Глава I ДЖИВС ШЕВЕЛИТ МОЗГАМИ 25 страница
— «…в ней много слов и страсти, нет лишь смысла[81]», сэр?
— Именно так. Пустое бахвальство. Несколько ласковых слов, и пес к вам будет прикован… как это вы тогда выразились?
— …«прикован стальными обручами[82]», сэр?
— Двух минут хватит. Он и мухи не обидит, просто ему нужно держать фасон, потому что его назвали Крошкой. Когда псу изо дня в день кричат «Крошка, Крошка», он чувствует, что должен как-то доказать свою состоятельность, это всякому ясно. Вопрос самоуважения.
— Совершенно верно, сэр.
— Крошка вам понравится. Славный пес. У него уши наизнанку. Отчего все таксы ходят с ушами наизнанку?
— Не знаю, сэр.
— Вот и я тоже. Хотя частенько об этом думал. Однако, хороши же мы, Дживс. Болтаем о разных Иезавелях и таксах, когда должны сосредоточить всю умственную энергию на…
Я умолк на полуслове. Мое внимание привлекла придорожная гостиница. Вернее, не сама гостиница, а то, что стояло перед гостиницей, а именно двухместный ярко-красный автомобиль с открытым верхом, в котором я узнал машину Бобби Уикем. Я тотчас понял, в чем дело. Возвращаясь обратно в «Бринкли» после двух дней, проведенных в материнском доме, она почувствовала, что становится жарко, и притормозила возле этого заведения, чтобы пропустить чего-нибудь холодненького. Кстати, очень разумная мысль. Ничто так не восстанавливает силы в жаркий летний полдень, как животворящий источник влаги.
Я нажал на педаль тормоза.
|
|
|
— Дживс, вы не возражаете, если я попрошу вас подождать меня минутку?
— Разумеется, сэр. Хотите поговорить с мисс Уикем?
— А, так вы тоже узнали ее машину?
— Да, сэр. Она выделяется из общего ряда.
— Как и ее хозяйка. Мне кажется, я должен попытаться что-то сделать для мирного разрешения конфликта путем ласковых увещеваний. Стоит попробовать, как по-вашему?
— Вне всякого сомнения, сэр.
— Как говорится, попытка — не пытка. Придорожная гостиница — она называлась «Лиса и гусь», что, впрочем, к делу не относится, — ничем не отличалась от всех прочих придорожных гостиниц: внутри было полутемно, прохладно, пахло пивом, сыром, кофе, соленьями — одним словом, крепким английским крестьянским хозяйством. С улицы сразу попадаешь в уютный маленький зал с развешанными по стенам пивными кружками и расставленными там и сям столиками и стульями. На одном из стульев за одним из столиков сидела Бобби Уикем со стаканом имбирного эля в руках.
— С ума сойти, Берти! — сказала она, когда я ее окликнул. — Откуда ты взялся?
Я объяснил, что возвращаюсь на машине из Лондона в «Бринкли».
— Смотри, как бы твое авто не угнали. Могу поспорить, ты оставил ключи в машине.
— Оставил, но вместе с Дживсом, который бдительно несет там бессменную вахту.
|
|
|
— Так ты прихватил с собой Дживса? Я думала, он в отпуске.
— Он любезно согласился его прервать.
— Какая преданность!
— Сказал ему, что он мне нужен, и он не колебался ни секунды.
— А для чего он тебе так нужен?
Пришла пора перейти к ласковым увещеваниям. Я понизил голос до конфиденциального шепота, но когда она спросила, где я умудрился застудить горло в такую жару, заговорил громче.
— Мне кажется, он может кое-что уладить.
— Что именно?
— Скажем, вашу ссору с Селедкой, — сказал я и начал с величайшей осторожностью подбираться к сути. Я знал, что должен очень тщательно выбирать выражения, потому что с натурами пылкими и высокомерными надо действовать очень осмотрительно, особенно если у них рыжие волосы, как у Бобби. Если ей вдруг померещится в моих словах что-то оскорбительное, она тотчас обидится, а если Бобби обиделась, ей ничего не стоит взять со стола бутылку с имбирным элем и треснуть меня по башке. Я не утверждаю, что она обязательно это сделает, но сбрасывать со счетов такую возможность тоже не следует. Поэтому я очень плавно подгребал к своей цели.
