ПРИНЦИПЫ ПРУССКОЙ ВОЕННОЙ СИСТЕМЫ

 

Несколько недель тому назад мы указывали, что прусская система набора в армию далека от совершенства [См. настоящий том, стр. 105–106. Ред]. Как заявляют, она делает солдата из каждого гражданина. Согласно официальному прусскому выражению, армия – это но что иное, как «школа, в которой вся нация обучается для войны»; между тем лишь очень небольшой процент населения проходит эту школу. Мы теперь снова обращаемся к этому вопросу, чтобы проиллюстрировать его несколькими точными цифрами.

Согласно данным прусского статистического бюро[72], с 1831 по 1854 г. фактически зачислялось в армию ежегодно в среднем 9,84% молодых людей призывного возраста; годных для службы ежегодно оставалось 8,28%; совершенно негодных к службе вследствие физических недостатков насчитывалось 6,40%; временно негодные, подлежащие переосвидетельствованию в следующем году, составляли 53,28%; остальные или отсутствовали или были отнесены к категориям, численно столь незначительным, что о них не стоит здесь говорить. Таким образом, на протяжении этих двадцати четырех лет через национальную военную школу не прошло и одной десятой части молодых граждан; и это называется «вооруженный народ»![73]

За 1861 г. имеются следующие цифры: двадцатилетних молодых людей призыва 1861 г. было 217438; молодых людей предыдущих призывов, отпущенных до особого распоряжения, – 348364; всего – 565802. Из них отсутствовало 148946, или 26,32%; совершенно негодных к службе было 17727, или 3,05%; зачисленных в эрзац‑резерв[74], то есть освобожденных от службы в мирное время, но подлежащих призыву во время войны, – 76590, или 13,50%; освобожденных до будущего переосвидетельствования вследствие временной негодности – 230236, или 40,79%; освобожденных по другим причинам – 22369, или 3,98%; оставалось для призыва 69934 человека, или 12,36%; а из них только 59459, или 10,50%, были действительно призваны в ряды армии.

С 1866 г. процент ежегодно призываемых в армию, несомненно, стал выше, но он не мог увеличиться в сколько‑нибудь значительной степени; в настоящее время в лучшем случае 12% или 13% мужского населения Северной Германии проходит военную службу. Это, конечно, резко противоречит восторженным сообщениям «специальных корреспондентов» во время мобилизации в Германии. По их словам, каждый физически годный к службе мужчина надевал мундир, брал на плечо винтовку или садился на коня; всякая деловая жизнь замерла; фабрики закрылись, лавки были заперты на замок, урожай остался на полях неубранным; все производство приостановилось и вся торговля прекратилась – фактически наступало состояние «временного отсутствия признаков жизни». Если бы такое невероятное напряжение всех сил нации продолжалось хотя бы несколько месяцев, это неизбежно должно было бы привести к ее полному истощению. Гражданское население, конечно, превращалось в солдат в таких масштабах, которые люди, живущие вне Германии, не могли себе представить; но если те же самые писатели посмотрят на Германию теперь, после того как свыше миллиона людей оторвано от гражданской жизни, то они увидят, что фабрики работают, урожай убран, лавки и конторы открыты. Если производство и приостановилось, то приостановилось оно из‑за недостатка заказов, а не вследствие недостатка рабочих рук; на улицах можно видеть много здоровых парней, так же способных носить оружие, как и те, которые ушли во Францию.

Все это объясняют вышеприведенные цифры. Количество людей, прошедших через армию, конечно, не превышает 12% всего взрослого мужского населения. Поэтому при мобилизации из него не может быть призвано больше 12%, и целых 88% остается дома; часть их, конечно, была призвана в ходе войны для восполнения потерь, причиненных сражениями и болезнями. Это составит еще 2% – 3% за полгода; все же огромное большинство мужчин никогда не призывается. «Вооруженный народ» – это сплошная фикция.

Причину этого мы указывали раньше. До тех пор, пока прусская династия и прусское правительство будут продолжать свою традиционную политику, им нужна армия, являющаяся послушным орудием этой политики. Согласно опыту Пруссии, для подготовки обычного штатского к такого рода службе необходимо, чтобы он находился в рядах армии в течение трех лет. Даже самые упрямые военные педанты Пруссии никогда серьезно не утверждали, что пехотинцы, – а они составляют главную массу армии, – не смогут за два года усвоить всех своих военных обязанностей, но, как указывалось в дебатах в палате за 1861–1866 гг., истинный военный дух и привычка к безусловному повиновению приобретаются только на третьем году. А при установленной сумме военного бюджета, чем дольше солдаты служат, тем меньшее количество рекрутов можно превратить в солдат. В настоящее время при трехгодичном сроке службы в армию ежегодно вступает 90000 рекрутов; при двухгодичном сроке можно ежегодно призывать и обучать 135000, а при восемнадцатимесячном – 180000 человек. Из приведенных нами цифр ясно, что для этого имеется вполне достаточное количество физически годных людей, и еще более очевидным это станет из последующего. Мы видим, таким образом, что фраза о «вооруженном народе» служит прикрытием для создания большой армии в целях проведения олигархической внешней и реакционной внутренней политики. «Вооруженный народ» был бы отнюдь не подходящим орудием для целей Бисмарка.

Население Северогерманского союза достигает почти 30000000 человек. Штаты его армии военного времени составляют в круглых цифрах 950000 человек, то есть лишь 3,17% населения. Число молодых людей, достигающих двадцатилетнего возраста, составляет ежегодно около 1,23% населения или, скажем, 360000 человек. Из них, если судить по опыту второстепенных германских государств, добрая половина может быть использована – тотчас же или в течение двух последующих лет – для службы в действующей армии; это составляет 180000 человек. Значительная часть остальных годна для несения гарнизонной службы; но их мы пока можем не принимать в расчет. Прусская статистика, по‑видимому, расходится с этими данными, но прусские статистические данные по очевидным причинам должны группироваться так, чтобы результат по видимости соответствовал иллюзии о «вооруженном народе». Однако и здесь истина обнаруживается. В 1861 г., кроме 69934 человек, годных для службы в армии, имелось 76590 человек, зачисленных в эрзац‑резерв, что в целом составляет 146524 человека, годных к службе; из них только 59459, или 40%, были зачислены в ряды армии. Во всяком случае, мы можем с полной уверенностью признать, что половина молодых людей годна для службы в армии. В таком случае в кадровые войска могли бы ежегодно вступать 180000 рекрутов, оставаясь затем в течение 12 лет военнообязанными, как и в настоящее время. Это дало бы 2160000 обученных солдат – число, больше чем вдвое превышающее нынешние штаты армии, даже если полностью учитывать всю убыль вследствие смерти и других причин. Если же другая половина молодых людей по достижении ими двадцатипятилетнего возраста была бы снова освидетельствована, то из них можно было бы набрать еще 500000– 600000, если не больше, хороших гарнизонных войск. От 6% до 8% населения, заранее обученных и дисциплинированных, подлежащих призыву в случае нападения, с кадровым составом для всех них, который содержался бы и в мирное время, как это теперь и практикуется, – вот это действительно был бы «вооруженный парод»; но это не была бы армия для ведения войн в интересах правящей олигархии, для осуществления завоеваний или для проведения реакционной политики внутри страны.

Все же это означало бы просто превращение прусских фраз в действительность. Если одно лишь подобие вооруженного народа обладает такой силой, то какой же мощью обладал бы подлинный вооруженный народ? И мы можем быть уверены в том, что Франция в той или иной форме превратит это подобие в действительность, если Пруссия, настаивая на завоеваниях, вынудит ее к этому. Она организуется в нацию солдат и через несколько лет сможет так же удивить Пруссию подавляющей численностью своих войск, как этим летом Пруссия удивила весь мир. Но разве Пруссия не может сделать того же? Конечно может, но тогда она перестанет быть нынешней Пруссией. Она выиграет в силе обороны, но в то же время потеряет в силе нападения; у нее будет больше солдат, но эти солдаты в начале войны не будут в такой же степени готовы ко вторжению; Пруссии придется отказаться от всякой мысли о завоеваниях, а что касается ее нынешней внутренней политики, то последняя подверглась бы серьезной опасности.

Напечатано в «The Pall Mall Gazette» № 1764, 8 октября 1870 г.

 

ЗАМЕТКИ О ВОЙНЕ. – XXII

 

В одной из наших предыдущих заметок мы обращали внимание на тот факт, что даже теперь, после падения Страсбурга, почти вся огромная германская армия во Франции используется полностью, хотя вторгшиеся войска не заняли и одной шестой территории страны [См. настоящий том, стр. 116–117. Ред.]. Вопрос этот настолько важен, что мы считаем себя вправе к нему вернуться.

Под Мецем, внутри линии фортов которого заперта армия Базена, занято восемь армейских корпусов (1‑й, 2‑й, 3‑й, 7‑й, 8‑й, 9‑й, 10‑й, гессенская дивизия, дивизия ландвера генерала Куммера), что составляет всего шестнадцать пехотных дивизий. Под Парижем занято семнадцать пехотных дивизий (гвардия, 4‑й, 5‑й, 6‑й, 11‑й, 12‑й северогерманские, 1‑й и 2‑й баварские корпуса и вюртембергская дивизия). Вновь сформированные 13‑й и 14‑й корпуса, состоящие большей частью из ландвера, и несколько отрядов из уже упомянутых корпусов оккупируют завоеванную территорию и держат под своим наблюдением, блокируют или осаждают те расположенные на ней крепости, которые все еще находятся в руках французов. Для активных действий немцы имеют в своем распоряжении только 15‑й корпус (баденская дивизия и, по крайней мере, одна дивизия ландвера), освободившийся вследствие капитуляции Страсбурга. Этот корпус должен получить пополнение из свежих войск ландвера и затем предпринять какие‑то действия, характер которых пока еще определенно неизвестен, в направлении, проходящем южнее.

В настоящий момент эти силы включают почти все организованные войска, которыми располагает Германия, за одним очень важным исключением, а именно за исключением четвертых линейных батальонов. В противоположность тому, что было сделано во время австрийской войны, когда они были двинуты против неприятеля, эти 114 батальонов на этот раз оставлены в стране; согласно их первоначальному назначению, они служат в качестве кадров для обучения и формирования личного состава, призванного восполнить потери, которые, вероятно, понесли их соответствующие полки в боях или от болезней. Как только тысяча солдат, составляющих батальон, достаточно обучена для несения боевой службы на фронте, их отправляют для включения в состав трех полевых батальонов полка; в широком масштабе это было проведено в середине сентября, после жестоких боев у Меца. Но офицеры и унтер‑офицеры батальона остаются на месте, готовые принять и подготовить к боевым действиям новую группу в тысячу солдат, взятых из эрзац‑резерва или из новобранцев очередного призыва. Эта мера была абсолютно необходимой во время такой кровопролитной войны, как настоящая, конца которой нельзя с уверенностью предсказать; но в данный момент она лишает немцев возможности использовать в действующей армии 114 батальонов и соответствующее количество кавалерии и артиллерии, в общей сложности 200000 человек. За исключением этих сил, все немецкие войска целиком заняты оккупацией менее чем одной шестой части Франции и обложением двух крупных крепостей на этой территории – Меца и Парижа, так что для дальнейших действий вне пределов уже завоеванной территории у немцев остается самое большее 60000 человек. И это в то время, когда у Франции вне крепостей совсем нет армии для того, чтобы оказать серьезное сопротивление.

Если вообще нужны были доказательства того огромного значения, которое в современной войне имеют большие укрепленные лагери с крепостью в качестве их основного ядра, то здесь они налицо. При случае мы покажем, что оба укрепленных лагеря, о которых идет речь, были использованы осажденными вовсе не наилучшим образом. Гарнизон Меца чересчур велик, если принять в расчет размеры и значение этой крепости, а в Париже почти совсем нет настоящих войск, пригодных для действий в полевых условиях. И все‑таки первая из этих крепостей в настоящее время приковывает к себе, по крайней мере, 240000, а вторая 250000 войск противника; и, если бы у Франции было за Луарой хотя бы 200000 настоящих солдат, осада Парижа стала бы невозможной. К несчастью для Франции, она не располагает этими 200000 солдат; и по всей вероятности, они вообще не будут собраны, организованы и приучены к дисциплине в течение того времени, когда они нужны. Таким образом, падение этих двух крупных центров обороны является вопросом всего лишь нескольких недель. До сих пор армия Меца изумительно хорошо поддерживала свою дисциплину и свои боевые качества, но отпор, который постоянно встречают ее атаки, должен, в конце концов, уничтожить всякую надежду на спасение. Французские солдаты – превосходные защитники крепостей, и они могут переносить поражения во время осады гораздо лучше, чем поражение в поле; но, если среди них начинается деморализация, то она распространяется быстро и непреодолимо. Что касается Парижа, то мы не будем слишком буквально толковать слова г‑на Гамбетты о том, что там имеется 400000 человек национальной гвардии, 100000 мобилей и 60000 линейных войск, так же как и его заявления относительно бесчисленного количества орудий и митральез, изготовляемых сейчас в Париже, или об огромной мощи баррикад. Однако нет сомнения, что у Парижа достаточно возможностей для весьма солидной обороны, хотя эта оборона, неизбежно пассивная в силу характера его гарнизона, и будет лишена своего сильнейшего элемента – мощных атак против осаждающего неприятеля.

Во всяком случае, совершенно ясно, что если бы у французов был жив подлинный национальный энтузиазм, то можно было бы еще всего добиться. В то время как все вторгшиеся силы противника, кроме 60000 солдат и кавалерии, которая может производить только набеги, но не в состоянии покорить неприятеля, прикованы к захваченной территории, на оставшихся пяти шестых территории Франции можно было бы сформировать достаточное количество вооруженных отрядов для того, чтобы тревожить немцев повсюду, прерывать их коммуникации, разрушать мосты и железные дороги, уничтожать продовольствие и боевые припасы у них в тылу и тем самым заставить их выделить из обеих больших армий такое количество войск, что Базен мог бы найти способ прорваться из Меца, а обложение Парижа стало бы призрачным. Уже сейчас движение этих вооруженных отрядов является для немцев источником серьезного беспокойства, хотя пока оно опасности не представляет, и это беспокойство будет расти по мере того, как продовольствие и другие запасы на территории вокруг Парижа будут истощаться и немцам придется прибегать к реквизициям в более отдаленных районах. Новая немецкая армия, формирующаяся в настоящее время в Эльзасе, вскоре, вероятно, была бы отозвана из какой бы то ни было экспедиции в южном направлении в связи с необходимостью для немцев обеспечить свои коммуникаций и покорить большую территорию вокруг Парижа. Но какова была бы судьба немцев, если бы французский народ оказался охваченным таким же фанатическим национальным воодушевлением, как испанцы в 1808 г.[75], если бы каждый город и почти каждое селение были превращены в крепость, каждый крестьянин и горожанин – в бойца? Даже 200000 солдат четвертых батальонов не хватило бы для покорения такого народа. Но теперь такое фанатическое национальное воодушевление не в обычаях цивилизованных наций. Его можно встретить среди мексиканцев и турок; в Западной Европе, поглощенной денежной наживой, его источники иссякли, а двадцать лет, в течение которых над Францией тяготел кошмар Второй империи, отнюдь не закалили ее национальный характер. В итоге мы слышим много разговоров, но видим мало дела; мы видим много показного и почти полное пренебрежение к организации; очень мало действительного сопротивления и очень много покорности врагу; очень мало настоящих солдат и огромное количество франтиреров.

