и есть.
— Ну вот и прекрасно.
Он взглянул на нее «в немом оцепенении[62]», как выразился бы Дживс.
— Вы хотите сказать… Не предлагаете же вы, чтобы…
— Чтобы кто-то пробрался в его комнату и там пошарил? Именно это я и предлагаю. И совершенно ясно, кому выпадет сей почетный жребий. Глас народа требует, чтобы это сделал Берти.
Я нисколько не удивился. Я ведь с самого начала чувствовал, что к этому идет. Не знаю, почему, но всякий раз, когда возникает необходимость выполнить какую-то грязную работу, мои друзья и близкие в один голос восклицают: «Это должен сделать Вустер». Беспроигрышная лотерея. Хоть я и не питал особых надежд на то, что мои робкие протесты способны изменить приговор судьбы, я все же решил воспользоваться правом на последнее слово.
— А почему я?
— Тут нужен человек молодой.
Чувствуя, что сражение проиграно, я продолжал упираться.
— А я так не считаю, — сказал я. — По-моему, зрелый и опытный человек справится с этим гораздо успешнее, чем неоперившийся новичок, вроде меня, ведь я и в детстве не отличался в игре «найди туфлю». Это же очевидно.
— Не упрямься, Берти. Ты же обожаешь приключения, — сказала она, хотя откуда она это взяла — ума не приложу. — Представь, что ты сотрудник контрразведки, который разыскивает документ государственной важности, похищенный женщиной под черной вуалью, распространяющей вокруг себя аромат экзотических духов. Когда еще представится такой случай! Что ты сказал?
— Я сказал «Ха!» А вдруг кто-то войдет?
— Глупости. Миссис Артроуз работает над книгой. Фил-лис у себя в комнате, печатает речь Апджона. Уилберт на прогулке. Апджон уехал. Войти может разве лишь бринкли-кортское привидение. Если оно тебе явится, можешь презрительно рассмеяться и пройти сквозь него. Это отучит его шляться, где не следует, ха-ха-ха.
— Ха-ха-ха! — залился в ответ папаша Глоссоп.
Веселье их показалось мне неуместным, а шутки — сомнительными, и я дал им это понять всем своим видом, когда выходил из комнаты. Потому что, разумеется, я тотчас вышел из комнаты. Столкновения характеров с представительницами противоположного пола всегда заканчиваются тем, что Бертрам Вустер покоряется неизбежному. Впрочем, на душе у меня было довольно тускло, и когда Бобби, проходя мимо, назвала меня своим маленьким героем и сказала, что никогда не сомневалась в том, что на меня можно положиться, я пропустил ее слова мимо ушей с холодностью, которую она не могла не почувствовать.
День стоял великолепный, полный голубого неба, сияющего солнца и жужжания насекомых, день, в который сам Бог велел находиться на воздухе, наслаждаясь теплым ласковым ветерком со стаканом чего-нибудь холодного в руке; а я вынужден тащиться по душному коридору, обыскивать комнату фактически незнакомого мне человека, ползать по полу и заглядывать под кровати, глотая пыль и покрываясь перинным пухом, и все потому, что такая блажь взбрела в голову Бобби Уикем. Мне сделалось очень горько, хотелось плюнуть на всю эту затею и сбежать, я с трудом удержался. Просто удивительно, как по прихоти женщины я позволил вовлечь себя в подобную заваруху. Нас, Вустеров, всегда губит рыцарский дух, черт бы его побрал.
Когда я подошел к двери комнаты Уилберта и остановился, «натягивая смелость на колки[63]», мне пришло в голову, что все это что-то очень напоминает, и я вдруг понял, что именно. То же самое чувство я испытывал много лет назад, в пору учебы в Малверн-Хаусе, когда в глухую ночную пору крался в кабинет Обри Апджона за печеньем, которое он хранил в жестянке на письменном столе: однажды, проскользнув на цыпочках по коридору, я в ночной рубашке вошел в святилище и оказался лицом к лицу с Апджоном, который сидел в кресле и сам уминал печенье за обе щеки. Весьма щекотливая ситуация. Мучительный допрос и неизбежная расплата на следующее утро — полдюжины горячих по казенному месту — навсегда останутся высеченными, в буквальном смысле этого слова, на скрижалях моей памяти.
Кроме стука пишущей машинки в конце коридора, свидетельствовавшего о том, что мамаша Артроуз трудится, не жалея сил, чтобы заморозить кровь в жилах читающей публики, все было тихо. Я помедлил перед дверью, поджидая, пока «хочется» пересилит «колется» — Дживс говорил, что именно так всегда поступала какая-то кошка из пословицы,[64] — и осторожно повернул ручку двери, а потом — тоже очень осторожно — отворил дверь и оказался лицом к лицу с девушкой в платье горничной, которая всплеснула руками, как актриса на сцене, и подпрыгнула на несколько дюймов в воздух.
— Ух ты! — воскликнула она, снова почувствовав под ногами твердую почву. — Как вы меня напугали, сэр!
— Ужасно сожалею, — приветливо отвечал я. — По правде говоря, вы меня тоже напугали, так что мы теперь в одинаковом положении. Я ищу мистера Артроуза.
— А я ищу мышь.
Это заявление навело меня на одну любопытную мысль.
— А вы полагаете, здесь водятся мыши?
— Я видела мышь, когда убирала утром комнату. Поэтому я и принесла Огастуса, — сказала она и указала на большого черного кота, которого я только сейчас заметил. Это оказался мой старый знакомец, с которым мы нередко завтракали вместе: я уминал свою яичницу, а он лакал молоко из блюдца.
— Огастус задаст им жару! — сказала она.
Как вы наверняка догадались, с самой первой минуты нашей встречи с горничной я напряженно размышлял, как бы мне от нее избавиться, потому что ее пребывание в комнате делало мою задачу невыполнимой. Невозможно обыскивать комнату, когда прислуга стоит вдоль боковой линии, а с другой стороны, нельзя, претендуя на звание preux chevalier,[65] просто схватить ее за шиворот и выкинуть из комнаты. Поначалу я, признаться, почувствовал, что зашел в тупик, но потом ее слова о том, что Огастус задаст мышам жару, подсказали мне, как быть.
Дата добавления: 2018-10-26; просмотров: 205; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!