Глава I ДЖИВС ШЕВЕЛИТ МОЗГАМИ 16 страница
— Да, понимаю. Наверно, ты прав.
— Представляешь себе, как он будет вздрагивать, увидев тебя у ящика с церковными пожертвованиями? Нет, ты должна быть нема, как могила.
Она вздохнула, видно, ее все еще мучили угрызения совести, но мои доводы были слишком убедительны.
— Конечно, ты прав, но меня бесит, что ты в тюрьме.
— Выкинь из головы. Ущерб возмещен.
— Чем?
— Мне не надо идти на эшафот.
— Идти на…? А, понимаю. Не надо жениться на Мадлен.
— Конечно. Я ничего дурного о Мадлен не хочу сказать, как я тебе однажды уже объяснял, но при мысли о том, чтобы связать себя с нею священными узами, меня бросает в дрожь. Однако этот факт ни в коей мере не умаляет достоинств Мадлен. Множество самых блестящих женщин, если бы мне пришлось на них жениться, вызвали бы у меня точно такие же ощущения. Я их уважаю, восхищаюсь ими, преклоняюсь перед ними, — но только на расстоянии, и Мадлен как раз из их числа.
Развивая эту тему, я приготовился было поговорить о народных песнях, но тут какой-то хриплый голос ворвался в наш tete-a-tete,[38] если данное выражение подходит в случае, когда собеседники находятся по разные стороны железной решетки. Голос принадлежал констеблю Оутсу, вернувшемуся из «Тотли-Тауэрса». Присутствие Стиффи явно ему не понравилось, и он строго спросил:
— Это что такое?
— Что — это? — не долго думая нанесла ответный удар Стиффи, и я еще подумал, как ловко она его уела.
|
|
|
— Разговаривать с заключенными запрещается, мисс.
— Оутс, вы осел, — сказала Стиффи.
Это была истинная правда, но констебль обиделся и возмущенно отверг такое обвинение. Тогда Стиффи предложила ему заткнуться.
— Эх вы, полиция! Я же только хотела немного ободрить заключенного.
Констебль хмыкнул, как мне показалось, с досадой, и минуту спустя мое впечатление подтвердилось.
— Это я нуждаюсь в ободрении, — мрачно сказал он. — Я виделся с сэром Уоткином, и он мне сказал, что не будет выдвигать обвинение.
— Что? — вскричал я.
— Что? — взвизгнула Стиффи.
— То, — сказал констебль, и мне стало ясно, что хоть солнце на небе давно, а в душе его темно. Честное слово, я ему даже посочувствовал. Для служителя закона нет горше обиды, чем если преступник ускользает из рук. Это все равно что крокодилу где-нибудь на Замбези или пуме в Бразилии видеть, как Планк, которым они собирались позавтракать, взмывает у них из-под носа на дерево недосягаемой высоты.
— Сковать полицию по рукам и ногам, вот как я это называю, — буркнул он и, кажется, плюнул на пол. Естественно, видеть я этого не мог, но звук плевка слышал явственно.
Стиффи гикнула, вне себя от радости, и я тоже, помнится, гикнул. На самом деле, как я ни храбрился, мне совсем не улыбалось гнить в застенке целых двадцать восемь дней. Одна ночь за решеткой — куда ни шло, но все хорошо в меру.
|
|
|
— Ну, так чего мы ждем? — сказала Стиффи. — Пошевеливайтесь, констебль. Живо отворяйте двери.
Не скрывая досады и разочарования, Оутс отпер замки, и мы со Стиффи вышли на широкие просторы по ту сторону тюремных стен.
— Прощайте, Оутс, — сказал я, ибо всегда приятно отдать дань вежливости своему бывшему тюремщику. — Рад был познакомиться. Поклон миссис Оутс и детишкам.
В ответ Оутс громко фыркнул — звук получился такой, будто бегемот вытащил ногу из болота. Я заметил, что Стиффи поморщилась. По-моему, поведение Оутса ей не понравилось.
— Знаешь, — сказала она, когда полицейский участок остался позади, — с Оутсом надо что-то делать. Надо дать ему хороший урок. Пусть не думает, что жизнь состоит из одних удовольствий. Правда, с ходу мне ничего подходящего не приходит в голову, но один ум хорошо, а два лучше. Берти, не уезжай и помоги мне проучить Оутса так, чтобы он на всю жизнь запомнил.
Я вздернул одну бровь.