— Начну с того, что Селедка мне все рассказал, и я знаю от очевидца — или правильнее будет сказать «от ухослышца» — все подробности вашего последнего телефонного разговора. Не сомневаюсь: ты сейчас подумала, что такая откровенность не делает ему чести. Но не забывай, что мы вместе росли, а делиться сердечными тайнами с человеком, с которым ты дружишь с детства, вполне естественно. Как бы там ни было, он начал изливать мне свою душу, и не успел он опорожнить ее до половины, как я заметил, что он просто вне себя от горя — лицо налилось кровью, глаза вращаются, как у буйнопомешанного, вот-вот завопит «о, смерть, где твое жало?[83]»
|
|
|
Я увидел, как она вся затрепетала, и старался не упускать из виду бутылку с имбирным элем. Но даже если бы она схватила бутылку и раскроила мне череп, это не произвело бы столь ошеломляющего впечатления, как слова, которые слетели с ее губ:
— Бедненький! — вздохнула она.
Я до этого заказал себе джин с тоником. Услышав ее восклицание, я сделал большой глоток.
— Ты сказала «бедненький»?
— Да, я сказала «бедненький», хотя правильнее было бы сказать «глупенький». Подумать только, он принял все за чистую монету. Уж ему-то следовало бы знать, что на самом деле я ничего такого не думала.
Я твердо решил докопаться до истины.
|
|
|
— И все твои угрозы были так, пустые слова?
— Я просто разозлилась и спустила на него всех собак. Господи, разве девушка не имеет право разозлиться? Я и представить себе не могла, что он так расстроится. Реджи все всегда понимает буквально.
— Выходит, шалун Амур снова при деле?
— Трудится, не покладая рук.
— Иначе говоря, вы по-прежнему пара влюбленных голубков?
— Именно так. Может быть, я действительно верила в то, что говорила, но всего минут пять, не больше.
Я глубоко вздохнул, но тут же пожалел об этом, потому что вместе с воздухом вдохнул в легкие остатки джина с тоником.
— А Селедка об этом знает? — спросил я, когда мне удалось, наконец, прокашляться.
— Еще нет. Я как раз еду, чтобы все ему рассказать.
Тут я, наконец, осмелился спросить о том, что мне особенно важно было знать, причем наверняка.
— Тогда, если я правильно понял, для меня свадебный колокольный звон отменяется?
— Боюсь, что так.
— Ничего страшного. Как скажешь.
— Не хочу, чтобы меня посадили за двоемужество.
— Лучше не рисковать. Значит, на сегодня твой выбор — это Селедка. Я тебя вполне понимаю. Идеальный спутник жизни.
— Золотые слова. Он чудо, верно?
— Отличный парень.
— Я бы не пошла ни за кого другого, пусть бы он, как царь Соломон, прислал мне в дар обезьян, слоновую кость и павлинов.[84] Расскажи мне, каким он был в детстве?
— Да таким же, как все.
— Не может такого быть!
— Ну, разве что вытаскивал людей из горящих зданий и спасал голубоглазых детишек из-под копыт скачущих лошадей.
— Он часто совершал все эти подвиги?
— Чуть ли не ежедневно.
— И он был гордостью школы?
— Конечно.
— Правда, судя по его рассказам, сама школа не стоила того, чтобы становиться ее гордостью. Что-то вроде «Дотбойз-холла[85]».
— При Обри Апджоне там жилось несладко. Особенно противно вспоминать сосиски по воскресеньям.
— Реджи про них очень смешно рассказывал. Говорил, что хрюшки, из которых готовили эти сосиски, испустили дух от сапа, ящура и туберкулеза, оплакиваемые свинскими чадами и домочадцами.
— Да, очень метко. Ты уже уезжаешь? — спросил я, увидев, что она встала.
— Не в силах больше ждать ни минуты. Не терпится броситься в объятия милого Реджи. Еще немного, и я просто умру, не выдержав разлуки.