Напечатано в «The Pall Mall Gazette» № 1766, 11 октября 1870 г.

 

ЗАМЕТКИ О ВОЙНЕ. – XXIII

 

Офицеры прусского штаба в Берлине, по‑видимому, начинают терять терпение. Через берлинских корреспондентов «Times» и «Daily News»[76] они сообщают нам, что под Парижем уже в течение нескольких дней подготовлены осадные средства и что вскоре начнется осада. У нас есть сомнения относительно этой готовности. Во‑первых, нам известно, что несколько туннелей на единственной пригодной для использования железнодорожной линии были взорваны вблизи Ла‑Ферте‑су‑Жуар отступавшими французами и что они до сих пор еще не восстановлены; во‑вторых, нам также известно, что средства для правильной и эффективной осады такой громадной крепости, как Париж, настолько огромны, что требуется длительное время, чтобы сосредоточить их, даже если железнодорожный путь оставался бы все время открытым; и, в‑третьих, хотя после этого сообщения из Берлина прошло уже пять или шесть дней, однако мы еще не слышали о том, что заложена первая параллель. Поэтому мы должны сделать заключение, что под готовностью начать осаду, или правильную атаку, следует понимать готовность начать не систематическую атаку, то есть бомбардировку.

Однако для бомбардировки Парижа с какими‑нибудь шансами на то, чтобы принудить его сдаться, потребовалось бы гораздо больше орудий, чем для правильной осады. В последнем случае можно ограничить атаку одним или двумя пунктами линии обороны; при бомбардировке необходимо непрерывно разбрасывать по всему громадному пространству города такое количество снарядов, чтобы вызвать повсюду большее количество пожаров, чем население в состоянии потушить, и чтобы сделать борьбу с пожарами слишком опасной. А ведь мы видели, что даже Страсбург с 85000 жителей смог отлично выдержать бомбардировку, почти беспримерную по своей жестокости, и что, за исключением нескольких отдельных и весьма точно ограниченных районов, которыми пришлось пожертвовать, пожары там успешно удавалось приостановить. Это объясняется сравнительно большими размерами города. Небольшую крепость с пятью или десятью тысячами жителей легко заставить капитулировать бомбардировкой, если только в ней нет большого количества убежищ с укрытиями от бомб, но город с 50000–100000 жителей может выдержать сильный обстрел, особенно, если он построен, как большинство французских городов, из каменных плит или если дома имеют толстые кирпичные стены. Париж внутри линии укреплений занимает площадь размером двенадцать на десять километров; в пределах старых застав[77], где находится наиболее тесно застроенная часть города, – размером девять на семь километров, то есть эта часть города охватывает пространство приблизительно в пятьдесят миллионов квадратных метров, или около шестидесяти миллионов квадратных ярдов. Для того чтобы выпустить на каждую тысячу квадратных ярдов этой поверхности в среднем один снаряд в час, потребовалось бы 60000 снарядов в час, или полтора миллиона снарядов в сутки, что предполагает применение для этой цели, по крайней мере, 2000 тяжелых орудий. Однако выпускать один снаряд в час на площадь почти в сто футов длины при ста футах ширины – означало бы вести слабую бомбардировку. Правда, временно можно было бы сосредоточить огонь на одном или нескольких кварталах до тех пор, пока они не будут полностью разрушены, а затем перенести его на соседние кварталы; однако для того чтобы эта бомбардировка была эффективной, ее нужно продолжать в течение почти такого же или даже большего времени, как и правильную осаду, причем безусловно с меньшей уверенностью что в результате этого крепость будет вынуждена сдаться.

Кроме того, Париж, пока его форты не сдались, фактически находится вне пределов, доступных для эффективной бомбардировки. Ближайшие высоты вне города, которые находятся теперь в руках осаждающих, вблизи Шатильона, отстоят от Пале де Жюстис[78], который расположен почти точно в центре города, на целые 8000 метров = 8700 ярдам, или пять миль. С южной стороны это расстояние повсюду будет примерно таким же. На северо‑востоке линия фортов удалена на 10000 метров, или свыше 11000 ярдов от центра города, поэтому любая из бомбардирующих батарей в этом районе должна была бы размещаться на 2000 ярдов дальше, то есть в семи‑восьми милях от Пале де Жюстис. На северо‑западе город настолько хорошо защищен излучинами Сены и фортом Мон‑Валерьен, что бомбардирующие батареи можно было бы установить только в сомкнутых редутах или в сооруженных по всем правилам параллелях, то есть не раньше начала правильной осады, для которой эта бомбардировка, как мы полагаем, является предварительной подготовкой.

Теперь не может быть сомнений в том, что из прусских тяжелых нарезных пушек калибром в пять, шесть, семь, восемь и девять дюймов, выбрасывающих снаряды весом от двадцати пяти до трехсот и более фунтов, возможна стрельба на расстояние пяти миль. В 1864 г. у Гаммельмарка нарезные 24‑фунтовые пушки бомбардировали Зондербург[79] на расстоянии в 5700 шагов = 4750 ярдам, или почти в три мили, хотя это были старые бронзовые пушки, которые могли выдержать пороховой заряд не больше чем в 4 или 5 фунтов при снаряде весом в 68 фунтов. Угол возвышения неизбежно был значительным, и приходилось специально приспосабливать лафет, который сломался бы при употреблении более сильных зарядов. Современные прусские пушки из литой стали могут выдержать заряды гораздо большего веса по отношению к весу их снарядов, но для того чтобы достигнуть дальности в пять миль, угол возвышения все же должен быть весьма значительным, и нужно было бы соответственно переделать лафеты, а если их использовать для целей, для которых они не приспособлены, то они быстро пришли бы в негодность. Ничто так быстро не разрушает лафета, как стрельба с полными зарядами даже при таких незначительных углах возвышения, как пять–шесть градусов, между тем, в данном случае угол возвышения в среднем равнялся бы по крайней мере пятнадцати градусам, и лафеты были бы совершенно разрушены так же быстро, как и дома в Париже. Но если даже не принимать во внимание это затруднение, то все же бомбардировка Парижа батареями, находящимися на расстоянии пяти миль от центра города, в лучшем случае могла бы явиться только частью дела. Разрушений было бы достаточно, чтобы озлобить, но недостаточно, чтобы устрашить. На таких дистанциях снаряды нельзя направлять с достаточной точностью в какую‑нибудь определенную часть города. Даже если бы были даны указания избегать обстрела определенных районов, вряд ли удалось бы уберечь больницы, музеи, библиотеки, как бы хорошо они ни были заметны с высот, на которых могли бы находиться батареи. Военные здания, арсеналы, магазины и склады нельзя было бы наметить для разрушения с достаточной уверенностью, даже если бы они были видны осаждающим; таким образом, отпало бы обычное оправдание бомбардировки тем, что ее целью является разрушение оборонительных средств осажденных. Все сказанное выше основывается на предположении, что осаждающие располагают средствами для действительно серьезной бомбардировки, то есть, примерно, двумя тысячами нарезных пушек и мортир крупных калибров. Но если, как мы в данном случае предполагаем, немецкий осадный парк составляет примерно четыреста или пятьсот орудий, то этого будет недостаточно для того, чтобы произвести на город такое впечатление, которое сделает вероятной его сдачу.

Хотя все еще считается, что законы войны допускают бомбардировку крепости, – эта мера все же приносит так много страданий гражданскому населению, что история осудит всякого, кто в наше время прибегнет к бомбардировке, не имея достаточных шансов добиться таким путем сдачи крепости. У нас вызывает улыбку шовинизм Виктора Гюго, который считает Париж священным городом – в высшей степени священным! – а всякую попытку атаковать его – святотатством. Мы смотрим на Париж, как на любой другой укрепленный город, и если он предпочитает обороняться, то ему придется испытать и все опасности, сопряженные с правильной атакой, с применением осадных траншей и осадных батарей, а также с действием случайных снарядов, попадающих в невоенные здания. Но если бомбардировка Парижа все‑таки будет иметь место, несмотря на то, что одной только бомбардировкой нельзя принудить город к сдаче, это будет военной ошибкой, ответственность за которую немногие возложили бы на штаб Мольтке. Скажут, что Париж был подвергнут бомбардировке из политических, а не из военных соображений.

Напечатано в «The Pall Mall Gazette» № 1768, 13 октября 1870 г.

СУДЬБА МЕЦА

Если верить сообщениям из Берлина, прусский штаб, по‑видимому, предполагает, что Париж будет взят раньше Меца. Но это мнение, очевидно, основано в такой же мере на политических, как и на военных соображениях. Волнения в Париже, которых ожидал граф Бисмарк, еще не начались; однако рассчитывают, что, как только над городом раздастся грохот тяжелой артиллерии осаждающих, там безусловно вспыхнут раздоры и гражданская война. До сих пор парижане не подтвердили мнения о них, которого придерживаются в немецкой главной квартире; возможно, что они не подтвердят его до самого конца. А если так, то расчеты на взятие Парижа к концу этого месяца почти наверное окажутся иллюзией, и Мецу, может быть, придется сдаться раньше Парижа.

Как крепость, Мец несравненно сильнее Парижа. Последний укреплен с расчетом на то, что вся или, по крайней мере, большая часть разбитой французской армии отступит к нему и будет вести оборону посредством непрерывных нападений на неприятеля, чьи попытки обложить город неизбежно ослабят его в каждой точке той длинной линии, которую он вынужден будет занять. Поэтому оборонительная сила парижских укреплений не особенно велика, и это вполне естественно. Принятие заранее мер на тот случай, который имеет место теперь в результате ошибок бонапартистской стратегии, увеличило бы стоимость укреплений до огромной суммы, а срок обороны благодаря этому можно было бы продлить едва ли больше чем на две недели. Кроме того, можно значительно усилить крепостные сооружения возведением во время осады или до нее земляных укреплений. С Мецем дело обстоит совсем иначе. Современное поколение унаследовало Мец от Кормонтеня и других выдающихся инженеров прошлого столетия как очень сильную крепость, – сильную своими оборонительными сооружениями. Вторая империя дополнила их поясом из семи очень больших отдельных фортов на расстоянии от двух с половиной до трех миль от центра города, для того чтобы защитить город от бомбардировки даже нарезными орудиями и превратить всю крепость в большой укрепленный лагерь, уступающий только Парижу. Поэтому осада Меца была бы весьма продолжительной операцией, даже если бы город удерживал только обычный гарнизон военного времени. Но осада была бы почти невозможной при наличии 100000 человек, которые теперь находятся под прикрытием его фортов. Полоса, все еще остающаяся в распоряжении французов, простирается на целые две мили за линию фортов; чтобы оттеснить французов назад к линии фортов и овладеть местностью, где должны быть вырыты траншеи, потребовался бы ряд таких рукопашных боев, какие наблюдались только под Севастополем; и если предположить, что гарнизон не окажется деморализованным постоянными боями и осаждающих не сломят столь большие жертвы людьми, то борьба может продолжаться многие месяцы. Поэтому‑то немцы и не пытались вести правильную осаду, а стараются принудить крепость к сдаче голодом. Армия в 100000 человек, а также примерно 60000 городского населения и многочисленные сельские жители, искавшие убежища за фортами, рано или поздно должны истощить запасы продовольствия, если только блокада будет поддерживаться строго; есть шансы, что даже раньше, чем это произойдет, деморализация среди гарнизона вынудит крепость сдаться. Когда какая‑либо армия видит, что она прочно заперта, что все попытки прорваться через кольцо обложения бесплодны, а все надежды на помощь извне рухнули, – то даже самая лучшая армия будет постепенно терять дисциплину и сплоченность под влиянием страданий, лишений, трудностей и опасностей, переносить которые приходится явно только для поддержания чести знамени.

В течение некоторого времени мы тщетно старались увидеть симптомы такой деморализации. Запасы продовольствия внутри города оказались гораздо более значительными, чем предполагалось, и, следовательно, армия Меца имела их довольно длительное время. Но эти запасы, хотя и обильные, были, по‑видимому, плохи по своему ассортименту, что совершенно естественно, так как для армии они представляли собой случайные припасы, оставшиеся в городе и никогда не предназначавшиеся для той цели, для которой их теперь приходится использовать. В результате этого пища солдат становится, в конце концов, не только отличной от той, к которой они привыкли, но и совершенно ненормальной и вызывает разного рода заболевания, которые день ото дня делаются тяжелее, поскольку причины этих заболеваний с каждым днем действуют все сильнее и сильнее. По‑видимому, эта стадия блокады теперь наступила. К продуктам, которых не хватает в Меце, относятся хлеб, основная и обычная пища французских крестьян, и соль. Последняя абсолютно необходима для поддержания здоровья, а так как французы потребляют крахмал в качестве жирообразующего продукта почти исключительно в виде хлеба, то о нем можно сказать то же самое, что и о соли. То, что солдаты и жители вынуждены питаться преимущественно мясом, вызвало, как говорят, дизентерию и цингу. Не слишком полагаясь на сообщения дезертиров, которые обычно говорят то, что, по их мнению, понравится захватившим их в плен, мы можем все же поверить, что дело обстоит так, ибо именно это и должно произойти при таких обстоятельствах. Само собой разумеется, что по этой причине вероятность наступления деморализации должна быстро возрастать.

Весьма способный корреспондент «Daily News», находящийся под Мецем, сообщает в своем описании вылазки Базена 7 октября, что, после того как французы заняли деревни севернее форта Сент‑Элуа (к северу от Меца, в долине Мозеля), у реки, ближе к их правому флангу, была образована группа численностью не менее 30000 солдат, которая двинулась против немцев. Эта колонна или группа колонн была, очевидно, предназначена для прорыва через кольцо обложения. Такая задача требовала чрезвычайной решительности. Колоннам пришлось бы войти прямо в полукруг, образованный войсками и батареями, сосредоточившими бы на них огонь; сила этого огня возрастала бы вплоть до момента непосредственного соприкосновения с массами войск противника, и тогда, если бы французам удалось разгромить их, она сразу значительно уменьшилась бы, но, если бы им пришлось отступить, они вторично подверглись бы такому же перекрестному обстрелу. Солдаты, по‑видимому, понимали это; к тому же Базен для этих действий, требовавших высшего напряжения сил, вероятно, использовал самые лучшие свои войска. Говорят, однако, что они даже не добрались до сферы действия ружейного огня массы немецких войск. Прежде чем они достигли критической точки, огонь артиллерии и цепи стрелков расстроил их ряды: «густые колонны сперва дрогнули, а затем рассыпались».

Впервые за эту войну мы слышали подобное о людях, которые были в состоянии храбро противостоять как жаркому огню, так и холодной стали у Вьонвиля, Гравелота и во время последних вылазок. Эта неспособность даже попытаться как следует выполнить порученную им задачу, по‑видимому, показывает, что армия Меца уже не та, какой она была прежде. Это, вероятно, не является еще признаком деморализации, а лишь свидетельствует об упадке духа и чувстве безысходности, о сознании бесполезности всяких попыток. От такого состояния недалеко и до подлинной деморализации, в особенности французским солдатам. И хотя по этим признакам было бы преждевременно предсказывать быстрое падение Меца, но все же будет достойным удивления, если мы вскоре не обнаружим других симптомов, указывающих на то, что оборона Меца слабеет.