— Ты хочешь, чтобы я остался здесь в качестве гостя дяди Уоткина?
— Можешь пожить у Гаролда. У него есть свободная комната.
— Нет уж, извини.
|
|
|
— Значит, не останешься?
— Нет. Хочу убраться из «Тотли» как можно скорее и чем дальше, тем лучше. И можешь сколько хочешь твердить, что я отпетый трус, меня этим не проймешь.
Она состроила гримасу, которую французы, по-моему, называют moue,[39] то есть, попросту говоря, надулась, как мышь на крупу.
— Я так и знала, что тебя бесполезно просить. Нет в тебе ни спортивного духа, ни боевого задора, и в этом твоя беда. Придется привлечь Гаролда.
Я замер на месте, потрясенный той картиной, которую вызвали ее слова в моем воображении, а Стиффи, всем своим видом выказав обиду и негодование, удалилась. Пока я стоял, гадая, какую кашу она теперь заварит на беду преподобному Пинкеру, и надеясь, что у него хватит благоразумия отказаться от Стиффиных затей, подкатил автомобиль, в котором к своей несказанной радости я увидел Дживса.
— Доброе утро, сэр, — сказал он. — Надеюсь, вы хорошо спали?
— Урывками, Дживс. Эти нары ужасно жесткие, все бока отлежал.
— Могу себе представить, сэр. Позволю себе заметить, что, к моему глубокому сожалению, эта тревожная ночь оставила след на вашем внешнем облике. Я бы не стал утверждать, что у вас вид достаточно soigne.[40]
Конечно, я мог бы его осадить, бросив, например, что-нибудь вроде «Мне бы ваши заботы, Дживс», но я не стал этого делать. У меня в голове роились более глубокие мысли. Я пребывал в философском настроении.
|
|
|
— Знаете, Дживс, — сказал я. — Век живи, век учись.
— Сэр?
— В смысле, что у меня теперь на многое открылись глаза. Я получил хороший урок. Теперь мне понятно, как можно ошибиться, навешивая на ближнего ярлык отпетого негодяя только потому, что он ведет себя как отпетый негодяй. Приглядись внимательнее, и увидишь человечные черты там, где менее всего ожидаешь.
— Весьма глубокое наблюдение, сэр.
— Возьмем, например, сэра Уоткина Бассета. Со свойственной мне опрометчивостью я занес его в разряд законченных злодеев, в которых нет ничего человеческого. И что же мы видим? Оказывается, и он может проявить великодушие. Загнав Бертрама в угол, он против ожидания не стал его добивать, он, карая, не забыл о милосердии и отказался от судебного преследования. Я тронут до глубины души тем, что под его отталкивающей оболочкой скрывается золотое сердце. Дживс, почему у вас вид, как у надутой лягушки? Разве вы со мной не согласны?
— Не вполне, сэр, — в той части, где вы приписываете снисходительность, проявленную сэром Уоткином, исключительно его душевной доброте. Он руководствовался совсем иными побуждениями.
— Не понял, Дживс.
— Мне пришлось выдвинуть условие, чтобы вас освободили, сэр.
Я совсем запутался. По-моему, малый начал заговариваться. А какой прок от камердинера, который несет околесицу!
— Что вы хотите этим сказать? Условие чего?
— Моего поступления на службу к сэру Уоткину, сэр. Мне следовало упомянуть, что во время моего пребывания в «Бринкли-Корте» сэр Уоткин был настолько добр, что высоко оценил усердие, с которым я выполняю свои служебные обязанности, и предложил мне расстаться с вами и поступить к нему. Я принял предложение сэра Уоткина, но при условии, что он вас освободит.
Полицейский участок в Тотли находится на главной улице, и оттуда, где мы стояли, были видны лавки мясника, булочника, бакалейщика, а также трактир, где торговали табаком, пивом и спиртными напитками. Когда до меня дошел смысл того, что сказал Дживс, мясник, булочник, бакалейщик и трактирщик задрожали и задергались у меня перед глазами, будто в пляске Снятого Витта.
— Вы от меня уходите? — с трудом проговорил я, не веря собственный ушам.
У Дживса чуть дрогнули уголки губ. Он словно бы собрался улыбнуться, но потом, понятное дело, раздумал.
— Временно, сэр. Полагаю более чем вероятным, что по прошествии недели или около того между сэром Уоткином и мною объявятся некие расхождения во взглядах, в результате чего я буду вынужден отказаться от места. И, если к этому времени вы еще не обзаведетесь новым камердинером, я с радостью вернусь к вам в услужение.