— Прекрасно понимаю твои чувства. Примерно такое же нетерпение испытывал этот малый из «Свадебной песни пахаря», только он выразил это словами «Гоп-гоп-гоп, гей-гей-гей, еду к суженой своей». В свое время я часто исполнял эту песню на сельских праздниках, там есть одно трудное место, когда при словах «День веселой сва-а-а-дьбы» требуется изобразить, будто переезжаешь через ручей, поэтому приходится тянуть слог «сва-а-а» минут десять — тут нужно иметь могучие легкие. Помню, викарий мне как-то сказал…
На этом месте она меня перебила — почему-то такое часто случается, когда я высказываю свои соображения о «Свадебной песне пахаря», — сказав, что все это безумно интересно, но она с удовольствием прочтет об этом в моих мемуарах. Мы вместе вышли на улицу, она благополучно отчалила, а я вернулся к тому месту, где нес свою вахту Дживс, весь сияя от радости. Я имею в виду, что это я сиял от радости, а не Дживс. Самое большое, на что способен Дживс, это слегка скривить губы, обычно в левую сторону. Не помню, когда у меня было так хорошо на душе, сердце пело от счастья. Ничто так не радует, как известие о том, что твоя женитьба отменяется.
— Извините, что заставил вас ждать, Дживс, — сказал я. — Надеюсь, вы не очень скучали?
— О нет, сэр, ничуть. Я прекрасно провел время со Спинозой.
— С кем?
— С «Этикой» Спинозы, я говорю о книге, которую вы мне как-то любезно одолжили.
— Как же, как же, помню. Интересная?
— Чрезвычайно занимательная, сэр.
— Готов поспорить: в конце концов окажется, что убийца — дворецкий. Что ж, Дживс, хочу вас обрадовать: все уладилось.
— В самом деле, сэр?
— Да, трещина раздора замазана, и свадебные колокола готовы зазвонить для мистера Сельдинга с минуты на минуту. Она передумала.
— Varium et mutabile semper femina,[86] сэр.
— Удивительно верное наблюдение. А теперь, — сказал я, садясь за руль, — я поведаю вам повесть про Уилберта и сливочник в виде коровы, и если при этом ваши кудри не выйдут из орбит, я буду искренне поражен.
Глава XII
В «Бринкли» я приехал уже под вечер и, когда ставил машину в гараж, обнаружил там автомобиль тетушки Далии, из чего заключил, что престарелая родственница вернулась в родные пенаты. И не ошибся. Я нашел ее в спальне, где ей был сервирован чай и сдоба. Она приветствовала меня пронзительным «улюлю» — эту привычку она усвоила на охоте в годы, когда тратила изрядную долю своей неукротимой энергии на то, чтобы отравлять жизнь британским лисицам. Вопль этот, по силе сравнимый со взрывом газового баллона, прошил меня навылет — от носа до кормы. Сам я не охочусь, но знаю, что главное для охотника — это умение издавать вопли, какие издает в ночных джунглях страдающий желудком шакал, и я не сомневаюсь, что в лучшие годы тетя Далия могла гаркнуть так, что ее собратья из «Куорна» и «Пайтчли[87]» дружно валились с седел, несмотря на то, что их отделяли от тетушки две пашни и небольшая роща.
— Привет, чучело, — сказала она. — Уже вернулся?
— Только что разорвал грудью финишную ленточку.
— Сельдинг сказал, что ты ездил в Херн-Бей.
— Да, чтобы забрать Дживса. Как Бонзо?
— Пятнистый, как леопард, но держится молодцом. Зачем тебе Дживс?
— Как оказалось, теперь он мне не нужен, но я узнал об этом на полпути сюда. Я его вез, чтобы он выступил в качестве мироборца… нет, не мироборца, а как это… миротворца между Бобби Уикем и Селедкой. Вы знали, что они помолвлены?
— Да, она мне все рассказала.
— А она вам рассказала про это объявление в «Тайме» насчет нашей с ней помолвки?
— Я была первая, кого она посвятила в свои планы. Я чуть не умерла со смеху.
— В отличие от Селедки, которого эта кретинка с опилками вместо мозгов не потрудилась предупредить. Когда он прочитал объявление, он чуть сознание не потерял, и у него потемнело в глазах. Он навсегда утратил веру в женщин и, покипев немного от гнева, сел за стол и написал ей письмо в стиле Томаса Оттуэя.
— В стиле кого?
— Вы что, не знаете Томаса Оттуэя? Это драматург семнадцатого века, прославился ядовитыми афоризмами про представительниц слабого пола. Он написал пьесу «Сирота», и там разделал их под орех.