Сдача Меца оказала бы гораздо меньшее моральное, но гораздо большее материальное влияние на ход войны, чем падение Парижа. Если будет взят Париж, Франция, может быть, и сдастся, но необходимости в этом было бы не больше, чем теперь. Ибо для удержания Парижа и его окрестностей потребовалась бы подавляющая часть тех войск, которые облагают сейчас этот город, и более чем сомнительно, чтобы немцы смогли выделить достаточное количество войск для продвижения до Бордо. Но, если бы капитулировал Мец, освободилось бы более 200000 немцев, а такой армии при нынешнем состоянии французских войск, находящихся вне крепостей, вполне достаточно, чтобы двинуться по незащищенной стране куда угодно и делать там что угодно. Немедленно снова началось бы дальнейшее расширение оккупации, которую задерживали два больших укрепленных лагеря, а всякие попытки ведения партизанской войны, которые в настоящий момент могут быть весьма эффективными, были бы тогда быстро подавлены.

Напечатано в «The Pall Mall Gazette» № 1771, 17 октября 1870 г.

 

ЗАМЕТКИ О ВОЙНЕ. – XXIV

 

Обложение Парижа продолжается ровно месяц. За это время в отношении двух касающихся его обстоятельств наши предсказания [См. настоящий том, стр. 122–123. Ред.] получили свое подтверждение на практике. Во‑первых, Парижу нечего надеяться на своевременное освобождение извне какой‑либо французской армией. В Луарской армии крайне недостаточно кавалерии и полевой артиллерии, а ее пехота, за ничтожным исключением, состоит либо из молодых, либо из деморализованных старых войск, плохо укомплектованных офицерским составом; эти войска полностью лишены той сплоченности, которая одна только и могла бы сделать их пригодными для того, чтобы встретиться в открытом поле с бывалыми, окрыленными постоянным успехом солдатами, которых ведет на них фон дер Танн. Даже если бы Луарская армия была увеличена до 100000 или 120000 человек, что еще возможно сделать до падения Парижа, она не была бы в состоянии снять обложение. Благодаря огромному превосходству в кавалерии и полевой артиллерии, которые в значительных размерах могут быть взяты из‑под Парижа, как только туда прибудет осадный парк с артиллерийской прислугой, а также благодаря превосходству своей пехоты по качеству солдат немцы, не опасаясь результатов, могут встретить такую армию численно меньшими силами. Кроме того, в этом случае в подкрепление фон дер Танну временно могли бы быть посланы войска, которые теперь очищают от противника территорию в 50–60 миль к востоку и к северу от Парижа, а также одна или две дивизии из армии обложения. Что же касается Лионской армии, то, если какая‑нибудь ее часть и существует в действительности, она будет полностью занята действиями против 14‑го северогерманского корпуса генерала Вердера, находящегося теперь в Эпинале и Везуле, и 15‑го корпуса, который следует в тылу 14‑го или на его правом фланге. Северная армия, под командованием Бурбаки, еще не сформирована. По всем имеющимся сведениям, мобили в Нормандии и Пикардии испытывают крайний недостаток в офицерах и очень плохо обучены; местная же национальная гвардия, да, вероятно, также и большая часть мобилей потребуются для гарнизонной службы в двадцати пяти или более крепостях, сосредоточенных на пространстве между Мезьером и Гавром. Таким образом, с этой стороны вряд ли можно ожидать действенной помощи, и Парижу придется полагаться только на свои собственные силы.

Во‑вторых, выяснилось, что гарнизон Парижа не в состоянии вести наступательные действия в широком масштабе. Этот гарнизон состоит из тех же элементов, что и войска вне Парижа, и ему также не хватает кавалерии и полевой артиллерии. Три вылазки 19 и 30 сентября и 13 октября полностью доказали его неспособность произвести сколько‑нибудь серьезное давление на обложившие город войска. По заявлению осаждающих, «французы так и не смогли прорвать даже нашу первую линию». Хотя генерал Трошю публично заявляет, что его нежелание атаковать противника в открытом поло вызывается недостатком полевой артиллерии и что он не выйдет снова из крепости до тех пор, пока не будет обеспечен ею, он не может не знать, что никакая полевая артиллерия в мире не могла бы предотвратить исхода его первой вылазки en masse, закончившейся полным разгромом. А к тому времени, когда его полевая артиллерия может быть готова, – если это не просто отговорка, – огонь немецких батарей против фортов и замкнувшаяся линия обложения сделают применение ее в открытом поле невозможным.

По‑видимому, это хорошо известно Трошю и его штабу, Все их мероприятия говорят о чисто пассивной обороне, уже без каких‑либо крупных вылазок, кроме тех, которые могут быть необходимы для удовлетворения настойчивых требований недисциплинированного гарнизона. Валы фортов не смогут долго выдержать обстрела из тяжелых германских орудий, о которых подробнее будет сказано ниже. Возможно, что двух или трех дней, как надеется берлинский штаб, будет достаточно, чтобы уничтожить орудия на валах южных фортов, разбить в одном – двух местах каменную облицовку их эскарпов перекидным огнем со значительного расстояния, а затем подвергнуть их штурму, в то время как огонь батарей с господствующих высот помешает укреплениям, расположенным в тылу тортов, оказать им действенную помощь. Ни конструкция фортов, ни характер местности нисколько не препятствуют этому. Во всех фортах вокруг Парижа эскарп, то есть внутренняя сторона рва или внешний фас вала, выложен камнем только до уровня горизонта, что обычно считается недостаточным для того, чтобы предохранить укрепления от штурма с помощью лестниц. Это уклонение от общего правила оправдывалось предположением, что какая‑либо армия всегда будет вести активную оборону Парижа. В данном случае это может даже оказаться преимуществом, так как перекидным огнем батарей трудно попасть в низкую каменную облицовку, которая с батарей не видна. Таким образом, образование бреши со значительного расстояния окажется еще более трудным делом, если только с высот, на которых расположены эти батареи, нельзя будет вести навесной стрельбы прямой наводкой; но судить об этом можно только на месте.

Во всяком случае, не следует ожидать, что сопротивление этих южных фортов, над которыми господствуют высоты и которые находятся в зоне наиболее действенного огня тяжелой нарезной артиллерии, будет длительным. Однако непосредственно за этими фортами, между фортами и крепостной оградой, гарнизон, главным образом, и проявлял активность. Повсюду были сооружены многочисленные земляные укрепления; и хотя, разумеется, мы не знаем всех деталей, но можно быть уверенным, что они спланированы и построены со всей той тщательностью, предусмотрительностью и умением, благодаря которым французские инженеры в течение двухсот с лишним лет занимают место в самых первых рядах. Очевидно, здесь и находится местность, выбранная обороняющимися для боевых действий, – местность, где овраги и скаты холмов, фабрики и селения, построенные большей частью из камня, облегчают работу инженера и благоприятствуют сопротивлению молодых и лишь наполовину дисциплинированных войск. Мы думаем, что именно здесь немцам предстоит наиболее трудная работа. Действительно, нам сообщают через «Daily News» из Берлина, что немцы удовлетворятся захватом части фортов, предоставив голоду довершить остальное. Но мы полагаем, что они не получат этой возможности, если только они не взорвут фортов и не отойдут снова на свои теперешние позиции, ограничиваясь лишь обложением; а если они это и сделают, то французы с помощью контрапрошей постепенно могут вернуть потерянную территорию. Поэтому мы предполагаем, что все форты, которые немцы смогут захватить, они намерены удерживать как удобные артиллерийские позиции, которые можно использовать для обстрела, запугивая жителей случайными снарядами, или же для настолько интенсивной бомбардировки, какую они только сумеют вести имеющимися у них средствами. А в этом случае они не смогут уклониться от боя, предложенного им обороняющимися на выбранной последними и подготовленной для этой цели местности, потому что форты будут находиться в сфере близкого и действенного огня новых укреплений. Здесь мы, быть может, будем свидетелями последней в этой войне схватки, представляющей какой‑то научный интерес, может быть даже наиболее интересной для военной науки. Здесь обороняющиеся снова получат возможность вести наступательные действия, хотя и в меньшем масштабе, и, восстановив таким образом до известной степени равновесие борющихся сил, они смогут продлить сопротивление до тех пор, пока голод не принудит их к сдаче. Ибо мы должны иметь в виду, что из заготовленного продовольствия Париж уже использовал месячный запас, а никому за пределами Парижа неизвестно, имеются ли там запасы больше чем еще на один месяц.

В отношении немецких осадных орудий среди «специальных корреспондентов», видимо, царит большая путаница, и это вполне понятно, если принять во внимание, что номенклатура различных калибров основана у немецких артиллеристов на принципах, по меньшей мере столь же абсурдных и противоречивых, как и те, которые приняты в Англии. Теперь, когда эти тяжелые орудия могут заговорить в любой день, пожалуй следует несколько разъяснить этот вопрос. Из осадных орудий старого образца под Страсбургом применялись 25‑ и 50‑фунтовые мортиры, переправленные теперь к Парижу. Они были названы так по весу мраморного шара, соответствующего диаметру канала их ствола. Калибр одной из них равняется приблизительно 8¹/₂, а другой 8³/₄ дюйма, а действительный вес сферических снарядов, которые они выбрасывают, равняется в первом случае 64 фунтам, а во втором 125 фунтам. Затем имелась нарезная мортира калибром в 21 сантиметр, или 8¹/4 дюйма, выбрасывающая продолговатый снаряд длиной в 20 дюймов и весом немного больше 200 фунтов. Эти мортиры производят огромный эффект не только потому, что нарезы придают снарядам большую меткость, а главным образом потому, что продолговатый снаряд ударного действия, при падении всегда обращенный вперед своей утяжеленной головной частью, из которой выступает ударная трубка, обеспечивает взрыв заряда в самый момент соприкосновения с целью, соединяя, таким образом, в один и тот же момент действие удара с действием взрыва. Из нарезных орудий там были 12‑и 24‑фунтовые пушки, названные так по весу сферического сплошного чугунного ядра, которым из них обычно стреляли до того, как в них были сделаны нарезы. Их калибры соответственно равны приблизительно 4¹/2 и 5¹/2 дюймам при весе снаряда в 33 и 64 фунта. Помимо них к Парижу было отправлено несколько тяжелых нарезных пушек, предназначенных для броненосных кораблей и для береговой обороны против таких кораблей. Точное и подробное описание их конструкции никогда не опубликовывалось, но их калибры равняются приблизительно 7, 8 и 9 дюймам, а снаряды весят соответственно около 120, 200 и 300 фунтов. Наиболее тяжелыми орудиями, которые применялись в Севастополе или против него, были морские английские 68‑фунтовые, 8‑ и 10‑дюймовые бомбовые пушки и французские 8³/4‑ и 12‑дюймовые бомбовые пушки, причем их наиболее тяжелый 12‑дюймовый сферический снаряд весил около 180 фунтов. Таким образом, осада Парижа по весу и массе использованных снарядов превзойдет Севастополь в такой же мере, в какой Севастополь превзошел все прежние осады. Мы можем добавить, что германский осадный парк будет иметь такое количество орудий, которое соответствует нашим предположениям, а именно – около четырехсот.

Напечатано в «The Pall Mall Gazette» № 1775, 21 октября 1870 г.

 

САРАГОСА – ПАРИЖ

 

Для того чтобы составить правильное представление о такой огромной операции, как осада и оборона Парижа, следует обратиться к военной истории, к какой‑нибудь из прежних крупных осад, которая послужила бы, хотя бы до некоторой степени, примером того, чему, возможно, мы будем свидетелями. Таким примером служил бы Севастополь, если бы оборона Парижа происходила в нормальных условиях, то есть если бы существовала действующая в полевых условиях армия, которая пришла бы на помощь Парижу или усилила бы его гарнизон, как это было в Севастополе. Но Париж обороняется при совершенно ненормальных условиях: у него нет ни гарнизона, способного на активную оборону, на боевые действия в открытом поле, ни серьезной надежды на помощь извне. Таким образом, самая большая осада в истории – осада Севастополя, уступающая по своим размерам только той, начало которой мы скоро увидим, – не дает правильного представления о том, что будет происходить у Парижа; и только на более поздних стадиях осады и преимущественно путем противопоставления можно будет прибегнуть к сравнению с событиями Крымской войны.

Не лучшими примерами являются и осады времен американской войны[80]. Они происходили в такой период борьбы, когда не только армия Юга, но вслед за ней и войска Севера уже утратили черты, присущие необученному ополчению. и приобрели характер регулярных войск. При всех этих осадах оборона была чрезвычайно активной. У Виксберга, как и у Ричмонда, предварительно происходили длительные бои за обладание местностью, на которой только и можно было расположить осадные батареи, и всегда, за исключением последней осады Грантом Ричмонда, делались попытки оказать помощь осажденным[81]. Но здесь, в Париже, мы видим гарнизон из новобранцев, получающий слабую поддержку от новобранцев же, разбросанных вне города, и атакованный регулярной армией, которая применяет все средства современной войны. Чтобы найти подходящий пример, нам нужно возвратиться к последней войне, в которой вооруженному народу пришлось сражаться против регулярной армии и он действительно сражался в широких масштабах, то есть к войне на Пиренейском полуострове. Здесь мы находим замечательный пример, который, как увидим, подходит во многих отношениях, это – Сарагоса.

Сарагоса составляет по диаметру лишь одну треть Парижа, а по площади – одну девятую его часть, но ее укрепления, хотя и возведенные наспех и без отдельных фортов, были по своей общей оборонительной силе сходны с укреплениями Парижа. Город был занят гарнизоном в 25000 испанских солдат, нашедших здесь убежище после поражения под Туделой[82]; среди них было не больше 10000 настоящих солдат линейных частей, остальное составляли молодые новобранцы; кроме того, там находились вооруженные крестьяне и местные жители, которые увеличили гарнизон до 40000 человек. В городе имелось 160 орудий. Вне города, в соседних провинциях, было собрано до 30000 человек для оказания ему помощи. С другой стороны, французский маршал Сюше имел не более 26000 человек для обложения крепости по обеим сторонам реки Эбро и кроме того 9000 человек, прикрывавших осаду в Кала‑таюде. Таким образом, численное соотношение сил было почти таким же, как и численное соотношение между армией, находящейся теперь в Париже, и той, которая расположена под Парижем: осажденных почти вдвое больше, чем осаждающих. Однако сарагосцы, так же как и теперь парижане, не в состоянии были выйти и встретить осаждающих в открытом поле. Испанцы, находившиеся вне осажденного города, также ни разу не смогли серьезно помешать осаде.

Обложение города было завершено 19 декабря 1808 года; первую параллель смогли заложить уже 29‑го на расстоянии всего 350 ярдов от главною крепостного вала. 2 января 1809 г. была заложена вторая параллель на расстоянии 100 ярдов от укреплений; 11‑го уже были пробиты бреши, и весь атакованный фронт был взят штурмом. Но в данном случае там, где обыкновенная крепость с гарнизоном из регулярных войск прекратила бы сопротивление, – сила народной обороны только начинала проявляться. Та часть крепостного вала, которую штурмовали французы, была отделена от остального города вновь возведенными оборонительными укреплениями.