Теперь я все понял. Значит, это была хитрость и, уверяю вас, весьма удачная. Мозг Дживса, разросшийся благодаря постоянной рыбной подпитке, нашел решение, приемлемое для всех сторон. Туман, застилавший мне глаза, рассеялся. Мясник, булочник, бакалейщик и трактирщик, приторговывающий табаком, пивом и спиртными напитками, перестали дрожать и дергаться, как эпилептики, и status quo был восстановлен.
Бурный поток чувств захлестнул Бертрама.
— Дживс, — сказал я. Голос у меня срывался, но что поделаешь, мы, Вустеры, всего лишь люди. — Вам нет равных. Там, где прочие ждут указаний, вам ведомо все наперед, как сказал один поэт. Не знаю даже, чем мне вас отблагодарить.
Он, по обыкновению, тихо кашлянул, как далекая овца.
— В вашей власти вознаградить меня, сэр, если вы будете столь добры.
— Говорите, Дживс. Просите все, чего пожелаете. И полцарства в придачу.
— Если бы вы могли расстаться с вашей тирольской шляпой, сэр…
Мне давно следовало понять, куда он клонит. Овечье перханье должно было меня насторожить. Но я потерял бдительность, и этот удар чуть не сбил меня с ног. В первую минуту я, признаться, даже пошатнулся.
— Не кажется ли вам, что вы зашли слишком далеко?
— Я лишь внес предложение, сэр.
Я снял шляпу и остановил на ней свой взгляд. В лучах утреннего солнца она вся заиграла — такая голубая, с розовым пером.
— Вы отдаете себе отчет в том, что разбиваете мне сердце?
— Мне очень жаль, сэр.
Я вздохнул. Но, как известно, Вустеры умеют держать удар.
— Хорошо, Дживс. Так и быть.
Я отдал ему шляпу. Ну прямо родной отец, который скрепя сердце выбрасывает из саней любимое дитя, чтобы отвлечь бегущую за ним по пятам волчью стаю, — так принято, я слышал, поступать зимой в России. Но что поделаешь?
— Дживс, вы намерены сжечь мою тирольскую шляпу?
— Отнюдь, сэр. Я подарю ее мистеру Баттерфилду. Он считает, что она ему поможет в деле обольщения.
— В каком деле?
— Мистер Баттерфилд ухаживает за одной вдовой из здешней деревни, сэр.
Признаться, я был удивлен.
— Но ведь ему прошлым летом исполнилось сто четыре года!
— Да, сэр, годами он стар, но…
— Молод душою?
— Совершенно верно, сэр.
Сердце у меня растаяло. Я больше не думал о себе. Мне пришло в голову, что, к сожалению, приходится уезжать, не оставив Баттерфилду чаевые. Так пусть шляпа послужит ему возмещением убытка.
— Хорошо, Дживс, вручите ему эту шляпу. И пожелайте ему от меня удачи в сердечных делах.
— Непременно так и сделаю. Благодарю вас, сэр.
— Не за что, Дживс.
Нa помощь, Дживс!
Перевод с английского А.Балясникова
Редактор И. Бернштейн, Ю. Жукова
Глава I
Дживс поставил скворчащую яичницу с беконом на стол, и мы с Реджинальдом Сельдингом — по прозвищу Селедка — схватили вилки и ножи и принялись с жадностью уплетать завтрак. Сельдинг — мой друг с незапамятных времен, нас с ним связывают неизгладимые воспоминания, вроде бы так их принято именовать. Много лет назад, в нежном возрасте, мы вместе отбывали срок в Малверн-Хаусе в Брамли-он-Си — приготовительной школе, руководимой непревзойденнейшим злодеем всех времен и народов, магистром гуманитарных наук Обри Апджоном, и частенько ждали вместе в кабинете Апджона, когда он влепит нам полдюжины горячих тростью, которая, по известному выражению, кусает, как змей, и жалит, как аспид.[41] Так что мы привязаны друг к другу как два старых вояки, сражавшихся плечом к плечу в день святого Криспина,[42] если только я не перепутал этого Криспина с кем-то еще.
Мы мигом очистили тарелки, залили горячий бекон укрепляющим дух и тело кофе, и я уже потянулся за мармеладом, но тут услышал верещание телефона в холле. Я поднялся из-за стола и снял трубку.