— Смотри-ка, ты, оказывается, не только комиксы читаешь.
— Ну, по правде говоря, я не слишком глубоко изучал творчество Тома, мне про него Селедка рассказывал. Этот Оттуэй придерживался мнения, что все женщины — жуткие дряни, и эту информацию Селедка донес до Бобби в том самом письме. И выдал ей по высшему разряду.
— А ты, конечно, ничего ему не объяснил?
— Конечно, объяснил. Но к тому времени он уже отослал письмо.
— Почему же этот идиот не сказал, чтобы она его не вскрывала?
— Это было первое, что он сделал. «Я только что получила от тебя письмо, моя радость», — сказала она. — «Ни в коем случае не вскрывай его, мой ангел», — сказал он. И, разумеется, она его тотчас вскрыла.
Тетушка поджала губы, покачала головой и печально откусила булочку.
— Так вот почему он бродит с таким тухлым видом. Надо полагать, Роберта сразу же разорвала помолвку?
— После пятнадцатиминутной речи, произнесенной на едином вздохе без пробелов и знаков препинания.
— И ты привез Дживса в качестве миротворца?
— Таков был мой план.
— Но, если все зашло так далеко…
— …Вы сомневаетесь, что даже Дживс сможет замазать трещину? — Я погладил ее по пучку волос на макушке. — Утрите горькие слезы, дорогая родственница, никакой трещины больше нет. По пути сюда я повстречал Бобби в придорожной пивнушке, и она мне сказала, что после того, как она выдала свою программу и спустила пар, настроение у нее круто изменилось. Она по-прежнему любит Селедку со страстью, кипящей, как масло во фритюрнице, и когда мы расстались, она помчалась сюда, чтобы ему об этом сказать. Сейчас они наверняка снова неразлучны, как ветчина и яйца. У меня прямо гора с плеч — ведь после того, как Бобби разругалась с Селедкой, она заявила, что собирается выйти замуж за меня.
— Я думала, тебя это обрадует.
— Никоим образом.
— Но почему? Одно время ты был в нее по уши влюблен.
— А теперь — нет. Любовный жар прошел, пелена спала с глаз, мы просто добрые друзья. В чем беда всех влюбленных, престарелая родственница? В том, что зачастую особи одного пола выбирают неподходящих для них особей противоположного пола, поскольку ослеплены прелестями этих последних и не в состоянии судить здраво. Попробую пояснить. Все мужчины делятся на кроликов и на некроликов, а женщины — на воительниц и на мышек-норушек. Так вот, проблема в том, что мужчина-кролик может увлечься женщиной-воительницей (которая на самом деле подходит только для некролика) и слишком поздно осознает, что ему следовало бы сосредоточить свои усилия на кроткой и домовитой мышке-норушке, с которой они могли бы отлично жить-поживать и дружно хрустеть морковкой.
— Короче говоря, все дело в неверном выборе?
— Именно. Возьмем меня и Бобби. Я не меньше других вижу, как она очаровательна, но я — кролик и всегда буду кроликом, тогда как она неукротимая воительница. Все, что мне нужно — это спокойная жизнь, а Роберта Уикем ни за что не согласится на спокойную жизнь, даже если эту жизнь ей поднесут на серебряном блюде. Бобби считает, что день прожит зря, если до захода солнца она не совершит ничего такого, что заставит содрогнуться потрясенное человечество. Одним словом, нужно, чтобы ее направляла крепкая мужская рука, каковую я, при всем желании, не смогу ей предоставить. Тогда как с Селедкой никаких проблем в этом смысле не будет, поскольку он настоящий некролик, и для него обуздать взбалмошную женщину — просто детская забава. Вот почему я всячески одобряю и приветствую их союз, и вот отчего, когда она рассказала о своих планах во время нашей последней встречи, я готов был сплясать чечетку от радости. А кстати, где Селедка? Я хочу пожать ему руку и похлопать по плечу.
— Он поехал на пикник с Уилбертом и Филлис. От меня не ускользнул скрытый смысл этой фразы.
— Ходит за ними хвостом? Заступил на боевое дежурство?
— Да, он ни на минуту не выпускает Уилберта из виду.
— Клептоманов ни на миг нельзя оставлять без присмотра.
— Кого, кого?