Поперек всех улиц, ведущих к валу, были быстро сооружены земляные укрепления, обороняемые артиллерией, причем на определенных расстояниях в тылу у них также были возведены укрепления. В домах, построенных в стиле массивных зданий жаркого юга Европы, с чрезвычайно толстыми стенами, были проделаны бойницы, и они стойко удерживались силами пехоты. Французы вели непрерывную бомбардировку, но так как у них было мало тяжелых мортир, она не оказала решающего воздействия на город. Все же бомбардировка продолжалась беспрерывно в течение сорока одного дня. Чтобы принудить город к сдаче, чтобы занимать один дом за другим, французам пришлось прибегнуть к самому медленному способу – к закладке мин. Наконец, после того как третья часть городских зданий была разрушена, а остальные стали непригодными для жилья, Сарагоса 20 февраля сдалась. Из 100000 человек, находившихся в городе в начале осады, погибло 54000.

Эта оборона является в своем роде классической и вполне заслуживает той славы, которую она приобрела. Но все же город сопротивлялся в общей сложности только 63 дня. Обложение потребовало 10 дней, осада крепости – 14 дней, осада внутренних укреплений и борьба за овладение домами – 39 дней. Число жертв ни в какой мере не соответствует продолжительности обороны и фактически достигнутым результатам. Если бы Сарагосу обороняли 20000 хороших предприимчивых солдат, то их вылазки помешали бы Сюше с имевшимися у него силами продолжать осаду, и крепость, возможно, оставалась бы в руках испанцев до окончания австрийской войны 1809 года[83].

Мы, конечно, не считаем, что Париж окажется второй Сарагосой. Парижские дома, как бы прочны они ни были, не выдерживают никакого сравнения по массивности с домами этого испанского города; у нас нет также оснований предполагать, что парижское население проявит фанатизм испанцев 1809 г., или что половина жителей терпеливо согласится погибнуть в бою или от болезней. Однако та фаза борьбы, которая началась в Сарагосе после штурма крепостного вала на улицах, в домах и монастырях города, до известной степени может повториться в укрепленных деревнях и земляных укреплениях между фортами Парижа и крепостной оградой. Как мы уже сказали вчера в нашей двадцать четвертой статье из серии «Заметок о войне», здесь, нам кажется, находится центр тяжести обороны. Здесь молодые мобили могут встретить даже наступающего противника почти в равных условиях и принудить его к систематическим действиям в большей мере, чем это, по‑видимому, представлял себе берлинский штаб, который еще недавно надеялся принудить город к сдаче через 12 или 14 дней после открытия огня осадных батарей. К тому же борьба с обороняющимися потребует там от наступающих такого интенсивного применения мортир и бомбовых пушек, что даже частичная бомбардировка города, по крайней мере в крупном масштабе, может в течение некоторого времени оказаться немыслимой. При любых обстоятельствах придется пожертвовать деревнями, лежащими за пределами крепостной ограды, в каком бы пункте между фронтом наступления немцев и фронтом обороны французов они ни находились. Если же, пожертвовав ими, можно уберечь город, то это тем лучше для обороны.

Мы не можем даже приблизительно сказать, на какое время можно продлить оборону местности вне крепостной ограды. Это будет зависеть от силы самих укреплений, от состояния духа защитников, а также от способа атаки. Если сопротивление станет серьезным, немцы, чтобы сберечь свои войска, будут рассчитывать, главным образом, на огонь своей артиллерии. Во всяком случае, принимая во внимание огромную силу артиллерийского огня, который они будут в состоянии сосредоточить на любом пункте, им едва ли потребуется больше двух – трех недель, чтобы достигнуть крепостной ограды. Разрушить и взять ее штурмом будет делом нескольких дней. Не даже и тогда для обороняющихся не будет абсолютной необходимости прекращать сопротивление; впрочем, лучше отложить рассмотрение этих возможностей до того времени, когда осуществление их станет более вероятным. До той поры мы позволим себе также не высказываться по поводу достоинств и недостатков баррикад г‑на Рошфора[84]. В общем мы полагаем, что если новые укрепления между фортами и крепостной оградой окажут действительно серьезное сопротивление, то нападающие ограничатся, насколько это будет возможно – в значительной мере в зависимости от энергии обороняющихся, – навесным и настильным артиллерийским огнем, а также попыткой голодом вынудить Париж к сдаче.

Напечатано в «The Pall Mall Gazette» № 1776, 22 октября 1870 г.

 

ЗАМЕТКИ О ВОЙНЕ. – XXV

 

Пока ведутся переговоры о заключении перемирия[85], было бы целесообразно уяснить себе расположение различных корпусов немецких армий, которое, по‑видимому, не для всех понятно. Мы говорим немецких армий, так как о французских почти нечего сказать. За исключением войск, запертых в Меце, французские силы состоят почти исключительно из новобранцев, об организации которых в печати никогда ничего не сообщалось, а она не может не изменяться с каждым днем. Кроме того, качества этих войск, которые во всех боях оказываются в той или иной степени негодными для боевых действий вне крепостей, почти вовсе лишает интереса вопрос и об их организации и численности.

Что касается немцев, то нам известно, что они выступили в поход с тринадцатью армейскими корпусами Северной Германии (включая гвардию), одной дивизией гессенцев, одной баденцев, одной вюртембержцев и двумя армейскими корпусами баварцев. 17‑я дивизия 9‑го северогерманского корпуса (одна бригада которого состоит из мекленбуржцев) оставалась на побережье до тех пор, пока французский флот находился в Балтийском море. Вместо нее к 9‑му корпусу была присоединена 25‑я, или гессенская, дивизия, в составе которого она и остается до настоящего времени. Внутри страны остались вместе с 17‑й дивизией девять дивизий ландвера (одна гвардейская и затем по одной на каждую из восьми старых провинций Пруссии[86]; времени, прошедшего с 1866 г., когда прусская система была введена во всей Северной Германии, оказалось едва достаточно для подготовки там необходимого количества резервистов, но пока еще не ландвера). Когда французский флот был отозван и закончилось укомплектование четвертых линейных батальонов, стало возможным использовать эти силы; из них были сформированы и посланы во Францию новые армейские корпуса.

До окончания войны мы вряд ли узнаем подробности о формировании всех этих корпусов, но то, что стало известно до сих пор, дает нам довольно ясное представление об общем характере плана расположения сил. У Меца под командованием принца Фридриха‑Карла находятся 1‑й, 2‑й, 3‑й, 7‑й, 8‑й, 9‑й и 10‑й корпуса, из которых 9‑й состоит в настоящее время из 18‑й и 25‑й дивизий; кроме того имеются две дивизии ландвера – одной из них, 1‑й (вос‑точнопрусской), командует генерал Куммер, номер другой неизвестен. Всего же здесь имеется шестнадцать дивизий пехоты.

Под Парижем находятся под командованием кронпринца 5‑й, 6‑й и 11‑й северогерманские корпуса, два баварские корпуса и гвардейская дивизия ландвера; под командованием саксонского кронпринца – 4‑й и 12‑й северогерманские корпуса и прусская гвардия; под командованием великого герцога Мекленбургского – 13‑й корпус и вюртембергская дивизия. 13‑й корпус сформирован из вышеупомянутой 17‑й дивизии и одной дивизии ландвера. Из этих войск, составляющих всего двадцать дивизий, четыре дивизии были направлены для выполнения отдельных задач. Во‑первых, фон дер Танн с двумя баварскими дивизиями и 22‑й северогерманской дивизией (11‑го корпуса) был направлен на юг и запад, чтобы со своими баварцами удерживать Орлеан и линию Луары; в то же время 22‑я дивизия (генерала Виттиха) заняла последовательно Шатоден и Шартр. Во‑вторых, 17‑я дивизия была направлена к северо‑востоку от Парижа; она заняла Лаон, Суассон, Бове, Сен‑Кантен и т. д., между тем как другие войска, – очевидно, летучие отряды, состоящие преимущественно из кавалерии, – продвинулись почти до ворот Руана. Если мы будем считать, что по количеству они равны еще одной дивизии, то окажется, что из армии, находящейся под Парижем, выделено в общем пять дивизий для прочесывания местности, для сбора скота и провианта, для того, чтобы предотвратить образование вооруженных отрядов и удерживать на расстоянии какие‑либо новые части войск, которые могло выставить правительство, находящееся в Type[87]. Таким образом, для действительного обложения остается пятнадцать дивизий пехоты, или семь с половиной армейских корпусов.

Кроме 13‑го корпуса, великий герцог Мекленбургский командует всеми отдельно действующими войсками в Шампани и других оккупированных областях к западу от Лотарингии, гарнизонами Седана, Реймса, Эперне, Шалона, Витри и войсками, осаждающими Верден. Эти последние состоят из ландвера, главным образом, из 8‑й дивизии ландвера. Гарнизоны в Эльзасе и Лотарингии, состоящие почти целиком из ландвера, находятся под командованием соответствующих военных губернаторов этих провинций. Кроме того, имеются войска, эшелонированные по линиям железнодорожных путей и больших дорог, и их единственной обязанностью является содержать эти дороги в порядке и пригодности для военных перевозок; эти войска, сформированные из отрядов различных линейных корпусов и по численности равные, по крайней мере дивизии, находятся под командованием «Etappen‑Commandant» [этапного коменданта. Ред.].

Баденская дивизия и еще одна дивизия ландвера были объединены в 14‑й корпус, который теперь, под командованием генерала фон Вердера, движется на Безансон, в то время как генерал Шмелинг с 4‑й резервной дивизией только что успешно закончил осаду Селесты и теперь принимается за Нё‑Бризак. Здесь мы впервые встречаем упоминание о «резервной дивизии», которая на прусском военном языке представляет собой нечто существенно отличное от дивизии ландвера. В самом деле, до сих пор мы насчитали шесть из девяти дивизий ландвера и вполне можем предположить, что остальные три дивизии используются в качестве гарнизонов в Эльзасе, Лотарингии и части рейнских крепостей. Употребление термина «резервная дивизия» доказывает, что четвертые батальоны линейных полков постепенно прибывают теперь на французскую территорию. Их будет насчитываться по девяти, а в некоторых случаях по десяти на каждый армейский корпус; они были сформированы в резервные дивизии по числу армейских корпусов и, по всей вероятности, эти дивизии обозначены теми же самыми номерами, что и армейские корпуса, к которым они принадлежат. Таким образом, 4‑я резервная дивизия сформирована из четвертых батальонов 4‑го армейского корпуса, комплектовавшегося в прусской Саксонии. Эта дивизия составляет часть нового 15‑го армейского корпуса. Что представляет собой его другая дивизия, мы не знаем, – вероятно, это одна из тех трех, с которыми генерал Лёвенфельд только что выступил из Силезии в Страсбург; тогда остальные две образуют 16‑й корпус. Это составило бы четыре из тринадцати резервных дивизий, остальные девять дивизий, которые можно еще использовать, находятся, вероятно, в Северной Германии.

Что же касается численности этих войск, то северогерманские батальоны под Парижем, несомненно, вновь были доведены в среднем до 750 человек; баварцы, судя по сообщениям, численно слабее. Кавалерия едва ли насчитывает в среднем больше 100 сабель на эскадрон вместо 150; а в общем армейский корпус под Парижем насчитывает в среднем 25000 человек, так что во всей армии, которая фактически там находится, имеется около 190000 солдат. Батальоны под Мецем, вероятно, численно слабее ввиду большего количества больных, в среднем в них едва ли насчитывается по 700 человек. Численность батальонов ландвера едва ли доходит до 500 человек.

За последнее время польская печать стала претендовать на то, что поляки в весьма значительной мере разделяют славу прусского оружия. Истина заключается в следующем: общая численность говорящего по‑польски населения Пруссии составляет около двух миллионов, или одну пятнадцатую часть всего населения Северной Германии; сюда мы включаем и «поляков‑сплавщиков» из Верхней Силезии и мазуров из Восточной Пруссии[88], которые были бы очень удивлены, услышав, что их называют поляками. 1‑й, 2‑й, 5‑й и 6‑й корпуса имеют примесь польских солдат, но польский элемент действительно преобладает только в одной дивизии 5‑го корпуса, и, быть может, в одной из бригад 6‑го корпуса. Политика прусского правительства заключалась в том, чтобы как можно больше рассеивать польский элемент в армии по многим корпусам. Таким образом, поляки Западной Пруссии разделены между 1‑ми 2‑м корпусами, а поляки из Познани – между 2‑м и 5‑м, причем во всех случаях были приняты меры, чтобы большинство солдат в каждом корпусе составляли немцы.

Осада Вердена теперь энергично подвигается вперед. Город и цитадель укреплены не очень сильно, но имеют глубокие рвы, наполненные водой. 11 и 12 октября гарнизон был выбит из деревень, окружающих крепость, и обложение было завершено; 13‑го началась бомбардировка из сорока восьми пушек и мортир (французских, захваченных в Седане), расположенных на расстоянии 700–1300 ярдов от укреплений. 14‑го из Седана прибыло несколько старых французских 24‑фунтовых орудий, а на следующий день – несколько новых прусских нарезных 24‑фунтовых орудий, при помощи которых был взят Туль. 18‑го они уже были полностью введены в действие. Город, по‑видимому, сильно пострадал, так как он очень тесно застроен.

Напечатано в «The Pall Mall Gazette» № 1780, 27 октября 1870 г.

 

ПАДЕНИЕ МЕЦА

 

Нынешняя война – это война капитуляций, каждой из которых как будто суждено по своим размерам превзойти предшествующие. Сначала 84000 человек сложили оружие в Седане, событие, равного или даже сколько‑либо подобного которому не наблюдалось ни в одной из прежних войн, даже в войнах Австрии. Теперь происходит сдача 170000 человек вместе с крепостью Мецем, превосходящая Седан настолько же, насколько Седан превзошел все предыдущие капитуляции. Будет ли Мец в свою очередь превзойден Парижем? Если война будет продолжаться, то в этом можно почти не сомневаться.

Три основные ошибки, которые привели Наполеона от 2 августа к 2 сентября, от Саарбрюккена к Седану, и которые по существу лишили Францию всех ее армий, заключались, во‑первых, в том, что наступление неприятеля французы встретили на такой позиции, которая позволила одержавшим победу немцам вклиниться между разбросанными корпусами французской армии и, таким образом, разделить ее на две отдельные части, причем ни одна из них не могла ни соединиться с другой, ни даже действовать согласованно с ней; во‑вторых, в задержке армии Базена в Меце, вследствие чего она была там прочно заперта, и в‑третьих, в том, что движение на выручку Базена было предпринято с такими силами и по такому пути, которые прямо побуждали неприятеля взять в плен всю эту двигавшуюся на помощь армию. Последствия первой ошибки ясно обнаружились в продолжение всей кампании; последствия третьей окончательно сказались в Седане; последствия второй мы только что наблюдали в Меце. Весь состав «Рейнской армии», которой Наполеон сулил перспективу трудной кампании в стране, где много крепостей, находится теперь именно в этих крепостях или на пути к ним, но уже в качестве военнопленных, а Франция не только по существу, но и в полном смысле слова лишена почти всех своих регулярных войск.