— Резиденция Бертрама Вустера, — произнес я. — Вустер у аппарата. А, привет, — добавил я, ибо голос, гудевший на другом конце провода, принадлежал миссис Томас Портарлингтон Траверс из «Бринкли-Корта», Маркет-Снодсбери, под Дройтвичем, или, говоря проще, моей обожаемой тетушке Далии. — Сердечно приветствую вас, дражайшая родственница, — сказал я. Я действительно был рад ее звонку: с этой дамой я всегда готов почесать языком.
— Улюлю! — услышал я знакомый охотничий клич. — Как поживаешь, юный осквернитель пейзажа? — ласково осведомилась она. — С чего это ты так рано поднялся? Или еще не ложился после ночного загула?
Я поспешил опровергнуть клеветнические обвинения.
— Пальцем в небо. Никаких загулов. Уже неделя, как я встаю с жаворонками, чтобы составить компанию Селедке. Он сейчас живет у меня, его новая квартира еще не готова. Помнишь Селедку? Я как-то летом привозил его в «Бринкли». Ну этот, с боксерским ухом.
— Теперь вспомнила. Похож на Джека Демпси.[43]
— Точно. Даже больше, чем сам Джек Демпси. Он теперь штатный сотрудник «Рецензий по четвергам», есть такой еженедельник, может, вы знаете, и в связи с этим встречает рассвет уже в редакции. Когда я сообщу ему, что вы звонили, уверен, он пошлет вам нежнейший поклон, ибо испытывает к вам самое глубокое уважение. «Непревзойденное гостеприимство» — вот как он обычно о вас вспоминает. До чего же я рад снова слышать ваш голос, несравненная родственница. А как дела в Маркет-Снодсбери?
— Живем помаленьку. Но я сейчас говорю не из «Бринкли». Я в Лондоне.
— И надолго?
— Сегодня же вечером обратно.
— Тогда приглашаю вас на обед.
— Извини, сегодня не получится. Я договорилась перекусить с сэром Родериком Глоссопом.
Ну и ну. Вот уж с кем бы я ни за что не согласился обедать, так с этим знаменитым психиатром; по правде говоря, мы с ним в натянутых отношениях с той самой ночи в доме леди Уикем в Хартфордшире, когда я, по наущению хозяйской дочери Роберты, в сладкий предрассветный час проткнул его грелку шилом. Без злого умысла, конечно. Я хотел продырявить грелку его племянника, Балбеса Глоссопа, с которым с тех пор нахожусь в состоянии войны — а они возьми да и поменяйся комнатами. Прискорбное недоразумение, какие, к сожалению, нередко случаются в жизни.
— Бог мой, зачем вам это надо?
— Почему бы и нет? Он угощает.
С этим доводом нельзя было не согласиться: сэкономил — как на дороге нашел, но я все равно не мог ее понять. Чертовщина какая-то: тетушка Далия, вроде бы сама себе голова, по собственной воле готова принимать дневной рацион в обществе этой грозы психов. Однако теток надо принимать такими, как они есть, это один из первых уроков, которые мы извлекаем из жизни, и поэтому я лишь пожал плечами.
— Что ж, дело ваше, но, по-моему, вы поступаете опрометчиво. Вы, стало быть, прискакали в Лондон лишь затем, чтобы покутить с Глоссопом?
— Нет, я приехала забрать нашего нового дворецкого.
— Нового дворецкого? А что случилось с Сеппингсом?
— Сеппингс нас покинул, Берти.
Я огорченно прищелкнул языком. Мне очень нравился теткин мажордом, немало портвейна выпил я в его буфетной, и эта новость меня расстроила.
— Да что вы говорите, — сказал я. — То-то мне показалось, что он неважно выглядит, когда я последний раз его видел. Да, вот она — жизнь. Все прах и тлен на свете.
— Он уехал в Богнор-Реджис, у него отпуск. Я облегченно прищелкнул языком.
— Ах вот как. Тогда другое дело. В последнее время эти краеугольные камни домашнего очага завели обыкновение уезжать Бог знает куда во время отпуска. Прямо великое переселение народов в средние века, про которое мне рассказывал Дживс. Кстати, и сам Дживс с сегодняшнего дня в отпуске. Едет в Херн-Бей ловить креветок, и я уже чувствую себя, как тот горемыка из поэмы, который лишился своей любимой газели — или какое там у него было домашнее животное.[44] Просто не знаю, что я стану без него делать.