— Разве вам не сказали? Уилберт — воришка.
— Как это понимать — воришка?
— А так, что он тащит все, что плохо лежит и не прибито гвоздями.
— Не валяй дурака.
— Я не валяю дурака. Он взял коровий сливочник дяди Тома.
— Знаю.
— Знаете?
— Конечно, знаю.
Ее невозмутимость, граничащая чуть ли не с равнодушием, меня крайне удивила. Я ожидал, что от моих слов ее молодая — пусть даже не столь молодая — кровь застынет в жилах, а каждый волосок ее перманента встанет дыбом, как иглы на взбешенном дикобразе, но она и бровью не повела.
— Будь я проклят, — сказал я. — Как вы спокойно об этом говорите.
— А с чего мне волноваться? Том ему эту штуку продал.
— Продал?!
— Уилберт позвонил ему в Харрогит и предложил цену, а Том связался со мной и велел передать ему сливочник. Это лишний раз показывает, насколько важна для Тома сделка с Хомером. Мне казалось, он скорее согласится лишиться правой руки, чем расстанется с этой коровой.
Я сделал глубокий вдох — к счастью, на сей раз без примеси джина с тоником. Удар был в самое сердце.
— Вы что же, хотите сказать, — произнес я, при этом мой голос дрожал, будто я пел арию для колоратурного сопрано, — что я напрасно терпел танталовы муки?
— Кто это, интересно, подверг тебя танталовым мукам?
— Мамаша Артроуз. Она накрыла меня в комнате Уилберта, когда я искал эту омерзительную корову. Я был уверен, что он ее свистнул и спрятал у себя в спальне.
— И она тебя застукала?
— И не один раз, а дважды.
— И что она сказала?
— Порекомендовала обратиться за помощью к Родди Глоссопу, который, как она слышала, не имеет себе равных в лечении тяжелых психических расстройств. Впрочем, нетрудно догадаться, почему она так сказала. Когда она вошла, я на четвереньках выползал из-под туалетного столика, и, несомненно, это обстоятельство показалось ей несколько странным.
— Берти, это просто гениально!
Слово «гениально» показалось мне совершенно неуместным, о чем я ей тут же сообщил. Но мои слова заглушил громкий хохот моей тетушки. Мне никогда прежде не доводилось слышать, чтобы кто-нибудь так от души смеялся, она затмила даже Бобби в тот день, когда я наступил на грабли и расквасил себе нос.
— Я бы не пожалела пятидесяти гиней, чтобы это увидеть, — сказала она, когда снова получила возможность пользоваться голосовыми связками. — Так ты, говоришь, выползал из-под туалетного столика?
— Это во второй раз. Во время нашей первой встречи я сидел на полу с креслом, обернутым вокруг шеи.
— Наподобие круглого елизаветинского воротника, какие носили во времена Томаса Ботвея.
— Оттуэя, — сухо поправил я. Как я уже говорил, я во всем люблю точность. От родственницы я ожидал сочувствия и утешения, а не соли на мои и без того саднящие раны, но сказать ей этого не успел: дверь распахнулась, и в комнату вошла Бобби.
Мне сразу показалось, что выглядит она как-то странно. Обычно вид этой барышни недвусмысленно свидетельствует о том, что она живет если не в лучшем из миров, то, во всяком случае, в мире достаточно хорошем, чтобы перебиться, пока не подоспеет самый лучший. То есть весела, полна жизненных сил, и все такое. Теперь лицо ее выражало равнодушие, причем не ленивое равнодушие кота Огастуса, а скорее отрешенность, которую я заметил на портрете той дамы в Лувре, про которую Дживс, затащивший меня туда, сказал, что люди со всех концов света специально приезжают поглядеть на нее. Дживс, помню, обратил мое внимание на усталость в ее глазах. Вот именно такую усталость я прочел сейчас в глазах у Бобби.
Она разомкнула уста, которые были плотно сжаты с таким кислым видом, словно она только что жевала лимон:
— Извините, миссис Траверс, — сказала она. — Могу я снова взять у вас ту книжку миссис Артроуз?
— Конечно, деточка, — отвечала тетя. — Чем больше людей в этом вертепе читают ее стряпню, тем лучше. Посильный вклад каждого в общее дело.
Дата добавления: 2018-10-26; просмотров: 200; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!