Сами по себе, – по‑видимому, огромные – потери в людском составе и в сданных вместе с Мецем материальной части и имуществе являются довольно тяжелым ударом. Но этот удар еще не самый тяжелый. Для Франции хуже всего то, что вместе с этими людьми, материальной частью и имуществом она лишилась той военной организации, в которой она нуждается больше, чем в чем‑либо другом. Солдаты имеются в большом количестве, даже обученных людей в возрасте от 25 до 35 лет должно быть не менее 300000. Материальная часть и имущество могут быть восполнены из складов и с заводов внутри страны и путем закупок за границей. При данных обстоятельствах можно использовать любое заряжающееся с казенной части годное к употреблению оружие, независимо ни от его конструкции, ни от того, подходят ли боевые припасы одного образца к оружию других образцов. Правительство, пользуясь должным образом телеграфом и пароходами и охотно принимая все, что может оказаться полезным, могло бы в настоящее время иметь в своем распоряжении больше оружия и патронов, чем можно было бы использовать. Даже полевую артиллерию можно было бы достать за это время. Но более всего необходима прочная организация, посредством которой из всех этих вооруженных людей можно создать армию. Эту организацию олицетворяют офицеры и унтер‑офицеры регулярной армии и, после их сдачи, возможность ее использовать окончательно исчезнет. Число выбывших из строя вследствие потерь в бою и капитуляций французских офицеров в настоящее время не может быть менее 10000–12000 человек, тогда как потери в унтер‑офицерах приблизительно в три раза больше. После того как национальная оборона сразу лишилась такого количества организующих сил, становится чрезвычайно трудно превращать массы людей в роты и батальоны солдат. Кто видел народные ополчения на учебном плацу или в бою, – будь то баденские Freischaaren, янки‑добровольцы, сражавшиеся на Булл‑Ране, французские мобили или британские волонтеры[89], – тот сразу поймет, что главная причина беспомощности и неустойчивости этих войск состоит в том, что офицеры не знают своих обязанностей; а кто в данном случае может во Франции научить их своим обязанностям? Небольшого числа старых офицеров, состоящих на половинном жалованьи в запасе или признанных негодными к службе по состоянию здоровья, недостаточно для этой цели; они не могут быть использованы во всех случаях; обучение ведь должно быть не только теоретическим, но и практическим; оно должно осуществляться не только словом, но также делом и примером. Молодые офицеры или унтер‑офицеры, только что получившие повышение, при небольшом числе их в батальоне, могут очень быстро освоиться со своей службой, постоянно наблюдая за действиями старых офицеров. Но что делать, если почти все офицеры – люди новые и если мало даже старых унтер‑офицеров для производства в офицеры? Те самые солдаты, которые теперь почти при каждой стычке оказываются негодными для действий большими массами в открытом поле, очень скоро научились бы сражаться, если можно было бы включить их в старые батальоны Базена или если бы у них была хотя бы только возможность находиться под командой его офицеров и унтер‑офицеров. И то, что у Франции в этой кампании окончательно потеряны почти что последние следы ее военной организации, произошло главным образом в результате капитуляции Меца.

Определенное мнение о том, как осуществлялась оборона, можно составить только тогда, когда мы услышим, что скажут в свое оправдание сами оборонявшиеся. Но если действительно сдалось 170000 человек, способных носить оружие, то оборона, надо полагать, была не на должной высоте. Начиная с конца августа, армия обложения никогда не имела двойного численного превосходства над войсками, подвергшимися обложению. Численность ее, видимо, колебалась между 200000 и 230000 человек, причем войска только первой линии были растянуты по окружности протяжением не менее 27 миль. Это означает, что главные силы должны были занимать по окружности по меньшей мере от 36 до 40 миль. Кроме того, эта окружность была разделена на две части рекой Мозель, которую можно перейти только по мостам, находящимся в тылу первой линии, на некотором расстоянии от нее. Если армия в 170000 человек ни в одном пункте этой окружности не сумела сосредоточить превосходящих сил и прорваться до того, как к противнику могли прибыть достаточные подкрепления, то мы должны сделать вывод, что либо мероприятия осуществляющих обложение войск были выше всякой похвалы, либо попытки прорваться никогда не предпринимались так, как следовало бы это делать. Мы, вероятно, узнаем, что в данном случае, как и во всей этой войне, политические соображения парализовали военные действия.

Если мир теперь не будет заключен, Франции вскоре придется почувствовать последствия этой новой катастрофы. Мы предполагаем, что две дивизии ландвера останутся в Меце в качестве гарнизона. 2‑й корпус находится уже на пути к Парижу, однако это вовсе не значит, что он предназначен для участия в обложении столицы. Но если даже допустить, что это так, то останется шесть корпусов или, по крайней мере, 130000–140000 человек, которых Мольтке может направить куда ему угодно. Коммуникации армии с Германией поддерживались без существенного участия войск принца Фридриха‑Карла; для этой цели ему придется выделить незначительное количество солдат, если в этом вообще будет необходимость. Остальными войсками можно располагать для вторжения на запад и юг Франции. Не будет необходимости держать их всех вместе. Они, вероятно, будут разделены на две или три части, составляющие вместе с корпусом фон дер Танна по меньшей мере 150000 солдат, и получат приказ продвинуться в те области Франции, которые до сих пор не были оккупированы немцами. Один корпус почти несомненно займет богатые провинции Нормандию и Мен вплоть до Луары, имея центром Ле‑Ман, где сходятся пять железных дорог. Другой корпус устремится в направлении Бордо, очистив предварительно линию Луары от Тура до Невера и заняв или разрушив арсеналы и военные заводы Буржа. Этот корпус мог бы направиться от Меца через Шомон и Осер, где местность еще не опустошена реквизициями. Третий корпус может двинуться прямо на юг, чтобы установить связь с генералом Вердером. Так как в Центральной Франции почти совершенно нет крепостей, заслуживающих этого названия, то здесь не будет оказано противодействия за исключением непродолжительного сопротивления новобранцев и более пассивного, но в то же время и более упорного сопротивления населения. Предпримет ли Мольтке осаду каких‑либо новых крепостей этими армиями, которые высвободились все сразу, или даже попытается овладеть укрепленным морским портом, например Шербуром, покажет будущее; теперь ему нет нужды овладевать новыми крепостями, за исключением Фальсбура и Бельфора, которые блокируют главные железнодорожные линии, и, конечно, – Парижа.

Напечатано в «The Pall Mall Gazette» № 1782, 29 октября 1870 г.

 

ЗАМЕТКИ О ВОЙНЕ. – XXVI

 

Нет больше никаких оснований сомневаться в том, что армия, сдавшаяся в Меце, действительно насчитывала 173000 человек, из которых 140000 были способны носить оружие и свыше 30000 человек были больными и ранеными. «Daily News» в телеграмме из Берлина сообщает нам сведения, которые, по заявлению этой газеты, содержат все подробности относительно состава этих войск: 67 пехотных полков, 13 батальонов chasseurs‑a‑pied [пеших стрелков. Ред.] , 18 четвертых и учебно‑запасных батальонов, 36 кавалерийских полков, а именно: 10 кирасирских, один гидов[90], 11 драгунских, 2 уланских, 3 гусарских, 6 полков chasseurs‑a‑cheval [конных стрелков. Ред.] и 3 полка chasseurs d'Afrique [африканских стрелков. Ред.] , и кроме того 6 учебно‑запасных эскадронов. Надо полагать, что это сообщение исходит из прусского штаба в Берлине и содержит общую сводку о составе французских сил в Меце, сделанную либо на основании предварительных и косвенных данных, либо по французским спискам, переданным победителям при сдаче. Последнее кажется наиболее вероятным. Мы знаем, что в Меце находились следующие пехотные войска: гвардия (8 полков = 30 батальонам и один батальон стрелков), 2‑й корпус (Фроссара, три дивизии), 3‑й (Декана, бывший корпус Базена, четыре дивизии), 4‑й (Ладмиро, три дивизии). 6‑й (Канробера, три дивизии) и одна дивизия 5‑го корпуса (де Файи) – всего четырнадцать линейных дивизий, из которых каждая имела в своем составе один батальон стрелков и 4 линейных полка, или 12 линейных батальонов, за исключением двух дивизий Канробера, в которых не было стрелков. Это составляет 12 батальонов стрелков и 168 линейных батальонов, а считая и гвардию, 13 батальонов стрелков и 198 пехотных батальонов, всего же, вместе с 18 учебно‑запасными батальонами, 229 батальонов, то есть несколько выше цифры 221, указанной в качестве общей численности этих войск в «Daily News». С другой стороны, в этом перечне указано лишь 64 полка пехоты, в то время как наш упомянутый коллега по печати приводит цифру 67. Из этого мы должны сделать вывод, что три недостающих полка составляли гарнизон Меца и по этой причине не фигурируют в составе «Рейнской армии». Что же касается расхождения в количестве батальонов, то его легко объяснить. Потери во многих полках во время сражений в августе и вылазок в сентябре и октябре, а также вследствие болезней, очевидно, были таковы, что из трех батальонов приходилось формировать два, а, быть может, даже один.

Что такие силы, равные армии Наполеона под Лейпцигом[91], могли быть вообще принуждены сдаться – это факт, неслыханный в истории войн, этому трудно верить даже теперь, после того как это случилось. Однако факт этот становится еще более непостижимым, если мы сравним силы этой армии с силами победителей. 18 августа Базен был отброшен с высот Гравелота под прикрытие орудий фортов Меца; несколько дней спустя обложение крепости было завершено. Но из армии. сражавшейся у Гравелота, было выделено три корпуса, или 75 батальонов, под командованием саксонского кронпринца; сделано это было не позднее 24 августа, так как три дня спустя его кавалерия разбила chasseurs‑a‑cheval Мак‑Магона у Бюзанси. У Меца оставалось семь корпусов, или 175 батальонов, и 12 батальонов ландвера, всего 187 батальонов для обложения армии, состоящей не менее чем из 221 батальона! В это время Базен должен был иметь в своем распоряжении 160000, если не больше, бойцов. Пруссаки, конечно, приняли все меры для возмещения потерь, понесенных в последних сражениях, свежими силами из своих резервных частей; но нельзя предположить, что их батальоны снова были доведены до полного состава в 1000 человек» Если даже допустить, что пруссаки довели численность батальонов до 1000 человек, за исключением ландвера, батальоны которого формируются лишь в составе 500–600 человек, то это дало им не больше 182000 человек или вместе с кавалерией и артиллерией около 240000 человек, то есть лишь в полтора раза больше армии, запертой в Меце. Эти 240000 человек были растянуты на фронте протяженностью в 27 миль, причем их разделяла на две отдельные части не проходимая вброд река. При таких обстоятельствах нельзя сомневаться, что, если бы Базен действительно попытался прорваться с массой своих войск через кольцо обложения, то он смог бы это сделать, если не предполагать, конечно, что французы после Гравелота были уже не теми солдатами, что прежде, а для этого предположения нет никаких оснований.

Для автора этих «Заметок» представляется совершенно несомненным, что после провозглашения республики Базен отказался от прорыва из Меца по политическим соображениям. Несомненно также, что с каждым днем промедления его шансы на успех в этом деле уменьшались, хотя, по‑видимому, сами пруссаки теперь полагают, что, если бы они очутились в таком положении, они смогли бы выполнить эту трудную задачу. Но что остается необъяснимым, так это бездеятельность или по меньшей мере нерешительность, проявленная Базеном в течение последних дней августа и в первых числах сентября. 31 августа он делает попытку предпринять наступление в северо‑восточном направлении и продолжает его всю ночь и следующее утро; однако трех прусских дивизий оказалось достаточно, чтобы отбросить его назад под защиту орудий фортов. Попытка была, по‑видимому, чрезвычайно слабой, если принять во внимание огромные силы, с которыми он мог ее произвести. Генерал, имеющий под своим командованием шестнадцать дивизий превосходной пехоты, отброшен тремя неприятельскими дивизиями. Что может быть хуже этого!

Что касается политических мотивов, которые, как говорят, вызвали бездействие Базена после революции 4 сентября, а также тех политических интриг, в которых он при потворстве неприятеля участвовал в продолжение последнего периода обложения[92], то они полностью соответствовали интересам Второй империи, на восстановление которой в той или иной форме они были направлены. Если генерал, командовавший единственной регулярной армией, которая имелась тогда в распоряжении Франции, мог думать о восстановлении павшей династии при поддержке вторгшегося в его страну врага, то это только показывает, до какой степени Вторая империя утратила всякое понимание характера французов.

Предшествующая военная карьера Базена была отнюдь не блестящей. Его мексиканская экспедиция[93] только доказала, что он больше заботился о наградах, чем о славе или репутации своей страны. Его назначение главнокомандующим Рейнской армией обусловлено случайными обстоятельствами: он получил этот пост не потому, что оказался наиболее подходящим, а потому, что был наименее неподходящим из числа возможных кандидатов; решающими были какие угодно соображения, только не чисто военные. Базен будет увековечен как человек, который совершил самый позорный акт в военной истории Франции, как человек, который помешал 160000 французов прорваться через кольцо облагавшей их армии, в данных условиях определенно уступавшей им по численности, а когда больше не осталось продовольствия, выдал их в качестве военнопленных.

Напечатано в «The Pall Mall Gazette» № 1787, 4 ноября 1870 г.

 

ОПРАВДАНИЯ ИМПЕРАТОРА

 

Подобно другим великим людям в несчастье, Луи‑Наполеон, по‑видимому, сознает, что он обязан публично дать объяснение причин, которые совершенно против его воли привели его от Саарбрюккена к Седану; в результате мы получили сейчас то, что должно выглядеть как его объяснение[94]. Поскольку ни сам документ, ни какие‑либо внешние обстоятельства не дают оснований подозревать, что он подложный, – скорее наоборот, – то в данный момент мы считаем его подлинным. В самом деле, мы почти что обязаны так поступить из простой любезности, ибо если существовал когда‑либо документ, подтверждающий как в целом, так и в деталях точку зрения «Pall Mall Gazette» на данную войну, то этим документом и является указанное императорское самооправдание.

Луи‑Наполеон сообщает нам, что он был прекрасно осведомлен о большом численном превосходстве немцев, что он надеялся свести на нет его быстрым вторжением в Южную Германию для того, чтобы принудить эту область оставаться нейтральной и первым успехом обеспечить себе союз с Австрией и Италией. Для этой цели 150000 человек должны были быть сосредоточены в Меце, 100000 – в Страсбурге и 50000 – в Шалоне. С первыми двумя быстро сосредоточенными армиями предполагалось переправиться через Рейн около Карлсруэ, в то же время 50000 человек должны были продвинуться из Шалона к Мецу, чтобы противодействовать любому движению неприятеля против флангов и тыла наступающих войск. Но этот план развеялся как дым, как только император прибыл в Мец. Он обнаружил там лишь 100000 человек, в Страсбурге было только 40000 человек, в то время как резервы Канробера были везде и всюду, но только не в Шалоне, где они должны были бы находиться. К тому же войска небыли обеспечены для похода предметами первой необходимости: ранцами, палатками, лагерными котлами и котелками. Кроме того, ничего не было известно о местонахождении неприятеля. В действительности смелое и стремительное наступление с самого начала превратилось в очень скромную оборону.