— Зато я знаю. У тебя есть чистая рубашка?
— Даже несколько.
— А зубная щетка?
— Две, и обе превосходного качества.
— Тогда положи все это в чемодан. Завтра ты переезжаешь в «Бринкли».
Тоска, которая, подобно туману, окутывает душу Бертрама Вустера всякий раз, когда Дживс убывает в ежегодный отпуск, тотчас рассеялась. Мало что на свете может сравниться с удовольствием погостить в поместье тетушки Далии. Живописнейшая природа, песчаная почва, все мыслимые удобства, включая канализацию и водопровод, и, что самое главное, превосходная кухня настоящего французского повара Анатоля, истинный праздник Для желудка гурмана. Словом, все, о чем можно лишь мечтать.
— С превеликим наслаждением, — воскликнул я. — Вы избавили меня от всех забот и, как факир, выпустили из рукава синюю птицу счастья. Можете не сомневаться: завтра же после полудня вы будете иметь удовольствие наблюдать, как я подкачу в моем спортивном авто, с пробором в волосах и с песней на устах. Мне почему-то кажется, что мое присутствие подвигнет Анатоля к новым высотам в кулинарных свершениях. Кто-нибудь еще гостит в вашем бедламе?
— Еще пятеро.
— Пятеро? Ничего себе! — Я снова пощелкал языком. — Дядя Том наверняка в бешенстве, — заметил я, зная, что старикан терпеть не может гостей. Даже один-единственный постоялец, заехавший на уик-энд, порой вышибает его из колеи.
— Том уехал на воды в Харрогит[45] с Артроузом.
— С артрозом? Вы хотите сказать — с радикулитом? Я считал, что у него радикулит.
— Да не с артрозом, а с Артроузом! С Хомером Артроузом. Это американский магнат, сподобившийся посетить наши Палестины. Страдает от язвы желудка, и врач прописал ему минеральные воды в Харрогите. Том отправился с ним, чтобы держать его за руку во время процедур и выслушивать по вечерам жалобы на отвратительный вкус пойла, которое ему приходится глотать днем.
— Очень антагонистично.
— Как?
— Я хотел сказать — очень альтруистично с его стороны. Вряд ли вы знаете это слово, я сам его недавно услышал от Дживса. Это когда один человек проявляет к другому бескорыстное участие, не жалея времени и сил.
— Бескорыстное? Как бы не так! Том хочет заключить с Артроузом очень выгодную сделку. Если это удастся, он сорвет большой куш, не облагаемый подоходным налогом. Поэтому он лебезит перед ним, как начинающая актриса перед голливудским продюсером.
Я понимающе кивнул, хотя мог и не трудиться — все равно она меня не видит. Мне не составило никакого труда воссоздать ход мыслей мужа моей тетки. Т. Портарлингтон Траверс сколотил себе состояние, которого вполне хватило бы на семерых, но при этом постоянно озабочен тем, как бы еще добавить в кубышку хоть малую толику, полагая — и совершенно справедливо — что всякая толика, добавленная к уже имеющемуся, делает кубышку на толику полнее. А уж в чем ему нет равных, так это в умении уклоняться от уплаты налогов: каждый пенс, который государству удается из него вытянуть, он оплакивает как собственного сына.
— Вот почему на прощание он заклинал меня всячески ублажать миссис Артроуз и ее сына Уилли и обращаться с ними, как с королевскими особами. Так что они теперь окопались в «Бринкли».
— Вы говорите, его зовут Уилли?
— Уменьшительное от Уилберта.
Я задумался. Уилли Артроуз. Вроде бы знакомое имя. То ли я его где-то слышал, то ли в газетах мелькнуло. Но где, не помню.
— Адела Артроуз пишет детективные романы. Ты не поклонник ее творчества? Как только приедешь, придется штудировать ее романы, в таких делах не следует пренебрегать и малым. У меня есть полное собрание ее сочинений. Она превосходно пишет.
— С удовольствием готов прочесть все, что она настряпала, — ответил я, будучи — черт, как это называется по-испански? — афи-кто-то остросюжетного чтива. Кажется, афишинадо.[46] — Особенно если там парочка-другая трупов. Стало быть, мы установили, что в числе ваших постояльцев числятся миссис Артроуз и ее сын Уилберт. Кто еще?
Дата добавления: 2018-10-26; просмотров: 209; Мы поможем в написании вашей работы! |
Мы поможем в написании ваших работ!