Во всем этом для читателей «Pall Mall Gazette» едва ли найдется что‑нибудь новое. В наших «Заметках о войне» вышеуказанный план наступления уже был в общих чертах изложен как наиболее разумный для французов, причем были раскрыты причины, по которым от него пришлось отказаться [См. настоящий том, стр. 13–14, 20–21. Ред.]. Но одного обстоятельства, послужившего непосредственной причиной первых поражений императора, он не объясняет: почему он оставил несколько своих корпусов вблизи границы на позициях, удобных для наступления, что было ошибкой, если от намерения наступать давно уже отказались? Что касается его цифр, то мы вскоре подвергнем их критическому разбору.

Причины краха французского военного управления император находит в

«недостатках нашей военной организации в том виде, в каком она существовала в течение последних 50 лет».

Однако бесспорно, что эта организация в данном случае подверглась испытанию не впервые. Она довольно хорошо отвечала своему назначению во время Крымской войны. Она дала блестящие результаты в начале Итальянской войны, когда в Англии, так же как и в Германии, она считалась самой образцовой организацией армии. Несомненно, что даже и в то время в ней было обнаружено много недостатков. Однако есть разница между военной организацией в то время и военной организацией, существующей теперь: тогда она действовала, теперь же отказывается служить. Но император не желает объяснять этой перемены, хотя как раз это‑то и требует объяснения, так как именно в ней заключается самое слабое место Второй империи, которая расстраивала механизм этой организации всеми способами коррупции и казнокрадства.

Когда отступающая армия достигла Меца,

«ее боевой состав после прибытия маршала Канробера с двумя дивизиями и резервом был доведен до 140000 человек».

Это утверждение при сопоставлении его с численностью войск, недавно сложивших оружие в Меце, заставляет нас более внимательно рассмотреть цифры, приведенные императором. Страсбургскую армию предполагалось составить из корпусов Мак‑Магона, де Файи и Дуэ, всего из десяти дивизий численностью в 100000 человек; но теперь утверждают, что численность ее не превышала 40000 человек. Не принимая совершенно в расчет три дивизии корпуса Дуэ, хотя одна из них и пришла на помощь Мак‑Магону во время или после сражения у Вёрта, мы получили бы менее 6000 человек на дивизию (13 батальонов) или только 430 человек на батальон, даже если совсем не учитывать, что часть людей входит в состав кавалерии и артиллерии. И вот полностью отдавая должное Второй империи, когда дело идет о казнокрадстве и расточительстве, мы не можем заставить себя поверить, чтобы через двадцать дней после призыва резервистов и уволенных в отпуск в армии оказалось 90 батальонов, боевой состав которых в среднем составлял бы 430 человек вместо 900. Что касается армии Меца, то в ней насчитывалось в гвардии и в десяти линейных дивизиях 161 батальон; а если даже принять, что 100000 человек, указанных в брошюре, составляли только пехоту, и совсем не учитывать, что часть войск входила в состав кавалерии или артиллерии, то и это все же составило бы не больше 620 человек на батальон – цифра, несомненно, ниже действительной. Еще более удивительно то, что, отступив к Мецу, эта армия после прибытия двух дивизий Канробера и резервов оказывается увеличилась до 140000 человек. Новые пополнения насчитывали, таким образом, 40000 человек. И вот, так как «резервы», прибывшие в Мец после Шпихерна, могли состоять только из кавалерии и артиллерии, ибо гвардия прибыла туда гораздо раньше, то численность их не могла превышать 20000 человек. Следовательно, на две дивизии Канробера остается 20000, что на двадцать пять батальонов составляет по 800 человек на батальон, то есть батальоны Канробера, которые были наименее готовы из всех, при таком расчете оказываются по численному составу гораздо сильнее тех, которые уже были сосредоточены и подготовлены намного раньше. Но если армия Меца до сражений 14, 16 и 18 августа насчитывала только 140000 человек, то как же произошло, что после потерь, составивших за эти три дня, конечно, не менее 50000 человек, после потерь в последующих вылазках и в результате смерти от болезней, Базен все же смог сдать пруссакам 173000 пленных? Мы занялись этими цифрами только для того, чтобы показать, что они противоречат друг другу и всем известным фактам этой кампании. Их можно сразу отвергнуть как совершенно неверные.

Кроме организации армии, существовали и другие обстоятельства, помешавшие полету императорского орла навстречу победе. Это были, во‑первых, «плохая погода», затем «затруднения с обозами» и, наконец,

«наша постоянная и полная неосведомленность относительно расположения и численности вражеских армий».

В самом деле, это три очень досадных обстоятельства. Но плохая погода была одинаковой для обеих сторон; ведь при всех своих благочестивых ссылках на провидение король Вильгельм ни разу не упомянул о том, что над германскими позициями сияло солнце, в то время как позиции французов поливало дождем. А разве у немцев тоже не было затруднений с обозами. Что же касается неосведомленности относительно местонахождения неприятеля, то существует письмо Наполеона I к его брату Жозефу, который жаловался на такую же трудность в Испании; это письмо является далеко не лестным для генералов, прибегающих к подобным жалобам[95]. В письме говорится, что если генералам неизвестно местонахождение неприятеля, то это их собственная вина и доказывает лишь то, что они не знают своего дела. При чтении подобных оправданий столь скверного командования иногда возникает сомнение, действительно ли для взрослых людей написана эта брошюра.

Описание роли, которую сыграл сам Луи‑Наполеон, не очень понравится его друзьям. После сражений при Вёрте и Шпихерне он «решил немедленно отвести армию назад к Шалонскому лагерю». Но этот план, хотя он первоначально и был одобрен советом министров, два дня спустя рассматривали как способный «произвести неблагоприятное впечатление на общественное мнение» и император, получив письмо относительно этого от г‑на Э. Оливье (!), отказался от него. Он ведет армию на левый берег Мозеля, а затем, «не предвидя генерального сражения и ожидая только отдельных столкновений», покидает ее и уезжает в Шалон. Тотчас же после его отъезда произошли сражения 16 и 18 августа, в результате которых Базен со своей армией оказался запертым в Меце. Тем временем императрица и министерство, превысив свою власть, за спиной императора созвали палату, а с созывом этого наделенного столь исключительной властью учреждения – Законодательного корпуса аркадских простачков[96]– судьба империи была‑де решена. Оппозиция, состоявшая, как известно, из двадцати пяти депутатов, стала всемогущей и «парализовала патриотизм большинства и успешную работу правительства»; речь идет, как все мы помним, о правительстве не сладкоречивого Оливье, а грубого Паликао.

«С этого момента министры, казалось, боялись произносить имя императора; и сам он, покинув армию и отказавшись от командования лишь для того, чтобы снова взять в свои руки бразды правления, вскоре обнаружил, что для него было невозможно выполнить до конца свою роль».

В самом деле, императору дали понять, что он в сущности низложен, что он стал невыносим. Многие люди, обладающие известным чувством собственного достоинства, при таких обстоятельствах отреклись бы от престола. Но нет; его, мягко выражаясь, нерешительность продолжается; он следует за армией Мак‑Магона, являясь просто балластом; не в силах принести никакой пользы, он, однако, может служить помехой. Правительство в Париже настаивает на том, чтобы Мак‑Магон шел на выручку Базену. Мак‑Магон отказывается, так как для его армии это означало бы идти на верную гибель; Паликао настаивает.

«Что же касается императора, то он этому не противился. В его намерения не могло входить сопротивление указаниям правительства и императрицы‑регентши, которая проявила столько ума и энергии в обстановке величайших трудностей».

Нас умиляет кротость этого человека, который в течение двадцати лет твердил, что подчинение его индивидуальной воле является единственным путем спасения для Франции и который теперь, когда «из Парижа навязывают план кампании, противоречащий самым элементарным правилам военного искусства», уже не противится ему, потому что в его намерения якобы никогда не могло входить сопротивление указаниям императрицы‑регентши, которая и т. д. и т. д.!

Описание состояния армии, с которой был предпринят этот роковой поход, является во всех деталях точным подтверждением нашей оценки, данной в свое время [См. настоящий том, стр. 64, 77. Ред.]. В нем есть лишь одна смягчающая подробность. Корпус де Файи во время своего отступления форсированным маршем все‑таки умудрился растерять без боя «почти весь свой обоз»; но корпус, по‑видимому, не оценил всего преимущества этого обстоятельства.

Армия направилась в Реймс 21 августа. 23‑го она дошла до реки Сюип у Бетнивиля, на прямой дороге к Вердену и Мецу. По затруднения в снабжении заставили Мак‑Магона немедленно вернуться к линии железной дороги; поэтому 24‑го войска повернули влево и достигли Ретеля. Весь день 25‑го был потрачен здесь на распределение продовольствия войскам. 26‑го штаб переходит в Туртерон, на двенадцать миль дальше к востоку, 27‑го в Ле‑Шен‑Попюле – еще на шесть миль. Здесь Мак‑Магон, узнав, что восемь немецких армейских корпусов берут его в окружение, отдал приказ снова отступить к западу; но ночью из Парижа пришли настойчивые приказы, предписывающие ему направиться к Мецу.

«Не подлежит сомнению, что император мог бы отменить этот приказ, но он решил не противодействовать решению регентства».

Эта добродетельная покорность принудила Мак‑Магона повиноваться; таким образом, 28‑го он достиг Стонна, находящегося в 6 милях далее к востоку. Однако «эти приказы и контрприказы привели к задержкам в продвижении». В это время

«прусская армия двигалась форсированным маршем, тогда как мы, обремененные обозом» (опять!) «с утомленными войсками, затратили шесть дней, чтобы пройти 25 лье».

Затем последовали бои 30, 31 августа и 1 сентября, и произошла катастрофа, описанная очень полно, но без каких‑либо новых подробностей. А затем следует мораль, которую можно извлечь из этого:

«Конечно, борьба была неравной, но мы выдержали бы ее дольше и она была бы менее катастрофичной для нашего оружия, если бы военные операции не подчинялись все время политическим соображениям».

Падение Второй империи и всего, что с нею связано, ни у кого не вызвало сожаления, – такова ее судьба. Сострадание, то есть самое малое, что выпадает обычно на долю испытавших большое несчастье, по‑видимому, ни в какой мере на нее не распространяется. Даже в «honneur au courage malheureux» [«воздании почести побежденным героям». Ред.] , – выражение, которое теперь нельзя произнести по‑французски без некоторой иронии, – даже в этом Второй империи, кажется, отказано. Мы сомневаемся, извлечет ли Наполеон при данных обстоятельствах большую пользу из документа, согласно которому его выдающаяся стратегическая интуиция каждый раз превращалась в ничто из‑за нелепых приказов правительства в Париже, продиктованных политическими соображениями, в то время как его власть отменить эти нелепые приказы в свою очередь превращалась в ничто вследствие его безграничного почтения к регентству императрицы. Лучшее, что можно сказать об этой на редкость жалкой брошюре, это то, что она подтверждает, какой скверный оборот неизбежно должны принимать дела на войне, «если военные операции все время подчиняются политическим соображениям».

Напечатано в «The Pall Mall Gazette» № 1788, 5 ноября 1870 г.

 

БОРЬБА ВО ФРАНЦИИ

 

В течение первых шести недель войны, когда победы немцев быстро следовали одна за другой, когда силы вторгшегося противника, предназначенные для захвата территории, еще не были полностью израсходованы и когда на фронте еще имелись французские армии, чтобы оказывать ему сопротивление, борьба, вообще говоря, оставалась борьбой армий. Население захваченных районов принимало в ней лишь незначительное участие. Правда, около десятка эльзасских крестьян были преданы военному суду и расстреляны за участие в боях или за нанесение увечий раненым; но трагедии, подобные той, которая произошла в Базейле, являлись редким исключением. Это лучше всего доказывается тем огромным впечатлением, которое она произвела, и тем горячим спором, который велся в печати относительно того, насколько действия немцев в этом селении заслуживали оправдания или осуждения. Если бы стоило снова начинать этот спор, мы могли бы на основании безупречных свидетельств очевидцев доказать, что жители Лазейля действительно напали на баварских раненых, жестоко обращались с ними и бросали их в огонь загоревшихся от снарядов домов; в связи с этим генерал фон дер Танн отдал бессмысленный и варварский приказ уничтожить все селение – бессмысленный и варварский особенно потому, что по этому приказу следовало поджечь дома, в которых лежали сотни его же собственных раненых. Но как бы то ни было, селение Базейль было разрушено в пылу сражения и в ходе наиболее ожесточенной борьбы – борьбы в домах и на улицах, когда нужно немедленно реагировать на донесения и принимать решения и когда нет времени проверять показания и выслушивать мнения сторон.

В течение последних шести недель в характере войны произошла примечательная перемена. Исчезли французские регулярные армии; борьба ведется новобранцами, которые уже в силу отсутствия подготовки и опыта являются в большей или меньшей степени нерегулярными войсками. Где бы они ни пытались выступить массами в открытом поле – их без труда разбивают, но, сражаясь в деревнях и городах под прикрытием баррикад и стен домов с устроенными в них бойницами, они могут оказывать серьезное сопротивление. Обращения и приказы правительства поощряют их вести такого рода борьбу, совершать неожиданные ночные нападения и другие внезапные действия, присущие малой войне; правительство также предписывает населению районов, где действуют новобранцы, оказывать им всяческую поддержку. Если бы противник располагал достаточными силами, чтобы занять всю страну, такое сопротивление было бы легко сломлено. Но до сдачи Меца он ими не располагал. Силы вторгшихся войск были израсходованы еще до того, как они достигли, с одной стороны, Амьена, Руана, Ле‑Мана, Блуа, Тура и Буржа и, с другой – Безансона и Лиона. И то, что их силы истощились так быстро, в значительной степени объясняется все усиливающимся сопротивлением окружающей среды. Пресловутые «четыре улана» теперь уже не могут врываться в деревню или город, расположенные далеко от их линии фронта, и требовать абсолютного подчинения своим приказам, не рискуя при этом быть захваченными или убитыми. Для сопровождения реквизиционных отрядов нужны внушительные силы, а отдельным ротам или эскадронам приходится чрезвычайно остерегаться внезапных ночных нападений, когда они расквартировываются в деревнях, и засад, когда они находятся в походе. Вокруг германских позиций имеется полоса территорий, которую не занимают ни немцы, ни французы, и именно здесь народное сопротивление даст о себе знать сильнее всего. Для того чтобы подавить это народное сопротивление, немцы прибегают к законам войны, которые являются столь же устарелыми, сколь и варварскими. Они придерживаются правила, что каждый город или деревня, где один или несколько жителей принимают участие в обороне, стреляют по их войскам или вообще помогают французам, подлежит сожжению, что каждый человек, который захвачен с оружием в руках, но не является, по их мнению, солдатом регулярной армии, должен быть расстрелян на месте, и что всюду, где есть основание предполагать виновность сколько‑нибудь значительной части населения города в подобного рода проступках, все здоровые мужчины должны быть немедленно истреблены. Эта система безжалостно проводится в течение почти шести недель и действует с полной силой и сейчас. Вы не можете открыть немецкой газеты, не встретив полдюжины сообщений о подобного рода военных экзекуциях, которые расцениваются там как нечто вполне естественное, как обычные меры военного правосудия, проводимые с благодетельной строгостью «честными солдатами» по отношению к «подлым убийцам и разбойникам». Нет никаких беспорядков, никаких разнузданных грабежей, никаких насилий над женщинами, никаких нарушений приказов. Ничего подобного. Все делается по принятой системе и в соответствии с приказами: обреченное селение окружают, его жителей выгоняют, захватывают продовольствие и поджигают дома, а настоящие или подозреваемые виновники предстают перед военным судом, где их наверняка ожидает безжалостная расправа и полдюжины пуль. В Абли, селении с 900 жителей, расположенном на пути в Шартр, эскадрон 16‑го (шлезвиг‑гольштейнского) гусарского полка подвергся ночью внезапному нападению французских партизан и потерял половину своих солдат; в наказание за такую дерзость вся кавалерийская бригада двинулась на Абли и сожгла это селение дотла; в двух различных сообщениях, – оба исходят от участников драмы, – утверждается, что из числа жителей были отобраны все здоровые мужчины, и все они без исключения были расстреляны или зарублены. Но это только один из очень многих фактов. Один баварский офицер, находившийся в окрестностях Орлеана, пишет, что его отряд в течение двенадцати дней сжег пять деревень; можно без преувеличения сказать, что всюду, где в центре Франции проходят летучие немецкие отряды, их путь слишком часто отмечен огнем и кровью.

Сейчас, в 1870 г., вряд ли достаточно заявить, что подобные действия являются законным способом ведения войны и что вмешательство гражданского населения или людей, должным образом не признанных солдатами, равносильно разбою и его можно подавлять огнем и мечом. Все это можно было применять во времена Людовика XIV и Фридриха II, когда борьбу вели одни только армии. Но, начиная с американской войны за независимость вплоть до Гражданской войны в Америке, участие населения в войне, как в Европе, так и в Америке, стало не исключением, а правилом. Всюду, где народ давал себя покорить только потому, что его армии становились неспособными оказывать сопротивление, он вызывал всеобщее презрение, как нация трусов; и всюду, где народ энергично вел такую партизанскую борьбу, захватчики очень быстро убеждались в том, что руководствоваться старинным кодексом крови и огня невозможно. Англичане в Америке[97], французы при Наполеоне в Испании, австрийцы в 1848 г. в Италии и Венгрии были очень скоро вынуждены, опасаясь репрессий по отношению к своим военнопленным, считать народное сопротивление совершенно правомерным. Даже пруссаки в 1849 г. в Бадене или папа [Пий IX. Ред] после Ментаны[98] не решались без разбора расстреливать военнопленных, несмотря на то, что последние были партизанами и «бунтовщиками». Существует только два современных примера безжалостного применения этого устарелого закона «искоренения» – подавление англичанами восстания сипаев в Индии[99] и действия Базена и его французских войск в Мексике.

Из всех армий мира прусской армии менее всего подобало возрождать такого рода образ действий. В 1806 г. Пруссия была разгромлена только потому, что во всей стране не было и следа этого духа народного сопротивления. После 1807 г. те, кто занимался реорганизацией управления и армии, сделали все, что было в их силах, для пробуждения этого духа. Испания в это время показала славный пример того, как народ может сопротивляться вторгшейся армии. Все военные руководители Пруссии указывали своим соотечественникам на этот пример, как на образец, которому нужно следовать. Шарнхорст, Гнейзенау, Клаузевиц – все были одного мнения на этот счет; Гнейзенау даже сам отправился в Испанию, чтобы сражаться против Наполеона. Вся новая военная система, введенная тогда в Пруссии, явилась попыткой организовать народное сопротивление противнику, но крайней мере, насколько это было возможно при абсолютной монархии. Не только все физически годные для службы мужчины должны были пройти службу в армии, а потом служить в ландвере до сорока лет, но и юноши в возрасте от семнадцати до двадцати лет и мужчины от сорока до шестидесяти лет должны были войти в состав ландштурма, или levee en masse [всеобщего ополчения. Ред.]. Ландштурм должен был поднимать восстания в тылу и на флангах противника, беспокоить его во время передвижений, перехватывать припасы и курьеров, использовать всякое оружие, которое только можно было достать, применять без разбора все имеющиеся под рукой средства для того, чтобы изматывать вторгшегося врага, – «чем эффективнее эти средства, тем лучше», – а самое главное

«не носить никакой формы, чтобы ландштурмисты могли в любой момент снова принять вид частных граждан, оставаясь неузнанными противником».

Все это «Положение о ландштурме», – как назывался изданный о нем в 1813 г. закон, автором которого был не кто иной, как Шарнхорст, организатор прусской армии, – было составлено в духе непримиримого народного сопротивления, для которого оправданы все средства, и самое эффективное средство является наилучшим. Но ведь все это пруссаки намеревались использовать против французов, а если этими же методами французы действуют против пруссаков, то это уже совсем другое дело. То, что в одном случае считалось патриотизмом, в другом оказывается разбоем и подлым убийством.

Дело в том, что теперешнее прусское правительство стыдится этого старого полуреволюционного «Положения о ландштурме» и своими действиями во Франции старается заставить забыть о нем. Но каждый акт бесчеловечной жестокости, совершаемый им во Франции, все больше и больше будет напоминать об этом «Положении»; а оправдание подобного позорного способа ведения войны только доказывает, что если со времени Йены прусская армия неизмеримо улучшилась, то само прусское правительство быстро создает такое же положение вещей, которое сделало возможной Йену.

Напечатано в «The Pall Mall Gazette» № 1793, 11 ноября 1870 г.

 

ЗАМЕТКИ О ВОЙНЕ. – XXVII

 

Тем, кто так же, как и г‑н Гамбетта, думал, что за искусным, хорошо согласованным маневром, в результате которого Луарская армия принудила баварцев фон дер Танна оставить Орлеан, немедленно последует продвижение на Париж, было суждено разочароваться. Столкновение у Кульмье[100], или как бы его потом ни называли, произошло 9 ноября, а до вечера 13‑го баварские передовые части, которых никто не тревожил, по‑видимому, оставались перед Тури, всего в 25 милях от Орлеана.

Генералу д'Орель де Паладину делает большую честь то. что после своего первого успеха он обнаружил не только здравый смысл, но и моральную силу, чтобы вовремя остановиться. Ведь г‑н Гамбетта, следуя за ним, заявлял его солдатам, что они идут на Париж, что Париж их ждет и должен быть освобожден от варваров, и поэтому было не легким делом сдерживать эти молодые и полудисциплинированные войска, которые готовы немедленно кричать об «измене», если их сразу же не ведут на неприятеля, и обращаться в бегство, когда этот неприятель даст им серьезно почувствовать свое присутствие. Тот факт, что д'Орелю удалось задержать своих солдат на пути в Париж, показывает, что его усилия дисциплинировать их были не безуспешными и что своим первым успехом он приобрел их доверие. Его диспозиции для этих боевых действий, которые завершились первой французской победой, были во всех отношениях целесообразными. У фон дер Танна не могло быть более 25000 человек в окрестностях Орлеана, и эту открытую для нападения позицию он мог продолжать удерживать, сознавая, что его испытанные войска при любых обстоятельствах сумеют проложить себе путь сквозь противостоящие им войска новобранцев, сколько бы их ни было. Д'Орель мог действовать против баварцев с войсками, по крайней мере, вчетверо превышающими их численность, и он поступил так, как обычно поступают в подобном случае: он обошел их с флангов и развернул, особенно в тылу их правого фланга, такие силы, что фон дер Танн сразу же принужден был отступить назад к своим подкреплениям. Они присоединились к нему в Тури 11‑го или самое позднее 12‑го и состояли из 22‑й северогерманской пехотной дивизии Виттиха, кавалерийской дивизии принца Альбрехта и 13‑го корпуса (17‑я северогерманская и вюртембергская дивизии). Таким образом, в Тури под командованием великого герцога Мекленбургского сосредоточены силы численностью по крайней мере в 65000–70000 человек, и генералу д'Орелю придется серьезно взвесить все обстоятельства, прежде чем решиться напасть на немецкие войска, хотя ими и командует весьма посредственный начальник.

Но, кроме этого, есть еще и другие причины, которые должны заставить генерала д'Ореля выжидать, прежде чем предпринять какое‑нибудь новое движение. Если он действительно намерен идти на выручку Парижа, то он должен очень хорошо знать, что его собственных сил для достижения этой цели недостаточно, если одновременно со стороны самой крепости не будут предприняты энергичные действия для его поддержки. Мы знаем, что генерал Трошю отобрал самую дисциплинированную и наиболее организованную часть своих поиск и образовал из нее то, что можно назвать активной армией Парижа. Эта армия под командованием генерала Дюкро, очевидно, предназначена для тех крупных вылазок, без которых оборона такой крепости, как Париж, подобна сражающемуся солдату, у которого правая рука на перевязи.

Вероятно не случайно и то, что эта реорганизация Парижской армии совпадает по времени с продвижением Луарской армии. Генерал Трошю и генерал д'Орель несомненно попытались при помощи воздушных шаров и почтовых голубей условиться о согласованных передвижениях в заранее назначенное время; и если только немцы не нападут на Луарскую армию раньше, то мы можем ожидать вылазки из Парижа в крупном масштабе одновременно или почти в то же самое время, когда д'Орель снова двинется вперед. Эта вылазка, вероятно, будет произведена, по крайней мере, силами всех трех корпусов Дюкро, с южной стороны города, где в случае успеха могла бы быть установлена связь с Луарской армией. В то же время на северо‑восточной и северо‑западной сторонах «Третья армия» Трошю предприняла бы ложные атаки и отвлекающие нападения, поддерживаемые огнем из фортов, чтобы помешать армии обложения послать подкрепления на юг.

Вместе с тем, мы можем быть уверены, что генерал Мольтке все это учитывает и он не будет застигнут врасплох. Несмотря на значительное численное превосходство войск, которые французы будут в состоянии выставить на поле сражения, мы твердо убеждены, что разница в их качестве и в командовании ими скажется в еще большей мере.

Чтобы такая попытка освободить Париж из тисков, в которых его держат «варвары», могла вообще иметь какие‑либо шансы на успех, ее надо предпринять как можно скорее. Кроме пяти пехотных дивизий, противостоящих Луарской армии, под Парижем в настоящее время находится шестнадцать дивизий пехоты (2‑й, 4‑й, 5‑й, 6‑й, 12‑й корпуса, гвардия, 2‑й баварский корпус, 21‑я дивизия и гвардейская дивизия ландвера). Этих сил, по мнению Мольтке, должно быть совершенно достаточно для поддержания действенной блокады Парижа; в противном случае из армии, освободившейся после сдачи Меца, он подтянул бы к Парижу больше войск, а не только 2‑й корпус. Если же учесть, что немецкие позиции у Парижа везде сильно укреплены и вскоре окажутся под прикрытием мощных осадных батарей, то не остается сомнений, что это мнение правильно. Сейчас, однако, мы начинаем получать известия о принце Фридрихе‑Карле, который с тремя армейскими корпусами (3‑м, 9‑м и 10‑м) после капитуляции Меца исчез из поля зрения. Первое известие, полученное с тех пор нами о его войсках, представляло собой короткое сообщение о том, что 7 ноября произошло столкновение между «9‑м полком» и мобилями непосредственно за Шомоном в Верхней Марне. 9‑й полк принадлежит к 7‑й бригаде корпуса (2‑го), который уже прибыл к Парижу, поэтому все сообщение становится непонятным. После этого было установлено, что 9‑й полк в телеграмме был указан по ошибке вместо 9‑й бригады. И это разъясняет дело: 9‑я бригада является первой в 3‑м армейском корпусе, следовательно, принадлежит к армии принца Фридриха‑Карла. Место, где произошло столкновение, а также сообщение, считающееся в военных кругах Берлина в целом достоверным, о том, что принц двигался к Тру а, куда он, как сообщают, прибыл 7‑го или 8‑го, не оставляют почти никаких сомнений, что он избрал путь, по которому, согласно нашему предположению, должны были пойти его главные силы, то есть «направиться от Меца через Шомон и Осер и устремиться в направлении Бордо, очистив предварительно линию Луары от Тура до Невера» ^{[См. настоящий том, стр. 156. Ред.} ]. Теперь мы узнаем, что эта армия заняла линию реки Йонны у Санса, приблизительно в 50 милях от Жьен на Луаре и лишь в 30 милях от Монтаржи, откуда после одного полного суточного перехода можно выйти во фланг любой французской позиции к северу от Орлеана. Отряды, находящиеся, согласно полученным сообщениям, в Мальзербе и Немуре, возможно посланы принцем Фридрихом‑Карлом для установления связи с левым флангом фон дер Танна; или же это могут быть отряды, находящиеся на крайнем левом фланге линии марша 13‑го корпуса. Во всяком случае теперь мы можем ожидать, что принц при помощи летучих отрядов очень скоро установит связь, с одной стороны, с фон дер Танном в Тури и, с другой, с Вердером в Дижоне. Если Луарская армия промедлит с наступлением до тех пор, пока подойдет принц Фридрих‑Карл, то кроме 70000 человек, находящихся непосредственно перед ней, еще 75000 окажутся у ее правого крыла и в тылу, и тогда придется оставить всякую мысль об освобождении Парижа. У нее будет достаточно забот о своей собственной безопасности, и ей ничего другого не останется, как отступать перед этим широким потоком вторгшихся войск, который распространится на Центральную Францию фронтом протяженностью от Шартра до Дижона.

Напечатано в «The Pall Mall Gazette» № 1797, 16 ноября 1870 г.

 

УКРЕПЛЕННЫЕ СТОЛИЦЫ

 

Если можно сказать, что благодаря опыту настоящей войны какой‑либо военный вопрос был разрешен окончательно, то это относится именно к вопросу о целесообразности укрепления столицы большого государства. С того дня, когда было принято решение об укреплении Парижа, в военной литературе всех стран продолжается спор о целесообразности и даже просто о возможности оборонять такую огромную крепость. Этот вопрос мог быть разрешен только на практике, при действительной осаде Парижа – единственной существующей укреп ленной столицы, – и хотя настоящая осада Парижа еще не началась, укрепления Парижа уже оказали Франции такие огромные услуги, что этот вопрос можно считать решенным в положительном смысле.

Опасная близость Парижа к северо‑восточной граница Франции – границе, совершенно лишенной к тому же какой‑либо удобной для обороны линии в виде реки или гор, – повлекла за собой, во‑первых, завоевание прилегающих к границе земель, во‑вторых, сооружение тройного пояса крепостей, протянувшихся от Рейна до Северного моря и, в‑третьих, постоянное неукротимое стремление овладеть всем левым берегом Рейна, которое, в конце концов, и привело Францию к ее теперешнему положению. Завоевания были урезаны и их границы определены договорами 1814 и 1815 годов[101]; крепости, – как доказали оба нашествия противника в те же годы, – оказались почти бесполезными и совершенно неспособными задержать крупные армии; наконец, призывы к захвату Рейна были в 1840 г. временно прекращены созданием европейской коалиции против Франции[102]. И тогда Франция, как и подобало великой нации, попыталась компенсировать опасное положение Парижа единственным средством, которое было ей доступно, а именно – его укреплением.

В теперешней войне Франция с ее наиболее уязвимой стороны была прикрыта благодаря нейтралитету Бельгии. И тем не менее всего одного месяца было достаточно, чтобы очистить поля сражений от всех ее организованных сил. Половина их сдалась в плен, другая оказалась запертой в безнадежном положении в Меце, причем ее сдача была вопросом недель. При обычных условиях война была бы окончена. Немцы заняли бы Париж и такую часть остальной Франции, какую они пожелали бы занять, и после капитуляции Меца, если не раньше, мир был бы заключен. Почти все крепости Франции находятся близко к границе; как только этот пояс укрепленных городов прорван на фронте, достаточно широком для обеспечения свободы движения, остальными крепостями на границе или на побережье можно было бы пренебречь и оккупировать всю центральную часть страны; после этого было бы легко принудить пограничные крепости к сдаче одну за другой. Между тем даже в партизанской войне крепости внутри страны в развитых странах необходимы как центры, обеспечивающие безопасность при отступлении. В войне на Пиренейском полуострове народное сопротивление испанцев оказалось возможным, главным образом, благодаря крепостям. В 1809 г. французы вытеснили английские войска сэра Джона Мура из Испании; в открытом бою они повсюду одерживали победы и все‑таки не смогли покорить страну. Сравнительно небольшая англо‑португальская армия не могла бы при своем вторичном появлении противостоять французам, если бы не бесчисленные испанские вооруженные отряды, которым было легко наносить поражение в открытом бою, но которые тревожили фланги и тыл каждой французской колонны и сковывали большую часть вторгнувшейся армии противника. А эти отряды не могли бы удержаться в течение сколько‑нибудь длительного времени, если бы в стране не имелось большого количества крепостей, крепостей главным образом небольших и устарелых, но требующих для овладения ими правильной осады; и поэтому они служили надежными убежищами для этих отрядов, когда последние подвергались нападению в открытом поле. Так как во Франции такие крепости отсутствуют, то тут даже партизанская война не представляла бы очень большой опасности, если бы не было некоторых других обстоятельств, которые возмещают отсутствие крепостей. И одним из таких обстоятельств является укрепление Парижа.

2 сентября капитулировала последняя французская армия, действовавшая вне крепостей. А сегодня, 21 ноября, почти одиннадцать недель спустя, около полосины всех немецких войск во Франции все еще прочно приковано к Парижу, в то время как большую часть остальных войск поспешно отправляют из Меца для того, чтобы обезопасить войска, обложившие Париж, от вновь сформированной Луарской армии; какую бы ни представляла собой ценность эта армия, ее нельзя было бы даже создать, если бы не было укреплений Парижа. Эти укрепления обложены уже ровно два месяца, а приготовления к открытию правильной осады все еще не закончены; это означает, что осада крепости таких размеров, как Париж, даже если она обороняется только новобранцами и полным решимости населением, может начаться только к тому времени, когда осада обыкновенной крепости давно была бы успешно завершена. Это доказывает, что снабжать продовольствием город с двумя миллионами жителей, пожалуй, легче, чем крепость меньших размеров, не являющуюся в такой мере центром сбыта продуктов из прилегающих сельских местностей, хотя за снабжение Парижа продовольствием серьезно взялись только после 4 сентября, то есть всего за две недели до завершения обложения. Париж ведь после девятинедельной блокады все еще не доведен до состояния голода, который заставил бы его сдаться. Французские армии фактически оказывали сопротивление только один месяц, в то время как Париж оказывает сопротивление уже два месяца и все еще прочно сковывает главные силы вторгшегося противника. Это несомненно больше, чем было достигнуто какой‑либо крепостью до сих пор, и полностью оправдывает расходы на укрепления. К тому же не следует забывать, что, как мы уже неоднократно указывали, оборона Парижа на этот раз ведется в совершенно ненормальных условиях, так как ее приходится осуществлять при отсутствии активной полевой армии. Каково же было бы это сопротивление, насколько оно задержало бы обложение, а возможно и вовсе воспрепятствовало бы ему, и насколько больше войск вторгшегося противника было бы сковано вокруг Парижа, если бы армия Мак‑Магона направилась не к Седану, а к столице?

Но это еще не все. Оборона Парижа не только предоставила Франции двухмесячную передышку, что при менее катастрофических обстоятельствах имело бы неоценимое значение н даже теперь может оказаться неоценимым, но она также дала Франции те благоприятные возможности, которые могут быть созданы политическими переменами за время осады. Мы можем сколько угодно повторять, что Париж такая же крепость, как и всякая другая, но это не меняет того обстоятельства, что действительная осада такой крепости, как Париж, вызовет во всем мире гораздо большее возбуждение, чем осада ста крепостей меньшего размера. Каковы бы ни были законы войны, наше современное сознание не может примириться с тем, чтобы с Парижем поступили так, как со Страсбургом. Можно смело рассчитывать на то» что в этом случае нейтральные страны попытаются выступить в качестве посредников; политическая подозрительность по отношению к завоевателю почти неизбежно обнаружится еще до того, как крепость окончательно принудят сдаться, и весьма вероятно, что исход операции таких размеров и такой продолжительности, как осада Парижа, будет в действительности в равной мере решаться в кабинете какой‑нибудь не участвующей в войне державы посредством союзов и контрсоюзов, как и в траншеях посредством демонтирных батарей[103] и брешь‑батарей. Пример этого мы, может быть, вскоре увидим. Вполне возможно, что неожиданное обострение в Европе восточного вопроса[104] сможет сделать для Парижа то, что Луарская армия не в состоянии сделать, а именно спасти его от сдачи и освободить от блокады. Если, что более чем вероятно, Пруссия не смогла бы освободиться от подозрений в сообщничестве – в той или другой степени – с Россией, если бы Европа решила не допустить вероломного нарушения Россией ее обязательств, тогда было бы чрезвычайно важно, чтобы Франция не оказалась окончательно обессиленной и чтобы Париж не был занят пруссаками. Поэтому совершенно необходимо сейчас же заставить Пруссию недвусмысленно заявить о своих намерениях и, если она попытается уклониться, немедленно принять меры к тому, чтобы увеличить надежды на успех и усилить сопротивление Парижа. Тридцать тысяч английских солдат, выраженных в Шербуре или Бресте и присоединенных к Луарской армии, составили бы ту ее часть, которая придала бы этой армии несвойственную ей до сих пор стойкость. Английская пехота в силу своей необыкновенной устойчивости и даже в силу связанного с этим недостатка, то есть ее неповоротливости в тех маневрах, которые выполняются легкой пехотой, особенно подходит, таким образом, для того, чтобы придать стойкость войскам, вновь сформированным из новобранцев; эту роль она изумительно выполняла под командованием Веллингтона в Испании; такую же роль она играла во всех войнах в Индии по отношению к менее надежным туземным войскам. В данных условиях такой английский армейский корпус оказал бы значительно большее влияние, чем можно было бы ожидать, исходя только из его численности, как это и всегда происходило, когда английский корпус использовался таким образом. Несколько итальянских дивизий, выдвинутых вперед в качестве авангарда итальянской армии в направлении Лиона и долины Соны, вскоре отвлекли бы войска принца Фридриха‑Карла; существует Австрия; существуют скандинавские королевства, которые могли бы угрожать Пруссии на других фронтах и отвлекать ее войска; получив такие известия, Париж сам безусловно предпочел бы капитуляции почти любую голодовку, – тем более хлеба там, по‑видимому, вполне достаточно, – и, таким образом, укрепления города могли бы действительно спасти страну даже в ее теперешнем бедственном положении, дав ей возможность продержаться, пока не подоспеет помощь.

Напечатано в «The Pall Mall Gazette» № 1801, 21 ноября 1870 г.

 

ЗАМЕТКИ О ВОЙНЕ. – XXVIII

 

Если когда‑либо существовала возможность освободить Париж, то именно в течение последних восьми дней. Решительное наступление Луарской армии, усиленной всеми войсками, которые можно было бы подтянуть из восточной части Франции, против обсервационной армии герцога Мекленбургского, в сочетании с вылазкой en masse [массовой, общей. Ред.] всех дисциплинированных войск Трошю, при одновременном осуществлении как одного, так и другого наступления и притом прежде, чем принц Фридрих‑Карл мог бы подойти со Второй армией, – таков был единственный план, обещавший успех. А если мы ознакомимся с контрмероприятиями немцев, то должны будем прийти к заключению, что этот план имел больше шансов на успех, чем можно было ожидать с первого взгляда.

На прошлой неделе под Парижем находилось семнадцать немецких пехотных дивизий, включая вюртембержцев, которые, вопреки ошибочному первоначальному сообщению, не оставили своих позиций между Сеной и Марной. Обсервационная армия под командованием герцога Мекленбургского состояла из двух северогерманских и двух баварских дивизий, не считая кавалерии. После боя у Кульмье, вместо того чтобы неотступно следовать за баварцами, д'Орель двинулся на север и на запад в направлении к Шартру, где мы пока потеряли его из виду. Немцы ответили на это движение переменой фронта на запад, баварцы фон дер Танна удерживали территорию от Этампа до Абли, в то время как 17‑я и 22‑я дивизии двинулись к Шартру и Дрё. Дрё в это время был снова занят французскими войсками; предполагали, что д'Орель с помощью войск генерала Кератри и других подкреплений делает попытку обойти обсервационную армию и внезапно появиться перед армией, блокирующей Париж. Графу Мольтке эта попытка показалась настолько серьезной, что он немедленно отправил на помощь герцогу Мекленбургскому ближайшие войска, части 5‑го и 12‑го корпусов, и отдал приказ 2‑му баварскому и 6‑му северогерманскому корпусам, а также 21‑й и вюртембергской дивизиям быть готовыми выступить, если потребуется, на юг. Ранее посланные подкрепления дали возможность герцогу Мекленбургскому 17‑го снова захватить Дрё и 18‑го преследовать противника за Шатонёф. Какие именно французские войска потерпели здесь поражение – трудно сказать. Может быть, это были части Луарской армии, но, конечно, не сама Луарская армия. С тех пор нет никаких сообщений о дальнейших движениях французов; а между тем время идет, и принц Фридрих‑Карл подходит все ближе и ближе и должен быть теперь на таком расстоянии от левого фланга герцога Мекленбургского, которое дает возможность оказать поддержку.

Не приходится, по‑видимому, сомневаться в том, что французы упустили чрезвычайно благоприятную возможность. Наступление Луарской армии произвело такое громадное впечатление на Мольтке, что он, не колеблясь ни минуты, отдал приказ, который, – в случае, если бы его пришлось выполнить, – означал не что иное, как снятие обложения Парижа. Части 5‑го и 12‑го корпусов, которые продвигались в направлении на Дрё, по нашим подсчетам составляли не больше бригады каждая, или всего одну дивизию; но, кроме них, две баварские, три северогерманские и вюртембергская дивизии были выделены, чтобы быть наготове по первому требованию выступить против д'Ореля. Таким образом, из семнадцати дивизий, которые находятся под Парижем, по крайней мере, семь должны были, в случае необходимости, выступить против армии, идущей на выручку города, и эти семь дивизий были именно те, которые занимали район к югу от Парижа. У кронпринца остался бы только 2‑й и большая часть 5‑го корпуса для того, чтобы охранять обширную территорию от Сены у Шуази через Версаль до Сен‑Жермена, в то время как гвардейский корпус, 4‑й и большая часть 12‑го корпуса должны были бы удерживать всю северную линию от Сен‑Жермена, огибая Гонес и Сен‑Брис через Марну и снова до Сены выше Парижа. Таким образом, десять пехотных дивизий удерживали бы фронт обложения в сорок миль, или на каждую дивизию приходилось бы четыре мили фронта. Такое распыление сил свело бы обложение к простой обсервационной линии; и войска Трошю, в составе восьми дивизий под командованием Дюкро и еще семи дивизий из Третьей армии Трошю, находящейся непосредственно под его командованием, могли бы обладать по крайней мере тройным численным превосходством над противником в любом пункте, который Трошю выбрал бы для атаки, При таком перевесе сил его победа была бы обеспечена. Он мог бы прорвать фронт немцев, захватить и уничтожить их осадные парки, боевые припасы и склады и нанести им такие потери в людях, что тесное обложение Парижа, не говоря уже об осаде, стало бы на некоторое время невозможным.

Мы до сих пор рассматривали только возможности Трошю, независимо от возможностей Луарской армии. Последняя, конечно, не могла бы быть равноценной одиннадцати германским дивизиям, выделенным для действий против нее, если бы все эти дивизии были сосредоточены в одном месте. Но возможность такого сосредоточения была почти исключена. Весьма вероятно, что смелое и быстрое наступление д'Ореля, в сочетании с одновременной крупной вылазкой Трошю, внесло бы расстройство в мероприятия Мольтке. Ни один из корпусов, который Трошю удалось бы атаковать, нельзя было бы выделить для выступления против д'Ореля. Таким образом, было бы, возможно, делом случая, которому из двух французских командующих пришлось бы сражаться с главной массой немцев, но фактом остается то, что силы французов, вместе взятые, значительно превосходили бы любые силы, которые немцы могли бы выставить против них. Расстояние между Парижем и Дрё меньше чем пятьдесят миль. В случае одновременного наступления на немцев с обеих сторон и всеми силами, имеющимися для этой цели в распоряжении французов, несколько немецких дивизий, по всей вероятности, оказались бы на марше между этими двумя крайними пунктами, поэтому их нельзя было бы использовать немедленно. Если бы наступление было действительно одновременным, то почти подавляющее численное превосходство французов – либо со стороны Дрё, либо со стороны Парижа – было бы несомненным, и поэтому не одержать хотя бы одной победы было почти невозможно. Мы отлично знаем, с какими огромными препятствиями и трудностями сопряжены согласованные передвижения и как часто они не удаются. Но в данном случае следует заметить, что для успеха требовалось лишь одно условие: чтобы оба наступления производились точно в одно и то же время. А кроме того ясно, что при расстоянии между армиями в сорок миль пруссаки тоже должны были бы согласовывать свои передвижения.

Почему ни д'Орель, ни Трошю не предприняли ничего, чтобы воспользоваться предоставившимися им таким образом шансами, объяснить невозможно. Мелкие стычки вблизи Дрё и Шатонёфа не были, конечно, такого рода боями, в результате которых Луарская армия могла быть отброшена; в них участвовало не больше трех немецких дивизий, в то время как Луарская армия насчитывает, по крайней мере, восемь. Ожидает ли д'Орель дальнейших подкреплений; сбились ли с пути его почтовые голуби, доставляющие донесения; имеются ли разногласия между ним и Трошю, – мы сказать не можем. Во всяком случае это промедление является роковым для их дела. Принц Фридрих‑Карл продолжает двигаться вперед и в настоящий момент находится, пожалуй, настолько близко от армии великого герцога Мек‑ленбургского, что может действовать совместно с ней, и шесть дивизий, которые находятся под Парижем, могут быть там оставлены. А с того момента, когда положение дел будет таким, оба французских генерала потеряют еще одну возможность одержать победу, и, быть может, свою последнюю возможность.

Напечатано в «The Pall Mall Gazette» № 1803, 23 ноября 1870 г.

 

---

Дата добавления: 2018-10-26; просмотров: 333; Мы поможем в написании вашей работы!

Поделиться с друзьями:

---

---

Мы поможем в написании ваших работ!